На следующий день после похорон Турецкий с утра появился в областной прокуратуре Новогорска. Сабашов уже час корпел там в кабинете над документами.

– Вот, опять смотрю медицинскую экспертизу, – доложил Валентин Дмитриевич московскому следователю.

– Я и сам для этого приехал, – Турецкий сонно потер глаза. Было видно, что он не выспался.

Ночью в соседнем номере гостиницы, где остановился Турецкий, бурно выясняли отношения молодые супруги. Дело дошло чуть ли не до мордобоя. И когда разозленный Турецкий хотел вмешаться, супруги неожиданно и так же бурно помирились. Удовлетворенные и счастливые, они спокойненько заснули в объятиях друг друга. А Александр долго еще курил, глядя в окно и размышляя над эгоизмом молодости.

– Может быть, кофе? – предложил Турецкому Сабашов.

– О кофе я как раз и мечтаю. Давно приучил свой организм – или он меня, – что, пока утром кофе не выпью – я не человек, – Турецкий закурил сигарету, с удовольствием наблюдая, как Сабашов суетится над чайником.

– Так кого же мы все-таки хоронили вчера – штурмана или второго пилота? – Турецкий заглянул в документы к Сабашову.

Сабашов несколько сконфузился. Это была его недоработка. Нужно было тщательнее проверить все материалы по найденным среди обломков самолета вещам.

– Труп штурмана Савельева был идентифицирован в связи с обнаруженным в самолете фотоаппаратом «Никон», – пытаясь справиться с волнением, строго отрапортовал Сабашов. – Многие работники аэропорта, сама жена Савельева утверждали, что это был единственный предмет, который штурман Савельев, как заядлый фотолюбитель, брал с собой в полет всегда.

– А что, другие летчики не фотографировали? – перебил Валентина Дмитриевича Турецкий.

– Но я обошел все семьи погибшего экипажа, подробно расспросил о вещах, которые летчики брали в полет. И у Витрук был, мы же договаривались, помните? И кроме Савельевой, фотоаппарат никто не упомянул. Да и марка фотоаппарата совпала! – оправдываясь, излагал Сабашов.

Чайник закипел, Сабашов хотел было сделать кофе Турецкому, но тот жестом остановил его и налил сам.

– В этот раз Савельев тоже брал фотоаппарат. Это утверждала не только Савельева, но и механики, обслуживающие самолет перед вылетом. Видели, как он нес в тот день его на ремне через плечо.

Александр усмехнулся про себя скрупулезности Сабашова. Это ему нравилось в скромном следователе. Он сам всегда стремился к точности в деталях.

– Я сегодня снова был у механика Стояновского, – продолжал Валентин Дмитриевич. – Он рассказал, что в день катастрофы собирался отметить свой служебный юбилей – десять лет работы в новогорском аэропорту. Встретил Савельева перед вылетом, увидел у него фотоаппарат и попросил сфотографировать его на память.

– Все это замечательно, Валентин Дмитриевич. – Сделав последний глоток кофе, Турецкий заметно взбодрился. – Но что теперь дает нам основание думать, что мы хоронили Витрука? Только фантазии его жены?

– Это моя вина, Александр Борисович. Я номер не проверил, – еле слышно сказал Сабашов.

– Проходите, пожалуйста, – вежливо пригласила следователей жена Витрука. – Чаю хотите?

– Нет, спасибо, – отказался Турецкий.

Сабашов тоже отрицательно покачал головой.

– А я выпью, – сказала Маша и на минуту покинула своих гостей, удалившись на кухню.

Турецкий по привычке оглядел квартиру. Он сразу обратил внимание на иконы, расставленные на полочках, в книжных шкафах. На столе лежал Молитвослов. Он был открыт на странице, где Турецкий прочитал: «Акафист за единоумершаго».

– Вы, наверное, хотите узнать про фотоаппарат? – вернувшись с чашкой чая, спросила Маша Турецкого. – Меня в прошлый раз ваш следователь расспрашивал о вещах, – она кивнула на Сабашова, – но про фотоаппарат я только вчера узнала. Не хотел мой Игорь, чтобы я это знала.

– А почему не хотел? – спросил Турецкий.

– А потому что фотоаппарат… Никита ему дал. – Женщина украдкой взглянула на икону и совсем тихо и быстро произнесла «Господи, помилуй!».

– Никита – это ваш сосед? – уточнил Сабашов.

– Я не буду о нем даже говорить, – упрямо мотнула головой женщина. – Он – нечисть – Она снова почти неслышно произнесла несколько слов, из которых Турецкий смог разобрать только «Спаси и сохрани».

На лице ее застыла странная улыбка.

– Знаете, – вдруг сказала Маша, – для меня все это настолько закономерно. И эта катастрофа. И то, что мой Игорь погиб. Ему было всего тридцать три. Может быть, вы люди неверующие? – вопросительно взглянула она на Турецкого.

Александр неопределенно пожал плечами.

– А я верю, – продолжала Маша, – что Бог в молодом возрасте забирает людей из милосердия, чтобы человек не пал еще ниже.

Сабашов оторвал глаза от протокола, не зная, записывать ли ему эти размышления свидетельницы. А она тем временем, чуть стыдясь своей откровенности, продолжала:

– Из-за этого… Никиты муж и погиб. Из-за него Игоря даже нельзя было отпевать. Не крещеный он оказался – опять же по вине этого прислужника сатаны. А ведь собирался два года назад, даже к батюшке уже ходили. И невенчанные мы остались… И как потом – в той жизни, – Маша задержала дыхание, сдерживая слезы.

Турецкий внимательно смотрел на молодую женщину. Конечно, смерть близкого заставляет любого задуматься о том, что будет после смерти. Но от Маши исходило такое здоровое и земное дыхание жизни, что слышать от нее о посмертной жизни ему было странно. Сабашов внес в протокол необходимые сведения, опустив религиозные размышления свидетельницы.

Уходя, Турецкий краем глаза успел заметить, как Маша вслед быстро перекрестила их с Сабашовым.

…– Он здесь живет, этажом выше, – сказал Сабашов, когда вышли. – Двенадцать лет назад им занималась госбезопасность, – вводил в курс Турецкого Сабашов. – Гремело у нас тут в области скандальное дело по кришнаитам. Этот Никита и был главным кришнаитом.

Следователи поднялись этажом выше.

– Баламутил молодежь, распространял «перепечатки», – продолжал Сабашов. – У меня дочь даже что-то домой притащила. Были два самоубийства в его группе. Но доказать его виновность в доведении до самоубийства не смогли. При обысках всю литературу находили у ребят, а он вроде бы остался чист. Удивительно, что на допросах все ребята дружно выгораживали его. И тогда гэбэшники не нашли ничего лучшего, как подкинуть этому Никите в квартиру ворованные пластинки. Дали год «химии».

Звонок в квартиру главного кришнаита Новогорска не работал. Турецкий постучал, но никто не открыл. Турецкий толкнул дверь, которая оказалась открытой.

Хозяин сидел посередине комнаты с закрытыми глазами в позе «лотос» и, как сразу сообразил Турецкий, усердно медитировал. Дымились ароматизированные палочки, тихо играла индийская музыка. Стены квартиры были разрисованы символическими рисунками. Не было кровати и стульев, во всю комнату был расстелен ковер. А в углу располагалось что-то напоминающее низкую тахту. Везде: на полу, на подоконниках – беспорядочно валялись книги: некогда запрещенная литература о карме, о переселении душ, астрологии, все эти кастанеды, гурджиевы, раджнежи, блаватские, которых теперь продавали на каждом углу.

Медитирующий наконец открыл глаза. Он спокойно посмотрел на Турецкого и Сабашова и, казалось, совсем не удивился их появлению в своем доме. Сабашов объяснил ему суть дела и попросил рассказать обо всем, что касалось его фотоаппарата. Сесть было негде, и Никита на несколько секунд удалился на кухню.

– Для важных гостей, – с улыбкой сказал он следователям, вернувшись с двумя запыленными табуретками.

Турецкий и Сабашов сели на табуретки, а хозяин опустился на ковер в прежнюю позу.

– Да, молодые люди, я дал Игорю свой фотоаппарат, как вы правильно сказали, марки «Никон», – вежливо сказал Никита.

Сабашова покоробило от слов «молодые люди». И не только потому, что кришнаит был моложе и Турецкого, и Сабашова. А потому, что в этом обращении чувствовалась снисходительность.

– Видите ли, Игорь давно мечтал попасть в Индию, встретиться с посвященными, быть хотя бы на некоторое время ближе к Шамбале. Хотя конечно же эта близость к Шамбале и посвященным никогда не была географической и временной, здесь действуют уже духовные расстояния. И все-таки для него это было очень важно. Он готовился к посвящению у саньяситов. И конечно же хотел все зафиксировать на пленку.

– Простите, вы не могли бы показать паспорт фотоаппарата? – перебил его Турецкий.

– Конечно, пожалуйста, – улыбнулся, глядя Турецкому прямо в глаза, Никита.

Турецкий чувствовал, что его начинает мутить от запаха ароматизированных палочек.

Никита же, как назло, очень долго искал документы среди множества своих книг. При этом, наталкиваясь на какую-то заинтересовавшую его книгу, он раскрывал ее и, прочитав несколько строк, чему-то загадочно улыбался. Иногда он зачитывал некоторые фразы из книг вслух и тогда поворачивался к Турецкому и Сабашову, одаривая их своей мудрой улыбкой.

Наконец паспорт фотоаппарата нашелся. Сверили номер – он совпадал с номером, найденным среди обломков самолета. Пришлось составлять протокол изъятия вещдока и допросить Никиту по поводу событий, связанных с тем, как этот фотоаппарат оказался в салоне самолета.

Уже в прихожей хозяин мягко задержал Турецкого.

– А я знаю, что произошло, – тихо сказал он ему на ухо.

Турецкий вопросительно взглянул на Никиту.

– По-нашему это называется черная кара. А по-вашему – злая воля.

– Интересно… – несколько иронично сказал Турецкий.

– Откуда я знаю? Я чувствую, – сказал хозяин очень серьезно.

С представителем правительственной комиссии проговорили часа два. Действительно, узнали мало, если не сказать – ничего. Правда, околичностями сухой академик склонялся к версии о неисправности моторов. Но со многими, многими оговорками. Турецкий поставил ему вопрос о диверсии, но тот только замахал руками – ни в коем случае!

После этого зашли в кафе, взяли по сто граммов водки.

– Ну и как вам представляется причина гибели самолета? – закусывая, начал разговор Турецкий.

Сабашов долгим и пристальным взглядом посмотрел на Турецкого.

– Так же, как и вам, – ответил осторожно.

– Что мы здесь ищем? – спросил Турецкий, разглядывая за соседним столиком красивую женщину.

– Действительно, – не сразу ответил Сабашов. Он не ожидал такого поворота. – Диверсия вроде бы исключается. Нарушений полно… А вы что думаете, Александр Борисович?

– А я думаю, что мы плохо ищем, – грустно сказал Турецкий. – И плохо, и не там. Черт меня подери, Валентин Дмитриевич, – Турецкий тяжело оперся на руку. – Я понимаю, когда падает самолет. Нет, не принимаю, но понимаю, к несчастью – бывает. Но тут же что-то не так.

– Боюсь, Александр Борисович, что вы правы, тут что-то не сходится, – немного растерянно сказал Сабашов.

– Вот это и самое противное! – пристукнул по столу Турецкий. – Вот ведь и вы, и я, и председатель эмчеэсовский, и даже этот долбаный кришнаит твердят – помогли самолету упасть. А – ни фига! Никаких следов! Вот по всему – мне сейчас закончить тут все быстро и мотать домой. И так хочется, Валентин Дмитриевич! Но потом же сам затерзаюсь, что не поверил в собственный бред.

– Это да, – несколько опьянел уже Сабашов.

– Значит, что остается? Остается: диверсия, как в школе, на ум пошла. Вроде мы уже это доказали. Хотя – как? Убейте: не пойму! Ну, ладно, доказали. Давайте тогда подумаем над другим краеугольным камнем следствия – кому это выгодно?

– Груз? – осторожно спросил Сабашов.

– Правильно. Самолеты военные. Их ждали в Индии, – Александр соорудил два самолетика из салфеток.

– Искать врагов Индии? – вопросом дополнил его Валентин Дмитриевич.

– Интересно, она одна? – неожиданно спросил Турецкий.

Сабашов растерянно взглянул на него.

– Я говорю, эта женщина сюда одна зашла или с мужчиной? – Московский следователь кивнул в сторону соседнего столика.

Валентин Дмитриевич внимательно посмотрел на красивую даму поверх очков.

– Я уверен, что она здесь с мужчиной! – совершенно серьезно ответил Сабашов.

Турецкий усмехнулся его мужской проницательности, потому что в этот момент к столику, за которым сидела женщина, подошел молодой мужчина. Он извинился за опоздание, галантно поцеловав даме ручку. Турецкий узнал в нем Зайдулина – того самого свидетеля и в некотором смысле пострадавшего, которому катастрофа на стадионе стоила мужской потенции. Зайдулин выглядел отдохнувшим, спокойным, исчезла прежняя нервозность и озлобление.

Зайдулин и женщина вели легкий разговор. Но интересен был не сам этот разговор, как это обычно бывает в таких ситуациях, а то, что было в их взглядах, в интонациях и жестах. Не замедлило проявиться некоторое движение этих двоих под столом: рука Зайдулина оказалась на колене дамы, а ее ножка скользнула по внутренней стороне его бедра, медленно приближаясь к паху.

– Приговорит он ее сегодня или нет? А, Валентин Дмитриевич? – интригующе подмигнул Турецкий Сабашову.

– Тут двух мнений быть не может, – снова поверх очков взглянул новогорский следователь на соседнюю пару.

Женщина в этот момент ненадолго покинула зал, удалясь в дамскую комнату. Взбудораженный Зайдулин рассеянно обвел глазами посетителей кафе. Заметив Турецкого, он радостно приветствовал его, как своего близкого знакомого.

– Как идут дела? – многозначительно кивнул Турецкий в сторону дамской комнаты.

Зайдулин с радостью понял, что скрывалось за этой многозначительностью.

– Все получилось – вчера! И еще как! За все те дни отпахал! – удовлетворенно ответил Зайдулин. – И врачи не понадобились.

– Такая за раз вылечит! – оценил Турецкий притягательную спутницу Зайдулина.

– Жизнь продолжается! – поднял стакан с минеральной водой Зайдулин.

– Жизнь продолжаем! – ответил ему на это Турецкий, подняв рюмку с водкой.