Машину так трясло на ухабах, что Турецкий каждую минуту таранил макушкой брезентовую крышу.

– Твою мать, – скрипел про себя зубами шофер, опасливо косясь на важную птицу из столицы. – Вы извиняйте, поласковей никак не возможно. Без скорости мы целый день тут кишки мотать будем.

– Гони, как сможешь! – махнул рукой Турецкий.

Вчера, как только Турецкий повесил трубку после разговора с Меркуловым, телефон зазвонил снова. Александр даже решил, что Меркулов чего-то не договорил, и схватил трубку немедленно.

Но звонили из милиции.

– Это прокуратура?

– Да. Следователь Турецкий слушает.

– Товарищ следователь, это дежурный по области капитан Аркадьев. Мне сказали вам позвонить. Кабанов убит.

– Кабанов? А он кто?

В трубке замолчали, о чем-то переговаривались.

– Кто такой Кабанов? – повторил Турецкий.

– Это прокуратура? – повторила вопрос трубка.

– Да. Кто такой Кабанов? – уже начинал злиться Турецкий.

– Так он, это, следователь прокуратуры…

Турецкий опустился на стул. Под волосами словно шевельнулось что-то холодное.

– Нам позвонили из Михайловки, – продолжала трубка, но Турецкий уже все понял.

– Его фамилия Сабашов, – сказал он тихо. – Запишите правильно.

– Валентин Дмитриевич? – сверилась трубка.

…Александр бросил взгляд на часы – без четверти девять, – в глубине дороги едва засинел рассвет. Часы у Турецкого были знатные, старинной фирмы «Брегет». Пожалуй, если беспокойная профессия запрещала Александру Борисовичу всякие постоянные привязанности и мелкие мещанские радости, то единственную слабость он все-таки мог себе позволить. Он страстно, почти тайно, вожделел к хорошим часам. Не то чтобы он собирал коллекцию, не интересовался он и антиквариатом, но красивые тикающие игрушки вызывали в нем самое что ни на есть эстетическое наслаждение. Он мог отказать себе во всем, но мимо хороших часов равнодушно пройти не мог, потому что считал едва ли не кодексом чести: настоящего мужчину могут украсить только дорогие часы, других безделушек Турецкий на теле мужика не признавал. Понимающие люди с некоторым испугом косились на «Брегет» – часики ни много ни мало тянули на двадцать тысяч долларов. Не станешь же всем объяснять, что царский подарок Турецкому выложило руководство антитеррористического центра за отлично проведенную операцию по обезвреживанию международных террористов еще по «Пятому уровню». Александр Борисович честно отказывался, да только даритель человеком оказался восточным и благодарность от чистого сердца считал святым долгом. Так и радовали теперь глаз и ухо Турецкого часы старинной марки, напоминая ему «былые подвиги», словно красноармейцу премиальные штаны из красного сукна.

Резко взвизгнули тормоза, и «газик» закрутило бешеным движением вокруг своей оси. Машина потеряла управление и моталась как песчинка посреди заснеженной дороги, приближаясь к опасной обочине. Турецкого дернуло и понесло к лобовому стеклу, шофер прижался всем телом к рулю. Еще секунда, и Турецкий успел вонзиться ногтями в кресло, сдерживая силу инерции, удар пришелся ему по виску.

– Всем сидеть! – Одной рукой Турецкий инстинктивно зажал рану где-то над правым глазом, другой уже успел выхватить револьвер.

Мотор отчаянно ревел, и машина одним колесом повисла над колеей. Шофер завопил дурным голосом.

– Я не виноват! Он сам! – тыкал пальцем куда-то вперед этот здоровый детина.

– Руки на колени! Сидеть смирно! – Турецкий переводил дыхание, одновременно держа на прицеле сидящего на заднем сиденье опера.

Опер моргал телячьими глазами, покорно воздев руки к небу. На его массивной голове, как видно, не очень отразились дорожная тряска и происшедшая авария. Тщательно обыскав хлюпающего носом шофера, Турецкий открыл дверцу кабины со своей стороны и за шиворот выбросил детину в колею. Следом за ним вывалился на коленях опер. Мороз прижимал вовсе не по-мартовски, глухая тайга обступила дорогу, величавым гулом напоминая, что действие разворачивается отнюдь не в немом кино. Опер послушно выбросил старенький пистолет на снег. Теперь Турецкий имел секунду, чтобы отдышаться и сообразить, что же случилось.

Нет, это было не помрачение рассудка.

Турецкий имел все основания ждать подвоха и быть постоянно настороже. В конце концов, кто-то же знал, куда едет Сабашов, кто-то сообщил убийцам его маршрут следования. Но последним, с кем виделся следователь перед отъездом к Бурчуладзе, был Турецкий. Получается, что все ниточки сводились к милиции, к тому, кто по долгу службы мог разузнать направление Сабашова. Вот этот «кто-то» интересовал Турецкого сейчас больше всего, а по «счастливой» случайности он мог оказаться и совсем рядом.

Получив сообщение о гибели Сабашова, Турецкий немедленно позвонил начальнику Новогорского областного управления внутренних дел:

– Я хочу сейчас же отправиться в район Михайловки, на место гибели следователя.

– Ваше желание приветствую, – просипел голос в трубке, человек на том конце провода явно прихлебывал чай или горячий суп. – Но, уважаемый Александр Борисович, взгляните на часы.

Турецкий выдернул «Брегет», стрелки показывали начало первого ночи.

– В ночь я вас не отпущу. Сибирские дороги… сами знаете, – трубка хлебанула очередную порцию чего-то жидкого, – а потом мороз – это вам не фунт изюма, не африканская саванна. Машина не выдержит.

– Мне непонятно ваше спокойствие. Погиб сотрудник правоохранительных органов. При очень странных обстоятельствах. И мне ли вам объяснять, что первые сутки после преступления приносят восемьдесят процентов информации по делу.

– Место происшествия осматривает оперативная группа. Завтра утром милости прошу ознакомиться с протоколом осмотра места происшествия.

Турецкий начинал потихоньку свирепеть. Всегдашнее желание провинциалов поунять амбиции столичных штучек, продемонстрировать, что, мол, «мы и сами с усами», казалось ему теперь неуместным, речь шла о деле слишком серьезном. Трубка, вероятно, тоже поняла, что зашла слишком далеко, и повернула на мировую:

– Не стоит пороть горячку, Александр Борисович. У меня опытные сотрудники. Сегодня оперы прочешут тайгу в окрестностях.

«Олухи! – едва не брякнул Турецкий. – Теперь точно все следы замели».

– Но вам мы препятствий чинить не будем. – Абонент допил наконец свой чай. – Поедете завтра с ранья, как говорится. Сейчас позвоню, договорюсь. В семь утра наш джип будет стоять у вашего порога.

Почти всю ночь Турецкий просидел в этом самом управлении, читая информацию прямо, что называется, с колес. Собственно говоря, информации в них содержалось небогато, но Александр Борисович хотел сложить рабочую картину убийства. «Смерть наступила в результате огнестрельного ранения… Время… Вот-вот… Время – 15 часов 40 минут». Сабашов почему-то не доехал до жилища Бурчуладзе, вышел из машины за два километра. Труп был найден в пятидесяти метрах от дороги, в расщелине. Убийца расстрелял жертву из обычного охотничьего ружья почти в упор, значит, ждал, что следователь покинет кабину именно в этом месте, или проголосовал, или, наконец, самая дикая версия, ехал с Сабашовым в одной машине. Предположим, преступник – случайный попутчик: в этих местах, бывает, слоняются беглые лагерники, бродят как звери по самым недоступным тропам. Допустим, следователь пожалел голосовавшего на дороге одинокого путника и взялся его подвезти, что маловероятно для такого опытного человека, как Сабашов. Уж что-что, а местные нравы и обычаи старый служака затвердил назубок – бегунок-рецидивист его бы так запросто не подловил. Если же убийца подстерегал свою жертву специально, то тогда остается ответить на простой вопрос: откуда он знал, что Сабашов окажется в этом месте и в этот час? Есть еще одна, правда, несколько бредовая версия – Бурчуладзе и штурман несли бессменную вахту возле своего жилища, ожидая нежданных гостей, а когда они нагрянули – легко расправились с ними и бежали. Смешно… хотя по своему опыту Турецкий отлично знал, что часто самые невероятные предположения оказывались истиной, потому что жизнь гораздо причудливее, чем мы о ней привыкли думать. Эти последние мысли пронеслись в голове Александра Борисовича, когда он безмятежно засыпал на гостиничной койке, с тем чтобы ровно через два часа, когда стрелки подарочного «Брегета» застынут на цифре «семь», легко вскочить на ноги, чувствуя себя вполне выспавшимся и бодрым.

И вот теперь, спустя два часа, «газик» висел одним колесом над колеей, а команда, приданная Турецкому, стояла под дулом пистолета. Александр Борисович вовсе не исключал, что сценарий, сыгранный с Сабашовым, преступник захочет повторить еще раз. Криминальный мир не слишком затрачивался по части оригинальности. Спутники топтались на снегу, поколачивая замерзающими ногами.

– Я не виноват, – шептал шофер, у которого под носом весьма серьезно потекло, несмотря на гигантские усилия, которые он прилагал, чтобы остановить этот водопад. – Это заяц, наверное.

– Какой заяц? – Турецкий держался за серьезно, по-видимому, рассеченную бровь.

– Заяц… это… под колеса…

Напарник шофера, выпучив глаза, застыл с поднятыми руками, до его головы, видно, с трудом доходило происходящее, и он предусмотрительно молчал. Турецкий пошарил фонариком по дороге. На снегу действительно распласталась белая окровавленная тушка.

– Ну вот, поохотились заодно, – попытался пошутить Турецкий, ощущая некоторую неловкость перед сотрудниками милиции.

– Тут даже олени, бывает, бродят. Край нетронутый, – пришел наконец в себя опер. – А ты, – набросился он на шофера, – спишь, че ли, за рулем?

Турецкий еще раз на всякий случай осмотрел местность. Рассветало с трудом. Кругом, куда ни глянь, – непроходимая тайга и безлюдье.

– Тут машины хотя бы раз в час проходят? – поинтересовался Александр Борисович виноватым тоном.

– Не-е. В пять часов, может, одна появится. – Шофер, кряхтя, выползал из колеи. – После Михайловки придется пешком топать. Заносы…

– Ты счас-то посмотри, водитель хренов, – продолжал разоряться опер, – может, мы уже трупы. Замерзнуть обидно все-таки, весна на носу.

Втроем они столкнули машину на дорогу, и она, к огромной радости, завелась с первого оборота.

– Наша… – любовно протянул шофер, переводя дух от случившегося. – Джипы какие-нибудь давно бы уже навернулись по таким-то дорогам.

Опер клацал зубами, по-видимому, сказалось нервное напряжение.

– А что, после Михайловки действительно не проедешь? – Турецкий шарил в бардачке в поисках аптечки.

– Верняк. Там дорога обрывается. Тайга непроходимая… – просипел опер.

«Теперь хотя бы понятно, чего Сабашов вышел из машины. Значит, убийца хорошо знал местность, знал, где следователь окажется совершенно беззащитным, и подстерегал его».

– И чего они все джипы скупают – наше заводское начальство, к примеру, – распинался повеселевший шофер. – Родные колымаги любую дорогу пройдут. Вот американец один тут на спор, дескать, лучше джипа нету, сел, и что вы думаете, – шофер выждал положенную при байках паузу, – километр по нашим дорогам выжал – и кранты ихнему хваленому джипу. А наши напились и давай забавляться, как ни крутили, ни вертели, а она, родимая, бежит хоть бы хны. Тогда американец…

– Кончай трепаться, ковбой, – осадил балагура опер.

За окнами замелькали темные крохотные домишки Михайловки.

– Что они, еще спят все? – махнул в сторону деревни Турецкий, – Или никто тут не живет?

– Не-е, живут, охотники, рыбаки, староверы даже. Электричества им не провели, вот и непривычно. – Опер внимательно осмотрел возвращенный пистолет и аккуратно опустил его в кобуру.

– А местных жителей опрашивали? Может, они что-то видели? Все-таки Сабашова убили почти на околице.

«Надо же, какое забытое совсем словцо вспомнил», – порадовался за себя Турецкий.

– И днем ведь все случилось.

– Не-е. Бесполезно. Тут тайги закон. Ниче не скажут. Могила. Они как рассуждают – следователь ваш приезжий, у вас свои разборки, вы там в городе за свое деретесь, а нам тут жить. Их тут хоть пытай.

– Пыток избежим, – заулыбался Турецкий. Ему положительно начинал нравиться этот тугодум, вероятно, родом из такой же Михайловки.

Дорога оборвалась. Дальше стеной стояла тайга. Рассвело.

– Все, шабаш, конец света, – шофер смачно сплюнул, открыв дверцу машины. Он чувствовал себя героем, выведшим экспедицию на свет божий.

– Так, ребята, – набрасывал Турецкий схему дальнейших действий. – У меня правило: если в начале операции случается казус, значит, Бог звонки посылает – не расслабляйтесь. Происшествие с зайцем сочтем таким милым предупреждением, а потому будем действовать осторожно. Вашим староверам палец в рот, я вижу, не клади.

– Не-е. Местные тут ни при чем. Они особняком себя ставят. К органам не полезут. А если, не дай бог, че случится, так закопают – сроду не найдешь.

– Словом, следов таких грубых не оставят?

– Не-е, не оставят, – кивнул головой опер.

– Так вот, сначала – осмотр места происшествия. Тебя как зовут, брат?

– Антон. – Глаза опера прояснились синевой, как наступающий утренний рассвет.

– Мы с Антоном пешим ходом, с навостренными ушами, пробежимся по этим сибирским просторам, а ты, ковбой, плотно зашторь свой джип на все кнопки и не высовывайся ни на какие «дай закурить». Как понял?

– Есть, – откозырял шофер.

Утопая по уши в снегу, Турецкий с опером пробрались к месту, где был обнаружен труп Сабашова. Природа постаралась на славу и получше любого преступника замела следы. Безмятежная белая картина с развесистыми кружевами инея навевала какие угодно мысли, но уж только не о людском коварстве и жестокости. Ложбина, над которой нависли два сломанных перекрещенных между собой дерева находилась слишком близко от конечного верстового столба дороги, преступник, по-видимому, очень спешил и не имел возможности, а может, и не считал нужным понадежнее скрыть труп. Он просто скинул убитого недалеко от дороги, понимая, что Сабашова обнаружат быстро.

– Кто нашел труп? – Турецкий невольно озирался среди этого белого безмолвия, от которого слепило глаза и парализовывало уши. Ему все время казалось, что кто-то незримо присутствует тут, что где-то в темной хвое елок прячется тот, кто выследил Сабашова и так ловко его провел.

– Местная старуха, – опер сосредоточенно носком ботинок пропахивал снег.

– Во сколько?

– В половине пятого.

– Так ведь Сабашов был еще совсем тепленьким. Неужели никто не видел убийцу. Не мог же он шапку-невидимку нацепить. И часа не прошло после смерти Сабашова… Как думаешь, Антон, куда делся преступник? Версии мистические сразу отметаем, – шутливо отмахнулся Турецкий.

– Не-е. Я мистику не уважаю. Оно все понятно – либо убийца на машине приехал и уехал, либо в лес сбежал.

– Если на машине, значит, его вся деревня должна была видеть.

– Не-е. Они не скажут.

– А если в лес… Значит, тайгу назубок знает. Ты где, Антон?

Турецкий растерянно оглянулся. Опер как сквозь землю провалился. Видать, вправду считается, что иметь дело с местной экзотикой – будь она хоть африканская, хоть сибирская – дело неблагодарное.

– Тут я. – Опер, несмотря на свой массивный торс, по-кошачьи повис на поваленной березе. – Я находку сделал.

В руках у Антона заблестело что-то металлическое.

«Нож!» – пронеслось в голове у Турецкого.

– Ключи какие-то. На дереве заметил.

– Зрение у тебя острое, что ни говори. Молодец, дружище.

– Я с батей на охоте со ста метров в глаз белке попадал.

Два ключа сиротливо прозвенели, когда Турецкий ловко поймал их на перчатку.

– Не зря мы, Антон, с тобой приехали. Ребята, видно, не слишком постарались, раз мимо такой улики прошли.

– Ключи тут на ветке висели, их запросто можно было не заметить.

– В нашем деле принято все замечать. Давай, опер, быстренько смотаемся на зимовье этого неуловимого Бурчуладзе. У меня еще дела в Новогорске – теперь нужно искать «квартиру, где деньги лежат», – хозяина ключей.

Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. До предполагаемой стоянки Бурчуладзе «важняк» с опером добирались, выдержав настоящую битву с сугробами, минут сорок. Маленького домика почти не видно было за тесовым забором. Издалека казалось, что приближаются они к крепости, какие когда-то строил Ермак, защищаясь от нападения татар.

– Видать, нашему герою было от кого прятаться. Ишь, какой забор отгрохал, – Турецкий перешел на шепот. В морозной тишине каждый звук стрекотал, как грохот пулемета.

– Не-е. Тут гостей непрошеных из леса много шатается – медведи, волки, рыси,– а дерево дармовое – вот и стараются на всякий случай оборониться.

Кое– как нашли ворота, они сливались в свежевытесанном заборе в сплошную стену. Турецкий легонько надавил телом на бревна, но дверь держалась намертво. Вдвоем они пытались ногами распахнуть ворота, но и это оказалось бесполезным.

– Вот эта задача! – Турецкий от злости саданул локтем по забору и заорал от боли. – Черт! Теперь к синяку над глазом прибавится шишка на локте. Славная боевая операция.

Выход оставался один. Антон влез на плечи Турецкого, подтянулся и зацепился руками за колья, вскарабкался, сложившись вдвое, и, как канатоходец, стараясь держать равновесие, поставил ноги на острые верхушки забора.

– Давай, дружище, осторожней! И быстро! – Турецкого затрясло. Не дай бог, этого молоденького «теленка» подставить под пули.

Глухой звук падающего тела обозначил, что опер приземлился-таки. Они бежали параллельно – Антон и Турецкий – по разные стороны забора. У ворот Александр Борисович на всякий случай вынул пистолет, прильнув к забору, пытаясь услышать, что происходит там, по другую сторону.

– Примерзла, – просипел в щель глухой голос. – Сейчас.

Вдвоем они расшатали обледеневшее дерево, и кусок льда, намертво сковавший две створки ворот, наконец с шумом отвалился. Тишина наступила мертвая.

– Идем, – Турецкий держал руку на курке.

Жилище Бурчуладзе поразило гостей стойким запахом крепкого табака, который не выветривался, несмотря на пронизывающую стынь. Вода в предбаннике в жестяном бачке замерзла. Идеальный порядок, хотя и не блистающий чистотой, говорил, что хозяин покинул дом неспешно и продуманно. У русской печки прислонился ухват, на полу аккуратно были сложены несколько березовых полешков. На железной кровати лежал матрас и цветастое лоскутное одеяло. Даже половичок свидетельствовал об основательности покинувшего свое жилище. Установить время ухода хозяина оказалось невозможным.

– За ночь дом так не выстыл бы, – Антон чувствовал себя уже экспертом по сыску в Сибири. – Он раньше смылся.

– Зачем? Зачем ему смываться? Он что, экстрасенс? Увидел через колечко в стаканчике – к нему собрался Сабашов – и деру! – Турецкий сунул чашку в бачок, желая попить, она звонко ударилась о лед. – Значит, Сабашов здесь не был?

– Не-е. Ворота же примерзли. Не одного дня работа Деда Мороза.

Через эти слова опера Турецкий явственно услышал какой-то мягкий, осторожный шорох, который исходил сверху – с крыши или чердака.

– Тихо!

Минуту они сидели прислушиваясь, вытянув шеи. Ничего не повторилось. Но как только опер поднялся со скамьи, что-то снова прошуршало над потолком. Турецкий выскочил в сени и увидел дверь, которая поначалу не бросалась в глаза, заставленная какими-то досками, лопатами и сверху прикрытая почему-то люлькой. В отличие от ворот эта дверь поддалась без разговоров. Черный чулан с земляным полом напоминал свежевырытую могилу. Осторожно переступив через ведро с известью, Турецкий в свете маленького оконца разглядел лестницу, ведущую на чердак. Он поднимался по ней на цыпочках, весь готовый к прыжку, явственно ощущая, что там, под крышей, колышется живое существо. Ногой, рывком, он саданул дверь, отделявшую его от невидимого врага, и в одно мгновение нечто серое, бесформенное ударило в грудь Турецкому.

Из образовавшегося отверстия тучей хлынули голуби. Они своим жалобным гурканьем наполнили стреху темной комнаты, метались между ступенями лестницы, стрелой проносились мимо оторопевшего опера.

– Что на это скажешь, знаток аборигенов? – пошутил Турецкий.

Они осмотрели дом еще несколько раз, перекопав все возможные тайники и загашники. Оружия и патронов на зимовке Бурчуладзе не было, подозрительных писем, записок, предметов, рации – тоже. Лишь в углу чердака, под кучей птичьего помета, Турецкий размел ногой обрывок фотографии, который он смог бы идентифицировать из тысячи. Это был тот самый снимок, который демонстрировала ему Савельева.

– Небогатые, но ценные сведения вынесли мы из этой поездки, – подытожил операцию Турецкий. – Главная заслуга, безусловно, Антон принадлежит тебе – ключи.

Турецкий вынул «Брегет», чтобы по привычке зафиксировать время. И тут его осенило… Конечно… Вся тайна скрывалась в этом «Брегете», вернее, не в нем самом, а во времени убийства Сабашова. Предстояло решить простую арифметическую задачу. Следователь выехал к Бурчуладзе в одиннадцать дня, милицейский «газик» набирает предельную скорость пятьдесят километров в час. Во сколько должен был Сабашов быть у зимовки? Но факт тот, что он прибыл на окраину Михайловки не через два часа пути и даже не через три, а почти через пять… Вот в этом-то разрыве времени и следовало искать разгадку убийства Сабашова. Куда отлучался следователь, направляясь к Бурчуладзе? Там он и должен был сказать, куда направляется. Оттуда и навели убийцу. Или убийц. А ключи? Что ж, находка эта представлялась Турецкому весьма ценной, но слишком непонятной. Зачем убийце вешать ключи на дерево? Или кто их там повесил?

Новогорск встретил возвращающихся путешественников серой пеленой, казалось, что дым сгоревшего «Антея» до сих пор витает над домами и дорогами. На самом деле просто солнце уже садилось и надвигался бесприютный сибирский зимний вечер в городе. Турецкий, озадаченный своими размышлениями об убийстве Сабашова, решил на сегодня отложить дальнейшее расследование, памятуя одно из важнейших правил следствия – не переусердствуй! Факты должны, как хорошее вино, тоже отстояться в голове.

Турецкому нужно было заскочить на минуту на завод – в правительственную комиссию, изучавшую причину катастрофы. Он попросил шофера, который все время, пока они с Антоном брали зимовку Бурчуладзе, мирно проспал в «газике» с включенной печкой, добросить его к проходной, тепло распрощался с опером и направился к центральному административному зданию. На пороге кабинета, где размещалась комиссия, Турецкого встретил лощеный молодой человек в пронзительно-синем костюме, – цвет, который по признанию журнала мод, символизировал достаток и благополучие, – встретил, не скрывая волнения. По реакции молодого человека Турецкий удивленно отметил, что его появления как будто ждали, хотя он решил заехать на завод только потому, чтобы с пользой для дела распорядиться остатком дня.

– Сейчас, сейчас, я все приготовлю, – засуетился «синий костюм».

– Не понял, – Турецкий подумал, что молодой человек желает напоить его кофе. – Я не хочу.

Теперь неподдельное удивление парализовало молодого человека.

– Я не стану пить кофе, – пояснил Турецкий.

– А-а… – облегченно потянул «синий костюм». – Вы еще не в курсе. Сегодня расшифрован «черный ящик».

– Чего ж вы молчите? – Турецкий подскочил на стуле, как ужаленный. – Немедленно, немедленно готовьте стенограмму.

Пожалуй, сегодняшний день еще не исчерпал свои сюрпризы. «Черный ящик» будет почище, чем поездка на зимовку, после которой озноб долгого пребывания на морозе и боль над глазом преследовали Александра Борисовича.

– Что у вас с бровью? – поинтересовался молодой человек.

– Бандитская пуля. Давайте, давайте работать, – от нетерпения у Турецкого даже зачесались ладони.

Легенда «черного ящика» начиналась по-обычному скучно – скорость, набор высоты, все нормально. Ни слова о неполадках в моторе, никаких признаков растерянности или чего-то экстраординарного. Тем более, как гром среди ясного неба слова первого пилота: «Что-то непонятное…» Второй пилот: «Слева?» Первый: «И справа тоже! Смотри!» Этот странный трагический диалог обрывался криком радиста: «Огромная шта…» А может, не «шта…», может «шты…» или «што…» В последних трех звуках разобраться оказалось невозможным.

Турецкий крутил запись раз двадцать, пытался догадаться по интонации, по интуиции – ничего. Может, и не «шта», а «ста» или даже «сто»…

«Черный ящик» оказался «черной дырой», навсегда похоронившей правду о катастрофе самолета.

«Все! Рабочий день закончен», – решил Турецкий, вставая из-за стола.

Дверь открылась, и на пороге кабинета возник молодой человек.

– Не знаю, правильно ли поступил, но только я не смог обмануть девушку. Не знаю уж, как она вас разыскала, но умоляет пригласить вас к телефону.

– Неправильно, – парировал Турецкий, но трубку взял.

Таким взволнованным он голос Савельевой еще не слышал никогда.

– Что случилось, Лена?

– Немедленно приезжай. Немедленно. Ко мне домой, – и трубка жалобно и прерывисто запела, словно сожалея о несказанных словах…