3
Тот, кто называл себя Никитиным и жил в Нью-Йорке под фамилией Погодина, а на самом деле был полковником госбезопасности Георгием Борзовым, вышел из лифта гостиницы «Космос», бросил ключ от номера на стойку портье, отозвался на приветливое «Доброе утро, сэр!» невозмутимым «Монинг» и направился к газетному развалу, где наугад выбрал с десяток изданий — от «Московского комсомольца» до зюгановской «Правды», — расплатился пятидесятитысячной бумажкой без сдачи и повернул к выходу из гостиницы. Он шел к двери, не обращая внимания на шумные группы туристов, увешанных видеокамерами, на предлагавших свои машины таксистов и на довольно привлекательных девиц, вынужденных из-за немыслимой конкуренции работать в эти утренние, практически глухие для их ремесла часы.
Он был в том же легком сером костюме, в каком прилетел в Москву, платиновые волосы были уложены так, словно он только что вышел от парикмахера, ухоженное, с ровным средиземноморским загаром лицо источало спокойную уверенность и легкую снисходительность к царящей вокруг суете. В задрипанный «Космос», когда-то считавшийся одним из лучших отелей Москвы, а теперь превратившийся в некое подобие студенческого общежития Университета Лумумбы, он входил как в двери какого-нибудь «Хилтона» или «Шератона», ауру избранности, отмеченности высшим благорасположением судьбы.
Это был человек, у которого нет проблем.
«Сейчас они у тебя будут, — подумал Турецкий. — И у меня, кстати, тоже».
Он подождал, пока тот, кто называл себя Никитиным, прошествует к выходу мимо ряда кресел у стены, и негромко окликнул:
— Игорь...
Тот, кто называл себя Никитиным, не услышал. Или сделал вид, что не слышит.
— Игорь! — громче повторил Турецкий.
Теперь услышал. Чуть замедлились движения, какая-то напряженность появилась в спине, точно бы окаменел затылок.
— Никитин! — крикнул Турецкий и шагнул вперед.
Тот, кто называл себя Никитиным, остановился и медленно повернулся. На Турецкого смотрели холодные серые глаза убийцы.
— Вы — меня?
Турецкий представлял, как он выглядит в его надменных глазах: долговязый, спортивного вида моложавый мужик в джинсах, кроссовках и ковбойке с закатанными рукавами, с длинными, давно не стриженными волосами, с дурацкой радостной улыбкой. Все правильно, так он и должен выглядеть. Турецкий заулыбался на полную катушку и радостно заорал:
— Игорек! Ты?! Не узнаешь?
Тот, кто называл себя Никитиным, внимательно его рассмотрел и спокойно ответил:
Хоть бы нотка рассеянности, хоть бы четвертушка настороженности. А между тем такая ситуация для работающего легендой под агента или разведчика как Чернобыль для физика-атомщика. Жуткий сон, кошмарнее не бывает. Но тот, кто называл себя Никитиным... Нет, сказал себе Турецкий, не тот. Он для меня сейчас и есть настоящий Никитин. Игорек. Гарька. Однокурсник. Друг. Или почти друг. Сколько водки, «сухаря» и черного бадаевского «сенатора» вместе выпито! Сколько оттопано по «бродвею» от «Националя» до Пушки, от Гостиного двора до Фонтанки с зелеными от вечной питерской сырости клодтовскими жеребцами. Сколько переговорено и переспорено в сизых от сигаретного дыма комнатах общаги, в курилках «публички» на продуваемых невским ветром набережных белыми ночами. Сколько чувих... Да что говорить! И вот... Господи, что с нами делает жизнь!
— Господи, что с нами делает жизнь! — вслух произнес Турецкий. — И я ведь тебя тоже ни за что бы не узнал. Если бы не знал, что ты — это ты. Ну? Да я же Сашка — Турецкий! С юрфака. Он же Стамбульский, он же Персидский и он же просто Турок, смотря сколько было выпито! Ну? — с надеждой повторил он. — Начинает доходить?
— Сашка?.. Турецкий?..
— Ну конечно же! С юрфака! Ты с матерью на Васильевском жил, а я в общаге... Мы еще абитуриентами познакомились — вместе тряслись, как цуцики — списков ждали: прошли или нет. Я тебе сказал: дай закурить. Ты дал. «Аврору», как сейчас помню. Тогда я первый раз в жизни закурил. И с тех пор не могу бросить, раз сто пытался... А когда увидели себя в списках, пошли в зеркалку на Невском — помнишь, в подвальчике? — и надрались шампанского с коньяком. Я скопытился, ты меня к себе домой привез. Как вез — ничего не помню. Утром я начал перед твоей матушкой извиняться, что такой пьяный был. А она говорит: «Ничего страшного, Саша. Из всех пьяных, кого я видела, вы были самый милый!» Ну?
Никитин покачал головой.
— Не помню. Турецкий... с юрфака... я же на геологическом был...
— Сейчас вспомнишь! — радостно пообещал Турецкий и даже прищелкнул пальцами от удачной мысли. — Есть вещи, которые не забываются! С кем ты из-за Милочки Полторак дрался на втором курсе?
— Из-за какой Милочки?
— Здрасте! Милка! С филфака! Ножки, фигурка, зеленые глаза, золотые волосы...
— И я с тобой из-за нее дрался?
— Ну да! Конечно, со мной!
— И... чем это кончилось?
— Ну, как тебе сказать... Ладно, дело прошлое. Ты мне, конечно, больше навешал. Ты все-таки постарше был. И покрепче. Геолог — в форме был. А я...
— И кому она досталась?
— Милочка? — Турецкий задумался. — А знаешь, не помню, — признался он и захохотал. — Не помню! А? Дрались — помню. С кем — помню. А кому она... Тебе, наверное. Потому что если бы мне — наверняка запомнил бы.
— И не мне, — сказал Никитин. — Потому что тоже запомнил бы.
— Но драку-то вспомнил?
— Конечно, вспомнил. И мы с тобой после этого...
— Как ни странно! — подтвердил Турецкий. — Подружиться не подружились, но как-то чаще встречаться стали. И душевнее. А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что у нас уже было общее прошлое.
— Хорошая мысль, — оценил Никитин. — Если бы я был писателем, обязательно использовал бы.
Турецкий отмахнулся.
— Во-первых, я эту мысль у кого-то спер. А во-вторых — сам уже раз пять использовал. В очеркишках.
— А ты что, писатель?
— Куда мне! Газетчик.
— Но ведь ты сказал, что учился на юрфаке...
Никитин внимательно посмотрел на Турецкого.
— А ведь ты меня, Гарик, не вспомнил, — с грустью заключил Турецкий. — Ну конечно, куда мне. Ты был гордость и надежда университета, будущий Отто Юльевич Шмидт. А я — так, массовка. Один из. Жорку-то Крутицкого хоть помнишь?
— Конечно, помню.
— А Славку Старкова?
— Еще бы.
— А Эдика Додина?
— Эдика?
— Ну поэт. С бородой, как у Карла Маркса, — подсказал Турецкий. — Короткие стихи писал. Не слишком приличные, но смешные. «Говорила клизма клизме: не ханжа я вовсе, но, кроме жопы, в организме я не вижу ничего».
Никитин засмеялся. Хорошо он смеялся. Открыто. Доверительно. Располагающе к себе. Если бы не этот волчий холодок на самом дне его смеха. Не знать, то и не почувствуешь. Но Турец-кий-то знал. И почувствовал. Но тут же приказал себе забыть об этом. И забыл.
— Теперь вспомнил, — сказал Никитин. — У него еще было: «Не стесняйся, пьяница, носа своего. Он ведь с нашим знаменем цвета одного».
— Нет, — возразил Турецкий. — Это Гарик Губерман. Он давно в Израиле. С полгода назад приезжал в Москву. А между прочим, мы с тобой у него однажды были. В Питере. И привел тебя к нему я.
— Погоди-погоди! — оживился Никитин. — Кажется, что-то я начинаю... А когда я после Норильска на барже сторожем работал, ты ведь бывал у меня?
Турецкий даже восхитился. Классная была ловушка. С двойным капканом. Первый: где стояла эта баржа. Второй: всех, кто тогда возле настоящего Никитина крутился, в КГБ знали наперечет, с фамилиями и адресами. Скажи: «да» — и сливай воду, приехали.
— Нет, — сказал Турецкий. — В кочегарке у тебя был один раз.
— В какой? Я в двух работал.
— Не помню. В ЖЭКе каком-то. Я Ольгу случайно встретил, она шла к тебе. Темно было, какие-то дворы. У тебя там человек пять или шесть было.
— Только раз и пришел? — удивился Никитин.
— Да как-то уж больно холодно вы меня встретили. И ты и твои ребята. Я понимаю, конечно: стукачей вокруг вас было полно. А потом Ольга сказала, что тебя в чистопольскую психушку отправили. Неужели она тебе про меня не писала? Или не рассказывала? А я ведь ей лекарства доставал для Катьки, она часто болела.
— Вот теперь вспомнил. Ну конечно же! Сашка Турецкий. Турок. Ну надо же! Вот уж верно — что делает с нами жизнь! Не обижайся, все-таки двадцать лет прошло.
— Больше. Тебя в семьдесят восьмом выслали. А мы последний раз виделись тогда, в кочегарке. Это был семьдесят пятый. По телевизору смотришь иногда на артистов и думаешь: как же быстро они стареют! Потому что их раз в два-три года видишь, а себя — каждый день. И кажется: да все тот же. Оказывается, нет... Ну, здравствуй Гарик!
— Здравствуй, Сашка!
И они обнялись. Сдержанно. По-мужски. Похлопали друг друга по спине. Старые друзья после двадцати двух лет разлуки. Надо же...
— Что же мы тут торчим на проходе? — спохватился Турецкий. — А не закатиться ли нам... Но, может, у тебя дела? Ты же бизнесмен. Время — деньги.
Никитин взглянул на часы, ненадолго задумался и решительно сказал:
— Никаких дел! Такие встречи бывают не каждый день. Ты сказал, что не узнал бы меня, если бы не знал, что я — это я. А как ты вообще узнал, что я в Москве? И ты почему в Москве? Ты же в Питере жил.
— Все расскажу, — пообещал Турецкий. — Разговоров у нас с тобой будет сегодня — не на час. И вот от чего ты обалдеешь... Ты даже представить себе не можешь!
— Да я уже от нашей встречи обалдел, — улыбнулся Никитин.
Хорошая у него была улыбка. Умная, не высокомерная. Наоборот — предназначенная такому же умному, как и он сам, человеку. Доверительная. Располагающая к себе. Как бы уравнивающая его с собеседником.
— Это семечки, Гарик! Ты от другого офонареешь. От того, что наш разговор — не весь, конечно — будет иметь самое непосредственное отношение к твоим делам. К твоему бизнесу!
— Да ну? — не поверил Никитин.
— Представь себе.
— Ты меня заинтриговал. Куда поедем?
— В Домжур, конечно. В Дом журналиста, — объяснил Турецкий. — Там очень симпатичный пивбар. И народу сейчас немного.
— В пивбар? — удивился Никитин. — Ну нет! Ресторан там хороший?
— Спрашиваешь! Такого филе по-суворовски, как у них, даже сейчас нигде не найдешь.
— Вот там и посидим.
— Но... — Турецкий замялся. — Знаешь, Гарька, пивбар — куда ни шло. А ресторан не потяну. Полоса такая...
Никитин нахмурился.
— Турок! Ты ли это? С каких это пор мы начали считаться? Или ты думаешь, что я не смогу заплатить за кабак?
— По твоему виду не скажешь. Не просто заплатить, но и купить его целиком можешь.
— Договорились. Куплю. И посидим за счет заведения. Обмоем покупку. Согласен?
Турецкий засмеялся.
— Ты всегда был таким. Неординарные решения. Извини. Ты просто не знаешь сегодняшнюю Россию. У нас сейчас жизнь — шакалья. Урвать кусок — и в кусты. Скоро уже совсем как немцы начнем: каждый платит за себя. Конечно, согласен. Тем более что у меня есть чем расплатиться с тобой за любую выпивку.
— Чем же?
— А что сейчас самое дорогое?
Никитин задумался, предположил:
— Верность? Дружба? Любовь?
Турецкий лишь головой покачал.
— Ну, чистый шестидесятник. Только в Южной Африке пара таких и осталась, не больше. Ты бы еще сказал: свобода. Нет, Игорек. Информация. Поехали.
— Возьмем такси?
— Зачем? Я на машине.
— Но если мы выпьем...
— А я ее возле Домжура и брошу. Завтра заберу. Знаешь, в чем преимущество старых «Жигулей» перед новыми «мерседесами» или даже «порше»?
— В чем?
— В том, что они на хрен никому не нужны.
«Шестерка» Турецкого оправдала все самые лучшие его ожидания. Минут десять он безуспешно гонял двигатель стартером, пока окончательно не посадил аккумулятор. Потом еще с четверть часа чистил свечи. И еще минут двадцать мотался по площадке перед «Космосом», уговаривая кого-нибудь дать ему «прикурить». И когда наконец «жигуль» завелся, торжествующе объявил Никитину:
— А все-таки иногда оно вертится! Прошу садиться...
Пока выворачивали на проспект Мира, пока тащились по нему со скоростью ломовой лошади, пока крутились по Садовому, подъезжая к Дому журналиста (Турецкий намеренно выбрал самый длинный и забитый машинами путь, чтобы дать время и себе и Никитину освоиться с ситуацией), Турецкий поведал старому другу историю своей жизни.
У каждого человека есть несколько вариантов трактовки своей судьбы: хвастливый, анкетнообъективный и слезный. Турецкий не стал искушать судьбу и выдумывать себе какую-то совсем новую биографию. Во-первых, легко было проколоться на мелочах (а в том, что Никитин умел вполне профессионально анализировать информацию, у Турецкого сомнений не было). Во-вторых, неизвестно было, что Дорофеев рассказал Никитину о своих контактах с «Глорией» и лично с Турецким — многое мог рассказать, хоть и не все. А если так, тут вообще было минное поле. Поэтому Турецкий положил в основу своего рассказа средний вариант, объективный, разумеется — с элементами некоторых преувеличений и недоговоренностей.
По этому варианту выходило так. После ЛГУ отправили его по распределению в Лугу, под Ленинград, в районную прокуратуру, помыкался там года полтора, потом в отпуске познакомился с симпатичной москвичкой, женился, прописался в ее квартиру, с трудом оформил перевод в Москву. Пахал в Мосгорпрокуратуре, потом перевели в Г енпрокуратуру — не за особые заслуги, а так — молодых кадров там не хватало. И до последнего времени там и вкалывал. Дослужился до «важняка», но тут пришел новый и. о. генпрокурора, всех поставил на уши, пришлось уйти. Спасибо, взяли обозревателем в «Новую Россию». А потом — снова полный поворот кругом: и. о. посадили — под следствием до сих пор, пришел новый генеральный, начал собирать разогнанные кадры, вспомнили и о Турецком. Вернули на прежнее место — старшим следователем по особо важным делам. И все бы ничего, но потянула его нелегкая за язык — неудачно выступил на одном международном симпозиуме... «Только не спрашивай на каком, ладно?» В общем, обвинили, что сорвал мероприятие, санкционированное главами четырех ведущих стран мира, назначили служебное расследование. Сначала хотели вообще вышибить, потом решили погодить — отправили в отпуск без сохранения содержания. По существу, отстранили от работы на период расследования. Гуляй, Вася!
— Вот и гуляю, — заключил Турецкий, залезая правыми колесами «жигуленка» на тротуар в узком проезде возле Дома журналиста. — Приехали!
Он помахал журналистским билетом перед швейцаром, небрежно кивнул в сторону Никитина: «Со мной!» И через две минуты они уже сидели в углу почти пустого прохладного зала знаменитого некогда ресторана Домжура. Турецкий выложил из заднего кармана джинсов на стол все свои документы и, извинившись, пошел смывать следы борьбы со своим «жигулем». Вернувшись, он отметил, что Никитин даже не прикоснулся к его документам: школа! Они просто были сдвинуты официантом на край стола, а все остальное пространство было уставлено тарелочками, судками, бокалами и рюмашками, кучей закусок и парой бутылок — французского и шотландского виски.
Турецкий только развел руками.
— Как в старые добрые времена!
— Такие встречи положено отмечать хорошим шампанским, — сказал Никитин, жестом приказывая официанту наполнить бокалы. — Ну, со свиданьицем, Сашка!
— Со свиданьицем, Гарик!
Они чокнулись и выпили. Никитин попросил официанта откупорить виски и отпустил его.
— Будем? — спросил Никитин.
— Будем, — согласился Турецкий.
Классное было виски, хоть Турецкий и не слишком привечал этот напиток. После него не грех было и закурить. Что они и сделали.
— У тебя вопрос? — предположил Турецкий.
— И не один. А пока — не вопрос, просто уточнение. Ты сказал, что был следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры...
— Формально я и сейчас им являюсь. Вот удостоверение, можешь взглянуть...
Никитин не отказался.
— Старший советник юстиции — это что значит? — спросил он.
— Вроде полковника, — объяснил Турецкий.
— Большая фигура. Насколько я могу судить.
— Еще какая! — с иронией отозвался Турецкий. — Ты просто ахнешь, если узнаешь, каким делом я занимался перед тем, как меня отправили на этот международный симпозиум.
— Если не секрет — каким?
— Мне было поручено расследовать причины возникновения войны в Чечне, выявить и привлечь к уголовной ответственности всех виновников, — без запинки соврал Турецкий. — Неслабо?
— Турок! Заливаешь!
— Нет, Гарик. На спор могу и документами подтвердить.
— И ты с этим делом справился?
— Не успел. Я подошел к делу строго официально — в полном соответствии со всеми требованиями Уголовно-процессуального кодекса. Для начала вызвал повестками в прокуратуру для допроса в качестве свидетелей ряд лиц: Президента, секретаря Совета Безопасности, министров обороны — бывшего и нынешнего. И других шишек рангом помельче...
— И они, конечно, пришли?
— Конечно, не пришли. Я выждал определенный законом срок и вновь разослал повестки.
С предупреждением, что в случае неявки данные лица будут подвергнуты принудительному приводу.
— Ты это сделал?
— А что мне оставалось? Я обязан был проводить все необходимые следственные действия.
— А уж тут они точно пришли! — предположил Никитин, заинтригованно слушая треп Турецкого.
— Нет, — вздохнул Турецкий. — По какому-то странному совпадению в этот самый момент меня отстранили от дела и откомандировали на тот самый симпозиум.
— А дело?
— Дело передали моему коллеге и, можно сказать, ученику. Он и продолжает его, строго выполняя все указания закона.
Никитин засмеялся.
— Ничего в этом смешного нет, — заметил Турецкий. — Бюрократия — самое законное средство борьбы с демагогией. И наоборот.
Он подумал, что Костя Меркулов простит ему заимствованную у него мысль, а Аркаша Косен-ков — всю байку. Но такова была традиция Домжура—тут все знали друг друга и никто не обижался на плагиат.
Никитин плеснул в стопари виски.
— Я хочу выпить за то, что ты, Турок, остался таким же веселым и неунывающим! И за то, чтобы всегда оставался таким!
— Спасибо. И за тебя, Гарик!
— Почему же ты ничего не спрашиваешь про меня? — поинтересовался Никитин, когда они отдали дань жюльенам и осетровому балыку.
— А я все про тебя знаю. Тебе говорит что-нибудь название «Глория».
— Пожалуй, нет.
— Это охранно-детективное агентство. Мой друг основал, Слава Грязнов. И назвал в свою честь — «Сла-ва». «Глория» — это и есть «Слава».
Сейчас он, правда, в МУР ушел, а агентством его племянник руководит. А поскольку я остался не у дел, он и попросил поработать у него консультантом. Тут и крупный заказ подвернулся: один банкир заказал просветить своего будущего партнера. Я согласился — почему бы и нет, деньги-то на жизнь нужно зарабатывать. А теперь я скажу, кто наш заказчик, а остальное ты сам поймешь. Генеральный директор Народного банка Дорофеев.
— А клиент, то есть партнер — я?
— Вот именно. Честно сказать, я сначала не врубился. Ну, Никитин и Никитин, мало по России Никитиных. Ну из Америки, там уже тоже наших полно. А когда начальник их службы безопасности собрал объективку — тут я и обалдел.
Так это же ты! Ты — и никто иной. Вот это был для меня номер. Я никому, конечно, о нашем знакомстве не сказал. Сначала дело нужно было сделать, а эмоции — это уже потом...
— Сколько же времени вы моей персоной занимаетесь?
— Недели две, пожалуй. Или три.
— И что выяснили?
— Все, Игорек. До последней запятой в твоей жизни. И как ты в Норильске жил и работал — я сам туда летал. И как в Штатах жил на «вэлфэр» и глушил горькую. И как с Джоан познакомился.
И как в Канаде работал. И как сейчас в Претории живешь.
— В Преторию тоже ты летал?
— Нет, одна моя хорошая знакомая из Нью-Йорка. В общем, сдали мы на днях отчет нашему клиенту. Он был в высшей степени удовлетворен. Но больше всего был рад знаешь кто?
— Я, Гарик. Не больно-то нам повезло со временем. Не худшие были, конечно, времена, но и хорошими не назовешь. «Бывали хуже времена, но не было подлей». И вот глянешь кругом: кто спился, кто скурвился, кто вообще человеческий облик потерял. И только один человек остался таким, каким был в нашей романтической юности. Ты, Гарька. Не сломался, выдержал такое, что мало кому под силу. Больше того — победил.
Через тюрьму, психушку, изгнание. Доказал: я есмь, а вы все — говно. В этой ситуации твоя личная жизнь уже перестает быть твоим личным делом. Хочешь ты или не хочешь, но ты стал символом. Ты своим примером доказал, что можно оставаться человеком в любых, даже самых скотских условиях.
— Да ты, никак, очерк хочешь обо мне написать? — усмехнулся Никитин.
— Написал бы, но ты не разрешишь. И не в очерке дело. То, что я сейчас говорю, важно прежде всего для меня самого. Так вот, Игорь, я счастлив, что судьба смолоду свела меня с одним из самых светлых людей, какие встречались мне в жизни, и не принесла разочарования через двадцать с лишним лет. Давай выпьем за этого прекрасного человека — за Игоря Никитина.
— Спасибо, — пробормотал Никитин и, чокнувшись с Турецким, выпил.
— А теперь, — продолжал Турецкий, —
прежде чем это прекрасное шотландское виски не увлекло нас в свои глубины, я хочу рассказать тебе кое-что о твоих делах... Не усмехайся, я знаю о них почти все.
— Откуда?
— Кое-что рассказал Дорофеев. Кое-что изъято из компьютеров Народного банка, а кое-что — чисто оперативная информация. Так вот,
Игорь, если ты всерьез намерен реализовать свою Идею с акциями концерна «Норильский никель», то сейчас самое время к ней приступить. Сегодня котировка практически минимальная. В ближайшие дни начнет расти. Во-первых, завтра в Норильск вылетает правительственная комиссия для переговоров с забастовочным комитетом. Во-вторых, в Финляндии зафрахтован ледокол для проводки судов с грузами для Норильска по Сев-морпути, в третьих — в ближайшие три дня будет погашена вся задолженность норильчанам по зарплате. Это точная информация — от одного моего знакомого из Совета Безопасности. Там наконец вникли в ситуацию и правильно ее оценили. Но мало того. Акции уже начали расти со вчерашнего дня... обратил внимание?
— А почему?
— У меня есть соображения, но хотелось бы послушать тебя — как это видится со стороны.
— Скажу, — пообещал Турецкий. — Кто-то уже начал скупать акции норильского концерна.
— Кому они нужны?
— И это скажу. Но сначала: кто начал скупать. Некая холдинговая компания «Стройинвест». Создана недавно и как я понимаю — именно для этой цели. И финансирует ее небезызвестный тебе Народный банк.
Никитин пожал плечами.
— Мелкая биржевая игра.
— Вчера после полудня на резервном счету Народного банка было аккумулировано триста семьдесят миллионов долларов. Сегодня, я думаю, эта сумма превысила полмиллиарда. Для чего, по-твоему, Дорофееву столько свободных денег?
— По-твоему, он намерен скупить контрольный пакет акций «Норильского никеля»?
— А заодно, возможно, и лицензию на разработку Имангды.
— Но какой для него в этом смысл? У него нет информации, которая заставила бы поднять курс акций.
— А она ему и не нужна. Давно ты, Игорек, не был в России. У нас сейчас играют совсем в другие игры. Вот тебе информация из достоверных источников: не исключено, что в самое ближайшее время Дорофеев будет назначен первым вице-премьером, курирующим экономический комплекс. У него поддержка в верхах. И если у него будет контрольный пакет «Норильского никеля», что он сделает в самую первую очередь? Догадался? Правильно. Проведет санацию концерна, добьется финансовых вливаний и через свои структуры будет спокойно стричь бабки. А там и до Имангды доберется: копии твоих маршрутов нашли в большом доме на Литейном, подробное описание разведочного бурения дал начальнику норильской экспедиции Владимир Семенович Смирнов. Так что все это вопрос времени. У Дорофеева времени много. У тебя, как я понимаю, нет. Поэтому я и говорю тебе: поспеши.
Никитин плеснул в рюмки виски, но пить не стал.
— Почему ты меня об этом предупреждаешь?
— Я тебе уже сказал, — ответил Турецкий. — Я считаю, что Имангда — это твое, ты заплатил за нее всей своей жизнью. И я не могу допустить, чтобы плодами твоей жизни воспользовался вор.
— А Дорофеев вор?
— Турок! Информация, которой ты меня снабдил, стоит больших денег.
— Я бы и взял за нее большие деньги. Но не с тебя, Гарик. Мы же договорились: заплатишь за этот стол — и мы квиты.
— Ты это серьезно?
— Да, — сказал Турецкий. — Как говорит один мой знакомый официант: у меня немного принципов, но теми, что есть, я дорожу. Я тоже. И денег с друзей не беру.
Никитин потянулся через стол и крепко пожал Турецкому руку.
— Надеюсь, я когда-нибудь сумею расплатиться с тобой за эту услугу. А сейчас, извини, Сашка. То, что ты сообщил, слишком важно, мне нужно принять меры. Так что давай перенесем продолжение нашего мальчишника на другой день. Оставайся, допивай, закусывай, если хочешь. А мне нужно бежать.
— Одному какой интерес... Единственное, что не хотелось бы оставлять, так это виски. И я его не оставлю.
Турецкий закрутил винтовую пробку и снял почти полную бутылку со стола.
На краю тротуара Никитин поймал такси, уже из окошка помахал Турецкому и укатил к центру.
Старый друг, с которым не виделся двадцать два года.
Тушите свет!
Человек, который называет себя Никитиным, не подвел его.
Из ближайшего автомата Турецкий позвонил в «Глорию». Денис, как и договаривались, был на месте.
— Нашего друга ведут?
— От самого Домжура. В две машины. Едет на такси. Судя по всему, в сторону «Космоса».
— Дорофееву он звонил?
— Только что. Из автомата. Приказал приехать к нему в «Космос» через сорок минут.
— Наш «рафик» по-прежнему у «Космоса»?
— Как всегда.
— Бери свой «фиат» и дуй туда. Я тоже сейчас подъеду...
Частник Турецкому попался шустрый, прекрасно знающий Москву, и потому уже минут через двадцать пять Турецкий сидел в душноватой полутьме «рафика», наблюдая за движением синусоид на мониторах и слушая плеск, доносившийся из ванной 634-го номера. Денис появился минут через пятнадцать.
— Не подъехал Дорофеев?
— Пока нет.
— А что должно быть, дядя Саша?
— Понятия не имею. Но возможно, что-то серьезное...
Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем они услышали стук в дверь и голос Погодина-Никитина:
— Заходите, Илья Наумович...
— Чем вызвана такая срочность?
— Секунду. Помолчите, пожалуйста.
В номере послышалось какое-то слабое жужжание.
Оператор обернулся, объяснил:
—Детектором шарит, «жучки» ищет. Ищи-ищи!
Жужжание стихло.
— Теперь можем поговорить.
— Я повторяю свой вопрос, господин Никитин: чем вызвана срочность этой нашей встречи?
— Сейчас объясню. Но прежде: какая сумма аккумулирована у вас на резервном счету?
— Это коммерческая тайна.
— Полмиллиарда? Больше? С какой целью?
— Советом директоров я не уполномочен обсуждать эти темы с третьими лицами.
— С какой целью создана холдинговая компания «Стройинвест» и с какой целью она начала скупку акций концерна «Норильский никель»?
— Но... Все эти вопросы выходят за рамки нашего с вами контракта.
— Это вам хочется так думать. За рамки нашего с вами контракта не выходит ни одна акция Народного банка и всех ваших дочерних структур. С этой минуты. У вас может возникнуть вопрос: кто мы? Попробую ответить, чтобы больше к этому не возвращаться.. У вас были проблемы с человеком, который называл себя консультантом внешнеторговой ассоциации «Восход»?
— Они решены?
— У вас были проблемы с господином Ивановым по кличке Кореец?
— Они решены?
— Обратили ли вы внимание, что обе эти акции были осуществлены практически одновременно, при этом одна — в Москве, а вторая — в американской тюрьме города Атланты?
— Да, это произвело на меня сильное впечатление. Это свидетельствует об огромных возможностях вашей организации.
— Верно. Кроме одного. У нас нет никакой организации. Мы не имеем ни малейшего отношения к уголовному миру, к разного рода мафиям, как российским, так и американским. Мы — бизнесмены. И только. И если вынуждены прибегать к крайним мерам, то лишь в силу необходимости защитить наш бизнес. Не надо забывать, что бизнес наш — строго легальный. «Норильский никель» — один из примеров. У нас есть еще ряд масштабных разработок, и мы будем рады видеть вас в них своим партнером. Но от партнеров мы требуем предельной честности. Честности и еще раз честности. Сейчас вы пытались нас обмануть. Это была серьезная ошибка. Но мы согласны считать ее досадным недоразумением, проистекающим из несогласованности этических принципов нашего бизнеса. Но эта ошибка должна быть последней. Мы не намерены детально вмешиваться в дела вашего банка. Но в совместных акциях с вашей стороны не должно допускаться ни малейшей самодеятельности. Возникла проблема—мы всегда готовы обсудить ее и найти решение. Этот подход к делу будет на пользу и вам и нам. Вы согласны, господин Дорофеев?
— Безусловно. Правда, вы не оставляете мне выбора.
— Отнюдь. Вы хотите выйти из комбинации с «Норильским никелем»? В любой момент. Я перевожу свои деньги в другой банк, и он становится моим партнером. Но вам после этого о «Норильском никеле» придется забыть раз и навсегда. Как видите, я предельно откровенен. Не хотел бы, чтобы в моих словах вы усмотрели даже слабую попытку шантажа. Мы знаем, что ваша семья живет сейчас где-то в районе Ларнаки, но даже не пытаемся узнать ее точный адрес, хотя это при наших возможностях совсем несложно. А почему? Мы в принципе против таких методов воздействия на партнера. Партнерство должно быть основано на взаимной выгоде, а не на взаимном страхе. Тогда оно перспективно.
— Мне нравятся принципы, которые вы изложили. Я сам стараюсь их придерживаться. Что касается скупки норильских акций нашим «Стройинвестом» — это была вовсе не попытка вас обойти. Я всего лишь хотел предотвратить скупку акций «Норильский никель» нашими конкурентами. При такой низкой котировке не исключено, что норильские акции начнут приобретать Мост-банк или «Московская недвижимость» — на перспективу. Чем дальше откладывается начало реализации вашего проекта, тем такая возможность реальнее. Как я понял, осуществление вашего первоначального плана столкнулось с какими-то проблемами. — Голос Дорофеева звучал ровно, без намека на волнение.
— Да. Надеюсь, в ближайшие день-два они будут решены. Если же этого сделать не удастся, мы пойдем по предложенному вами пути: скупим контрольный пакет акций. Но скупит не Народный банк, а мы. И лицензия на разработку Имангды тоже должна принадлежать нам, а не Народному банку.
— На все это не хватит ста двадцати четырех миллионов.
— Мы обеспечим дополнительное финансирование в необходимых размерах. Повторяю, вы можете принять участие в комбинации, но контрольный пакет должен быть у нас. Итак, вы остаетесь нашим партнером?
— Да. Я надеюсь, что смогу быть полезен вам, а вы мне.
— Прекрасно, господин Дорофеев, такого ответа мы от вас и ждали. Кстати, Народный банк заключил контракт с детективным агентством «Глория». Агентство выполнило условия контракта?
— У Народного банка есть к агентству претензии?
— Никаких.
— Сегодня же полностью расплатитесь с ними и прекратите все отношения.
— Я сделаю это немедленно.
— Еще один вопрос. Кто такой Турецкий?
— Это один из самых опытных следователей Генеральной прокуратуры России. Сейчас он в вынужденном отпуске и выполняет роль консультанта «Глории».
— Он много знает?
— Иногда мне кажется, что гораздо больше, чем нужно.
— Мы займемся этой проблемой. А теперь вам лучше уйти. Связь по-прежнему — звонком из телефона-автомата. И каждый раз будем оговаривать новое место встречи. Мы обладаем слишком ценной информацией, чтобы позволять себе даже малейшие оплошности. Всего доброго, господин Дорофеев.
— До свидания, господин Никитин...
Оператор убрал звук.
— Отдай девочкам пленку, пусть расшифруют в трех экземплярах и подошьют в дело, — распорядился Денис Грязнов и вылез из душного «рафика» вслед за Турецким.
— Ну и что мы с этого имеем, дядя Саша? — спросил Денис, закуривая. Но Турецкому было не до разговоров.
— Быстро в машину! — скомандовал он и побежал к грязновскому «фиату-уно».
— И куда?
— Сначала в МУР, а потом в Тверь.
— В Тверь?! — поразился Денис. — Туда зачем?
— А ты не понял? Нет у них документов с результатами бурения! Нет! Понял? Не отдал их Гармаш!
— Ну, старый человек... под пыткой...
— Не знаю, что там было. Может, спрятал, а они не нашли. Но факт есть факт: документов у них нет! И мы должны их найти! Гони!
И они погнали.