«Ситуация на финансовом рынке, провоцирующая рост спроса на государственные краткосрочные облигации (ГКО), вызывает соответствующее падение их доходности. Хотя ГКО по-прежнему остаются одним из самых высокодоходных активов, снижение прибыльности операций с ними на прошлой неделе было весьма заметным. Темпы снижения котировок рубля по отношению как к доллару, так и к немецкой марке остаются стабильными. В этих условиях очень короткие форвардные позиции приносят значительную прибыль…»
«Что такое короткие форвардные позиции? – попытался понять Турецкий. – „Короткие“ деньги, о которых говорил Дорофеев? Непонятно. Но интересно…»
Он стоял под навесом центрального аэровокзала и ждал рейсовый автобус в Шереметьево-2. В очереди было человек сорок, в большинстве – с детьми и вещами. Мужчины и женщины в годах, взмыленные от беготни по жаркой, летней Москве. Отъезжающие на постоянное место жительства: крепкие, как боровички, мужики с загорелыми лицами – явно русские немцы из Казахстана, бледные мальчики и большеглазые девушки в окружении трещавших, как сороки, теток и матерей – эти в Израиль, в землю обетованную. Несколько наших бизнесменов и «челноков» средней руки. Группа вьетнамцев в одинаковых синих хабэ – как сиротки из детского дома.
Поодаль от автобусной остановки жарились на солнце с десяток желтых «Волг» с шашечками. Время от времени какой-нибудь из водил подходил к очереди и предлагал:
– Кому на такси до Шереметьева? Всего полтинник!
– Чего? – поначалу спрашивали из очереди.
– Баксов, а то чего? – удивлялись таксисты.
Желающих не находилось. Те, кто мог позволить себе выбросить пятьдесят долларов за двадцатиминутную поездку, уже уехали, а у остальных с баксами было, видно, туго. Как и у самого Турецкого. А верней, баксов у него вообще не было, всего и было-то несколько десятитысячных бумажек, отстегнутых от тощей пачечки отпускных. И хотя Денис Грязнов разрешил ему не стесняться в расходах, Турецкий, как и все люди, собственным трудом зарабатывающие на жизнь, не любил без особой нужды швыряться деньгами. Слишком дорого они доставались. Он и на своей машине в Шереметьево-2 не поехал, потому что бензин да платная стоянка там по пять, а то и по десять тысяч в час – в копеечку выльется.
Не найдя отклика в очереди, таксисты возвращались к своим «Волгам», лениво покручивая на пальцах ключи, курили, переговаривались, точно ждали своего часа и не сомневались, что он придет.
Подрулил «Икарус», осел под грузом пассажиров и вещей, со вздохом закрылись двери, и автобус двинулся по площади к выезду на Ленинградский проспект. Пристроившийся у окна, Турецкий увидел, как таксисты проворно разбежались по своим машинам, и «Волги» с шашечками потянулись одна за другой, вслед за автобусом. «Странно», – подумал он, но тут же забыл об этом, вновь углубившись в случайно попавшийся на лотке журнал «Коммерсантъ».
Была у него такая привычка: когда попадалось дело, связанное с той или иной профессией, читать узкоспециализированные газеты и журналы внимательно, от корки до корки. Далеко не все в них было понятно, но чтение это создавало ощущение причастности к проблемам, которыми живут люди, попавшие в круг расследования. «Коммерсантъ» был, конечно, попроще, чем «Проблемы математического анализа» и уж куда проще, чем «Советская музыка» с кочующими из статьи в статью «проведением главной темы» и «трактовкой традиционной трехчасовой формы». Многие термины были незнакомы, но общий смысл все же улавливался.
"На фоне общего снижения котировок (в некоторых случаях падение курса стоимости ценных бумаг составляло до 50 процентов) наибольшие потери понесли акции «Иркутскэнерго», «Томскнефти» и «КамАЗа». Правда, после появления на рынке информации о том, что в ближайшее время Камский автозавод переходит на нормальный режим работы, падение котировок его акций тут же остановилось. Чуть менее существенным, но также значительным оказалось снижение цен покупки акций концерна «Норильский никель». Котировки опустились на 2500 – 2600 рублей за акцию. Эксперты "Ъ" связывают это с просочившимися в мировую прессу слухами об открытии в Южно-Африканской Республике крупного месторождения богатых медно-никелевых руд…"
«Так вот почему Никитин предсказывал падение акций „Норильского никеля“! – понял Турецкий. – Он же шеф-менеджер геологоразведочной службы в ЮАР. И наверняка знал об открытии. И может быть, сам позволил слухам о нем просочиться в печать. Ай да Гарри К. Никитин! Но почему… Два „почему“, – поправил себя Турецкий. – Почему он не дает Дорофееву сигнала начать скупку акций? Ждет дальнейшего падения курса? За счет чего? Второе – главное – „почему“: на чем базируется его убеждение, что к концу месяца курс норильских акций подскочит в сто раз? Что должно произойти, чтобы это случилось – и обвально, всего за месяц?…»
Автобус неожиданно заглох, прокатился несколько десятков метров по инерции и остановился. Шофер спрыгнул на асфальт, загремел сзади крышкой моторного отсека и, вернувшись за руль, включил стартер. «Икарус» завелся, но через пару километров, доехав до Химок, заглох уже окончательно. Беззвучно матерясь, водитель покопался в двигателе, открыл дверцы автобуса и объявил:
– Приехали! Выгружайтесь! С вещами! Подойдет следующий рейсовый, подберет всех. Если поместитесь. Билеты действительны.
– Когда ж он подойдет? – спросила грузная пожилая женщина, глядя на водителя по-куриному, сбоку.
– Минут через сорок. Или через полчаса.
– Ой, лишенько! А у нас посадка на самолет через сорок минут!
– Да я-то при чем?! – неожиданно взъярился водитель. – Я, что ли, эту колымагу на линию выпустил? Ей в металлолом давно пора, ан нет: ездий! Вот я и ездию! – И он с грохотом, срывая злобу, распахнул крышку моторного отсека.
И тут к толпе пассажиров, растерянно сгрудившихся на обочине, подкатили те самые желтые «Волги» с шашечками. Таксист из передней машины объявил:
– По тридцать баксов с носа. Через десять минут будем в порту!
Чертыхаясь, народ принялся грузиться в такси, впихивал чемоданы и сумки, засовывал орущих детей. А что было делать? Посадка через сорок минут.
Турецкий лишь головой покачал. Точно рассчитано. Вот сволота!
Водитель «Икаруса» продолжал копаться в двигателе, мял какие-то шланги, дергал трубки.
Позади Турецкого, с хмурым интересом наблюдавшего за действиями водителя, остановился один из крепеньких казахстанских немцев и негромко сказал:
– Он топливный кран перекрыл. Вон там, сбоку. Точно говорю. Я работал на «Икарусах», знаю.
Турецкий молча отодвинул водителя в сторону, протянул руку, стараясь не испачкать белый пиджак, повернул кран. Кивнул:
– Заводи.
– Да не заведется эта холера… – начал было водила, но Турецкий лишь дружелюбно похлопал его по плечу и повторил:
– Заводи, браток, заводи.
И было, видимо, в его тоне нечто такое, чего водитель не посмел ослушаться. На третьем или четвертом обороте автобусный дизель выпустил густую струю дыма и удовлетворенно заурчал.
Турецкий повернулся к пассажирам, облепившим желтые «Волги»:
– Дамы и господа! Все в порядке. Прошу!
«Икарус», вновь осевший от тяжести груза, тронулся с места, его обогнала вереница пустых такси.
«На потребительском рынке за прошедшую неделю цены на продукты выросли в среднем на 0,8 процента. Резко подскочили оптовые цены на сливочное масло. Если на прошлой неделе килограмм крестьянского масла стоил…»
Турецкий отложил журнал. Не шло. Все-таки эти паскуды вывели его из себя.
Рейсовый «Икарус» причалил к тротуару зала вылетов с опозданием десять минут. Таксисты, побросав свои «Волги» под знаком «Остановка запрещена», окружили кабину, вытащили из нее водителя и взяли его за грудки. Он горячо оправдывался, показывая рукой на Турецкого. Под их волчьими взглядами Турецкий вошел в здание аэровокзала.
Ну что, можно начинать. С чего? Можно с начала, можно с главного, а можно и с конца. Но что главное в этом темном, как затянутое плотным туманом ночное болото, деле, Турецкий понятия не имел. Конец и вовсе не просматривался. Так что пришлось начинать с начала.
Вот я, Никитин Игорь Константинович, Гарри К. Никитин, бывший политзаключенный, а ныне преуспевающий бизнесмен, через двадцать лет возвращаюсь на родину. Вот я выхожу на не очень замусоренный окурками и жестянками из-под пива и кока-колы перрон… Стоп. С начала так с начала. Пограничный контроль. Ну тут нечего ловить: паспорт, визы, штампом – шлеп: «Велком, мистер Никитин». Таможенный контроль… А вот здесь можно и принюхаться.
Турецкий отыскал комнату начальника смены таможенной службы и предъявил удостоверение Генеральной прокуратуры. Конечно, это было не по правилам и очень попахивало тем, что называется злоупотреблением служебным положением: он был в отпуске, добывал информацию не для прокуратуры, а для «Глории». Но показать удостоверение обозревателя «Новой России» означало ввязаться в долгие и, скорее всего, безрезультатные объяснения с таможенным начальством, а корочки «Глории» и вовсе ничего бы не дали. Тем более что в варианте, выбранном Турецким, «Глория» значилась просто как информационное агентство, а сам Турецкий числился его консультантом. В конце концов, правила и существуют для того, чтобы их нарушать, а наличие в этом деле трупа Очкарика не исключало, что добытая Турецким информация сгодится, возможно, и для Генпрокуратуры. Тем он и утешил свою покладистую совесть.
В сопровождении начальника смены Турецкий вошел в зал таможенного контроля, и уже второй дежурный, взглянув на цветной снимок Никитина, уверенно подтвердил:
– Да, помню этого господина. Какая-то простая русская фамилия…
– Никитин? – подсказал Турецкий.
– Совершенно верно, Никитин. Еще по радио объявили: «Господина Никитина просят подойти к справочному бюро».
– Вы досматривали его багаж?
– Да. Все в порядке. Деньги, золотые часы, кольцо – все декларировано. Багаж у него был – большой черный чемодан. В нем – одежда, рубашки. И небольшой «дипломат». Мини-компьютер, радиотехника. Все как обычно. Только на одно я обратил внимание: черная пластмассовая коробочка размером в две пачки сигарет, кнопки какие-то, светодиод. Фирмы «Сони». Я спросил, что это такое. Он объяснил: детектор для обнаружения подслушивающих устройств.
– Вот как? – заинтересовался Турецкий.
– Да, так. Он еще сказал: «Надеюсь, это не запрещено ввозить в Россию?» Я ответил, что ничего на этот счет в наших инструкциях нет. А что не запрещено, то разрешено. И добавил: «Вы хорошо оснащены, мистер Никитин».
– А он что?
– Ничего. Усмехнулся и сказал: «Я знал, куда еду». Вот, собственно, и все.
– Раз его вызывали по радио, значит, кто-то встречал?
– А вот этого я не знаю. Не видел. Вы у Веры спросите, у дежурной в справочном. У нее в тот день тоже смена была. Может, она помнит.
Дежурная по справочному бюро действительно помнила. Едва Турецкий показал ей снимок Никитина, она тут же подтвердила:
– Он. Точно – он. Интересный такой мужчина. Настоящий полковник.
– Почему полковник? – удивился Турецкий.
– Ну это я так. Пугачева поет: «Ах, какой был мужчина, настоящий полковник».
– А что еще в этой песне?
– Неужели не слышали? – поразилась Вера. – Вы радио хоть иногда включаете? Или телевизор?
– Иногда. Когда последние известия.
– Странный какой. Если бы вы не показали мне свое удостоверение, я решила бы, что вы шпион. У вас в Генеральной прокуратуре все такие?
– Вера, вы тоже полны неожиданностей. Почему вы решили, что я шпион?
– Ну как. Жить в России и не знать песен Пугачевой?
– Промашка вышла, – вынужден был согласиться Турецкий. – В разведшколе, где меня готовили к заброске в Россию, этого не учли.
– Где же эта разведшкола?
– В Гармиш-Партенкирхене. Сто километров от Мюнхена, в Альпах. Прелестный городок, зимний курорт.
– Нет, на шпиона вы все-таки не похожи, – подумав, сказала она.
– Почему?
– «Почему, почему»! Болтать любите в рабочее время, вот почему!
– Сдаюсь, – сказал Турецкий. – Последний вопрос. Кто заказал объявление, не припомните? Мужчина, женщина?
– Парень. Какой-то… ну никакой.
– Не полковник?
– Куда ему! Белобрысый, в очках, в какой-то спортивной халабуде.
– Очки какие? Темные? В роговой оправе?
– Нет, обыкновенные. Круглые. Какие-то стариковские.
Турецкий показал ей черно-белый снимок, отпечатанный по его просьбе в МУРе с видеопленки, которую Турецкий накануне несколько раз внимательно просмотрел. На снимке был карманный вор по кличке Очкарик.
– Этот?
Вера взяла снимок и уверенно сказала:
– Да. Но он почему-то к справочному не подошел. Не знаю почему…
«А я, кажется, знаю, – подумал Турецкий. – Если Славка Грязнов прав, а он, похоже, прав, Очкарик и не собирался встречаться с Никитиным. Ему было нужно его увидеть. Значит, он знал только фамилию… Пойдем дальше».
Агент фирмы «Рост». Ничего нового: взял напрокат «форд», заплатил за месяц вперед, в дверях столкнулся с каким-то опаздывающим на самолет пассажиром.
Инспектор ГАИ: «Опер попросил меня тормознуть „форд“ на выезде. Я тормознул».
Оперуполномоченный МУРа старший лейтенант Михаил Володин: «Я видел, как Очкарик сделал к седому подход. Поэтому спросил седого, не пропало ли у него чего. Он два раза проверил карманы, сказал: нет. Спросил, в чем дело. Я объяснил, что Очкарик опытный карманник, мы ведем скрытую съемку, и если бы у седого пропал бумажник, мы бы взяли Очкарика с поличным».
– Как отреагировал на это седой? – спросил Турецкий. – Удивился, возмутился, нахмурился?
– Никак, – ответил Володин. – Задумался. Потом сказал: «Желаю успеха». И уехал…
– Сколько времени вы вели съемку Очкарика?
– Еще часа полтора. Никаких подходов. Болтался по залам, разговаривал со знакомыми. Встретился с бригадиром химкинских, есть тут такой, кличка Качок, собирает с палаточников, проституток, таксистов. Здесь все химкинским платят. Зашли в служебный туалет, через пять минут вышли. Очкарик пошел в ресторан ужинать. Мы знали: после ресторана он никогда не работает, поэтому съемку прекратили.
– Очкарик уехал из Шереметьева в два часа ночи. Что он делал все это время?
– В карты играл. Там, в служебке. В покер, со своими. Играл по-крупному, хотя обычно не зарывается. Выставили его примерно на штуку. Пятьсот баксов отдал сразу, а остальное обещал привезти утром.
– Откуда это известно?
– Из достоверных источников…
Обычно в ходе расследования Турецкий тяготился необходимостью не расспрашивать людей, а допрашивать их в качестве свидетелей, обвиняемых или потерпевших, исписывать десятки листов протоколов, давать собеседнику подписывать каждую страницу, а в конце: «С моих слов записано верно и мною прочитано». И эти рассказы становились доказательством для суда. Теперь же, избавленный от этой формальной обязанности, он чувствовал себя как-то неловко, словно не совсем одетым. Привычная работа без этой раздражавшей бюрократии становилась как бы бесплотной, эфемерной, бесследной.
А кое– какой след уже был.
Так что же мы имеем?
Вот я, Гарри К. Никитин, приезжаю в Москву. В кейсе у меня среди всего прочего японский детектор для обнаружения «жучков». «Вы хорошо оснащены, мистер Никитин». «Я знал, куда еду». Почему я это сказал? Я знал, что в Москве будут за мной следить. Или могут следить. А если бы я летел в Лондон или в Париж? Запасся бы детектором? Может, нет. А может, все-таки да. Скорее да. Потому что я обладаю информацией, которая стоит миллиарды долларов. Не миллионы, а миллиарды! И любая утечка обесценит эту информацию как минимум в сто раз.
Что дальше… Меня вызывают к справочному, но никто не подходит. Настораживает это меня? Вряд ли. Возможно, Дорофеев послал какого-нибудь лопуха встретить меня. Хотя и не знал номера моего рейса. Но день прилета знал, а из Франкфурта-на-Майне в Москву всего один рейс в сутки.
Случайное столкновение в дверях. Вопрос опера: не пропало ли у меня что-нибудь? Ничего не пропало. «А в чем дело?» «Очкарик – опытный карманный вор». Я задумался. Потом сказал: «Желаю успеха». И уехал. А через час в кабинете Дорофеева написал: «Нас слушают». Что я сделал за этот час? Очевидно: обнаружил «жучок». Как? Тоже очевидно: взял детектор и ощупал себя с головы до ног. А заодно и машину. И пожалуй, я не стал бы с этим медлить…
Турецкий подошел к гаишнику, который прохаживался по кромке пандуса на выезде из-под навеса аэровокзала.
– Скажите, инспектор, этот синий «форд» с седым, который вы тормознули по просьбе опера, он не останавливался потом? Не заметили?
– Останавливался. Вон там, возле гостиницы Аэрофлота.
– Почему вы обратили на это внимание?
– Случайно… Я подумал: «Вот, суки, живут – „форд“ напрокат, а это сотни две баксов в сутки». И посмотрел ему вслед. И он как раз в этот момент остановился, сверху хорошо было видно.
– Что делал водитель?
– Да ничего. Вылез из машины, снял пиджак. Потом открыл багажник, из чемодана что-то достал. Я думал: переодеться хочет, жарко. Потом передумал, наверное: надел пиджак, закрыл багажник и уехал.
Значит, так: я снял пиджак, включил детектор, нашел «жучок». Но выбрасывать не стал, чтобы не насторожить тех, кто его мне поставил. Разумно. В блокноте Дорофеева написал: «Нас слушают». Но избавиться от «жучка» мне все-таки нужно, причем каким-нибудь естественным образом. Как? Ну правильно: при выходе с автостоянки я трусь плечом о стену, потом вызываю горничную и отдаю ей пиджак в химчистку. Говорю Дорофееву: «Вот теперь можно спокойно поговорить». Точка. Интересно, щелочь, горячий пар, утюг – или чем там еще обрабатывают ткань в химчистке – может повредить «жучок»?
Турецкий нашарил в кармане жетон для автомата и набрал номер «Глории». Денис был на месте.
– У тебя какой-нибудь детектор для обнаружения прослушки есть?
– Обижаете, дядя Саша.
– Пошли кого-нибудь в «Космос»… Кстати, Никитин не обнаружился?
– Нет. Номер оплатил на месяц вперед. Предупредил, что ненадолго уедет.
– Номер проверили?
– Да. Чисто. Поставили свой «жучок».
– Сними. У него в кейсе детектор «Сони». Найдет.
– Точно есть детектор?
– Да.
– Тогда мы по-другому сделаем. Так, что никаким детектором не обнаружить.
– А в кабинете Дорофеева?
– Нашли. Даже два.
– Чьи?
– Один, видимо, Пономарева. Простенький, с радиусом действия в полкилометра. А второй – в прямом телефоне Дорофеева – серьезный. Километров на десять может сигнал подавать. Или даже больше. Намного больше. А чей – как тут скажешь? Так чтоеще нужно сделать в «Космосе»?
– Спросить у горничной или дежурной по этажу, вернули или нет Никитину пиджак, он его отдавал в химчистку. Если вернули – осмотреть все швы, все складки. Если ничего нет, расспросить в химчистке, не было ли в пиджаке какой-нибудь булавки.
– Тоже «жук»? – догадался Денис.
– Да. Есть еще новости?
– Пока нет. А у вас, как я понимаю, навалом.
– Кое-что есть. Буду примерно через час, обсудим.
Турецкий вышел из будки таксофона и сразу понял, что насчет «буду примерно через час» он, пожалуй, погорячился: возле стекляшки автомата стояло человек пять таксистов с угрюмыми лицами, а в центре полукольца – невысокий плотный малый с золотой цепью на шее. Из-за пояса джинсов у него торчала рукоять пистолета Макарова.
«Это и есть Качок», – понял Турецкий.
– Слышь, мужик, ты, говорят, хорошо в дизелях разбираешься?
– Это лучший комплимент, который я когда-нибудь слышал, – любезно ответил Турецкий и швырнул вверх журнал «Коммерсантъ».
Таксисты и Качок от неожиданности задрали головы. Этой секунды Турецкому хватило, чтобы выдернуть из-за пояса Качка пистолет, передернуть затвор и уткнуть ствол в живот химкинского бригадира.
«Коммерсантъ», растрепав страницы, шлепнулся на пыльный асфальт. Хороший журнал. Содержательный. Полезный во всех отношениях.
– Ты чего?! – ошалело спросил Качок.
– Шевельнешься – дырку в пупе получишь, – предупредил Турецкий. – Улыбайся, а то люди подумают, что мы тут чего-то не поделили. – И сам с улыбкой обратился к оторопевшим таксистам: – Валите отсюда. А ты, – кивнул он одному, – подгони свою тачку. – Заметив, что водила медлит, добавил: – Попроси его, Качок, а то меня он не слушается.
– Подгони, – хрипло приказал Качок.
– Что у тебя с голосом? Простудился? – поинтересовался Турецкий. – Пиво слишком холодное пьешь? В такую жару пиво со льда – верная простуда, по себе знаю. Повернись! А теперь садись в машину, на переднее сиденье. Спокойно садись, не торопясь, без лишних движений. А я сзади сяду. Вот так, молодец. – Турецкий захлопнул дверцу и приказал водителю: – Поехали!
– Куда?
– В Москву.
При выезде с пандуса Турецкий приветливо помахал гаишнику.
– Эй, ты, куда мы едем? – спросил пришедший в себя Качок.
– Я привык, чтобы ко мне обращались на «вы», – заметил Турецкий. – Повтори свой вопрос. Только начни так: «скажите, пожалуйста»… Ну?
– Куда мы едем? – повторил Качок.
– А дальше?
– Это… скажите, пожалуйста.
– На такой вежливый вопрос грех не ответить. Куда надо, туда и едем.
– Ты что?…
– «Вы».
– Вы что – отмороженный?
– Прекрасно звучит, – одобрил Турецкий. – Вот именно, отмороженный. Прямо из холодильника. Как твое пиво. Остановись! – кивнул Турецкий водителю, когда «Волга» поравнялась с тем местом, где «КамАЗ» столкнулся с «восьмеркой» Очкарика. Изуродованная машина была давно увезена, но на асфальте остались россыпь лобового стекла и ржавые пятна крови. – А теперь пойди погуляй, нам с Качком кое о чем потолковать надо. Далеко не уходи, скоро дальше поедем.
Таксист вышел.
– Ну что, Качок, узнаёшь это место?
– Чего я должен узнавать?
– Семь дней назад, в два десять ночи, на этом месте Гусак на «КамАЗе» убил Очкарика.
– А я при чем? Эй, ты… вы… вы что, не знаете, кто я?
– Это ты не знаешь, кто я, – поправил Турецкий. – И может быть, никогда не узнаешь. Сколько баксов ты передал Очкарику в тот день вечером в служебном туалете?
– Не знаю я никакого Очкарика.
– Давай договоримся, Качок… Как тебя звать-то? А-то как-то неудобно – Качок.
– Ну Иван.
– Давай договоримся, Ваня. Либо ты утолишь мою любознательность и мы вместе поедем дальше, либо дальше я поеду один. А ты больше никуда не поедешь. Нет, все-таки поедешь. В последний раз – на кладбище.
– Ладно дуру-то гнать. Не замочишь. Водила свидетель. И нас мент видел, когда мы уезжали, сам же… сами же ему помахали.
– Правильно. Инспектор ГАИ видел, как ты меня увез. Ты меня, а не я тебя, понял? А водила… Видишь ли, похитители – ты и водила – допустили оплошность, мне удалось завладеть твоим пистолетом, и я вынужден был пристрелить вас обоих. Действуя в пределах необходимой обороны.
– Таксисты видели, как ты забрал мою пушку.
– И по-твоему, они тут же побегут заявлять? А теперь быстро: сколько баксов ты передал Очкарику?
Качок молчал.
Турецкий поднес к его уху пистолет и выстрелил в открытое окно. И тут же ткнул стволом в нос Качка.
– Ну?
– Пятьсот.
– Когда ты должен был передать остальные пятьсот?
– Ночью. В два тридцать.
– Где?
– На пересечении Ленинградки и кольцевой.
– За что?
Таксист, услышав выстрел, кинулся со всех ног в сторону Москвы, как вспугнутый заяц.
– Вот и свидетеля у нас нет, – прокомментировал Турецкий. – За что? Молчишь? Что ж, ты сделал свой выбор.
Он шевельнул пальцем, лежащим на спусковом крючке.
– Стой! Скажу! Он должен был сунуть какую-то булавку одному фраеру.
– Кому?
– Не знаю. Никитину. Больше ничего не знаю. Он должен был прилететь из Франкфурта.
– Кто передал ему булавку.
– Я.
– От кого ты ее получил?
– Мочи! Что так мне хана, что так. Лучше так.
– Снимаю вопрос. Кто тебе приказал вторую половину баксов отдать не сразу, а ночью?
– Мочи, падла! Хватит меня колоть! Не расколюсь, понял?
– Значит, один и тот же человек, – заключил Турецкий. – И этот человек – Бурбон. Правильно?
– Сука! – взвыл Качок. – Мочи! Что ты мне душу выворачиваешь?!
– Успокойся, Ваня. Молодец. Тебе в партизаны – цены бы не было. А теперь садись за руль и догони водилу. Чего ты ждешь? Поехали.
Таксиста они догнали километра через два, почти у поворота на Ленинградское шоссе. Он уже не бежал, а из последних сил трюхал по обочине, обливаясь потом.
– Финиш! – объявил Турецкий, когда Качок преградил таксисту путь его же «Волгой». – Третье место в первом заезде. А первое и второе поделили мы с Ваней. Отдышись, рысак! И берись за баранку. Едем на Лесную, двенадцать, строение шесть.
Качок помертвел.
– Откуда ты… вы… знаешь этот адрес?
– А разве не ты мне его сказал? – удивился Турецкий.
– Гад! Ну ты гад! Откуда ты на мою шею взялся?
– Я взялся? Ну и память у тебя. Ведь это не я к тебе, а ты ко мне подошел. Ладно, расслабься. Будем считать, что адрес я узнал по ноль девять. Тормозни у автомата! – приказал Турецкий шоферу. И когда «Волга» подрулила к будкам таксофонов, кивнул Качку: – Иди позвони Бурбону. Скажи, что мы сейчас приедем.
– Не знаю я никакого Бурбона. Понял?
– Что ж, приедем без предупреждения. Только мне почему-то кажется, что это ему не очень понравится. И я, Ваня, буду вынужден сказать ему, что это ты не захотел предупредить его и таким образом помешал подготовиться к встрече. Только не вздумай свалить. Ловить я тебя не буду. Но, думаю, этим займутся люди Бурбона.
– Влип ты, Качок! – неожиданно встрял в разговор таксист, и Турецкому показалось, что в его голосе прозвучало злорадство.
Качок двинулся к телефонным будкам, с полдороги вернулся:
– Как мне сказать, кто… вы?
– Скажи просто: Турецкий, старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России. Можешь добавить: старший советник юстиции. В переводе на воинское звание – полковник. Слышал, как Пугачева поет? «Ах, какой был мужчина, настоящий полковник». Так вот это про меня.
Но он чувствовал, что скоро ему будет не до шуток.
И не ошибся.
* * *
Они свернули с Лесной в арку старого, поставленного на капитальный ремонт дома, покрутились в проездах внутреннего двора. Качок командовал: «Направо… Еще направо. В эту арку. Теперь налево… Здесь. К воротам подъезжай. Стой».
«Волга» медленно проехала мимо сверкающего зеркальными стеклами фасада девятиэтажного дома с двумя охранниками возле подъезда с вывеской золотом на черном: "Внешнеторговая ассоциация «Восход», свернула за угол и уткнулась в стальной щит ворот, замыкавших периметр глухого забора из бетонных плит. Здесь тоже стояли два охранника в высоких шнурованных ботинках и в серых, как у омоновцев, только без нашивок, куртках и брюках. Один из них заглянул в салон, увидел Качка и махнул кому-то в проходную:
– Открывай!
Ворота сдвинулись в сторону, такси въехало в небольшой внутренний двор, ворота закрылись, и тут же к «Волге» придвинулись четверо в сером с короткими десантными автоматами Калашникова.
Турецкий выбросил из открытого окна машины пистолет Макарова, вышел сам и, не дожидаясь особого приглашения, поднял руки. Его тут же обыскали, выдернули из кармана бумажник с документами и деньгами, рванули руки за спину и защелкнули на запястьях наручники. Выскочивший из такси Качок кинулся было к своему «макарову», но один из серых остановил его и увел в глубь двора. Другой поднял пистолет, осмотрел и сунул в карман. Кивнул тому, кто надел на Турецкого браслетки:
– Часы сними, они ему теперь ни к чему.
Тот вывернул руку Турецкого, глянул на часы и сказал:
– «Слава». Дешевка, – и подтолкнул Турецкого. – Двигай!
– Куда?
– Заткнись. Куда скажут.
Они тычками прогнали Турецкого в угол двора, через тяжелую дверь ввели в здание. От двери к лифту шел низкий коридор, у шахты лифта он поворачивал и заканчивался глухим аппендиксом. В пол аппендикса был вмонтирован квадратный металлический люк.
– Бронированная дверь. Рядом с лифтом люк. Вход в подвал? – поинтересовался Турецкий, пока они стояли в ожидании лифта. – А оттуда, наверное, в коммуникационный или канализационный коллектор? Запасной выход. Неплохо придумано.
– Заткнись! – повторил тот, что забраковал его часы.
– Я просто говорю: неплохо придумано. Но если коллектор перекроют, выход превратится в ловушку.
– Врезать ему?
– Не велено, – буркнул второй.
Подошел лифт. Они втиснулись вместе с Турецким в кабину, первый ткнул в верхнюю из двух кнопок. Лифт был такой же, как во всех старых московских домах, но взлетел так, что Турецкого вжало в пол. Через несколько секунд кабина остановилась.
– Ух ты, какой скоростной! – не удержался от замечания Турецкий, хотя понимал, что вполне может схлопотать по морде. – Прямо как в американских небоскребах. Мы уже на девятом этаже?
– Дай я ему все-таки врежу! – взмолился первый.
– Не велено, – повторил напарник.
Картина, открывшаяся взгляду Турецкого, ничем не напоминала мрачное подземелье внизу. Просторный, светлых тонов коридор со светло-серым ковровым покрытием заканчивался стеклянными дверями, выходящими на яркий солнечный свет. Возле этих дверей были другие, тоже стеклянные, с травленым рисунком, ведущие куда-то внутрь. А рядом с лифтом – еще одна дверь, с застекленным окном. Комната охраны, понял Турецкий.
Возле лифта их встретил еще один серый, тоже с «калашниковым», кивнул на дверь:
– Посидите. Когда идти, скажу.
Охранники втолкнули Турецкого в комнату возле лифта, с пультом связи и экранами мониторов.
– Ну люкс! – восхитился Турецкий. – Видеокамер – как в Народном банке. Если не больше. Все под контролем – и внутри и снаружи.
Первый даже зубами скрипнул – так ему чесалось заткнуть пасть этому болтливому придурку.
– Молчу, молчу, – успокоил его Турецкий.
Ждать ему пришлось минут пятнадцать. Потом за стеклом комнаты охраны мелькнуло несколько голов, склоненных друг к другу так, словно бы люди тащили что-то тяжелое. Взвыл лифт. Третий охранник открыл дверь, показал автоматным дулом:
– Ведите!
Возле дверей с матовыми пальмами на стекле стражи Турецкого одернули куртки, поправили ремни «калашниковых». Один из них заглянул: «Можно?» – и открыл перед Турецким створки дверей. Но прежде чем войти, Турецкий мазнул светлым рантом своей саламандровой туфли по темному пятнышку на ковровом покрытии. Это была кровь.
Свежая. Не успевшая свернуться.
Помещение, в котором они оказались, было обширным, метров сто залом с низким потолком. Просторные окна в дальнем конце вделаны в скат кровли. В стене слева – широкий дверной проем, за ним – залитая солнцем площадка, частью затененная сине-белым тентом, как уличное кафе. «Значит, это не девятый этаж, а десятый. Крыша», – подумал Турецкий, продолжая осматриваться.
Несколько дверей говорили о других комнатах. И возможно, одна из дверей была выходом к еще одному лифту и лестнице, ведущей вниз, в офис внешнеторговой ассоциации «Восход». Камин, три кресла перед ним. Заполненный книгами стеллаж во всю торцевую стену. Простой письменный стол в углу, возле стеллажа. Обычное кабинетное кресло. И в нем худой, сутулый, широкой кости человек в светлой рубашке с короткими рукавами, с темными, тронутыми сединой волосами, с тяжелым, малоподвижным лицом с небольшим шрамом на левой щеке. Малоподвижным не оттого, что оно не способно было выражать чувства, а скорее потому, что человек находился мыслями где-то очень далеко, в чем-то своем.
Это был Бурбон.
На столе перед ним лежал раскрытый бумажник Турецкого и рядом – фотографии Никитина. На ковре у стола поблескивали маленькими злыми глазами два поджарых иссиня-черных добермана в ошейниках, увешанных медалями.
– Неплохо устроились, – отметил Турецкий. – На Западе такие мансарды называют пентхаусами. А там – наверное, еще один ход – вниз – в офис?
Не ответив, Бурбон коротким жестом приказал серым снять наручники с Турецкого и удалиться. Когда за ними закрылась дверь, показал на кресло возле письменного стола:
– Проходите, Александр Борисович. Садитесь.
– А ваши бульдожки не укусят? – спросил Турецкий, растирая запястья.
– Они не кусаются. Они сразу перегрызут горло. При первом резком движении, – объяснил Бурбон, по-прежнему словно бы находясь мыслями в далеких далях.
– Постараюсь быть плавным…
Мокрое пятно у стола. Еле уловимый, но все же уловимый запах пороховой гари.
– Как я понимаю, Качок отправился в свой последний путь, – продолжал Турецкий, опускаясь в кресло под сверлящими взглядами доберманов. – А что, нельзя было поручить это кому-нибудь другому? И в другом месте?
– Да, Качок… Правильный был пацан. Старательный. Но тупой… Нет, нельзя было. Из воспитательных соображений.
– А он, между прочим, вас даже под дулом пистолета не продал.
– Но вас привел.
– Я бы и сам приехал. Может быть, не сегодня. Но я все равно собирался вас навестить.
Бурбон словно его не слышал. Взял в руки снимки Никитина, довольно долго рассматривал их, коротко спросил:
– Кто это?
– Один мой знакомый. Возможно, и ваш. Геолог из ЮАР. Никитин.
Не откликнувшись на его слова, Бурбон отложил снимки в сторону, рассеянным движением худой руки вытащил из бумажника документы Турецкого и, будто увидел их впервые, начал рассматривать.
– «Редакция газеты „Новая Россия“. Нештатный обозреватель. Псевдоним Б. Александров…» Читал ваши статьи. Содержательно. Но суховато… «Генеральная прокуратура России, старший следователь по особо важным делам…» Слышал, неприятности у вас?
– А у кого их нет?
– «Информационное агентство „Глория“, консультант…» Крепко вы ксивами обложились. Невооружен, но очень опасен. Что это за агентство?
– «Глория» по-латыни – слава, – объяснил Турецкий. – Зик транзит глория мунди – так проходит слава мира. Агентство по восславлению. Оды, кантаты, эпиталамы. Не хотите заказать серенаду в честь своей дамы сердца? Лучшие поэты, лучшие композиторы, лучшие исполнители.
– И что вы там делаете как консультант?
– Слежу, чтобы поэты ставили запятые перед «как», «что» и «если». Совершенно распустились без цензуры. Я, разумеется, шучу. Это частное детективное агентство.
– Вы были веселым человеком, Александр Борисович? – все так же рассеянно-отвлеченно спросил Бурбон.
– Особенно впечатляет в вашем вопросе слово «были». Да, я стараюсь быть веселым человеком. А вы – нет?
– Нет.
– А между тем некоторые серьезные ученые считают, что чувство юмора – единственное, что отличает человека от животного.
– Они ошибаются.
– Чем же, по-вашему, человек отличается от животного?
– Ничем.
– Это уже философия. Правда, какая-то людоедская, пещерного периода.
– Нет, – возразил Бурбон. – Это Макс Штирнер.
– Вот как? – искренне поразился Турецкий. – Штирнер? По философии у меня всегда был высокий балл. Младогегельянец, предтеча Бакунина. «Я – критерий истины». «Мораль – призрак». «Кто сильный – тот прав». Он?
– Да.
– Значит, вы читали Штирнера? А самого Гегеля? Или Бакунина, Ницше, Шпенглера?
– Пробовал. Параша.
– Потрясающе. Человек только что убил другого человека и говорит, что Ницше – параша. Впрочем, правильно. Конечно, параша. Тут только Штирнер и подходит. Скажите, Николай Иванович, откуда у вас такие познания в философии? Насколько я знаю, вы закончили только школу.
– Я всегда любил читать. И сейчас люблю.
– Достоевского читали?
– Слишком много рассуждений.
– Вы правы. Какая-то старуха-процентщица, что тут рассуждать… А сейчас что читаете?
– Шестой том Бальзака, – ответил Бурбон с ударением на последнем слоге. – Не читали?
– Нет, – сказал Турецкий. – Я читал «Шагреневую кожу», «Человеческую комедию». А шестой том Бальзака – нет, не читал.
– Напрасно. Интересные романы.
Турецкий напряженно всмотрелся в его лицо. Издевается? Да нет, вполне серьезен и по-прежнему словно бы углублен в себя.
– Ладно, – кивнул Турецкий. – Чтобы закончить с философией, скажу, что в понятие «человек» я вкладываю совсем другой смысл.
– Какой?
– Человек – это тот, кто не животное.
– Вы были идеалистом?
Турецкий почувствовал раздражение.
– Второй раз за десять минут вы намекаете, что я труп. Почему бы вам не вызвать своих серых и не отдать им меня? Или самому пристрелить? Что там у вас в столе – браунинг с глушителем или кольт? Какой интерес разговаривать с трупом?
– А вы что, не боитесь смерти?
– Нет, – ответил Турецкий. – Моя философия – не Штирнер, а ранние пифагорейцы. Я бессмертен.
Бурбон потянулся к стеллажу, одна из полок была заставлена радиоаппаратурой, нажал какую-то кнопку.
«Не перегнул ли я насчет бессмертия?» – спросил себя Турецкий.
Но вместо серых с «калашниковыми» из двери в глубине зала появилась длинноногая блондинка в черном облегающем платье и крахмальном фартучке.
– Принеси нам выпить. Что будете, Александр Борисович?
– Пива, пожалуй. Только не слишком холодного.
– И мне пива, – Бурбон поднялся из-за стола. – Пойдемте на свежий воздух.
Турецкий тоже встал. Доберманы предупреждающе зарычали.
– Ша! – прикрикнул на них Бурбон.
Турецкий вошел вслед за ним в широкий, ярко освещенный солнцем дверной проем и ахнул: открытая площадка на крыше, в обычных пентхаусах огороженная балюстрадкой с цветами, здесь была обнесена двухметровой глухой стеной и поверху затянута тугой стальной сеткой.
– Ничего себе пентхаус! Это же тюремный двор для прогулок! Ностальгические чувства? Воспоминания о тюрьме?
– Вор о тюрьме никогда не забывает. Защита.
– От чего?
– Десант. Граната.
– Сетка от гранаты не защитит.
– Отбросит. Располагайтесь.
Под сине– белым тентом стояли, как в уличных кафе, несколько белых пластмассовых столиков с креслами. Доберманы следили за каждым движением Турецкого и, лишь когда он опустился в одно из кресел, улеглись на пол у ног хозяина.
– Я вот о чем хотел с вами поговорить… Что творится, Александр Борисович! Что ни день: стрельба среди бела дня, взрывы, поджоги, захват в заложники детей, беременных женщин. Трупы без глаз, со следами ожогов утюга. Младенцу разбивают голову о стену на глазах у матери. Полный беспредел. Это же ужас.
Появилась блондинка с подносом, поставила перед ними высокие стаканы богемского стекла с опадающими шапками пены. Турецкий залпом выпил свое пиво и с наслаждением закурил. Бурбон лишь сделал глоток и поставил стакан на стол.
– Да, ужас, – повторил он, когда блондинка ушла. – И не только для законопослушных граждан, но и для нас, воровского народа. Было как. Попалась такая мразь, беспредельщик – его тут же поставит на место вор. Как вы говорите – вор в законе. Загонит в стойло. Каждый должен иметь право на свое место в жизни, на защиту и кусок хлеба. На этом стоял и стоит воровской закон. Если преступник – бык, тупой, он возьмет пистолет и убьет. Но если будет знать, что с него за это спросится, остережется. У нас спрос конкретный. А сейчас? Воров отстреливают. Другие, видя такое дело, уезжают на Запад. И скоро вообще некому будет дать укорот беспредельным рожам, всем этим шерстяным, у которых в руках гранатомет, в башке наркота, а в душе ни понятия, ни чести. И если так и дальше пойдет, что будет? Воровской уклад рухнет. Но рухнет и ваш мир. Все захлестнет беспредельщина. Неужели власти этого не понимают?
– Что именно должны понимать власти? – спросил Турецкий, отметив, что отвлеченность покинула хмурое лицо Бурбона. Судя по всему, то, о чем он говорил, было для него действительно важным.
– Реальность. Выньте из дома несущие балки – дом развалится. А есть ли сейчас в России хоть что-нибудь, что держится не на криминальных связях? Промышленность? Энергетика? Про финансы и торговлю не говорю. Уберите эти связи, что останется? Развалины. Под ними будут и медицина, и образование, и культура. Реальность в том, что мы, воры, помогаем государству стоять. И нас не отстреливать надо, а признать как реальность. Идти с нами на компромисс.
– А как насчет места в Государственной Думе? – поинтересовался Турецкий. – "Слово предоставляется руководителю фракции «Воры России» господину Ермолаеву по кличке Бурбон. Подготовиться лидеру ЛДПР Жириновскому. За ним выступит представитель фракции «Наш дом Россия». Неплохо? Кстати, откуда у вас это погоняло – Бурбон? От сорта кукурузного виски или от французской королевской династии?
– Не знаю. Как-то в спортшколе тренер после моего боя сказал: «Ну ты и бурбон!» Так и пошло… Несерьезный вы, Александр Борисович, человек.
– Этим я отличаюсь от вас.
– А вы ведь не уважаете меня.
– Разумеется. За что мне вас уважать?
– Считаете, не за что?
– В лучшем случае я могу отдавать вам должное. За твердость характера, скажем. Или за вашу верность идеям «воровского братства». Но отдавать должное – это одно. А уважать – совсем другое. Кстати, о каком отстреле вы говорите? Кто вас отстреливает?
– «Белая стрела». Только не делайте вид, что вы ничего о ней не слышали.
– Слышал. Больше того, мы занимались этим делом – См. роман Ф. Незнанского «Синдикат киллеров» (М., 1995). Миф. Никакой «Белой стрелы» нет и никогда не было. Вы сами себя и отстреливаете. Если бы это было поручено спецподразделению МВД или ФСБ, вас бы давно уже не было. Ни одного. Все ваши базы и явки известны. Почти все ваши дела – тоже. Досье ломятся от оперативной информации.
– Что ж не вяжете?
– Закон есть закон. Оперативные и агентурные сведения в суд не представишь. А веских доказательств, как правило, бывает мало. Поэтому мы и разговариваем сейчас с вами здесь, а не в следственном корпусе Бутырки или «Матросской тишины». И еще – о каком компромиссе вы упомянули? Компромисс кого с кем? Властей с ворами?
– Да, – подтвердил Бурбон. – В современном бизнесе есть проблемы, которые власть принципиально не может решить. Решаем мы. Или беспредельщики. Как они решают – знаете. А мы считаем, что любую самую сложную проблему можно изучить, договориться и избежать крови, избежать насилия. Мы посылали об этом сигналы наверх. Ответа не получили. Я хотел бы понять почему.
– Попробую объяснить, – сказал Турецкий. – Избежать крови – чьей? Насилия – над кем? Вы считаете нас недоумками, которые поверят, что воровской сходняк волнует кровь от пуль и ножей ваших же боевиков и «шестерок»? Насилие, которому ваши же бандиты подвергают всех подряд – от бизнесмена до одинокого старика, владельца приватизированной хрущобы? Полноте, Николай Иванович! Вас волнует только собственная кровь, собственная безопасность, вас ввергает в ужас беспредел, который распространился на вас самих. Вы предлагаете компромисс? Нет. Ваши сигналы – всего лишь вопль о помощи, о защите законом, нашим законом, который вы всю жизнь попирали. И я вам вот что скажу: закон защитит вас. Как любого гражданина. И не больше. Но и не меньше. И это мнение разделяют все мои коллеги. Поэтому вы не получили никакого ответа. И не получите.
Бурбон задумался. Потом спросил:
– Хотите еще пива?
– Нет, спасибо.
– Есть еще какие-нибудь желания?
«Вон даже как!» – подумал Турецкий, и на мгновение его охватило бешенство от наглой уверенности в своем праве распоряжаться чужой жизнью, прозвучавшей в словах этого выродка. Но он сдержался.
– Если это последнее мое желание перед смертью, вы не можете его не исполнить. Кто вам заказал Очкарика?
– Никто.
– Значит, вы сами? Почему?
– Он засветился.
– Кто вам дал «жучок», который Очкарик должен был сунуть Никитину?
– Один человек.
– Вы его не знаете?
– Он передал мне привет от моего друга из Штатов.
– От Корейца? Но он же сидит в Атланте.
– У меня там много друзей.
– Откуда вы знаете, что Очкарик засветился?
– «Жучок».
– «Жучки» с таким радиусом действия сбрасывают информацию импульсами. Даже если вы нашли частоту, вы не смогли ничего расшифровать. Значит, вы дали Никитину свой «жучок»? А что сделали с тем?
– Вы быстро соображаете. Разбил.
– А заказчику сказали, что Очкарик засыпался и его пришлось убрать?
– Да.
– Для чего вы подменили «жучок»?
– Чтобы знать, что происходит.
– Для чего вам это было нужно знать?
Бурбон не ответил, поднялся и ушел в зал, оставив Турецкого под присмотром доберманов. Через минуту вернулся, положил на стол магнитофон и нажал кнопку с надписью «Плей»:
"– Господин Дорофеев? Здесь Шпиллер. Доброе утро.
– Рад слышать вас, господин Шпиллер.
– У меня только что был господин Никитин, американец. Завтра он вылетает в Москву. Просил рекомендовать его вам. Что я и делаю. У него какое-то серьезное предложение.
– Какое?
– Я не стал спрашивать. Он хочет вложить в ваш банк сто двадцать четыре миллиона долларов. Эти деньги уже поступили на его счет в нашем банке. Переведены из Чейз-Манхэттен-банк.
– Это действительно серьезное предложение.
– Я рад, что могу рекомендовать вам такого солидного клиента. Вы найдете для него время?
– Как только он прилетит в Москву…"
Бурбон остановил запись. Объяснил:
– Сто двадцать четыре миллиона «зеленых». Мы не можем допускать, чтобы такие сделки шли мимо нас.
– Вы узнали, что за сделка? – спросил Турецкий.
– Нет.
– А «жучок»?
Бурбон поставил другую пленку и включил воспроизведение:
" – Рад познакомиться с вами, господин Никитин. Директор франкфуртского филиала Дойче-банка господин Шпиллер предупредил меня о вашем приезде. Он назвал сумму, которую вы хотите инвестировать в нашу промышленность, и сказал, что эти деньги уже поступили на ваш счет в Дойче-банке. Как я понял, он это сделал по вашей просьбе.
– Совершенно верно.
– Проходите, пожалуйста. Устраивайтесь поудобней. Что-нибудь выпьете?
– Спасибо, нет. Я за рулем.
– Может быть, кофе?
– Ничего не нужно, спасибо. И за то, что послали своих людей встретить меня, – тоже спасибо. Правда, мы каким-то образом разминулись.
– Я никого не посылал встретить вас. Непременно послал бы, но я не знал, каким рейсом вы прилетаете.
– А тогда какой же молодой человек… Впрочем, это не важно.
– Итак, слушаю вас… Только, ради Бога, господин Никитин, не курите, если это вас не очень затруднит. У меня больное горло, совершенно не переношу табачного дыма. Как видите, у меня даже пепельницы нет.
– Извините, не знал. Разумеется, я не буду курить.
– Итак…
Пауза".
"Здесь он, наверное, и написал: «Нас слушают», – подумал Турецкий.
Когда разговор Дорофеева с Никитиным закончился, Бурбон хотел остановить запись, но Турецкий спросил:
– А дальше что?
Бурбон только пожал плечами.
– Да ничего. – Но магнитофон не выключил.
Судя по всему, «жучок» включался только при звуках голоса, перерывы между разговорами отбивались короткими металлическими щелчками.
" – Чем могу быть полезна, сэр? Вам нужен номер?
– Да. Одноместный. Люкс. На месяц.
– Нет проблем. Ваш паспорт.
– У вас есть охраняемая стоянка? Я хотел бы поставить свою машину.
– Спуститесь вниз. А я пока оформлю документы. Скажите, что вы из шестьсот тридцать четвертого номера. Для наших клиентов стоянка бесплатная".
Щелчок.
" – Вот сюда заезжайте, мистер… А выход – там. Лучше через двор, ближе.
– Ключи оставить?
– Нет-нет. И заприте машину".
Щелчок.
" – Эй, мужик, глянь-ка сюда! Слышь, чего говорю? Купи одну вещь, по дешевке отдам. Всего двадцатник, делов-то!
– Это же кирпич. Даже половинка.
– Зато какая! Огнеупор, износу нет. Ну не жмись. Двадцатник, было бы о чем говорить. Выручи, браток!
– У меня деньги только по пятьдесят тысяч.
– А это ничего. Я сдачи дам. Давай твой полтинник, сдача сейчас будет…
– Товар-то давай.
– Какой товар? Так это ж кирпич. Даже половинка.
– Я его купил.
– А? А! На, держи. Шутник ты. А сдачу сейчас дам…
Пауза. Шум падающего тела.
– Сдачи не надо…"
Щелчок.
– А это еще что? – спросил Турецкий.
– Местный ханыга. Вася-Бугай.
– Он убил этого Бугая?
– Нет. Но с месяц в больнице проваляется.
«Ай да Гарри К. Никитин! – снова, уже во второй раз за этот день подумал Турецкий. – Настоящий полковник!»
– А что дальше?
– Почти ничего. Снял номер, сдал пиджак в химчистку. – Бурбон выключил магнитофон. – Выполнил я твое желание?
– Да, спасибо.
– Тогда пошли.
– Прямо так? Без капеллана? Без барабанного боя?
– Кончай базар. Отсмеялся ты свое, ментяра!
– Да? – насмешливо спросил Турецкий. – Ты бы лучше сказал своим серым, чтобы они не в карты играли, а на мониторы смотрели.
Бурбона как подменили. Куда только подевался поклонник Штирнера и любитель Бальзака! Он угрожающе поднялся из-за стола, еще больше ссутулился, в обвисших, как у гориллы, руках не хватало только финки. Но не успел он сделать и шага к двери, как из зала выбежал охранник, дежуривший у лифта.
– Менты!
– Где?
– Везде! Спецназ! Все выходы обложили!
– Коллектор тоже перекрыт, – подсказал Турецкий.
– Прячутся? – спросил у охранника Бурбон.
– Нет! Внаглую стоят! Ждут.
– Чего?
– Меня, – снова вступил в разговор Турецкий. – Если через пять минут я не выйду, начнется штурм. И тебе, Бурбон, конец.
– На мне ничего нет!
– А Качок?
– Где Качок? Какой Качок? Нет трупа – нет дела.
– Стволы.
– А я при чем? Охрана офиса. Я здесь только консультант.
– Ну, при штурме чего не бывает. Могут подстрелить случайно. Народ в спецназе молодой, горячий. Ну, вник в ситуацию? А теперь передай всем серым, чтобы ни одна сволочь мне на глаза не попадалась. И шавок своих придержи. Пока, Бурбон!
Турецкий, не оглядываясь, вошел в зал, сгреб с письменного стола свой бумажник, фотографии и документы и направился к лифту по пустому, будто вымершему коридору. Двор тоже был пуст. Турецкий миновал проходную и оказался в крепких объятиях полковника Грязнова.
– Ну, Сашка! Ты даешь! С тобой запросто инфаркт схватить можно. Весь МУР на уши поставил. Ты в порядке?
– В полном. Только будто в дерьмо по уши угодил.
Тут же крутился Денис:
– Знаете, дядя Саша, когда тот бык сказал: сними с него часы, я прямо обмер. Все, думаю, конец связи. Информацию вы передавали как Штирлиц. «Бронированная дверь. Лифт. Люк. Коллектор».
Турецкий снял с руки металлический браслет с часами «Слава» и отдал Денису.
– Держи свою радиостанцию.
Денис никак не мог успокоиться:
– А как этот сказал: «Слава» – дешевка!" Знал бы он, что эта дешевка восемь тысяч баксов стоит.
Подошел старший спецназа.
– Ну что, товарищ полковник, отбой?
– Отбой. Сворачивайтесь. Спасибо.
– А может, взяли бы?
– Дай срок, возьмем.
Спецназовцы разбежались по машинам, их «Жигули» и «рафик» втянулись в арку внутреннего двора под взглядами сотрудников внешнеторговой ассоциации «Восход», лица которых белели за стеклами окон.
– Домой поедешь? Или ко мне заскочим? – спросил Грязнов-старший. – Я велел своим прогнать все происшествия за неделю через компьютер. Отобрать те, которые хоть каким-нибудь боком связаны с Норильском.
– Есть что-нибудь?
– Есть.
– Обязательно заскочу, – пообещал Турецкий. – Попозже. А сейчас нам нужно в Народный банк, к Дорофееву.
– Зачем? – поинтересовался Денис.
– Отчитаться. Он же наш клиент. Нужно предупредить, что его сделка с Никитиным привлекает нездоровый интерес по крайней мере двух сторон.
– Одна – Бурбон. А вторая?
– Тот, кто передал Бурбону привет от Корейца и чей «жучок» Бурбон подменил своим.
– Кто это может быть?
– Вопрос. Может быть, самый главный. Обозначим его пока – мистер Икс.
– Ладно, разбирайтесь. – Грязнов-старший втиснул свое грузное тело на сиденье муровского «форда» и уехал. Турецкий и Денис прошли за угол, где Денис – на случай штурма офиса ассоциации «Восход» и вполне возможной при этом перестрелки – оставил свою малолитражку «фиат-уно».
– Съездили наши в «Космос», – рассказывал он, выводя машину на Лесную. – Выяснили у горничной. Она сама решила почистить пиджак Никитина, не отдавать в химчистку, испачкано было совсем немного. Начала чистить – укололась. Булавка была воткнута с изнанки лацкана, в самый изгиб. Выбросила в мусор. Так что теперь Бурбон слушает разговоры бомжей на свалке. Если, конечно, булавку не закатали бульдозерами слишком глубоко… Но самое главное – нашли «форд» Никитина. На платной автостоянке во Внукове…
– Случайно наткнулись?
– Почему случайно? Специально искали. Я так рассуждал: если он не на машине уехал, а на поезде или улетел – значит, «форд» где-то оставил. Объехали все вокзалы, аэропорты. И нашли. Оставил два дня назад, в пятнадцать тридцать. Это по копии квитанции выяснили. А в восемнадцать из Внукова – рейс на Норильск. Рейс тысяча двести сорок седьмой. Но среди пассажиров Никитина не было.
– Точно? – спросил Турецкий.
– Да. Два раза список проверили. Даже переписали на всякий случай. Никакого Никитина… Что вы на это скажете?
Турецкий не ответил. Денис взглянул в его хмурое лицо и не стал повторять вопроса. Чтобы не мешать ему думать. Но думал Турецкий совсем о другом.
За окошками «фиата» проплывали людные тротуары, ряды палаток, набитых импортной дребеденью, торговцы книгами, газетами, фруктами, цветами, туалетной бумагой, сигаретами и всем, что только можно было продать. Призывно сияла реклама ресторанов и баров, солидно отблескивали на солнце бронзой и позолотой вывески банков и крупных торговых фирм. Москва ожила, будто очнулась. Кончилась мертвечина ее улиц, неприятно поражавшая всякого, кто приезжал из-за границы – не важно, после вымытых щеткой тротуаров европейских городов или после по щиколотку заваленного мусором, задымленного, но живого в любое время суток Каира. Но как архитектор видит за пышным фасадом конструкцию здания, так и Турецкий угадывал за уличным оживлением зловещую тень Бурбона.
Да, все было куплено, схвачено, поделено и подчинено, туго завязано между собой наглой коррупцией и уголовщиной. От продавца газет и лоточника, отстегивающих Качку, до бывшего и. о. Генерального прокурора России, кукующего сейчас в Лефортове, и крупного политического деятеля Станкевича, объявленного в федеральный розыск. И если вдруг в одночасье исчезнут эти криминальные стяжки, пронизавшие всю конструкцию жизни обновленной России, может, и в самом деле все рухнет и погребет под обломками робкую надежду на лучшие времена? Но это вряд ли, подумал Турецкий. Даст на секунду сбой, ахнет, возможно, как человек, у которого рвут гнилой зуб, и все покатится дальше. И перестанет опасливо оглядываться саксофонист в подземном переходе. И банкир бросит в чулан ненужный бронежилет.
Да и невозможно такое вдруг, враз. Чтобы это произошло – пахать и пахать. Годы. Десятилетия. И только одно утешение тому, кто идет за плугом: глаза боятся, а руки делают.
«Господи, дай мне мудрости и сил, чтобы сделать то, что я могу сделать, не браться за то, чего не могу, и всегда отличать одно от другого…»
Денис остановил машину возле чугунной литой ограды Народного банка и сказал:
– Приехали.
* * *
Из оперативной сводки МВД РФ:
"19 июля с. г. в 5 часов 30 минут утра произошел взрыв в машинном отделении грузового судна полуледокольного типа «Восток-5», стоявшего на внешнем рейде Мурманского морского порта. Груз – продовольствие для г. Дудинки и г. Норильска Красноярского края. Судно должно было выйти в рейс утром 20 июля с. г. и обеспечить проводку по Севморпути девяти крупнотоннажных рефрижераторов и контейнеровозов, также груженных продовольствием для г. Норильска.
По заключению экспертов из экспертно-криминалистического отдела Мурманского УВД, в машинное отделение полуледокола «Восток-5» было заложено безоболочковое взрывное устройство, эквивалентное примерно 400 граммам тротила, снабженное часовым механизмом. Человеческих жертв нет. Силовая установка судна практически уничтожена. При взрыве в кормовом отсеке судна образовалась пробоина, однако благодаря действиям команды течь удалось устранить, судно осталось на плаву. В настоящее время оно отбуксировано в доки Мурманского порта и поставлено на ремонт…
Анализ материалов оперативно-следственной группы дает основания предположить, что взрывное устройство было доставлено на борт судна во время его погрузки кем-либо из членов бригады грузчиков или посторонним человеком, который проник на борт, воспользовавшись тем, что территория морского порта не снабжена надлежащей охраной. В настоящее время эта версия прорабатывается…"
Из оперативной сводки ГУВД г. Москвы:
"20 июля с. г. в дежурную часть ГУВД поступило сообщение по телефону от капитана самоходной баржи СТ-34, перевозящей песок из Южного речного порта в г. Химки, о том, что матросами его команды в 14. 20 из Москвы-реки в районе Краснопресненской набережной выловлен труп неизвестного мужчины с глубокой раной в затылочной части головы. Прибывшей на баржу оперативно-следственной группой было установлено, что в карманах убитого отсутствуют документы и деньги, но в брючном кармане был обнаружен ключ с биркой гостиницы «Россия» от номера 1166.
Как пояснила администратор гостиницы «Россия», в этот номер 19 июля с. г. вселился гражданин Кузнецов Олег Яковлевич, прибывший в командировку из г. Норильска Красноярского края. Дежурная по этажу и горничная опознали в убитом гр-на Кузнецова О. Я. Дежурная по этажу показала, что накануне, около 23 часов, гр-н Кузнецов вышел из своего номера в сопровождении неизвестного ей человека, не проживающего в гостинице, и сказал, что он проводит товарища и через пятнадцать минут вернется, поэтому не оставляет ключа. Но до конца смены дежурной по этажу гр-н Кузнецов не вернулся.
По заключению судмедэкспертизы, смерть Кузнецова О. Я. наступила в результате сильного удара тупым предметом, предположительно – рукоятью пистолета, в затылочную часть головы. Время смерти – между 23 и 24 часами 19 июля.
На запрос, отправленный по факсу в УВД г. Норильска, поступил ответ: Кузнецов О. Я., 1954 г. р., инженер-шахтостроитель, женат, двое детей, постоянно проживает в г. Норильске, является председателем забастовочного комитета горняков. 18 июля с. г. вечерним рейсом вылетел в Москву по вызову председателя объединенного комитета свободных профсоюзов России. В секретариате объединенного комитета копии телеграммы с вызовом не оказалось, сам председатель и его заместители утверждают, что никто из них Кузнецова в Москву не вызывал.
В объединенном комитете Кузнецова О. Я. характеризовали как талантливого организатора, человека волевого, пользующегося большим авторитетом среди горняков и металлургов концерна «Норильский никель». Он занимал умеренную позицию. Благодаря его влиянию в период перед первым туром президентских выборов и между первым и вторым турами удалось избежать забастовок норильских горняков, на чем настаивала часть наиболее экстремистски настроенных членов забастовочного комитета.
По показаниям дежурной по этажу и горничной гостиницы «Россия» был составлен композиционный портрет (фоторобот) неизвестного мужчины, с которым Кузнецов О. Я. вышел из своего номера. Идентифицировать его личность пока не удалось…"
Из телеграммы агентства «Интерфакс»:
«Будут ли бастовать в Норильске? Состоялось совместное заседание забастовочных комитетов норильских горняков, металлургов и строителей. Большинством было принято решение объявить предзабастовочное положение на всех рудниках, стройках и предприятиях Норильского горно-металлургического комбината им. А. П. Завенягина, входящих в концерн „Норильский никель“. Требования трудящихся заполярного города: немедленно погасить задолженность по зарплате, обеспечить снабжение Норильска продуктами питания, решительно усилить борьбу с преступностью. Внесение в резолюцию последнего пункта вызвано известием об убийстве в Москве председателя забастовочного комитета горняков О. Я. Кузнецова. Руководители забастовочных комитетов не исключают, что в случае объявления всеобщей забастовки, помимо экономических требований, в числе лозунгов забастовщиков будет и требование отставки правительства Черномырдина как не сумевшего противостоять падению производства, снижению жизненного уровня трудящихся и оказавшегося не в состоянии навести порядок в стране…»
Из газеты «Коммерсантъ дейли»:
«За последние три дня котировка акций концерна „Норильский никель“ снизилась в 2,2 раза. Если предзабастовочное состояние, решение о котором принято в Норильске, перерастет во всеобщую забастовку, обвальное падение стоимости акций „Норильского никеля“ неизбежно продолжится…»
Из еженедельника «Экономический вестник»:
"Странный тендер. 23 июля с. г. Госкомимуществом РФ были объявлены конкурсные торги на право приобретения лицензии на разработку Имангдинского месторождения медно-никелевых руд, находящегося в 120 км к северу от Норильска. Единственная заявка на участие в тендере была подана одной из дочерних компаний Народного банка. Предложенная ею стартовая цена 24 миллиона а. д. останется, видимо, неизменной, так как других претендентов на приобретение лицензии нет и они вряд ли появятся в течение месяца, отведенного для подачи заявок. Традиционные конкуренты Народно-го банка, такие, как «Менатеп», Инкомбанк, Мост-банк и др., не проявили практического интереса к тендеру, хоть и прислали своих наблюдателей.
Как заявил генеральный директор Народного банка господин Дорофеев, лицензия на разработку Имангды приобретается им для одного из иностранных инвесторов, имя которого будет обнародовано после официального объявления результатов конкурса.
Наша справка. Геологоразведочные работы на Имангде были начаты в 1958 году и значительно расширены к 1960 году, когда Норильский горно-металлургический комбинат (ныне входящий в состав концерна «Норильский никель») переживал острейший кризис рудной базы, связанный с истощением старых месторождений «Норильск-1» и «Норильск-2». Об остроте кризиса говорит тот факт, что в 1960 году было подготовлено постановление Совмина СССР о замораживании производства на прежнем уровне, что, как известно, является первой стадией консервации предприятия. Положение усугублялось тем, что Норильский горно-металлургический комбинат – единственное предприятие Норильска, и тем самым на повестку дня ставился вопрос о существовании всего города с населением более 120 тысяч человек.
Разведочным бурением, проведенным на Имангде Норильской комплексной геологоразведочной экспедицией, была вскрыта интрузия с вкрапленными медно-никелевыми рудами, аналогичными по содержанию металла в породе бедным рудам месторождений «Норильск-1» и «Норильск-2». В 1961 году, после сенсационного открытия на Талнахе, в непосредственной близости от Норильска, богатейших залежей медно-никелевых сульфидных руд, разведочные работы на Имангде были прекращены.
В этой связи интерес анонимного иностранного инвестора к Имангдинскому месторождению представляется весьма странным. Эксперты «Экономического вестника» сходятся во мнении, что он может быть оправдан лишь в том случае, если будущий обладатель лицензии имеет в своем распоряжении какую-то принципиально новую технологию переработки и обогащения бедной медно-никелевой руды, при помощи которой может быть произведена конкурентоспособная продукция. Как показал опрос ведущих специалистов в области цветной металлургии, о такой технологии им ничего неизвестно. Либо этой технологии вообще не существует, либо она держится в глубочайшем секрете…"