В системе ценностей консультанта внешнеторговой ассоциации «Восход» Николая Ивановича Ермолаева, известного в Москве и очень далеко за ее пределами по кличке Бурбон, ключевым было слово «уважение». Но если для большинства людей уважение соседствует с такими понятиями, как доброжелательство, приязнь или дружба, для Бурбона оно было исполнено совершенно особого смысла. У него никогда не было друзей, кроме разве что в самом раннем детстве. Долгие годы, проведенные в детских домах с наглостью старших и более физически сильных ребят, с подзатыльниками и пощечинами воспитателей, с необходимостью постоянно доказывать право на свой скудный кусок хлеба и находиться в ежечасном ожидании всяческих опасностей, в готовности противостоять своим врагам ногтями, зубами, подвернувшимся под руку камнем или палкой, начисто вытравили из его памяти ласки матери, если они когда-то и были, а отца он вообще не помнил – он погиб в первые дни войны, когда Бурбону не было и полугода.

Единственным человеком, к которому потянулся четырнадцатилетний Коля Ермолаев, тогда еще не увенчанный кличкой Бурбон, был тренер секции бокса в детской спортивной школе ЦСКА, бывший чемпион Москвы в полутяжелом весе дядя Леша Антонов. Он заметил в детдомовском заморыше неукротимую волю к победе и недетскую, расчетливую жестокость, позволявшие ему выходить победителем в боях даже с более сильными и опытными соперниками. Но в спортшколе было три секции – по 18 – 20 человек в каждой, а тренер по складу своего характера не был склонен к сантиментам. И когда ему предложили тренировать юношескую команду сборной Москвы, он прямо сказал: «Тебя, Бурбон, не возьму. Страсти в тебе нет, упоения. Воля – есть, злость – есть. А поэзии – нет, хоть убей. Ты как волк: загрызть барана и нажраться. А без радости чемпионом не стать».

Еще в юности Бурбону не раз приходилось ввязываться в кровавые драки, избивать. Иногда он сам оказывался избитым до полусмерти, после этого, отлежавшись, случалось, выслеживал врагов и доставал поодиночке – кулаком или финкой. Двигала им не жажда мести, не злость, а лишь холодное стремление восстановить попранное уважение к себе – и прежде всего в собственных своих глазах. Достигнув цели, он никогда не испытывал ни торжества, ни злорадства – только сознание исполненного долга. И позже, в зрелые годы, когда нужно было убить, он убивал не в ярости, которой распаляли себя многие его подельники, но с полным хладнокровием – единственно во имя поставленной цели. Потому что человек, который своей цели не достиг, не может уважать себя и потому не может рассчитывать на уважение других.

Он никогда, особенно в молодости, об этом специально не думал, но, попав в первый раз в лагерь, ощутил, что его позиция – единственно правильная. Весь волчий мир зоны, где дружба отдавала педерастией, а любовь вызывала только глумливый хохот, держался на уважении. К силе – прежде всего. Но и не только к силе. Однажды к ним в камеру в Бутырке, где он сидел под следствием, сунули новичка – с виду малолетку, но восемнадцать ему уже исполнилось. «Шестерки», как водится, решили развлечься: велели вылизать парашу. Когда отказался, покоцали до кровянки. Отлежался – взялись за него снова. И снова нет. Неделю так шло. Не жаловался куму, хоть и кровью уже харкал. И «шестеркам» уже не до веселья было, рады бы бросить, да уже не остановиться. Так бы и добили, но тут Бурбон вмешался и взял пацана под свою руку, как когда-то в такой же примерно ситуации самого Бурбона взял под защиту Хохол. Этого новичка и без его покровительства добить, пожалуй, не дали бы – заслужил уважение, хоть и был дохляк дохляком. Потом он выправился, набрал силу и стал тем Гусаком, его, Бурбона, правой рукой, которого вся Москва боялась.

Так что сила силой, но и кроме силы иметь кое-что за душой надо. Зона – самый правильный мир, в нем каждый на виду и каждый на своем месте. Не по деньгам, не по хитроумию или блатным связям – по своей настоящей цене. Зона – как большая семья, в ней вор – отец, защищает младших и заботится о них, а они платят в ответ уважением. И без обычного семейного блуда и всяческих мерзопакостей. Если бы вся жизнь была устроена по законам зоны, это была бы другая жизнь. Правильная. Справедливая.

Бурбон не так много времени провел у хозяина, всего десять лет в лагере и восемь месяцев на крытой – в Бутырке, но закону следовал и на воле. К нему любой мог прийти после лагеря и получить помощь из «общака», чтобы подняться и встать на ноги, помогал с жильем и устройством на работу, а тех, кто ему показался, он брал к себе. Причем никто и помыслить не мог, чтобы запустить руку в «общак» или утаить от взноса в него свою долю – немало таких любителей закатано было в асфальт на подмосковных дорогах или залито бетоном в фундаментах строек. И не от жестокости это делали, при чем тут жестокость – просто чтобы труп никто не обнаружил. Мертвые должны умирать, а не мешать жить живым.

В молодости из-за бедной одежды и скованного характера он не женился, подружка тоже не подвернулась, а после первой отсидки он о женитьбе и думать не думал: некогда было, Хохол не давал скучать без работы. Да и сидело уже в голове, впитанное с азами воровского закона: все они – лярвы, марухи, шалашовки. Настоящий вор не должен иметь семью. Мудрое это было правило. Семья опутывает, связывает руки, погружает в житейское болото. Раньше, если вор задумывал жениться, он получал по ушам. Теперь, конечно, не то: женятся, детей отправляют учиться за границу. А придет к такому родителю человек из зоны и уходит ни с чем: бабок нету. А на тряпки жене, на кабаки и машины для своих короедов есть. Не по понятиям это. Не уважал Бурбон таких. Но их становилось все больше – новые времена. И даже уже до того дошло, что звание вора за деньги можно было купить. И покупали – лаврушники. И на сходняках подавали голос. Куда мы идем? Но чем больше блуда и мерзостей проникало даже в среду законных воров, тем тверже держался Бурбон избранной линии жизни, примером своим и властью поддерживая раскачивающиеся устои воровского братства и считая это своим высшим предназначением.

Уважение – это понятие всегда было для Бурбона всеобъемлющим, неделимым и несомненным. И только на днях, после разговора с этим матерым ментярой Турецким, который умудрился выпытать у него все, что он знал (хоть знал-то немного!) и ускользнуть от уготованной ему участи, Бурбон почувствовал, что все не так просто.

«Отдавать должное – одно, а уважать – это совсем другое».

В другое время Бурбон, возможно, не обратил бы внимания на эту фразу, но сейчас она легла в его сознание, как зерно в прогретую весенним солнцем влажную землю. Потому что эти слова вносили ясность в один из самых важных и самых запутанных вопросов его жизни – в его отношения с Корейцем.

Кореец был всего на четыре года старше Бурбона. С пятнадцати лет он мотался по тюрьмам и лагерям, в перерывах между ходками грабил сберкассы, тряс торгашей и цеховиков, обкладывал данью центровых проституток, ломщиков у «Березок» и кидал на авторынке в Южном порту доверчивых покупателей. Но даже в молодости он не был беспредельщиком и никогда не убивал, если можно было обойтись без этого. Он первым понял, что драть с теневиков наездами по три шкуры – все равно что рубить сук, на котором сидишь. И хотя сам он всегда говорил, что лучше рубить сук, на котором сидишь, чем висеть на этом суку, в 79-м году он организовал в Новочеркасске всесоюзный сходняк воров и цеховиков, на котором объявил, что цеховики будут отчислять в «общаки» десять процентов своих доходов. Горячие головы настаивали на пятнадцати и даже двадцати процентах, но Кореец сумел убедить сходку. Напомнил, что цеховики вынуждены отстегивать еще и чиновникам и ментам, и пятнадцать процентов, не говоря уже о двадцати, они попросту не потянут. Сходняк согласился с ним. Это дело уже тогда заставило воров признать Корейца главой всего братства.

Бурбон познакомился с Корейцем в СТ-2 в Тулуне. Кореец заканчивал свой срок, а Бурбон только начинал. Видимо, Кореец рассчитал, что Бурбон с его немалым уже авторитетом будет ему полезен, крупно зарядил кого надо, и Бурбону скостили срок. После того, вплоть до отъезда Корейца в Штаты, они работали в паре, при этом Кореец был – говоря современным языком – президентом общемосковской воровской фирмы, а Бурбон с его химкинскими – ее исполнительным директором. Президент выступал третейским судьей на разборках, выносил решения, а несогласных с ними убеждал Бурбон. Обыватели хватались за валидол, читая расписанные газетчиками ужасы, но беспредельщиной это не было. В том была суровая необходимость. Из воспитательных соображений. Малая кровь помогала избегать большой крови.

Для Бурбона никогда не было вопросом, уважает ли он Корейца. Уважает. Хотя многого в его поведении не одобрял. Начиная с горбачевского воцарения, когда можно было уже не прятать деньги от чужих глаз, Кореец вел вызывающе роскошный образ жизни. Появлялся с женой, обвешанной рыжьем и брюликами, как новогодняя елка, на всех новомодных презентациях и тусовках, в открытую менял любовниц, дарил им «Жигули» и квартиры, знался со знаменитыми певцами, телевизионщиками, биржевиками, околоправительственной сошкой и даже – что особенно не нравилось Бурбону – с чинами из Министерства юстиции и, как поговаривали, из МВД. Понятно, что эти связи окупались беспроцентными кредитами, налоговыми, пошлинными и таможенными льготами для банков и фирм, долю в которых имели Кореец и сам Бурбон, но все равно – не дело это было, правильный вор не должен в этом мараться, для этого есть другие люди и средства. Бурбон несколько раз пытался поговорить об этом с Корейцем, но тот в ответ лишь посмеивался:

– Узкий ты человек, Колюня! Никак не въедешь в новые времена. Смотри, вымрешь, как мамонт, и найдут тебя в мерзлоте с зеленой травкой во рту.

Глухо роптала и братва, глядя по телевизору, как Кореец швыряет миллионы «зеленых» на разные рок-фестивали и благотворительную туфтяру. А когда по Москве прошел слух, что он купил пятидесятикомнатную виллу в Беверли-Хиллз и яхту в Майами, солнцевский «авторитет» Лука прямо при всех, в банкетном зале «Палас-отеля», обвинил Корейца в том, что он запустил грабли в «общак», и назвал его трескалой и стукачом. Такой публичный фаршман требовал немедленного созыва сходняка, и приговор для Луки мог быть только один: смерть. Потому что доказать обвинение он бы не смог. Не трогал Кореец бабок из «общака», Бурбон это верно знал и мог подтвердить. У Корейца своих «лимонов» хватало. Но он не стал ждать сходняка, а решил по-своему: не успел Лука закончить свою предъяву, как чердак его разлетелся на куски от трех пуль, выпущенных из австрийского полицейского пистолета «глок», с которым Кореец почти никогда не расставался. И хотя по существу дела он был прав, Бурбону пришлось немало потрудиться, чтобы усмирить вскипевшие страсти и восстановить пошатнувшийся авторитет главного вора Москвы.

Но самому ему это не понравилось. И уже тогда кристаллическая цельность понятия «уважение» начала испытывать какую-то двойственность, внутреннее напряжение, грозившее искрошить сам кристалл. И он распался-таки надвое.

Нет, не уважал больше Бурбон своего партнера, а всего лишь отдавал ему должное: его бульдожьей хватке, размаху его планов, умению предугадывать события на много ходов вперед, а главное – способности разбираться в людях.

И подтвердила это история с Дорофеевым.

Еще пять лет назад, когда Народный банк был одним из сотен «Форумов», «Селенг», Промбанков и Коммерцбанков, вскочивших, как прыщи, на немытом теле России, Кореец поручил Бурбону уладить небольшое дело. Он рассказал, что на него вышел через известного певца генеральный директор молодого Народного банка, только-только вставшего на ноги, и попросил об услуге. Дело было самое обычное. Народный банк выдал какому-то Фонду социальных изобретений беспроцентный кредит на три месяца – 10 миллионов «зеленых». Беспроцентный – это было, конечно, для отмазки, а на самом деле процент был вполне нормальный – 33,33 в месяц, а за три месяца – 100. Понятно, что эти 100 процентов ни по каким бумагам не проходили. Этим и воспользовались социальные изобретатели – кредит вернули день в день, а о процентах «забыли». Дорофеев и пришел к Корейцу. А к кому еще? Не в арбитражный же суд ему было идти. Бурбон послал Гусака к президенту фонда, но тот уперся, считал, что у него крыша крутая. Она и была крутая – чечены. Но когда те узнали на стрелке, с кем имеют дело, – тут же отъехали, и через два дня Дорофеев получил все свои проценты налом.

По всем правилам половина из них должна была отойти Корейцу и Бурбону, но Кореец почему-то от них отказался. Объяснил: пусть пожирует, он нам еще пригодится. Бурбон не видел никаких причин выделять Дорофеева из сотен московских дельцов, но Кореец оказался прав: уже года через три Народный банк задавил всех своих конкурентов и сравнялся по весомости с такими китами, как «Менатеп» или Альфа-банк. А когда правительство поручило ему реализацию федеральной программы переоснащения нефтедобывающей промышленности, стало ясно, что с Народным банком уже мало кто может тягаться.

И главное – это был чистый банк. Через него с минимальным риском и без немалых в таких случаях накладных расходов переправляли на Запад в нью-йоркский Сити-банк и в цюрихский Приват-банк наличняк, стекавшийся к Корейцу и Бурбону из Москвы и со всей России. А перед отъездом в Штаты Кореец провернул через этот банк операцию, которая полностью примирила Бурбона с Дорофеевым. С помощью своих связей он добился выделения Народному банку из госрезерва нескольких сотен тысяч тонн мазута и низкосортного дизельного топлива для продажи за границей и последующего использования полученных средств для закупки нефтегазового оборудования. Вместо мазута и соляры на Запад, конечно, ушли бензин и сырая нефть, одноразовая франкфуртская «Трейдинг интернэшнл» сыграла роль передаточного звена, этот трансферт принес Корейцу 42 «лимона», Бурбону в московский «общак» – 15, а к ним Дорофеев прилепил и свои 25 миллионов баксов. Было оговорено, что семь из них уйдут в московский «общак», но в последний момент Кореец – уже из Штатов – дал отбой. Бурбон понял, что у него появились какие-то новые планы, связанные с Народным банком, но что это за планы, Бурбон и понятия не имел. А сам Кореец о них молчал.

И этому не было никаких объяснений. А уж самое пустейшее было то, что Корейца повязали в Нью-Йорке и сунули ему пять лет за нарушение иммиграционных законов. А шухеру-то подняли – на весь мир: арестован крупнейший русский мафиози! Если крупнейший мафиози – почему судили только за незаконное пребывание в Штатах? И дали всего пятерку? И засадили в обычную крытую в Атланте?

Тут была какая-то темниловка.

ФБР нужно было поставить галочку в год президентских выборов?

Или сам Кореец заигрался и решил отсидеться в Атланте, зная, что через полсрока выйдет?

Во всяком случае, если бы он захотел дать знать Бурбону о своих планах, нашел бы способ. И без всякого напряга.

Значит, не захотел? Это было неуважением. А если больше того: решил вообще вывести Бурбона из игры? Это было уже не просто неуважением. Это был прямой вызов.

А игра, судя по всему, намечалась очень крупная. Иначе Кореец не прислал бы в Москву Диспетчера – своего самого надежного и самого преданного ему человека. В Москве его почти никто не знал, Бурбон был одним из немногих. Но даже он не знал, как его зовут и где он живет. Он и видел-то его у Корейца всего раза три, случайно. А чем он занимается, мог только догадываться: уж больно тихо, а главное – вовремя, исчезали, мешавшие Корейцу люди – те, убрать которых нельзя было руками Гусака или других ребят из команды Бурбона из-за неизменной при этом огласки. Братва ничего не должна была об этом знать. Она и не знала.

Диспетчер и передал Бурбону «жучок» для седого, которого «важняк» Турецкий назвал геологом из ЮАР Никитиным. Никитиным он, может, и был, но геологом был таким же, как сам Бурбон папой римским. Из-за перекрашенных волос Бурбон не сразу его узнал, но потом все-таки вспомнил: тот устраивал ему и Корейцу встречу с колумбийцами и был на ней переводчиком, переводил с испанского.

Вот и этот Никитин в Москве. И 124 «лимона» на его счету в Народном банке.

Серьезное дело. Очень серьезное. Может, Кореец и запрятал себя в комфортабельную американскую тюрягу только для того, чтобы иметь алиби на то время, пока все это дело будет проворачиваться? Если так – значит, совершается что-то необычное. И идет мимо него, Бурбона.

Этого нельзя было допустить. Необходимо срочное вмешательство.

Каким образом?

Бурбон понимал, что не сможет разгадать комбинацию, задуманную Корейцем, – слишком уж тот был хитроумным и непредсказуемым. Прижать Дорофеева? Против него у Бурбона была очень сильная карта – туз козырный. Но Дорофеев может всего не знать. И скорее всего, знает только ту часть общего плана, которую выполнить без его Народного банка нельзя. Прижать или перекупить Никитина? Может сорваться, слишком рискованно. Нельзя, чтобы Кореец увидел в нем, Бурбоне, врага. Он должен видеть в нем партнера, без которого ему в этом деле – каким бы оно ни было – не обойтись.

Ключ ко всему был – 124 «лимона»! Отсюда, пожалуй, и нужно танцевать.

А если Кореец все же выразит неудовольствие и покатит на него бочку? Ну ему же и хуже. Он для братвы – отрезанный ломоть. И какие бы крутые дела у него в Штатах ни были – это в Штатах, а хозяин сейчас в Москве он, Бурбон.

Можно было рискнуть.

Бурбон вызвал охрану и отправился в Народный банк.

* * *

"– Извините, Илья Наумович, к вам какой-то человек. Ермолаев Николай Иванович. На прием не записан.

– Кто он?

– Консультант внешнеторговой ассоциации «Восход». Вот его визитная карточка. Сказать, что вы заняты?

– «Восход»? Простите.

Пауза.

– Проходите, пожалуйста. Садитесь… Мы с вами незнакомы, не так ли?

– Знакомы. И очень хорошо. Только заочно.

– Напомните.

– Фонд социальных изобретений. «Трейдинг интернэшнл». Вспомнили?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Две пули в вашем бронежилете.

– Об этом было в газете.

– Эти пули были в нем уже утром, когда вы его надели. Это тоже было в газете? Вы разговаривали со мной четыре дня назад из телефона-автомата.

– И что я вам сказал?

– Что нужно заканчивать операцию прикрытия. Перевод стрелки. И мы ее закончили.

– Прошу извинить, Николай Иванович, но я сейчас очень занят. Мы не могли бы встретиться с вами часа через два и пообедать где-нибудь? Заодно и спокойно поговорили бы.

– Можно и здесь говорить. «Жучок», которого вы боитесь, – мой.

– Кто его поставил?

– Не важно.

– Это согласовано с человеком, с которым я вел переговоры с «Трейдинг интернэшнл»?

– Да.

– Слушаю вас.

– В ваш банк на счет Никитина пришло сто двадцать четыре миллиона «зеленых» из Дойче банка. В каком состоянии сейчас дело, для которого присланы эти бабки?

– Все готово к началу.

– С чего вы должны начать?

– Если вы тот человек, за кого себя выдаете, вы должны знать это сами. Я не уполномочен обсуждать это с кем бы то ни было.

– Ситуация изменилась. И очень сильно.

– В чем?

– Мой человек, которому было поручено ваше прикрытие, попал к ментам.

– Но в газете было, что ему удалось скрыться.

– Вы верите тому, что пишут в газетах?

– Что с ним случилось?

– Он труп. Когда его вели с чердака, вырвался и упал с шестого этажа. Мне сообщил об этом мой осведомитель из Московского УВД.

– Но если он погиб…

– Это было через час после выстрелов. Неизвестно, что он успел рассказать за этот час.

– Он много знал?

– Нет. Важен сам факт. Вы могли засветиться в МУРе. Поэтому дело нужно подстраховать.

– Как?

– Для начала перевести эти «лимоны» на счет ассоциации «Восход» в Мосстройбанке. Чтобы они не зависли, если на счета вашего банка будет наложен арест.

– Этого никогда не будет. Даже если всплывет дело с «Трейдинг интернэшнл». Крах Народного банка вызовет кризис всей банковской системы. Никто на это не пойдет.

– Не раздувайтесь, можно лопнуть. Дела вашего банка меня не волнуют. А эти сто двадцать четыре «лимона» – очень. Переведите их немедленно.

– Они на личном счету Никитина. Я не могу сделать это без его письменного распоряжения.

– Передайте ему: приказ из Атланты.

– Что это значит?

– Он знает. Деньги должны быть перечислены не на его личный счет, а на счет «Восхода».

– Под каким предлогом?

– Вы в этом лучше разбираетесь. Беспроцентный кредит. Или что-нибудь в этом роде.

– А если он не согласится?

– Должен согласиться. Его уже несколько дней пасут. И очень плотно.

– МУР?

– Агентство «Глория». Но это все равно что МУР. Его нужно вывести из игры.

– Но у него информация, без которой не состоится все дело.

– Какая информация?

– Этого я не знаю. Но мне кажется странным, что этого не знаете и вы.

– Сейчас это не имеет значения. В деле он будет участвовать. Со стороны. А бабки мы должны защитить. Ими нельзя рисковать.

– А если он все-таки откажется?

– Постарайтесь его убедить. Он должен согласиться. Понимаете? Должен. И это в ваших интересах прежде всего.

– У меня такое впечатление, что вы мне угрожаете.

– Я никому никогда не угрожаю. Угрожают те, у кого нет других способов убедить партнера. А ведь мы с вами партнеры, правильно? Завтра жду от вас сообщения, что деньги переведены. Позвоните по тому же телефону, по какому вы звонили из автомата. И получите дальнейшие указания. До свиданья, Илья Наумович.

– Всего хорошего.

– Кстати. Когда будете разговаривать с Афинами, передайте привет Светлане Николаевне… Вы не поняли, что я сказал?

– Понял. Передать привет… От кого?

– От меня. Мы с ней, правда, не знакомы. Но я слышал, что она очень хорошая женщина. И что дочери у вас – просто чудо! И еще. Предупредите Никитина, что с этого дня связь с Атлантой только через меня. Ему это сейчас очень опасно. Скажите ему, что это приказ.

– Чей?

– Мой…"

Денис Грязнов вынул из магнитофона кассету и вызвал секретаршу:

– Расшифруйте запись и напечатайте в трех экземплярах. – Объяснил Турецкому, когда секретарша вышла: – Один – в дело, второй – вам.

– А третий кому?

– Кому понадобится. МУРу или Генпрокуратуре.

Турецкий поинтересовался:

– А не боишься, что у «Глории» отнимут лицензию? Закон об оперативно-розыскной деятельности запрещает установку «жучков».

– Мы! Устанавливаем «жучки»?! – возмутился Денис. – О чем вы говорите, дядя Саша? Как вам в голову могло такое прийти! Мы просто обнаружили «жучок» в телефоне нашего клиента Дорофеева и сумели найти частоту, на которой он работал. Только и всего.

– И расшифровали сигнал?

– А что? И расшифровали! Наша техника это позволяет. И законом это не запрещено. – Он кивнул на магнитофон. – Что вы обо всем этом думаете?

– С ходу и не скажешь… Во всяком случае, он не робкого десятка, нужно отдать ему должное.

– Вы о Дорофееве? – уточнил Денис. – Да, неплохо держался. Хотя разговор был для него не из простых. И если я все правильно понял – совершенно неожиданным.

– Возможно, – согласился Турецкий. – Но я говорю сейчас о Бурбоне. Чтобы пойти против такого монстра, как Кореец, – немногие на это решатся. Разве что те, кто не знает, кто такой Кореец. А Бурбон это знает. И очень хорошо.

– По-вашему, он пошел против Корейца?

– Давай танцевать от бесспорного, – предложил Турецкий. – Сначала – в чем мы уверены. А потом уже – догадки и предположения. Бесспорно – что? Кореец не посвятил Бурбона в суть дела. Согласен?

– Пожалуй, – подумав, кивнул Денис. – Особенно если вспомнить ваш разговор с Бурбоном в офисе «Восхода».

– И это вот – с Дорофеевым. Дорофеев два раза его поймал. Первый раз – когда Бурбон спросил, с чего должно начаться дело. "Если вы тот человек, за кого себя выдаете, вы должны знать это сами! Так? А второй раз – когда речь зашла об информации Никитина, без которой невозможно все дело. Что Дорофеев ответил?

– Примерно то же: «Я этого не знаю, но странно, что не знаете и вы». Но… Кореец и Бурбон – очень давние партнеры. И по «Трейдинг интернэшнл». И по этим непонятным социальным изобретателям. И наверняка еще по многим другим делам, о которых мы не знаем. У Бурбона в руках вся Москва. С его помощью Кореец легко мог бы решить все свои проблемы. И все-таки он не ввел его в игру. Почему?

– Я ломал над этим голову, – ответил Турецкий. – Предполагал: был между ними конфликт, после которого Кореец потерял к Бурбону доверие. Думаю, нет. Все гораздо проще. Ответ лежит на поверхности. Так часто бывает. А не видим его именно потому, что он на поверхности. Вспомни, о каких деньгах идет речь.

– Как минимум – десять «арбузов». Сейчас так говорят: миллион – «лимон», миллиард – «арбуз».

– Давай будем говорить о деньгах с тем уважением, какого они заслуживают.

– Они заслуживают уважения? – удивился Денис.

– Да, – подтвердил Турецкий. – И немалого. Насчет любви – не знаю. Но уважение – бесспорно. Потому что в них труд людей. Обычных. Честных. В том числе и наш с тобой. Деньги не возникают из воздуха. И не их вина, что они становятся причиной преступлений и махинаций. Так вот: ставка в этой игре – минимум десять миллиардов американских долларов. Можешь себе представить такую сумму?

– Нет, – искренне признался Денис. – Миллион – могу. Десять – с большим трудом. А миллиард – нет. Про десять и не говорю. А уж про то, на что их можно истратить, – об этом вообще никакого понятия не имею.

– Я тоже, – кивнул Турецкий. – А Кореец, вероятно, имеет. И что такое десять миллиардов, тоже может себе представить. Следи дальше. В том, что за всеми этими делами стоит Кореец, – в этом, надеюсь, сомнений нет?

– Ни малейших, – согласился Денис.

– Если он провернет всю операцию и о ней станет известно в Москве, ему придется отстегнуть в «общак» не меньше десяти процентов. То есть миллиард. Чувствуешь ситуацию?

– А если он их кинет? – предположил Денис.

Турецкий покачал головой.

– Нет. Даже Кореец на такое не пойдет. Против него поднимутся все. И достанут. Где бы он ни был – даже в лондонском Тауэре. Про Атланту не говорю. И он это прекрасно знает. А если взять в партнеры Бурбона – тут вообще нужно будет отдать не один, а три или четыре миллиарда. Четыре миллиарда долларов – в этом ключ. Поэтому он и не ввел Бурбона в дело.

– И поэтому Бурбон так стремится в него войти?

– Я думаю, он и понятия не имеет, о каких астрономических суммах идет речь. Поэтому и действовал так топорно.

– Почему топорно? – возразил Денис. – Он обставил все довольно ловко. Новая ситуация: Гусак побывал у ментов, за Никитиным хвост. Он защищает бабки Корейца – что против этого скажешь?

– Он сделал одну очень большую ошибку. Когда сказал, что перевести деньги – приказ из Атланты. Кореец не отдавал такого приказа. И когда он об этом узнает, решение его нетрудно предугадать.

– Прикажет убрать Бурбона?

– И немедленно.

– Кому прикажет?

– Кто взорвал «Восток-5»? Кто убил Кузнецова? Кто пытал Гармаша и забрал у него документы?

– Тут действовал не один человек.

– А я и не говорю, что один. Я говорю о другом: у Корейца есть в Москве люди, которые выполняют его приказ. И очень чисто.

– Значит, вы не сомневаетесь, что Никитин-Погодин свяжется с Атлантой помимо Бурбона?

– А ты сомневаешься?

– Пожалуй, нет. Наверное, вы правы: слишком большая ставка. Если бы Бурбон догадывался об этом, он бы не сунулся в эту игру. Или сделал бы это осторожней.

Турецкий согласился:

– И на старушку бывает прорушка.

– Как нам действовать в этой ситуации?

– Не знаю. Об этом нужно как следует подумать. Когда был разговор Бурбона и Дорофеева?

– Часа полтора назад. После этого Бурбон вернулся в офис «Восхода». Мне не совсем понятно, почему он не сменит базу. Он же знает, что «Восход» засвечен.

– Он знает и другое: у нас на него ничего нет, – ответил Турецкий. – Оперативная информация не в счет. Что сделал Дорофеев после этого разговора?

– А как вы думаете?

– Немедленно связался с Погодиным? – предположил Турецкий.

Денис усмехнулся.

– Мимо. На второй раз, дядя Саша, интуиция вас подвела. Он немедленно связался со мной. И попросил пригласить для разговора дядю Славу и вас. Я звонил в МУР – дядя Слава не сможет приехать. У них беда: убили в перестрелке старшего лейтенанта Володина. В районе Шереметьева-2. Наверняка химкинские. Брали каких-то бандитов, те открыли стрельбу. И вот… В общем, сегодня Володина хоронят. На Востряковском. А Дорофеев через пятнадцать минут будет здесь. Так что сейчас самое время подумать, что мы ему скажем.

Турецкий уточнил:

– Вернее, чего не скажем. Но сначала послушаем, что он скажет нам.

Денис задумался и тоже уточнил:

– Вернее, чего не скажет…

* * *

Прибытие Дорофеева в «Глорию», за которым Турецкий и Денис наблюдали из холла через стеклянные витражи агентства, происходило по всем правилам, описанным в инструкциях по охране особо важных персон. Едва тяжелый серебристый лимузин притормозил возле «Глории», из него тотчас выскочил телохранитель, сидевший рядом с водителем, быстро осмотрел тротуар, другую сторону улицы, окна и крыши соседних домов. По его знаку с заднего сиденья выскочил второй телохранитель и встал глыбой посередине тротуара, настороженно вглядываясь в прохожих. И только после этого водитель открыл Дорофееву дверь и тут же блокировал его со спины, держа руку под пиджаком и, вероятно, сжимая пистолет в подмышечной кобуре.

Оказавшись в холле «Глории» и заметив легкие усмешки на лицах Турецкого и Грязнова-младшего, Дорофеев не без смущения пожал плечами.

– Приходится быть осторожным. Я всегда считал себя нормальным евреем, но, как выяснилось, менталитет у меня обыкновенного русского мужика. Про которого сказано: «Пока гром не грянет…» А где Вячеслав Иванович?

Денис объяснил:

– Просил извинить. Дела. Мы передадим ему содержание нашего разговора.

– Более того. Я попросил бы вас включить запись и ознакомить его с расшифровкой.

– Что-то случилось?

Банкир кивнул:

– Боюсь, что да… Вам удалось что-нибудь выяснить? – спросил он, когда они расположились в кабинете директора «Глории» и Денис включил магнитофон.

– Мы выполнили первую половину вашего заказа. В части просвечивания партнера. Вот отчет. В сжатом виде. Более подробный подготовим чуть позже. А в этой папке – счета. Самолеты, гостиницы и все остальное. Документированы не все расходы. Как вы сами понимаете, кое за что пришлось платить без квитанции…

– Я полностью вам доверяю, – прервал банкир объяснения Дениса и взял листки отчета. Читал он быстро, внимательно, привычно выделяя главное и лишь изредка задавая короткие вопросы:

– Кто летал в Преторию?

– Наш человек из Нью-Йорка, – ответил Турецкий.

– Человек надежный?

– Лейтенант нью-йоркской полиции.

– Вы привлекли к делу полицию Нью-Йорка?

– Нет, это была личная услуга.

– Кому?

– Мне.

– Понятно. А кто летал в Норильск?

– Я, – сказал Турецкий.

Дорофеев отложил листки отчета и коротко побарабанил по столу своими пухлыми, в рыжих волосах пальцами.

– Кто этот компаньон Никитина О'Коннор? И что это за фирма «ЭКСПО»?

– Никитин называл ее вам – как будущего поставщика оборудования для разработки Имангды, – напомнил Денис.

– Это я знаю. Меня интересует другое: что она из себя представляет?

– В досье нью-йоркской полиции на нее ничего нет, – ответил Турецкий. – Последние годы «ЭКСПО» специализируется на торговле с Россией. Вам не приходилось иметь с ней дело?

– Никогда.

– А с московской внешнеторговой ассоциацией «Восход»?

– Чем вызван ваш вопрос?

– «Восход» – постоянный партнер «ЭКСПО» в России.

– Народный банк имеет дело с сотнями компаний и фирм. Возможно, среди них был и «Восход». Вряд ли сделка была крупной, иначе я бы о ней помнил.

– Вам не показалось странным, что О'Коннор перевел деньги на счет Никитина, а не выступил в роли его официального компаньона? – продолжал Турецкий.

– Этому может быть много объяснений, связанных, скорее всего, с налоговой системой США и России.

– Вас это не встревожило?

– Напротив. Если Никитину доверяют такие деньги – значит, он заслуживает доверия. Что ж, вы хорошо поработали. Судя по вашему отчету, Никитин – человек с безупречной репутацией. Мне приятно сознавать, что на этот раз я не ошибся в выборе партнера.

– Что было причиной вашего срочного приезда к нам? – вмешался в разговор Денис. – И просьбы вести разговор под запись?

– В последние дни меня кое-что насторожило в поведении Никитина, и я решил с вами посоветоваться.

– Насторожило? Что? – спросил Турецкий.

– Некоторая нервозность. И даже несвойственная ему раздражительность. Особенно когда я спрашивал, не пора ли приступить к реализации его проекта.

– Он дал распоряжение начать скупку акций «Норильского никеля»?

– Нет. Он сказал, что сначала нужно получить лицензию на разработку Имангды. Я предложил форсировать этот процесс. Других заявок на Имангду нет и не предвидится. Госкомимущество пошло бы на это. В противном случае я мог бы сказать, что мой клиент отзовет свою заявку и тендер не состоится. Им это невыгодно – теряют лишнюю галочку.

– Как отреагировал на это Никитин?

– Очень резко. Сказал, что я должен делать только то, что он скажет. Я напомнил, что котировка норильских акций сейчас минимальная. Если падение продолжится, их могут начать скупать наши конкуренты – Инкомбанк, «Менатеп» и другие.

– С какой целью?

– В расчете на перспективу. Такое положение с «Норильским никелем» не может продолжаться бесконечно долго. Рано или поздно правительство примет меры к его санации. Попросту говоря – к оздоровлению концерна.

– Санации обычно предшествует объявление предприятия банкротом, – подсказал Денис.

– С «Норильским никелем» это невозможно. Слишком сильным может быть социальный взрыв. А обстановка там и так предельно накалена.

– Вам не удалось убедить Никитина? – спросил Турецкий.

– Нет, он стоял на своем.

– Как вы думаете – почему?

– По-видимому, у них что-то еще не готово.

– У них? – переспросил Турецкий.

– Я не оговорился, – подтвердил банкир. – С некоторых пор у меня создалось впечатление, что он работает не один. Ваш отчет этот вопрос прояснил.

– Сколько раз вы встретились с ним?

– Трижды. Один раз – в парке, в «Сокольниках». Два раза – в ресторане «Националь». Он настаивал на конспиративности наших встреч. И это меня тоже настораживало.

– Это все? – спросил Денис.

– Нет. Два часа назад ко мне в кабинет пришел человек и потребовал, чтобы я перевел вклад Никитина на другой счет.

– Кто этот человек?

– Он не назвался.

– Вы приняли незнакомого человека? – удивился Турецкий.

– Он сказал, что пришел по делу Никитина. Я не мог его не принять.

– На какой счет вы должны перевести деньги Никитина?

– Этот человек сказал, что сообщит мне название фирмы и реквизиты банка завтра утром. Он мотивировал свое требование необходимостью защитить вклад Никитина. Сказал, что за самим Никитиным ведет слежку МУР. Это правда?

– Не думаю, – ответил Турецкий. – За ним ведут наблюдение наши люди.

– Еще он сказал, что оперативники МУРа захватили человека, который пытался застрелить меня. Это соответствует действительности?

– Да.

– Значит, вы знаете, кто организовал покушение?

– Нет. Этот человек ничего не сказал. И при попытке побега упал с шестого этажа и погиб. Вы запомнили внешность посетителя? Я назову приметы, а вы скажете, он это или нет. Высокий, худой, сутулый, лет пятидесяти пяти, непропорционально длинные руки, короткие черные волосы с сединой, резкие морщины у крыльев носа и в углах рта, на левой щеке небольшой шрам. Он?

– Да. Вы его знаете?

– Это Николай Иванович Ермолаев. Числится консультантом внешнеторговой ассоциации «Восход». На самом деле – крупнейший уголовный авторитет Москвы и даже всей России. Кличка Бурбон.

Дорофеев побледнел. И это не было игрой. Можно изобразить хмурость, гнев, тревогу, беспечность, можно даже, задержав дыхание, вызвать прилив крови к лицу. Но бледность изобразить невозможно.

– Боже мой! – вырвалось у него. – Он знает, что моя семья в Афинах!

– Он угрожал расправиться с ней, если вы не выполните его требование?

– Он дал это понять. Поэтому я и приехал к вам… Непостижимо! Что общего может быть у такого человека, как Никитин, с этим типом?

Турецкий понял, что пришла пора приоткрыть карты.

– У Никитина – ничего, – подтвердил он. – Но человек, с которым вы все это время имели дело, не Никитин.

– То есть? Кто же он?

Турецкий повернулся к Денису:

– Покажи Илье Наумовичу факсы из Нью-Йорка. Наши запросы и в переводе на русский их ответы.

– Все? – спросил Денис.

– Он наш клиент. Эта информация получена на его деньги. Он имеет право знать все.

На этот раз Дорофеев читал текст медленно. Некоторые места перечитывал по два раза, потом снова к ним возвращался. Сопоставлял. Анализировал. Делал выводы. Много бы Турецкий дал, чтобы узнать, что это за выводы. Наконец, Дорофеев закончил чтение и вложил листки в полиэтиленовую папку с фирменным знаком «Глории». Спросил Дениса:

– Это копии?

– Да.

– Могу я их взять с собой? Мне нужно будет еще раз внимательно просмотреть их и обдумать.

Денис вопросительно взглянул на Турецкого.

– Полагаю, что да, – сказал Турецкий. – Только не вводите их в память компьютера.

– Я буду хранить их в личном сейфе. А сейчас у меня только один вопрос.

– Неплохо, – одобрил Турецкий. – Чтобы во всем этом разобраться, мне понадобилось гораздо больше времени. Что за вопрос?

– Кто за всем этим стоит?

– Кореец. Нужно объяснять, кто это?

– Нет.

– Тогда у меня тоже только один вопрос. В чем конечный смысл комбинации с концерном «Норильский никель»? Сыграть на стократном скачке курса, конвертировать рубли в доллары и эти десять миллиардов через «ЭКСПО» перевести в Штаты? А лицензия на Имангду только прикрытие?

– Я согласился бы с вами, если бы во главе этого дела стоял не Кореец, а любой другой человек. Тот же Бурбон. Это мелкоуголовная логика: схватить и скрыться. И сделать это очень непросто. Здесь три пути. Первый: обналичить эти десять миллиардов и вывезти их из страны нелегально. Задача невероятной сложности. Даже технически.

– Почему? – спросил Турецкий.

– А вы представляете, какая это сумма – в чисто физическом выражении? Это три или четыре сорокатонных пульмановских вагона.

– Вагона? – поразился Денис.

– Вот именно. Второй путь: разбить всю сумму на множество мелких и перевести на Запад через фиктивные договора с подставными фирмами. Тоже опасно и сложно. Третий путь: трансферт законным путем – как полученную в России прибыль. Безопасно, но неприемлемо: сверхприбыль. Налог на нее может достигать девяноста процентов. Я думаю, что первоначальный план, который мне изложил Никитин, верней – человек, называющий себя Никитиным, и есть истинный план Корейца: взять под контроль «Норильский никель» и диктовать свои условия не только России, но и всему мировому рынку. Отдача не одномоментная, но стабильная и надежная. В конечном счете – это самый выгодный вариант. А главное – легальный бизнес. И чрезвычайно масштабный.

– Вы меня убедили, – произнес Турецкий.

Дорофеев молчал, задумавшись, потом сказал:

– Поскольку я клиент вашего агентства, я вправе рассчитывать на ваш совет. Как мне поступить в этой ситуации? Полагаю, мне не следует сообщать то, что я узнал от вас, этому Никитину или Погодину?

– Это может быть для вас опасным, – согласился Турецкий. – Сообщите ему только о наезде Бурбона, пусть сам побеспокоится о безопасности своих денег. И на вашем месте я нанял бы очень надежную охрану для вашей семьи. Свяжитесь с афинской полицией или тамошними агентствами «секьюрити».

– Спасибо. Это хороший совет. Почему вы его не арестуете? Я имею в виду МУР или Генеральная прокуратура.

– За что?

– Въезд в Россию и проживание по фиктивным документам – разве не повод?

– Мы проинформируем МУР и Генпрокуратуру обо всем, что знаем. Решение об аресте будут принимать они. Но я не стал бы с этим спешить. У нас есть основания подозревать, что этот Никитин-Погодин замешан по крайней мере в трех преступлениях. И это предложение необходимо проверить.

– О каких преступлениях вы говорите?

Турецкий улыбнулся.

– Извините, Илья Наумович, но эта информация не связана с выполнением вашего заказа.

– Не настаиваю на ответе. Я уважаю чужие принципы. Кажется, никогда в жизни я не оказывался в таком положении. Но в любом случае я глубоко удовлетворен вашей работой. И готов выплатить вам оставшиеся пятьдесят процентов.

– Даже если контракт не реализуется? – спросил Денис.

– Репутация Народного банка дороже денег. Это, если хотите, национальное достояние… – Дорофеев поднялся. – Кстати, вы получили официальное уведомление о смерти Никитина?

– Нет, – ответил Денис. – Мы можем его получить. Но запрос должен исходить от официального учреждения.

– Запросите официально. И немедленно меня известите.

– Я позвоню вам завтра, – сказал Денис.

– Ни в коем случае, – возразил Дорофеев. – Вы забыли о «жучке» в моем кабинете. Откровенно говоря, от этих «жучков» я уже устал. Очень трудно работать, когда знаешь, что каждое твое слово слушают.

– Минутку! – Денис вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с небольшой черной коробкой. – Это глушилка. Она не забивает сигнал, а ослабляет его. И создается впечатление, что иссякает источник питания. Вы сегодня будете у себя в банке?

– Да, у меня много работы.

– Когда войдете в кабинет, нажмите эту кнопку. И сдвиньте этот рычаг вниз – наполовину. А перед тем как уйти, позвоните мне сюда, в «Глорию». И скажите примерно такую фразу: «Прошу приехать ко мне завтра в девять утра. У меня чрезвычайная информация о деле Никитина…» После этого сдвиньте рычажок вниз – до конца. «Жучок» отключится.

Дорофеев недоверчиво повертел в руках коробку.

– Рычаг – понятно. А для чего эта фраза?

– Потом объясню…

Денис проводил банкира до выхода. Вернувшись, спросил:

– Мы не слишком много ему рассказали?

Турецкий успокоил:

– Не намного больше, чем он нам. Ты понял, что больше всего его волновало, когда он приехал? Гусак. Правда ли, что его взяли, и что он успел рассказать.

– А мне показалось, что для него очень важно получить официальное свидетельство о смерти Никитина. Его «кстати» звучало очень выразительно. Хоть он и старался это скрыть.

– Может быть, ты и прав.

– Зачем ему это свидетельство?

– Пока не знаю. Мы многого еще не знаем.

Подал зуммер один из телефонных аппаратов. Денис схватил трубку:

– Слушаю!… Понял. Точно? Едем! – Объяснил Турецкому: – Дорофеев направляется к «Космосу». Быстрей, дядя Саша, нам нужно успеть раньше его!

Черта с два бы они успели, если бы Денис сунулся, как хотел, на проспект Мира, забитый в этот час нескончаемым потоком машин. Но Турецкий вовремя приказал ему остановиться: сел на его место, и юркий «фиат» проскочил к гостинице «Космос» хорошо знакомыми ему переулками и проездами, о существовании которых новоиспеченный москвич Грязнов-младший и не подозревал.

Машину они оставили на темной улице позади гостиницы возле невзрачного «рафика», стоявшего с погашенными огнями. На условный стук Дениса дверца «рафика» открылась, они оказались в салоне с плотно зашторенными окнами и сложным радиопультом с мигающими лампочками на панели. Водитель дремал на переднем сиденье, а над пультом склонился молодой парень в наушниках. На вопросительный взгляд Дениса он сдвинул наушники на шею и сказал:

– Пока ничего. Только телевизор работает.

– Отстройся получше.

– Да уж лучше некуда…

Он прибавил звук. Несколько минут из динамика звучала какая-то реклама, потом она оборвалась на полуслове и стал отчетливо слышен стук в дверь, затем голос Никитина:

– Войдите! Илья Наумович? Почему вы пришли сюда? Почему без звонка? Что случилось?

– Приходил Бурбон. Требует перевести ваш вклад на счет «Восхода». Я в безвыходном положении. Он знает, что моя семья в Афинах.

– Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.

– Он убьет меня!

– Не успеет…

* * *

«– Агентство „Глория“? Дениса Грязнова, пожалуйста. Это генеральный директор Народного банка Дорофеев… На задании? Передайте, что я жду его завтра у себя в девять утра. У меня очень важная информация о деле Никитина. Да, завтра, ровно в девять».

Начальник службы безопасности Народного банка Анатолий Андреевич Пономарев до отказа прибавил звук на своем магнитофоне, но слышнее не стало. Стук положенной на рычаги трубки донесся уже издалека, а потом и вовсе все стихло. Что за черт? Динамик испортился? Не может быть. Машина надежная – «Панасоник», ни разу не подводила. Пономарев потряс магнитофон, промотал назад пленку. Нет, все нормально. Батарейка в «жучке» села? Как такое могло случиться? Недавно новый «жучок» поставил. Чертовы япошки! Тоже научились халтурить. Ничего не поделаешь, придется менять. И сегодня же. «Очень важная информация о деле Никитина…» Ее нельзя упустить.

Пономарев спустился в комнату охраны. Из полутора десятков мониторов, соединенных с видеокамерами в кабинетах и операционных залах банка, светились только два: в аналитическом отделе у Глузмана и в приемной генерального директора. В приемной вообще происходило что-то необычное: толпилось человек семь или восемь с бокалами в руках, громко разговаривали, смеялись, подливали в бокалы шампанское из стоящих на столе референта бутылок. Народ был в основном молодой, только трое – ровесники Дорофеева или чуть постарше. Пономарев обратил внимание, что серый костюм на одном из них сидит как-то странно – не то чтобы мешковато, но как бы чужеродно, как всегда сидит штатская одежда на привыкших к мундирам кадровых офицерах.

– Что там происходит? – спросил Пономарев у охранника.

Тот объяснил:

– Сделку какую-то обмывают. Они приехали минут сорок назад, шеф сам вышел их встретить. Шампанское с собой привезли…

Камера была установлена в одном из верхних углов приемной, лица не мониторе были мелкими, но одного из гостей Дорофеева Пономарев все же узнал – высокого, рыжего, в джинсе. Это был директор детективного агентства «Глория», в последние дни он несколько раз приезжал в банк, однажды при входе наткнулся на Пономарева и показал ему свое удостоверение.

«Какую, интересно, сделку может отмечать Дорофеев с директором этой „Глории“?» – подумал Пономарев.

Дорофеев между тем поставил свой бокал на поднос и вошел в кабинет. Включил свет – экран монитора оживился. Дорофеев нажал кнопку селекторной связи кабинета с комнатой охраны, распорядился:

– Принесите мне дубликаты ключей от приемной и кабинета, я свои забыл дома.

– Несу, Илья Наумович!

Охранник поспешно снял со связки два ключа и вышел из комнаты. Экран кабинета погас – Дорофеев почему-то выключил видеокамеру. Пономарев увидел, как в приемную вошел охранник, отдал ключи директору банка и вернулся к пультам. Начальник службы безопасности еще понаблюдал за происходящим в приемной, потом поднялся в свой кабинет. Нужно было дождаться, пока все уйдут. Бутылки на подносе уже были пустыми, так что до окончания приема было недалеко. Разве что пошлют за новыми. Но это вряд ли, Дорофеев не любил шумных сборищ, а если участвовал в них, то лишь в интересах дела.

Пономарев не ошибся. Минут через десять послышались голоса и смех в коридоре, звяканье ключа в замке приемной. Шум стих. Пономарев вышел из кабинета, подергал ручку двери приемной. Заперто. Значит, Дорофеев ушел с гостями. Это удачно. Он надеялся, что по нередкой для него рассеянности Дорофеев забыл включить камеру в кабинете. Так и оказалось. Тоже удачно, есть повод, не вызывая никаких подозрений охраны, войти в кабинет генерального директора. Но ключей от кабинета и приемной в связке не было.

– Он не занес, – объяснил охранник. – Забыл, наверное.

Пономарев нахмурился.

– А как же уборщица завтра войдет?

– А я-то при чем? – ответил охранник. – Не бежать же мне за ним следом.

Черт! Досадно. Очень досадно. Пономарев обругал себя за то, что не сделал дубликаты ключей. Но кто мог предвидеть такой случай? Ни разу еще Дорофеев не забывал свои ключи дома. И надо же, чтобы именно сегодня это случилось. Был только один выход: послать шофера к секретарше Дорофеева, у нее был еще один комплект ключей. Жила она неподалеку – возле «Тургеневской». «Так придется и сделать», – решил Пономарев и пошел к выходу из комнаты охраны.

Все это время охранник не слишком внимательно, вполглаза, следил за тем, что происходило в приемной. После вчерашнего ночного дежурства он не выспался, днем полаялся с женой, упрекнувшей, что он даже мусорное ведро не может вынести на помойку, впереди была бесконечная ночь, и он мечтал, чтобы поскорей убрался из банка этот хмурый сыч Пономарев, и тогда можно будет вздремнуть, устроившись в мягком кресле. Но при этом он ощущал какое-то служебное беспокойство, ему показалось, что из приемной генерального директора вышло меньше людей, чем там было. Хотел было поделиться этим своим странным ощущением с начальником службы безопасности, но вид у того был такой мрачный и раздраженный, что охранник подумал: «Еще обложит».

И промолчал.

А между тем он был прав. Когда гости Дорофеева – а это были специально вызванные сотрудники «Глории» – в сопровождении генерального директора банка шумно вываливались из его приемной, Денис Грязнов, Турецкий и майор Олег Софронов, облачившийся ради такого случая в серый выходной костюм, прошли в темный кабинет Дорофеева и расположились там на стульях у стены, по обе стороны от двери.

Сквозь неплотно задернутые гардины на окнах в кабинет проникал рассеянный свет фонарей с Бульварного кольца, стекла приглушали шум проезжавших внизу машин, бой старинных напольных часов казался оглушительно громким.

Пробило девять, потом прошло еще полчаса. Нестерпимо хотелось курить, но об этом нечего было и думать.

Десять. Половина одиннадцатого. Олег Софронов хотел уже высказать все, что он об этой идиотской затее думает, как тут в приемной вдруг звякнул замок. Затем второй – в дверях дорофеевского кабинета. Дверь открылась. Какой-то человек, не зажигая света, прошел к письменному столу генерального директора и взял трубку его прямого телефона.

Турецкий щелкнул выключателем. Вспыхнула люстра. Человек, стоящий у стола с телефонной трубкой, в которой уже была свинчена крышка микрофона, испуганно оглянулся.

Но это был не Пономарев.

Это был начальник аналитического отдела Народного банка Борис Глузман.

Из объяснения гр-на Глузмана Б. Г., 1967 г. р., прож. в г. Москва, Черемушкинская ул., 34, кв. 125:

"Вопрос. Вы были задержаны сотрудником МУРа майором милиции Софроновым в кабинете генерального директора Народного банка в тот момент, когда пытались заменить в телефоне директора банка подслушивающее устройство. С какой целью вы это делали?

Ответ. Мне приказали.

Вопрос. Кто?

Ответ. Мой бывший сослуживец, начальник отдела компьютерного обеспечения внешнеторговой ассоциации «Восход» Артур Блохин. Он позвонил мне на работу и сказал, что это нужно срочно сделать.

Вопрос. Где вы взяли «жучок», который хотели поставить в телефон Дорофеева?

Ответ. Мне его привез какой-то молодой человек.

Вопрос. Кто этот человек?

Ответ. Я не знаю, как его зовут. Знаю только, что он работает в охране ассоциации «Восход». Во время моей работы там я его несколько раз видел и запомнил в лицо. У него чуть искривлен нос, как у боксера, поэтому я его и запомнил.

Вопрос. Он принес вам «жучок» в банк?

Ответ. Нет. Он позвонил мне из автомата, я вышел, и он передал мне «жучок».

Вопрос. Расскажите о своей работе в ассоциации «Восход». Как вы туда попали?

Ответ. После окончания финансово-экономического института меня направили в Центробанк. Работа мне не нравилась. Я специализировался в вычислительной технике, а там была сплошная бухгалтерия. И платили мало. Однажды в компании я встретился с Артуром Блохиным. Мы с ним были знакомы еще по институту, он учился на два курса старше, раза три мы вместе ходили в турпоходы. Он расспросил меня о моих делах и сказал, что попробует мне помочь. Через несколько дней позвонил и пригласил на собеседование в фирму «Восход». Потом меня направили на стажировку в русско-американский институт и назначили замом Блохина.

Вопрос. Кто с вами беседовал при поступлении в «Восход»?

Ответ. Только один человек. Консультант или завкадрами, не знаю, он не назвался. Очень неприятный тип. Хмурый, с тяжелым взглядом, небольшой шрам на щеке, на левой. Он там едва ли не главный. Я заключил это по тому, как с ним держался Артур Блохин. Как с очень большим начальством. И мне даже показалось, что он его боится. Потом я несколько раз случайно видел, как он въезжает во двор. На «лендровере». И две машины с охраной – одна впереди, другая сзади.

Вопрос. О чем он с вами разговаривал?

Ответ. Спрашивал о родителях, о семье. Еще интересовался, не знаю ли талантливых ребят, с которыми учился или работал. Я назвал ему несколько человек. Потом случайно узнал, что некоторые из них получили очень хорошую работу – в «Менатепе», в «Московской недвижимости», в других крупных фирмах.

Вопрос. Сколько времени вы работали в ассоциации «Восход»?

Ответ. Около года. Потом Блохин сказал мне, что Народному банку нужен начальник аналитического отдела и они согласны меня взять. Зарплата там была в полтора раза больше плюс премии. Я согласился.

Вопрос. Ставились ли вам какие-нибудь условия, когда предлагали эту работу?

Ответ. Нет.

Вопрос. Гражданин Глузман, я советую вам откровенно отвечать на все вопросы. Это в ваших интересах. Какие условия вам были поставлены?

Ответ. Артур сказал, что я должен буду каждый месяц составлять и передавать ему сводный отчет о деятельности Народного банка. А в случае, если узнаю о какой-нибудь очень крупной сделке, то сообщать ему об этом немедленно.

Вопрос. И вы согласились?

Ответ. Мне ничего не оставалось. Я понял, что иначе вообще останусь без работы. А к тому времени у меня родился сын, жена не работала, мне нужно было заботиться о семье.

Вопрос. И вы делали такие отчеты?

Ответ. Да, регулярно.

Вопрос. Какие еще поручения вы выполняли?

Ответ. Однажды, это было около трех лет назад, Артур приказал мен сделать слепки ключей от кабинета и приемной Дорофеева. Сказал, что эта работа будет отдельно оплачена. Он дал мне какую-то массу вроде пластилина и рассказал, как ею пользоваться. Я сделал. Это было не очень сложно. Я часто задерживаюсь на работе. Однажды, когда сдавал ключи, охранник вышел и я сделал слепки. А потом передал их Артуру. Через несколько дней он принес ключи, а вместе с ними передал «жучок» и объяснил, как его поставить в телефон Дорофеева. Когда Дорофеев уходит, то часто забывает включить видеокамеру в своем кабинете. Я этим воспользовался и поставил «жучок». После этого менял его – примерно раз в полгода. А сегодня вдруг приказали поставить новый, хотя прежний не проработал и двух месяцев.

Вопрос. Сколько вам платили за это?

Ответ. Когда как. Обычно по пятьсот долларов в месяц. Иногда, если информация была очень важной, по тысяче.

Вопрос. Какую важную информацию вы передавали Блохину в последнее время?

Ответ. О заинтересованности Дорофеева концерном «Норильский никель».

Вопрос. Почему вы решили, что эта информация очень важная?

Ответ. Мне заплатили за нее необычно много – полторы тысячи долларов.

Вопрос. Люди, которые по вашей рекомендации получили работу в крупных банках и фирмах, тоже передавали информацию в «Восход»?

Ответ. Не могу это с уверенностью утверждать, но думаю, что да…"

Из журнала «Коммерсантъ»:

«Падение стоимости акций концерна „Норильский никель“ на минувшей неделе превзошло все самые пессимистические прогнозы. Если эта тенденция сохранится и впредь, в недалеком будущем цена этих акций сравняется с ценой бумаги, на которой они отпечатаны…»