Бывший начальник Московского уголовного розыска, а с недавнего времени ведущий специалист Совета Безопасности Российской Федерации Юрий Иванович Федоров стоял у окна своего кабинета на одиннадцатом этаже «Белого дома» на Краснопресненской набережной. Стоял и смотрел на обширную панораму Москвы-реки, гостиницы «Украина», Нового Арбата и уходящего куда-то вдаль Кутузовского проспекта. Лицо его было спокойным, но выражало, как довольно часто в последнее время, один и тот же вопрос: что я тут делаю?
Как и всякий вопрос, он имел несколько вариантов ответа – в зависимости от склонности самого вопрошающего упрощать или усложнять свою жизнь. Ответ самый точный и вместе с тем самый дурацкий был такой: стою у окна и смотрю на Москву, чисто машинально отмечая при этом, что всего три года назад вон там, возле «Украины», стояли танки и прямой наводкой шмаляли по этому самому «Белому дому» и, в частности, как раз по тому окну, возле которого я стою. В нынешний мой кабинет ни один из снарядов тогда не попал, целили ниже, но гореть горело. И хотя здание потом старательно отремонтировали турки, в кабинете все же сохранился не запах гари, а как бы ощущение ее – ощущение, конечно, чисто умозрительное, но все же достаточно явственное. Странное свойство человеческой психики: если знаешь, что в каком-то месте что-то горело, обязательно эту гарь и почувствуешь.
А зря все-таки танки убрали. Надо было оставить один. Пусть бы стоял, как стоят «тридцатьчетверки» и дивизионные пушки «ЗИС-3» на полях былых сражений второй мировой войны. На память. И в назидание – и тем и этим. Всем.
Второй вариант ответа на вопрос: «Что я тут делаю?», – был так же прост и вполне обыден: стою и жду, когда приедут опальный «важняк» Турецкий и заместитель генерального прокурора Костя Меркулов. Костя еще утром позвонил и поинтересовался, не сможет ли уважаемый сотрудник Совета Безопасности уделить им минут сорок своего драгоценного времени. Ну отчего же не уделить? Это раньше, когда он пахал в МУРе, выкроить сорок минут было проблемой. А теперь? – да хоть два часа. Потому что раньше его время рвали на минуты живые люди с их кровоточащими – и часто буквально, а не в переносном смысле – проблемами, а теперь что – бумаги. А бумаги могут и подождать. Недаром сказано: бумага все стерпит.
Он ждал Турецкого и Меркулова, радовался встрече со старыми товарищами, которых сто лет не видел, но к радости примешивалась и горечь: ничем он не сможет помочь Саше Турецкому и Косте Меркулову. Последний наверняка решил поспособствовать другу. Докладная Турецкого, которую он накатал на имя Президента и секретаря Совета Безопасности после того, как умудрился со свойственной ему прямолинейностью сорвать международный симпозиум в Гармише, пришла в официальной почте от генерального прокурора в секретариат Совета Безопасности. Загодя предупрежденный Меркуловым, Федоров выловил ее из потока входящих, приделал, как смог, ноги, и теперь она лежала, дожидаясь своей очереди, в папке важной – но, к сожалению, важности не первостепенной – информации. А в другую папку – с информацией сверхсрочной и сверхважной – определить ее было нельзя. Не по чину. Хотя по личному мнению Федорова эта докладная была куда важней многих других бумаг. Но к этим, другим бумагам ноги приделали люди покрупней калибром.
Будь на то воля Федорова, он без раздумий дал бы ход докладной Турецкого. Идея создания международного антимафиозного и антитеррористического центра – особенно в редакции Турецкого – была, конечно, авантюрной. Но авантюра это или не авантюра – она была связана с конкретным делом. А любая идея при соприкосновении с жизнью сама себя выправляет, корректирует и либо отторгается логикой дела, либо укореняется в нем. Необычно все это, конечно, непредсказуемо. А то, что происходит вокруг, – предсказуемо? Кто-нибудь мог все это предсказать еще хотя бы лет пять назад? Где они сейчас, эти высоколобые пророки и их идеи, кто о них помнит? Все расставила по своим местам жизнь. Не по тем местам, как хотелось бы. Но бывает ли иначе?
Так оно все и движется: хотели как лучше, а получилось как всегда.
Высокий, плотный, подтянутый, в прекрасном темно-сером костюме, с чисто выбритым, холеным лицом, на котором не осталось уже и следа милицейской землистости от бессонных ночей и бессчетного количества выкуриваемых сигарет, один из ведущих сотрудников Совета Безопасности Федоров стоял у окна и с высоты полета речной чайки смотрел на Москву. Внизу все было в полном порядке: люди, машины, дома. И обшарпанных стен не видно, и грязи на тротуарах, и рвани на людях. Нищих не видно, голодных, грязных детей, чистеньких старушек, стоящих у булочной со стыдливо протянутой за подаянием рукой. Ничего не видно. С такой высоты.
Кого угодно могла обмануть эта благостность, но только не Федорова. Уж кто-кто, а он даже с высоты «Белого дома» отчетливо видел все жизненные пласты – так опытный врач видит на снимках томографа каждую спайку и раковые метастазы мозга. Он знал Москву во всех ее пластах и разрезах. С тротуаров и перекрестков – глазами обычного постового, из окна патрульной «ментовки» – глазами старшины-водителя, из летящей на происшествие с сиренами и мигалками оперативки – глазами лейтенанта. К пятидесяти четырем годам он дослужился до генерал-майора милиции и так, наверное, и просидел бы в МУРе или в ГУВД Москвы до пенсии или инфаркта, но тут вдруг после двух туров президентских выборов все забурлило, пошла кадровая чехарда и в результате каких-то сложных многоходовых комбинаций он очутился, совершенно неожиданно для себя, в этом светлом безликом кабинете на одиннадцатом этаже «Белого дома». Он вполне отдавал себе отчет в том, что причиной его возвышения на этот этаж были не его заслуги перед возлюбленным отечеством, а просто так случилось, что силы противоборствующих сторон оказались равновеликими, и ситуацию могло разрешить лишь приглашение человека со стороны.
Вот он– то таким и был. И если на первых порах у него и были надежды приложить силы и немалый жизненный опыт к крупным, имеющим значение для судьбы всей страны делам, то довольно скоро от них не осталось и следа. Так же вдруг, как и началось, бурление стихло, кому не повезло -тех съели (и добро бы врагов, а то ведь друзей, ближайших союзников, вот что обидно), остальные притихли, как волки в лежке, переваривающие добычу. Грызня за посты и близость, как говорят блатари, к хлеборезке не ослабла, но как бы ушла в подполье, чтобы, когда придет срок, вновь выплеснуться на поверхность жизни шумными разоблачениями и скандалами.
И именно потому, что бывший начальник МУРа был ничей, он и оказался в странном вакууме, от которого у него словно бы закладывало уши. На закрепленной за ним машине с персональным шофером он аккуратно, к девяти, приезжал на работу, отсиживал на совещаниях и заседаниях, готовил справки, отчеты, аналитические записки, которых, похоже, никто не читал. Его советов не спрашивали, а когда он сам с ними высовывался, слушали вполуха, как взрослые, занятые важными делами люди слушают восторженно-наивного подростка. И когда Федоров вполне отчетливо это понял, он и спросил себя: а что я, собственно, здесь делаю?
Вот и сейчас от первых двух примитивных ответов на этот вопрос он невольно перешел к главному, глубинному его смыслу.
В этом состоянии тяжелой задумчивости и застали его Турецкий и Меркулов. На обычный, последовавший после взаимных приветствий вопрос Кости: «Как жизнь?» – Федоров искренне и вполне серьезно ответил:
– Жить стало удобнее, но противнее.
Меркулов сразу врубился в его настроение.
– Вон оно, значит, как? А мы-то радовались: наконец-то национальная безопасность России в надежных руках. Ну и что из себя представляют эти высшие этажи власти? При ближайшем рассмотрении?
– Высшие – не знаю. Могу только догадываться. А одиннадцатый – коммунальная кухня. Только в суп соседу здесь подсыпают не соль.
– А что? – заинтересовался Турецкий.
– Мышьяк. Ничем не могу тебя, Саша, порадовать, – продолжал Федоров, у которого никогда не было привычки ни сплетничать о начальстве, ни перекладывать на чужие плечи свои проблемы. – Лежит твоя бумага. А когда до нее руки дойдут – один Господь Бог знает.
– Какая бумага? – не понял Турецкий.
– Докладная. О международном антимафиозном центре.
Реакция Турецкого удивила Федорова.
– А-а! Пусть лежит. Я и думать о ней забыл.
– С чем же вы пришли? Неужели просто навестить старого товарища?
– Хотелось бы, Юра, соврать, – признался Меркулов, – но совесть не позволяет. Жизнь сейчас такая, что старых товарищей навещают разве что в больницах. С делом мы пришли. И если я все правильно оценил – с очень серьезным. – Он кивнул Турецкому: – Излагай!
– Но может быть, Юрий Иванович захочет прочитать документы?
– Не захочет, – ответил вместо Меркулова Федоров. – Бумагой что угодно обосновать можно, она хитроумие терпит. А живое слово – это живое слово. Можно, конечно, и тут лапшу на уши вешать, но все же не так это просто. Давай рассказывай.
– Но с одним условием, – согласился Турецкий. – Ты будешь слушать меня не как Федоров. Согласен.
– А как кто?
– Как Сам.
– Тогда мне нужно выяснить, как ты проник в мой кабинет.
– Ладно, не как Сам. А как полу-Сам. Есть такой?
– Допустим, есть.
– Вот так и слушай.
Меркулов все нынешнее утро читал расшифровки переговоров, доклады «наружки», факсы из Штатов и Германии и другие бумаги, от которых уже распухла пластмассовая папка с фирменным тиснением «Глории», дотошно расспрашивал о деталях, пытаясь вникнуть в самое существо этого необычного дела. Но теперь, слушая Турецкого в этом безликом кабинете на одиннадцатом этаже «Белого дома», досадливо поморщился и недовольно покачивал своей большой, заметно поседевшей за последний год головой. Не то говорил его друг и ученик Турецкий. Не то. Вернее, не так. Мало сделать хорошую работу – нужно уметь ее и подать. Или – уж коли мы живем в условиях рыночной экономики – продать. А если работа еще не сделана до конца, как это расследование, в котором белых пятен больше, чем закрашенных, продать ее – это вообще искусство. Не обладал такими талантами Турецкий. Не дано. А может, и не надо ему это уметь? Ему другое дано. А умение продавать – это другая профессия.
Об этом, вероятно, думал и Федоров. За много лет совместной работы МУРа и Генпрокуратуры Меркулов давно убедился в умении Федорова с ходу схватывать суть проблемы и давать ей точную оценку. Но теперь Федоров слушал Турецкого как-то рассеянно. В какой-то момент Турецкий даже прервал свой рассказ и довольно резко спросил:
– То, что я рассказываю, не кажется тебе важным?
– Ну почему, – благодушно, с барской ленцой отозвался Федоров. – Продолжай, Саша, продолжай. Я тебя очень внимательно слушаю.
И первый вопрос, который он задал, когда Турецкий наконец умолк, подтвердил это.
– Опровержение об открытии в ЮАР богатых месторождений никеля было опубликовано?
– Пять дней назад. В английском «Экономисте».
– Как это сказалось на котировке норильского концерна?
– Очень незначительно. Проблемы Норильска сейчас не вовне, а в самом городе, – объяснил Турецкий.
– Понятно, – кивнул Федоров, и в его взгляде опять появилась некая рассеянность и снисходительная ленца. – И что же, по-твоему, нужно сделать?
К ответу на этот вопрос Турецкий был, как казалось ему, очень хорошо подготовлен.
– Первое. Погасить задолженность норильчанам по зарплате. Всем. До последней копейки. И не просто погасить, но и выяснить, кто и куда замотал в Красноярске выделенные Минфином для Норильска деньги. Они были выделены, мы узнавали. И с треском, с сообщением в печати снять с работы за это главу красноярской администрации. Это будет не акт мести, а восстановление справедливости. В Норильске это оценят. Второе. Найти вместо «Востока-5» другой ледокол или полуледокол и немедленно задействовать его на проводку караванов с продовольствием для Норильска. Не найдется свободного в наших пароходствах, зафрахтовать в Финляндии или Швеции. И тоже опубликовать это в газетах и сообщить по телевидению. В Норильске должны знать, что зимой они не будут покупать сахар по цене золотого песка и пить «Ликер розовый». И третье. После всего этого в Норильск должна вылететь правительственная делегация и провести переговоры с объединенным забастовочным комитетом. Причем возглавлять делегацию должен не меньше чем вице-премьер или сам премьер.
Федоров усмехнулся:
– Ну сказал! По-твоему, этот забастовочный комитет – «большая cемерка»? Или руководство Международного валютного фонда?
– Сейчас он важней, чем «cемерка» и МВФ, вместе взятые, – возразил Турецкий. – То, что мы получаем от МВФ, – гроши. А в Норильске мы потеряем сотни миллиардов долларов. Мы потеряем контроль над всей никелевой промышленностью. Чтобы этого избежать, нужно немедленно остановить падение котировки акций «Норильского никеля» и поднять их цену насколько это сейчас возможно. А потом уж думать, что делать дальше.
Какое– то время на лице Федорова отражалась напряженная работа мысли, а затем оно вновь приняло лениво-отсутствующее выражение.
– Ну что я могу сказать? Вы правы, Александр Борисович. Да, правы. И что особенно приятно – ваше неравнодушие. Даже, я бы сказал, страстность. К проблемам нашей многострадальной России. Приятно видеть это в сравнительно еще молодом человеке. Очень приятно. Не так ли? – обратился он к Меркулову.
– Совершенно с вами согласен, – подтвердил Меркулов. – Высшая государственная задача сегодня – не только экономика, но и воспитание нового поколения людей. Преданных Родине. Готовых самоотверженно трудиться ради ее процветания.
– Вот именно, вот именно, – удовлетворенно подтвердил Федоров.
– А если конкретнее? – хмуро поинтересовался Турецкий.
– Приземленный вы все-таки, Александр Борисович, человек. Нет в вас высокого полета мысли. Ладно. Конкретнее так конкретнее. Задолженность по зарплате нужно конечно же погасить. А вот снять за это с работы главу красноярской администрации не так просто. Для этого нужен указ Президента. Красноярский край, между прочим, дал на выборах больше сорока процентов нам и лишь семнадцать – Зюганову. Как его после этого снять? Теперь насчет ледокола. Можно, конечно, найти. В том же Мурманском пароходстве. Или в Архангельском. Или даже зафрахтовать. Но представляете, Александр Борисович, сколько действий для этого мне нужно совершить? Уму непостижимо! Для начала оторвать задницу от кресла, снять трубку, набрать номер. Вызвать одного человека, второго. Попасть на прием к третьему. Потом контролировать ситуацию. При этом отвечать за все этапы. А зачем мне все это нужно?
– По-моему, я попал не в «Белый дом», а в самый что ни на есть желтый, – констатировал Турецкий. – Ты это серьезно, Юра?
К удивлению Турецкого, Федоров и Меркулов дружно от всей души расхохотались.
Федоров объяснил:
– Ты же хотел, чтобы я слушал тебя, как Сам или, верней, полу-Сам. Вот я так и слушал. И так же реагировал на твой рассказ.
– Как же можно пробить такого человека? Крупнокалиберным пулеметом?
– Разреши теперь мне попробовать, – предложил Меркулов. – Постараюсь обойтись без пулемета. – Он повернулся к Федорову: – Президентские выборы двухтысячного года, как я понимаю, Самого не волнуют?
– С какой стати? Новый срок ему не светит. По конституции. Даже если бы и захотел.
– А предстоящие вскорости выборы губернаторов волнуют?
– Безусловно.
– Понравится ли Президенту и его команде, если «красный пояс» распространится от Тамбова, Курска или Краснодара на всю Россию?
– Твердо говорю: нет.
– А так оно и будет, если предложения нашего друга Саши Турецкого не будут реализованы в самом срочном порядке. Норильский забастовочный комитет ведет переговоры о совместных акциях протеста и даже гражданского неповиновения с Воркутой, Кузбассом, Орско-Халиловским комбинатом, комбинатами «Североникель» и «Печенга-никель» на Кольском полуострове, с тульскими шахтерами и шахтерами подмосковного угольного бассейна. И переговоры, кстати, успешные. Если начнется бессрочная забастовка и в этих условиях пройдут выборы, есть сомнения в том, кто победит?
– Нет, – согласился Федоров.
– Нужен Президенту Совет Федерации красный, как знамя КПРФ Зюганова? Понравится он ему?
– Примерно как красная тряпка нравится быку на корриде.
– А чем обычно кончаются корриды?
– Понял, как нужно разговаривать в этом доме? – спросил Федоров у Турецкого.
– И это еще не все, – предупредил Меркулов. – Если всеобщая забастовка состоится, главным лозунгом будет не погашение долгов по зарплате, а отставка правительства. Не премьера – всего правительства. Так кто сейчас главней – руководство Международного валютного фонда или норильский забастовочный комитет?
– Убедили, – кивнул Федоров. – Это уже конкретные аргументы, а не абстрактные рассуждения о судьбе российской никелевой промышленности.
Турецкий лишь пожал плечами.
– Непостижимая логика. Какая-то шизофреническая. Живые миллиарды долларов – абстракция, а сиюминутная политическая игра – конкретность?
– Вот именно, – серьезно подтвердил Федоров. – Политика – как наука. Вот яблоко: красное или зеленое, вкусное или не очень. Конкретное. Вот оно падает с дерева. Проявляется второе свойство, общее не только для яблока, но и для всех предметов: вес. А скорость падения определяется законом всемирного тяготения. И что важней для науки – вкус яблока или закон Ньютона? А какими категориями оперирует экономика? Удельным весом никеля? Цветом нефти?
– Чушь все это! – бросил Турецкий. – Научные выводы бесспорны и всегда поддаются проверке. В отличие от политических решений.
– Тогда уподобь политику игре в карты. А получишь то же самое. Конкретная цель – деньги. А выиграть можно, только если знаешь значение всех этих шестерок, королей и тузов. Игра, конечно, бывает честная и с передергиванием. Это зависит от того, кто играет.
– И кто же сейчас сидит за карточным столом и разыгрывает судьбу России?
– Разные люди. К сожалению, очень разные. И шулеры среди них тоже не редкость. Но это ты и без меня знаешь. Давай твои бумаги. Изучу. Я должен быть готов к любым вопросам. А их немало.
– Информация в основном неофициальная, – предупредил Турецкий, передавая папку Федорову. – Собрано агентством «Глория». МУР тоже руку приложил.
– Разве дело не возбуждено и не принято к производству Генеральной прокуратурой? – спросил Федоров.
– Пока нет. Я узнал обо всем только сегодня утром, – объяснил Меркулов. – И по-моему, у нас сейчас нет оснований для возбуждения уголовного производства. Взрывом на полуледоколе «Восток-5» занимается Мурманская прокуратура, убийством Кузнецова – Московская, убийством Гармаша – Тверская. Остается афера с «Трейдинг интернэшнл». Но информация из Франкфурта оперативная. Ситуация типичная для нашего времени. Чтобы возбудить уголовное дело по факту финансовых махинаций в Народном банке, необходимо провести проверку всей его деятельности. А по закону мы не имеем права провести эту проверку, не возбудив уголовного дела. Так что… Появятся веские основания – сразу же возбудим дело и поручим его опытному следователю. Подберем кого-нибудь.
– Для чего подбирать? – удивился Федоров. – Турецкому и поручи.
– Он в отпуске. И отозвать его я не имею права. Приказ подписан генеральным прокурором.
– И я во всей этой истории уже лицо заинтересованное, – подтвердил Турецкий. – Моя роль ясная: собирать факты – основания для начала расследования. Доследственные материалы. А дело это нужно будет отдать Аркаше Косенкову. Парень молодой, цепкий, уже «важняк». Справится. Помогу ему, конечно, всем, чем смогу. Мы с ним на расследовании убийства профессора Осмоловского неплохо сработались, помните? – См. роман Ф. Незнанского «Кто стреляет последним» (М., 1996).»
– Не получится, – возразил Меркулов. – Косенков занят. Высшее руководство страны обязало Генеральную прокуратуру расследовать обстоятельства возникновения войны в Чечне и выявить виновных в этом, Косенков этим делом и занимается.
– Ты поручил это молодому следователю? – изумился Федоров. – Костя, да ты в своем уме?
– Да, поручил. И он неплохо справляется. Выполняет все предусмотренные Уголовным и Уголовно-процессуальным кодексами действия.
– Какие же?
– Ну, например, подготовил ключевые вопросы и вызвал повестками для допроса в качестве свидетелей ряд должностных лиц. В их числе Президента Российской Федерации, председателя кабинета министров, секретаря Совета Безопасности и некоторых других.
От изумления Федоров даже рот сначала раскрыл, а потом уж раскатисто, от души расхохотался.
– Я не могу! И они, конечно, тут же примчались и выстроились в очередь к следователю Косенкову? Размахивая повестками? И скандаля: «Извините, Виктор Степанович, но вас тут не стояло!» – «Нет, это вы извините, Борис Николаевич, меня тут именно стояло!» Это же сюжет для «Кукол»!
– Нет, они не приехали, – невозмутимо возразил Меркулов. – В связи с этим следователь Косенков намерен направить им новые повестки с предупреждением, что в случае повторной неявки без уважительных причин они будут подвергнуты принудительному приводу. Таково требование Уголовно-процессуального кодекса.
Федоров только развел руками.
– Ну знаешь! Это не просто бюрократия, а какая-то изощренная салтыково-щедринская. Прямо город Глупов!
– А поручить нам чеченское дело и не дать никаких возможностей расследовать его по существу – это, по-твоему, что? – перешел в наступление Меркулов. – Демагогия – вот что! А бюрократия – вполне законное средство борьбы с демагогией. И вполне морально оправданное.
– Ну дела… Ладно, работайте. Со своей стороны сделаю все возможное. Только вот что, – предупредил Федоров, – с этим Дорофеевым действуйте предельно осторожно. Если станет известно, что вы под него копаете, ваше расследование прикроют в ту же самую минуту. Его прочат в вице-премьеры. Будет курировать в правительстве экономический комплекс вопросов.
Турецкий возмутился:
– Но он же вор!
– А ты его поймал?
– Поймаю.
– Поймаешь, тогда и будешь говорить. Это не первый вор в российском правительстве, начиная с царя Гороха. И сомневаюсь, что последний.
– Он не будет вице-премьером, – решительно заявил Турецкий. – Во всяком случае, я сделаю для этого все, что в моих силах.
– Нелишняя оговорка, – одобрил Федоров. – Вот именно: все, что в твоих силах. А многое ли в твоих силах? Что ж, желаю успеха.
Из окна меркуловской «Волги» Турецкий оглянулся на «Белый дом», рафинадным брусом торчавший над пыльной летней Москвой. Хмуро заметил, обращаясь к Меркулову:
– В августе девяносто первого мы с тобой были внутри этого дома. В октябре девяносто третьего – снаружи. Но если заварушка возникнет еще раз, я буду сидеть дома и наблюдать за всем по телевизору.
– Кончай трепаться, – миролюбиво отозвался Костя. – А то я тебя не знаю. Усидишь ты у телевизора!
– А ты?
– Да и я, наверное, тоже… Куда тебя подбросить?
– В МУР. Есть еще одно срочное дело.
– Какое?
– Бурбон…
* * *
Не давался Турецкому этот орешек. Не раскалывался. Хоть лопни. И главное – материала-то было навалом, и какого! Все вроде известно: и фигуранты, и мотивы, даже вся комбинация с «Норильским никелем» от самого начала до конечной цели. И технология ее реализации. Ну какого рожна еще нужно? А чего-то все-таки не хватало.
И главная неясность была в том, почему этот Никитин-Погодин медлит с началом операции. Котировка акций норильского концерна минимальна. Официальное решение о лицензии на разработку Имангды – отговорка: Дорофеев прямо сказал ему, что может форсировать это дело. И все же этот лже-Никитин отказался. Причем, на что обратил внимание Дорофеев, очень резко. И вообще в последние дни был нервозным и даже – что несвойственно ему – раздражительным.
«По– видимому, у них что-то еще не готово», -подумал Турецкий.
Что может быть не готово? Ситуация на рынке – лучше не придумаешь. Все документы по Имангде у них в руках. Документы убийственной, фугасной силы. Публикация их вызовет ажиотаж на биржах всего мира, акции «Норильского никеля» взлетят на астрономическую высоту. И не полезут вверх, а именно взлетят – вмиг, в день. С публикацией ни малейших проблем, любой финансовый вестник ухватится за этот сенсационный материал обеими руками. Шутка ли – перетряхнуть основы на мировом рынке цветных металлов!
Так чего же они ждут? Что еще не готово?
А если готово все, а что-то мешает? И не что-то, а кто-то?
А это мог быть только Бурбон.
И значит, дни его были сочтены.
Как реагировать на эту ситуацию?
Это и обсуждали в кабинете замначальника МУРа Турецкий и полковник Грязнов.
К рассказу Турецкого о посещении Федорова Грязнов отнесся без всякого воодушевления. Ничего они не сделают. Но даже если вдруг серьезно вникнут в предупреждение Меркулова о красном Совете Федерации и сделают все по максимуму – что из того? Ну успокоят народ в Норильске, откажутся там от забастовки, акции концерна стабилизируются или даже на десяток пунктов поднимутся – решает это проблему?
В глубине души Турецкий понимал, что Слава Грязнов прав, но все же обиделся.
– По-твоему, мы должны были сидеть сложа руки? И следить за происходящим, как за футболом по телевизору? Предотвратить всеобщую забастовку – мало?
– Не выступай. Ты все правильно сделал. Что мог. Так и прикажи выгравировать на своем фамильном гербе: «Он сделал все, что мог. И совесть его чиста».
– На моем могильном камне это будет выгравировано, а не на фамильном гербе, – буркнул Турецкий.
– Хорошие у тебя шутки, – сказал Грязнов. – Жизнеутверждающие. Но я о другом сейчас думаю. В чем, собственно, заключается вся проблема? В самом общем виде?
– Проблема чья? – спросил Турецкий. – Никитин-Погодина? Дорофеева? Корейца? Бурбона?
– Наша. Органов правопорядка. МУРа. Генпрокуратуры. Твоя и моя.
– Сорвать преступную комбинацию с «Норильским никелем».
– Как мы это можем сделать?
– Набросать план? Можешь записывать. Первое: возбудить уголовное дело. Второе: арестовать Погодина. Третье: наложить арест на его счет в Народном банке, перевести эти деньги на депозит Генпрокуратуры. Четвертое: арестовать Дорофеева. Пятое: объединить дела об убийстве Кузнецова, Гармаша и о взрыве в Мурманске с делом о покушении на хищения в особо крупных размерах. Продолжать?
– Есть такой исторический анекдот. Петр Первый подъезжает к крепости, а ему не салютуют. Он вызывает коменданта: почему нет салюта? Комендант докладывает: ваше величество, у меня тридцать восемь объективных причин. Первая: нет пороха. Петр Первый говорит: достаточно. Так вот, – продолжал Грязнов, – «достаточно» я мог бы сказать тебе на первом пункте. И даже раньше. Почему, собственно, ты считаешь комбинацию с норильским концерном преступной? Обыкновенная финансовая операция. Конечно, крупномасштабная, но это не преступление. Игра на понижение, игра на повышение. В итоге «Норильский никель» попадет в чужие руки. Прискорбно, но в чем здесь состав преступления? С точки зрения закона комбинация безупречна.
– Если бы не два убийства и взрыв судна, – заметил Турецкий.
– Есть у нас доказательства связи этих дел с «Норильским никелем»? Нет. Есть уверенность. И только. Поэтому Костя Меркулов совершенно прав: нет никаких оснований для возбуждения уголовного дела. Сейчас, – уточнил Грязнов. – Арестовать Погодина? Можем, конечно. Как мошенника. Как только получим официальное уведомление из Нью-Йорка о смерти настоящего Никитина. Допустим, что даже его деньги переведем на депозит прокуратуры, хотя я понятия не имею, как можно это сделать без возбуждения уголовного преследования. Ну допустим. И что? А если они пришлют другого человека для реализации этой акции? И переведут еще сто двадцать четыре миллиона? Более того, а если этот человек уже в Москве и деньги уже лежат в каком-нибудь банке? Они понимают – игра стоит свеч. И как мы сможем им помешать? Никак. Ключ к этой проблеме – документы Смирнова. Буровые журналы. И этот ключ – у них.
– При аресте Погодина произведем обыск. И если найдем документы…
– Не найдем. В гостинице он их не держит. В его «форде» тоже нет, ребята Дениса проверили. Значит, прячет. Или у кого-то в Москве, или в камере хранения на вокзале. И об этом тайнике наверняка знает не только он. Не годится, Саша. Да и не в том проблема, чтобы сорвать комбинацию Погодина и Корейца. Она шире. Вспомни, что тебе говорил в Норильске бывший начальник экспедиции.
– Нужно заставить их платить за «Норильский никель» настоящую цену. А это сотни миллиардов долларов.
– Вот это и есть самая суть проблемы, – подвел итог Грязнов. – И решить мы ее пока не можем. Даже не знаем, с какого края к ней подступиться.
– Мне очень нравится твое оптимистическое «пока», – отметил Турецкий. – Если бы не упустили документы об Имангде – в два счета решили бы. Любая публикация в том же «Коммерсанте» – и все дела. Курс акций взлетает. Пусть скупают их по настоящей цене. И пусть дерутся за тендер. А мы спокойно будем заниматься расследованием.
– «Если бы не упустили», – повторил Грязнов. – Если бы да кабы! Ладно, если нельзя решить проблему сразу и целиком, будем отламывать от нее по кусочку. Что делать с Глузманом?
– А что с ним делать? – удивился Турецкий. – Возбудить за незаконную установку прослушки, взять подписку о невыезде и отпустить.
– Могут убрать его. Опасный свидетель. Ему уже три раза на работу звонили. Два раза из автомата, один – из «Восхода». Тот самый Артур Блохин. Отвечали: болен. Но могут пронюхать об аресте. Может, спрятать вместе с семьей на конспиративной квартире?
– У МУРа много лишних конспиративных квартир?
– Не много, конечно, сам знаешь.
– Машина у Глузмана есть?
– «Жигуль».
– Вот пусть сажает семью в свой «жигуль» и уматывает к каким-нибудь самым дальним родственникам. Или на юг. И сидит там, не высовываясь, пока нам не понадобится. А на звонки отвечать: в отпуске.
– Разумно, – подумав, согласился Грязнов. – А этого Блохина пока вообще трогать не будем. Чтобы их раньше времени не переполошить. Что-то он сможет, конечно, рассказать, но принципиального значения это сейчас не имеет. И вряд ли он много знает. Остается главный вопрос: что делать с Бурбоном?
– У нас только два варианта ответа на этот вопрос, – сказал Турецкий. – И оба плохие. Первый: ничего не делать.
– Бурбона прикончат, – напомнил Грязнов.
– Почти наверняка.
– Наверняка. Без «почти».
– Согласен.
– Погодин даст приказ начать скупку акций «Норильского никеля». И мы ничем не сможем ему помешать.
– Значит, остается второй вариант: организовать надежную охрану Бурбона.
Полковник Грязнов даже с места вскочил.
– Ты соображаешь, о чем говоришь? Мы только позавчера Мишку Володина похоронили! И теперь МУР будет охранять его убийцу, самого матерого бандита России? Только в страшном сне такое может присниться.
– Поэтому я и сказал, что оба варианта плохие. Какой хуже?
– Оба хуже.
– Но на каком-то все-таки придется остановиться.
Грязнов обреченно вздохнул и взял трубку внутреннего телефона:
– Начальника третьего отдела майора Софронова… Олег? Это Грязнов. Зайди ко мне. И захвати все рапорты оперативно-розыскной службы по Бурбону. – Он бросил трубку и направил в грудь Турецкого указующий перст: – Но разговаривать с ним будешь ты!
Муровские оперативники плотно сидели на хвосте Бурбона уже с неделю, со дня посещения Турецким пентхауса ассоциации «Восход», поэтому картина вырисовывалась из рапортов «наружки» достаточно полная.
Схема охраны Бурбона не имела ни одного слабого места. Во всех поездках по городу, в том числе из дома на работу и обратно, его постоянно сопровождали две машины по два-три охранника в каждой, не считая шофера. В его «лендровере» тоже постоянно сидели два телохранителя. В подъезде его дома всю ночь дежурили двое, еще двое – у лифта на последнем, шестнадцатом, этаже, где было всего две квартиры. Одна – Бурбона, а вторая – охраны. «Лендровер» всякий раз останавливался впритык к подъезду. Вокруг не было ни одного строения, которое могло бы послужить укрытием снайперу, – соседние дома, окаймляющие двор, были слишком далеко, а плоская крыша кирпичных гаражей во дворе хорошо просматривалась. Заложить взрывчатку в машину было делом совершенно невозможным: днем бурбоновский «лендровер» и машины сопровождения стояли во дворе ассоциации «Восход» под надежной охраной, а после возвращения его домой тут же загонялись в гараж со стальными, снабженными сигнализацией воротами. Маршрут его поездок на работу и с работы постоянно менялся.
Было всего одно место, мало-мальски пригодное для засады: узкая арка, ведущая от проспекта во двор. И единственный момент, пригодный для покушения – когда передняя машина сопровождения въедет в арку. Но площадка перед двором была полностью открытой, просто газон с чахлым кустарником, за которым даже ребенку не спрятаться, а охрана в машине прикрытия все время контролировала обстановку.
– Да, непросто будет его прихлопнуть, – заключил через полчаса полковник Грязнов, еще раз окидывая взглядом вычерченную схему подъезда к дому, арки и самого двора. – Только в одном вижу слабину: уезжает и приезжает примерно в одно и то же время. Возрастной, скорее всего, консерватизм.
– А его нужно прихлопнуть? – оживился Олег Софронов.
– Наоборот, – хмуро ответил Грязнов.
– Что значит наоборот?
Грязнов кивнул Турецкому: объясняй.
– Его нужно защитить от покушения, – сказал Турецкий.
– А оно будет?
– Обязательно.
– Когда?
– В любой день. Может быть, даже сегодня.
– И вы хотите, чтобы мои ребята этому помешали?
– Да.
Софронов всмотрелся в лицо Турецкому, словно хотел убедиться, что тот не шутит. А когда убедился, решительно заявил:
– Да я пальцем не шевельну для этого! И никто из моих ребят не шевельнет. Эта сволочь Володина убила. И мне теперь его защищать.
– Шевельнешь! – прикрикнул Грязнов. – И не просто шевельнешь – собой, если будет надо, прикроешь. Это тебе не новогоднее пожелание – это приказ.
Олег Софронов поднялся со стула и навис над столом Грязнова.
– Знаешь что, Слава, – негромко и даже словно бы дружелюбно проговорил он, – засунь себе в задницу этот приказ.
После чего извлек из внутреннего кармана кителя красную книжечку муровского удостоверения, бросил ее на стол и двинулся к выходу.
– Майор Софронов! – взревел полковник Грязнов. – Смирно! Кругом!
Софронов остановился и лениво, не по-уставному, развернулся.
– Два шага вперед!
Олег подошел к столу.
– Приказываю сесть!
– Ну сел… Дальше что?
Грязнов обернулся к Турецкому:
– Видал? Дожили! Прямо Сильвестр Сталлоне из фильма «Грязный Гарри»! Ну времена! Ну нравы! Забери свою ксиву, – бросил он Олегу. – И спрячь поглубже. И послушай, что тебе умный человек скажет… Давай, Турецкий, убеждай моего подчиненного. Меня он в грош не ставит. Может, тебе поверит!
Задача была не из простых. Турецкому пришлось мобилизовать все свои силы, чтобы как можно более кратко и убедительно втолковать Софронову, почему так важно сейчас уберечь Бурбона от покушения. Но он чувствовал, что его слова не достигают цели. Олег понимающе кивал, даже задавал уточняющие вопросы, но вряд ли проблемы концерна «Норильский никель» и миллиарды долларов находили отклик в его душе. В душе его было совсем другое. И Турецкий знал что: шопеновский марш, треск пистолетного салюта над свежим могильным холмиком на Востряковском кладбище и ослепшая от горя молодая вдова старшего лейтенанта Михаила Володина с двумя осиротевшими пацанами.
– Так что важнее – Бурбона прикрыть или взять того, кто его будет дырявить? – спросил Олег, когда Турецкий умолк.
– И то и другое, – ответил Грязнов.
– Ясно… – Софронов придвинул к себе листок со схемой, нарисовал возле арки, ведущей внутрь двора, небольшой квадратик. Объяснил: – Компрессор здесь стоит. Утром притащили. И какие-то работяги с отбойными молотками асфальт долбят.
– Какие работяги? – насторожился Турецкий.
– Обыкновенные, в оранжевых жилетах. Говорят, телефонный кабель пробило. – Он подумал и пририсовал возле компрессора маленький кружок. – А это коммуникационный люк.
– Откуда про работяг знаешь? – спросил Грязнов.
– «Наружка» сообщила.
– Почему в рапорте нет?
– Не успели оформить информацию. Пишут.
Грязнов схватил микрофон:
– Третий отдел майора Софронова – приготовиться к выезду! – Обернулся к Олегу. – Проверь, на месте работяги? Если липовые – задержи… Настоящие – замени своими людьми. Нужно будет – вызывай спецназ. И держи связь со мной. Действуй, Сильвестр Сталлоне…
Софронов быстро вышел.
– Не выполнит он твоего приказа, – предположил Турецкий.
– Какого?
– Прикрыть Бурбона. И я на его месте не выполнил бы.
Полковник Грязнов поморщился и сказал:
– Да и я, пожалуй, тоже… Как же нам быть?
– Я понял, в чем наша главная ошибка во всем этом деле. Плетемся в хвосте событий. А должны опережать, – сказал Турецкий.
– Легко сказать – опережать!
– Есть вариант. Нужно предупредить Бурбона о покушении.
– Как? – спросил Грязнов.
– Очень просто. Прийти и сказать.
– Кто к нему пойдет?
– Я.
Примерно секунд шесть понадобилось полковнику Грязнову, чтобы осмыслить ситуацию. Потом он спросил:
– А если Бурбон прикажет убрать Погодина?
Турецкий молчал. Но думал он не о том, как трансформируется проблема, если из игры будет выведен этот лже-Никитин. Он думал о самом Никитине, странная и светлая жизнь которого была прервана ударом ножа на темной окраине пригородного нью-йоркского парка Пелем-Бей. О двух необыкновенных женщинах, встречей с которыми одарила его судьба как бы во искупление своей вины перед ним. О его сыновьях Константине и Поле. О его дочерях Кате и Ольге. О его внуке, к которому, как высокий дворянский титул, перешло имя его деда – Игорь Никитин. И который никогда не увидит того, от кого унаследовал это имя.
Смерть опустошила души этих людей. И не только их. В чем-то и его, Турецкого, душу. И виновным в том – прямо или косвенно – был Погодин.
Полковник Грязнов молча смотрел на своего друга, терпеливо ожидая ответа. И Турецкий ответил:
– Ну и черт с ним!
И вдруг понял: сдвинулось. Нет, совсем не в том была главная ошибка, что события опережали их. В другом: слишком холодным, неодушевленным было для него до сих пор все это дело. Оно было профессией, работой.
А теперь стало жизнью.
* * *
К офису внешнеторговой ассоциации «Восход» Турецкий подъехал на такси. У подъезда отпустил машину и вошел внутрь, небрежно помахивая кейсом и не глядя на охранников. Так входит в учреждение деловой, уверенный в себе человек. Из-за белого стола в просторном холле навстречу ему поднялась молодая симпатичная женщина в подчеркнуто строгом костюме, с визитной карточкой, приколотой к лацкану ее пиджака. Дежурный администратор. Или – как теперь говорят – младший менеджер.
– Чем могу быть полезна?
– Моя фамилия Турецкий. У меня назначена встреча с генеральным директором ассоциации господином Житинским.
В руках младшего менеджера появился блокнот и тонкий золотой карандашик. Она пробежала им по списку и удивленно произнесла:
– Но… Вашей фамилии в списке на прием нет.
Турецкий объяснил:
– Эта встреча была запланирована четыре года назад – в тот самый день, когда господин Житинский впервые переступил порог своего кабинета. А сейчас пришло время ее провести. Я из Генеральной прокуратуры России.
– Можно взглянуть на ваше удостоверение?
– Разумеется.
Она что– то чиркнула в блокноте и вернула Турецкому удостоверение.
– Извините, но я должна узнать у господина Житинского, сможет ли он вас принять.
И скрылась в глубине холла.
Турецкий осмотрелся. В офисе «Восхода» не было ни добротного интерьера Народного бан-ка, ни деловой элегантности «Глории». Офис как офис. Бесполый, как его младший менеджер. И на всем был словно налет какой-то временности.
Таким же безликим, как весь «Восход», оказался и его генеральный директор, в кабинет которого младший менеджер провела Турецкого через просторную приемную, в которой томились в ожидании аудиенции несколько просителей.
Лет сорока. Не высокий и не коротышка. Не толстый и не худой. Не красавец и не урод. Типичный главный бухгалтер в каком-нибудь тресте, рано получивший эту должность и старающийся ей соответствовать. Только что сатиновых нарукавников на нем не было и вместо арифмометра на столе – компьютер.
Генеральный директор чуть приподнялся в кресле, изображая приветствие, и жестом предложил Турецкому присаживаться. Прочитал на листке, вырванном из блокнота младшим менеджером:
– «Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры»… Вы сказали, что наша встреча с вами была запланирована еще четыре года назад. Что означают ваши слова?
– А разве не так? – спросил Турецкий. – Когда человек принимает такой пост, как у вас, он не может не думать о такой вот встрече в будущем.
– У вас странная манера шутить.
– Это не шутка. Житейский опыт. Плод, как сказал поэт, холодных наблюдений и сердца горестных замет. Мне почему-то кажется, что вы не очень уютно чувствуете себя в этом кресле. Я не прав?
– Деятельность ассоциации регулярно контролируется финансовыми органами, налоговой инспекцией и даже Управлением по борьбе с экономическими преступлениями. В наших операциях ни разу не было обнаружено ни малейших нарушений закона, – заученно произнес генеральный.
– Что весьма странно, – заметил Турецкий. – Особенно если учесть, какое огромное количество у нас законов и как часто они противоречат друг другу.
– И тем не менее это так. Можете затребовать отчеты и проверить.
– Зачем? Я и так верю. В части операций, которые в ваших компьютерах защищены уровнем «Б-2». А как насчет тех, которые хранятся под защитой «А-1» с наворотами? И тех, которые вообще нигде не фиксировались?
– Я отказываюсь продолжать разговор в подобном тоне. Если у вас есть ордер на мой арест, предъявите его. И мы продолжим беседу в присутствии моего адвоката.
Смысл этих слов не вязался с тоном, каким они были произнесены. Перед ним сидел человек не просто испуганный, а перепуганный смертельно, до паники. «Чего он так боится?» – подумал Турецкий. И вдруг понял: кабинет же наверняка прослушивается! К счастью, этот вариант Турецкий предусмотрел.
– Ну что вы, право, господин Житинский! – примирительно проговорил он. – Ордер, арест! У меня и в мыслях не было в чем-либо вас подозревать. Я просто хотел получить небольшую консультацию по проблемам внешнеэкономической деятельности. Я вижу у вас на столе сборник указов и законов на эту тему. Не разрешите его полистать?
Генеральный директор придвинул Турецкому пухлый том.
– Пожалуйста.
Но Турецкий не стал даже раскрывать справочник. Он вынул из кейса плоскую коробку глушилки – такой же, какую Денис Грязнов дал Дорофееву, включил и сдвинул рычаг до отказа вниз. Житинский с недоумением наблюдал за его действиями.
– «Жучки» в вашем кабинете выведены из рабочего состояния, – объяснил Турецкий. – У нас есть минуты три. Поэтому отвечайте быстро и точно. Я знаю, что вы не преступник, а чисто номинальный глава фирмы. Настоящий хозяин – Ермолаев? Только не стройте из себя партизана. Ермолаев?
– Да.
– Когда вы поняли, что попали в бандитское гнездо?
– Давно. Примерно через полгода.
– Почему не ушли?
– Не мог, я уже слишком много знал. Меня бы убили.
– Ермолаев делился с вами планами?
– Никогда. Он только приказывал, что, как и когда я должен сделать.
– Артур Блохин – человек Ермолаева?
– Да.
– Понимаете ли вы, что чем дольше здесь работаете, тем больше аккумулируете опасной информации, и в конце концов Ермолаев прикажет вас убрать?
– Да, это меня очень тревожит. Я уже не могу заснуть без снотворного.
– Что вы знаете о преступных сделках «Восхода»?
– Все. Или почти все. Я уже больше трех лет веду свою бухгалтерию. Не в компьютерах – в гроссбухе.
– С какой целью?
– Для самозащиты. Если почувствую опасность, пригрожу, что передам в прокуратуру эти документы.
– И думать забудьте! Вас будут пытать. Документы передадите нам, когда начнется официальное следствие.
– Когда это будет?
– Скоро. Вам сообщат. Последний вопрос. Вы встречались с президентом «ЭКСПО» О'Коннором?
– Да. Три раза.
– Он тоже подставное лицо?
– Нет. Он настоящий босс.
– Почему так думаете?
– С Ермолаевым он говорил как хозяин.
– Пока все. Возьмите себя в руки.
Турецкий выключил глушилку, спрятал ее в кейс, потом полистал справочник и бросил его на стол.
– Ну вот, кое-что прояснилось. Полезная книжка. Если увижу ее в киоске, обязательно куплю.
– Я могу вам ее подарить.
– В самом деле? – обрадовался Турецкий. – Ну спасибо. Большое спасибо.
– У вас есть еще вопросы ко мне?
– Нет. Я, собственно, пришел поговорить не с вами. К вам заглянул просто так, познакомиться. И засвидетельствовать свое почтение. Мне нужно встретиться с консультантом вашей ассоциации Николаем Ивановичем Ермолаевым. Есть у вас такой?
– Да. Я распоряжусь, чтобы вас проводили к нему.
– Я предпочел бы разговаривать с ним здесь. Его кабинет угнетает меня своими размерами. И я к тому же очень не люблю собак определенной породы. В частности, доберманов.
Житинский взял трубку. Не набирая никакого номера, сказал:
– Николай Иванович? Это Житинский. У меня в кабинете господин Турецкий из Генеральной прокуратуры. Он хотел бы поговорить с вами. У вас есть время, чтобы встретиться с ним?
Он положил трубку и сказал Турецкому:
– Сейчас спустится.
Турецкий усмехнулся.
– Всего несколько слов – и сразу ясно, кто здесь настоящий хозяин.
Житинский лишь развел руками.
Бурбон появился в кабинете не из приемной, а из небольшой двери в торцевой стене. Ее Турецкий принял было за вход в комнату отдыха, которые обычно примыкали к кабинетам большого начальства. Но там была не комната отдыха, а коридор, выводивший, вероятно, к внутреннему лифту, связывающему офис с пентхаусом.
– Разрешите представить, – начал Житинский, но Бурбон его оборвал:
– Мы знакомы.
– Да, – подтвердил Турецкий. – Имели однажды сомнительное удовольствие беседовать о сравнительных достоинствах философии Макса Штирнера и ранних пифагорейцев.
– Пойди погуляй, – сказал Бурбон Житинскому и повернулся к Турецкому: – Опять притащил спецназ?
– Неужели не проверили? – удивился Турецкий.
– Прячутся.
– Ни одного. Сегодня мне не нужно прикрытие.
– Просто так и пришел? Даже без пушки?
Турецкий распахнул полы своего белого полотняного пиджака, демонстрируя, что никакого оружия у него нет.
– Смелый ты, однако, ментяра!
– Кажется симптоматичным отсутствие в вашей фразе слова «был». А если мы двусторонне перейдем на «вы» и откажемся от терминов типа «ментяра» или «бандюга», то сможем вполне дипломатично продолжить переговоры. Так что фильтруй базар, Бурбон!
– Что нужно?
– Значит, мы начали переговоры? Прекрасно. Как выражаются дипломаты, уже сам этот факт дает основания для осторожного оптимизма. Дело в том, Николай Иванович, что на некотором отрезке времени мы с вами не враги, а – как это ни дико звучит – союзники. Или точнее: наши интересы временно совпадают.
– Какие?
– Вас волнует ваша личная безопасность?
– Допустим.
– Нас тоже.
Бурбон подумал и решительно заключил:
– Туфта.
– Стороны не сразу достигли взаимопонимания, – прокомментировал Турецкий. – Подойдем к делу с другой стороны. Вчера в четырнадцать двадцать пять вы встречались с генеральным директором Народного банка господином Дорофеевым. В семнадцать ноль пять господин Дорофеев имел приватную встречу с известным вам господином Никитиным в шестьсот тридцать четвертом номере гостиницы «Космос». В восемнадцать тридцать господин Никитин приехал на Центральный телеграф и по автоматической связи позвонил в Нью-Йорк. Содержание разговора не удалось зафиксировать, но номер абонента мы узнали. Это некий мистер Майкл О'Коннор, глава компании «ЭКСПО, импорт – экспорт»… Это еще не все, – предупредил Турецкий, заметив нетерпеливое движение Бурбона. – Сегодня рано утром, а в Нью-Йорке в это время был поздний вечер, в номере Никитина раздался междугородный звонок. Никитин выслушал сообщение и сказал в ответ только одну фразу: «Вас понял». Наводит это вас на какие-нибудь размышления?
– Что ему сказали? – спросил Бурбон.
– Тоже только одну фразу. А если быть точным – всего одно слово.
– Какое?
– Вам не кажется, что наши переговоры носят какой-то однобокий характер? Я вам сказал уже довольно много, а в ответ не услышал ничего.
– Что вы хотите услышать?
– Кто передал вам «жучок», который Очкарик должен был сунуть Никитину?
– Я не знаю этого человека.
– Не знаете? Или не хотите мне об этом сказать? Вы не согласились бы встретиться с незнакомым человеком. И не приняли бы от него такого поручения. Хоть и выполнили его достаточно своеобразно. Так кто же он?
– Не знаю, – повторил Бурбон.
– Боюсь, что наши переговоры не закончатся подписанием совместного коммюнике. Я попробую дать им новый импульс. Слово, которое сказали сегодня утром Никитину из Нью-Йорка, было таким: «Приступайте». И он ответил: «Вас понял». Расшифровать? Это «приступайте» означает только одно: приказ уничтожить вас, Николай Иванович. А такой приказ может отдать только один человек – Кореец. И он его отдал.
– Понт. Вы хотите нас стравить.
– Не понт, – возразил Турецкий. – Нам нет нужды стравливать вас. Вы сами это сделали, когда попытались влезть в бизнес Корейца. Он не из тех, кто прощает такие вещи.
– Я вам не верю. Он не мог отдать такого приказа.
– Потому что вы не знаете, о каком бизнесе идет речь.
– А вы знаете?
– Да.
– О каком?
– Я вам скажу только одно. Ставка в этой игре – десять миллиардов долларов.
– Полная туфтяра! Из ста двадцати четырех «лимонов» никто не может сделать десять «арбузов».
– Вы не можете, – согласился Турецкий. – И я тем более не могу. А Кореец может. И ему не светит отстегивать целый «арбуз» в «общак». А уж тем более делиться с вами. Поэтому он и приказал вас убрать.
– Вы можете это доказать?
– Могу.
– Докажите.
– Всему свое время. Сначала вы расскажете мне все, что знаете об интересующем меня человеке. Я вам скажу, чем вызван этот интерес. Я почти уверен, что именно ему приказано ликвидировать вас. И если мы будем знать, кто он, нам, возможно, удастся предотвратить покушение на вас.
– Зачем вам это надо?
– Чтобы помешать Корейцу провернуть свою комбинацию. Вы сейчас – единственное препятствие для него. Поэтому мы и заинтересованы в вашей безопасности. Итак, кто он?
– Я не знаю его.
Турецкий поднялся.
– До свидания, Николай Иванович. Наши переговоры зашли в тупик. И боюсь, что следующего раунда не будет.
– Но я в самом деле его не знаю! Я видел его у Корейца всего три раза. Случайно. Еще здесь, в Москве. Я спросил, кто это. Кореец сказал: так, диспетчер. Я и называю его про себя – Диспетчер.
– Может, он и в самом деле был диспетчером? В Москве у Корейца был целый парк иномарок.
– Нет, машинами занимался другой парень. Этот Диспетчер был чистильщиком. Убирал тех, кто Корейцу мешал.
– Кого?
– Это не мои дела.
– Что вы о нем знаете?
– Почти ничего. Он вообще в Москве не светился. Жил где-то за городом, ни с кем из братвы не общался. Кореец когда-то отмазал его от вышки. Он служил в Тбилиси, был капитаном армейского спецназа. Однажды застукал жену с любовником. Обоих пристрелил. Любовник оказался секретарем грузинского ЦК комсомола. Шили шестьдесят шестую – теракт. Кореец нанял лучшего московского адвоката, купил прокурора и судью. Террористический акт переквалифицировали на статью «Умышленное убийство в состоянии сильного душевного волнения». Дали на всю катушку по этой статье – пятерку. Года через два или три Кореец выдернул его из Джезказгана и с тех пор держал при себе. В Штаты он тоже его с собой забрал.
– Откуда вы это знаете?
– Я видел его у него на вилле – когда приезжал к Корейцу.
– С какой целью вы к нему ездили?
Бурбон еле заметно усмехнулся и ответил – совершенно в стиле международных телекомментаторов, которые уже так достали народ, что даже бабки в метро жаловались друг другу: «А у меня проблема – зять пьет. И никакого консенсуса». Примерно так и ответил Бурбон:
– Этот вопрос выходит за рамки наших переговоров.
– Согласен, – кивнул Турецкий. – Вы запомнили этого Диспетчера? Можете его описать?
– Лет тридцать пять. Чуть пониже меня. Спортивный. Черные волосы…
Турецкий достал из кейса фоторобот, присланный их Мурманского УВД, и показал Бурбону:
– Это он?
Бурбон сразу его узнал – Турецкий это понял по выражению его лица. Но с ответом помедлил, как бы раздумывая, что ему выгоднее – соврать или сказать правду. И решил, что нет смысла врать.
– Да. Он.
– Вот мы и пришли к заключительному коммюнике, – констатировал Турецкий. – Мы примем меры, чтобы найти и нейтрализовать этого Диспетчера. А вам бы я посоветовал сменить квартиру. Перебирайтесь в Мневники. Или на дачу в Ивантеевку. Строгино сейчас для вас слишком опасно.
– Я подумаю, – сказал Бурбон.
– И еще один вопрос, который выходит за рамки наших переговоров. Можете не отвечать на него. А можете и ответить. Это вас ни к чему не обязывает. Свидетелей нашего разговора нет. А если он записывается, то вашими людьми…
Турецкий лукавил. В кейс, которым его снабдил в «Глории» Денис Грязнов, был вмонтирован чуткий магнитофон, который можно было обнаружить, лишь вспоров подкладку. На пленке фиксировалось каждое слово, произнесенное в офисе «Восхода» с того самого момента, когда Турецкий в него вошел.
– Что за вопрос? – проговорил Бурбон.
– Три дня назад в Шереметьеве-2 в перестрелке был убит оперуполномоченный МУРа старший лейтенант Володин. Он был случайно убит? Или вы приказали его убрать? И если да – почему?
Лицо Бурбона потяжелело:
– Так вот, значит, зачем ты пришел? И целый час мне лапшу на уши вешал! Защитить он меня хотел. Не знаю я никакого Володина. А нужно – так убрал бы без всякой перестрелки, понял?
– Верю. Но я хотел бы, чтобы и вы мне поверили. Цель моего визита к вам была именно в том, о чем я рассказал. И я готов представить вам доказательство, что покушение на вас – не моя выдумка.
– Представляй.
Турецкий достал из кейса обычный портативный диктофон «Сони» и нажал кнопку «Плей».
"Стук в дверь.
– Войдите! Илья Наумович? Почему вы пришли сюда? Почему без звонка? Что случилось?
– Приходил Бурбон. Требует перевести ваш вклад на счет «Восхода». Я в безвыходном положении. Он знает, что моя семья в Афинах…"
Турецкий остановил запись. Объяснил:
– Гостиница «Космос». Шестьсот тридцать четвертый номер. Человек, который называет себя Никитиным, и Дорофеев.
"– Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.
– Он убьет меня!
– Не успеет…"
Турецкий остановил магнитофон.
Бурбон молчал. Турецкий немного отмотал пленку назад:
"– Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.
– Он убьет меня!
– Не успеет…"
Бурбон по-прежнему молчал.
– Еще раз? – спросил Турецкий. – Пожалуйста!
«– Он убьет меня!…»
– Хватит! – гаркнул Бурбон.
«– Не успеет…»
Турецкий спрятал магнитофон в кейс и молча пошел к выходу. Но, уже открыв дверь в приемную, не удержался – обернулся с порога и проникновенно сказал:
– Берегите себя. Ваша жизнь сейчас нужна России.
И вышел.
В кабинете заместителя начальника МУРа полковник Грязнов внимательно прослушал принесенные Турецким записи и задал только один вопрос:
– Про Мневники и Ивантеевку зачем сказал?
– Затем. Капитан спецназа. Представляешь, какая там может быть мясорубка? А его мы и так найдем. Запросим Тбилиси, не так часто там убивали секретарей ЦК комсомола. По делу проверим связи. И арестуем за взрыв на «Востоке-5».
Грязнов поднялся.
– Пойду узнаю, что там «наружка» доносит. По времени Бурбон уже должен выехать из «Восхода»…
В свой кабинет он вернулся минут через десять. Не вернулся, нет – ворвался. Турецкий никогда еще не видел своего друга в таком возбуждении.
– Бурбон едет в Строгино! Ты понял? Не в Мневники, не в Ивантеевку – в Строгино! Ты понял, что произошло? Он тебе не поверил. Решил, что в Мневниках и на его даче как раз и будет засада.
– Немедленно прикажи Олегу вывести ребят подальше от арки.
– Уже приказал, – буркнул Грязнов.
Оставалось ждать.
Ожидание было не слишком долгим…
На следующее утро газета «Московский комсомолец» вышла с аршинным заголовком на первой полосе:
«КРОВАВАЯ БОЙНЯ В СПАЛЬНОМ РАЙОНЕ. ДЕСЯТЬ УБИТЫХ, ДВОЕ РАНЕНЫХ. УБИТ КРУПНЕЙШИЙ УГОЛОВНЫЙ „АВТОРИТЕТ“ РОССИИ ВОР В ЗАКОНЕ БУРБОН. КТО СЛЕДУЮЩИЙ?…»
* 4 *
Начальнику
Московского уголовного розыска.
От начальника 3-го отдела МУРа майора Софронова.
РАПОРТ
По поводу событий, происшедших 30 июля с. г. в Строгине возле дома № 15 по ул. Маршала Катукова, сообщаю следующее.
30 июля с. г. около 16.00 мой отдел получил распоряжение замначальника МУРа полковника Грязнова выехать по вышеуказанному адресу и обеспечить безопасность проживающего в этом доме гр-на Ермолаева Н. И., а в случае покушения на него предотвратить преступление и задержать покушавшихся.
В 16.45 сотрудники моего отдела проверили документы у пяти рабочих-строителей, проводивших вскрытие асфальтового покрытия и копку траншеи возле въездной арки дома № 15. Все пятеро оказались работниками строительно-монтажного управления, обслуживавшего телефонный узел Строгино, однако предписания на проведение работ в данном месте у них не было. Бригадир Терехов И. Н. пояснил, что утром в их СМУ пришел неизвестный мужчина лет 35 и представился заместителем председателя жилищно-строительного кооператива, которому принадлежал дом, и попросил срочно провести указанные работы, мотивируя это тем, что половина телефонов в их доме не работает из-за повреждения кабеля. Он сказал, что жильцы дома собрали для оплаты этой срочной работы 3 млн. рублей, два из них он готов заплатить сразу, а третий — после выполнения работы. Бригадир Терехов согласился выполнить эту работу. Заказчик сказал, что в концу дня, когда кабель будет вскрыт, он придет с инженером, который обследует линию и устранит неполадку. После этого Терехов договорился о доставке к месту работы компрессора и необходимых инструментов, за которые заказчик уплатил отдельно 800 тыс. рублей.
Следуя указаниям полковника Грязнова, я удалил рабочих, а сам вместе с четырьмя членами опергруппы переоделся в бытовке СМУ в их спецодежду. Остальным членам группы я приказал обследовать коммуникационный коллектор и занять скрытые позиции согласно заранее намеченному плану. Осмотрев коллектор, ст. оперуполномоченный Дворцов доложил, что ничего подозрительного не обнаружено, а также что коллектор имеет три выходных люка типа канализационных в радиусе примерно 100—150 метров от арки дома № 15. При внешнем обследовании люков было выяснено, что два из них завалены строительным мусором, а третий, расположенный во дворе соседнего дома, очищен от грязи и возле него припаркован автомобиль «ВАЗ-2106». По моему приказанию ст. оперуполномоченный Дворцов и оперуполномоченный Гриценко заняли скрытую позицию в непосредственной близости от люка и автомобиля.
В 18.10 возле места проведения работ появился неизвестный мужчина, представившийся утром бригадиру Терехову заместителем председателя кооператива. Он убедился, что кабель вскрыт, и разрешил рабочим уйти домой с тем, чтобы завтра утром закопать траншею. Он сказал, что дождется инженера-связиста и проследит, чтобы он сделал все, что нужно. Он попросил сдвинуть в сторону крышку люка, так как может возникнуть необходимость проверить расположение телефонного кабеля.
Бригадир Терехов, как мною было заранее с ним условлено, сразу ушел, а я с другими членами опергруппы остался возле компрессора, объяснив это тем, что после такой работы хочу выпить с рабочими, так как в бытовке этого сделать нельзя из-за начальства, а дома не разрешает жена. Мы поставили на газету две заранее купленные бутылки водки «Столичная», пластмассовые стаканы и закуску и расположились таким образом, чтобы держать в поле зрения подъезд к арке и одновременно быть защищенными корпусом компрессора от выстрелов охраны Ермолаева.
От предложения выпить с нами неизвестный мужчина отказался. Он заметно нервничал и объяснил это тем, что инженер-связист неизвестно где задерживается. В 18.54 он сказал, что сам посмотрит на кабель, и спустился через люк в коллектор. С собой у него не было никакой сумки или свертка, в котором могло быть оружие. Я не исключал, что под одеждой у него мог находиться пистолет, но он вряд ли рискнул бы использовать его для покушения, а если бы и рискнул, был бы нами обезоружен.
В коллекторе неизвестный мужчина находился не менее двадцати минут.
В 19.15 с ул. Катукова к дому № 15 свернула колонна из трех автомобилей: впереди — «ВАЗ-2108» синего цвета, за ним «лендровер» цвета «мокрый асфальт» и далее «БМВ» цвета металлик. Когда машины приблизились к арке примерно на 15 метров, из коммуникационного люка высунулся по пояс вышеупомянутый мужчина и произвел по автомобилям три выстрела из трех гранатометов системы «Муха», при этом он отбрасывал использованный гранатомет в сторону и вынимал снизу новый. Стрельба велась им в чрезвычайно быстром темпе и с очень высокой степенью точности: все три мины попали в автомобили и разорвались внутри. Когда в руках мужчины оказался четвертый гранатомет, оперуполномоченный Кравченко в прыжке выбил его из рук и таким образом предотвратил еще один выстрел. После этого преступник прыгнул вниз с целью скрыться от преследования, которое было предпринято мной и членами моей группы. Судя по быстроте и уверенности передвижения, он очень хорошо знал топографию коллектора и сумел оторваться от нас примерно на 60—70 метров. Сдвинув в сторону крышку люка, он выбрался на поверхность возле автомобиля «ВАЗ-2106» и здесь был арестован моими сотрудниками Дворцовым и Гриценко.
Произведенными преступником выстрелами в «лендровере» был убит Ермолаев, два его телохранителя и шофер, в передней машине убиты три телохранителя, в машине прикрытия — два телохранителя и водитель. Шофер передней машины и один из телохранителей в машине прикрытия были тяжело ранены и отправлены в больницу.
Осколками от мин были выбиты стекла в нескольких квартирах первого этажа дома № 15. Никто из жильцов и случайных прохожих не пострадал. Потерь среди членов опергруппы моего отдела нет, раненых тоже.
При обыске задержанного у него был обнаружен пистолет Макарова и портативный радиопередатчик, с помощью которого он был, по всей вероятности, предупрежден сообщником о приближении объекта покушения. Никаких документов у него найдено не было. Назвать свое имя задержанный отказался. На него были надета наручники, под усиленным конвоем он был отправлен на Петровку, 38, в дом предварительного заключения.
Установлено, что использованные им гранатометы системы «Муха» были предварительно спрятаны в коммуникационном коллекторе. Они не были обнаружены из-за чрезвычайной захламленности коллектора, недостаточности времени для поисков и неопределенности предмета поиска.
Невыполнение приказа о предотвращении покушения на Ермолаева объясняю своей личной непредусмотрительностью и некачественным руководством действиями опергруппы 3-го отдела МУРа. За допущенные ошибки готов нести полную меру ответственности... »
Резолюция замначальника МУРа полковника Грязнова:
«Никаких ошибок в действиях начальника 3-го отдела МУРа майора Софронова не усматриваю. С учетом личности предполагаемого преступника и его чрезвычайно высокой профессиональной подготовленности я приказал майору Софронову вывести всех членов опергруппы 3-го отдела МУРа из зоны предполагаемого покушения. Мой приказ не был им выполнен. Вот за это ему нужно дать втык...»
Резолюция начальника МУРа:
«Рапорт майора Софронова принять к сведению. Ограничиться обсуждением».
Из телеграммы информационного агентства ЮПИ:
«Атланта, штат Джорджия, США.
30 июля с. г. во второй половине дня в спортивном зале местной тюрьмы во время драки, вспыхнувшей по невыявленным причинам между афроамериканцами и белыми заключенными, был убит российский гражданин, отбывающий пятилетний срок заключения за нарушение иммиграционных законов США, В. И. Иванов, широко известный по кличке Кореец.
Русская мафия в США обезглавлена?..»
Факс из Нью-Йорка:
«Москва, МУР. На ваш запрос от 26 июля с. г. направляем следующие документы: официальное заключение о смерти гражданина США Никитина Игоря Константиновича, акт судебно-медицинской экспертизы, протокол опознания трупа вдовой Никитина. Сообщаем дополнительную информацию. Выявлены два свидетеля происшествия, которые вечером 14 июля видели на окраине парка Пелем-Бей такси, на котором Гарри К. Никитин уехал с виллы Р. Мафферти, а рядом с такси — «понтиак» красного цвета, принадлежащий торговому представителю ассоциации «Восход» в США Погодину. Водитель «понтиака» стоял рядом с пассажиром, в котором свидетели опознали по предъявленной им фотографии Гарри К. Никитина. Таким образом, есть все основания подозревать Погодина в причастности к убийству Никитина... »