1

— Вячеслав, — услышал Грязнов в телефонной трубке голос заместителя генерального прокурора Константина Дмитриевича Меркулова, — что-то я вас не понимаю! Вроде и дел особо опасных не расследуете, во всяком случае, мне о них никто не докладывал, а вот потери становятся весьма ощутимыми. Не объяснишь причины?

— С удовольствием, Костя. То есть, извини, никакого удовольствия мы с тобой от этого не получим, а расстройств нам и своих вполне хватает. Причина простая, но объяснять ее лучше не по телефону. Ты из каких источников информирован?

— Стареешь, Вячеслав, — хмыкнул Меркулов. — У каждого своя агентура, пора бы понять. Ирина на вас пожаловалась, но это строго между нами.

— Вот же!.. Бедный Саня!

— Не такой уж бедный, как тебе кажется. Ну так в чем дело?

— Между прочим, Костя, эта Ирка сама же и виновата. Нарушила правила, поперла не туда, куда следует, на нее наехали крутые ребята. Словом, мы ее защитили и сделали так, что те даже извинились перед ней и произвели полный ремонт ее машины. А эти ребятки, как выяснил наш Юра Гордеев, причем совершенно случайно, решая свои собственные адвокатские проблемы, причастны к ряду преступлений. Я нарочно не вдаюсь в детали, чтобы картина тебе была в общих чертах понятна. Короче, Юра занимается своим клиентом, на него наезжают, устраивают аварию, даже со смертельным исходом одного из участников ДТП. А потом, когда мы с Саней выезжаем на место и находим компрометирующие документы против тех самых ребяток, они нападают уже на Саню, полагая, что документы у него. А они у меня. И вот уж теперь, я думаю, мы им спуску не дадим. Но это, Костя, лирика. А суровая правда жизни состоит в том, что в разработку по этому делу могут попасть некие лица, перечисляю по старшинству: из Генеральной прокуратуры, из нашего Следственного комитета, из руководства окружным УВД, ну и шелупонь поменьше, типа, как я говорил, крутых бизнесменов, генеральных директоров, некоторых криминальных авторитетов и представителей охранных структур. Такой вот расклад. Но до возбуждения уголовного дела ой как далеко! Да и не нам его возбуждать, поскольку мы все, без исключения, лица кровно заинтересованные и даже частично пострадавшие. А улик, несмотря на это, пока недостаточно. Так в качестве кого мы можем фигурировать? Разве что свидетелей? Что также сомнительно… И вообще разобраться надо, кто против кого и на кой нам черт, честно говоря, все это нужно. Объяснил?

— Более чем. А то от Сани нашего ничего путного не добьешься. Бурчит что-то. Он еще и недоволен, понимаешь…

— Ну это у него пройдет. Вчера даже не бурчал. А Юрка, я в клинику звонил, уже разговаривает. К концу дня подскочу, хочу кое-что для себя прояснить.

— Проинформируй потом. И, на всякий случай, имей в виду, что мне не нравится ваша самодеятельность. Вы — ответственные должностные лица! Неужели приходится напоминать о том, что существуют рамки закона? Поразительно!

— Костя, между прочим, тоже хочу тебе напомнить, что ничего противозаконного никто из нас еще не совершил, а потери, как ты сам только что сказал, уже имеются. И что же? Сидеть и помалкивать? А что касается Саниного бурчанья, как ты говоришь, я думаю, оно проистекает оттого, что я утром велел Ирке все-таки вызвать врача и зафиксировать следы нападения. Все равно, если мы уголовное дело по этому факту возбуждать не будем, так… пусть хоть документ, свидетельство останется.

— А вчера не могли? — усмехнулся Меркулов.

— Вчера, Костя, во-первых, было слишком поздно, а во-вторых, районный врач мог бы и не поверить, что было действительно совершено нападение и травма нанесена обрезком водопроводной трубы, а не явилась причиной бытового падения пациента, к примеру, на лестничной площадке. Шутка. Но от нас все же немного припахивало, это было, да.

— А откуда ты взял эту трубу?

— Нашел. Внизу валялась. Эта старая карга, консьержка, от которой конечно же никакой пользы, созналась мне, что минут за двадцать до нашего приезда в подъезд вошел сантехник в зеленой робе, сказал — из РЭУ. Но она его не знает, решила, что новый. Он поднялся наверх, якобы посмотреть протечку в батарее на верхней лестничной площадке. Обещал утром починить, а пока, мол, надо посмотреть. Ну то есть простейшая схема. Я ей говорю: «Как он выглядел? Высокий, низкий, толстый, худой, брюнет, блондин?» — а она в ответ: «Не знаю». Заметь, когда нечто подобное неделю назад или чуть больше готовилось против Ирины и к ним на этаж поднялся охранник — один из тех, что на нее наехали, — здоровенный, рослый такой лоб, эта старуха также не могла его внятно описать. Мужчина, говорит, и все! А ведь он с ней даже разговаривал! Нет, Костя, не понимаю, зачем таких держат?

— М-да, как у вас все просто и понятно!

— И еще одна деталь, Костя, — отчего-то развеселился Грязнов. — Я утром спросил у Сани, каким это образом появилась у него такая здоровенная дуля на макушке? Знаешь, что ответил? «Я, — говорит, — когда из лифта вышел, еще ничего не понял, но затылком почуял что-то не то и чисто машинально прикрыл башку папкой с Юркиными материалами». Ну а дальше он уже ничего не помнит. Если б не папка, так я теперь понимаю, тот гад элементарно разнес бы Сане голову вдребезги… А еще не верил интуиции! Трубу я прихватил с собой — на предмет «пальчиков». Только мне эксперт уже заявил, что на ней отпечатков на целую строительную бригаду хватит. Может, удастся потом идентифицировать, поглядим. Поэтому не прав ты, Костя, не так все у нас получилось просто. Я бы иначе сказал: хуже некуда.

— Ладно, можешь передать своему другу, пусть отлеживается, но травму его я все равно производственной считать не могу, и пусть на оплату по бюллетеню не рассчитывает.

— Жестокий человек ты, Костя, — произнес с укором Грязнов. — А ведь он кормилец в своей семье-то.

— С вами, босяками, иначе нельзя! Все, не мешай мне работать!

Грязнов захохотал, кладя телефонную трубку: Меркулов верен себе, он частенько забывает, когда звонит сам. Или на самом деле просто вид делает.

Но одну правильную мысль Костя все-таки усек — ситуация действительно сильно припахивает художественной, так сказать, самодеятельностью. Или, говоря профессиональным языком, «неавторизованной активностью», за которую, как правило, следует серьезный нагоняй от начальства. И тут, если есть еще желание продолжать несанкционированное расследование, надо, прежде всего, обдумать, в какой форме оно должно происходить. И чтоб, как говорится, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. И рыбку съесть, и… ну да, усесться поплотнее, только так, чтобы, как волку в детской сказке, хвост не оттяпали. И необходимую истину добыть, и его величество Закон при этом нигде ни на йоту не нарушить. Только вот как это сделать, если он сам же, своим несовершенством, и подталкивает тебя под руку: что, брат, боишься? А ты не бойся, ведь никто не узнает, если сам не проболтаешься. Это ли не аргумент? Еще какой!

Да и потом, что считать вообще нарушением закона? Вот поймал ты бандита, негодяя, вора за руку. По-ока-а-а еще власть раскачается заняться им вплотную! Ей же всегда некогда! А время уходит, и улики пропадают. А ты дал ему в ухо и отобрал чистосердечные признания. Плохо? Плохо, поскольку гад потом накатает жалобу прокурору, и тебя тут же обвинят в «превышении полномочий» и даже, возможно, не его, а именно тебя захотят судить. А ты после этого подумаешь и махнешь рукой: да подите вы все к такой-то матери! Врежешь ему от всей души да и отпустишь на все четыре стороны — пусть дальше грабит и убивает! Логично? Еще как — и, главное, совершенно в духе времени.

Все правильно, но почему-то не хочется продолжать этот бесконечный и абсолютно нерезультативный спор и с самим собой, и с Законом, выстроенным так ловко, что на практике он куда охотнее защищает грабителя, нежели ограбленных…

А на словах-то мы ушли о-о-о как далеко в мир виртуальной демократии, так далеко, что не заплутать бы… в дебрях-то…

«Ну все!» — приказал себе Грязнов и придвинул папку со списком наиболее важных дел, назначенных им же самим на сегодня. Стал читать документы, а сам мысленно возвращался к событиям последних суток. И в первую очередь к заявлению Егора Савельевича Гусева. Мелькнула даже мысль, что, попади вчера его заявление в руки тех людей, что преследовали Гордеева, а затем напали и на Турецкого, уже сегодня обвиняемого нашли бы в камере задавленным либо повешенным. Ну, в общем, так оно нередко и случается с теми, от кого исходит опасность разоблачения преступлений представителей, как выражаются ныне, «теневой юстиции». А он, кстати, жив?

Грязнов сделал себе пометку в блокноте.

Несколько странным показалось теперь Вячеславу Ивановичу и то обстоятельство, что письменное заявление было каким-то образом благополучно вынесено из комнаты свиданий в Бутырском следственном изоляторе, попросту — из тюрьмы. Значит, все было проделано так тонко и точно, что никто и не заподозрил ни в чем пожилую женщину Варвару Николаевну. Ну хорошо, скажем, ее не заподозрили, но «хвост» приделали? И только после этого узнали, что она должна встретиться со своей несостоявшейся невесткой либо с адвокатом Гордеевым? После чего и подстроили аварию? И снова что-то не сходилось. Как-то получалась там случайность, здесь случайность, а в результате — труп на дороге. И Юрка — в больнице.

Но если рассуждать иначе?.. А чтобы грамотно рассуждать и правильно решить задачу, надо как минимум знать ее условия. Другими словами, необходимо, не привлекая внимания, которое сейчас непременно сосредоточится на этих женщинах, лично встретиться с Гусевой и Казначеевой. В какой последовательности, необходимо подумать. Но — срочно. Юра здесь сейчас вряд ли поможет. Да и Сане следует немного отлежаться, им обоим еще предстоит работенка.

А вот Костю втравливать в эту историю нельзя категорически, он со своим извечным почтением к его величеству Закону может крепко помешать. Поэтому пусть узнает постфактум, когда дело будет сделано. Или, еще лучше, если потребуется его мощное прикрытие. Не бросит ведь он, в конце концов, своих друзей!

Грязнов, разумеется, прекрасно понимал всю шаткость своих построений и потому даже не загадывал насчет строгой законности расследования. Тут уж как получится. Главное — сознательно грань не перейти. А если неосознанно и в малых дозах, так оно ведь на каждом шагу случается. Дорогу перешел не в том месте! Ага, табачный киоск напротив, а подземный переход — в километре. И сколько подобных примеров? Да и риск тогда зачем? Он же сам по себе противозаконен изначально. Если рассуждать, пусть не в глобальном масштабе, но по крупному счету. И где было бы сегодня человечество, если бы напрочь отказалось рисковать? Жаль, Сани близко нет, уж он бы вмиг развил теорию, что любой риск должен быть оправданным! Ну да, часто он об этом думает…

Вот и получается, что власть у нас живет по определению, бандиты — по понятиям, а народ — по возможности. Один Костя — по закону. Значит, и не надо ему в этом мешать.

Несколько лет назад был у Грязнова в МУРе заместитель — Володя Яковлев, Владимир Михайлович. Оперативник, что называется, от Бога. Потом забрали его в министерство, в Главное управление уголовного розыска, кадры им понадобились свежие, а недавно он вернулся в МУР — уже его начальником. Так вот, в прошлые времена, когда в отдельные исторические моменты нельзя было толком понять, что в стране происходит, неунывающий Володя, бывало, говаривал: «Вячеслав Иваныч, да чего вы так расстраиваетесь? Будет хуже». И ведь чаще всего прав оказывался. Вот и теперь, пришел к однозначному выводу Грязнов, задумайся, сориентируйся на ходу, но только не останавливайся, иначе кураж пропадет.

Он взял свой мобильник и внес в его память отобранный все-таки у Гордеева номер телефона Лены Казначеевой, после чего нажал вызов абонента.

А еще через сорок пять минут сидел за столом в небольшой ее гостиной, потягивал из узбекской золотисто-красной пиалы чуть горьковатый зеленый чай и похрустывал желтым фруктовым сахаром. Она же, загадочно щуря миндалевидные темные глаза, с легкой улыбкой смотрела на Грязнова и, казалось, уже ничем решительно не напоминала ту фантастическую практикантку, какой была полтора десятка лет назад. Нет, она стала гораздо… загадочнее, что ли? Эффектнее, само собой, — не девочка, зрелая женщина, но при этом сохранила нечто почти неуловимое, напоминавшее ее прежнюю. А вот что конкретно, никак не мог понять Вячеслав Иванович и… терялся. Будто не знал, как ее сейчас следует называть: Леночкой — по старой памяти — или Еленой… как там… по отчеству. Господи, забыл… а может, и вообще не знал? Ну, конечно, Александровной — говорил же Юрка Гордеев.

2

Лена рассказывала.

Гордеев напросился в гости чуть ли не на следующий вечер. А ведь по всему было видно, что дело, с которым она пришла в юридическую консультацию на Таганке, его совершенно не прельщало. Даже обещанные немалые деньги — тоже. Но Елена знала — плод, прежде чем упасть к ногам, должен созреть и даже, возможно, немножечко перезреть. Что, в сущности, и произошло. А у него, оказывается, уже и определенный план действий сложился…

«Ну еще бы, — ухмыльнулся про себя Грязнов, — после нашего-то разговора и всех прикидок-раскидок…» Но вслух об этом не сказал. Не потому, что не хотел унижать Юркину гордость, а просто из соображений общей корректности. О том, что с Гордеевым произошло, Елена, кстати, тоже еще не знала. И, обрадовавшись появлению в ее доме Грязнова, довольно справедливо решила, что «лед тронулся», а Вячеслав Иванович дополняет эту радостную весеннюю картинку в качестве первой ласточки.

Почти угадала. Но он не стал ее с ходу информировать о событиях минувших суток, а телевизор она конечно же не смотрела. Устаревший «Рубин» стоял у нее в комнате, накрытый кружевной салфеткой, спасавшей от пыли разве что поверхность самого ящика, но никак не экран, на котором можно было писать, словно на школьной доске. Что-нибудь вроде того, что Грязнов прочитал на багажнике запыленной «Волги», когда ехал сюда. Митрич, смеясь, показал ему. «Помой меня, я вся чешусь!» — вот что там было написано.

Грязнов попросил водителя не въезжать во двор огромного, сталинских времен, дома. Он даже переоделся у себя на службе в гражданский костюм, чтоб ни погоны, ни лампасы его не выдавали. Серенький, неприметный такой плащ надел и кепочкой прикрыл редкие пегие кудри. И прошел в подъезд бочком, как ходят пенсионеры, стараясь не привлекать к себе внимания. Но при этом цепко оглядывался — в поисках возможной «наружки». Похоже, ее не было, и это обстоятельство успокаивало. До поры до времени. А что будет дальше, одному Богу известно.

Вот он и думал сейчас: скажи ей сразу о двух малоприятных вещах, и неизвестно, как она отреагирует. Может разозлиться и наговорить чего угодно, а может уйти в себя, и черта лысого такую расколешь. Характерец-то был — о-го-го! Это — тогда. А каков сейчас? Судя по тому, как она быстро обработала Гордеева, — не хилый.

И Грязнов попросил ее подробно рассказать о том, как проходила у них операция по выносу заявления на волю. Причем любые незначительные детали могли оказаться весьма важными.

Елена словно бы удивилась. По ее представлениям, никаких сложностей вообще не было. Она встретилась с Варварой Николаевной и все ей подробно объяснила. Велела просто выучить текст наизусть, чтобы изложить его Егору. И во время очередного свидания с ним — правда, сильно мешал адвокат Штамо, но его удалось выдворить из комнаты, чтобы мать смогла поговорить с сыном о делах сугубо личных, — передала ему слово в слово сказанное Леночкой. Он кивнул, а через неделю, на новое свидание, принес готовое заявление. Вид у документа, конечно, был не слишком презентабельный, но иного выхода, точнее, иной возможности у Егора и не имелось. А дальше — дело техники. Мать спрятала бумажку на груди, пусть только попробуют ее тронуть — уж она им всем покажет!

Но ее никто и не тронул, никто внимания не обратил — вот в чем загадка!

А может быть, дело в том, что за ней и не следили? На что способна старуха? Да ни на что. А Егора, тщательно оберегаемого приставленным к нему адвокатом, они уже всерьез и не воспринимали. Гусь должен быть ощипан — и все тут! Другое дело — Елена. Если на нее продолжали распространяться неослабевающие интересы господина Брусницына, то было бы естественным, если бы он установил за ней в некотором роде наблюдение. Куда ездит, с кем общается и так далее. Не навязчиво, а скорее для общей ориентации. И возможно, ее визит к новому адвокату тоже не остался незамеченным. Как затем и его визит — к ней. Но что могло вызвать особый интерес, так это явно не любовные какие-нибудь мотивы — накоротке встречаются обычно для дела, а не для сексуальных игр. А для полной уверенности, что у них действительно затевается какая-то интрига, пока Юрка пребывал в полублаженном состоянии от общения с Еленой Александровной, наблюдатели вполне могли установить в его «форде» подслушивающее устройство. А этот самоуверенный босяк, в свою очередь, даже не удосужился провериться — хотя бы у сотрудников «Глории», которые во всяких делах подобного рода собаку съели.

И еще, сколько ему ни повторяй, сколько ни напоминай об осторожности, он по-прежнему болтает в машине на служебные темы. Вот его беспечность и могла стать причиной того, что и ему «подвесили хвост». А уж дальше все — «дело техники», как выразилась Лена.

Варвара Николаевна, выйдя из проходной Бутырского изолятора, помчалась к Леночке — передать ей заявление. Наверняка еще и из автомата позвонила! Ну все правильно, так и было. А сама Лена, получив и прочитав заявление, не подумала о том, какую бомбу держит в руках. Куда ей! С юриспруденцией давно покончила. Особых сложностей с законом за прошедшие годы не имела. Мудрые наставления своих преподавателей и старших товарищей позабыла. Она позвонила Гордееву и сообщила ему, что заявление у нее. И Юрий Петрович может приехать за ним, чтобы открыть, как он говорил уже, военные действия.

Приехал, получил, прочитал, позвонил Турецкому, чтобы предупредить о своем приезде с важнейшими документами, после чего ему и устроили «коробочку». Пусть теперь ставит свечку, что живой остался…

А Саня? По существу, та же беспечность. Хотя нет, все-таки сыграло отрицательную роль то, что они не были абсолютно трезвы. Несколько, надо понимать, размылись границы между «уверен» и «может быть». И тоже результат достаточно плачевный.

Полагая, что темнить дальше уже бессмысленно, Вячеслав Иванович рассказал Леночке о том, что произошло после отъезда Гордеева от нее. Она была ошарашена известием.

Нет, значит, не все еще выветрилось из ее умной головки. Оценила наконец опасность, которая ее подстерегала и грозит теперь уже всерьез. Грязнов даже подумал, что, пожалуй, самое время вообще полностью вывести Лену из игры — услать куда-нибудь подальше. Чтоб не появлялась в поле зрения, не мелькала перед глазами «лучших друзей» Егора Савельевича, не провоцировала их, забывших, вероятно, что на всякую хитрую задницу всегда найдется подходящий… штопор.

Вячеслав Иванович только заикнулся и понял, что зря принял ее минутную оторопь за страх. Грязнов сразу увидел, что уговорить Лену не удастся. Да, он ошибался в ней — Леночка, какой была полтора десятка лет назад, такой и осталась. Ну ладно, пусть остается, лишь бы не мешалась под ногами, не лезла на рожон и не утомляла полезными советами. Сказано это было Грязновым несколько в сердцах, но Лена нисколько не обиделась, а даже как будто успокоилась. Словно ее присутствие здесь уже само по себе служило гарантией удачи.

Однако женщина, что ни говори, всегда остается женщиной — со всеми ее причудами и фантазиями. Несмотря на только что высказанное в довольно жесткой форме указание Грязнова никуда не совать свой нос, Елена с ходу предложила свой вариант встречи с Брусницыным, чтобы отвести всякие подозрения, будто бы она с Гордеевым что-то затевает.

— Ну конечно, — поморщившись, кивнул Грязнов, — если этот ваш Брус в чем-то и сомневался до сих пор, то тогда уж точно обретет уверенность! Ты, вообще, слушала, о чем я тебе говорил битый час? Чтоб и близко тебя не было! — почти загремел он, стараясь придать голосу как можно больше жесткости. — Ты, как тот мавр, который уже сделал свое дело, должна, обязана немедленно удалиться! Иначе за твою жизнь я не дам и копейки, черт подери…

— Чего это ты разошелся, генерал? — удивилась она. Они оба и не заметили, как перешли на «ты», словно и не было прошедших пятнадцати лет. — Я же не предлагаю плести какие-нибудь интриги, я просто подъеду к нему в офис, на Покровку, и скажу открытым текстом: «Послушай, Брус, оставь меня и моих знакомых в покое. Ты нас не интересуешь, и мы тебя знать не хотим. Ты сам устроил разборку со своими партнерами, вот и занимайся ими, а от меня отстань — раз и навсегда. А если будешь продолжать преследовать, я обращусь к таким людям, от которых тебе не поздоровится. Вот и все. И он, я уверена, отстанет. А Юра тем временем сможет спокойно заниматься своим адвокатским делом и выручать Егора. Разве не так?

— Значит, договоримся окончательно. Ты сейчас ничего не говорила, и я соответственно ничего не слышал. Иначе я встаю и ухожу, а вашу с Гордеевым лавочку просто закрываю. Сидит твой Егор и пусть себе сидит до морковкина заговенья. Он меня не волнует, меня волнуешь ты. Ну… в смысле… сама понимаешь… — Грязнов даже разозлился на себя, оттого что и сам теперь запутался в словах. — В плане безопасности, неужели непонятно?!

— Не кричи, я все поняла. Хорошо, не поеду к Брусу, — легко согласилась она. — И у тебя не было никакой причины сердиться. Еще чаю? Или хочешь чего-нибудь покрепче?

— Я еще раз спрашиваю: у тебя есть какая-нибудь подруга, знакомая, приятельница, живущая вне Москвы, у которой ты могла бы провести недельку-другую?

— А я еще раз отвечаю: нет. А если бы и была, я бы никуда не уехала. Есть вопросы? Так чего тебе налить? Не сердись, Славочка, ну я такая. А ты меня забыл… И ни разу — ни разу за пятнадцать лет — не поинтересовался, где я и что со мной. Как же так? А какие сладкие слова говорил? Врал, да? — Лена грустно заглянула Грязнову в глаза.

— Ничего я не врал, ты сама ушла, — отвернулся Вячеслав.

— А если б не ушла, тогда что?

— Тогда? А мы с Саней запросто могли перестрелять друг друга.

— Ух ты! Вот не знала!.. Но он ведь, если не ошибаюсь, вскоре женился?

— Дочке уже четырнадцать. Очень самостоятельный ребенок. Скорее, взрослая девица!

— А ведь могло бы… — задумчиво заметила она. — Как время-то летит… Ну ты домой не очень торопишься? Семья не ждет? — Она усмехнулась.

— Какая семья? Нет ее у меня.

— Так тем более оставайся, отпусти свою машину, и… предадимся воспоминаниям молодости, как?

— Очень заманчиво.

— Вот и мне будет спокойнее. Ты ж — генерал и наверняка при пистолете? Так чего бояться?

Она поднялась. Поднялся и он. Она приблизилась к нему, и он нерешительно положил вздрагивающие ладони на ее плечи, скользнул по спине, к лопаткам, чуть прижал. И тут она прильнула к нему и заплакала. Негромко, словно стесняясь своей слабости. «Надоело быть сильной, устала», — подумал Грязнов.

3

Брусницын слушал доклад. Его сотрудник, которому было приказано глаз не спускать с Елены Казначеевой ни днем ни ночью — в последнем случае не в прямом, а естественно, в переносном смысле, — подсоединил свою цифровую фотокамеру к монитору и иллюстрировал свое сообщение снимками, один за другим возникающими на экране. И на каждом было зафиксировано время.

Десять часов утра. Выходила в магазин. Щелк, щелк — подъезд ее дома на Ленинском проспекте. Вход в магазин. Щелк — разговаривала с продавщицей бакалейного отдела. Вышла с тяжелой сумкой — щелк. Вернулась домой — щелк.

Дальше не выходила из дому весь день. По городскому телефону ни с кем не общалась.

— Вы на него поставили «жучка»? — недовольным тоном спросил Брусницын.

— Так точно, — по-военному ответил наблюдатель.

После получения известия о том, что этот сучий потрох, Гусь, передал на волю заявление в Генеральную прокуратуру, у Игоря Петровича резко испортилось настроение. Неизвестно же, что он там написал! А лопух Багор ничего толком сделать не сумел, нет, все-таки придется с ним расстаться окончательно. Не тянет… Даже такую элементарную вещь, как вывести из игры на приличный срок этого Турецкого, и то не смог выполнить. Уже доложил доверенный человек из их конторы, что помощник генерального отделался шишкой и завтра выйдет на службу. Ну козел Вован, ничего нельзя поручить! А ведь в Чечне большим был специалистом, ничего объяснять не надо было. Притомился, что ли, перегорел? Да, меняются люди, и не в лучшую сторону…

Тяжко вздохнул Брусницын, краем уха слушая объяснения своего сотрудника, оправдывавшегося тем, что внутри квартиры установить прослушку еще не успели. Указание поступило только вчера, а сегодня мадам, сказано же, весь день просидела дома.

— Ну а когда в магазин выходила, о чем думал? — брезгливо спросил Брусницын.

— Так… не сориентировался, Игорь Петрович, — попытался оправдаться сотрудник. — Один же был. И уверенности твердой не имел.

— Ни хрена ты вообще не имел… работнички… мать вашу… Чтоб при первой же возможности! А где Багор?

— Ему не велено светиться, вы же сами…

— Что я сам — я знаю без тебя. А вот вы, ребятки, чего ж так облажались-то? Я спрашиваю: почему не вы, а посторонний человек нашел ту папку? Ну, правда, не совсем посторонний. Но ведь и вы, и он твердо знали, что надо искать. А он просто достал, посмотрел и… уехал. А вы? Чего вы привезли? Свежую прессу? А где то заявление, которое мне нужно? Я бы сказал сейчас, да вы, раздолбаи, все равно не поймете… И Багор уже не просто засветился, а на него впору уголовное дело открывать, ты понял? Значит, так. Убирай его немедленно отсюда к едреной матери! — заорал вдруг Брусницын.

— Куда… Игорь Петрович? — Сотрудник растерялся.

— А куда хочешь! Мне наплевать. Но чтоб, когда мне потребуется, близко находился. Под рукой… Чего ты мне показываешь? — Брусницын уставился на экран монитора, где, сменяя один другого, возникали снимки с какими-то людьми. — Зачем это мне? Делать больше нечего?! Чем ты там занимался весь день?! — снова загремел он.

— Вы же сами приказали: всех, кто входит… чтобы…

— Так ты что, всех жильцов дома фотографировал?! — Брусницын в изумлении от такого идиотизма развел руками, но тут же резко ударил сотрудника по руке, когда тот потянулся, чтобы отключить камеру. — Стой!.. Сделай крупно!.. Это кто?

— Это? — Сотрудник удивленно смотрел на пожилого дядьку в кепочке, который входил в подъезд и, перед тем как закрыть за собой дверь, оглянулся — так его и запечатлела камера. — Не могу знать, Игорь Петрович, — сокрушенно ответил сотрудник. — Но постараюсь узнать сегодня же. Покажу снимок в ЖЭКе, соседям по дому. Наверное, жилец. Он пришел… вот, в восемнадцать тридцать, а ушел сегодня утром. Там дальше, наверное, есть.

— Ну-ка лицо еще крупнее… Отпечатай. И найди тот кадр, где он выходит, — тоже сделай.

Брусницын прикрыл лицо ладонями и откинулся на спинку кресла в ожидании, пока сотрудник возился с принтером. И на душе у него было неспокойно. Он мог в принципе и не смотреть на второй снимок, потому что лицо этого мужика в кепочке узнал сразу. Это был генерал Грязнов, с которым виделся в кабинете Фролова в тот день, когда приходилось замазывать грехи болвана Багра. И, кстати, Грязнов был единственным, кто не подал руки ему, Брусницыну, президенту фонда, к которому недавний министр внутренних дел первым тянулся с «дружеской ладонью»! А этот? Обозлился тогда Игорь Петрович, но виду не показал, всему свое время. И вот он тут, генерал Грязнов, но в каком виде! Пенсионер, блин! А осторожный — оглянулся-таки… К кому ж он мог приехать сюда? Живет-то, как установлено, чуть ли не в Свиблове. Почему же тогда здесь, на Ленинском, ночевал? И именно в том доме, который больше всего интересует бывшего полковника?

И тут Бруса озарила догадка!.. Нет, не может быть, да и куда ему — грузный, старый, плешь на всю башку… А если все-таки?..

В голове Брусницына как-то сама собой начала неожиданно выстраиваться цепочка фактов. Турецкий и Грязнов — с одной стороны, Ленка и Гордеев — с другой. Но Турецкий с Грязновым забрали документы Гордеева, которые… да, просрали, иначе и не скажешь, замечательные сотруднички, будь они все… И что характерно, в папке Гордеева не оказалось нужного документа. То есть, другими словами, Турецкий мог оставить его Грязнову, подозревая для себя ловушку. Хитер, гад…

Брусницын помнил объяснение, которое было сделано его сотрудниками по свежим следам. Их, оказывается, ввел в заблуждение ответ из клиники о том, что все документы доставлены вместе с пострадавшим. А они даже и не поинтересовались, что хоть за документы. И стали сдуру планировать, как бы проникнуть в клинику и похитить эти самые документы. Вот уж истинно — идиоты… Хорошо, что позвонили посоветоваться, и он приказал им в клинику носа не совать. И как в воду глядел — документы-то в разбитом «форде» остались. Понятно, в общем, почему они сразу к обломкам не кинулись — боялись, что их мог кто-то увидеть и запомнить, аварию-то «громкую» устроили! Сперва подождать решили, а когда народ уже схлынет, самим свидетелями представиться. Но — опоздали. Да и бывший этот «важняк», Турецкий, больно зорким оказался. И прытким. И дружок его — тоже. Быстро сориентировались…

Багра, значит, убираем. А использовать его можно теперь только с одной целью и лишь один раз. Потому что ни для чего другого он уже не пригоден.

Второй снимок Грязнова — Брусницын теперь уже был абсолютно уверен, что это он, — ничего не добавил. Вышел из подъезда, посмотрел налево, направо и ушел в арку, на улицу. А там его наверняка ожидала служебная машина с «мигалкой», да откуда ж сотруднику-то догадаться выглянуть на улицу. Хорошая работенка — сиди себе и щелкай входящих-выходящих. И штуку баксов в месяц получай за такую службу!

— Ладно, заканчиваем. Распечатку оставь. Насчет прослушки я уже сказал. Наблюдение продолжать, но максимально осторожно, чтоб нечаянно не засветиться. А этому типу, — Брусницын пальцем ткнул в фотографии Грязнова, — вычислить тебя никакого труда не составит, он всю жизнь в сыщиках бегал. Где она сейчас?

— Дома. Уже звонили.

— Есть там кому техникой заняться?

— Сейчас пошлю, Игорь Петрович, прямого указания не было…

Ох и хотел ему ответить бывший полковник насчет «прямых указаний», да собственные нервы пожалел. Только и сказал:

— Ну так не жди, посылай! — и пробурчал уже про себя: — Пока почешется, пока доедет, пока…

Старший группы наблюдения понял состояние босса и привлекать внимание к своей персоне дополнительными вопросами не стал, а отдал распоряжение сотруднику службы безопасности Благотворительного фонда — как же иначе, любая благотворительность нуждается по нынешним временам в защите! — выехать на место, захватив с собой необходимую технику. Срок установки ее, как всегда, вчера, то есть медлить нельзя, босс уже «закипает».

Федя Мыскин был вообще-то специалистом по компьютерной технике, но, обслуживая Благотворительный фонд, официально числился в частном охранном предприятии «Юпитер», где помимо основной своей работы выполнял задания руководства и несколько иного профиля, связанные с установкой прослушивающих и прочих устройств. Недаром же существовала у них отдельная служба наблюдения. При необходимости Мыскин своему ремеслу учил и коллег. Каждый сотрудник их охранного агентства должен был уметь выполнить работу такого рода без привлечения Феди. Его считали «профессором», и сам он выезжал на объект, лишь когда возникали какие-либо сложности или требовалась особая четкость и тонкость работы. Чтобы не рисковать, видя сердитого босса, старший группы наблюдения Виктор Корогодов попросил выехать на место Федора, а своему сотруднику приказал обеспечить доступ в помещение при первой возможности. Ну не станет же упрямая баба — и чего от нее надо боссу?! — сиднем сидеть дома вторые сутки? Странное дело — так она вроде и ничего, а глянешь поближе — старовата. Ну фигура — еще куда ни шло, но ведь босс же сам обмолвился однажды: стерва! Так зачем? А может, там совсем другое что-то?

Словом, Брус велел, а наше дело щенячье — исполнять и не задавать лишних вопросов. Вон Вован Багров небось не слушал и попал в немилость. Да оно, наверно, и правильно, тупой этот Багор, ему руками работать, а не головой. И постоянно накладки — то с бабой этого Турецкого, то с ним самим. Трубу еще бросил… Это ж чистая улика! Утречком заглянули в подъезд, а ее и след простыл! Козел…

А Федя Мыскин, тщедушный парень в очках, прибыл между тем на Ленинский проспект и во дворе указанного ему дома нашел запыленные и неприметные с виду «Жигули-четверку». На кресле рядом с пустым водительским сиденьем полулежал сотрудник группы наблюдения Толя Чекмасов. Ему было скучно: работка — не бей лежачего.

— Садись, — показал он Феде на заднее сиденье.

— А чего ты не за рулем? — поинтересовался «профессор».

— Вопросов меньше. Спросят — чего тут стоишь, отвечаю: водила ушел куда-то, жду. Вот и не тревожат.

— Народу там много?

— Где, в квартире-то? Не знаю. По городскому не разговаривает, а сотовая связь для меня недоступна. Это ты у нас мастер. Садись отдыхай, пока не выйдет. На-ка вот тебе — дверной код, номер домофона — для страховки, этаж, квартира, фамилия, здесь все. — И он протянул Феде листок бумаги с цифрами и тремя словами: «Казначеева Елена Александровна». — Указаний тебе приказано не давать, сам работу знаешь. Как она появится, я выруливаю следом и буду с тобой на связи, если чего. Ну а ты занимайся…

Они молча просидели до обеда. Лишь во втором часу дня открылась дверь подъезда, и Толя тут же схватил цифровую камеру.

Вышла она.

— Так, — скомандовал Чекмасов, — теперь бегом. — Он нырнул за руль и кивнул Феде: — Вылезай! Тебе, по идее, сколько времени потребуется?

— В квартире-то никого не осталось?

— А домофон тебе на что? Позвонишь, поинтересуешься, сам выяснишь ситуацию. Так сколько? Это если мне придется ее придержать маленько, а? — И он ухмыльнулся.

— Да мне недолго, минут десять на все про все.

— Уложимся…

Федор вышел из машины, и Толя быстро вырулил из двора, стараясь не упустить из виду широко, почти по-мужски шагающую по тротуару в сторону автобусной остановки стройную женщину в красном плаще.

«Это хорошо, — сказал он себе, — так оно приметнее»…

А Федя достал из своего чемоданчика синюю куртку со словами на спине «Телефонная служба», надел ее и, поправив указательным пальцем очки на носу, вошел в подъезд. Женщине, которая выглянула из застекленной, но закрытой занавесками будки, он вежливо сказал:

— Здравствуйте. Ну что, опять имеются жалобы? — и открыто, доверчиво улыбнулся, зная, что эта его беззащитная улыбка всегда вводит людей в заблуждение.

— Дак нет! — пожала плечами женщина. — Может, у жильцов?

— Вот-вот, звонили с утра. — Он достал из кармана бумажку и прочитал: — Сто семнадцатая, вот.

— Так хозяйка пять минут как ушла. А она одна проживает.

— Ну и что? Посмотрю на щите. Еще сто двадцатая.

— Эти — дома, — охотно помогла мастеру дежурная по подъезду. — Вы поднимитесь, седьмой этаж.

— Спасибо, я знаю, — снова улыбнулся, как старой знакомой, Федя и пошел к лифту.

А дежурная, конечно, «вспомнила», что именно этот вежливый мастер появляется всякий раз, когда у кого-то из жильцов появляются проблемы с телефонной связью.

Федя поднялся на шестой этаж — в сто семнадцатую, поскольку сто двадцатая ему была совершенно не нужна.

На площадке он открыл крышку распределительного щита и проверил сто семнадцатую. «Жучок» на городской линии телефона стоял правильно, не зря учил этих остолопов. Теперь надо было проникнуть в квартиру.

Он не воспользовался внизу домофоном, поверил на слово дежурной. Но теперь, остановившись у двери, достал из кармана подсоединенный к слуховой «улитке» тоненький проводок с маленьким шариком на конце и аккуратно сунул его в замочную скважину. Послушал. В квартире стояла тишина.

Работа со специальным инструментом, особенно когда ею занимается мастер, зрелище красивое. Несколько ловких, осторожных и практически бесшумных движений, и… дверь стала тихонько отворяться. Федя не спешил. Он еще послушал тишину в квартире и неслышно скользнул через порог, потянув за собой дверь.

Огляделся, в полутемной прихожей никого, естественно, не было, но и света тоже не хватало. А двери в комнаты были закрыты. Федя поочередно открыл каждую, заглянул для верности и, ничего не обнаружив, выбрал себе главные объекты для работы.

Где обычно происходят самые важные разговоры? На кухне — это первое — и в спальне. Ну еще в гостиной, но реже. Места, наиболее удобные для установки подслушивающих устройств, — это электрические розетки, настольные лампы, выключатели. Одна такая розетка была расположена в спальне очень удобно, практически у плинтуса. Туда, как правило, никто никогда не заглядывает, кому охота пыль на коленки собирать! Вот ею он сразу и занялся. Отвинтил крышку, закрепил на электрическом проводе миниатюрный микрофон, после чего поставил крышку на место. Поднялся, обернулся, и… сердце его оборвалось.

Прямо перед ним стоял практически его двойник. Такой же тщедушный и улыбчивый. Только постарше и без очков. И без чемоданчика в руке. Зато у него был пистолет с глушителем.

— Работает? — полушепотом спросил он у Феди, кивая на штепсельную розетку.

От неожиданности Федя лишь кивнул в ответ.

— Сделай так, чтоб не работала. Но все оставалось как есть, ага? — и концом навинченного на ствол глушителя указал на розетку.

Федя опустился на колени, лихорадочно соображая, что же произошло? Подставили — была первая мысль. А руки тем временем механически снимали и переставляли микрофон так, чтобы он не получал питания от сети. А странный вежливый и улыбающийся тип стоял, наклонившись над ним, и нажимал на его шею сверху стволом глушителя.

— Все сделал, как я велел? — на этот раз уже строго спросил Федю незнакомец.

Федя кивнул. И в этот момент тихо звякнул вызов телефона у Феди. Незнакомец строго посмотрел на него и шепотом сказал:

— Если не хочешь совершенно случайно выпасть из окна, скажи, что работаешь, и пусть не мешают, сечешь, парень?

И Федя буквально повторил его последние слова в трубку сотового, который достал из верхнего кармашка куртки «Телефонной службы».

— Дай ее сюда. — Незнакомец требовательно протянул руку и забрал у Феди трубку. Посмотрел, «полистал» записную книжку, довольно хмыкнул и выключил телефон. — А теперь садись вон на тот стул, чемоданчик свой оставь, он тебе больше не понадобится. Садись и отвечай. Ты кто и кто тебя сюда послал? Вернее, начнем иначе. Я знаю, кто тебя послал, а вот с тобой незнаком. Рассказывай. — Он достал из кармана миниатюрный диктофон — Федя видел такие, дорогая японская новинка, — включил и спокойно положил свой пистолет на колени — стволом в Федину сторону. — Не теряй времени. Его у тебя и так очень мало осталось. Хозяйка вот-вот вернется, и что мне тогда с тобой делать, ума не приложу. Но это окажется для тебя худший вариант.

Федор с полминуты молчал и заговорил — терять-то все равно было уже нечего. Назвал фирму, хозяина, себя и свою роль в данной ситуации. Назвал с десяток фамилий тех, с кем работал. Даже на вопрос, кто ставил «жучка» на распределительном щите — и это, оказывается, уже знают, — назвал фамилию Багрова, которого инструктировал лично. Описал его внешность. Незнакомец слушал, кивал.

Минут десять всего и прошло, а Федя устал, как никогда в жизни.

Теперь телефон позвонил у незнакомца. Он достал трубку из кармана, послушал и ответил:

— Как и предполагали. Не торопитесь, мы здесь еще не все закончили. — И, спрятав трубку, сказал: — Продолжай, Федор. Жаль, старик, твои бы способности, да в мирных целях! Цены бы тебе не было. Ну валяй дальше, пленки у нас с тобой достаточно. Ее тут на семь часов хватает. Вот это, я тебе скажу, техника. А не твое говно… В Митине, что ль, покупаете? На радиорынке? Вот жлобье!

— А… что вы… со мной? — пробилась наконец у Федора самая важная мысль.

— Ты писать умеешь?

— Я-а?! — даже растерялся «мастер».

— А спрашиваешь! Вот тебе бумага, вот ручка, придвигайся, пиши про все, что только что рассказал. И учти главное: в твоих кровных, я бы сказал, жизненных интересах написать только правду и сделать это максимально быстро. Последнее — это чтобы у твоих дружков не зародилось мысли о том, что ты запел с чужого голоса, понял?.. Вот и начинай. «Я, такой-то и такой-то, ввиду крайне неприятных обстоятельств, в которые попал в связи с указанием моих руководителей, перечисляй со всеми, что называется, регалиями, без всякого физического давления на меня со стороны, хочу сделать искреннее признание…» Быстро пиши! И каждую страницу подписывай: «Изложено собственноручно и без принуждения»…

— А потом? — обреченно спросил Федор, поднимая глаза от бумаги.

— А потом… договоримся. Проконсультируешь меня по одному вопросу и отправишься домой с четкой программой действий, о которых я тебя проинформирую. Если не согласен, говори сразу, и закроем вопрос, как это делали прежде: «Нет человека — нет и проблемы». Какой вариант устраивает? Быстро! — И незнакомец тряхнул перед носом Федора пистолетом.

— Первый! — так же быстро ответил Мыскин и склонился над бумагой.

И Федя доказал, что не зря его свои зовут «профессором» — он умел не только делать руками, но и излагать мысли на бумаге, как заправский академик. Пока он писал, незнакомец ловко обыскал его, но оружия не обнаружил. Осмотрел содержимое чемоданчика и кое-что, не удержавшись, изъял, заметив при этом:

— Вот эту штучку я бы у тебя взял, Федя, не пожидишься?

— Да берите, — морщась, отмахнулся тот, — у меня еще есть.

— И эту — тоже. — Незнакомец вынимал очередное «хитрое устройство».

И снова Федя махнул рукой, не возражая против такой вот «аннексии и контрибуции».

Потом, закончив писать, Мыскин отдал последний лист незнакомцу, который по ходу дела прочитал его признание, и спросил: что дальше? А дальше ему пришлось объяснять, как сделать таким образом, чтобы установленное устройство срабатывало только тогда, когда надо, а если не надо, молчало бы. И никаких вопросов со стороны не вызывало бы у непосвященных. Объяснил наконец, а потом даже и проверили. Федя позвонил Толе и сказал, чтобы тот включил прослушивание, а он походит по комнате и скажет несколько слов для проверки. Что и было проделано, после чего Федя сообщил, что покидает квартиру. Толя в «изысканной форме» ответил, что самое время, поскольку «мадам изволит возвращаться».

Незнакомец жестом показал Феде — «выключай!», а потом вывел его в коридор и совсем тихо напомнил:

— Одно лишнее слово, и тебе хана. Не от нас, так от своих. А твое чистосердечное признание я пока подержу в надежном месте, Федя. Если понадобишься, позвоню, но зря тебя «закладывать» не буду, можешь моему слову верить. А в Чечне, между прочим, такие полковники, как твой, меня пуще огня боялись, запомни. Потому что они сами были по уши в крови и в дерьме.

И он выпустил «мастера»-неудачника на лестничную площадку…

Вечером, сидя у Дениса в агентстве «Глория», Грязнов-старший хохотал над красочным рассказом Фили Агеева. Тот в лицах изобразил дневной диалог с «телефонным мастером». Потом прочитали признательные показания Мыскина и пришли к выводу, что, в общем и целом, затравка для возбуждения уголовного дела, конечно, имеется, но вряд ли с ходу судебные инстанции дадут «добро» на привлечение президента Благотворительного фонда к ответственности. Найдется ведь защитник, который сумеет просто и доходчиво объяснить вмешательство господина Брусницына в личную жизнь госпожи Казначеевой «безответной любовью», ревностью, черт побери! Забытыми ныне, но такими, в сущности, естественными человеческими чувствами! Еще и слезу у присяжных выдавит. Изыщут возможность смикшировать проблему, запутают в согласованиях и личных сомнениях, а к ответу привлекут мелких нерадивых исполнителей, не понявших указания начальника, которым и будет предложено взять вину на себя, а иначе… А что произойдет, если ситуация сложится иначе, никому объяснять не надо — все люди грамотные. Пешек загонят за Можай, а фигуры достанут носовые платки, чтобы утереть пот со лба. «Гляди-ка, — усмехнутся еще, — а ведь чуть было и вправду не зацепило!» И все. И гуляй Вася… в смысле, Филя.

— Значит, продолжаем разработку в частном порядке, — сделал окончательный вывод Вячеслав Иванович. — Но мне, племяш, боюсь, теперь понадобятся все твои кадры. Своих мужиков я, к сожалению, пока привлечь к этому делу не могу, не дай бог, что случится, мне же и головы не сносить. А за денежку ты можешь не беспокоиться, источник финансирования не иссяк. И надеюсь, иссякнет не скоро.

4

Как выяснил Вячеслав Иванович, в Хамовнической межрайонной прокуратуре уголовное дело было возбуждено уже на следующий день, но — и это самое интересное — по статье 264-2 УК — «Нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств… повлекшее по неосторожности смерть человека…». Короче, Юрке как виновнику ДТП, оказавшемуся в момент столкновения на встречной полосе, грозит провести пять лет в местах не столь отдаленных с лишением права после освобождения управлять транспортным средством в течение трех лет. При первом — второе не столь драматично. Нет, все-таки молодец этот Заборов! Или ему кто-то подсказал? А теперь ведь ретивые законники, чего доброго, заберут еще Гордеева в каталажку прямо с больничной койки — с них станется. И ты потом ничего не докажешь, ибо в подобных ситуациях свидетели вполне могут отказаться от своих прежних показаний — кого «мягко попросят», а кого и заставят те «заинтересованные лица», которые будут всячески пытаться остаться в стороне. А пока будет длиться процесс доказывания, что Гордеев вовсе не верблюд, и с делом Гусева, да и с ним самим, пожалуй, благополучно покончат. Да, впрочем, и родственники погибшего, если таковые имеются, не успокоятся, пока суд не накажет виновника, а им не будет назначена денежная компенсация. Нынче ж все стоит денег, а человеческая жизнь — тем более. Скажи прежде — обсмеяли бы… А отчего оно? От давно осточертевшей всем без исключения неустроенности? А как же тогда сытый Запад? Вот тот-то и оно, что деньги стали править миром. И человеческими мозгами. А мы все вели дискуссии — будут ли деньги при коммунизме или нет?

Значит, какой отсюда следует вывод? Надо немедленно, пока Юра нетранспортабелен — с точки зрения медиков, которую придется всячески поддерживать со стороны, — найти истинных виновников трагического происшествия на Комсомольском проспекте. Наверняка, узнав о статье, по которой возбуждено уголовное дело, эти голубчики успокоятся. А где успокоенность, там и беспечность. Подумаешь, задели там кого-то и когда-то — джип ведь, он как танк, и каких только следов на его клыках или «кенгурятниках» не отыщешь! Вот и хорошо, значит, есть и что поискать… А начать придется с эксперта-криминалиста Козлова, того самого Андрея Ефимовича, с которым Вячеслав Иванович ползал на корточках вокруг Юркиного разбитого «форда». Он ведь и обнаружил и показал Грязнову те вмятины, которые могли остаться от удара по машине сзади, отчего ее и выбросило на встречную полосу. Странно только, что тот дежурный следователь из Хамовников, так лояльно отнесшийся к Сане Турецкому, оказался «упертой сволочью». Так ведь и его тоже могли вежливо попросить, а в случае непонимания «простого человеческого языка» даже и заставить.

«Что ж, с этих и начнем», — сказал себе генерал Грязнов и взялся за телефонную трубку: уж здесь-то, в служебном кабинете главного здания МВД на Житной улице, вряд ли установили технику прослушивания и наблюдения за ним. Хотя чем черт не шутит…

— Саня, как ты себя чувствуешь? — спросил он и сразу перешел к делу.

Действительно, а чего спрашивать, если человек сидит в своем рабочем кабинете. Болел бы — валялся бы дома. Что, кстати, и Костя ему советовал.

Грязнов почти телеграфным стилем изложил Турецкому свои соображения по поводу последних событий и добавил, что, по его мнению, для спасения Гордеева, а также «во имя торжества справедливости» в отношении «сидельца» Гусева, ряд оперативно-следственных мероприятий необходимо провернуть быстро и без афиширования своего служебного статуса. То есть исключительно в частном порядке. И никого из собственного начальства не информировать о своих действиях. Пресловутая «неавторизованная активность»? Ну и хрен с ней — дело важней. А если пойти по официальному пути, к примеру, уговорить руководство Генеральной прокуратуры, что все вышеперечисленное целесообразно с точки зрения установления истины и защиты законности, передать на Большую Дмитровку, так, пока произойдет эта самая «передача» следственных материалов, уберут и правых, и виноватых. И тебя же обвинят в «нерасторопности» и «потворстве». Будто других причин у нас больше и не бывает.

Турецкий расстроился. Огорчился по поводу поступка «важняка» Заборова — показался честным человеком, вот тебе и Вася, то бишь Василий Петрович.

— Купили или прижали, как думаешь? — спросил у Славы.

— Вполне могли и «указать». А ты хочешь с ним встретиться? Вряд ли скажет. Да и рано пока, я так думаю, только ты не обижайся, пожалуйста! — с запоминающейся интонацией знаменитого Фрунзика Мкртчяна из фильма «Мимино» заметил Грязнов. — Ты ж ведь там, на месте, все ему разъяснил. Разве что полный дурак не поймет. А он мне таковым не показался… Нет, Саня, я хочу первым делом джипы те отыскать. Ведь эти деятели заберут Юрку, как пить дать заберут. Когда не надо, они проявляют поразительную решительность. Примеры нужны?

— Не надо… А кого попросим?

— Ты не в курсе, а у нас тут произошли тоже кое-какие события. Но это отдельно, при встрече. Разгребешь свои дела, подкатывай. И не забудь, на тебе висит самое главное дело — «заява» Гуся. Саня, я не собираюсь тебя учить, но просто напоминаю: как только она достигнет того уровня, на котором и принимают окончательные решения, нам этого Гуся охотно передадут, но уже выпотрошенного и зажаренного. Фамилии незаинтересованных в огласке лиц тебе известны. А за ними, я уверен, стоят куда более важные фигуры, которые схарчат любого, кто покусится на их… ну, скажем так, благотворительность. Хотя я назвал бы это дело иначе.

— Не объясняй, убедил. Только ведь и тихо у нас тоже не получится, вот в чем беда, — задумчиво сказал Турецкий. — И без Кости не обойтись, как ни крути…

— Костя — это исключительно на твоей совести. Постарайся сделать так, чтобы его не надо было втягивать в наши с тобой проблемы. А найти суку из вашей конторы, именем которой прикрываются некоторые дамы из нашего Следственного комитета, так это опять же лично для вас — дело чести.

— Добавь — доблести и геройства, — насмешливо сказал Турецкий.

— Ну, геройства особого не вижу, — резонно возразил Грязнов. — Но важно и здесь раньше времени не проколоться.

— Славка, ты какой-то в последнее время шибко мудрый, что ли, стал! Назидательный! Не говоришь, а изрекаешь!

— А что же плохого в том? — обиделся Вячеслав Иванович. — Человек, между прочим, существо мыслящее.

— Стоп, стоп! — засмеялся Турецкий. — Ты не кипятись, старик! Но ты мне напоминаешь одного писателя. Я вчера шишку свою оберегал и лелеял, вот и провалялся весь день возле телевизора, как полный идиот.

— Почему — как? — усмехнулся Грязнов.

— Не остри! Короче, показывали базар в писательском семействе, на даче где-то. Колодец, что ли, не там вырыли или забор не туда поставили, оттого и шум. Вот и выступал один из нынешних патриархов, как они уже наперед сами себя определили. Славка, ты бы посмотрел на эту умору! Говорит о какой-то хреновине, но с таким видом, будто дает совет Всевышнему, как следует дальше поступать сразу со всем грешным человечеством. Ну прямо Махмуд Эсамбаев в Верховном Совете. Никогда не видел? У-у! Вот то было зрелище! А этому московскому горцу разве что только Махмудовой папахи не хватает — для полноты картины…

— Ничего экстраординарного не нахожу. Они с возрастом все одинаковые, им это самолично присвоенное себе аксакальство — можно так сказать? — и манеру поведения диктует. Но они хоть — горцы, в смысле, оттуда. А я тебе, Саня, в свою очередь, готов, не называя конкретной фамилии, потому что противно, напомнить об одном нашем с тобой бывшем знакомом, который возомнил себя почти Богом на том основании, что они одной национальности. И что?

— А-а, вон ты о ком!.. — хмыкнул Турецкий. — Что-что? А ничего, ровным счетом. Мудак, Слава, он повсюду одинаков. Считай, что на твой риторический вопрос я неопределенно пожал плечами и не выказал никакого изумления. Поэтому не трать на меня своего пафоса, я и без него все понимаю, и Костю постараюсь убедить, но при этом не дать ему увязнуть в наших интригах. И в Хамовники съезжу, погляжу кое-кому в глаза. Но — попутно, главное же — найти концы ДТП. Кому поручишь?

— Денискиным парням. Пусть трудятся за счет Юркиного гонорара. Да и ход уже один отыскался. Не по телефону.

— Вот и славно, давай раскручивать. А я в конце дня подъеду. Пока, мыслитель!

5

Агеев со Щербаком предложили каждый свой вариант поисков джипов.

Николай, как человек более основательный, предложил способ выяснения простой, но не быстрый. Установить скрытое наблюдение за охранным предприятием «Юпитер» в Печатниках и за офисом одноименного Благотворительного фонда в районе Старой Басманной, выявить подъезжающие автомобили, затем проследить за ними и обозначить для себя, таким образом, те гаражи, где они обычно отстаиваются. Ведь если эти конторы замешаны, так или иначе, в некоей противоправной деятельности, наверняка и свой транспорт, как те яйца, не складывают в одну корзинку. Значит, есть несколько гаражей, может, даже и секретных, есть собственная ремонтная база, где, кстати, выправляли и закрашивали вмятину на корпусе «дэу», принадлежащей Ирине Генриховне, да так, что и следов наезда не осталось. Видимо, опытные мастера трудятся, чего ж после этого говорить о джипах? Поди, с ходу все концы зачистили. И если это так, то искать надо уже не машины, а мастеров, которые их ремонтировали. Ну, словом, одно за другим — цепочка и потянется. А дальше быстро и решительно действовать. Как? А как обычно действуют разведчики спецназа ГРУ, когда остаются какие-то неясности, от которых может зависеть успех крупномасштабной войсковой операции? По обстановке.

Вот тебе и неторопливый подход.

У Филиппа были свои контраргументы. Долго выслеживать — терять драгоценное время. А им нельзя давать опомниться. Необходимо их заставить почувствовать, что вокруг них затягивается петля. Пусть они сами совершают ошибки, торопятся, нервничают. И начать надо, образно выражаясь, с подбора кадров. Федя Мыскин, «профессор электронных дел», уже болтается на крючке. И вряд ли сорвется. Потому что одно слово, и ему не сносить головы, и он сам это знает. Вероятно, также догадывается, хотя и надеется на лучшее, что от него теперь уже не отстанут, и за первым — ну пора называть вещи своими именами — предательством он будет вынужден совершить и второе, и третье. На том мир стоит. Фамилии-то названы, куда уж дальше…

Значит, решающим, в смысле — спасительным, аргументом для него может стать следующий: работай, Федя, помогай изобличить преступников и помни, что только в этом твоя последняя надежда. А мы своих добровольных помощников не выдаем, всегда найдем возможность и прикрыть, и вовремя отвести в сторону, и даже спрятать, если станет сильно припекать.

И еще одна идея была у Фили: отыскать через того же Федора его коллегу по «Юпитеру» Владимира Харитоновича Багрова, который был, по утверждению его босса господина Брусницына, немедленно уволен после инцидента с супругой Турецкого. И взять его тепленьким. Причем вместе с неопровержимыми доказательствами того, что он не был уволен, а продолжает работать. Иначе вряд ли назвал бы его фамилию Федор во время допроса в квартире Казначеевой.

И вот здесь (в данном случае Филипп был полностью согласен с предложением Щербака о необходимости начать наблюдение за обоими офисами), пользуясь информацией Феди Мыскина, найти возможность завладеть результатами видеонаблюдений за входящими и выходящими сотрудниками. Федор этого не стал записывать в своих показаниях — времени было очень мало, но в общих чертах рассказал, что сам и монтировал камеры наружного контроля прилегающих территорий. А записи делаются на пленки, которые он же и стирает — по мере надобности. Долго хранить нет смысла. Это скорее, как говорится, для фейс-контроля. Иногда их проглядывает Брусницын, а так никому они в принципе и не нужны. Больше для понта — вот, мол, какие мы крутые!

Значит, если Багор продолжает исправно ходить на службу, он запечатлен и на пленках. Лучшего доказательства не найти.

Словом, в конечном счете надо брать Багра и… допрашивать его. По-хорошему. Он был в Чечне, воевал, знает правила…

А между прочим, отморозки его типа, как ни странно, больше всего на свете ценят собственную жизнь. Ну и свое здоровье соответственно. Поэтому и трудностей особых — в плане создания между собеседниками максимально доверительных отношений — Филя, в общем-то, не предвидел.

Сотрудники «Глории», слушая его, улыбались. Грязнов-старший не мешал обсуждению, не давал ценных советов, лишь время от времени по-отечески напоминал, что сейчас не война, и приравнивать их действия к боевым, пожалуй, никто не станет, скорее, наоборот. Мол, держите себя в рамках, ребятки. Но это и не означало вовсе, что он категорически против любых рискованных предприятий, нет, пусть даже на грани, но… в пределах, в пределах!

— Ведь чего, по сути, добиваемся-то? — в коротких паузах философствовал Вячеслав Иванович. — Нам надо собрать неопровержимые улики их вины. Не больше. Но это должны быть такие улики, от которых они не смогли бы отвертеться! А кроме нас, никто этого не сделает. Потому что Благотворительный фонд — великая сила, парни, особенно для высокого начальства. И оно не даст хода официальному расследованию. Что им лишний труп на дороге? Вон их, десятками на дню в ДТП считают. Это кому-то горе…

— Ага, — напомнил Филя, — города сдают солдаты, генералы их берут!

Все засмеялись, а Денис укоризненно взглянул на «безбашенного» Филю:

— Мы не про тебя, дядь Слав, — извинился он, чем вызвал новый приступ смеха.

— Да ладно вам, — отмахнулся Грязнов-старший, — я что, не понимаю? Ну хорошо, взяли вы его, а дальше что? Засунете в такую дыру, что его и с собаками не найдут? А кому в таком случае понадобятся его показания? Если вы их еще получите.

— Получим или нет — вопрос, извините, Вячеслав Иванович, не по делу, — вмешался молчавший до того Сева Голованов. — Я так понимаю, что нам нужна конкретная информация, а вовсе не его чистосердечное раскаяние. Или нет?

— А я полагаю, — усмехнулся Филя, — что если мы идентифицируем его «пальчики» с отпечатками, оставленными на той трубе, которой огрели Сан Борисыча, в чем я почему-то ни секунды не сомневаюсь, то никакое раскаяние, даже самое чистосердечное, ему и так не понадобится. Мы ж ведь готовы и на слово поверить, что он больше никогда не будет, верно, Коля?

— А разговор поручить Демидычу, у него убедительно получается, — хмыкнул Щербак. — Умеет аргументировать.

— Да ладно вам, — нахмурился Володя Демидов, — подумаешь, когда было! Другие б помолчали…

— А мы разве тебе о чем-то напоминаем? — удивился Филя. — Ребята, у него, кажется, комплекс появился. Демидыч, ты пойми, у нас речь идет лишь о результате, а не о форме беседы. Ну наказал ты того подонка, ну превысил маленько, и что с того? За дело ведь досталось, никто из нас тогда и не возражал. Да и сам он, как ты помнишь, никому не сознался, кто его выхолостил, будто кабанчика, хотя все и так знали…

Понимая, что тема эта для Демидова, прямо надо сказать, болезненная, народ похмыкивал, но помалкивал. А случай тот старый припомнился вот почему. Взяли тогда целую банду, вывозившую «живой товар» за границу, в публичные дома. А среди них оказалась маленькая девочка, которую только что изнасиловал один из бандитов — наглый, здоровенный шкаф по кличке Слон. Телохранитель известного в середине девяностых годов вора в законе Бурята, между прочим. Вот обычно спокойный и уравновешенный Демидыч тогда и осерчал — не прибегая ни к каким ухищрениям, голой рукой и одним махом кастрировал его. Да так и оставил до приезда милиции. А резонанс среди бандитов был великий. И самое пикантное во всей той истории было то, что Демидыча никто из них не осуждал. Хоть и по понятиям живут, а все же выходит, что и понятия понятиям — рознь.

— Ну так на чем остановимся? — спросил нетерпеливый Филя.

— Объединим усилия, — ответил Вячеслав Иванович. — В смысле, оба подхода хороши. А начните все же с Федора. Я подозреваю, что люди его типа без постоянной опеки долго оставаться не могут. Одних тянет на раскаяние — перед своими, хотя они прекрасно понимают, чем такие признания, как правило, заканчиваются. Другие изыскивают возможности тихо смыться. Отъехать куда подальше, чтоб на какое-то время лечь на дно, а там, глядишь, и забудется. Разные есть пути скрыться от своих, а уж от чужих — тем более. Поэтому не теряйте времени. Через него выходите на Багрова. Одновременно — наблюдение. Ребятки, такое дело, надо поднапрячься. Я вам, к сожалению, оперативников добавить просто не могу. Ни из своего управления, ни из МУРа, понимаете ситуацию? Иначе сорвем операцию. Сам могу поучаствовать — тайком от министерского начальства. И еще один мелкий вопрос. Денис, у тебя, я слышал, стажеры появились?

— Есть… — не очень охотно отозвался Денис. — Молодые, натаскиваем. Но в этой операции я их задействовать не собираюсь. Рано еще.

— Отлично! — обрадовался Вячеслав Иванович. — А у меня как раз есть для них задания по душе. Юрке надо обеспечить охрану. Потому что в свете разворачивающихся событий его фигура кое для кого становится весьма нежелательной. Вот… — Он словно задумался. — Да, и еще одна женщина. Не молодая уже, но еще и не старая. А упрямства достанет на троих зрелых стерв.

— И проживает на Ленинском проспекте, неподалеку от меня, — в тон ему пробубнил Денис.

— Ты чего, неужто хватило совести слежку за родным дядькой учинять?!

— Забыл? Это вы с дядей Саней сами тему поднимали.

— А-а, ну да, это другой вопрос, — успокоился Грязнов. — И к ней бы надо приставить. Незаметно. Смогут, племяш?

— И не сомневаюсь, — улыбнулся Денис и обратился к сотрудникам: — Совещание закончили, тактические проблемы — по ходу дела. Я — на связи. Макс, естественно, тоже. Загружайте его до макушки. Техника и все остальное — на ваше личное усмотрение. Операцию назовем… — он задумался — как?

— Кодовое название «Раскрутка», — с улыбкой подсказал Сева Голованов и посмотрел искоса на Демидыча, который продолжал сидеть насупившись.

Но все отнеслись к предложению серьезно, а Денис строго оглядел присутствующих:

— Нет возражений?.. Принимается. Приступаем.

И Филипп первым, с ходу, приступил к выполнению своей части общего плана.

Но ни мобильный, ни домашний, ни рабочий телефоны Федора Мыскина не отвечали. Точнее, по рабочему-то ответили, но грубым мужским басом:

— Кого надо? Куда звоните?

Спрашивать в такой ситуации Мыскина было неразумно. Да и голос явно не принадлежал Феде. Неужели оказался прав Вячеслав Иванович? Надо же! Первый шаг, и сразу — мимо!

Оставив Щербака налаживать с товарищами наблюдение за офисами «Юпитера», Филя кинулся к Федору домой. Мыскин проживал на Люблинской улице возле метро «Текстильщики» в старом пятиэтажном доме. Один или с родней, как-то из-за недостатка времени не успел узнать Филипп. Может быть, и один, раз домашний телефон теперь не отвечает. Но мог и сам смыться, и семью с собой забрать, если таковая у него все же имеется. Но при любом варианте побег он себе организовал очень не вовремя. Хотя, что способен продиктовать в определенный момент обыкновенный человеческий страх, никто не может предсказать…