1

Имея на руках ксерокопию заявления Гусева в Генеральную прокуратуру, Турецкий решил не дергать Меркулова раньше времени. Он уже продумал для себя один решающий ход и не хотел выглядеть в глазах Кости ни шантажистом, ни провокатором. А такой мотив Костя мог углядеть.

Ход этот, между прочим, был стар как мир — пресса! Вынужденное обращение российского гражданина, стараниями бывших партнеров упрятанного за решетку и ограбленного ими же, к широкой общественности. Бродят же вокруг здания Государственной думы оголтелые мальцы с флагами и транспарантами, требующие себе неизвестно чего? Им, значит, можно? А тут речь о прямом грабеже! О защите человеческого достоинства, больше — самой жизни!

Оно, конечно, понятно, как Костя отреагирует. Какие слова скажет и какие уничижительные термины употребит. Но зарубка в мозгу у него останется. Сам факт того, что в этой грязной истории принимает непосредственное участие ответственный сотрудник Генеральной прокуратуры, чести конторе не прибавит. Это генеральному, похоже, все до лампочки, а Меркулов, как один из старейших работников прокуратуры, все же радеет о репутации «родного предприятия». И не захочет скверной славы, которой и так уже хватает…

Но, конечно, даже к такому умному и тонкому человеку, как Меркулов, не придешь и не скажешь: «Костя, подследственного хотят убить», не имея убедительных фактов. И если у тебя не найдется что показать, просто пошлет «работать». Его коронная фраза: «Не мешай, иди работай!» — давно уже стала притчей во языцех. Значит, вопрос в том, где взять эти факты…

Вырванная из контекста фраза Ершовой о радикальном решении проблемы — еще не факт. К делу не пришьешь. Стоп! Зато заявление Гусева о том, что он опасается за свою жизнь… по тем-то причинам… пришить вполне можно. И даже нужно. Вот тогда и сработает угроза обращения к прессе. Человека, мол, убивают на ваших глазах, а вы, господа прокурорские, ни мычите ни телитесь!

Человека, о котором известно, что у него масса недоброжелателей, желающих его убить и уже готовых вот-вот осуществить свои черные замыслы, никто пальцем не тронет. И прежде всего из боязни немедленно занять его место на нарах.

Значит, надо иметь на руках и второе заявление Гусева в Генеральную прокуратуру. Мол, опасаясь за свою жизнь и в связи с тем-то и тем-то, прошу перевести меня в другое место заключения, где мне была бы обеспечена безопасность. Ну и обещаю ничего не скрывать от следствия и так далее.

Так, Вадик, где ты?

Турецкий нашел в «записной книжке» своего мобильника номер Филиппа Агеева. Филя откликнулся сразу.

— Ты где сейчас?

— Сан Борисыч? — узнал Филипп. — Отъезжаем от Таганки.

— Ты за рулем? Райский с тобой?

— Естественно.

— Притормози и послушай меня внимательно, а потом, пока будете ехать в Следственный комитет, популярно растолкуешь все своему пассажиру… Итак, что вы должны сделать сегодня в первую очередь…

Дав подробные указания, Александр Борисович отключил мобильник и набрал внутренний номер приемной генерального прокурора.

— Зиночка, это я тебя с утра волную, — шутливо начал он.

— Ах, Александр Борисович, — томно ответила секретарша генерального, — вы меня всегда волнуете. Правда!

— Разве я не вижу? — почти пропел Турецкий. — Но я теряюсь, когда вижу твои глаза… Послушай, Зиночка, у меня неотложных дел к Самому сейчас нет, но есть парочка его заданий. И по одному из них, по делу Гиневича, я сейчас отъеду, надо кое-что уточнить на месте. На контроле ж, сама понимаешь.

— Я все понимаю, Александр Борисович, — грустно ответила секретарша. — Вы постоянно куда-то спешите…

— Ага, как говорит один мой приятель, и все — мимо, да?

— Примерно. — Она уже улыбалась.

— Так ты будешь иметь в виду, если что. Номер мобилы тебе известен. Я — на связи. До встречи!

«Ну почему я обязан ухаживать за всеми секретаршами этой конторы?! — сердито подумал Турецкий. — Что у них за мания — непременно затащить меня…» Он не назвал слова «постель», которое и так подразумевалось. Жизнь такая, что поделаешь. Как-то Ирка заметила по поводу всех этих его «служебных сложностей», что он представляет собой почти идеальную модель современного мужа. Все есть, кроме… вот этих бесконечных разговоров, которые — пусть он даже и не пробует врать! — имеют под собой реальную основу. И он тогда сделал для себя вывод, что понятие хороший муж или плохой определяется лишь одним фактором — объемом информации. Ира хохотала, вспомнив расхожую фразу о том, что меньше знаешь — крепче спишь. «Лучше, — поправил ее Турецкий. — А в общем-то, и чаще…»

Никаким Гиневичем, бывшим заместителем одного сибирского губернатора, тоже, кстати, бывшего, заниматься Александр Борисович не собирался. Поскольку никак не мог врубиться, почему генеральный должен держать давно забытые губернские растраты на своем контроле. Вопрос-то был изначально ясен, словом, хрен с ним. Свободное время необходимо было Александру Борисовичу, хотя бы немного свободного времени, вот в чем дело.

Он раскрыл справочник и отыскал в нем адрес АО «НПЗ — Стандарт», затем уже по телефону узнал, где находится головной офис данного предприятия, а также номера его руководства. Позвонил в офис и выяснил, когда генеральный директор — господин Гриднев Олег Михайлович — будет у себя. Представился помощником министра финансов Савеловым, есть там такой. Мужской голос объяснил, что шеф должен прибыть с минуты на минуту, и спросил, что передать? Турецкий ответил, что сейчас сам подъедет для конфиденциальной беседы, пусть Олег Михайлович обязательно дождется его.

И уже через час — ехать все-таки пришлось на окраину Москвы — Александр Борисович, сопровождаемый заискивающе улыбающимся помощником генерального директора, входил в просторный кабинет.

Гриднев вышел навстречу с протянутой для пожатия рукой. Мешки под глазами, настороженный взгляд… Видать, не просто денежки достаются, подумал Турецкий.

Он дождался, пока помощник покинул кабинет, сел, достал из кармана свое удостоверение помощника генпрокурора и аккуратно поставил его перед Гридневым на столе. Тот сперва прочитал, нагнувшись к столу, потом осторожно взял «корочки» в руки, прочитал еще раз и взглянул на гостя с искренним недоумением.

Александр Борисович небрежно прижал палец к губам и спросил:

— Мы можем с вами, Олег Михайлович, поговорить спокойно? — два последних слова он выделил интонационно.

Тот машинально оглянулся, потом скосил глаза на дверь и поднялся, призывно махнув пальцами.

— Давайте, если желаете, пройдем сюда, здесь имеется небольшая комната для отдыха, где нам уж точно никто не помешает.

Турецкий спрятал свое удостоверение, поднялся и проследовал за Гридневым в противоположную от входа сторону, в небольшую комнату с одним окном, диваном, столом и баром. Небогатое, прямо скажем, жилье, подумал он. А может, запросы такие? Большего просто человеку не нужно? Зачем ему, скажем, бордель, обшитый красным деревом, и унитазы из малахита, когда от проблем башка уже не варит? Физиономисту Турецкому, хотя он и не считал себя таковым, понравился этот Гриднев, с его простым, не очень выразительным лицом, с усталыми глазами и несколько заторможенными движениями, выдающими человека много работающего и экономящего силы.

— Чай, кофе? — спросил хозяин, включая далеко не новый «филипс».

— А холодненькой минералки нет? — сказал Турецкий, садясь на край дивана и оставляя, таким образом, хозяину выбор — сесть на другой конец дивана, то есть рядом, либо придвинуть от окна к столу единственный стул.

— Есть, — словно обрадовался хозяин, что его избавили от лишних забот. Выключил чайник, который даже не начал шуметь, и достал из бара бутылку «боржоми». Подвинул гостю стакан, открывалку — мол, наливай сам, и сел на стул у окна, облокотившись о подоконник. Запыленный, между прочим, отметил Александр Борисович.

«Почему здесь такая атмосфера? — задался вопросом Турецкий. — Неухоженность, в конце концов, черт с ней, может, таков стиль жизни хозяина. Скромность — почти из этой же категории. Равнодушие? Или ожидание чего-то? А чего? Предприятие весьма успешное, налоги платит исправно, бензин нынче — одна из самых доходных статей. Недаром же все, без исключения, нефтяные компании возводят бензозаправочные станции на каждом пустыре! Да их уже в городе больше наверняка, чем нужды в них, а все строят и строят. Если бы не приносили сумасшедший доход, кто бы ими занимался?.. А „Стандарт“ — одно из мощных московских перерабатывающих предприятий. И вот такая, мягко говоря, не впечатляющая, грустноватая картина…

Турецкий медленно выпил стакан ледяного «боржоми», не торопясь задавать первый вопрос. Гриднев терпеливо ожидал, искоса поглядывая за окно, будто решительно ничем не интересовался в данную минуту. Либо нервы крепкие, либо все давно уже послал к черту.

— Вы не догадываетесь, Олег Михайлович, зачем я приехал к вам?

Тот, не обернувшись, пожал плечами, давая возможность гостю высказаться дальше.

— Вам имя Егора Савельевича ни о чем не говорит?

— Значит, это вы курируете его дело? — сухо спросил Гриднев. — Я так и понял.

— Допустим, я.

— Вызывайте меня в свой кабинет для официальной дачи показаний. Здесь я вам ни слова больше не скажу.

— Любопытно, — хмыкнул Турецкий. — А если я не имею вообще никакого отношения к кураторству? Если я просто пытаюсь разобраться в сути этой проблемы по настоятельной просьбе… ну, неважно кого, тогда как?

— Извините, но я вам не верю.

— Логично. А Егору Савельевичу поверили бы?

— Каким образом он сможет подтвердить, что вы… что я… А, — он махнул рукой, — ему бы поверил.

— Прекрасно. — Александр Борисович достал мобильник и вызвал Агеева. — Филипп, вы сейчас где?

— Я — в машине, адвокат — наверху. Мадам изволили сказать, что в ее кабинете никакая опасность Райскому не угрожает, а меня попросили заглянуть попозже, ближе к ночи, прямо на Кутузовский, поскольку номер квартиры я уже знаю.

— Хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Ваши дальнейшие планы?

— Прямо от нее на Новослободскую улицу, в Бутырку. Надеемся сегодня иметь свидание с подзащитным.

— Значит, слушай меня внимательно. Пусть Вадим — тебя же снова никуда не пустят — передаст Егору Савельевичу следующее. Его заявление, о котором мы вчера, точней, сегодня ночью говорили, находится у меня, здесь, в кармане. — Турецкий для убедительности похлопал себя по левой стороне груди. — Растолкуй это Вадиму, чтобы он правильно смог объяснить ему почему. Далее, постарайтесь получить от него новое заявление, о котором мы тоже толковали уже, помнишь?

— О переводе?

— Так точно, — снова улыбнулся Турецкий. — Не забудьте сказать, почему делом занимается Вадим, а не Юра и что они с ним сделали. Наконец, последнее. Пусть он черкнет два слова обо мне своему знакомому Олегу Михайловичу Гридневу, у которого я сейчас нахожусь на НПЗ, понял? Товарищ опасается подвоха. И правильно, между прочим, опасается, осторожность никому не повредит. Закончите, жду звонка.

Турецкий отключился и посмотрел на Гриднева, который внимательно прислушивался к его телефонному разговору.

— Вы что-то сказали о заявлении Егора… Александр Борисович? — вспомнил тот имя-отчество гостя без подсказки.

Турецкий достал из кармана лист ксерокса, развернул и припечатал его ладонью на столе.

— Это — копия, естественно, оригинал в папке генерального прокурора. Можете посмотреть.

Гриднев стал читать. И вдруг кровь прихлынула к его лицу. Он нахмурился, попытался откашляться, но из горла вырвался лишь хрип. Александр Борисович с тревогой взглянул на него. Но тот вытащил из кармана носовой платок, не разворачивая его, промокнул лоб, вытер шею и положил на стол рядом.

— Ну что я могу сказать по этому поводу? — Гриднев опять уставился в окно. Турецкий заметил, что директор избегал глядеть ему в глаза. — Тут и обо мне… Да-а, запутался он, бедняга… А вы желаете, чтоб я объяснил или стал оправдываться?

— Мне оправдания не нужны. Мне бы — правду, Олег Михайлович.

— А вы еще про какое-то заявление… не следственная тайна?

— Если нам удастся найти общий язык, обещаю ничего не утаивать. Но если в двух словах… У нас появились некоторые, скажем так — агентурные, данные, что Гусеву угрожает физическая расправа, вы понимаете, о чем я. Так вот, его заявление необходимо для обеспечения его же безопасности. Его третий уже адвокат — второму подстроили автокатастрофу, и он находится в больнице — сейчас на приеме у следователя Ершовой, имя которой здесь, — Турецкий ткнул пальцем в лист бумаги, — тоже упомянуто. Он должен сегодня же встретиться с подзащитным и заодно получить подтверждение того, о чем вы только что просили.

— Простите, но ведь адвоката Егору наняли… ну, все мы, не я один. Точнее, не моя была идея, хотя я поддержал. Что с ним?

— Вы не в курсе? Странно… Он повел себя как последний мерзавец. Либо строго выполнял данное ему задание. Короче, узнав о его откровенном двурушничестве, Гусев официально отказался от его услуг — вы уже прочитали. — Турецкий снова показал пальцем на заявление. — Адвокат стал качать права перед своими заказчиками и… был вчера убит. Тело пока, правда, не обнаружено, но это дело времени. Заказчик установлен.

— Кто? — выпалил Гриднев.

— А вот это уже следственная тайна, Олег Михайлович, — усмехнулся Турецкий. — Но можете быть уверены, вас мы не подозреваем. Поэтому я здесь. Ну что, подождем слова Гусева?

— Я думаю, не стоит ничего ждать, — решительно сказал Гриднев. — Будете спрашивать или записывать?

— Вы не совсем точно сформулировали свой вопрос, Олег Михайлович, — добродушным тоном сказал Турецкий. — И спрашивать буду, и записывать — с вашего согласия — на этот диктофон. — Он вынул миниатюрный японский диктофон, который работал с момента появления Александра Борисовича в директорском кабинете. Но Турецкий сделал вид, что включает его, и сказал, приблизив губы к микрофону: — Показания по делу Гусева дает генеральный директор акционерного общества «НПЗ — Стандарт» Гриднев. Прошу, Олег Михайлович, сначала я предоставляю вам возможность самому рассказать обо всем, что вам известно относительно названного дела, а после мы перейдем к уточнениям деталей. Вы не возражаете?

Гриднев отрицательно покачал головой. Турецкий засмеялся:

— Олег Михайлович, эта чувствительная японская техника, к сожалению, еще не дошла до того, чтобы фиксировать жесты собеседников. Поэтому словами, пожалуйста.

Но директор даже не улыбнулся. Он был напряжен.

— Я согласен дать свои показания.

— Очень хорошо, прошу…

Вернувшись на Большую Дмитровку, Александр Борисович «отметился» у Зиночки и засел в своем кабинете в ожидании новых известий. По пути он заскочил к Денису на Неглинную и отдал ему кассету для расшифровки магнитофонной записи и распечатки текста — у Дениса в одной «хитрой конторе» были знакомые девушки-специалистки, занимавшиеся именно этими делами и умевшие держать свои острые язычки за зубами.

Позвонил Филя и сообщил, что разрешение на свидание получено, что Гусеву Вадим сумел все правильно и, главное, быстро объяснить, и тот согласился принять его в качестве своего нового адвоката, подписал новое соглашение. Ну посетовал по поводу драматических событий последних дней — тут и исчезновение Лены, и беда с Гордеевым, и вероятное убийство Штамо. Заметил только, что петля затягивается. Вадим тогда и показал, какое Гусев должен написать заявление, чтобы избежать трагического финала. Не забыл и о просьбе Турецкого. Гусев подумал и ответил, что Олег оказался по отношению к нему порядочной сволочью, но он все же продолжает верить ему и просит, хотя бы в порядке исключения, сказать следователю всю правду. Иначе он, Егор, проклянет его, правда, скорее всего, уже с того света, поскольку дело к тому и идет.

Турецкий, слушая Филю, улыбался, ибо надобность в поддержке Гусева для него уже отпала. Гриднев ничего не стал скрывать, на вопросы отвечал четко и обстоятельно. Но все равно, записка пригодится — на будущее. Это — хорошая рекомендация.

Потом позвонил Щербак и доложил, что в офис Брусницына в Печатниках прибыл известный в криминальных кругах авторитет Мамон Каширский — Григорий Семенович Мамонов. Замени три буквы — и получится полный тезка кровавого атамана Семенова. Хотя менять ничего и не надо — оба бандиты. Просто того расстреляли, как уголовника, еще в сорок пятом или сорок шестом, а нынешний спокойно гоняет на крутых иномарках с милицейскими номерами, рвется в Московскую думу. И имеет в приятелях бывшего полковника внутренних войск, основавшего на добытые им, Мамоном, деньги — с помощью рэкета добытые! — Благотворительный милицейский фонд. Турецкий приказал глаз теперь с Мамона не спускать.

Много интересного наговорил на пленку Олег Гриднев, которому, как понял Турецкий, все давно осточертело и который устал бояться чьих-то бесконечных угроз.

Картинка-то оказалась незамысловатой — как любая современная уголовная акция. Даже и выдумки особой ее исполнителям не потребовалось. Вот наглость — это да! И еще то, чему в последнее время дали осторожное такое название — коррупция. Наша коррупция, а не зарубежная, о которой только и известно. А у нас-то откуда она? Из-за рубежа притекла? Чего ж ей и не притечь, если почва для нее благодатная? И если вскопали, вспахали и удобрили ее на самом, что называется, президентском верху? Злопыхательство, да? Ну как же! А матерый уголовник и высокопоставленный мент в одной упряжке — это не коррупция? А взятка в двести тысяч долларов, которую передает один следователь другому, чином повыше, — тоже не коррупция?..

В общем, Косте с его настроением будет чрезвычайно полезно рассказать историю о том, как несколько партнеров решили списать перед Отечеством свои долги, ну, не платить налогов, а перекинуть эту ношу — со всеми вытекающими отсюда последствиями — на своего же товарища. Нет, не товарища, а подельника. А затем, чтобы выйти сухими из воды, заказали его. Кому? А кто у нас за хорошие бабки может беспрекословно и, главное, высокопрофессионально выполнить любой заказ? Да только правоохранительные органы! Не в общем, надо читать, а в частности, конечно. А дальше что? А дальше, как предложили еще большевики на первых порах своего существования, — отнять и поделить. Что, фактически, уже и делается. Точнее, дележка подходит к концу, и появляются некоторые недовольные тем, что части оказались неравными.

При всем желании помочь спасению старого товарища, которого сам же и предал, Олег Гриднев, готовый даже к публичному покаянию (что ж, и такое случается!), никуда не мог деться от объективной оценки своей деятельности. Слаб, что ли, человек? Да не в этом дело! Он же видел, как все они, коллеги по бензиновому бизнесу, стали «окучивать» своего же партнера, владевшего контрольным пакетом акций предприятия, построившего три десятка доходных автозаправочных станций с качественным обслуживанием и развитой инфраструктурой. Как буквально заставили его, в качестве платы за «крышу», расстаться с крупным универмагом на юго-востоке столицы, который перешел в руки… Нет, а вот этого уже не придумать! Костя ведь скажет: этого не может быть, потому что не может быть никогда! Тоже заезженная формула. Ничего страшного, у него появится возможность спросить у самой новой хозяйки этого супермаркета, когда та вернется с барселонского курорта. «Надо тщательно проверить! — прикажет он. — Мы не имеем морального права рисковать собственной репутацией!» И будет прав. Но — с одной стороны. Поскольку куратор дела Гусева — Ленечка Вакула — может абсолютно ничего не знать о финансовых делах своей молодой супруги. Такова жизнь…

Ох, забавная история!

Александр Борисович вспомнил о своем обещании относительно адвоката Штамо и позвонил своему старому другу, бывшему шефу питерского угро, а ныне начальнику ГУВД Северной столицы. Его просил о помощи Славка Грязнов. А теперь надо было срочно получить от адвоката все данные относительно тех «партий взяток». И заодно поинтересоваться, как он себя чувствует «в изгнании».

За этим занятием его и застал курьер от Дениса Грязнова, доставивший плотно запечатанный пакет с расшифровками.

Александр Борисович расписался в книжке у курьера, закончил разговор с Питером и вскрыл пакет.

Ничего не скажешь, аккуратная работа. Турецкий с удовольствием прочитал компьютерный текст, оригинал которого у девушек уже уничтожен, и удовлетворенно потер ладони. Еще бы заявление Гусева побыстрей — и можно к Косте. Даже нужно!

Он позвонил.

— Филя, черт возьми, вы где? Почему так долго?

— Мы поднимаемся, Сан Борисыч, — спокойно ответил Филипп. — У вас что, горит?

— Ну и вопросы же у тебя! — восхитился Турецкий, вставая и собирая со стола нужные бумаги.

— Ну и запросы же у вас! — парировал Филя, смеясь.

2

Меркулов окинул взглядом лежащую на столе кипу бумаг, которые принес ему в папке Турецкий, поднял голову, сумрачно посмотрел на Александра и сказал обреченно:

— Иди уж, я ознакомлюсь, позову… — И добавил привычно: — Не мешай работать.

Турецкий вышел в приемную и попал под прямой обстрел глаз Клавдии Сергеевны. По причине летней жары меркуловская секретарша позволила себе рисковую в ее возрасте роскошь — одеться легко. Не так, чтобы вызывать, скажем, у мужчин легкомысленные ухмылки, сдобренные изрядной долей мимолетной похоти, этого не было, а вот что было? Могли быть, например, ностальгические вздохи типа «где мои семнадцать лет?.. Где мой черный пистолет?..» и так далее. А так-то вроде все чинно. Вроде. Но полупрозрачная кружевная кофточка — явно нарочито тесна, юбка покороче, чем могла бы быть, и разрез на ней несколько… э-э, фривольный, и словно отлитая в бронзе, крупная нога лежит на другой ноге так, что… одним словом, вы куда это собрались, девушка, на ночь глядя? Вам случайно одной не скучно?

По-своему мудрая, опытная и щедрая душой и телом, но, увы, несколько безалаберная по жизни Клавдия вмиг расшифровала взгляд «Сашеньки». И расцвела бы еще больше, если бы это было возможно. Конечно, ее интересовали перспективы «пообщаться» с Александром. Тот повел себя мастерски: наклонился к ее ушку, увитому кудряшками душистых волос, вдохнул их аромат и прошептал:

— Человека спасаем.

— Как? — Она отстранилась.

— Не как, а от чего. От смерти, подруга. Я пошел, а ты держи руку на пульсе. К Косте — никого, включая генерального. Он должен мне дать ответ: либо — либо, понимаешь? Убьют — кто станет отвечать?

— Неужели все так? — печально вымолвила она, и это был не вопрос, а скорее констатация общеизвестного факта.

— Гораздо хуже… — тяжко вздохнул Александр и быстро вышел. Хорошая женщина Клавдия, и тоже по-своему…

— Ну рассказывайте все, что знаете, и подробно, пока Костя не призвал на голгофу.

Со слов Вадима Райского, который, как показалось Александру Борисовичу, уже и сам не рад был, что ввязался в этот процесс, стало ясно, какую роль ему приготовила следователь по особо важным делам Нина Георгиевна Ершова. Первое — быть достойным ее доверия, иначе говоря, стать послушным орудием в ее несравненных ручках. Ручки у нее были ничего, и она их, как бы невзначай сняв пиджак, активно демонстрировала. Ну и грудь, соответственно, которая то доверительно ложилась на стол, то возмущенно вздымалась, когда речь шла о закоренелом преступнике Гусеве, то… Короче, бюст ее отражал всю гамму чувств этой энергичной дамы. Далее она хотела абсолютной уверенности в том, что он не станет играть в чьи-то чужие игры. И, уловив в какой-то момент его пытливо-восторженный взгляд, устремленный на ее чувственную грудь, она снизошла до предположения, что в дальнейшем, если они найдут общий язык — понятно, в каком смысле, — вполне возможно, возникнут и иные интересы, ведь адвокат такой симпатичный. Не позволит ли он в другой обстановке называть его попросту… Вадиком? О, он обязательно позволит! Таков был его ответ, вполне искренний. Ему действительно всегда нравились такие женщины — энергичные, волевые, самостоятельные, которые все заботы, связанные с обоюдным желанием, обычно с успехом берут на себя. И она поняла это. А дальше разговор пошел вообще доверительный, какой не должны вести следователь с адвокатом. Если только они не родственники и не работают по разным делам.

Словом, все она ему объяснила, все показала и нарисовала ближайшие перспективы, в которых судьба подследственного была практически решена. Согласие адвоката работать в системе и не уклоняться в сторону гарантировало ему очень приличный гонорар. Не говоря уже обо всем прочем — дальнейших возможностях, связях на самом высоком уровне и прочее, и прочее. Грех было отказаться. Страшновато, правда, но они сами, вместе с Юрой Гордеевым, так и определили свою первостепенную задачу. Главное — она поверила Райскому. Почему — другой вопрос. Может, очень хотела. Может, была уверена, что от перспектив, нарисованных ею, отказываются лишь полные идиоты. А может, знала, что его отказ или обман в дальнейшем чреват для него самыми печальными последствиями. Поверила — и этого достаточно. Теперь главное — не разочаровать ее.

Это был вывод Вадима Райского.

Турецкий посмотрел на Филиппа и сказал:

— Ничего не поделаешь, Филя, придется тебе освободить площадь.

— Так а я уже все, Сан Борисыч, — радостно воскликнул Филипп. — Мавр свое сделал, как утверждает Вячеслав Иванович, а теперь может хоть удавиться, поскольку никому он больше не нужен.

Райский, читавший классику еще в институте, многозначительно ухмыльнулся, но комментировать не стал. В общем-то, правильно. Сделал дело — отойди в сторону, уступи товарищу.

А вот Гусев — тот не сразу понял, что за фигня происходит с его адвокатами. И пришлось ему какое-то время втолковывать, да стараться при этом, чтобы он поверил. Основными аргументами здесь оказались как раз «убийственные» факты, которые привел Вадим. На Егора Савельевича было просто жалко смотреть. Наверное, он все же хороший мужик, потому что плохой так бы не переживал. И единственным светлым моментом в его каторжной жизни, особенно за последние месяцы, оказалось известие о том, какие силы включились наконец в борьбу за его освобождение. Ей-богу, чуть не заплакал. Все остальное, связанное с решающими событиями, назревающими в следственном процессе, растолковывать ему уже не было нужды. Одно озадачило. Заявление по поводу перевода в другой изолятор. Он сначала не понял зачем, потом не поверил, что ему может кто-то конкретный угрожать. За долгие месяцы, проведенные в камере, он успел познакомиться с «сидельцами», пребывающими, как и он, в бесконечном ожидании суда. Доходило до того, что самое строгое наказание казалось лучше, чем эта изнуряющая неизвестность!

Так зачем же в другую тюрьму? Здесь хоть знакомые… если не сказать — свои.

Ему все растолковали, объяснили, тот написал, по-прежнему сомневаясь. Не осознал еще. Ну дай ему Бог…

Раздался телефонный звонок. Все замолчали. Костя угрюмо произнес:

— Заходи…

— Все, ребята, я за решением, — сказал Турецкий, поднимаясь. — Если есть дела, отправляйтесь. Держите связь. Если делать нечего, можете подождать, я думаю, у нас с Костей недолго.

— Мы подождем, — дружно сказали Райский с Агеевым.

Костя сидел так, будто и не приступал к чтению. Но когда он резким движением подвинул папку с документами к Александру, усевшемуся в кресло напротив, и Саня приподнял обложку, стало ясно, что все бумаги прочитаны и сложены так, чтобы соблюдалась определенная последовательность. Костя всегда отличался пунктуальностью и страстью к порядку.

— Что скажешь? — чтобы не тянуть резину, спросил Турецкий.

— Удивляет ваша оперативность. Что-то в последнее время я не замечал ее у вас при расследовании других дел. Нет, это неплохо, но всему должны быть причины, верно?

— Явная же туфта, Костя… И потом, когда обижают хорошего человека…

— А он хороший? — как-то очень равнодушно спросил Меркулов, будто был заранее уверен в отрицательном ответе. Но Александр оказался хитрее.

— Пусть грамотно доказывают, что он плохой. И — никаких вопросов. Но организаторы — люди куда хуже его, а это несправедливо, Костя.

— Поговорим о справедливости? — тем же ровным тоном предложил Меркулов.

— Лучше когда-нибудь в другой раз.

— А что, хорошая тема. Немодная, правда. Ну в другой так в другой… — Меркулов вздохнул и остро взглянул на Александра. — Чего смотришь? Ты в папку смотри, а не на меня. На меня, Саня, будут и сегодня, и завтра другие глаза смотреть. И по-другому. Ну что делать, пусть.

Турецкий вдруг сообразил и лихорадочно перевернул папку, заглянул в бумаги с обратной стороны.

Ну, конечно, можно было догадаться. Подписанное заместителем генерального прокурора Российской Федерации, государственным советником юстиции первого класса Константином Дмитриевичем Меркуловым, там лежало постановление о срочном переводе подследственного Гусева Е. С. (уголовное дело №… находящееся в производстве с…) из следственного изолятора 48/2 в следственный изолятор 48/1 в связи с… Впрочем, причина, придуманная Меркуловым, уже не интересовала Турецкого.

Он вскочил, сунул папку под мышку.

— Костя, — сказал с чувством, — не верил и был категорически не прав! С меня!..

— Будет трепаться, — отмахнулся Меркулов. — Копии этих показаний и заявления Гусева ко мне на стол. Сегодня же! — И он хлопнул по столу ладонью.

— Для вопросов? — не удержался Александр.

— О господи, Саня, хоть ты не умничай… Позвони Вячеславу, пусть он перезвонит этому своему знакомцу… ну ты знаешь, как его? Орешкин? Нет, этот уже давно не работает… Что с памятью?.. Готовцеву, вот, и скажет, что я лично отдал такое распоряжение. Бегом, ребятки, пока не опоздали…

Не понял Александр Борисович потаенный смысл сказанной его другом и шефом фразы насчет опоздания, но и размышлять на эту тему было некогда. Он примчался к себе и, пока Филипп с Вадимом читали постановление, созвонился со Славкой. Объяснив в двух словах, что надо делать, и особо подчеркнув Костину просьбу позвонить Готовцеву, Александр сказал, что сейчас сам подвезет постановление.

— У тебя, что ли, дел других нет? С курьером пришли. — Грязнов не понимал причины такой спешки. Турецкий и сам не понимал, почему вдруг возразил, что курьера надо еще дождаться, а под рукой — Филя.

— Отлично, — обрадовался Вячеслав, — с ним и пришли, вот мы вдвоем и подскочим в Бутырку. Мишке, значит, позвонить? А что, пусть его готовят, пока мы катим.

До конца рабочего дня Александр Борисович читал материалы по делу Гиневича, доставленные к нему из Приморья, и, наконец, разобрался в причине, по которой генеральный взял его под свой личный контроль. Он бы и не брал, да уговорил, оказывается, молодой министр финансов, с которым генеральный прокурор избегал не только конфликтов или ссор — об этом и речи не шло! — но просто временных недопониманий, выражаясь уходящим советским «канцеляритом».

За чтением рутинных протоколов прошло время, стало темно. И Александр Борисович, решив, что денек удался, то есть прошел достаточно плодотворно, стал собирать документы, чтобы убрать их в сейф. За этим занятием его и застал телефонный звонок Грязнова.

— Ну все, Саня, благое дело сделано. Он — в Матроске. А Мишка, — он имел в виду начальника СИЗО-2, то есть Бутырки, — так ни хрена и не понял. В общем, как и я, грешный. Говорю, так начальство решило, старик. Может, этому бывшему олигарху приличные условия создать хотят, чтоб он быстрее кололся. А Мишка возражает, говорит, что он его в недавно отремонтированной камере содержит, а там условия почти идеальные, всего двадцать пять человек на пятнадцать посадочных мест, холодильник, телевизор, «параша» новая, чего им еще надо? А что сидят они там по два-три года, так это мелочи, не стоящие внимания. В общем, не понял, но пошел навстречу. И даже «автозак» сам поторопил. Я ему коньячку отстегнул, из старых запасов, своим, думаю, не жалко, а?

— Посадочную площадку загодя готовишь? — пошутил Турецкий.

— Типун тебе! — заорал в трубку Грязнов — Сплюнь и перекрестись! — и нормальным уже голосом добавил: — Я позвонил Косте, ни для какой цели, просто справиться, как самочувствие, то, другое, а он пробурчал нечто такое, неразборчивое, а потом вдруг выдал. Сволочи вы все, говорит, совсем меня не жалеете… И — все. И — пока. Сань, чего у вас там произошло? С чего это он так? Давно я от Кости подобного не слышал… А может?.. Да нет, вряд ли…

— Ты о чем? — осторожно спросил Турецкий и подумал, что он, кажется, уже догадался. Вот где смысл последней, той, фразы Меркулова — пока не опоздали! Он наперед уже знал, что они могут опоздать. Что есть силы, которым все эти переезды Гуся — вострый нож в задницу! Что генеральный прокурор вряд ли одобрит такую его инициативу, ведь сказал уже, чтоб не лез в чужие разборки, пусть МВД само разбирается в собственном хозяйстве. Так ведь надо понимать. А Костя не только полез, но и, возможно, «сгубил» чью-то инициативу. Вот и реакция. Наверняка кто-то уже донес «заинтересованным лицам», те в Генпрокуратуру — что, мол, за самодеятельность? Мы так не договаривались! — ну а генеральный выдал Косте по высшему разряду. Забыл, наверное, что на Костиной памяти уже пятеро таких вот «генеральных» сменилось, оставив после себя только пыль в кабинете. Ну и нарвался, Косте ведь тоже палец в рот не клади.

— Ты б заглянул к нему, а? Просто, без дела.

— Не-а, — по-мальчишески упрямо ответил Турецкий, — он сам прекрасно знает, что надо делать. И как с кем разговаривать. А насчет сволочей… Славка, а кто мы есть на самом-то деле? Помнишь, из какого-то анекдота? Он говорит: «Какая сволочь! Ка-акая сволочь! Просто чудо, какая сволочь! Хочу такую!»

— Да это ты с песней спутал, там слова — «Ах, какая женщина! Хочу такую».

— Значит, это из другого анекдота…

— Ладно, не заскочишь?

— К дому тянет, Славик.

— А, ну да, правильно, Филипп мне рассказал про эту его бабу, ну следовательшу, и про вашу реакцию. Ты как насчет нее, а, Саня?

— Мысль есть.

— О-го-го! — загрохотал-захохотал Грязнов. — Ну так и знал!

— Я не про то, о чем вы постоянно думаете, ваше превосходительство, — изысканно-вежливым голосом сказал Турецкий. — У меня тут один план созрел. Но удача будет только в том случае, если Ершова клюнет. Вообще-то она рисковая баба, так что должна.

— Саня, ты с ней на рыбалку собрался? Могу присоветовать одно уютное местечко. Клев, какой тебе и не снился! А изба, Саня, что эти новорусские хоромы! Сеновал, запах! Даже жалко отдавать…

— Нет, ты не понял, но неважно, я завтра со Щербаком посоветуюсь, он мастер на такие штучки.

— Опять провокации? — грустно спросил Грязнов. — Брось, заскочи по дорожке.

— И не уговаривай. Семья — это святое. Я сегодня почему-то вспомнил собственную сентенцию, знаешь, что это такое?

— Неважно, излагай.

— Определение — хороший я или плохой муж — у Ирки зависит только от одного фактора: от объема имеющейся у нее информации. Так зачем же мне увеличивать долю негатива? Логично?

— А ты у-умный, Саня!

— Поэтому и поехал. Пока.

3

Произошло невероятное — так доложили Брусницыну.

Доложили, откровенно боясь его новой вспышки. В последнее время они участились, наверное, под влиянием так же участившихся возлияний. А в таком состоянии он мог и ударить вестника. Ну прямо тебе Иван Васильевич, который Грозный, только что на кол не отсылает или на плаху. А крику — не меньше.

Но Брус, на удивление, отреагировал спокойно. Вернее будет сказать, вообще никак не отреагировал. Только поднял крупную свою, лысую голову. Внимательно посмотрел на помощника, сообщившего ему, что в Бутырках никакого Гусева не оказалось, и где теперь он обретается, никто понятия не имеет.

— Совсем не знают, что ль? — спросил Игорь Петрович. — А Мамон чего?

— До него невозможно дозвониться, все его мобилы молчат, как утопленные.

— Ну пусть молчит, раз ему так нравится. Не мешай, иди, я потом позову… Да, — остановил помощника уже в дверях, — про Вована что-нибудь слышно? Прояснилось?

— Никак нет, — ответил помощник, зная, что бывший полковник любит, когда ему отвечают по-армейски кратко: «есть», «слушаюсь», никак нет» и так далее.

— Ладно, свободен.

Но когда дверь закрылась, он обхватил голову руками, сжал ладонями и даже застонал от злости — все летело под откос.

Вчера был у Максимова, заместителя министра, так Вилен Захарович, вместо того чтобы, как в добрые старые времена, пригласить за круглый столик, налить рюмочку, поболтать о погоде и прочих важных вещах, встретил не привычной приветливой улыбкой, а озабоченным рукопожатием и сразу отвел в сторону. Там, у него в кабинете, еще народ был. Сказал напряженным голосом:

— Слушай, Игорь, а что там за болтовня всякая идет, будто ты у себя на ворованные машины милицейские номера ставишь? Или криминальным авторитетам продаешь?

— Побойся Бога, Вилен Захарович! — возмутился Брус, да так естественно, что замминистра просто не мог не поверить.

— Да? Ну ладно, а что разговоры, это очень плохо, Игорь. Нет, конечно, твоя благотворительная деятельность, причем весьма успешная, полезная, разумеется, кое у кого вызывает откровенную зависть. Но ведь как нас еще классики марксизма-ленинизма учили? Ты ж помнишь! Жить в обществе и быть свободным от общества никак не получится, вот в чем штука. А если они развернут кампанию, да, не дай бог, с фактами в руках, ты ж представляешь, во что оно выльется? Давай беги, думай, Игорь. Смотри, пока не поздно. Узнай, послушай, подумай, каким образом запечатать рты. Это тебе мой дружеский совет. Но только, пожалуйста, без уголовщины!

— Вилен Захарович, обижаешь! — якобы растерянно развел руками Брусницын, а сам остро оглядывал присутствующих в кабинете генералов и гражданских, собравшихся, видимо, на какое-то короткое совещание. Народ прислушивался, но говорили они очень тихо — Максимов не хотел афишировать свои указания.

— Я не обижаю, Игорь, я предупреждаю, — сказал Максимов, снова пожимая ему руку. Дружески хлопнул по плечу и уже громко — явно для всех — добавил: — Ну давай, рад был видеть, заходи почаще! — И тут же, обернувшись ко всем присутствующим, как массовик-затейник в парке культуры, хлопнул в ладоши: — Так, начинаем! Прошу рассаживаться, товарищи, времени нам отпущено, к сожалению, немного, значит, и не будем разбегаться мыслями по деревьям, верно?

Народ подобострастно захихикал. А Брусницын, выйдя в приемную, остановился в раздумье — о чем его, в сущности, предупреждал Максимов? Слухи проверить? Узнать их источник? Заткнуть рот болтуну, как он это умеет? Но ведь это не на скоростях разговор. А он даже не выслушал возражений… Хотя, если по правде, чего возражать-то? Все так, но откуда информация?

И вдруг сообразил: так это ж наверняка генерал Фролов, из ГИБДД, которому он, Брус, лично «отстегнул» пару иномарок! Вот же гад!.. А может, не он, ему-то какая польза? А кто тогда?..

Этой загадкой Брус мучился уже второй день. А теперь еще прокол и с Гусем! Да что они все, с ума посходили, что ли?

И понял наконец, что дело, так славно начатое, а затем пущенное отчасти на самотек, поскольку никаких трудностей либо неожиданностей не представляло, стараниями помощничков полностью завалилось. А если еще не полностью, то требует немедленного вмешательства. Причем активного и беспощадного. Умеешь награждать, повторял он себе время от времени, умей и казнить, тогда сохранится устойчивое равновесие. А одно без другого — пустая трата времени, сил и, конечно, денег. Что просто преступно. Такое вот видение своей исторической роли, без всякого преувеличения. Так Брусницын думал всегда. И старался следовать своему принципу. А вот, видишь, сдал маленько — и сразу результат.

Он посидел, растирая жесткими пальцами виски, потом достал мобильник и нашел «эксклюзивный» номер Мамона, о котором знали только они двое.

— Ты, что ль, Гриша? Чего молчишь?

— А чего говорить, я слушаю, ты же знаешь, Брус, кому звонишь? Какие проблемы?

— Это у тебя, а не у меня проблемы. Давай-ка вылазь из подполья, жду через час.

— Не получится, Брус. Дела у меня.

— Дела, Гриша, у меня, а у тебя одни делишки, не забывайся! Чтоб через час, твою мать, был в Печатниках! — заорал он и отключил телефон. — Ишь, падла! Обнаглел, мерзавец! Да я тебе… — И полились жуткие угрозы, густо пересыпанные матом и обещаниями немедленно оторвать, отрезать, забить, укоротить… В общем, устроить казнь похлеще средневековых пыток. Выдохся. Подумал, как жаль, что сейчас рядом нет Вована, нет Багра, который бы для начала продемонстрировал этому сучаре Мамону, кто он есть на самом деле и где его конкретное место. Не устоял бы перед ним Мамон. А сам Брус слабоват по этой части. Нет, он еще может, и немало, но… не тот получится расклад. Результат будет другой, вот в чем дело. А нужны не просто страшилки. Да и Мамон — не новичок, тоже дело свое знает. Вот и крутись тут…

Мамонов не любил, когда с ним разговаривают на повышенных тонах, а уж тем более — с криками и угрозами. Он знал, что в руках у Бруса — сила, но не такая, чтобы угрожать вору в законе, а Григорий Семенович уверенно считал себя таковым, несмотря на «купленную» корону. Ну и что, нынче многие так делают, те же «лаврушники». Но, будучи коронованным, он теперь осуществляет свою власть над целой группировкой, держащей в своих руках, по существу, весь юго-восток столицы: рынки, бензоколонки, магазины — не все, но немалую их часть, — да и много чего другого.

С этим бензином, помнится, была целая история. Когда Брус — они тогда только познакомились, вернее, им устроили «стрелку» умные мужики из ментовки — решил наложить лапу на бензиновое хозяйство, Мамон заключил с ним деловое соглашение. Брус должен был заниматься акциями, хренакциями, договорами с владельцами и всем остальным, что имеет отношение к чисто финансовой стороне, а Мамон поставлял своих бойцов. Всякий недовольный немедленно и конкретно ощущал на собственной шкуре, чем грозит ему дальнейшее упрямство. Брус назначал «стрелки», вел нудные базары, «разводил» клиентов, а Мамон устраивал показательные фейерверки. Так с десяток заправок сгорели дотла, но аккуратно, не причинив заметного вреда окружающей среде, как теперь пишут в газетах. Менты, с которыми был связан Брус, также помогали клиентам понять, что против лома нет приема, и те больше не базарили, не спорили, а соглашались на щадящие условия. Ну потом-то их все равно убирали, чтоб не болтались под ногами — те, которые не полностью осознавали. А так-то чего, если по-хорошему — передавай документы на собственность, получай отступные и — гуляй себе.

Оговорили тогда и доходы. Мамон захотел поровну, пятьдесят на пятьдесят. Брус отдавал тридцать. А менты объяснили Грише, что на первых порах ему вполне достаточно десяти процентов, потому что это уже и так миллионы, и он не один такой умный, а дальше видно будет. Пришлось согласиться.

И все шло нормально. Брус, убрав руками Мамона мелких предпринимателей, принялся за своих партнеров, за тех, которые казались ему не шибко надежными либо упрямыми. Добровольные взносы в Благотворительный фонд превратились в обязательные, и обеспечивал их регулярное поступление Мамон со своей братвой. И еще, чтоб его не дергали и зря не тормозили гаишники, Брус выдал ему не лабуду какую-нибудь, не фуфло, а подлинные милицейские номера, что заметно прибавило Григорию веса и уважения среди своих.

Но со временем у Мамона появились новые запросы, он поделился своими соображениями с Брусом, и тот неожиданно его поддержал. Так и сказал: «Вот тебе мое слово, Гриша, будешь ты у меня сидеть в Московской думе, и тогда уж мы с тобой вместе…» И такое нарисовал, что Григорий сразу и не врубился, а когда врубился, то не поверил. Брус же уверил его, что все именно так и будет, как он сказал.

И тут появились у «законника» совсем новые, непривычные ему проблемы, и важнейшая из них — полностью откреститься на публике от своего преступного прошлого, иначе никакой Думы не видать, а ведь уже серьезные бабки в это дело вбиты. Вот и приходится теперь язычок свой сдерживать, одеваться по моде, от разных вредных привычек отказываться. Тот же Брус может себе позволить выматериться на людях, нажраться как свинья, набрать в свой «хаммер» шлюх и устроить гонки. Ему не страшно, у него дружки на самом верху, у него фонд с немереными бабками, которые Мамон же фактически ему и обеспечивает, принуждая упрямых не столько уговорами, сколько демонстрацией силы. Ну вот как было и с Гусем.

Сколько с ним Брус ни базарил, Гусь не уступал. А НПЗ был богатым куском, давно на него Брус зубы точил, да только безрезультатно. Ну скупил он, опять же с помощью Мамона, акции по мелочам, но главные проценты все равно оставались в руках Гуся и директора. С директором договорились быстро, тот с ходу лапки поднял, узнав, чей интерес представляет Григорий Семенович Мамонов, а вот Гусь уперся.

До сих пор улыбается Мамон, когда вспоминает, как красиво пылали гусевские колонки-«стандарты». Не верил Гусь, что методы уговоров могут быть такие простые и доходчивые. Долго не верил, но в конце концов согласился, не выдержал конкуренции. А Брус, став фактическим хозяином НПЗ, не успокоился, а продолжал давить Гуся. Он тогда сказал Мамону: «Запомни, Гриша: враг должен быть раздавлен полностью, без остатка, только тогда он не опасен. Никаких щадящих договоров, никаких прощений, сгоришь на собственной слабости, на жалости».

Позже Мамон помог Брусу с «приобретением» акций супермаркета «Восток», тоже принадлежащего Гусю, но тот уже к этому времени загорал в Бутырке, а магазин отошел к одному чиновнику из Генеральной прокуратуры, который и должен был закрыть вопрос с Гусем окончательно. Даже и не к прокурору этому, а к его бабе, но Мамону без разницы. Брус сам знает, что делает.

Неприятности начались с недавнего наезда. Ну попала шлея Григорию Семеновичу, случается же! Сразу бы сказали, сами бы и разобрались! И незачем было базары устраивать. Ведь как народ говорит? Пришла беда — отворяй ворота… И покатилось! Одно за другим, и каждый день неприятная новость. Что Брус совсем оборзел, это понятно, но на своих-то кидаться зачем? Менты — ментами, а можно и самому на перо нарваться, не пристало вору в законе в «шестерках» у дружка ментовского бегать! Это оскорбление, смертельная обида…

А ведь причины не было. Ну дал Брус команду убрать Гуся, зная, что у Мамона везде есть свои люди, и в Бутырке — тоже. Тот сказал: «Сделаем», приказал своим найти Щербатого и передать ему «маляву с наколкой» на этого Гуся. Он и не думал, что его задание может быть не выполнено. Щербатый тоже прислал в ответ «маляву», в которой сообщил, что договорился с вертухаем о своем переводе в камеру, где сидит Гусь, назвал и сумму за эту сделку — пятьсот баксов. Деньги передали, и Щербатый к ночи должен был перебраться с нехитрым своим скарбом на новое «место жительства». А вчера вечером узнал, что никакого Гуся в камере уже нет. И где он, вообще никому не известно. Пришел какой-то другой вертухай, приказал Гусю с вещами на выход и увел, а тот, сказали, даже толком с корешами и попрощаться не успел. Вот и все! И в результате всего и дела-то, что занял Щербатый место Гуся на шконке. О чем Брус-то думал? А теперь решил, вишь ты, на других свою неудачу и злобу сорвать? Ага, а ху-ху не хо-хо? Обломится!

Храбрился Мамон, но Бруса все-таки побаивался. Даже, возможно, не столько его самого, сколько его дружков из ментовки. Те ж давно про него, Григория, все знают и никогда Бруса, от которого кормятся, не сдадут, зато Гришу уберут запросто, у них тоже свои волчьи законы.

Вот, собственно, последнее соображение и стало тем аргументом, который убедил Мамона, что базарить с Брусом можно сколько угодно, но ехать надо. И он отправился в Печатники, в частное охранное предприятие «Юпитер», откуда начали бесследно пропадать сотрудники Бруса.

Разговор, правильнее все-таки было бы сказать базар, у Брусницына и Мамонова длился недолго.

Выпустив из себя всю ярость, Игорь Петрович успокоился немного и стал названивать по нужным телефонам, чтобы выяснить причину такого ужасного прокола. Ведь это значит, что он сам уже находится «под колпаком» — но у кого? Эти исчезновения, одно за другим, очень неприятное, хотя и обернутое в красивую конфетную бумажку, предупреждение заместителя министра; сам, за что ни возьмется, все просто из рук валится! Теперь еще Гусь этот…

Он дозвонился до Сереги Ершова, который в это время был на каком-то объекте — Брусницын слышал в телефонной трубке настойчивые автомобильные гудки, наверняка чепе какое-нибудь дорожное, — и тот довольно резко посетовал Брусу, что вчера весь вечер не мог к нему дозвониться. Ну а теперь сам виноват, пусть сидит и ждет, когда он, полковник милиции, освободится. И это уже вообще ни в какие ворота!

Но не успел Брус довести себя до высшей точки кипения, как позвонил Ершов и нормальным голосом, даже вроде с ухмылкой, поинтересовался, где он вчера ошивался, небось снова у шлюх?

Игорь Петрович согласился с этим предположением, потому что ему было стыдно сознаться, что именно вчера вечером нигде он не был. Просто приехал домой и нажрался до такой степени, что облевал собственный ковер в гостиной, а потом уполз в ванную, да так и проспал там до утра. Проснулся с квадратной головой. Вот оттого и настроение с утра такое.

Но он не забыл вызывающего тона Сереги и попытался сделать ему втык, что так, мол, негоже разговаривать со старшими. Однако тот не обратил внимания, объяснив, что был на тяжелой автомобильной аварии на МКАД, а там набежало столько начальства, что пришлось поневоле делать строгий вид и не отвлекаться на посторонние звонки.

— Так ты ничего не слышал про Гуся? — нетерпеливо перебил его никому не нужные оправдания Брусницын.

— Поэтому и звонил. Мне с Новослободской сообщили, что пришло неожиданное решение о переводе. За подписью зама генерального прокурора. И с этой бумажкой генерал из Управления по особо опасным прибыл — прямо к Готовцеву, поэтому мой источник ни хрена не знает, о чем у них там базар шел. А через полчаса Гуся вывели, сунули в «автозак» — надо же, как нарочно, под рукой оказался! — и увезли знаешь куда?

— Ну! Не томи!

— В Матросскую Тишину.

— Кто у тебя там? — нетерпеливо спросил Игорь Петрович.

— На уровне — никого, по мелочам. Надо искать, а это в один день не делается. Что ж, все равно поищем, но учти, это денег стоит…

— Мне наплевать! — заорал Брус и… осекся. Что толку-то?

— Ты пойми, Игорь, — как какому-нибудь упрямому козлу стал нудным тоном объяснять Сергей. — Раз они его перевели в Матроску, используя при этом неизвестные нам возможности, значит, они знали, зачем это делают. И теперь уже Гуся тебе на тарелочке не подадут. Мне другое не нравится. Вот Ленька лично мне обещал, что его шеф не хочет, чтобы в наше дело вмешались посторонние силы. И так было, ты же знаешь, почти два года никто не встревал. А стоило Леньке отъехать в загранку, как появились проблемы. Мне Нинка уже говорила про твои дела, хреново, Игорек, чего-то ты в последнее время мышей не ловишь…

И снова, буквально из последних сил, удержал себя Брусницын, чтобы не взорваться и не обрушить на этого засранца, который смеет в таком тоне говорить с ним, с Брусницыным, весь свой неуемный гнев. К счастью, удержался. Понял, что к счастью, минуту спустя, когда представил последствия, к которым могли бы привести его ссоры со своими помощниками. Так он называл подельников, а кто ж они еще?..

— Ты успокоился? Теперь давай поговорим о «них». Ты знаешь, кто встал у тебя на пути?

— Тот, кто встал, — грубо ответил Брус, — тот уже не поднимется. Это не разговор. Я не знаю, кто конкретно начал мне гадить, но я обязательно найду и лично заставлю его съесть собственное дерьмо. Запомни! Со мной такие номера не проходят!

— Это все слова, Игорь, пустые эмоции, и толку от них никакого. Подумай, кто мог желать этого перевода Гуся?

— Погоди, а что за генерал приезжал за Гусем?

— Я же сказал, ты что, не слушал? Или оглох?

— Слушай сюда, Серега, ты со мной так не разговаривай. Ты не забывайся… Повтори фамилию.

— Генерал-майор милиции Грязнов, начальник Управления по раскрытию особо опасных преступлений Министерства внутренних дел Российской Федерации! Так устроит, твою мать, господин отставной полковник?!

— Ладно… ты того, кончай хреновиной заниматься. Мы с тобой, Серега, в одной лодке, как говорится, только я еще и плавать умею, а как ты — не знаю. Не гоношись. Теперь слушай про этого Грязнова. Я его видел у нашего главного гаишника в кабинете. Когда с Турецким базар вели. Ну тот вроде понял, не кичился погонами, да они с Федькой-то как бы кореша. Руки пожали, то-се… А этот генерал все волком на меня поглядывал. Так и не сошлись. И вот что я теперь думаю… Началось-то все с этого турка, мать его, а потом, когда уделали адвоката, они оба — Турецкий и Грязнов — там вертелись, понимаешь? Вот откуда все и понеслось… Вычислил все-таки.

— А что пользы, Игорь? Ну хорошо, предположим, мы теперь уверены, что это их рук дело. За что они лично тебе-то мстят? Я как понимаю? Если бы у них были серьезные к тебе обвинения, дело Гуся давно бы уже забрали в Генеральную прокуратуру. А так его ни шатко ни валко все еще ведет Нинка. И вроде не собирается никому передавать. Адвоката нового нашла, он ей понравился, сама сказала.

— Ну Нинке понравиться — ума не надо, у кого есть…

— Не хами, Игорь, сам к ней бегаешь, нехорошо так про женщину.

— Да ладно тебе, я не со зла, к слову пришлось.

— Ну вот, я и говорю, дело не забирают, значит, и не нужно оно им. Может, там кто-то еще заинтересован, про кого мы с тобой не знаем? Подумай, а у меня больше нет времени, созвонимся. Я тоже поищу кого-нибудь в Матроске, хотя быстро не обещаю.

— Не обещает он! — сказал себе Брусницын, бросив трубку. — А хоть бы и обещал… Денег ему стоит! Раздолбаи.

И тут он вспомнил о том охраннике, который хотел перейти к нему на службу. А где же он? По какой ассоциации вспомнился? Ну да, речь же о Нинке шла, а тот у нее тогда ошивался. И Брусницын снова взял трубку:

— Нина?

— Минуту… Кто звонит? — строгим голосом спросила Ершова. — Вам кого нужно, куда звоните?

— Брось ты, я это, не делай строгий вид. У тебя, что ли, посторонние в кабинете? Так я перезвоню.

— Не надо перезванивать, можешь не застать. Какие дела, только быстро!

— Да что за спешка? Я тебе звоню. Значит, отложи все постороннее и слушай… Чего я хотел спросить? — Нет, подумал Брусницын, башка все-таки квадратная, с такой дела решать — только портить. — Вспомнил! Где тот твой хахаль?

— Ничего не понимаю! — сердито воскликнула она. — Ты о ком? Говори яснее, у меня нет времени!

— Ну тот, которого я у тебя на кухне застал. Ты же не будешь мне врать, что не дала ему?

— Какая ты все-таки свинья, Игорь! Так с женщиной разговаривать…

— Ну ладно, ладно, ладно… извини. Я ж не против твоих мужиков! Ты себе хозяйка, дала — твои проблемы. Куда он пропал? Два дня назад еще должен был прийти.

— Он сейчас днем и ночью адвоката охраняет. Тот уже получил угрозы с требованием бросить заниматься делом Гусева, если не хочет кончить, как его приятель, Гордеев, что валяется в больнице.

— Ах вон в чем дело! Это меняет… Ну ладно, как закончит, пусть приходит, я его оформлю, у меня есть вакансии. А ты куда торопишься? Нервничаешь чего?

— Пришло сегодня с утра указание из Генеральной прокуратуры явиться, имея при себе все материалы по уголовному делу Гусева. Ты чего-нибудь понимаешь? Вот, срочно готовлю, подшиваю недостающее…

— Ка-ак? — растерянно протянул Брусницын. — А к кому конкретно?

— Я его не знаю, мне сказано — в приемную к генеральному прокурору. Какой-то Турецкий.

— Кто-о-о?!

— Он был «важняком», как я. И звезда на погоне тоже одна, только большая, и погон без просветов. А теперь вроде в помощниках у генерального, я особо-то еще не интересовалась. Спросила тут одну, она говорит, что мужик правильный, только бабник страшный, ни одной стоящей юбки не пропускает. Понял, Игоряша, с кем общаемся?

— Дура ты набитая, Нинка, — удрученно ответил Брусницын. — А я тебе вот что скажу, запомни. Этот Турецкий, скорее всего, тот самый тип, из-за которого весь сыр-бор с твоим Гусем загорелся. И человек он страшный, хоть, может, и бабник. Разве что на тебя клюнет? Ты особо-то не сопротивляйся, не надо. Нам бы этого Турецкого пригреть. А в общем, сама смотри, по обстановке, ты — баба ушлая, учить не надо. Только потом обязательно позвони, что у вас и как.

В кабинет заглянул помощник:

— К вам Мамонов, Игорь Петрович. Примете?

— Зови, — Брусницын махнул рукой и сказал в трубку: — Звони, я буду ждать. Да! Слушай, совсем забыл! Ты про Гуся знаешь?

— Знаю, — устало ответила она. — Вот и надеюсь выяснить, кому и зачем это понадобилось. Ох неспокойно у меня на сердце, Игорь…

— Ладно, вернешься, я тебе его успокою. Привет…

В кабинет вошел Мамонов, посмотрел вопросительно.

— Садись, Гриша, выпить хочешь?

— Нет, — мрачно ответил тот.

— Ну как желаешь, а я приму… У тебя в Матросской Тишине кто-нибудь имеется?

— А зачем?

— Гриша, — совсем мирным тоном сказал Брусницын, — чего ты спрашиваешь? Если говорю, значит, мне нужно. Ты вот потерял Гуся, а я уже нашел. Так есть?

— С ходу не скажу, а подумаю…

— Вот-вот, подумай, Гриша, подумай. И постарайся, чтоб в дальнейшем таких проколов у тебя не было.

— Так я при чем? — вскинулся Мамонов.

— Быстрей надо поворачиваться, Гриша, не тянуть, когда у тебя конкретное задание, понял? Так налить?

— Валяй, — хмуро согласился Мамонов, понимая, что Брус просто ищет примирения, как бы извиняясь за свою несдержанность.

4

Нина Георгиевна Ершова прекрасно знала о своих недостатках, которые, при острой необходимости, можно ловко скрыть, и, естественно, о достоинствах, которых скрывать не надо. Наоборот — только подчеркивать. Она знала и о выгодных для себя позах — когда, например, в какой момент знакомства, следует выставить напоказ ноги, как поболтать элегантной, без задника, туфелькой, а потом небрежно перекинуть одну ногу на другую, как это делала красотка Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Сто раз смотрела эту кассету, пока не пришла к выводу, что у нее этот несложный трюк выходит лучше, чем у американской кинозвезды. В общем, все эти и масса других секретов обольщения мужчины были ей известны, но, как показывала практика, до сих пор не находили себе применения. Чаще всего случалось, что мужики с ходу липли, как мухи на мед, и ей оставалось не привлекать их к себе на грудь, а отпихивать. Что-то в ее внешности — не в лице, нет, лицо было нормальном, даже неброским, но в фигуре, в походке, в движениях, что-то порочное, притягательное — заставляло мужчин терять голову. Ершова не комплексовала по этому поводу. Надо уметь пользоваться тем, что имеешь.

Придя в очередной раз к такому выводу, Нина Георгиевна еще раз оглядела себя в зеркале, поправила прическу, взяла сумку с толстым делом и отправилась к заместителю начальника Следственного комитета — доложить. Он и передал ей указание Генеральной прокуратуры.

— Подготовилась? — хмуро спросил тот, поверх очков оглядывая Ершову. — Ну езжай… Возьми там любую оперативную машину, которая стоит без дела, а приедешь, сразу отпусти.

— А обратно? — Нина качнула тяжелой сумкой.

— А ты — не курьер. — Он тяжело посмотрел на нее. — Если б нужен был курьер, я бы его и послал. Давай.

Не понравилось ей такое напутствие. Да и звонок Игоря очень не понравился. Как будто храбрится, накачивает себя, а сердчишко-то вздрагивает, как у того зайца… Ха, «пригреть» ему Турецкого! Да что он, за шлюху подзаборную ее держит? Тебе нужно, ты и «грей»!.. Но пока ехала, обдумала все, что ей стало известно об этом Турецком. И в конце концов решила, что, в случае неожиданной опасности для себя она воспользуется одним из приемов, который действует на мужиков безотказно. Правда, говорят, не на всех, только на некоторых. Сама она не пробовала, но, представляя, как все может выглядеть со стороны, хитро усмехалась.

А в принципе этот бывший, точнее, еще недавний «важняк» ей был не страшен. Коллегам всегда можно найти общий язык, к тому же она сегодня выглядит на все сто. Вот что значит вовремя, словно специально, сделать перерыв и отоспаться вволю. Секретарша генерального прокурора излишне придирчиво окинула ее ревнивым взором, от остроносой туфельки до замысловатой прически, которую Нина старательно соорудила себе уже на работе, узнав о поручении руководства.

«Ну что, довольна осмотром? — так и тянуло схулиганить Нину. — Подхожу вашему Турецкому или не очень?» Но промолчала, скромно потупив глаза.

Секретарша назвала номер кабинета и показала рукой, в какую сторону идти по коридору.

Нина нашла нужный кабинет, постучала в дверь. Не услышав никакого ответа, подняла руку, чтобы постучать еще раз, но сзади ее окликнули. Она обернулась и увидела высокого светловолосого мужчину в прокурорском кителе с генеральскими погонами. Он приближался к ней с противоположного конца коридора, от окна, где стояла железная стремянка.

— Вы, полагаю, Нина Георгиевна Ершова? Очень хорошо.

И все! Ни здравствуйте, ни руку не протянул — ничего. Просто открыл ключом дверь, пропустил ее вперед, показал, куда сесть, и закрыл за собой дверь. Нине показалось, что он запер ее, но — зачем? Наверное, показалось, глупо на это рассчитывать.

— Прошу, — он протянул к ней руку через стол. Но Нина поднялась со стула, одернув короткую юбку, машинально этак провела ладонями по бедрам. Потом, низко склонившись, подняла с пола свою сумку и, обойдя его стол, коленом уперлась в боковой ящик, утвердила на колене сумку и стала неловко доставать толстую папку с материалами. А ведь она выбрала и подшила только самые необходимые.

Папка «доставаться» не хотела. Нина беспомощно взглянула на сидящего рядом хозяина кабинета, с индифферентным выражением наблюдавшего за ее безуспешными действиями. И Нина начала злиться.

«Что ж ты, бревно, полено чертово! Видишь ведь, как баба мучается, помоги!»

Никакого движения. Тогда Нина, прекратив возню, просто вывалила папку из сумки на стол.

— Садитесь, — спокойно сказал Турецкий.

Ух как она его отматерила! Мысленно… А он, не обращая на нее внимания, достал из ящика стола элегантные тоненькие очки, небрежно надел, открыл папку и углубился в чтение. Или просто делал вид, что внимательно читает, а сам мельком проглядывал страницы, не особенно углубляясь в содержание. Нина сама не без труда разбирала почерк некоторых свидетелей. Ему же словно все было по фигу.

Листов в деле было подшито много, а он перебрасывал их, словно играючи. Нину это все больше и больше начинало раздражать.

— Я не помешаю вам, если отодвинусь к окну? — вкрадчиво спросила она.

— Не помешаете, — ответил он, не поднимая головы.

Тогда она отодвинула свой стул к окну, поставила его так, чтобы он мог видеть ее всю, и села, приняв излюбленную позу американской актрисы. Нет, все-таки свою собственную. Ведь главная игра еще не началась. Подождала… положила ногу на ногу… непринужденно, чуть задержав приподнятую ногу, поменяла их местами… покачала туфелькой… погладила обеими руками бедра… сложила ладони на колене…

— Простите, Александр Борисович, да? У вас тут курят?

— Вообще, нет, но вам можно. Только откройте, пожалуйста, форточку.

— Благодарю вас… Там все понятно?

— Да.

«Да что за гад такой! Лишнего слова не добьешься!»

Нина подошла к сумке, стоящей на полу, возле ножки стола, и достала из нее начатую пачку папирос «Беломор». Она специально ее держала для ответственных случаев, хотя терпеть не могла папирос, предпочитая тоненькие «Вог». Но именно «Беломор» среди своих, причастных, так сказать, к клану юристов, работающих «на земле», обычно создавал атмосферу крестьянской такой простоты.

— Не желаете? — она показала кончик папиросы, выбитый ею толчком указательного пальца из пачки.

— Благодарю, я курю «Честерфилд».

«Даже не взглянул, не выказал удивления! Ну мерзавец!»

Тогда Нина чиркнула зажигалкой, затянулась дымом и, подойдя к подоконнику, положила папиросу на край. А сама стала тянуться к форточке, чтобы открыть ее. Но сколько ни дергала за неудобную железку, та не открывалась. И правильно делала, потому что Нина, все больше изображая рвение, вытянулась уже так, что ее юбка с замечательным разрезом по правому борту задралась до самой уже невозможности. Еще чуть-чуть, и из-под нее появятся кружевные резинки туго натянутых чулок и не менее пикантное кружево свободных трусиков. Ну а чувственный изгиб крутого, обнаженного в разрезе форменной юбки бедра — это уж в порядке вещей!

Он видел, конечно, Нина почувствовала его взгляд. Резко обернулась, сделав при этом обиженное лицо, и успела поймать момент, когда он воровато опустил глаза. И при этом как-то неестественно выдохнул, показалось, что даже с легким хрипом. Откашлялся. И кашлял, надо отметить, с большим чувством, словно извинялся за свою неосторожность.

— Форточка… — жалобно сказала она.

— Что вы говорите? — Он приподнял очки на лоб и уставился на нее, словно не понимая, кто она и зачем здесь находится.

«Ну до чего ж хорош, мерзавец! Вот кому отдалась бы без рассуждений, в любую минуту, сразу, как в омут головой…»

— Не хочет открываться, — почти с детской обидой произнесла она, суетливо оправляя юбку. Юбка почему-то не оправлялась.

— А-а, я забыл сказать, — Турецкий изобразил искусственную улыбку, которую тут же убрал с лица, — она и не откроется, дерните окно, оно не заперто.

И все. И никакой больше реакции.

Шло время, а он листал и листал дело, не поднимая на нее взгляда и не делая для себя перерыва. «Железный он, что ли?»

Звонили телефоны, он поднимал трубку, слушал, клал на место. Иногда отвечал «да», «нет», «попозже, пожалуйста», а пару раз даже резко: «Занят!»

Нина выкурила уже полпачки, и во рту у нее было гадко. «Хоть бы чашку чая предложил, гад!» — снова стала она накачивать себя.

— Хотите пить? — спросил, словно ждал именно этого момента. — Вон в графине вода, свежая, я сам утром наливал.

«Вот за что я вас всех ненавижу!..»

И когда уже ей показалось, что от ожидания и нервного напряжения она готова упасть в обморок, он перевернул последний лист и захлопнул папку. Сразу же пиликнул лежащий на столе мобильник. Он взял, включил и не поднес его к уху, а положил ухо на него — в задумчивой такой позе.

— Да… Здесь… — Он взглянул на Нину, и она могла бы поклясться, что он, будто заговорщик, подмигнул ей. — Думаю, скоро… Пока. — Турецкий отложил трубку и теперь уже точно заботливым взглядом уставился на нее: — Вы себя хорошо чувствуете?

Его неожиданно мягкий вопрос смутил ее. Подумав, ответила честно:

— Устала.

— Сочувствую. Нам всем нелегко. Но — к делу. С этим, — он взял в руки папку, приподнял и отбросил ее в сторону, как нечто ненужное, — мне все ясно, Нина Георгиевна. Все здесь туфта. А что не туфта, то ложь и оговоры. И — ничего по делу. Ни о Брусе, ни о Мамоне, ни о ком, кто по-настоящему причастен к делу. Заказ — он и есть заказ, и каждый живет как может. Оставим это пока… А поговорим мы с вами о другом, о вас, Нина Георгиевна…

Господи, где та улыбка, с которой он буквально минуту назад смотрел на нее? Где тот мужчина, которому она готова была отдаться, лишь только мигни?! Или она зевнула, пропустила тот момент, когда он?..

— Я вас не понимаю, — с расстановкой, чувствуя холодок в желудке, произнесли Нина. — Объяснитесь…

— Естественно, — понимающе кивнул он, — затем и пригласил. Но прежде чем начать этот трудный, честно скажу, разговор, я хотел бы спросить, нет ли у вас желания сказать мне правду? Не исповедаться, нет, исповедь — дело святое, после нее положено отпускать грехи, а я этого сделать не смогу. Но когда настанет необходимость, могу найти пару искренних слов в защиту, это я обещаю.

Он улыбнулся, но ей эта улыбка показалась издевательской. Даже дыхание перехватило. Что он имеет в виду?! Что они знают?! Вот теперь это безымянное «они», о чем она недавно говорила с Сережкой, окончательно оформилось.

— Я вас не понимаю, в чем должна признаться и почему каяться? Если я совершила преступление…

— Совершили, — с той же улыбкой кивнул он и, сняв очки, положил на стол.

— Если я виновата…

— Виноваты, — с той же интонацией продолжил он. — Вот я и предлагаю вам… Нина Георгиевна.

— Нет, — она резко замотала головой, рассыпая по плечам волосы и круша тем самым свою прическу, над которой так старалась. — Пока мне не докажут, я ни в чем признаваться не буду! Да мне и не в чем признаваться! — быстро поправилась она. — Что я сделала не так? Я два года!.. — Она вскочила, подбежала к столу и кулачком застучала по папке дела. — Два года как проклятая!..

— А вот здесь верю, — спокойно заметил он, — что именно как проклятая… Да вы придвигайте стул, садитесь или присаживайтесь, как вам угодно. Разговор наш только начинается.

— О чем вы? — резко, с вызовом, спросила она.

— Я-то?

— Да, вы-то!

— Хм… — Турецкий так и расплылся в улыбке. — Вы прекрасны, Нина Георгиевна! Вы превосходно выглядите, такая вся… ух! Сильная, чувственная! Просто замечательная женщина! Скажите, зачем вам это все было надо?.. Молчите? Ну поехали, — закончил он деловым тоном и снова нацепил очки. — Итак, прошу вас ознакомиться с некоторыми документами, имеющими прямое отношение к делу, которое вы расследуете, но среди ваших материалов они пока отсутствуют. Временно. Вот, прошу ознакомиться.

Он протянул ей через стол заявление Гусева в Генеральную прокуратуру.

Она стала читать, и руки ее непроизвольно задрожали.

— Я не знала об этом, — убитым голосом сказала Нина.

— Вот — другое, — не отвечая и не комментируя ее слова, Турецкий протянул второе заявление Гусева в Генеральную прокуратуру, в котором тот в соответствии со статьями 61 и 67 УПК требует отвода следователя Ершовой.

— Но я ничего не знала об этом, — совсем растерялась Нина. — Откуда оно? Это не фальсификация?

— Нет, его передал адвокат подследственного Вадим Андреевич Райский. Ну хорошо, вы не в курсе, это отчасти объясняет ваше упрямство, Нина Георгиевна. — Турецкий усмехнулся. — А теперь давайте перейдем к более конкретным фактам. Хотя уж, кажется, конкретней некуда… Вы, я заметил, не обратили внимания на утверждение Гусева о передаче вам взятки, верно?

— Это чушь.

— Понятно. Тогда прочитайте, пожалуйста, показания адвоката Штамо, который утверждает, что лично передал вам двести тысяч долларов в три приема — числа тоже указаны, как и номера отдельных купюр — которые, по вашим словам, предназначались для передачи этих денег сотруднику Генеральной прокуратуры, но об этом позже, как об условиях для смягчения меры пресечения Гусеву. Извольте.

— Я не понимаю! — вскинулась Нина. — При чем здесь Штамо? И как он мог давать какие-то показания, если его нет?

— А где он, не знаете? — наивно спросил Турецкий, чуть нагнув голову.

— Откуда я могу знать?.. Он… исчез. Наверное, испугался чего-нибудь.

— Какая жалость… Что ж нам делать с его показаниями? Разве что подождать, когда он позвонит, и уточнить?

— А вы знаете, где он? — спросила она и почувствовала вдруг безумную сухость в горле.

— А это ни для кого не секрет. Он поехал в Санкт-Петербург, к своим друзьям, отдохнуть, набраться, так сказать, сил… Что с вами? Дать воды?

— Дайте, — прохрипела она. И пришла в себя, лишь выпив целый стакан.

— Так вы читайте, я вас не тороплю, времени теперь, Нина Георгиевна, у нас с вами будет достаточно. Наговоримся. — И он снова подмигнул.

А у нее словно что-то вспыхнуло в мозгу! Вот, значит, как? Хорошо, она посмотрит, что накатал этот проходимец Штамо… Господи, сколько же ошибок!

Самое худое, поняла она, это указанные номера купюр. И зачем она держала деньги дома?! То есть зачем — как раз понятно, но и тут надо было быть умней и предусмотрительней. Пусть еще найдут! И вдруг с ужасом подумала о Валере! Вот где главный прокол!..

Нина отодвинула показания Штамо и откинула голову, демонстрируя крайнюю усталость.

— Рано, Нина Георгиевна, — строго сказал Турецкий. — Теперь прошу вас ознакомиться с показаниями господина Гриднева. Вам будет чрезвычайно любопытно. Затем я дам вам прочитать явку с повинной некоего Владимира Харитоновича Багрова, по кличке Багор. Уверяю вас, не менее любопытный материалец. Особенно про вашего хорошего знакомого господина Брусницына Игоря Петровича и некоторые его делишки. Вы не соскучитесь. Знаете почему?

— Почему? — равнодушно переспросила она.

— Потому что во всех показаниях обязательно фигурируете вы, Нина Георгиевна. Вы, ваш братец Сергей Георгиевич, дважды судимый вор в законе Григорий Семенович Мамонов, которого я уже нынче поминал. Ну и, наконец, Леонид Исаевич Вакула, к сожалению, мой коллега. Но, полагаю, это будет длиться уже недолго — я про коллегу. Не желаете дать пояснения?

— Я? — Нина внимательно посмотрела ему в глаза и как бы ожила, выпрямилась, одернула на коленях непослушную юбку. — Я… пожалуй… Но сначала о другом. Послушайте, Александр… знаете. Давайте по-простому. Без отчеств, мы с вами еще не слишком старые, к тому же, как вы говорили, коллеги. Александр, Саша, а я — просто Нина… Не будете возражать?

— Не буду. — Он приятно улыбнулся, сцепил пальцы в замок и положил на них подбородок.

— Так вот, Саша. Знаете пословицу: человек предполагает, а Бог располагает? Вот и я тоже предполагала. И промазала. Так бывает в жизни. Но я одна знаю, где в этой истории, — она кивнула на пухлое дело, — лежит правда. Предлагаю совершенно безупречный вариант. Мы вдвоем с тобой…

«Смотри-ка, мы, оказывается, уже на „ты“!» — изумился Турецкий и понял: вот оно, началось! Теперь ухо востро!

— Ты и я, мы с тобой вдвоем, да? — повторил он, чтобы скрыть предательскую ухмылку.

— Вот именно, — понизив голос, произнесла она. Поднялась, обошла стол и присела на его край, рядом с Турецким, полностью обнажив при этом ногу. — Ты, Саша, и я. Вдвоем. Найдем вариант, при котором эти бумажки потеряют свой опасный смысл, абсолютно не нужный ни тебе, ни мне, и превратятся в нормальные показания, которые и займут свое место вот здесь. — Она хлопнула ладонью по папке с материалами. — А за это…

— Вот-вот, это меня очень интересует, — с загоревшимися глазами заторопил ее Турецкий, — что за это?

— За это, — подчеркнула она, — ты будешь иметь все, что хочешь, начиная с меня. Причем всегда, в любом месте, в любой момент, и можешь поверить, своих слов я на ветер не бросаю и никогда от них не отказываюсь. Поверь, Саша, тебе стоит подумать. А я готова ждать столько, сколько ты мне прикажешь… Жарко здесь у тебя. И душно, несмотря на открытое окно… Странное лето, не правда ли?

— Очень странное, — напряженным голосом подтвердил он. — Но вот этого я бы, на твоем месте, делать не стал.

— А ты потом займешь мое место — снизу! — И Ершова рывком освободилась от форменного кителя, небрежно швырнув его на пол.

— Зря, не нужно этого, — спокойно произнес Турецкий.

— Я ничего не делаю зря, Саша, и ты сейчас в этом убедишься! — Обеими руками, крест-накрест, она наклонилась, взялась за подол своей юбки и, подняв голову, жарко взглянула на него. — Ну, твое последнее слово! Ну же!

— Нина Георгиевна, не занимайтесь глупостями, вы уже не девочка, кончайте комедию и продолжим работу. Я готов оценить ваш темперамент, но у меня нет ни малейшей охоты заниматься в собственном кабинете любовью с вами.

— Ах так? Ну так на же!

Она с треском разорвала на себе юбку, потом с выпученными глазами фурии сделала то же самое с кофточкой, сорвала и отшвырнула в сторону бюстгальтер, затем кинулась к нему и рванула на нем рубашку вместе с галстуком. У него полетели пуговицы. Но и сама она от резкого толчка Турецкого отлетела назад, ударившись обнаженной спиной в дверь. В истерике схватилась за ручку и стала ее дергать, истошно крича при этом:

— Помогите! На помощь! Спасите! Меня… помогите! Отойди, мерзавец! Отпусти, гад! Урод! Сволочь! — и колотила при этом в дверь обеими руками, рыдая и размазывая по своему расцарапанному до крови лицу слезы и сопли.

С той стороны в дверь постучали.

— Александр Борисович?

— Одну минуту, сейчас открою. — Он поднялся, подтянул галстук, достал из кармана ключи и открыл дверь. — Заходите, Константин Дмитриевич.

— А это что такое? — с удивлением спросил Меркулов, глядя на валяющуюся на полу почти обнаженную женщину, громко рыдающую и бьющуюся в конвульсиях.

— А это… — ухмыльнулся Турецкий. — Полагаю, трагический финал тщательно разыгранного фарса, Костя. Сейчас увидишь начало. — Он выглянул в коридор и крикнул: — Ребятки, помогите. Пожалуйста.

Сквозь слегка раздвинутые пальцы, прижатые к лицу, она взглянула на вошедших, и вот тут ей стало действительно плохо, до потери сознания.

Вошли двое. Одного она не знала, он нес стремянку, которую она видела в коридоре, а второй… вторым был Валера!

— Доставать? — спросил тот, который со стремянкой.

— Да, — кивнул Турецкий, — спектакль окончен. Нина Георгиевна, вы бы оделись, а? Простудиться недолго.

— Туфта… фуфло поганое… — сказала она и стала медленно подниматься.

Валера поднял с пола ее бюстгальтер, разорванную пополам юбку, китель, встряхнул все это и протянул ей.

— Оденьтесь, Нина Георгиевна, — сказал он сочувственно. И от этого совершенно ненужного теперь ей сочувствия она громко разрыдалась, уже искренно.

Потом она попробовала как-то закрепить на себе юбку. Меркулов пошарил в кармане, нашел английскую булавку и протянул ей:

— Возьмите.

— Валера, — простонала она, еще на что-то надеясь, — ты видишь, что он наделал со мной? Разве я это заслуживала?..

— Извините, Нина Георгиевна, — мягко сказал Филя, накидывая ей на плечи китель. — Не Валера я, меня зовут Филипп Кузьмич, и работаю я в этом здании, в системе безопасности. А вот сейчас вы окончательно успокоитесь, мы все присядем и посмотрим любопытное кино, которое заснял мой коллега вот этой камерой. Видите, там, на стене, портрет бывшего генерального прокурора? Так вот, у него в левом глазу — объектив камеры, которая все здесь засняла. Очень советую посмотреть. Иногда, если взглянуть со стороны, ну абстрагироваться, как выражаются умные люди, выглядит просто замечательно! Коль, ты закончил? Давай вставляй побыстрей в видак! Интересно же!

Она резко обернулась к Меркулову:

— Я вижу, вы здесь старший по званию, но не знаю вашего имени-отчества…

— Константин Дмитриевич Меркулов, — сухо представился Костя.

— Могу я обратиться к вам с просьбой?

— Можете.

— Я прошу вас избавить меня от очередного издевательства.

— Не возражаю. И прошу ознакомиться. — Он протянул ей сложенный пополам лист бумаги.

— Что это? — нахмурилась она.

— Подписанное мной постановление о вашем временном задержании. В дальнейшем — посмотрим.

— То есть как?!

— И попрошу без истерик. Вы знали, на что шли.

— Но я должна хотя бы сообщить… руководству!

— Руководству сообщат. А может быть, уже сообщили. У вас дома сегодня, в вашем присутствии, будет произведен обыск. Вы имеете возможность добровольно выдать деньги, которые путем вымогательства получили от своего подследственного.

— У меня ничего нет и быть не может, вымогательством я не занималась, сперва докажите.

— Хорошо, докажем — на очных ставках и с помощью криминалистической экспертизы. Дома вам разрешат одеться нормально, воспользуйтесь этой возможностью, следующая может появиться у вас нескоро. — Меркулов повернулся к Щербаку с Агеевым: — Проводите задержанную гражданку Ершову к выходу. За ней сейчас подъедут.

Когда они остались вдвоем с Турецким, Костя вынул из кармана белый платок и протянул его Александру.

— Ну и пошумели вы тут! Вытри правую щеку, она успела задеть. Продезинфицировать надо бы, йодом там… Руки-то, поди, не мыла?

— Почем я знаю? — Он вытер лицо, посмотрел на платок. — А, пустяки. А насчет дезинфекции я не против, у тебя есть?

— Свое надо иметь, — проворчал Меркулов, — ладно, пойдем, дам…

— Костя, а ты с генеральным поговорил? Ну по поводу Вакулы?

— Поговорил, его перекосило от одного упоминания… Сказал, что займется этим вопросом лично. Я думаю, сейчас не надо ему мешать. А вот дружку своему Вячеславу позвони. Пусть приготовится… Ну артисты… Драть вас надо…

— Так вот и дерут! — улыбаясь, Турецкий ткнул пальцем себе в щеку.

5

Нинка не позвонила. И вообще ее не было ни на работе, ни дома. Это показалось Игорю Петровичу очень плохим знаком.

Он не знал, по какой причине ее вместе с делом Гусева затребовал к себе этот Турецкий, но мог предположить худшее. Впрочем, что может быть хуже неизвестности?..

Вообще-то, интуитивно предвидя назревающие неприятности, в разговоре с Мамоном Игорь Петрович высказал такую мысль, что было бы неплохо маленько окоротить слишком резвого следака из Генеральной. Все он, понимаешь, под ногами путается, все лезет, куда не положено. Мамону обычно объяснять ничего не требовалось, так было прежде, и поэтому Игорь Петрович удивился и насторожился, когда Гриша, сделав лицо полного идиота, спросил:

— Это в каком смысле, Брус?

— Ты о чем? — не понял Брусницын такой фамильярности. Не привык он, чтобы уголовник его так называл. Свои — другое дело, это еще с Чечни пошло.

— Ну… про следака. Замочить, что ль?

Надо же, какой глупый, непонятливый вдруг оказался!

— А я сказал — мочить?

— Я так понял. Не, можно. Но я к тому, что дорого это тебе обойдется, Брус. Да ты не моргай, ты знаешь, за сколько мои братаны возьмутся? Не меньше ста «кусков». «Зеленью».

— Ты не спятил, Гриша? И кончай со своим Брусом, меня Игорем зовут!

— Как скажешь, мне один хрен… Ты ж меня Мамоном кличешь? Я разве обижаюсь?

— Так то — ты! А я с министрами за ручку каждый день здороваюсь!

— Оно и видно. Сидишь и вздрагиваешь, кончай травить, говори, чего позвал? Про Гуся? Так я уже все сказал. А следака мочить за деревянные бабки я не возьмусь. Ищи себе другого. У тебя, кстати, своих мокрушников хватает…

— Ох, не нравится мне, Гриша, как ты заговорил… Ладно, вали отсюда, Бог тебе судья, вот пусть он тебя в Думу и толкает, раз ты сам по себе шибко умный.

— Обиделся, видишь? Ну ладно, на половине сойдемся. Когда его надо уделать?

— Вчера!

— Так вчера и надо было базарить. Я скажу, чтоб поездили за ним и посмотрели. Потом скажу. Но бабки все равно вперед. Ты меня знаешь, а я — тебя. И перед братвой за тебя мазу держать не стану. Гуляй тут, но без меня…

Подождал Брусницын, пока спадет ярость, и стал звонить Сергею Ершову. Тот ничего о своей сестре не знал, но пообещал быстро выяснить. И уже через полчаса перезвонил:

— Беда, Брус, Нинка в каталажке.

— Как?!

— Я тебе с Кутузовского звоню. Но не из квартиры ее, а из своей машины. Квартира опечатана, соседей позвали в понятые. Там у этой дуры из сейфа какие-то немереные бабки выгружали и что-то со своими записями сличали. Короче, я так понял, что крепко она подсела. Сейчас буду выяснять у ее начальства, что произошло… Ай-я-яй, говорил же ей! Ну чего бы послушать! Баба — она и есть баба, и мозги куриные… Ох, будь оно проклято!

Это была не просто плохая, а очень опасная весть. И Брусницын заметался по кабинету, как голодный тигр: попадись сейчас кто — разорвал бы на части!

Нинка — баба и молчать долго не сможет, а как бабу расколоть, ему объяснять не надо. Значит, что? Надо немедленно возводить укрепления, чтобы в образовавшиеся бреши не просочился враг. Как укреплять? А поднимать народ, которым эти бреши можно с успехом заткнуть, вот как!

Он посмотрел на часы — еще, слава богу, не поздно, люди на работе, и не пятница, чтоб разбегались пораньше.

Прямой телефон Максимова не отвечал. Перезвонил в приемную, секретарша сказала, что Вилен Захарович у министра, скоро подойдет, но долго не задержится, у него какие-то планы на вечер.

Брусницын прямо подскочил на месте. Стал лихорадочно собираться. Подумал минутку и достал из сейфа пяток пачек долларов — пять «кусков», на всякий пожарный, как говорится, случай. Сунул в карман, в другой — мобильник, чтобы звонить с дороги, крикнул водителю — сам в таком состоянии за руль садиться не захотел — и помчался в сторону Садового кольца.

С дороги наугад набрал номер Максимова, и — о, радость! — тот оказался на месте.

— Вилен Захарыч, дорогой, дождись меня, не убегай! Я тебя потом, куда скажешь, на руках доставлю!

— Да что с тобой, Игорек? — искренне изумился заместитель министра. — Ты, часом, не заболел? Голос какой-то… слова непонятные…

— Я буду у тебя через тридцать минут максимум! Вопрос жизни и смерти! Поверь, я к тебе никогда с такими просьбами не обращался, а сейчас вынужден.

— Погоди, ты где? Можешь объяснить внятно?

— Вот сейчас приеду и расскажу.

— Ну давай, — как-то не очень охотно отозвался заместитель министра. — Боюсь, ты мне одно дело сорвешь, личного, так сказать, порядка.

— Да что у тебя-то за заботы?

— Ну, Игорек, у каждого свои. Как там поэт один писал? Под каждой крышей свои мыши, вот так. У кого большие, у кого маленькие. Ты, к примеру, миллионами ворочаешь, а я, грешный, дай Бог, червонцами, — несколько натянуто засмеялся Максимов. — Так что ты меня с собой не равняй…

И умный Брусницын догадался, понял слишком прозрачный намек.

— Денежные, что ль, дела-то?

— Ну сам понимаешь…

— Кредиторы замучили?

— Ну не то чтоб, но, как говорится, все мы люди, все — человеки.

— Сколько надо-то?

— Туда-сюда, на круг штук двадцать пять — тридцать, но ты не бери в голову, я как раз по этому поводу и еду.

— Ладно, никуда не надо тебе ехать. — Брусницын почему-то сразу успокоился. — Я тебе подкину штук пять для начала — переживешь? Перебьешься? Учти, у меня с собой.

— Игорек, ну ты прямо в неловкое положение меня ставишь…

— Значит, перебьешься. Жди! — сказал уже строго. И, выключив телефон, добавил: — Вот так с вами, блядями, надо!..

Он мог не стесняться заместителя министра. Да и тот чувствовал себя вполне комфортно. Присели к столику с бутылочкой, приняли одну-другую фирменного коньячку и перешли к делу.

Брусницын достал из кармана деньги и небрежно кинул на стол, рядом с рюмкой замминистра.

— Тут пять, можешь не считать.

— Ладно, — спокойно сказал тот, так же небрежно кладя пачки в карман. — На какой срок?

— Кончай придуряться, Вилен Захарыч, ты ж меня знаешь, я для друзей — последнюю рубашку сниму.

— Да знаю, знаю я тебя, Игоряша… Мало уже таких мужиков осталось — настоящих! — Максимов с чувством потряс кулаком в воздухе. — А у тебя что за дело?

— Обложили, Вилен Захарович, — с глубокой горечью произнес Брусницын.

— Ну будет, Игоряша. Ты ж — мужик! Чечня за плечами! Тебе ли отчаиваться? Говори, все, что могу, сделаю.

И Брусницын коротко пересказал события последних дней, кончая сегодняшним арестом Ершовой и обыском в ее доме. Но рассказывал, естественно, всячески выгораживая себя. Он вроде ни при чем, подставляют его кругом, а он сам готов днем и ночью заниматься одной только благотворительностью. Известно ведь, половина руководящего состава министерства на его машинах ездит. А какие планы впереди!

Хмуро слушал его замминистра. Губы поджимал, глаза в сторону отводил, кашлял без нужды. И когда скорбный рассказ закончился, налил еще по рюмке и сказал:

— Разберемся, Игорь. Мы не дадим тебя в обиду. Если что, ты мой телефон знаешь, звони немедленно, я отменю любую команду, ты понял?

— Понял…

— Ну и хорошо. Езжай домой спокойно. А насчет твоей Ершовой, — он поднялся, подошел к письменному столу и черкнул в блокноте, — завтра же разберусь. Это не родственник ее в ЮВАО служит?

— Брат родной.

— Как он, не знаешь?

— Очень толковый мужик. Да по существу, он там все на себе тянет, а этот Куницкий — так, пустое место.

— Это хорошо, что ты мне сказал, Игорек… хорошо. Есть у меня мыслишка… обсудим в другой раз. Ну, решили наши дела?

— Да вроде, — улыбнулся наконец Брусницын.

— Вот и прекрасно, давай я тебя провожу, да и самому пора…

Они вышли в приемную. В ней оказались люди. Максимов удивился, кто это в поздний час?

Не отвечая, из кресла поднялся полный, крупный генерал-майор милиции и подошел к нему:

— Здравия желаю, Вилен Захарович. Грязнов Вячеслав Иванович.

— У вас дело?

— Не к вам, товарищ заместитель министра, к нему, разрешите?

— Обращайтесь, — улыбнулся Максимов.

— Игорь Петрович Брусницын? — спросил Грязнов, с ухмылкой глядя на спутника замминистра.

— Да, я, и что? Что вам от меня надо, генерал?

— Вот постановление, господин Брусницын, о вашем задержании.

— Что?! — воскликнул Брусницын, тупо глядя в протянутый ему лист бумаги.

— Не понимаю! — нахмурился и Максимов. — Какое еще постановление?! Кто подписал?

— Заместитель генерального прокурора по следствию Меркулов Константин Дмитриевич, вот его подпись.

— А вы тут при чем?

— А мне поручено как начальнику Управления по особо опасным.

— Дайте мне постановление! — Максимов буквально вырвал его из рук Грязнова и схватил телефонную трубку. — Алло! Сам у себя еще? Я иду! Ждите меня здесь! — приказал он и пулей вылетел из приемной.

— Садитесь, господин Брусницын, — сказал Грязнов и, обернувшись к своим спутникам в штатском, добавил: — Подождем, глядишь — и образуется…

…Максимов почти ворвался в кабинет министра. Тот писал что-то. На шум поднял голову:

— Тебе чего, Вилен?

— Да вот, — тяжко дыша, тот положил на стол постановление. — Не понимаю, за что? Наш ведь человек! До мозга, понимаешь, костей! По-моему, это уже беспредел какой-то!

— А, это? — Министр посмотрел, даже не взяв бумагу в руки. — Ну и что? Видел я. А ты, Вилен, чего так разволновался-то? — Он усмехнулся. — Или рыльце в пушку? Оставь его в покое. Пусть люди своими делами занимаются. Есть вопросы? Нет? Привет.

Вилен Захарович вернулся к себе, молча протянул постановление Грязнову и жестко сказал:

— Министр обещал мне, что так этого дела не оставит. Сейчас поздно что-то предпринимать, но уже завтра… Впрочем, делайте свое дело. Держись, Игорь Петрович! — отсалютовал он Брусницыну сжатым кулаком и быстро ушел в свой кабинет.

Когда захлопнулась дверь, Грязнов обернулся к спутникам:

— Наручники, пожалуйста, бывшему господину полковнику.

— Не бойтесь, я не убегу, — прохрипел Брусницын, протягивая руки. — Куда меня?

— Не сомневаюсь, — ответил Грязнов на первую реплику, — порядок такой. А куда, спрашиваете? К вам на дачу, в Коровино. Забирайте его, хлопцы…