Электричка из новых подъезжала к Москве. Гордеев не замечал комфорта, который ему пообещали в поездке, ни когда ехал туда, ни теперь, возвращаясь. И если «туда» он был занят в основном составлением новых, немыслимых версий, то «обратно» у него их было еще больше. Правда, других. В небольшом чемоданчике, непременном спутнике адвоката, лежала коробка с письмами, фотографиями и дневником. Но это только на первый взгляд бумаги. Если проанализировать находки и сопоставить их с тем, что обнаружилось на чердаке маленького частного домика в рабочем районе Рязани, можно было бы сделать далеко идущие выводы.
Давай не будем спешить, убеждал себя адвокат, быстрота нужна при ловле блох. Во-первых, в банке под кроватью найдены окурки, а, как известно, Игорь Игнатьев не курит. Во-вторых, зачем москвичу ехать в Рязань и жить там несколько дней в «антисанитарных условиях»? Прятался от кого-то? От кого?
Игорь уехал из города в семнадцать. Сразу после смерти матери. Поступил в техникум легкой промышленности на Старомарьинском, проучился два курса, ушел, загремел в армию. Это значит, что он не был в городе около семи лет. И почему упорно утверждает, что не был там со смерти матери? Вопросов было больше, чем ответов.
Адвокат снял с полки портфель и снова углубился в дневники в надежде найти ответы на занимавшие его вопросы. То же чувство неоформившейся мысли, преследующее его уже несколько дней, росло в нем подобно опухоли.
Начало первой тетради ничего особенного не объясняло. Обычный женский дневник. Она разговаривала с ним как с живым человеком. Из этого следовал только один вывод – мать Игоря была одиноким человеком. Что ж, бывает. Иногда это превращается в образ жизни. К нему привыкают. Человек загораживается непроницаемой стеной и может быть передовиком производства, но общественной работой заниматься не будет никогда. Никогда не сядет на собрании в первый ряд и прогулосует «как все», не дрогнув ни одной клеточкой тела. Впрочем, иногда такие становятся на дыбы и идут до конца. Вот пример того, как радостная, искрящаяся любовью и добротой душа сворачивается в тугой комок… Мать-одиночка. Нет. В этом нет правды. Кто такой Всеволод? "В" обозначен он почти везде, и только раз она проговорилась дневнику.
Юрий снова пролистал последние страницы.
«У меня cнова спайки. Новая оперция ничего не даст. Я так утомила Игоряшу, что он буквально спит на ходу. Но что же я могу поделать? Как хочется ананасов. Да где их в нашем забытом богом городишке найдешь? Игоряше скоро семнадцать, а я ничего не могу ему подарить. Хотя… Есть хороший кусок батиста. Я могу вышить платок. Пусть помнит только маму. Пусть больше ничего не связывает его с этим домом, где, сейчас в это трудно поверить, мы все были очень-очень счастливы. Пожалуй, вышью. Я вышью ему золотую рыбку…»
Что не должен помнить Игнатьев-младший? Кого? Всеволода? Отца?
По трансляции объявили прибытие на Казанский вокзал. Адвокат вышел на перрон и поспешил к платной стоянке, где накануне оставил машину. Вырулил на площадь и помчался домой. Его встретил запах давно не проветриваемого помещения. Юрий открыл окна, впустив внутрь шум улицы. Посмотрел на диван. Надо бы убраться. Но предварительно позвонить Антоненко. Следователя дома не оказалось. Откуда Гордееву было знать, что именно в этот момент пригородная электричка подвозила того к столице. Подвозила после беседы с генерал-майором медслужбы.
Гордеев решил не терять времени даром. Нагнулся и вымел веником из-под дивана ажурные женские трусики. Сначала не понял чьи, потом вспомнил жену Локтева, брезгливо взял их двумя пальцами и вынес к мусоропроводу. Как назло, у мусоропровода встретилась соседка. Ее языка побаивался не только весь подъезд, весь дом трепетал. Она понимающе посмотрела на адвоката и вздохнула не менее красноречиво.
– Дура, – буркнул Гордеев и тут же спохватился: – Какая же дура у нас власть. А ведь раньше как было?
– Как? – изумилась соседка: Гордеев никогда с ней сам не заговаривал.
– Разве женщины раньше носили такое? Разве разбрасывали свои вещи по незнакомым мужчинам? Вот вы, например, никогда.
– Никогда, – согласилась машинально соседка.
– А цены?
– И не говорите…
– Ну я пошел. Дела, знаете…
И Гордеев покинул лестничную площадку, оставив сплетницу в полном расстройстве, ведь он включил самую любимую тему.
Телефон Антоненко по-прежнему молчал. Гордеев пошел на кухню искать соду. Этот чертов лейтенант-участковый, с его окрошкой и государственной водкой вперемешку, заставил желудок судорожно сворачиваться и разворачиваться каждые полчаса.
Когда-то Гордеев подрабатывал репетиторством. Со времен репетиторства у него осталась раскладная доска и пачка цветных мелков. Подготавливаясь к встрече с другом, он решил упорядочить мысли и попробовать изобразить все известное на сегодняшний день следствию. На доске появились квадраты и кружки, имена и даты.
Зазвонил телефон.
– Боря, дуй ко мне срочно! – выпалил он в трубку.
– Значит, и у тебя его еще нет? – прозвучал в ухо голос Зойки.
– Нет, – обреченно вздохнул Гордеев. – А что, он обещал на дачу приехать?
Трубка откликнулась короткими гудками.
Вот почему Гордеев до сих пор один. Вот почему Гордеев может блистать эрудицией в компаниях, но стоит женщине два раза кряду пригласить его на танец, и больше в этом доме вы его не увидите. Бывают исключения, но тогда он заранее осведомляется у хозяев, будет ли «эта». Гордеев считал в глубине души, что будет отвергнут, что недостоин и чер-те чего еще считал, но еще раньше сам поставил себе диагноз: больше всего он боялся показаться кому-то смешным. Брак – слишком совершенное, по его представлениям, состояние для несовершенного человека, к каковым Юрий себя причислял, а потому все попытки Антоненко и кого бы то ни было хотя бы наметить будущий союз разбивались о мягкие скалы его внутренней трусости.
И снова зазвонил телефон. На сей раз он поднял трубку в ожидании, что на том конце откликнутся. Трубку положили. Значит, это Антоненко. У них давно была договоренность на звонки без жетонов и карточек. Был звонок, значит, друг едет.
Антоненко прибыл через двадцать минут сосредоточенный и очень невеселый. Взглянул на доску с цветными квадратиками и вписал от себя несколько цифр и имен. Он также соедил несколько квадратов линиями с обоюдоострыми стрелками, а еще над несколькими поставил жирный знак вопроса.
Отошел и полюбовался на свое творение.
– Ну как? Сечешь, куда дело двигается? – спросил он адвоката. – Знаешь, я действительно в один момент подумал, а не бросить ли все это к чертовой матери и не махнуть с тобой на Селигер, но после сегодняшнего посещения генерала от медицины пересмотрел свои позиции. Бой до конца, до кровавых соплей.
Высказав незамысловатую точку зрения, он, на правах лучшего друга, сходил в прихожую и вернулся с бутылкой водки. При виде напитка Гордееву стало дурно.
– Что, тамошние менты «Рязанкой» побаловали? – cпросил он, видя кислую рожу друга. – Это бывает. Он там тебя за баб не агитировал?
– Нет, – перевел дыхание адвокат. – Только мы с тобой завтра должны попасть на квартиру к Игнатьеву.
– Она ж опечатана…
– Как опечатал, так и распечатаешь… И все. Ни слова о деле.
Самое трудное для русских мужиков, когда сидят втроем и третий собеседник – водка, не говорить о работе. Они дружно накачались, так как и у Гордеева в холодильнике стоял початый «Кристалл».
Утром совсем не разговаривали. Поехали прямо домой к Игнатьеву. Дверь открыла бабуля – божий одуванчик. Прошли к опечатанной двери. Антоненко тут же громко объяснил старухе, что они имеют право на вторичное вскрытие комнаты.
– Я думала, вы интеллигентный человек, а вы кричите мне в самое ухо, словно мы на площади. Нехорошо, молодой человек, в наше время дамам так не кричали. Это считалось неприличным. По крайней мере, здоровались.
– Так вы не глухая! – продолжал по инерции кричать ей в ухо Антоненко.
– Не глухая. И с головой у меня все в порядке. Я уже видела вас однажды. Вы – следователь, кажется…
Они открыли дверь и пригласили соседку войти.
– Мы ничего не собираемся изымать, но на всякий случай вы наша понятая, – придупредил ее Антоненко.
Адвокат медленно по периметру обошел комнату. Машинка «Келлер». Не новая, но с оверлоком. Стопка французских журналов, среди которых попадались и конца девятнадцатого века. На стене картонка с пейзажем – акварель с гуашью. На картинке речка, луг, у кромки леса сарай. На небе свинцовые облака, прорезанные причудливой молнией. Крыша сарая пылает. На переднем плане белет что-то скомканное, не то газета, не то детская панамка. Скорее второе.
Наконец он нашел, что искал, – платок с вышитой золотой рыбкой.
Незаметно для старухи спрятал находку в карман.
– Все. Спасибо. Извините за беспокойство.
– Молодой человек, я не дура, вы взяли с тумбочки платок. Хотите отнести Игорьку в тюрьму? – спросила старуха.
– Да, – честно признался адвокат.
– Правильно. Это мама перед смертью вышила на память. Ему будет приятно, – согласилась старуха.
– Ну ты даешь. У этой глаза как сверла алмазные. Не люблю я таких бабушек, – сознался Антоненко, который уже рассчитывал на очередные неприятности, но проскочило.
– А я люблю. Они гораздо умнее и тоньше нас с тобой, дружок. Например, Игнатьев взял меня на фу-фу в ответ на мое фу-фу. Я ему говорю: алиби есть. Соседка слышала, а он мне: она глуха как тетерев, меня на фу-фу не возьмешь. Может, она действительно его слышала в тот день?
– Ладно. Ты в изолятор? Разрешение на свидание нужно? Подбрось меня до метро…
Игнатьев встретил его настороженно.
Гордеев не спеша разложил на столе документы. Фотографии и дневник пока не достал. Не налил он и традиционного кофе. Зато извлек из портфеля пачку «Примы».
– Кури, не стесняйся.
Игнатьев усмехнулся.
– А я думал, ты втихаря покуриваешь все-таки. И выпить не дурак. Как насчет «Абу Симбел»?
Игнатьев напрягся.
– Так когда ты в последний раз был в Рязани?
Игнатьев молчал.
– Я могу ошибиться. Поправь. Но где-то шесть месяцев назад. Как раз незадолго до первого убийства. В молчанку лучше играть со следователем, а не с адвокатом.
– Все вы одним миром мазаны.
– На востоке миро использовали для умащивания тел усопших, но мы не на востоке и не усопшие, у христиан миропомазание – единение с церковью, братец.
– Не называйте меня так.
– Ради бога. Меня сейчас интересует, зачем ты там прятался? Или не ты? Складывается довольно неприятная картина. По всем документам ты проходишь как бывший пленный, удостоен медали. Прятался в Рязани, под крышей родного дома. Или кто-то другой? У суда может сложиться впечатление, что этот кто-то и стал исполнителем заказного убийства. А что? Ты – портной. Известен в узком кругу специалистов. У тебя заказы дорогие. Вполне можешь оплатить не только убийство, но и адвоката.
– Я вас не нанимал.
– Меня назначили.
– Я от вас отказался.
– Согласно статье пятьдесят УПК твое ходатайство отклонено.
Игнатьев опустил глаза.
– Видишь ли, какая штука… Трое из пяти свидетелей твердо опознали тебя как убийцу. Но есть в описании убийцы несколько расхождений. Конечно, это можно отнести к общей нервной и суматошной обстановке. На свете вообще мало людей, которые способны запомнить в деталях лицо неизвестного, даже если у них был кратковременный контакт. Большинство так называемых показаний очевидцев – плод благородной, но безудержной фантазии. Мастерство адвоката заключается как раз в том, чтобы отделить зерна от плевел. Но тут есть одно «но». Как ты объяснишь, например, то, что секретарь суда, та, которая тебя опознала в парикмахерской и вызвала милицейский наряд, указывает на шрам над левой бровью? Шрам, которого у тебя нет.
– Мало ли что ей могло с перепугу привидеться? Сами же говорили. Кровищи море. Она себе бандюгу не иначе как одноглазым и одноногим Сильвером представляла.
– Бросьте, Игнатьев. Девушка шесть лет в суде проработала. Уж она-то бандюков видела, и не одного. Давайте перейдем к делу. Вы утверждаете, что больше года находились в плену и через Грузию вернулись обратно? Так? Назовите кого-нибудь из тех, с кем встречались там. Товарища по несчастью.
– Был один. Владимирский. Эдик. Фамилии не знаю. Еще был Женя, но тот с ума сошел. Сгинул.
– Правильно. Следствие получило бумагу от владимирского военкома. Есть такой. Эдуард Пискарев. Возглавил Владимирский фонд реабилитации пленных в локальных конфликтах. Товарищи хотели выяснить обстоятельства его геройского побега. Ему пришлось воспоминания писать. Объяснять, что и как. Так вот, там упоминается один москвич, который все это и организовал. Отвлек инквизиторов на себя. Сам, по всей видимости, погиб, спасая товарищей. И название аула сходится. И лагерь в горах. Короче, сам не хочешь пролить свет, я попрошу следователя устроить вам очную ставку. Все. Я тут тебе принес кое-что…
Адвокат достал из портфеля батистовый платок с золотой рыбкой и протянул Игорю. Лицо парня передернулось как от зубной боли.
– Скажи, пожалуста, что означают слова: «Уже месяц прошел с того дня, как судьбе было угодно разрубить этот гордиев узел. Теперь мы с Игоряшей одни. Ничего. Проживем. Мне от них ничего не надо. Мы поделили семью ровно пополам»?
Игнатьев насупился.
– Это подло – читать чужие дневники.
На том они расстались.
Гордеев еще более уверился в собственной правоте. Игнатьев невиновен. Оставалось совсем мало – найти истинного убийцу.