– Получилось... Получилось!..
Она как последняя дурочка подпрыгнула на месте и бросилась от избытка эмоций дяде Юре на шею.
– Тихо-тихо... – Сдержать радостной улыбки он тоже не смог, хотя и осторожно, но решительно отстранил девушку от себя. Однако его лицо при этом было довольным – их совместное отражение Майя хорошо видела в большом зеркале, перед которым и проходила репетиция. Поэтому дяди-Юрина сдержанность ее ничуть не смутила.
– Погоди, Майечка, ты еще не знаешь главного... У меня для тебя сюрприз, которого ты давно ждала!
Она обмерла, боясь поверить себе, своей мелькнувшей мысли, которую тут же отогнала в страхе перед возможным разочарованием.
– Сядь, успокойся, сейчас я тебе кое-что покажу!
Он вышел из комнаты, а Майя опустилась на край софы – даже не из послушания, а потому, что у нее сами подогнулись ноги. Дядя Юра вернулся минуты через три, показавшиеся девушке вечностью. В руках у него была пачка фотографий. Он молча протянул их Майе и снова вышел из комнаты.
Поначалу она не поняла, что именно изображено на верхнем снимке: какая-то искореженная машина. Потом – фотографировали это явное ДТП сзади – увидела косо висящий номер, с отчетливо запечатлевшейся цифрой «28», и все поняла... Руки девушки дрожали, она не сразу сумела добраться до следующей карточки, а когда добралась... Это была все та же машина, никаких сомнений – отцовский «Москвич»: на сей раз вид спереди довольно крупным планом, со стороны лобового стекла... Никакого лобового стекла не было, были острые, кривые, как ятаган, осколки, торчавшие из покореженной рамы, лысый затылок водителя, который она узнала бы из тысячи даже вот в таком виде, с вонзившимися в него окровавленными осколками: голова отца безвольна свешивалась на руль, лица не было видно... Но главное – единственная пассажирка, сидевшая справа от него: голова Крысы была, напротив, неестественно закинута назад. И хотя один из осколков, вонзившийся женщине в глаз, и предсмертная гримаса ужаса исказили лицо женщины, Майя узнала ее моментально, и, прежде чем поняла и осознала случившееся, из ее гортани сам собой вырвался сдавленный, каркающий, торжествующий крик...
Дядя Юра оказался возле одновременно плачущей и смеющейся Майи мгновенно. Ему всегда удавалось успокоить девушку в считаные секунды, но на этот раз прошло не меньше пяти минут, прежде чем та наконец более-менее успокоилась, истерика сошла на нет, и уже можно было понять, что именно она ему говорит:
– Мама... Я должна рассказать это маме! Прямо сейчас!..
– Успокойся, девочка, мама уже все знает... Тихо. Спокойно. Тихо...
Она наконец ощутила боль в руке, которую дядя Юра сжимал крепче обычного. И действительно постепенно стала успокаиваться.– Бог наказал их! – Майя, ласково руководимая дядей Юрой, уже была уложена им на тахту и укрыта пледом. – Ведь правда, да?
– Бог всегда наказывает негодяев, защищая тех, кто обижен.
Он слегка поморщился, подумав при этом, что фотохудожник, выступавший в качестве «бога» с помощью компьютера, как он и думал, несколько перестарался со спецэффектами. На столь бурную реакцию он не рассчитывал. Похоже, «сюрприз» доставил девушке не столько пользу, сколько вред...
– Я хочу поговорить с мамой, – повторила Майя упрямо.
Он покачал головой:
– Девочка моя... Мама сейчас занята, поговоришь с ней утром, обещаю тебе. Это рекомендация врача, разве ты не обещала маме во всем меня слушаться?
– Да... – Она умолкла с разочарованным видом.
– Тебе сейчас следует отдохнуть, выспаться.
– Но я столько спала днем! – снова возразила Майя.
Дядя Юра вздохнул и погладил девушку по голове. Она сейчас была по-настоящему красива... Золотом отливали рассыпавшиеся по подушке волосы, синим огнем горели глаза, возбужденное личико с правильными чертами казалось в приглушенном свете настольной лампы одухотворенным... Он вздохнул еще раз и подумал, что, пожалуй, есть смысл оставить Майю в покое на полчасика – пусть полежит, переварит оказавшийся для нее слишком сильным «сюрприз», пусть своими силами войдет немного в колею... Замечательная девчонка, действительно лучшая из всех, которые прошли через его руки. Похожа на свою мать... Можно сказать, точная ее копия...
– Ладно, – произнес он вслух. – Но давай договоримся: сейчас ты хотя бы полежишь, а я пока пойду поработаю немного... Тебе, девочка, действительно вредны стрессы, они забирают у тебя слишком много сил...
Майя вдруг нахмурилась и поглядела на него настороженно:
– Ты... Что ты имеешь в виду?.. Ты ведь не считаешь, как они, что я... – она кивнула на рассыпавшуюся пачку снимков, упавшую на пол, – что я... ненормальная?..
– Бог с тобой! – отмахнулся он. – Конечно нет! Так вообще никто на свете не считает! Просто у тебя, милая, не самая крепкая на свете нервная система, понимаешь?
– Не очень! – Она по-прежнему хмурилась.
– Объясняю, – улыбнулся он. – Твоя нервная система крайне реактивная, между прочими так же как и у твоей мамочки! Это значит, что ты все чувствуешь гораздо ярче и острее, чем большинство людей: как ни печально об этом говорить, но большинство людей эмоционально тупы...
– А я?
– А ты нет, ты вообще молодец и умница... Но одновременно это означает и еще кое-что. Ведь у каждой медали есть оборотная сторона, верно?
– И какая же оборотная сторона у... моей медали? – Майя впервые за разговор слабо улыбнулась.– Очень простая: твои нервишечки постоянно слегка перегружены... Наподобие проводов, по которым течет электрический ток высокого напряжения. Ну а если происходит всплеск напряжения, они сразу же начинают образовавшиеся излишки отдавать организму... Проще говоря, твоему и без того хрупенькому тельцу... Оно переутомляется и начинает требовать отдыха, по крайней мере покоя... Поэтому я и говорю тебе сейчас: полежи отдохни... Теперь поняла?
– Вот теперь понятно. – Она улыбнулась шире и беззаботнее. Потом снова посерьезнела и добавила: – От тела вообще одни сплошные неприятности, правда?
– Правда, – тоже серьезно кивнул он. – Но об этом мы с тобой поговорим в другой раз. А сейчас отдыхай!
Он, прежде чем уйти, еще раз взял девушку за руку, посчитал пульс и, пристально взглянув на нее, кивнул:
– Через полчасика будешь в порядке!
На самом деле она и так уже была в порядке. Или почти в порядке. И на снимки, узнав главное, больше не смотрела, ей расхотелось на них смотреть. Майе и в голову не приходило задаться вопросом, как это дяде Юре удалось их раздобыть? Ну не мог же он заранее знать об аварии, о ее месте и времени и подкарауливать там с фотоаппаратом?.. Нет, об этом она не думала. А думала о том, что теперь, когда оба они наказаны по заслугам, воспоминания об оставшихся позади месяцах, о намертво врезавшихся в ее сознание событиях не будут больше причинять ей невыносимую боль, которую она испытывала всякий раз, возвращаясь к роковым дням.
...– Будь любезна, заруби себе на носу: Любовь Ивановна теперь будет жить с нами!
Отец стоял посреди гостиной, багровый от волнения – даже лысина покраснела, – и смотрел дочери прямо в глаза. Так смотрят не на своих детей, а на врагов... Она и стала его врагом – еще раньше, чем прозвучали эти врезавшиеся в память отцовские слова.
Майя стояла на пороге просторной комнаты, она только что пришла из школы. Рюкзак с учебниками, который успела сдернуть с плеча еще в прихожей, выпал у нее из рук на пол. Крыса насмешливо фыркнула. Девушка с усилием оторвала взгляд от отцовского лица и перевела на нее. Гадина, наряженная в какой-то немыслимо-розовый халатишко не длиннее отцовской рубашки, стояла между ними, с хозяйским видом опираясь на мамин швейный столик...
Она ничего не обдумывала заранее, может быть, и вовсе не собиралась этого делать, за нее это сделала какая-то посторонняя сила, именно сила – огромная и непреодолимая. Тело девушки со стремительностью рысьей, а не человеческой вовсе само метнулось в сторону проклятой сучки, а давно не стриженные ногти сами впились в ненавистную размалеванную физиономию раньше, чем Майя это осознала. И целую вечность отец, тоже среагировавший не сразу – здоровенный мужик с увесистыми крестьянскими кулаками, – не мог оттащить хрупкую девчонку, вцепившуюся в лицо его любовницы...Он бил ее тогда зверски, ногами, – она не чувствовала ударов. Он оттаскивал ее от Крысы за волосы – она не ощущала боли. И даже после того как он пинками, с трудом справившись с дочерью, загнал Майю в ее комнату и запер на ключ, ощущала только одно: огромную, мстительную радость от того, что наконец-то добралась до этой твари, наверняка ее изуродовав...
Она даже не сразу услышала ее отчаянные вопли и рыдания, а когда услышала, радости стало еще больше. Подкравшись к запертой двери, девушка приникла к ней ухом, испытывая от криков Крысы неведомое ей дотоле наслаждение. Даже смысл воплей, ставших постепенно членораздельными, дошел не сразу, а когда дошел, ей было на него наплевать.
– Она сумасшедшая!.. – рыдала сучка. – Такая же психопатка, как ее мамаша!.. Отправляй ее в психушку, иначе я здесь и секунды не останусь... Ты слышишь?!
И снова крики: «Ой мамочки, ой мамочки... Неотложку вызывай, дурак!..»
Губы Майи сами раздвинулись в улыбке, больше похожей на оскал, но никто этого не видел.
Отец бормотал что-то нечленораздельное, слышался его топот, потом крики удалились в сторону спальни... Потом действительно приехала неотложка. Но не за Майей, как она поначалу подумала и уже приготовилась сопротивляться, схватив со своего письменного стола неведомо как оказавшиеся на нем большие портновские ножницы.
Тогда отец еще не совсем ее возненавидел и отправлять в психушку не стал, каким-то чудом уговорив Крысу. Врач приехал из-за глубоких царапин, оставленных на физиономии этой тварюги ногтями Майи. Забирать гадину в больницу тоже не стали, замазали и заклеили ей морду на месте...
Когда медики уехали, а в квартире ненадолго установилась тишина, Майя отошла от двери и села на свою кровать, по-прежнему не выпуская из рук ножницы. Она ждала продолжения, и не ошиблась.
Вскоре раздались тяжелые отцовские шаги, ключ повернулся в замке – и, багровый, растрепанный, почему-то тоже с царапиной на щеке, с выбившейся из брюк рубашкой, он появился на пороге. Уже позднее ей в голову пришла мысль, что в тот период он еще не до конца потерял те крохи совести, какие у него были, в комнату Майи его привело не желание продолжить экзекуцию, а стремление проверить, не изуродовал ли он сам свою дочь, спасая из ее рук Крысу...
У него был взгляд безмерно уставшего человека, но никакой жалости он у нее не вызвал.
– Положи ножницы на место, – произнес отец, хмуро поглядев на ее руки. – Я не собираюсь учинять над тобой физическую расправу, хотя ты ее заслужила!.. До утра посидишь взаперти, подумаешь над тем, что натворила. И запомни: мое решение неизменно, Любовь Ивановна будет жить здесь! Завтра утром извинишься перед ней за свою выходку!..
Он вышел из комнаты, ключ снова щелкнул в замке.
«Сволочь... Ненавижу...» – прошептала Майя, с ненавистью глядя на запертую дверь.Потом она отшвырнула ставшие ненужными ножницы и забралась прямо в одежде под одеяло. И последовала совету отца, стала думать.
Ах как же не хватало ей тогда мамочкиных советов!.. Но до того момента как у нее появилась возможность с ней поговорить, впервые с момента катастрофы, тогда было еще целых полгода... Единственное, что Майе оставалось, – закрыть глаза, подумать, что мамочка сидит рядом, и представить, что бы она ей сейчас сказала.
Наверное, не одобрила бы... Да, точно не одобрила бы ее поступка: ведь в результате и сама Майя нарвалась только на неприятности... Девушка поморщилась, почувствовав наконец боль: болели ребра и кожа головы – отец ведь оттаскивал ее от Крысы за волосы, скорее всего, вырвал целый клок... Она потрогала затылок – его саднило – и с трудом сдержала крик: он и правда поранил ее... На мгновение глухая, темная ненависть затуманила сознание, но Майя с ней довольно быстро справилась. Да... Так что бы сейчас посоветовала ей мамочка?.. Конечно же точно так же, как ее дочка, жаждущая смерти Крысы?.. Наверное, набраться терпения и дождаться удобного момента.
С терпением у Майи, как показали события, предшествующие появлению в доме Крысы, было неблагополучно... Она всю жизнь будет себя проклинать за то, что не выдержала и сказала мамочке в конце концов правду о «командировках» отца... Второй раз такой ошибки повторять нельзя!
Но что такое «удобный момент» и сколько его надо ждать? Что вообще будет значить для нее это ожидание?..Вот если бы у Майи был яд – другое дело! Потому что Крыс, чтобы извести, как раз и травят ядом... Но где его взять? Негде!
Некоторое время она раздумывала над какими-нибудь таблетками, которые можно купить, растолочь и подсыпать потом сучке в жратву. Но поняла, что и это сделать невозможно. Опасных таблеток без рецепта не продают. Доставать наркоту она не умела, да если б и сумела, кто-нибудь из тех, кто должен помочь, непременно ее заложит... Майя больше не доверяла никому!
Потом она ухватилась за слово «растолочь», без какой-либо цели, просто нервы сдали. А еще потом пришло озарение! Словно молния в мозгу вспыхнула! Майя даже села на постели, забыв про боль в ребрах. Как она могла забыть?!
В одном из женских романов, читанных ею еще в хорошие времена, героиня подсыпает своей соперница в еду или, кажется, даже в вино, мелко истолченное стекло, и та подыхает!.. Вот он – выход! Но для этого... Для этого ей надо если не войти в доверие к ним, то хотя бы сделать так, чтоб они успокоились на ее счет... Как?.. После сегодняшнего – как? Надо быть идиотом, чтобы поверить, что Майя «осознала» всю гнусность своего поведения всего за одну ночь, а не разыгрывает это с какой-то целью...
И тут в ее ушах словно и впрямь прозвучал мамочкин голос: «Почему за одну ночь?.. Кто-то говорил о необходимости терпения...»
– Какая же я дура! – пробормотала Майя.
Она еще немного посидела просто так, потом, вдруг успокоившись, вылезла из-под одеяла, разделась и залезла обратно. Больше ошибаться нельзя, нужно обдумать все свое дальнейшее поведение вперед на... на неизвестно какой срок. Но такой, какой понадобится, чтобы притупить бдительность отца и Крысы... Особенно Крысы: эта сучка не из тех, кому легко навешать лапшу на уши!
Ей понадобилось больше пяти месяцев унижений и почти невыносимого существования под одной крышей с ними, чтобы долгожданный момент, как она посчитала, наступил. Возможно, это и не затянулось бы настолько, если бы не ее собственные срывы. Майя не так хорошо умела владеть собой, чтобы Крысе не удалось пару раз перехватить ее исполненные ненависти взгляды... Приходилось начинать все сначала, обучаясь секретам лицемерия на ходу.
Стекло она истолкла сразу – как можно мельче, и все это время хранила в своей комнате, придумав для мешочка с крошкой тайник. У Крысы была омерзительная манера заглядывать во все уголки, в ящики Майиного письменного стола и даже под матрац и подушку, когда эта гадюка убиралась в квартире. Майя долго думала, как ей быть, и придумала: слегка подпоров своего любимого уже облезлого мишку – игрушку, оставшуюся с детства, она затолкала мешочек со стеклом в него и снова зашила плюшевое брюхо.
Проблем с тем, в какую именно еду подсыпать осколки, не возникло. Выяснилось, что гадючка в заботах о своей фигуре по утрам ест всегда одно и то же – не до конца проваренную кашу из овсяных хлопьев. Якобы от них не толстеют. Ни отец, ни Майя эту гадость не ели. Но и сама Крыса, видимо, поглощала овес если и не с отвращением, то с трудом. Девушка, исподтишка следившая за ней, видела, что та заглатывает свои хлопья, почти не жуя, а потом с облегчением переходит к чаю.
Последним этапом ее замысла, над которым долго ломала голову, было отвлечение мачехи от еды: как заставить ее выйти из кухни во время завтрака? Тем более что ели они всегда вдвоем, отец уезжал на фирму ни свет ни заря, а Крысу баловал, позволяя ей появляться чуть ли не на час позже.
Помогла ей, можно сказать, сама Судьба. Впервые за все время отец решился оставить их вдвоем, уехав на два дня в командировку. Майя поняла: сейчас или никогда! И заранее распорола игрушку: теперь мешочек со стеклом всегда был при ней, в кармане халатика, либо, когда уходила из дома, в рюкзачке.
Но случай все не выпадал: в отсутствие отца Крыса вставала раньше и отправлялась на фирму. И вот утром на третий день, когда отец должен был вот-вот вернуться, во время завтрака зазвонил телефон. Майя, еще лежавшая в постели, мрачно прислушивающаяся к бряцанию посуды на кухне, насторожилась. И услышала, как Крыса радостно поприветствовала свою подружку, говорившую с ней по телефону. Обычно она с ней трепалась долго!
Девушка молнией выскользнула из постели и бесшумно, крадучись, двинулась на кухню. Только бы она не успела уже сожрать свою кашу!
Майе повезло: каша оказалась нетронутой. Чтобы подмешать туда стекло, ей понадобилось не больше минуты. Чтобы вернуться назад в свою комнату – не больше тридцати секунд. Сердце Майи билось, словно пойманная в силки птица, в радостном предвкушении того, что сейчас (или чуть позже) должно произойти...
Какая же она тогда была дурочка! Какая дурочка!
Конечно же Крыса, на удивление быстро поговорившая со своей подружкой, почувствовала неладное, едва проглотив первую ложку... И начался кошмар! С этого момента Судьба словно обрушилась на Майю: отец вернулся из своей командировки и вошел в квартиру не более чем минут через пять после случившегося и обнаружил Крысу катающейся по полу на кухне, с безумно выпученными глазами, выкрикивающей одно-единственное слово – «Убийца!!!».
Бить Майю он на этот раз не стал. Времени не было, нужно было везти гадюку в больницу... Комнату ее он, правда, снова запер снаружи. С постели Майя в тот долгий день так и не встала до самого вечера... Вечером поднялась, но не по собственной воле.
Отец и Крыса вернулись, когда за окнами уже темнело, и вернулись не одни. Два здоровенных мужика в белых, заляпанных какими-то пятнами халатах скрутили визжащую, отбивающуюся, пытавшуюся даже кусаться Майю в два счета. Она не помнила, как ее тащили волоком в прихожую, затем к лифту, затем к машине. Более-менее очнулась девушка уже в больнице... Наверное, это было лучше, чем очнуться в тюремной камере по обвинению в попытке преднамеренного убийства – так ей, во всяком случае, несколько месяцев спустя сказал дядя Юра. Наверное, он был прав.
Майя тогда довольно долго и совершенно бессмысленно и бесцельно размышляла над тем, сколько же денег заплатил ее папаша всем, кому надо, чтобы упрятать собственную дочь в психушку?.. Впрочем, официально, как она узнала много позже, эта больница называлась «психоневрологической» и лежали здесь подолгу... Отец за все время не навестил Майю ни paзy.
Первые дни в больнице Майя помнила плохо. Это уж потом, позднее, она почти постоянно думала – лучше бы он ее и впрямь отправил в тюрьму... Там, по крайней мере, она была бы избавлена от этого омерзительного типа – лечащего врача с его гадкими разговорами, от косых взглядов санитаров и нянек: кто-нибудь из них непременно шел вслед за девушкой, стоило ей выйти в коридор, чтобы добраться, например, до туалета... Как же она их всех ненавидела!..
Врача звали Германом Германовичем. У него было сухое лицо с крючковатым носом и маленькими, как булавочные головки, глазенками. Он и смотрел на нее так, словно булавками прокалывал. Кажется, он ее тоже ненавидел – не меньше, чем она его... Во всяком случае, Майя отлично видела отвращение во взгляде докторишки, которое он пытался от нее скрыть.
Ясное дело: в глазах Германа она – обыкновенная убийца, место которой в тюрьме, а вовсе не в его отделении с вылизанными до блеска паркетными коридорами и невинно-белыми стенами. В те, первые, дни Майя была готова к тому, чтобы возненавидеть всех мужчин на свете, потому что все они, как она однажды узнала, делают в основном одно и то же...
Однажды ночью девочка вышла в коридор и, к своему немалому облегчению, обнаружила, что он пуст: ни дежурного санитара, ни медсестры на посту, располагавшемся рядом с Майиной палатой, не было. Она совсем было собралась свернуть в нужном ей направлении, когда с другой стороны, там, где располагалась ординаторская, послышался нервный, мелодичный смех. Девочка обмерла: в точности так же смеялась проклятая Крыса, когда оставалась наедине с отцом, в спальне, которую когда-то он делил с мамой...
Круто развернувшись, Майя только сейчас заметила, что дверь ординаторской слегка приоткрыта. Смех доносился именно оттуда... В коридоре по-прежнему было пусто, и она решилась: осторожно ступая, на цыпочках подкралась к ординаторской и заглянула в щель... Молоденькая медсестра, совсем недавно, уже на Майиной памяти, появившаяся в отделении, с задранным до самого пояса халатиком лежала на столе, обнимая ногами Германа... Ноги были длинные, тонкие, обтянутые черными чулочками с кружевной резинкой... Майя почувствовала, как к ее горлу подкатывает громадный тошнотворный клубок... Просто удивительно, как ее не вырвало прямо там, рядом с этой гадкой парочкой, как удалось добежать до туалета, скользя по начищенному паркету, словно по льду...
Она преотлично помнила, как буквально два дня назад прямо при ней, во время уборки палаты, сплетничали санитар и нянечка: старуха тогда убирала комнату, развозя по полу грязь своей вонючей тряпкой, а санитар привез для Майи столик с завтраком: есть в общей столовой ей, заклейменной здесь как убийца-отравительница, не позволялось... Зато разговаривать прямо при ней они не стеснялись, словно девчонка была не живым человеком, а манекеном, слепым, глухим и немым.
Предметом обсуждения был как раз докторишка, мучавший Майю.
– Герман-то нынче снова не в духах, а в нафталинах, – хихикнула старуха, не переставая возить по полу своей «лентяйкой». – Ореть, как бешеный, опять, выходит, с супружницей повздоримши...
– А то! – охотно откликнулся санитар, громадный рыжий парень с раскосыми зенками и увесистыми веснушчатыми кулаками. – Говорят, супруга у него та еще баба, лупит нашего Германа почем зря!..
– Лупит – не лупит, а строгая точно, – согласилась бабка. – Только разви за вашим братом уследишь?.. Кобели вы, все, как есть, кобели...
Санитар в ответ довольно заржал – должно быть, ему, уроду раскосому, понравилось, что и его причислили к породе кобелей...
Майя тогда едва дождалась, когда они выметутся из палаты. И с удовольствием, забыв про завтрак, до самого обхода представляла мысленно, как жена ненавистного врачишки лупит его – наверняка чем-то тяжелым, например, сковородкой...
В ту ночь она долго сидела в туалете – на окне, забранном решеткой, как вообще все окна в этой больнице-тюряге. Она не сомневалась: стоит ей сейчас увидеть Германа или эту мерзкую сестричку – и тошнота снова одолеет... Хватились ее не раньше, чем через час, нашли почти сразу – санитар, не тот, давешний, а другой, но такой же противный. Но Майя почти обрадовалась ему и совсем не сопротивлялась, когда тот, грубо подталкивая девочку в спину, препроводил ее в палату. Но ведь впереди было еще и утро, когда Герман начнет свой обход – как обычно, с нее, лежавшей в «одиночке». Об отдельной палате, скорее всего, «позаботился» папаша, чтобы окончательно свести свою дочь с ума...
А наутро ее впервые за все это жуткое, безнадежное время, облепившее Майю, словно мутный туман, не время даже, а безвременье, ожидал настоящий сюрприз: ровно в девять часов, сразу после очередного безвкусного и не тронутого ею завтрака, в палату вошел дядя Юра... Он был удивительно красив, на его лице она обнаружила добрую, по-настоящему добрую улыбку. И в первое мгновение подумала, что он ей просто снится...
Но он не снился.
– Здравствуй, Майечка, – ласково произнес он, – я твой новый палатный врач, временно замещаю Германа Германовича, ушедшего в отпуск... Так что уж не обессудь...
«Не обессудь»?! Да она просто-напросто онемела от радости, что не увидит, по крайней мере сегодня, этого мерзкого придурка!.. И сама не заметила, как улыбнулась в ответ дяде Юре – улыбнулась впервые за много месяцев.У него, кроме всего прочего, был еще и удивительный голос – она это сразу поняла и тут же стала отвечать на все его вопросы, чтобы еще и еще раз этот голос услышать, даже не вдумываясь в свои ответы.
Этого и не требовалось. Потому что с первой минуты их знакомства все вокруг переменилось, время, которое стояло на месте, словно случайно зацепившийся за крышу проклятой больницы кусок никому здесь не нужной вечности, вновь тронулось с места. Вначале – неуверенно и бесцельно, просто омывая ее своими теплыми волнами, потом – стремительно и целенаправленно...
Ей никогда не забыть своего первого разговора с мамой, состоявшегося благодаря их, как выяснилось, общему, настоящему Ангелу-Хранителю – дяде Юре.
Он сказал ей о мамочке просто, спокойно, словно ему это не стоило и вовсе никаких усилий, в первую же ночь своего дежурства.
– Майечка, – дядя Юра вошел к ней в палату, как будто заранее знал, что девушка, несмотря на полуночный час, не спит, – я могу тебе в этом помочь...
И спустя какое-то время, когда она впервые за столько месяцев услышала мамочкин голос и поначалу даже не могла произнести в ответ ни слова, ни звука, совершенно не замечая, что плачет, почти неслышным движением вытер с ее щек сами по себе катившиеся слезы.
Но самый серьезный из разговоров между ней и мамой, а потом между Майей и дядей Юрой состоялся позднее – наверное, не раньше, чем через неделю после его первого появления в ее «одиночке». И вот тогда и появилась цель. Настоящая, большая цель, на фоне которой даже то, что через какой-то там месяц Майе предстоит вырваться из проклятой больницы, выглядело почти ничего не значащим пустяком.
Единственное, о чем она еще сумела тогда подумать, – так это о том, как вытянутся физиономии у отца, а главное, у мерзавки Крысы, когда они с дядей Юрой осуществят свой план!.. И тогда же ей в голову пришла эта мысль – вначале робкая, почти неясная... Ставшая четкой лишь в тот момент, когда она после очередного разговора с мамочкой, сама не зная, как и почему, высказала ее вслух:
– Как же я хочу отомстить им... Как хочу!..
Дядя Юра понял ее тогда моментально и так же моментально ответил, без малейшего волнения в голосе:
– Никаких проблем, девочка моя, как скажешь – так и будет... Ради твоей мамы – я готов... И ради тебя...
...Теперь девушку эти воспоминания почти не волновали. Боль ушла, этих больше не существует, Бог сам наказал их, и Майя ни секунды не сомневалась – накажет еще, на веки вечные. Удивительно, но ненавидеть их она перестала.
Девушка посмотрела на разбросанные по полу снимки, протянула руку, взяла тот, что лежал к софе ближе других. Равнодушно посмотрела: на нем были запечатлены два черных пластиковых мешка, в каких обычно перевозят трупы, она видела такие по телевизору.Майя выпустила фотографию из рук, даже не проследив за ее полетом к полу, улыбнулась своим мыслям: до встречи с мамочкой оставался один шаг, который она сделает послезавтра.
Выскользнув из-под пледа, Майя направилась к дяде Юре. Он, как она и предполагала, сидел за компьютером, на экране которого был какой-то английский текст.
Дядя Юра, едва она вошла в комнату, обернулся к Майе и улыбнулся:
– Отдохнула?
– Ага... А почему ты пишешь по-английски?
– Ах это... – Улыбка его стала еще светлее. – Это письмо, предназначенное для моего коллеги в Штатах... Подожди секундочку, сейчас я его отправлю – и будем ужинать!
Девушка поняла, что действительно проголодалась, и, терпеливо дождавшись, когда дядя Юра, завершив все необходимые манипуляции, отправит письмо и выключит компьютер, покорно зашагала за ним на кухню.