1

Понедельник, как известно, денек не из легких.

Вечером в понедельник Юрий Петрович Гордеев решал кроссворд и нервничал. Он разгадал кроссворд практически весь, оставалось только одно слово из девяти букв по вертикали: «Нобелевский лауреат по физике за 2003 год». Гордеев почесал затылок и хотел было вписать «Абрикосова», потому что кого же еще? Но оказалось, что первая буква должна быть «о», так что же теперь, «Обрикосов» получается?! Гордеев помнил, что вместе с Абрикосовым лауреатами стали Гинзбург и еще какой-то англичанин с короткой фамилией. Оба никак не подходили. А буква «о» вылезла из-за того, что в ответ на вопрос «Черепаха в сказке А. Толстого «Золотой ключик» Гордеев написал «Тортила», это он помнил наверняка. Так как же быть?

Гордеев тихо злился. Вообще-то он не любил кроссворды и считал их разгадывание довольно тупым и пошлым времяпрепровождением. В конце концов, ему и своих загадок хватало. Но редкий случай — сейчас просто нечего было делать, кроме как убивать время, вот он и потянулся за карандашом, да так незаметно для себя вошел во вкус.

Кроссворд составил некто Шишкин П. П. Когда-то в школе у Гордеева был нелюбимый учитель химии, которого звали Павел Петрович. Павел Петрович тоже не с самой большой симпатией относился к Гордееву и изводил его идиотскими задачками. Гордеев обозвал про себя Шишкина Павлом Петровичем (в данных обстоятельствах это было серьезное ругательство), смял газету и забросил ее в угол кабинета, норовя попасть в корзину для бумаг, которая для этой цели там и стояла — тренировать бросок. Не попал.

И тут в дверь постучали.

Гордеев задержался на работе позже обычного по одной простой причине — он ждал клиента. Клиент у него оказался отнюдь не простой — Виталий Викентьевич Портнянский — завкафедрой МГУ, профессор и доктор юридических наук, был преподавателем Гордеева в те давние времена, когда он еще учился на юрфаке Московского университета. Виталий Викентьевич позвонил в середине дня и попросил о встрече, сразу предупредив, что речь идет о профессиональной консультации. Гордеев немного удивился, все-таки Портнянский был человек с именем и в юриспруденции собаку съел, впрочем, возможно, он просто хотел устроить кого-нибудь на работу или что-нибудь в подобном духе. Ну что ж, отказать своему учителю Гордеев в любом случае не мог. Договорились, что Портнянский приедет на Таганку — в десятую юрконсультацию, где работал Гордеев, в начале девятого вечера.

Гордеев пытался припомнить, когда виделся с Виталием Викентьевичем в последний раз, и вышло, что не меньше четырех лет назад. Периодически, правда, они созванивались, например, когда имя Гордеева после очередного удачного процесса мелькало в прессе — Портнянский звонил непременно: он гордился успехами своих учеников и следил за ними. Либо это было когда сам Гордеев обращал внимание, что на каком-нибудь международном симпозиуме среди прочих важных гостей присутствовал doctor Portnyansky — он тоже делал «звонок вежливости».

Портнянский был точен, он появился в четверть девятого, и Гордеев сразу же увидел, как изменился и постарел Виталий Викентьевич когда-то светский лев и предмет воздыханий большинства студенток юрфака ныне стал сутулым пожилым мужчиной с красными глазами и нездоровым цветом лица, да и вообще, вся фигура Портнянского, как это ни удивительно, излучали беспокойство и неуверенность в себе. Гордеев пожалел, что предложил ему приехать в офис. Пожалуй, стоило бы посидеть где-нибудь в уютном ресторанчике. Ну да это никогда не поздно.

Гордеев широко улыбнулся, шагнул навстречу гостю и усадил его в мягкое кресло. Предложил кофе с коньяком. От коньяка Портнянский отказался, а кофе с благодарностью выпил.

Они обменялись дежурными фразами, и Гордеев тут же перешел к делу:

— Что вас привело ко мне, Виталий Викентьевич?

— Большое несчастье, — сказал Портнянский: — У меня погиб зять и… — тут он неожиданно шмыгнул носом, — исчезла дочь.

У Гордеева вытянулось лицо. Почему-то он совсем не предполагал, что у такого человека, как Портнянский, который в силу своих профессиональных талантов, отлично себя чувствовал при любой власти, могут быть неприятности личного характера. Впрочем, какие неприятности?! Гибель близкого человека — это горе, огромная всесокрушающая беда, которую уж не исправить. Но если дочь только пропала, то, может быть, еще не все потеряно?

— Рассказывайте, — коротко предложил Гордеев.

Он хорошо знал, что чрезмерное сочувствие в данном случае неуместно. Пусть лучше Портнянский соберется и, не размениваясь на сантименты, расскажет, чем он, его ученик, может помочь — ему же самому (профессору то есть) легче будет. А уж за Гордеевым не заржавеет.

Выяснилось следующее. 39-летняя Ольга, тоже, кстати, юрист по образованию, была замужем за депутатом Государственной Думы Виктором Реутовым. Реутов погиб месяц назад — не справился с управлением автомобиля на ночном шоссе, видимо, заснул за рулем. Когда он разбился, выяснилось, что Ольги в Москве нет. И где она, никто не знает по сей день — ни ее сотрудники и коллеги, ни родители, ни друзья. Какие могли быть варианты? Ольга часто по работе ездила в Санкт-Петербург и некоторые другие крупные города, но и там ее следы отыскать не удалось. Что же касается ее мужа, то это — несчастный случай.

Гордеев вспомнил, что, кажется, что-то слышал о гибели парламентария, хотя вроде бы речь шла не об аварии, а о насильственной смерти, но по профессиональной привычке вслух ничего не сказал — торопиться хорошо при ловле блох.

Портнянский сказал, что уже много дней он только тем и занимается, что пытается убедить милицию в том, что Ольга никуда не уехала, что с ней случилось несчастье, что она не могла просто так пропустить похороны собственного мужа. Но — все бесполезно. Дело относительно ее исчезновения заведено, но оно никуда не движется.

— А кто расследует ее исчезновение?

— Городская прокуратура.

— Вот как? — удивился Гордеев. — Городская, не районная? Почему такое внимание? Вследствие ваших усилий?

— Нет. Муж Ольги — народный депутат, — напомнил Портнянский.

— Понимаю. Общественный резонанс и все такое… Ну и каков же результат на сегодняшний день?

— Никакого. Следователь мне ясно дал понять, что делать он ничего не намерен, что он не видит никакого криминала, а искать сбежавших из дома девчонок — не его дело. Появится Ольга — хорошо, а нет — им плевать.

Хороша «девчонка», подумал Гордеев, в тридцать девять-то лет…

— А кто ваш следователь?

— Некто Васильев Антон Викторович.

— Постойте… Это такой толстый лысеющий блондин?

— Да.

— Я его знаю, — кивнул Гордеев. — Действительно, вам не слишком повезло, тот еще барбос.

Гордеев действительно пару раз с упомянутым следователем сталкивался. Старший советник юстиции Васильев имел довольно капризный характер. К нему на бодливой козе было не подъехать. Человек откровенно делал карьеру и шагал по головам. Правда, уже разок здорово споткнулся, но это его пока что не остановило. С начальством Васильев был традиционно мил и внимателен, с прочей публикой задирист, груб и хамовит. В общем, насчет Васильева у Гордеева имелось вполне конкретное мнение, и встречаться с ним адвокат категорически не хотел. Он немного подумал и предложил:

— А может быть… Хотите, Виталий Викентьевич, я обращусь в Генпрокуратуру, у меня там есть хорошие знакомые, и они помогут установить за этим делом реальный контроль?

Портнянский покачал головой:

— Я в это не верю, Юрий Петрович-. Я знаю, как у нас людей ищут. Проку от государства тут не будет. Нужен поиск в частном порядке.

Ну и дела, подумал Гордеев. Профессор юриспруденции, апологет государственного права кладет на упомянутое государство с прибором, когда дело касается его лично. А что же, он прав.

— А чем занимается ваша Ольга?

— У нее туристический бизнес.

— Успешный?

— Я не очень в курсе, но, судя по их уровню жизни, все было более чем в порядке. Ее фирма существует уже больше шести лет, она называется «Интертур». Юра, вы сможете найти Олю?

— Виталий Викентьевич, — раздумчиво произнес Гордеев. — Вам нужен хороший частный детектив, сыщик, специализирующийся на делах подобного рода. И я знаю, кто мог бы вам помочь. По крайней мере, — тут же поправился Гордеев, понимая, что внушать необоснованные надежды пока не стоит, — я знаю, у кого это может получиться лучше, чем у других. Есть такое агентство «Глория» и…

— Какой, к черту, частный сыщик, Юра! — сказал Портнянский срывающимся голосом. — Вы же работали следователем! Умоляю вас, помогите! Найдите мне Олю!

Гордеев подумал, что он и сам может привлечь Дениса и его «Глорию», если дело этого потребует, и согласился. Он включил диктофон и задал Портнянскому серию вопросов об Ольге и ее муже.

Говоря о дочери, Портнянский немного успокоился.

Ольга была красива и умна. Все у нее в жизни получалось легко и изящно. Что в бизнесе, что в личных делах. Она не была вундеркиндом в детстве и отнюдь не подавала каких-то невероятных надежд в юношеские времена, но вся ее жизнь была лишь в светлых тонах. Она удачно и по любви, как казалось родителям, вышла замуж. Одна лишь вещь омрачала ее с Виктором совместную жизнь — отсутствие детей. Тут, увы, ничего не получилось. Портнянский сказал, что Ольга одно время хотела взять ребенка из детского дома, но Виктор, ее муж, был категорически против. Гордеев уточнил, кто именно из них двоих был бесплоден.

— Виктор, — сказал Портнянский. — Бывшие спортсмены, знаете ли, не очень здоровые люди. Вероятно, его проблемы — следствие молодости, отданной спорту. Только это между нами.

— Конечно-конечно. Так, значит, Виктор — бывший спортсмен?

— Лыжник, кажется. Олимпийский чемпион или что-то в этом роде.

Гордеев на секунду задумался: венно делал карьеру и шагал по головам. Правда, уже разок здорово споткнулся, но это его пока что не остановило. С начальством Васильев был традиционно мил и внимателен, с прочей публикой задирист, груб и хамовит. В общем, насчет Васильева у Гордеева имелось вполне конкретное мнение, и встречаться с ним адвокат категорически не хотел. Он немного подумал и предложил:

— А может быть… Хотите, Виталий Викентьевич, я обращусь в Генпрокуратуру, у меня там есть хорошие знакомые, и они помогут установить за этим делом реальный контроль?

Портнянский покачал головой:

— Я в это не верю, Юрий Петрович. Я знаю, как у нас людей ищут. Проку от государства тут не будет. Нужен поиск в частном порядке.

Ну и дела, подумал Гордеев. Профессор юриспруденции, апологет государственного права кладет на упомянутое государство с прибором, когда дело касается его лично. А что же, он прав.

— А чем занимается ваша Ольга?

— У нее туристический бизнес.

— Успешный?

— Я не очень в курсе, но, судя по их уровню жизни, все было более чем в порядке. Ее фирма существует уже больше шести лет, она называется «Интертур». Юра, вы сможете найти Олю?

— Виталий Викентьевич, — раздумчиво произнес Гордеев. — Вам нужен хороший частный детектив, сыщик, специализирующийся на делах подобного рода. И я знаю, кто мог бы вам помочь. По крайней мере, — тут же поправился Гордеев, понимая, что внушать необоснованные надежды пока не стоит, — я знаю, у кого это может получиться лучше, чем у других. Есть такое агентство «Глория» и…

— Какой, к черту, частный сыщик, Юра! — сказал Портнянский срывающимся голосом. — Вы же работали следователем! Умоляю вас, помогите! Найдите мне Олю!

Гордеев подумал, что он и сам может привлечь Дениса и его «Глорию», если дело этого потребует, и согласился. Он включил диктофон и задал Портнянскому серию вопросов об Ольге и ее муже.

Говоря о дочери, Портнянский немного успокоился.

Ольга была красива и умна. Все у нее в жизни получалось легко и изящно. Что в бизнесе, что в личных делах. Она не была вундеркиндом в детстве и отнюдь не подавала каких-то невероятных надежд в юношеские времена, но вся ее жизнь была лишь в светлых тонах. Она удачно и по любви, как казалось родителям, вышла замуж. Одна лишь вещь омрачала ее с Виктором совместную жизнь — отсутствие детей. Тут, увы, ничего не получилось. Портнянский сказал, что Ольга одно время хотела взять ребенка из детского дома, но Виктор, ее муж, был категорически против. Гордеев уточнил, кто именно из них двоих был бесплоден.

— Виктор, — сказал Портнянский. — Бывшие спортсмены, знаете ли, не очень здоровые люди. Вероятно, его проблемы — следствие молодости, отданной спорту. Только это между нами.

— Конечно-конечно. Так, значит, Виктор — бывший спортсмен?

— Лыжник, кажется. Олимпийский чемпион или что-то в этом роде.

Гордеев на секунду задумался:

— У нас не было олимпийских чемпионов по лыжам с такой фамилией.

— Ну, тогда, может, чемпион мира, я в спорте не силен. Да какая сейчас разница! Столько воды утекло…

Гордеев кивнул, мол, действительно, разницы никакой, и пометил себе в блокноте, что это необходимо уточнить.

По словам Портнянского, про Виктора Реутова нельзя было сказать, что ему все давалось так же легко, как Ольге. Однако он был очень трудолюбив. Видимо, спортивная закалка сказывалась. Ему светила большая карьера — его уже приглашали на работу в какое-то министерство, но он отказался. Реутов был членом парламентской фракции «Сыны Отечества» и довольно популярным депутатом, во всяком случае, его любили снимать телевизионщики. Возможно, просто потому, добавил профессор, что Виктор обладал киногеничной внешностью, да и язык у него был подвешен здорово.

Гордеев подумал, что профессор относится к покойному зятю с очевидной неприязнью, хотя виновным в исчезновении дочери его как будто не считает. Или считает, но не говорит?

На первый раз было достаточно. Гордеев взял у профессора некоторые телефоны и адреса людей, с которыми он намеревался переговорить в первую очередь, и спохватился, когда уже готов был попрощаться:

— Да! А кто теперь распоряжается фирмой Ольги? У нее же есть какой-то заместитель в делах? Что сейчас происходит в «Интертуре»?

— Конечно, у моей дочери есть помощники. — Портнянский достал из портфеля органайзер, из него вынул визитную карточку. Там было написано «Акиншин Виталий Иванович, вице-президент компании «Интертур».

— Ваш тезка, — сказал Гордеев, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Да, — выдавил Портнянский. — Вы поговорите с ним, он, наверно, сможет удовлетворить ваши профессиональные интересы в том, касается бизнеса Ольги.

Фраза была совершенно необязательная, тем более, учитывая, что с этой целью Гордеев свой вопрос и задавал. Все это подчеркивало лишь степень отчаяния профессора. Гордеев кивнул ему на прощанье сдержанно-ободряюще.

 

2

После ухода Портнянского адвокат отыскал в Интернете и прочел тексты некоторых выступлений Реутова и пришел к выводу, что, действительно, демагог он был первостатейный. А впрочем, не к этому ли, по большому счету, и сводится работа депутата Государственной Думы?

Кое-какие подробности биографии Виктора Реутова также имелись.

До того как заняться политикой, Реутов работал в Спорткомитете, потом у него была собственная фирма, которая чем-то торговала. А лет восемь-девять назад он познакомился с известным уже и тогда господином Шерстяком, который и привел его в политику. На фоне Шерстяка, строившего свои пафосные речи по незатейливым советско-партийным схемам, молодой и динамичный Реутов выглядел особенно выгодно.

Приметив фамилию Шерстяка, Гордеев вспомнил, что именно слышал он о погибшем депутате и его насильственной смерти: он слышал не о Реутове, а о Шерстяке, вот в чем все дело. Лидер фракции «Сыны Отечества» Алексей Романович Шерстяк застрелился в Сочи в гостинице «Московская» вскоре после того, как по центральному каналу телевидения показали какой-то там компромат на него. Это произошло, оказывается, через два дня после гибели Реутова.

Не откладывая ничего в долгий ящик, Гордеев позвонил Турецкому. У Турецкого, как известно, было три телефона: для начальства, для ближайших друзей и для остального человечества, но сейчас ни один из них не отвечал. Это был плохой признак, и Гордеев позвонил ему домой, чтобы спросить у Ирины Генриховны, не имеет ли она представление о том, где пребывает ее дражайший супруг, также известный как помощник генерального прокурора. Однако Гордееву неслыханно повезло, трубку взял сам Турецкий.

— У меня отгул, — объяснил он.

— Так ты занят? — уточнил Гордеев. У Турецкого ведь все всегда было не как у людей.

— Занят. Смотрю по ящику сюжет про то, как награда не может найти героя.

— То есть?

— Представь, кто-то выиграл в лотерею миллион баксов и не хочет забирать. Ну, говори, чего тебе.

Гордеев в общих чертах обрисовал, чем собирается заняться в ближайшее время. Александр Борисович немного помолчал, потом глубокомысленно изрек:

— Юра, если это политика, я тебе не советовал бы туда соваться.

— Сам знаю, — сказал Гордеев. — Я не за таким советом тебе звоню. Ты можешь мне узнать, кто занимается убийством Шерстяка?

— Почему ты сказал «убийством»? — быстро спросил Турецкий.

Гордеев усмехнулся (Александр Борисович заглотнул наживку) и сказал:

— Просто я оговорился. Я хотел сказать: самоубийством. — Оговорился он тем не менее нарочно. Когда вдруг умирает человек такого ранга, как Шерстяк, да еще стреляется, неминуемо рано или поздно возникнет версия убийства.

— Ясно… Кто занимается самоубийством? Я занимаюсь.

— То есть? — удивился Гордеев. Турецкий в своем нынешнем качестве крайне редко непосредственно расследовал какие-то дела.

— В том смысле, что я его контролирую. А что тебе нужно?

— Я же сказал, что мне нужно, — начал раздражаться Гордеев. — Ты можешь мне сказать, кто непосредственно ведет дело?

— Васильев, — вздохнул Турецкий.

— Опять этот мудак из Мосгорпрокуратуры! — ахнул Гордеев.

Он ожидал, что услышит что-нибудь неприятное, но не до такой же степени, в конце концов. Значит, все дороги ведут к Васильеву? Но с какой стати? Убийство или самоубийство Шерстяка произошло в Сочи. При чем же здесь Мосгорпрокуратура? И догадался: ну как же, лидер партии, Государственная Дума… И если Васильев уже занимался к тому времени Реутовым, логично, чтобы ему добавили и Шерстяка.

То, что следствие вел Васильев, означало: доступ к материалам будет максимально затруднен. Даже если бы Васильев не был знаком с Гордеевым лично, он кочевряжился бы по полной программе. А так — просто ничего не даст. Если, конечно, Турецкий не распорядится.

— Слушай-ка… Он ведь ищет жену покойного Реутова, и он же наверняка вел и дело самого Реутова, так? — уточнил Гордеев.

— Ну да. Васильев, конечно, звезд с неба не хватает, и действительно, гм, не самый, гм…

— Саша, ты можешь мне позволить заглянуть в материалы следствия?

— А ты разве представляешь интересы Шерстяка? — удивился Турецкий.

— Нет, я сейчас о Реутове говорю, — уточнил Гордеев, надеясь, что про Шерстяка Турецкий и так расскажет.

Турецкий же, положив трубку, довольно усмехнулся. С самого начала две такие смерти по соседству друг с другом Показались ему подозрительными, но ничего не попишешь, дело Реутова было закрыто, и формальных оснований для его возобновления не имелось. А тут, как черт из табакерки, появился Юрка Гордеев с каким-то личным интересом. Глядишь, и окажется полезен общему делу.

 

3

В половине. третьего следующего дня Гордеев вышел из здания на Большой Дмитровке, где он четыре с половиной часа изучал материалы по делу Реутова, а также слушал Турецкого. Выяснить удалось следующее.

Виктору Реутову было сорок с лишним лет. Он действительно был в прошлом спортсменом, только не лыжником, а биатлонистом, входил некоторое время в сборную страны, но в возрасте двадцати восьми лет из-за травмы колена прекратил активные занятия спортом. В роковую для себя ночь он ехал из Шереметьево-2 в Москву. Кого он провожал или встречал в аэропорту и что он вообще там делал — неизвестно. Помощница Виктора, Ирина Воронова, которая обычно сопровождала его в любых поездках и даже часто при этом выполняла функции водителя, ничего про это не знает. Реутов был сам за рулем своего «БМВ». Известно, что это его любимая марка, на машинах «БМВ» он ездит уже почти десять лет. Явных врагов или недоброжелателей Реутов не имел, у него устойчиво высокий рейтинг, избирателям Он нравился. На него приятно было смотреть, он чем-то походил на действующего президента, и, избирая его, люди, вероятно, думали, что именно так и должны выглядеть политики новой формации, с которыми несовместимо слово «маразм». Несомненно, его имидж работал и на фракцию «Сыны Отечества», возглавляемую Шерстяком. Впрочем, не только врагов не было у Реутова, у него не было также и близких друзей, и это показалось Гордееву странным. Он не сохранил дружеских связей со своими коллегами по спорту и среди политиков тоже держался достаточно независимо. Регулярно общался только с Шерстяком, но на то были вполне понятные профессиональные причины. Личная жизнь его на страницах светской хроники и бульварной прессы никак не обсуждалась, и о ней ничего не известно. Например, знали ли вообще избиратели, что супруга Реутова — удачливая бизнес-леди, это большой вопрос. Был ли Реутов богат? По-видимому, хорошо обеспечен, но ничего про заграничную недвижимость и крупные банковские вклады неизвестно. В Москве у них с Ольгой была четырехкомнатная квартира на Кутузовском проспекте, что само по себе подчеркивает неплохой жизненный уровень. Ну, так в нем никто и не сомневался.

Криминалистическая экспертиза, которой была подвергнута его машина после аварии, дала однозначный ответ: авария не подстроена, двигатель и все механизмы находились в абсолютно исправном состоянии. За несколько дней до аварии Реутов забрал свою машину со станции техобслуживания «БМВ», где ею занимался его постоянный механик Александр Кононенко. Кононенко дал следующие показания: кроме него, машину Реутова никто не смотрел и не ремонтировал с самого момента ее приобретения, то есть уже почти год.

Кроме того, были свидетели самого происшествия, которые и вызвали «скорую помощь» и милицию. Следом за синим «БМВ» Реутова ехала красная «мазда», в которой находилось три человека: 34-летний фотограф Сергей Абросимов, его жена Татьяна и сын Иван, и все они видели происходящее. Абросимов встречал жену с сыном в Шереметьево-2, они отдыхали в Анталии. Сергей не был до конца убежден, но ему казалось, что он видел Реутова в здании аэровокзала. На трассе же произошло следующее. Машину Реутова, которая ехала в двадцати метрах от «мазды» Абросимова, начало сносить вправо. Когда Абросимов сообразил, что происходит, он начал сигналить и добавил газу, чтобы поравняться с «БМВ» и предпринять что-нибудь еще, но не успел. «БМВ» на скорости около 100 километров в час ткнулась в столбик заграждения, тут же встала на дыбы и буквально улетела с дороги. Реутов был мертв еще до приезда «скорой». В крови у него был обнаружен алкоголь, но когда он пил, где и с кем, установить не удалось. Как не удалось найти ни одного человека, который бы видел его или общался с ним в тот роковой день. Несчастный случай он несчастный случай и есть.

— В общем, как видишь, дымящимся пистолетом тут не пахнет, — сказал Турецкий, комментируя эту информацию.

— Чего? — удивился Гордеев, отрываясь от материалов дела. — Каким еще пистолетом?

— Эх ты, деревня, — снисходительно улыбнулся Турецкий. — Это принятый в США термин. «Дымящийся пистолет» означает поимку преступника на месте преступления. Сечешь?

— Секу, — кивнул Гордеев. — И давно ты про него знаешь?

— С сегодняшнего утра, — признался Турецкий. — С Реддвеем разговаривал.

Гордеев сдержал улыбку и уважительно покивал. Питер Реддвей — это была фигура. Бывший цэрэушник, он руководил международным антитеррористическим центром в Западной Европе и не раз помогал и давал консультаций в самых запутанным делах — и Турецкому, и его друзьям.

Что же касалось Шерстяка, то помимо сведений, которыми поделился Турецкий, Гордеев сам уже составил некое подобие досье. Профессиональный юрист, Гордеев знал справедливость утверждения, что большая часть сугубо секретных сведений всегда добывается из открытых источников. Шерстяк на политическом небосклоне был фигурой заметной. Сперва Гордеев насладился кое-какими его перлами.

Например, о банковской реформе Шерстяк выразился так:

«Мы за то, чтобы тайна банковских вкладов была прозрачна».

О какой-то своей болезни, которая не дала возможности поехать во главе парламентской делегации в США, сообщил следующее:

«Врач говорит: нормально, протекание здоровья такое».

Об амнистии:

«Общество не имеет права тюкать человека по башке до гробовой доски».

По поводу антитеррористической операции в Чечне:

«С точки зрения юридической все происходит руками МВД».

И снова о Чечне же:

«Допустимо ли, правильно ли оставаться в стороне от того процесса, который ведет нас в пропасть?»

Ну и так далее.

Отсмеявшись, Гордеев перешел к изучению его биографии. На момент смерти Шерстяку пятьдесят девять лет и за плечами у него имелся изрядный советский послужной список. В конце 80-х Шерстяк, бывший партийный деятель нижнего звена (секретарь парторганизации шинного завода), возглавил администрацию крупного региона, но особых успехов там не добился и довольно быстро ушел в отставку, что по тем временам дело было еще редкое, ведь советские начальники традиционно не привыкли отказываться от кормушки. Этот момент Гордеева заинтересовал, и он сделал себе пометку — туда же, где у него значились вопросы относительно Реутова. С начала 90-х Шерстяк подался в публичную политику. Он принадлежал к тому распространенному в России типу политиков, которые категорически не-желают занимать посты, где требуется принимать более или менее компетентные решения. Уже не первый год сидя в Думе, Шерстяк занял уникальную нишу. С одной стороны, он постоянно находился в оппозиции к действующей власти, с другой — умудрялся как-то ее поддерживать, в то же время по-отечески упрекая за «мягкотелость и чрезмерную интеллигентность». Среди избирателей Шерстяк находил традиционную поддержку. Это был огромный толстый мужик, эдакий персонаж Рабле, судя по всему, любил хорошо выпить и закусить, да, наверно, и по девочкам был ходок изрядный. И как невозможно было предположить, чтобы такой человек сам ушел в отставку, так же невозможно было представить, чтобы он застрелится. Ну, показали по телевизору его с голой девчонкой, ну и что? Да с такого борова это должно быть как с гуся вода. Или у него на самом деле была чрезмерно тонкая и чувствительная душевная организация? Разнервничался, уехал к Черному морю и покончил с собой? Ведь все-таки он застрелился. Из собственного пистолета Макарова, подарка бывшего начальника Генерального штаба Хондякова, с которым Шерстяк поддерживал дружеские отношения с тех пор, когда он возглавлял администрацию одной южной области, а Хондяков был в тех краях командующим военным округом…

(Гордеев сделал себе очередную пометочку.)

Криминалистическая экспертиза с высокой долей вероятности подтвердила факт самоубийства: расположение тела, пулевого отверстия, куда упал пистолет из левой руки (Шерстяк был левша), и так далее. Все было сделано грамотно, в этом можно было не сомневаться. Помимо сочинских милиционеров на месте происшествия работала и московская бригада, в которую вошли отличные специалисты из Центра судебной экспертизы во главе с пухленьким старичком со шкиперской бородкой — это был сам легендарный Студень, к услугам которого Турецкому и Гордееву приходилось прибегать неоднократно. Прямых свидетелей самоубийства не было, но двое служащих гостиницы слышали странный хлопок в половине шестого утра, что соответствует выводам медицинского эксперта о времени смерти. Тело его было обнаружено в половине девятого. К Шерстяку в гости приехал тот самый отставной генерал Хондяков, но дверь никто не открывал. Наконец горничная открыла номер люкс своим ключом.

Так что же, застрелился Шерстяк или нет?

Гордеев так не думал, не считал так и Турецкий, о чем сообщил своему приятелю как бы между прочим.

Что еще?

У Шерстяка была жена, почти такая же толстенная матрона, как он сам, но ни для кого не являлось секретом, что Шерстяк с ней давно не живет. Как ни удивительно, он умудрился превратить этот заурядный факт своей биографии в еще один плюс: говорил об этом открыто, постоянно подчеркивал, что жену свою по-прежнему уважает и в трудные минуты часто с ней советуется. Избирателям это льстило: выходило, что Шерстяк такой же нормальный мужик, как и все, со стервозной женой, от которой сумел избавиться, соблюдая приличия и никого не обижая. У него было трое взрослых детей, и никто из них политикой не занимался и даже близких отношений с отцом не поддерживал.

Из Генпрокуратуры Гордеев отправился в частное охранное предприятие «Глория», где переговорил с его директором Денисом Грязновым и дал ему некоторые поручения, впрочем, прекрасно понимая, кто именно станет делать необходимую для него работу — конечно же, компьютерный гений Макс.

 

4

На следующий день Гордеев съездил к родителям Реутова. Это были совсем другие люди, нежели профессор Портнянский. Мать Виктора Реутова учительница младших классов, отец — в недавнем прошлом преподаватель физкультуры, сейчас работал сторожем в детском саду. Реутов, разумеется, помогал родителям, переселил их в хорошую квартиру, и, в принципе, они в чем не нуждались, однако строптивые старики предпочитали сами зарабатывать себе на жизнь. Гордеев увидел убитых горем родителей и пожалел, что приехал — здесь он ничего не найдет. Он пересмотрел детские фотографии Виктора, настойчиво подсовываемые его матерью, и, уехав, вздохнул с облегчением.

 

5

Два дня прошло безо всяких новостей и принципиальных находок. Гордеев работал с теми сведениями, которые были у него на руках. В голове мелькала с быстротой молнии какая-то… не мысль даже, скорее импульс, но он никак не мог его. удержать. Было немного неуютно от чувства, словно он что-то забыл, упустил какое-то доказательство невиновности своего клиента. Но какой невиновности и какого клиента?! Ему нужно найти Ольгу Реутову, вот и все…

Гордеев попытался было созвониться с близкой подругой Ольги еще со студенческих времен Оксаной Петрушевой, но оказалось, что та сейчас на Черном море, где-то неподалеку от Геленджика. Он подумал, что неплохо бы сейчас и ему мотнуть туда. А заодно заехал бы в Сочи, покрутился в гостинице «Московская», пообщался с генералом Хондяковым — он выяснил: Хондяков после выхода в отставку в большую политику соваться не стал, а поселился как раз в тех краях — в Адлере. Но он должен искать Ольгу Реутову, и совершенно не факт, что встреча с генералом и ее подругой (с которой, кстати сказать, они давно не виделись) ему в этом поможет.

В пятницу вечером позвонил Денис и сообщил, что компьютерный гений Макс нашел кое-что, что может оказаться небезынтересным и небесполезным, а именно: у Виктора Реутова была еще одна квартира — трехкомнатная в Мневниках. Само по себе это, конечно, событие заурядное, в самом деле, почему бы состоятельному человеку не обзавестись недвижимостью при наличии свободного-то капитала? Прописана в этой квартире оказалась его троюродная сестра Вера Синицына, однако покупал ее сам Виктор Реутов — семь лет назад, примерно в то же время, когда он окончательно перешел в команду Шерстяка. Гордеева, конечно, интересовало, почему об этой квартире никто не знал. Для каких целей она нужна была Реутову? Просто баб водить? Помещение капитала? Скорей всего. И конечно, очень разумно, что незадолго до выборов он передал права собственности троюродной сестре — избиратель не любит зажиточных депутатов. Ему подавай либо совершенно таких же, как он сам, либо запредельно, сказочно богатых Березовских-Ходорковских, к которым не подобраться во веки вечные.

Гордеев позвонил родителям Реутова и невзначай поинтересовался, в каких отношениях Виктор был со своими братьями и сестрами.

— Какими еще братьями-сестрами? — подозрительно спросил Реутов-старший. — Не было у него никаких братьев и сестер.

— Ну, двоюродные-то, наверно, были, — легкомысленно сказал Гордеев.

— И двоюродных не было, — твердо стоял на своем Реутов-старший.

— А троюродные?

Постепенно правда вылезла на свет. Вера Синицына был§ дочерью двоюродной сестры матери Виктора. И она только полгода назад вернулась из женской колонии — сидела несколько лет за кражу. Иметь такого родственника молодому политику, конечно, не слишком уместно. И хотя он помогал Вере, но старался, чтобы все оставалось в тайне. Разумеется, она тоже была строжайшим образом проинструктирована.

В Мневники съездил Филя Агеев, сотрудник Дениса Грязнова, и все на месте обследовал. По свидетельству соседей, за исключением последнего полугодия в квартире никто не жил, сам хозяин заезжал лишь изредка, раз в месяц, не чаще.

Узнав об этом, Гордеев подумал: не исключено, что там можно найти что-нибудь интересное, если только дома никого не будет, потому что теперь Синицына там проживает стационарно — вселилась полгода назад. Соседи рассказали, что эта Синицына — довольна странная женщина. Какая-то пугливая, ни с кем не разговаривает, от всех шарахается, из дому выходит только утром и вечером — гуляет с собакой, устрашающего вида ротвейлером, заходит в магазин за продуктами.

Денис Грязнов сказал, что Филя осмотрел замки на входной двери и сообщил, что влезть в эту квартиру труда не представляет. Так, может, стоит ее осмотреть? Может, Реутов хранил там что-нибудь интересное? Или по другим каким причинам?

— Вы сдурели? — испугался Гордеев. — Взлом частной собственности?!

— В первый раз, что ли? — лениво отозвался Денис.

Гордеев помолчал. Действительно, прецедентов в их совместной практике хватало…

— Вот что, Денис. Я сам с ней договорюсь, она мне все и так покажет, — решил он.

— Тебе видней, — немного разочарованным тоном сказал Денис. — Желаю успеха.

Гордеев позвонил Синицыной и представился адвокатом родителей жены Реутова, поэтому он надеется, что…

— Мне нечего вам сказать, — оборвала его Синицына довольно визгливым голосом.

— Но, может, мы могли бы встретиться к нашей обоюдной выгоде.

— Что вы городите?! Какая мне от вас выгода?! Не звоните мне больше! Я найму адвоката, и Он вам…

— Так я же и есть адвокат, — пытался вразумить ее Гордеев.

Но тщетно. Синицына бросила трубку.

Пришлось все-таки позвонить Денису, услышать его злорадные комментарии и традиционный вопрос под конец:

— А платить нам кто за это будет?!

— Я, кто же еще, — вздохнул Гордеев.

Впрочем, он не волновался. Он знал, что все будет сделано виртуозно и хозяйка не заметит, что в ее квартире побывали посторонние. А собака если и заметит, так кому расскажет?

И, забыв на время о Синицыной и ее драгоценной жилплощади, Гордеев занялся-другими делами — позвонил вице-президенту компании «Интертур» Виталию Акиншину. Акиншин сказал, что занят, но, услышав, что речь идет о Реутовой, согласился на встречу и даже сам приехал в юрконсультацию.

Это был элегантный, высокий, худощавый мужчина сорока с лишним лет, весьма победительного вида, казалось, перед ним ничто не может устоять. Тем не менее взгляд у него, когда он снял очки, оказался довольно растерянный.

Акиншин тоже учился на юрфаке МГУ, и они с Гордеевым смогли припомнить даже парочку общих знакомых. Это слегка растопило лед. Акиншин не был однокашником Ольги Реутовой, он учился раньше, но на пару лет они в университете пересеклись. Кроме того, он был хорошо знаком с отцом Ольги, профессором Портнянским, и, возможно, это сыграло решающую роль, когда Ольга задумала обзавестись собственным бизнесом. Акиншин стал финансовым директором, и в этой должности пребывал достаточно долго, пока ему не надоело зависимое положение. Он сказал Ольге, что хочет стать равноправным партнером и получать не зарплату, а процент от прибыли, иначе он уходит — у него есть парочка выгодных предложений.

— Вы блефовали? — не без интереса спросил Гордеев.

— Отнюдь. Стоит заметить, что в те времена рынок туристических компаний еще окончательно не сформировался и многие работали по старинке, очень по-советски. Например, люди ехали куда-нибудь за три-девять земель, и с ними там происходили какие-то недоразумения, — отдых срывался, а страховку им никто не платил. Да они и не думали требовать — советский менталитет, знаете ли. Мы были одной из тех компаний, которые поломали эту ситуацию. Мое имя стало достаточно известным среди профессионалов. Был некоторый политический капитал, — с некоторой грустью подытожил Акиншин.

— Был?

— Вот именно что — был. Но обо всем по порядку. Я не ушел из «Интертура». Ольга думала два дня, а потом предложила мне кресло вице-президента с очень большой зарплатой. И я согласился. На мне многое держалось. И я к Ольге хорошо относился… — Он замолчал, что-то припоминая, улыбнулся краешком рта.

Гордеев спросил осторожно:

— Скажите, Виталий, вас связывали какие-то отношения с Ольгой, помимо дружеских? Не обижайтесь и поймите меня, вы же юрист, в конце концов. Это останется между нами, но, возможно, кое в чем мне поможет.

Акиншин покачал головой:

— Я и не обижаюсь. Ничего такого между нами никогда не было. Не скрою, она мне нравилась… в свое время. Но тогда, пять-шесть лет назад, она еще, кажется, была без ума от своего мужа и… в общем… не знаю. А потом я уже смотрел на нее по-другому. Вот и все.

— Понятно. Продолжайте, пожалуйста, рассказывать о вашей фирме и вашей карьере.

— Да какая там карьера! Я не хотел уходить, положа руку на сердце. И я не настаивал на том, чтобы стать партнером. Слава богу. Хотя тогда мне казалось, что я иду на уступки. Но, повторяю, Ольга мне нравилась. И дела-то, самое главное, шли в гору. Ведь к тому времени мы открыли филиалы в провинции.

— Здорово.

— Да, неплохо. Только все это в прошлом.

— Но почему же?

— Потому что сегодня мы разорены.

— Как разорены? — изумился Гордеев. — Мне говорили совсем другое.

— Кто? — быстро спросил Акиншин, и Гордеев понял, что допустил небольшую ошибку. Он решил сказать правду, потому что Акиншин разбирался в существе вопроса гораздо лучше.

— Отец Ольги.

— Портнянский?

Гордеев кивнул.

— Ну, вы даете! Ему-то откуда знать?! Это в студенческие времена Ольга могла на груди у папеньки плакаться. А потом она научилась марку держать во что бы то ни стало. Благодаря чему и кредиты у банкиров выколачивала.

Гордеев подумал, что Акиншин говорит о своем шефе уже без малейшей симпатии.

— Так что же сейчас с вашей фирмой?

— А что сейчас? Ничего хорошего. «Интертур» — по уши в долгах. На нашем лицевом счету — ни одного доллара, ни одного рубля. Того и гляди помещение пойдет с молотка, чтобы хоть частично оплатить долги. Хорошо хоть офис — собственность «Интертура». Когда дела шли в гору, я настоял на том, чтобы его купить.

— Но… почему? Кате это произошло?!

— Я сам не пойму. Ольга умудрилась снять все наши деньги. Но беда в том, что это были не наши деньги. Это был банковский заем.

— Как же она это сделала? У нее были такие полномочия?

— Понятия не имею, как она это сделала. Полномочий таких у нее не было. Уговорила, видно, банкира — и все дела. Согласно уставу, мы могли делать это только вместе при общей договоренности. А я ничего не знал.

— В банке как-то объясняют, что произошло? Что за банк вообще? Московский?

— Нет, он находится Не в Москве, в Нижнем Новгороде. «Капиталинвест» называется. Деньги мы занимали у них и у них же хранили. Сейчас они отказываются со мной говорить. Но знаете, — Акиншин невесело усмехнулся, — теперь-то я не против того, что не был соучредителем и не стал партнером фирмы. И наче был бы таким должником… Страшно подумать. Я, знаете ли, не беден, конечно, но…

— Много денег Ольга сняла?

— Почти четыреста тысяч долларов. И еще почти столько же мы уже были должны. Представляете себе? Возможно, для крупной компании (какой мы уже давно не являлись) это не сумма, но для частного лица… Вы не будете против, если я закурю? — И он достал тонкую изящную трубочку.

Гордеев вытер вспотевший лоб. Картина происшедшего стремительно менялась. После некоторой паузы адвокат сказал:

— Вы считаете, что Ольга просто сбежала?

— А что мне еще думать остается? — ответил Акиншин, попыхтев трубочкой.

— Вас следователь об этом спрашивал?

— Какой еще следователь?

— Васильев, который расследует исчезновение Реутовой.

— Хм… Впервые слышу. Меня никто ни спрашивал, ни допрашивал. С Портнянским я, конечно, разговаривал, но и только. Я сказал ему, что увольняюсь, потому что Ольга в последнее время вела дела в обход меня. И, кажется, он потерял ко мне интерес.

— Тем не менее именно он мне дал ваш телефон.

— А что тут секретного? И потом, никто больше меня не знает о бизнесе Ольги. Если вас это интересует…

А вообще интересно, подумал Гордеев, очень интересно получается. Следователь, ведущий дело об исчезновении человека, не снимает свидетельских показаний с его сотрудников. Почему?

— А обыск в офисе был, вы не знаете?

Акиншин задумался.

— Постойте… Кажется, да. Альбина Андреевна, секретарша Ольги, мне что-то такое говорила. Но уже давно это было. Впрочем, наверное утверждать не возьмусь. Я там давно не появлялся.

— Что сейчас будет с вашими провинциальными филиалами?

— Ничего не будет. Офисы в Петербурге и в Нижнем Новгороде уже закрылись. Месяца полтора назад Ольга сама ездила их закрывать. И видимо, тогда же сняла деньги со счета…

Гордеев оценил масштаб «Интертура», компания была не маленькой. Впрочем, он этого не застал — только упадок и разрушение, говоря словами классика.

Итак, Ольга Реутова была разорена. Хотя ее отец, профессор Портнянский, говорил, что, напротив, дела у нее шли хорошо. Впрочем, он ведь не утверждал это наверняка. Он, что ни говори, человек старой формации и, наверно, считает, что если у человека нелады на работе, то это должно отражаться на всем. А Ольга, конечно, принадлежала уже к совершенно другой генерации деловых людей. Почему принадлежала? Гордеев поймал себя на том, что думает о ней в прошедшем времени. Впрочем, Гордеев довольно быстро убедил себя, что это происходит потому, что он никогда ее не видел, не был с ней знаком, и потому она для него слишком абстрактный персонаж.

— Чем вы сейчас занимаетесь? — спросил он напоследок Акиншина.

— Трудоустройством, — коротко ответил экс-вице-президент «Интертура».

 

6

Вечером в юрконсультацию заехал Филя Агеев, сотрудник Дениса. Жизнелюбивый Филя, как всегда, был полон анекдотов и самых свежих новостей. А кроме того, он привез конверт от Грязнова-младшего. Гордеев торопливо его открыл и достал фотографию и записку, на которой было написано:

«Юра, больше ничего интересного. А барышня, возможно, тебе пригодится. Уж больно в укромном месте спрятана была. К троюродной сестре отношения иметь не может. Денис».

На снимке, который нашел Денис, была запечатлена девушка. Худенькая и стройная, с длинными, пшеничного цвета волосами, она стояла на какой-то улице и обнимала ствол тоненького тополька. Она была необыкновенно хороша. Печать фотографии немного выцвела. Было видно, что снимок этот — не недавних времен. Возможно, профессионал сможет определить год.

И тут Гордеев понял, что не давало ему покоя последние два дня.

Абросимов. Сергей Абросимов, свидетель гибели Реутова! Он же профессиональный фотограф. У него должна быть идеальная память на лица. Он же сказал, что вроде бы видел Реутова в аэровокзале. Но — «вроде бы». Почему не был уверен? Возможно, что-то более интересное привлекло его внимание? Очень даже возможно. И потом, откуда такое совпадение, почему из десятков и даже сотен лиц, которые мелькали мимо него в аэровокзале, он сумел запомнить Реутова? А что, если этому запоминанию что-то поспособствовало?

Гордеев открыл записную книжку, куда он предусмотрительно выписал координаты всех свидетелей по делу Реутова. Позвонил Абросимову на работу и договорился о встрече.

Через час с небольшим Абросимов смотрел на фотографию девушки. Смотрел долго, Гордеев подумал даже, что так не смотрят на лицо человека, которое тебе ни о чем не говорит. Впрочем, кто знает, возможно, у фотографов свои профессиональные заморочки.

— Прекрасное лицо, — сказал наконец Абросимов нейтральным тоном.

— Я сам вижу, какое оно, — проскрипел Гордеев. — Скажите лучше, вы эту девушку видели вместе с Реутовым?

Он выстрелил наугад, но попал в «десятку». Впрочем, не так уж наугад — правильно расставил акценты.

— Откуда вы знаете? — оторопел Абросимов.

Оказалось, действительно, в Шереметьево-2 он видел молодую женщину, очень похожую на ту, что изображена на фотографии, только она была немного старше и гораздо увереннее в себе. А так сходство безусловное.

— Но ведь фотография не свежая, верно? — спросил Абросимов. — Судя по цвету и качеству бумаги, где-то начала девяностых. В таком случае, это она, — безапелляционно заявил он. — Просто стала старше.

Гордеев, на самом деле нуждавшийся сейчас в посторонней поддержке, получив ее, такую категоричную, даже несколько опешил:

— Почему вы так уверены, Сергей?

Абросимов наклонился к адвокату и интимно сообщил:

— Просто я очень хороший фотограф.

Вечером, заехав к Турецкому выпить пива после работы, Гордеев показал ему фотографию, найденную у Реутова. Турецкий поцокал языком.

— Ты не цокай, а лучше скажи, как, по-твоему, сколько ей лет?

— На фотографии?

— Ну а где же еще?

— Лет девятнадцать, не больше. А что?

— Нежный возраст, — пробормотал Гордеев.

— Это точно.

 

1

Лето 1990 года выдалось жарким: градусник зашкаливал далеко за тридцать, и уютно чувствовать себя можно было только в тени. Вообще-то жара для июля — дело обычное, но такой уже давно не наблюдалось. Днем город почти вымирал. Признаки жизни можно было обнаружить лишь на песчаных пляжах вдоль берега Волги, где спасались от палящего солнца и местные, и приезжие. Речной воздух нес хоть какую-то прохладу, а вода, конечно, всегда давала временное облегчение.

Римма и Светлана проводили на пляже целые дни. Их кожа уже приобрела кофейный оттенок, отчего Юрка Шаповалов, иногда присоединявшийся к их маленькой компании, называл подружек не иначе как шоколадками. На двух молоденьких девушек то и дело заглядывались приезжие парни. Обе симпатичные, с великолепными фигурами, хотя и совершенно разные. Римма — худенькая и стройная, с небольшой упругой грудью и длинными, пшеничного цвета волосами, которые замечательно контрастировали с загорелой кожей. Светлана — чуть повыше и поплотнее (что ее нисколько не портило, а лишь придавало какую-то южную сексуальность), с каштановыми, до плеч, волосами, пухлыми обольстительными губами и шикарной грудью фотомодели. Обеим исполнилось шестнадцать, Римме буквально на днях, пятнадцатого июля, что неоднократно служило поводом для Светкиных беззлобных замечаний.

— Повезло же тебе, Римка, — вздыхала она, — родилась точно в серединке лета! Не то что я, в конце мая, когда экзамены в школе на носу.

Девятый класс они закончили прямо противоположно: Римма Кравцова почти на отлично (подвели две четверки, по алгебре и физике), Светлана Губина на тройки с единственной четверкой по физкультуре. Такая разница в учебе не мешала им дружить с первого класса, когда они в первый раз, еще крохотными девчушками с бантами и косичками, торжественно переступили порог школы.

— Когда отбываешь? — поинтересовалась Светлана, переворачиваясь на спину и подставляя солнцу и без того загорелый живот.

— Четвертого. — Римма в точности повторила ее движения.

На день рождения родители подарили ей путевку на Кавказ, и последние три дня мысли ее были заняты предстоящей поездкой. Впервые она уезжала от дома так далеко. И так надолго — на двадцать четыре дня. К тому же одна! Не будет рядом ни родни, ни лучшей подруги. Это интриговало и пугало одновременно.

— Везет!.. — протянула Светка, пристраивая под голову руки. — Вот бы мне умотать куда подальше от моих! Достали уже!

Светкины родители воспитывали ее не слишком строго и на многие ее выходки закрывали глаза. Ворчали только по поводу ее учебы, всегда ставя в пример Римму. Поэтому ее заявление о желании сбежать на время от строгих родителей не совсем соответствовало действительности. Римма это прекрасно знала, потому и промолчала, оставив слова подруги без комментариев.

— Сменишь обстановку, отдохнешь, — продолжала рассуждать Светка, — познакомишься с кем-нибудь… Глядишь — и влюбишься.

— Вот еще, — бросила Римма, не глядя в ее сторону.

— А чего! Любовь, скажу я тебе, великое дело. На ней весь мир держится. А ты у нас до сих пор не целованная. Разве это порядок?

— Как-нибудь разберусь с этим сама.

— Ты разберешься! — Светка хихикнула. — Покраснеешь, как морковка, и — в кусты.

— Тебе-то откуда знать? — беззлобно реагировала Римма.

Иногда подруга принималась «учить ее жизни», что было не особо приятно, учитывая тот факт, что они были ровесницами. Но в одном Светка все же была права: дожив до шестнадцати лет, Римма действительно еще ни с кем не встречалась, являясь в их классе единственной девчонкой, к кому не прикасались мальчики. Сама Светлана заимела первый опыт близких отношений в день своего пятнадцатилетия и потом подробно описывала Римме свои впечатления. Переспала она тогда с Мишкой Абрамовым, которого месяц спустя забрали в армию. Ждать его Светка не обещала и вскоре закрутила бурный роман с его старшим братом, только что из армии вернувшимся. Нельзя сказать, что она была распутной. Она спала лишь с теми, с кем встречалась. И хоть таких было немного, Светка считала себя достаточно умудренной в вопросах любви и обязательного, в ее понимании, секса. На данное время она была «свободна, как птица», что давало ей полное право поглядывать на приезжающих отдохнуть парней.

— Как тебе тот? — спросила она, пропустив мимо ушей реплику подруги и указывая глазами на высокого симпатичного парня, направившегося к воде.

Римма проследила ее взгляд, пожала плечами.

— Ничего…

— Ни-че-го! — перекривила Светка, вытянув трубочкой губы. — Принца на белом коне ждешь? Смотри, какой красавец! А двигается как, а!

Парень с разбега влетел в реку, выбросив вперед руки, ушел под воду. Вскоре голова его показалась на поверхности, и, мощно заработав руками, он стал отдаляться от берега. Разлив Волги в этом месте был широк. Противоположный берег скрывали три небольших островка, но парень и не пытался добраться до них. Отплыв метров на сто, он повернул обратно.

— Красиво плывет! — сказала Светка и, порывшись в сумочке, достала пачку «Опала». Выбив пальцем сигарету, протянула пачку Римме. Та отрицательно покрутила головой. — Как хочешь. — Она убрала пачку обратно, подкурила и, выпустив первую струю дыма, заметила: — Все приходит со временем. Когда-то закуришь и ты, Римка. Попомнишь мои слова.

— Попомню. — Римма улыбнулась.

Подруга пристрастилась к пагубной привычке совсем недавно и всякий раз, предлагая Римме «за компанию» сигаретку, получала вежливый, но категоричный отказ. Поэтому дымить ей приходилось в гордом одиночестве, что, впрочем, Светку нисколько не смущало. Они лежали у верхнего края пологого песчаного склона, заменявшего пляж. Место очень удобное, так как при желании можно быстро спрятаться в тень сосен или берез, подступавших к самой границе склона и буквально нависавших над ним. Отдыхающих внизу было не особо много, и Светка по этому поводу не преминула высказаться:

— Понедельник — день тяжелый.

— Не всем же загорать, кому-то и работать надо, — подхватила Римма.

— А кому-то и на работу устраиваться, — продолжила Света, театрально отводя руку с сигаретой в сторону и вскидывая брови. — Юрик, ты случайно не нас ищешь? Или просто так, нырнуть забежал?

Римма подняла голову, уже догадавшись, в чем дело. Юрка Шаповалов, или просто Шопик, стоял в метре от их коврика и бесцеремонно разглядывал то одну, то другую. На подругах, естественно, кроме купальников, ничего не было, и Юрка, пожевав губами, с умным видом заявил:

— Загар ровный. Но не мешало бы убрать те белые пятна, которые останутся, когда вы пойдете в баню.

— Прямо сейчас и прямо здесь? — Светка сощурила глаза.

— Да как хотите!

— Щас! — Она распустила бантик, удерживающий на шее бюстгальтер, и медленно, сощурив глаза еще уже, начала открывать грудь. У Юрки перехватило дыхание. А Светка в самый ответственный момент резко натянула бюстгальтер обратно. — Разбежались! Тебе что тут — бесплатный стриптиз?

Римма прыснула, зажала ладонью рот. Юрка стоял, явно растерянный. Наконец с трудом выдавил:

— Свет, ты вообще шуток не понимаешь.

— Какие уж туг шутки, Юрочка, — сказала та. — А в баню мы все равно без тебя ходим. Нам и так сойдет. Правда, Римм?

Римма кивнула. Но поникший Юркин вид подстегнул ее переменить тему.

— Отдыхаешь? — спросила она.

Он присел на корточки рядом с ними.

— Ага. Был в отделе кадров, берут учеником электрика на нашу ГЭС. — Смене темы Юрка видимо обрадовался. На веснушчатом лице появился румянец. — Осталось врачей обойти.

Светка демонстративно покрутила по сторонам головой и удивленно поинтересовалась:

— А что, медкомиссию теперь на пляже проходят?

— Да за Денисом мать послала! — Юрка бросил на нее раздраженный взгляд. При желании Светка могла вывести из себя кого угодно, хотя, в общем-то, язвой не была. Просто иногда на нее находило, под настроение. В данный момент у нее было именно такое, игривое.

— Не к моему отцу, случайно, определили? — поспешила вмешаться Римма.

Юрка пожал плечами.

— Не знаю еще.

— Я вечером спрошу у него.

— Да мне без разницы к кому. Год отработаю, а там все равно в армию заберут.

— А потом ты пойдешь в космонавты, — вставила Светка, но вдруг решила больше не ехидничать и кивнула в сторону пляжа: — Вон твой Денис. Вынимай его из воды, а то у него скоро жабры вырастут.

Младший Юркин брат резвился со сверстниками недалеко от берега. Мальчишки ныряли, гонялись друг за другом и громко визжали, поднимая при этом тучи брызг.

— Ладно, пока. — Юрка двинулся к спуску. На мгновение задержался, обернулся. — Римм, ты вечером будешь дома?

Она посмотрела на подругу. Та лежала, закрыв глаза, с блаженной улыбкой на лице.

— Буду. А что?

— Я заскочу.

Он быстро пошел к берегу. А Светка, не открывая глаз, вынесла свой приговор:

— Сохнет он по тебе. Видно невооруженным взглядом.

— Да ну тебя! — отмахнулась от нее Римма.

Америку для нее подруга не открывала. Сама же Римма питала к Юрке чисто дружеские чувства, не больше. Светлана и об этом прекрасно знала и тактично не стала развивать дальше тему «тайной и безответной Юркиной любви». Они вытянулись на коврике бок о бок и долго лежали молча, пока Римма не предложила искупаться.

— В самый раз! — охотно согласилась Светка, поднимаясь и осматриваясь вокруг. — Я уже чувствую, что плавлюсь, как масло.

— Шоколадное! — уточнила Римма, и они рассмеялись.

Конаково был небольшим зеленым городком, главной достопримечательностью которого являлась гидроэлектростанция. Она же в основном обеспечивала местных жителей рабочими местами, а широкий разлив Волги, благодаря которому стало возможным ее построить, приманивал сюда в летний сезон множество отдыхающих. Частные домики у реки в последнее время стали скупать под дачи в основном имеющие личный транспорт москвичи. Наезжали и дикари, с палатками и лодками. И местное «море» превращалось в оживленную зону отдыха, даже в своего рода курорт, который кроме реки и песчаных пляжей мог похвастать чистейшим хвойным воздухом, родниковой водой и обилием грибов. Аборигены же, как и во многих других подобных городках, вели свой обычный, тихий и размеренный образ жизни: заступали в смены на ГЭС, растили детей, ходили в гости и сплетничали, поскольку, выражаясь местным языком, «спали все под одним общим одеялом».

Этот вечер принес долгожданную прохладу. А еще — большие перистые облака, сплошной стеной нависшие над городом. Появилась вероятность дождя.

— Вот бы дождичек наконец полил! — вздыхала Риммина мама, Раиса Петровна, поглядывая с крыльца на небо, а потом на свой огород. — Было бы ой как кстати.

— Он уже давно был бы кстати, — отозвался из кухни Геннадий Аркадьевич. — Рай, слыхала, что Фимка выкинул?

— Опять Татьяну свою разукрасил?

— В этот раз на улицу выпер. Ночью! И в одной ночнушке!

— Доиграется он. Найдется и на него сила, — проворчала Раиса Петровна и, спустившись со ступенек, направилась к курятнику.

Римма плотнее прикрыла дверь своей комнаты. Местные новости ее мало интересовали. Всегда одно и то же: Ефим Буренко не давал спокойной жизни своей жене Татьяне; мальчишки устроили очередной погром на площадке в детском саду, где работала мама; кто-то ушел в недельный запой, и на ГЭС подняли вопрос о его увольнении. Римма взяла с письменного стола красный, фломастер и подошла к настенному календарю. Симпатичная японка широко улыбалась ей, сидя на белом песке в очень сомнительном купальнике: тонкие полоски яркой материи едва прикрывали ее интимные места. Чуть выше головы девушки белые арабские цифры сообщали год: 1990. Римма без труда отыскала июль — пятнадцатое число, день ее рождения, было обведено красным, — скользнула глазами на следующий месяц. Спустя минуту четвертое августа было взято в аккуратный красный кружок. Она немного подумала — и навела контуры жирнее.

Это был, можно сказать, знаменательный день. Четвертого августа она уезжает отдыхать и почти месяц будет Предоставлена самой себе. Римма плюхнулась на кровать и уставилась в потолок, рисуя в воображении кавказские пейзажи, которые до недавнего времени могла видеть только по телевизору. Ей даже показалось, что она слышит убаюкивающий стук колес поезда, несущего ее к курорту. Теплая волна осторожно зашевелилась в животе и, осмелев, разлилась по всему телу.

— Римма! К тебе…

Голос матери вывел ее из блаженного состояния полусна, безжалостно оборвав радужные картины предстоящей свободы. Она села, поискала ногой тапочки — выходить ужасно не хотелось, — надев их на ноги и одернув халат, вышла на крыльцо.

Над калиткой маячила рыжая макушка. Юрка. А она и забыла, что он обещал вечером зайти. Мама уже скрылась за домом, продолжая заниматься хозяйством, о чем красноречиво свидетельствовали бурное кудахтанье и птичья возня. Римма сбежала с крыльца, открыла калитку.

Юрка стоял с таинственным видом, глаза буквально светились загадкой, но носок сандалии, которым он ковырял землю, выдавал и переполнявшее его смущение. Последние три года он буквально стал Римминой тенью, пытаясь неуклюже ухаживать за ней. Знакомы они были с детства: выросли на одной улице, вместе играли в партизан и медсестер, купались в Волге. Незначительная разница в возрасте (Юрка был старше Риммы на год) совершенно не ощущалась. Но с годами, когда из босоногой нескладной девчушки она стала превращаться в привлекательную девушку, их отношения приобрели несколько иной характер. Теперь он смотрел на нее не как на подругу по детским играм, Римма же продолжала относиться к рыжеволосому смешному Юрику как к старому приятелю, а его робкие ухаживания не принимала всерьез. Вернее, не давала повода, чтобы их прежняя дружба переросла в более тесные отношения.

Она захлопнула калитку и прислонилась к забору спиной. Юрка мялся на месте, разглядывая то ее глаза, то тапочки.

— Привет еще раз, — первой заговорила Римма. — Ты что-то хотел, я так поняла?

Юрка поставил на землю сумку и присел возле нее на корточки. Римма только сейчас обратила на сумку внимание. Он распахнул ее и бережно достал пушистый комочек. Тот зашевелился в его руках, тихонько заскулил.

— Вот, это тебе! — Юрка торжественно протянул комочек Римме.

Она, все еще сбитая с толку, приняла его, опустила глаза. У комочка оказались ушастая голова, четыре лапы и хвост. Крохотный щенок-пялился на нее огромными карими глазами и повизгивал. Римма перевела удивленный взгляд на приятеля.

— Это мой подарок на твой день рождения, — объяснил он. — Я ведь так и не успел тебя поздравить. А о собаке ты давно мечтала.

Он говорил правду. Уже больше года, как у них умер пес Агдай, и они остались без сторожевой собаки. Римма безумно скучала по Агдаю, с которым играла еще совсем маленькой, и Юркин подарок был очень кстати. Юрка пропустил Риммин праздник, поскольку на неделю уезжал с отцом к тетке в Новгород. Светка еще пошутила по этому поводу, мол, в лесу отдал концы какой-то большущий лось, коль Шопик не явился поздравить даму своего сердца.

— Спасибо, — проговорила Римма, поглаживая щенка по мягкой теплой шерстке.

— Настоящий немец! — гордо заявил Юрка и добавил: — Как назовешь?

Римма немного подумала и сказала:

— Дик.

— А почему не Агдай?

— Примета плохая — называть тем же именем.

— А-а… — понимающе протянул Юрка и кивнул: — Значит, будет Диком. Тоже неплохо.

Римма снова поблагодарила его и, подавшись вперед, чмокнула друга детства в щеку. Юрка замер с широко открытыми глазами, веснушки исчезли под вмиг появившимся густым румянцем. Римма улыбнулась ему и толкнула калитку плечом.

— Ну… я пойду.

— Ага.

Он сглотнул и продолжал стоять, наступив ногой на свою сумку. Римма взбежала по крыльцу, спеша показать щенка отцу, но тот уже и сам, отодвинув занавеску, выглядывал в окошко. На пороге она обернулась: рыжая макушка продолжала неподвижно маячить за забором.

 

2

Не было еще семи, когда Римма сошла на перрон кисловодского вокзала. Не особо тяжелая спортивная сумка (с собой она взяла минимум вещей, хоть мама и порывалась подложить то банку варенья к чаю, то теплую безрукавку) и новенькая кожаная сумочка через плечо, подарок Светланы, составляли весь ее багаж. Вокруг суетились сошедшие с поезда пассажиры, с чемоданами, рюкзаками и прочей увесистой поклажей. Она остановилась в некоторой растерянности, отыскивая глазами выход к стоянке автобусов: до туристической базы еще предстояло добираться местным транспортом.

— Дэвушка, вэщи куда надо? — проскрипел рядом голос с режущим слух акцентом.

Римма отрицательно покрутила головой:

— Спасибо, я сама.

Следующий носильщик пронесся мимо, лишь скользнув по ее малогабаритному багажу оценивающим взглядом. Римма наконец рассмотрела указатель «К автобусам» и двинулась в том направлении. Но не успела сделать и двух шагов, как приятный мужской голос вежливо осведомился:

— Помочь?

Слева и чуть сзади шел высокий молодой человек, черноволосый и довольно симпатичный. В немного резких чертах лица не было самоуверенной наглости, какой, по мнению Риммы, отличались те, кто практиковал знакомиться с девушками на улице. А серые глаза, казалось, излучали теплоту.

— Если вам не трудно…

— Ничуть.

Он взял сумку из ее левой руки и пошел уже рядом. Римма искоса поглядывала на незнакомца, твердо решив не начинать разговор первой: сам вызвался помочь, она не просила.

— Виктор, — сказал он, широко улыбнувшись, и, увидев замешательство на ее лице, уточнил: — Меня зовут Виктором. А вас?

Она ответила и, не зная, зачем, собственно, это говорит, добавила:

— Я по путевке приехала. Теперь вот еще автобусом добираться.

— Не к Эльбрусу, случайно? — поинтересовался Виктор.

Она кивнула.

— К Эльбрусу. Там где-то туристическая база.

— Первый раз здесь?

Римма опять кивнула, на этот раз улыбнувшись в ответ.

— А я уже во второй, — продолжал он. — В позапрошлом году был, очень понравилось. Надеюсь, понравится и вам. Кстати, получается, что нам по пути.

Они вышли к стоянке автобусов. Туристы уже толпились у двух «икарусов», загружая свои вещи в багажное отделение и занимая места. Виктор уверенно двинулся к красному с белой полосой по борту.

— Нам на этот, — указал он на табличку на лобовом стекле автобуса.

«Эльбрус», прочитала Римма и почувствовала облегчение: повезло ей с добровольным помощником, обошлось без переживаний и поисков — на чем уехать. Довели и усадили.

— А долго нам добираться? — спросила она.

— Часа четыре.

Виктор не соврал. Покинув Ставропольский край, автобус покатил по Кабардино-Балкарии, петлял по горным дорогам, взбирался вверх и несся вниз. Горная местность перемежалась зелеными долинами, и Римма, разглядывая новые пейзажи в окно, не заметила, как уснула. Проснулась она, когда «икарус» притормозил. Указатель на развилке лесной дороги гласил: «Поселок Эльбрус. Тур. базы». Высадив несколько человек, автобус повернул направо, по направлению к базам отдыха. Римма посмотрела на часы: прошло четыре часа.

А еще минут через двадцать впереди показались симпатичные трехэтажные строения с рядами просторных балконов и плоскими крышами. Белые с оранжевыми квадратами стены резко выделялись на фоне окружавшей их зелени, отчего домики казались яркими фантастическими пятнами в вечно зеленом царстве леса. И над всей этой красотой высились укрытые снегом острые горные пики.

Вскоре Римма уже стояла в холле первого этажа, где прибывших туристов поджидали работники турагентства. Ее определили в группу москвичей, в которой оказался и молодой человек по имени Виктор. Ближе познакомиться в дороге им не довелось, так как свободных парных мест при посадке не оказалось, но теперь они перебросились несколькими фразами.

— Дорога не утомила? — негромко поинтересовался он, когда они оказались рядом.

— Я в основном спала, — улыбнулась Римма.

Виктор понимающе развел руками.

— Представьте себе, я тоже.

— Русова, Александрова, Левская! — выкрикивала, читая список, невысокая, спортивного сложения женщина, руководитель группы. — Кравцова!

— Тут! — отозвалась Римма.

— Пройдемте за мной, девочки. Будем расселяться.

— За обедом увидимся, — сказал Виктор.

Римма кивнула и, подхватив Сумку, присоединилась к женской части группы. Широкая лестница, по которой преспокойно могли бы пройти бок о бок четыре человека, вывела их на второй этаж. Тут они будут жить двадцать четыре дня. Кроме москвичей в корпусе разместили группу из Харькова, занявшую правое крыло второго и третьего этажей.

Один день отводился на походы в горы и поездки в более отдаленные экзотические места. Второй оставался в полном распоряжении самих отдыхающих. Они могли развлекать себя по собственному усмотрению, а пойти здесь было куда: подвесная дорога, начинающаяся чуть ли не от самого корпуса и ведущая к не слишком высокой, но заснеженной вершине, на которой располагалось уютное кафе; живописная поляна на близлежащем холме — превосходное место для любителей позагорать и местный базарчик, где предлагали свежие дыни и арбузы, которыми можно было полакомиться под местное сухое вино.

Когда группа выходила или выезжала в горы, у харьковчан был свободный день. И наоборот. Таким образом, группы пересекались в основном в столовой, а по вечерам заполняли помещение видеозала или же бара, занимавшего подвальную часть их корпуса. Бар был довольно приличным, в него захаживали и аборигены выпить коньячку, потанцевать и, конечно же, подснять приглянувшихся туристок, которые не прочь были перекочевать за их столик. Римма и Виктор не были исключением — проводили в баре каждый вечер… С него, собственно, все и началось.

Они были знакомы уже четыре дня, и отношения их. можно было назвать просто приятельскими. Виктор общался и с другими молоденькими девушками и женщинами из группы. Он как-то сразу стал всеобщим любимцем. Привлекательный, хорошо сложенный, веселый и воспитанный, он не мог не обратить на себя внимание женской половины: К тому же, как вскоре выяснилось, был мастером спорта по биатлону. Международного класса! Неоднократно бывал за границей и мог рассказать много интересного. Неудивительно, что у него очень быстро появилось много поклонниц. Римма не могла этого не заметить, но первые дни относилась к такому положению вещей как к само собой разумеющемуся факту. Все изменилось на пятый день.

Вечером они сидели за столиком в баре: Виктор, Римма и молодая супружеская пара из подмосковных Мытищ. Заказали шампанское, фрукты, шоколад. За соседним столиком отдыхали дамы и мужчины из их же группы. Чуть дальше — харьковчане. Зал пока еще не был полон, и танцевальная площадка пустовала. И как только из динамиков колонок зазвучала песня Криса Ри, сменив какую-то унылую мелодию, их столик дружно поднялся танцевать. Двигалась Римма хорошо. На дискотеках они со Светкой «давали жару». И она не заметила, что из дальнего конца зала за ней пристально следят две пары глаз.

Кавказец подошел, когда заиграла медленная музыка, Виктор в это время был у барной стойки. Римма даже не сразу сообразила, что ее приглашают танцевать, лишь растерянные взгляды соседей по столику вернули ее в реальность. Она отрицательно закачала головой, возможно, чересчур торопливо.

— Нэ бойся! — заулыбался кавказец. Широко распахнутый воротник цветастой рубашки обнажал часть неприлично волосатой груди и полоску золотой цепочки. — Нэ кусаюс!

— Я не танцую, — с трудом выдавила из себя она.

Кавказец обхватил ее запястье своей ручищей и несильно, но настойчиво потянул к себе. У Риммы все внутри похолодело, и сердце, казалось, провалилось в желудок. В этот момент рядом раздался знакомый голос:

— Девушка не хочет танцевать. Отпусти.

Виктор смотрел на здоровенного кавказца спокойно и даже слегка устало. Тот повернулся и, явно недовольный его вмешательством, рыкнул:

— А тэбе какой разница?

— Моя жена не хочет с тобой танцевать, — повторил Виктор все с тем же ленивым спокойствием и для пущей убедительности добавил: — Не порть нам, пожалуйста, медовый месяц.

Последнюю фразу он произнес подчеркнуто вежливым тоном. И на кавказца она произвела какое-то магическое действие. Он тряхнул кудрявой головой и исчез в считанные секунды. Римма перевела дух и расслабилась, а в голове крохотными молоточками продолжали стучать слова Виктора.

Однако минут через пять кавказец вернулся и пригласил Виктора к своему столику. Римме показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он вернулся. Глаза его смеялись и на губах играла улыбка.

— Что им было нужно? — спросил Степан из Мытищ, не сводивший все это время с угла, где сидели кавказцы, озабоченного взгляда.

— Ищут ссоры? — предположила его жена, миловидная шатенка.

Виктор сел на свое место, расслабленно махнул рукой.

— Просто извинились и пожелали хорошо провести медовый месяц. — Он посмотрел на Римму, подмигнул ей. — А еще поздравили с очаровательной женой. Ну, после такого заявления пришлось, конечно, с ними выпить…

Весь остаток вечера Римма пребывала в каком-то подвешенном состоянии. Ощущение растерянности и некоего дискомфорта не отпускало. Она, правда, еще танцевала с Виктором два или три медленных танца (он сказал, что так надо для конспирации, то есть для поддержания их образа), и всякий раз, когда она чувствовала на себе его руки, какая-то внутренняя дрожь пробегала по всему ее телу. Она боялась, что он уловит эту дрожь и неправильно поймет, хотя и сама не могла бы с определенностью объяснить себе причину такого состояния. Возможно, ее настолько смутила эта история, что теперь она даже чашечку с кофе не могла удержать в руке. В некотором роде это было даже смешно: стукнуло уже шестнадцать, а она пугливая, как горная лань, на которую открыли охоту.

Все-таки Светка была права, рассуждала Римма, говоря, что она безнадежная недотрога. Обиднее всего то, что и лицом, и фигурой ничуть не хуже девушек с обложек красивых журналов, а ведет себя, как какая-то средневековая монашка…

На следующий день был запланирован выезд на природу с прилагающимся к этому удовольствию шашлыком. Единодушно решили, что коль они на-холятся на Кавказе, значит, и шашлык должен соответствовать. Поэтому заранее закупили баранину, замочили ее в темном пиве (рецепт, подсказанный Виктором), и после завтрака закрепленный за группой автобус отбыл в нужном направлении.

Поляна оказалась довольно живописной. Быстрая речка огибала ее полукругом и с шумом уносилась дальше по склону. При желании ее можно было перейти вброд — вода едва доходила до колен. Приготовлениями к обеду занялись немедленно: добровольцы отправились в лес за дровами для костра, другие суетились на месте стоянки с салатами и мясом. Кто-то включил магнитофон, и тихий уголок наполнился звуками цивилизации.

Римма вызвалась собирать сушняк и не удивилась, когда рядом появился Виктор. У него под мышкой уже была небольшая охапка сухих веток.

— Вон там много, — указал он в сторону невысокой скалистой гряды, проступающей сквозь зелень деревьев.

— Составишь компанию? — неожиданно для самой себя предложила она.

— А ты как думаешь?

Они перешли на «ты» на второй день знакомства, разница в возрасте (Виктору было двадцать восемь) совершенно не ощущалась. С ним было легко и весело. А еще — спокойно. Уверенность зрелого мужчины и мальчишеская непосредственность уживались в нем самым непостижимым образом. С ним можно было говорить на любые темы и не чувствовать себя при этом ущемленной в том или ином вопросе. Но после вчерашнего случая в баре, когда Виктор, можно сказать, вырвал ее из рук кавказца, Римма обнаружила в себе нечто, сильно ее озадачившее. Если раньше она не обращала внимания (или не хотела обращать) на частые заигрывания с Виктором других женщин, то теперь, за Тот час, пока они ехали в автобусе, она много раз испытала неприятное чувство раздражения, когда та или другая строила ему глазки. Что это было? Ревность? Римма терялась в догадках и не находила ответа. Была бы рядом Светка, та быстро разобралась бы в ее чувствах и дала дельный совет. Но подруга далеко, а она оставалась одна со сжигающими ее изнутри досадой, раздражением… и страхом. Да, именно страхом. Потому что, как она уже начинала понимать, именно страх, что Виктора уведет какая-нибудь из этих ушлых дам и он просто перестанет ее замечать, был причиной ее душевного неспокойствия…

Из расщелины в скале бил ключ. Вода с журчанием сбегала по каменному желобу и продолжала свой путь веселым ручейком. Вокруг было полно сухих веток, припорошенных опавшими листьями. Потревоженная приближением людей, юркнула в ближайшую трещину зеленая ящерица.

Римма наклонилась, чтобы поднять большую суковатую ветку, и они едва не стукнулись лбами. Его пальцы скользнули по ее щеке, спрятались в распущенных волосах. Когда губы Виктора коснулись ее губ, нежно и осторожно, словно прикасались к некой святыне, Римма не убрала свои, не подалась назад. Она судорожно вцепилась в палку, будто он собирался ее отнять, и буквально оцепенела, не размыкая губ и не рискуя ответить на этот безобидный поцелуй. Виктор понял ее состояние. Выпрямился и, притянув к себе, накрыл ее губы уже совсем другим, жарким, глубоким поцелуем. Горячая волна пробежала по всему ее телу. И Римма ответила со всей страстью, на какую была способна. Она и не подозревала в себе такого сильного желания. Сушняк полетел на землю, а они, обнявшись и прильнув друг к другу, с упоением целовались, будто делали это в последний раз в своей жизни.

— Римма! Кравцова! — раздался невдалеке сочный женский голос.

Кричала Вера, соседка по комнате, взявшая на себя роль старшей Римминой подруги. Они отпрянули друг от друга, как школьники, которых застал за неприличным занятием классный руководитель.

— Нас уже хватились, — тихо проговорил Виктор.

Римма была не в состоянии ответить: в горле пересохло, щеки пылали, словно к ним приложили две раскаленные сковородки, мелкая дрожь все еще пробегала по телу. Она лишь кивнула и перевела взгляд под ноги.

Оброненный сушняк лежал вокруг жалкими кучками. Выбравшаяся из зарослей какого-то кустарника Вера Ивановна застала их за дружным сбором веток. Это занятие почему-то молодых людей очень веселило.

Стремительно и радостно полетели дни. Миновала первая неделя отдыха, она привнесла в Риммину жизнь новые краски и новые, волнующие ее ощущения. Теперь, засыпая под монотонный голос Веры, рассказывавшей о перипетиях своей жизни, она неизменно думала о Викторе, вспоминала каждое его слово, каждый брошенный на нее взгляд и с нетерпением ждала нового дня.

После случая у ручья он целовал ее уже не раз, когда провожал к номеру. Но тот, первый их поцелуй, рождал в Риммином воображении такие картины, которыми она не поделилась бы даже со Светланой. Воспоминание о нем заставляло ее вновь и вновь переживать те недолгие минуты восторга. Римма пыталась ответить себе на один-единственный вопрос, не оставлявший ее последние дни: позволила бы она Виктору больше, чем поцелуй? Ведь теперь они гораздо больше времени проводили вместе.

— Самое удивительное, — сказал он как-то, — что я до последнего момента раздумывал, стоит ли по этой путевке ехать.

— Ну и как теперь, жалеешь? — спросила она тогда.

Он долго смотрел в ее глаза, словно хотел в них увидеть что-то очень важное для себя. Потом произнес едва слышно, так, чтоб услышала только она:

— Тогда бы я тебя не встретил.

Римма хотела сказать, что она, наоборот, очень ждала этой поездки, у нее на то были свои причины, где-то в глубине души она надеялась, что с ней произойдет нечто особенное. И вот ее надежды удивительно оправдались… Но она молчала, не нашла в себе смелости произнести это вслух.

Было пятнадцатое августа, Римма хорошо запомнила это число, и не только потому, что отмечала на календаре каждый проведенный на базе день. В этот день была намечена экскурсия в столицу автономной республики, в которой они отдыхали, Нальчик. Дорога предстояла долгая, а потому ехать изъявили желание не все. Из двух групп сформировали одну общую, и после завтрака экскурсанты укатили на автобусе. На предложение Виктора не трястись полдня в автобусе, а подняться на подъемнике к кафе и пофотографироваться на фоне Эльбруса Римма с радостью согласилась. Но с утра шел дождь, и пришлось придумывать другое занятие, впрочем, выбирать не приходилось. Теперь Виктор поставил Римму перед приятным фактом — они обедают вдвоем в баре и вообще предаются безделью и праздному образу жизни, не выходя из корпуса. Они расстались, чтобы переодеться, договорившись встретиться через полчаса в холле.

Римма достала из сумки новое красное белье. Они выбирали его вместе со Светланой, и обе пришли в восторг от узеньких трусиков, которые удерживались на теле при помощи бантиков. «Очень сексуальные и удобные. Потянул за веревочку — и упали», — со знанием дела сказала тогда Светка. Набор этот был куплен специально под красное платье, которое папа называл «вульгарной ночнушкой». Оно было, по его мнению, неприлично коротким, с открытыми плечами. Светка заметила, что платье это великолепно подчеркивает стройные ноги подруги, которым может позавидовать любая фотомодель, а ее, Риммы, отец безнадежно отстал от жизни.

Римма покрутилась перед зеркалом, спрашивая себя, зачем, собственно, так тщательно наряжается. Ответ, конечно, был очевиден, но она боялась признаться себе в этом. Она полностью положилась на обстоятельства. Хотя в глубине души, наверное, с трепетом ждала чего-то подобного.

Они провели в баре больше двух часов, уничтожив бутылку шампанского и отведав каких-то местных блюд. Названий их Римма не запомнила, испытывая легкое, приятное головокружение и от выпитого вина, и от присутствия человека, который с каждым днем нравился ей все больше и больше. Виктор осыпал ее комплиментами по поводу того, как она выглядит. А она отшучивалась, говоря, что это специально для него. Звучало это, правда, как неумело замаскированное признание.

— По-моему, мне уже хватит, — сообщила наконец Римма своему кавалеру.

— Так, может, сделаем перерыв? — предложил он.

Покинув бар, они поднялись на второй этаж — обычный маршрут, который повторялся последние несколько вечеров подряд. Но в этот раз Виктор задержался у ее номера.

— Зайдешь? — спросила она и удивилась, с какой легкостью предложила это.

Комната закружилась, наполнилась какими-то чарующими звуками. Римма закрыла глаза и чуть откинула голову, подставляя губам Виктора свое лицо. И когда рука Виктора легла на ее бедро, она легонько отодвинулась, помогая ему проникнуть под платье… Он довел ее до состояния, когда уже ничто, кроме них двоих, не являлось важным. Она задыхалась в его руках, то резко откидывая назад голову, то вновь, будто в лихорадке, припадая к его губам. Ее обнаженные ноги ловили, сжимали его кисть и вновь слабели. Лишь на короткий миг в сознании промелькнула мысль, что никогда и никому она еще не позволяла такого. А вот сейчас сама, всем своим существом стремится навстречу этим лишающим ее воли ласкам и желает их так сильно, что уже просто не в состоянии контролировать себя…

Они лежали, крепко обнявшись и прислушиваясь, как стихает за окном дождь. Виктор играл ее растрепавшимися волосами. Римма еще не могла прийти в себя от испытанной боли и восторга, от осознания реальности всего происшедшего с ней. Она водила пальцем по его плечу и спрашивала себя: то ли испытала Светка, когда это было у нее в первый раз?

Она не обнаружила в себе того стыда, который, как она думала, должен бы заставить ее сжаться в непробиваемый комок. Но нет, ничего подобного не произошло и когда он лишал ее последних нехитрых одежд, и когда, покрывая ее тело поцелуями, бережно уложил на кровать. Правда, в какое-то мгновение появился страх, что все закончится, так и не начавшись. Она видела его глаза, слегка удивленные и озадаченные, как только он обнаружил, что у нее еще не было мужчины… Он обошелся с ней как с очень дорогим подарком, стараясь не причинить лишней боли и в то же время подарив неописуемые ощущения наслаждения и радости. А она, притихшая и растерянная, ужасно не хотела, чтобы он сейчас оставлял ее. Ей хотелось и дальше чувствовать движения его крепкого тела, обнимать его, быть с ним одним неразделимым целым. И опять испытать этот восторг… Его рука замерла, и Римма, осторожно выбравшись из-под нее, подошла к окну. Дождь кончился, сквозь обломки облаков пробивались солнечные лучи. Они казались такими же обнаженными, какой была она в наброшенной наспех рубашке Виктора. На острых вершинах гор весело искрился снег, он словно подмигивал ей и хотел поделиться своей тайной.

Знакомые руки легли на плечи и медленно развернули ее. Он стоял перед ней, не стесняясь свой вызывающей наготы, как греческий бог, подкравшийся у ручья к нимфе. Солнце отражалось в его серых глазах, и еще Римма увидела в них себя.

— Что ты! — Она тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам, заиграли золотыми бликами. — Я сама… хотела этого.

— У тебя ведь еще никого не было?

— Теперь уже нет. — Она помедлила и добавила: — У меня есть ты. Ведь так?

Вместо ответа он притянул ее к себе. Рубашка не была застегнута, и его руки легко скользнули под нее, легли на спину.

Последующие дни были одним сплошным счастьем. Они почти не расставались и использовали любой удобный случай, чтобы уединиться, будь то поляна в лесу или освободившаяся на время комната. Однако, как любила повторять в финале своего очередного любовного романа Светка, все хорошее когда-нибудь кончается.

— Чем займешься, когда вернешься домой? — Он взял принесенный официантом графин с апельсиновым соком, наполнил ее стакан.

Она пожала плечами:

— Пойду на работу. И буду готовиться к экзаменам.

Они сидели в кафе и любовались открывавшимся из окна видом на Эльбрус. Пейзаж завораживал: снежная вершина горы была покрыта искрящейся в лучах яркого солнца снежной шапкой, прозрачное голубое небо нависало сверху, как невесомое, легкое одеяло, особенно четко подчеркивая все ее великолепие и мощь. Это был последний день, который они проводили вместе: после обеда Виктор уезжал — ему нужно было успеть к началу сборов перед чемпионатом в Австрии; у Риммы был билет на завтра.

— На вашу ГЭС работать пойдешь? — уточнил он.

— Ага, — опять соврала она. А что еще оставалось делать, нужно было и дальше подкреплять выдуманные страницы биографии — что, мОл, она закончила в этом году школу и решила не рисковать сразу с поступлением в московское театральное училище, а основательно подготовиться дома к вступительным экзаменам. Ближайший год, по этой версии, ей предстояло проработать на ГЭС. Имелась в этой истории, правда, и доля истины: Римма действительно собиралась поступать в театралку. Но только, конечно, уже после школы.

Виктор достал блокнот и написал на чистом листе семь цифр, вырвал.

— Мой домашний телефон. Обязательно позвони, попробую помочь с поступлением.

— У тебя есть знакомые в театральном? — заинтересовалась она.

— Не совсем в театральном. Но среди наших театральных деятелей имеются.

— Здорово! — Римма аккуратно сложила листок и убрала в сумочку.

— Буду ждать. — Он коснулся кончиками пальцев ее щеки, заглянул в глаза. Повторил тихо, на одном дыхании: — Я-очень-буду-ждать.

Она притронулась губами к его ладони, проговорила с плохо скрываемой грустью в голосе:

— И я тоже. Мне кажется, я умру без тебя.

— Не говори глупости, малышка. — Он улыбнулся ей своей очаровательной улыбкой, такой, какой улыбался в первый день их знакомства. — Мы обязательно увидимся. И тогда…

— Что?

— Уже не будем расставаться.

— Год — большой срок. — Римма отвела глаза к окну, за которым сиял и искрился Эльбрус. — А Москва — большой город.

— Вот ты о чем! — Он взял ее руки в свои, подался вперед. — Послушай. Ты, конечно, у меня не первая. Но ни с кем мне еще не было так хорошо, как с тобой. Ты — словно новый мир, открывшийся вдруг для меня. И это не пустые слова, поверь.

— Я верю. — Она оторвалась от окна, в уголках глаз блестели меленькие капли. — Я просто не знаю, как быть дальше.

— Можешь приезжать ко мне, когда захочешь, — предложил он, смахивая покатившиеся по ее щекам слезинки. — Не так далеко друг от друга живем.

Она кивнула, сглотнув подкативший к горлу комок.

— Пойдем к тебе, — слова давались с трудом.

Сосед Виктора, заслуженный ветеран труда и любитель покутить, на весь день убыл в местную чайхану, и комната была в их полном распоряжении. Роман между красавцем спортсменом и смазливой девчушкой из провинции уже не был ни для кого тайной. Но Римме теперь было все равно, что подумают другие: через четыре часа Виктор уезжал. Одежда перемешалась, обозначая смятыми комками их путь. И наконец, возмущенным скрипом отозвалась кровать. Солнечный луч, пробившийся в прореху между занавесками, робко скользнул по их вжавшимся в друг дружку телам.

— Я люблю тебя, малыш, — шептал Виктор, осыпая ее поцелуями.

И она отвечала ему срывающимся голосом.

Римма не строила больших иллюзий в отношении их с Виктором романа. Но в дальнем уголке души уже вспыхнула крохотная искорка надежды — надежды на пока еще туманное счастье с горячо любимым человеком. Виктор сам подарил ей эту надежду, она не просила, и теперь маленькая, но яркая звездочка основательно поселилась у нее внутри. Надолго ли? Римма не задумывалась над этим.

— Мы обязательно встретимся, малыш, — обещал он.

И ей очень хотелось ему верить. Она еще никогда и ничего не желала так сильно, как этого совсем небольшого счастья: опять увидеть его. А уж тогда, может быть, они уже никогда не расстанутся. Никогда.

 

3

Геннадий Аркадьевич, отец Риммы, еще лет десять назад соорудил к дому небольшую пристройку. Назначение той показалось Раисе Петровне излишней роскошью в их скромном хозяйстве, но Геннадий Аркадьевич, будучи человеком рабочим и твердым в своих решениях, воспользовался правом главы семейства и довел начатое до конца. Пристройка была задумана как баня и по окончании строительства представляла собой уютный деревянный флигелек с единственным маленьким окошком в предбаннике, низкой тяжелой дверью и плоской крышей. Баня получилась на славу, и в конце концов Раиса Петровна оценила задумку и старания мужа. Таким вот образом в семействе Кравцовых и появилась собственная традиция — банная суббота.

Три года назад Римма со Светланой придумали собственную традицию: мыться в бане тридцать первого августа, что должно было символизировать прощание с летом и вступление в новый учебный год. Этот год не стал исключением. Светка появилась ровно в четыре, с увесистым пакетом в руке и широкой улыбкой на загорелом лице. Римма вернулась два дня назад, и они, разумеется, уже успели встретиться и поболтать. Светлана с первого взгляда определила, что у подруги на курорте была любовная интрижка, но насколько это серьезно, узнала лишь со слов самой Риммы.

— Как пар? — Со Светкой в предбанник ворвалась бьющая ключом энергия жизни.

— Привет. — Римма затянула последний узелок на березовом венике. — С паром все тип-топ. И вот с этим тоже. — Она помахала, разгоняя воздух, двумя связками березовых веток.

Раздевшись, они прошли в парилку, плеснули из ковшика на раскаленные камни холодной водой и вытянулись на двух широких скамьях.

— Блаженство! — млея от удовольствия, протянула Светлана.

— Не то слово! — отозвалась Римма. — А еще чуть попозже веничками пройдемся…

— У-у-ух! — выдохнула Светка, прикрывая глаза. — Как пройдемся по спинкам!

Светка принесла четыре бутылки «Жигулевского» пива и козьего сыра, очень, по ее уверениям, полезного. От души попарившись и похлестав друг дружку вениками, они сделали перерыв и, открыв по бутылке, присели в предбаннике. Римма наполнила пивом чашку, с наслаждением сделала два больших глотка.

— Знали предки толк в удовольствиях! — заметила Светка, отрываясь от горлышка.

Римма угукнула, отломила немножко сыра. Пожевала.

Кусочки застряли в горле и категорически отказывались двигаться дальше. И вдруг глубоко изнутри к ним покатила, сжимая желудок, неприятная волна. Римма вскочила и, зажав рот ладошкой, бросилась к стоявшему у стены пустому ведру. Она еле успела добежать, как ее тут же вырвало. Опустившись на колени, она еще какое-то время оставалась над ведром, откашливаясь и отплевываясь.

— Ты это чего? — изумленно проговорила Светка, отставляя свою бутылку в сторону.

— Сыр… — с трудом выдавила из себя Римма и попробовала встать. Ноги слушались плохо, желудок продолжал сокращаться, и она на всякий случай постояла над ведром еще.

— Сыр вроде свежий… — Светка понюхала его, отломила небольшой кусочек, пожевала. — Точно, свежий. Ты случайно… не того…

— Чего — того? — Римма вернулась к столу, вытерла полотенцем губы. Но вот из горла мерзкий привкус соленого не ушел.

— Сама знаешь. — Светлана придвинулась к ней ближе. — Римка, ну ты же спала с этим… своим?

— Ну так что?

— Как — что?! Ты будто вчера родилась!

— Я тебе уже рассказывала. Зачем тогда спрашиваешь?

Но подруга и не думала отставать.

— И давно с тобой такое?

— Говорю же тебе: первый раз! — Римма отхлебнула из чашки в надежде, что пиво забьет неприятный привкус во рту. Это действительно немного помогло. — Пройдет, — повторила уже увереннее.

Но она ошиблась. Миновала неделя, а ее продолжало тошнить чуть ли не каждый день. Однажды вырвало прямо в школе, и она просто чудом успела укрыться в туалете. После этого случая Римма перестала ходить на большой перемене в столовую, а Светлана поглядывала на нее со смешанным чувством раздражения и сочувствия. Римма же внушала себе, что у нее какое-то расстройство, возможно, аллергия или что-то еще. Хотя с каждым новым днем все явственней осознавала, что занимается самообманом. Но самое ужасное случилось дома.

Была суббота. Они с мамой сели обедать. И тут Римма ощутила, как неумолимо подкатывает новый приступ. Но что хуже всего — она не может сдержать его. Выскочив из-за стола, она метнулась к умывальнику и только тут осознала, со всей жестокой действительностью, как сильно она вляпалась.

— Риммочка! Что с тобой? — Мама уже стояла рядом, заглядывала через плечо.

Она повернулась, отчаянно борясь с заполнившими глаза слезами. Раиса Петровна лишь взглянула на нее — и все поняла.

— Догулялась?! Как ты могла?! — Ее рука взлетела вверх, разворачиваясь к удару, но так и замерла, а потом и вовсе безвольно упала вдоль тела.

Римма стояла совершенно опустошенная и растерянная, по щекам длинными непрерывными дорожками текли слезы.

— Как ты могла? — повторяла Раиса Петровна, не отнимая от лица рук, не поднимая головы. Она сразу как будто постарела. — Как ты могла?!

— Я люблю его… — тихо, но твердо сказала Римма и почувствовала вдруг, что от этих трех слов ей стало легче дышать. — Так получилось, прости меня, — уже почти без слез добавила она.

Мама наконец оторвала от лица руки, вскинула голову, произнесла резко, указывая глазами на дверь:

— Любишь?! Скажи спасибо, что отца дома нет. Он бы тебе показал любовь.

С отцом Римме на самом деле повезло: он заступил на смену. В противном случае разразился бы грандиозный скандал и одними слезами не обошлось.

— И где это ты уже успела полюбить? — продолжала Раиса Петровна, и тут догадка отчетливо отпечаталась на ее лице. — Чувствовало мое сердце — не надо было тебе эту путевку покупать. — Голос ее опять сорвался: — Что теперь делать? А? Ты же ребенок еще. Всю жизнь себе испортишь. А школа?

— Не знаю. Я ничего не знаю. — Римма опустилась на соседний стул, уронила голову на руки.

Мокрая ладонь матери коснулась ее волос, тихий, немного успокоившийся голос спросил:

— Долго тебя уже подташнивает?

— С неделю… чуть больше.

— Надо к бабке Прасковье идти. Пока не поздно.

Прасковья Ильинична Дубовая жила в конце улицы. Раиса Петровна повела дочь к знахарке вечером следующего дня. Звезды уже усыпали небо, облепив со всех сторон бледно-голубой полумесяц. Громко пели свои звонкие песни сверчки. Выбравшиеся на охоту летучие мыши проносились бесшумно и стремительно, и их крылатые силуэты казались заблудившимися на темном небе бабочками.

Дом бабки Прасковьи выступил черным пятном, старый, покосившийся и угрюмый. Свет над калиткой отсутствовал: на деревянном столбе не было лампочки, и Римма не помнила, чтобы она там когда-нибудь вообще была. Местная знахарка и гадалка жила замкнутой жизнью и редко появлялась на улице, словно пыталась отгородиться от людей темнотой и густыми зарослями сирени, росшей вдоль правой стороны забора, где тот граничил с соседями. Слева, сразу за домом, уже начинался лес.

Мама толкнула калитку внутрь, и та против ожидания не заскрипела. Даже сверчки здесь не трещали, словно боялись потревожить старую знахарку. И эта тишина вдруг показалась Римме особенно зловещей.

Ей и так стоило огромных сил согласиться на уговоры матери и пойти на ЭТО. В ней зарождалась новая жизнь, и частичкой этой жизни был Виктор. Но был еще и позор, и разрушенные планы на будущее, решись она оставить ребенка. И вот теперь, когда до дома бабки оставалось два шага, Римма запаниковала. Она уже не знала, правильно ли на самом деле поступает, но рука матери крепко сжала ее кисть и настойчиво увлекла за собой.

Бабка Прасковья стояла в тесной прихожей с керосиновой лампой в руке… Черный в белый горошек платок покрывал ее голову, оставляя открытым вытянутое морщинистое лицо, на котором казался совершенно чужим крупный, мясистый нос. Свет лампы лишь усиливал желтизну ее кожи, и даже длинные крючковатые пальцы казались вылепленными из воска.

— Входите, входите, — быстро заговорила она и двинулась в глубь темного дома. — В залу проходите, к столу.

Она пробыла в примыкающей к прихожей кухне совсем недолго. Вернулась с жестяной чашкой. Из чашки исходили пар и незнакомые горькие запахи.

— Сколько, говоришь, времени-то? — обратилась она к Раисе Петровне.

— Около двух недель.

— Это хорошо, хорошо, — быстро заговорила бабка Прасковья. — Очень даже не поздно. — И протянула Римме парующую чашку. — На-ка, деточка, выпей.

Римма приняла чашку и обнаружила, что руки у нее трясутся.

— Что это? — с трудом выговорила она.

— Пижма. Травка такая. — Знахарка участливо улыбалась, подбадривала: — Пей, деточка. Хуже от нее не будет, только лучше…

Римма прислушивалась к себе. Горечь, казалось, заполнила все внутри и обосновалась там надолго. Привкус этот не уходил и из горла. Постепенно тепло стало обволакивать все ее тело, делая вялыми и мышцы, и мысли… Она, возможно, сама внушила себе нечто ужасное и неприятное. И, возможно, поэтому мир внезапно превратился в размытые цветные пятна, в подобие сложной мозаики, которую не то что не хотелось, но и казалось невозможным собрать.

Хозяйка раскладывала на столе карты, масти прыгали у Риммы перед глазами, дрожали огоньки свеч, а женские голоса доносились как будто из далекого мира, покрытого густым, плотным туманом. Карты ложились ровными рядами, собирались в квадраты, разбирались в крестообразные формы. Римма следила за ними и руками хозяйки, исполнявшей теперь роль гадалки, отсутствующим, мало что понимающим взглядом. В какое-то мгновение ей почудилось, что картинки на картах ожили и загадочно улыбаются ей. А пиковый король и вовсе заговорщически подмигнул.

— Вот он! — не То сказала, не то прошептала бабка Прасковья.

— Кто? Что? — придвинулась к ней Раиса Петровна.

— Черный человек будет в ее судьбе, — пояснила та и, пожевав сухими губами, добавила: — Беду с собой несет.

Мама тяжело вздохнула, а Римма почему-то совсем не удивилась. Возможно, потому, что находилась не в том состоянии, чтобы воспринимать гадание, к которому, в общем-то, относилась серьезно.

— Вот еще отвар, — передала бабка Прасковья поллитровую баночку с коричневой жидкостью, когда они собрались уходить. — Нужно выпить перед сном. И все выйдет. Все будет хорошо.

— Спасибо вам, Прасковья Ильинична. — Раиса Петровна поставила в угол прихожей пакет с продуктами (денег бабка не брала).

Свежий воздух ударил так, что у Риммы, едва они вышли на крыльцо, закружилась голова.

— Не забывай… черный человек, деточка! — долетел из-за прикрывающейся двери стихающий старческий голос.

 

1

Фотография девушки была показана родителям и троюродной сестре Реутова, родителям Ольги, Виталию Акиншину и еще нескольким знакомым супругов Реутовых, более-менее регулярно контактировавших с ними. Никто из них девушку с фотографии никогда не видел или, по крайней мере (учитывая, что она могла измениться), не помнил этого.

Через муровских знакомых фотографию «пробили» по общероссийской картотеке. Разумеется, оказалось, что это чудное виденье ни под судом, ни под следствием никогда не было. К сожалению для Гордеева.

Адвокат подумал немного и позвонил Турецкому:

— Саня, послушай, что скажу. Ведь в Шереметьево-2 много камер слежения, верно?

— И что с того?

— Если наш свидетель видел Реутова в здании аэровокзала с этой девушкой, то, может, она и на камерах есть?

— Юра, дело по Реутову закрыто, — напомнил Турецкий. — Нет ни малейших оснований на такие действия. С небольшими дополнениями можно сказать, что у нас все-таки не полицейское государство. Я не могу этого потребовать.

— Черт. — Гордеев помолчал. — Но… По Реутову дело закрыто, а по Шерстяку?

— Тоже закрыто.

— Саня, побойся бога! Ты же сам мне сказал, что забрал материалы к себе, у тебя склероз?

— Так, — сказал Турецкий, теряя терпение, — ближе к телу.

— А если представить все так, что эта барышня имеет отношение к Шерстяку?

Турецкий запыхтел. Видно, прикуривал сигарету. Наконец, отреагировал:

— Каким образом? Ты даже не знаешь, кто это!

— Вот и узнаю!

— Юра, ты сперва найди мне свидетеля, который видел ее с Шерстяком в день его самоубийства, которое, заметь, было в Сочи, и тогда…

— Подожди! — перебил Гордеев. — Ведь очевидно же, что Реутов провожал эту красотку на самолет, так?

— Не очевидно, — проворчал Турецкий, — ни хрена не очевидно, а только слегка допустимо.

— Вполне допустимо! Более чем допустимо! А если он провожал ее на самолет в Сочи? Мы же тогда все упустим! Ты лично все упустишь!!! Убийство Шерстяка было через два дня, а?

— Не убийство, а самоубийство, — механически поправил Турецкий, впечатленный пламенной речью.

— Один черт!

— И не в Сочи провожал, а в Адлер, в Сочи нет аэропорта, — задумчиво сказал Турецкий. — Ладно, я подумаю, что тут можно сделать…

У Гордеева немного поднялось настроение. Когда Турецкий говорит нечто подобное, это означает, что работать все будут засучив рукава.

А пока что Гордеев хотел побывать в офисе «Интертура» и для этого позвонил Виталию Акиншину.

— Я уже сам не рад, что с вами встретился, — сказал экс-вице-президент. — У меня совершенно нет времени на такие глупости… Но если вам это так необходимо, я могу дать команду секретарше, и она вас туда пустит. Хотите?

— Хочу.

Так и было сделано. В половине одиннадцатого на улице 1905 года в машину Гордеева подсела секретарша Альбина Андреевна с ключами от офиса «Интертур». Секретарша оказалась немолодой женщиной с пучком пегих волос. Она была немного взвинчена. По дороге она рассказала Гордееву, что обыск в офисе действительно был — через несколько дней после гибели Виктора Реутова и исчезновения Ольги. А также продиктовала по памяти список людей, которые были на приеме у Ольги Реутовой за последние две недели, исключая клиентов, покупавших путевки. Собственно, таковых было совсем немного: университетская подруга Оксана Петрушева и кредиторы из нижегородского банка (трижды).

Гордеев показал ей фотографию девушки, найденную у Реутова. Альбина Андреевна сказала:

— Знакомое лицо. Артистка какая-то, да?

— Кой черт артистка, — ответил Гордеев (а сам подумал: почему бы и нет, с такой-то внешностью?!). — Вы ее видели когда-нибудь?

Секретарша молчала.

— Может быть, в компании Виктора Анатольевича, мужа Ольги Витальевны?

— Виктор Анатольевич почти никогда не приезжал к нам в офис, — поджала губы секретарша. — Но знаете, она мне действительно кажется знакомой. Словно бы кого-то напоминает, а?

Это «а» разозлило Гордеева больше всего. Как будто он должен знать, кого девушка ей напоминает!

— Это старая фотография, — стараясь быть терпеливым, сказал адвокат. — Может быть, вы как раз видели именно ее, а не кого-то на нее похожего. Она могла измениться, потому что ведь времени много прошло с тех пор, когда фотография была сделана. Как вы думаете? Не торопитесь…

— Ну конечно, я вспомнила! — секретарша даже подпрыгнула на сиденье машины. — Она хотела о чем-то договориться с Ольгой Витальевной, а потом передумала.

— Так, это очень важно. Вспомните все подробности. О чем они говорили? Когда? Кто еще присутствовал?

— Это было за несколько дней до того, как Ольга Витальевна пропала. Эта девушка приехала с каким-то мужчиной. Они не были записаны на прием. Я сказала им, что Ольга Витальевна не принимает. Но тут она сама вышла, от нее как раз клиент ушел, и они быстро переговорили.

— Как вам показалось, они были знакомы прежде?

— Они разговаривали так, словно нет, но смотрели друг на друга, как давние… давние…

— Подруги? — подсказал Гордеев.

— Да вы что, совсем не это я имела в виду! Недружелюбно они обе смотрели, вот. Она сказала что-то в том роде, что передумала и не будет у нас тур заказывать.

— Ага. Сколько времени занял разговор?

— Да, пожалуй что, пару минут. Они повернулись и ушли.

— Эта дама ничего не говорила о том, что, может быть, собирается куда-то ехать, лететь?

— Не помню. Кажется, не говорила.

— На море? В Сочи, допустим?

— Нет, не говорила… Подождите, все же совсем не так было!

— Как — не так?! — У Гордеева упало сердце. Пока что хоть что-то вырисовывалось…

— А вот как! Она и не собиралась у нас тур покупать! Она сказала, что хотела предложить сотрудничество, а теперь сама увидела, что мы ни на что не годимся. Вот!

У Гордеева брови поползли вверх. Вообще что-то невероятное. Если предположить, что эта девушка, женщина, дама имеет какое-то отношение к Виктору Реутову, была, например, его любовницей, то на кой хрен ей сотрудничать с его женой?!

Гордеев вздохнул:

— А как понять, что она сама увидела, будто ваш «Интертур» ни на что не годится?

— Так ведь прямо перед ней же вышел клиент, с которым Ольга Витальевна договориться не смогла. Хуже не придумаешь.

— Да-да, вы уже говорили, я не сообразил. Это очень хорошо, они могли видеть друг друга. Мы можем их найти?

— Конечно, с ним ведь была предварительная договоренность, он с Ольгой Витальевной уже один раз встречался. Так что у нас все должно быть зафиксировано. Я даже помню, что это был заказ для большой группы куда-то в горы… Кажется… И только в самый последний момент все сорвалось. Ольга Витальевна очень на эту сделку рассчитывала, она мне так говорила.

— А из-за чего все сорвалось?

— Я не знаю. Она мне не объясняла. Хотя и так ясно: перехватил кто-то клиентов, и все дела. Это же бизнес. Зевать нельзя.

— А Ольга Витальевна, значит, зевала?

— Ну… — Секретарша сообразила, что сказала лишнее.

— Ладно. Теперь расскажите, как выглядел мужчина, который приходил с той дамой?

— Высокий, плотный, с рыжей бородой.

— У вас хорошая визуальная память, — похвалил Гордеев.

— Правда? — обрадовалась секретарша.

— Еще бы. — На самом деле приметы были — хуже не придумаешь. — А сколько ему лет?

— Лет тридцать, наверно.

— Очки?

— Нет.

— Он что-нибудь говорил?

— Вот не помню ничего конкретного. Кажется, между собой они переговаривались.

— По-русски? Чисто, без акцента?

— Да!

— Они на машине приехали? Может, вы видели ее?

— Да-да, я теперь вспоминаю. Такая серая машина.

— О, господи. Серая — и что? Марка какая?

Секретарша закрыла глаза. Так ей было легче сосредоточиться.

— Значит, она серая… Невысокая…

Невысокая, повторил про себя Гордеев. Просто отлично. Невысокая, блин.

— Фары такие… как бы сказать. Скошенные, что ли…

— Хм.

— Ну, не знаю. На акулу похоже.

— «БМВ», — сообразил Гордеев. — Очень хорошо. А задние двери есть? Или только передние?

— Задних нет, — уже уверенно сказала секретарша.

А что, подумал Гордеев, действительно невысокая машина.

— Это третья модель «БМВ». Ну, у вас и память!

— Хорошая? — обрадовалась Альбина Андреевна.

«Трешек» в Москве, конечно, сотни, если не тысячи, очень ходовая модель. Но это уже что-то. Тридцатилетний мужик с рыжей бородой на «трешке».

 

2

В офисе Гордеев пересматривал кипы документов, которые валялись по всему кабинету Ольги. Секретарша тем временем отыскивала в компьютере данные на несостоявшихся клиентов. Нашла и позвала Гордеева.

— Скопируйте мне на дискету, — попросил он. Остановился перед рабочим столом, ткнул пальцем. — А это что такое?

— Номера…

— Я вижу, что не буквы. А вот это что? — Колонки с цифрами были написаны на листе бумаги, который лежал на столе под стеклом. — Это не те же самые цифры? — Он сравнил. Они действительно совпадали. — Вы имеете представление, что это такое? — Он повернулся к секретарше. — Что они могут значить?

— Они ничего не значат. Это номера лотерейных билетов.

— Что они тут делают? Ольга Витальевна играла в лотерею?

— О, это было ее любимое занятие, — ухмыльнулась секретарша.

— Значит, она верила в удачу?

— Уже мы загибались, а она все твердила: «Мне должно повезти, мне должно повезти». Только она никогда не выигрывала. Пару раз какие-то плееры, что ли. И все…

— То есть она часто покупала лотерейные билеты? — уточнил Гордеев, лихорадочно соображая, насколько все это меняет портрет Ольги Реутовой. Немного меняет, в общем.

— Постоянно.

— И много?

— Десятки, если не сотни.

— Кто об этом знал? Акиншин знал?

— Нет. Она строго-настрого мне запретила вообще об этом рассказывать. Я думаю, она меня не отругает за то, что я вам…

— Похвалит, — пообещал Гордеев. — А где хранились ее лотерейные билеты?

— Текущие — здесь же, под стеклом, а остальные — в сейфе.

— Давайте посмотрим.

Секретарша молча открыла сейф, достала оттуда шкатулку каслинского литья. В шкатулке лежал всякий бумажный хлам, горка визитных карточек, а на самом низу — стопка билетов различных лотерей, перетянутых резинкой. Гордеев посмотрел на даты. Действительно, розыгрыш еще не скоро.

— А под стеклом ничего нет — значит, все билеты проиграли?

Секретарша наморщила лоб. Потом покачала головой.

— Там вроде был розыгрыш, когда Ольга Витальевна уже пропала.

— Как же тогда? Где билеты?

— Я не брала, — испугалась секретарша.

— Я и не говорю, что вы брали, Альбина Андреевна, — Гордеев стал терять терпение. — Но куда-то же они девались? Ладно, вы думайте пока.

Он поднял стекло и достал бумагу с цифрами. И тут в голове что-то щелкнуло. Разгромленный офис. Закрытые офисы в провинции… Она специально сама туда ездила незадолго перед исчезновением. В Петербург и Нижний Новгород… Нижний… Снимала деньги со счета… Гордеев вспомнил, как Турецкий говорил ему, что смотрит по телевизору сюжет про то, что обладатель колоссального выигрыша почему-то не собирается являться за выигрышем. Так-так. Он и сам читал нечто подобное. А счастливый билет был куплен в Нижнем Новгороде.

— Ольга Витальевна часто ездила в ваши офисы — в Нижнем и в Питере?

— Регулярно. — Секретарша явно радовалась, когда получалось отвечать определенно.

— Ясно.

Он включил компьютер и довольно быстро вытянул из Интернета то, что искал.

«Организаторы популярной лотереи «Русское лото» пребывают в состоянии легкою шока и прострации. И недаром: месяц назад на телеканале «Россия» состоялся очередной тираж лотереи, в ходе которого один билет выиграл весь джек-пот — 29 миллионов 548 тысяч 386 рублей…»

Ну и так далее. Комментарии давала пресс-секретарь лотереи Валентина Гнатюк. Номер выигравшего билета упоминался.

Гордеев сравнил его с колонкой цифр, которые были у него перед глазами. И даже сердце не забилось быстрее, чем раньше. Слишком уж быстро он разгадал, что тут произошло. Итак, невезучая госпожа Реутова выиграла миллион долларов. И… исчезла. Возможно, исчезла даже раньше, чем узнала, что выиграла.

Гордеев повернулся к секретарше.

— Кто тут был, в этом кабинете, после того, как Ольга Витальевна пропала? Ее отец Виталий Викентьевич?

Она покачала головой.

— Тогда кто? Акиншин здесь уже давно не был, или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь…

— Тогда кто же?! Думайте, черт возьми!

Секретарша вздрогнула и выпалила:

— Только тот, кто руководил обыском.

— А кто руководил обыском?

— Какой-то следователь важный.

— Насколько важный?

— Из Мосгорпрокуратуры, кажется.

— Васильев?

— Да не помню я.

— Но вы же его видели, Альбина Андреевна? Такой худой и рыжий?

Секретарша подумала и покачала головой.

— Тогда, может, толстый лысеющий блондин?

— Точно.

— По фотографии опознаете?

— Наверно…

— Поехали со мной.

У Дениса Грязнова в «Глории» имелась база данных на различных сомнительных деятелей правоохранительных органов, которые когда-то перешли дорогу сотрудникам «Глории». Васильев был там наверняка, Гордеев не сомневался.

— Зачем это? — испугалась секретарша. — Не поеду я никуда! Не договаривались так!

— Ладно. — Гордеев вздохнул и потер виски. Потом позвонил в «Глорию» и объяснил ситуацию.

Компьютерщик Макс обещал прислать фотографию Васильева в ближайшее время — по электронной почте.

Через четверть часа следователь Мосгорпрокуратуры Васильев был опознан секретаршей Ольги Реутовой.

Торжествующий адвокат ^медленно отзвонил-Денису — похвастаться удачей.

— Ну и что это значит? — поинтересовался Денис.

— А то, что этот сукин сын попался, — сказал Гордеев.

— Ты хочешь прищучить следователя столичной прокуратуры, — оценил Денис. — Не круто ли берешь?

— В самый раз, — заверил адвокат. — А Турецкий на что, по-твоему, существует? Да у него от такого счастья просто множественный оргазм случится.

— Такое только у женщин бывает, — на всякий случай сказал педантичный Денис. Когда-то он учился в медицинском институте.

 

3

Из «Интертура» Гордеев поехал в головной офис «Русского лото», предварительно созвонившись с госпожой Гнатюк.

Пресс-секретарь оказалась дюжей дамой бальзаковского возраста и весом килограммов в сто, и она явно строила Гордееву глазки. Он сразу почувствовал себя некомфортно, но — делать нечего, нужно было выкачать из нее все.

— Как вы теперь намерены поступить? — спросил Гордеев после того, как она подтвердила ему эту историю.

— Понимаете, мы даже не знаем, что нам делать с этими деньгами, если победитель не объявится, — сказала Валентина Гнатюк. — Когда принимался устав «Русского лото», туда не вписали положение о том, что делать с незатребованным выигрышем. Предполагалось, что подобные ситуации невозможны в принципе, так что к такому развитию событий мы оказались не готовы.

— Действительно, — усмехнулся Гордеев, — сейчас игорный бизнес стал, наверно, единственной областью человеческой деятельности, где не встречается традиционный российский пофигизм.

— О, как вы верно подметили! — восхитилась пресс-секретарь. — И даже более того, скажу по секрету, сейчас столичные психологи бьют тревогу, ибо количество москвичей, зависимых ют игры, растет в геометрической прогрессии.

— Какой же эго секрет, если они бьют тревогу? Или они потихоньку бьют?

Но пресс-секретарь не оценила юмора и в свою очередь поинтересовалась, зачем члену Московской коллегии адвокатов подобные сведения.

На этом месте Гордеев умело свернул разговор. Госпожа пресс-секретарь была разочарована. Либо она решила, что Гордеев обладает каким-то сведениями о загадочном победителе, либо предположила, что интерес его сосредоточен на ее фигуре, и просто адвокат немного стесняется…

Из «Русского лото» Гордеев поехал на биологический факультет МГУ. Он уже навел справки и знал, что там есть специалисты, которые занимаются интересующей его проблемой. И действительно, оказалось, что доцент Надежда Бойко — одна из немногих российских ученых, занятых проблемой лечения заядлых игроков. Доцент была высока и хороша собой, но в отличие от пресс-секретаря интереса лично к персоне Юрия Петровича не проявляла никакого. Впрочем, интересующую его информацию Гордеев получил.

Оказалось, что, по данным комиссии Правительства Москвы по игорному бизнесу, в столице действует более 2000 казино и залов игровых автоматов, а количество самих автоматов превысило 40 тысяч штук. И их посещают более 2 миллионов игроков. Как считают специалисты, из них более 100 тысяч человек остро нуждаются в помощи врачей. Тяга к азартным играм абсолютно тождественна наркотической зависимости. Игры вызывают сильный выброс адреналина в кровь, который заставляет работать участки мозга, отвечающие за чувство удовольствия. Однако за все надо платить, и в организме включаются механизмы, угнетающие синтез адреналина. То есть теперь человеку для получения удовольствия необходима еще большая нервная встряска, и он должен снова и снова играть. Причем игроки могут и по наследству передать приобретенную патологию. Как показывает практика того же «Русского лото», в игре везет не тому, кто играет, а совершенно случайным людям, которых к тому же приходится искать, чтобы вручить выигрыш. Бойко рассказала Гордееву, где могут лечиться от игровой зависимости люди с различной толщиной кошелька.

По большому счету, таких мест, где им оказывали действительно профессиональную помощь, было два.

До конца дня Гордеев посетил оба. Где-то пригрозил, где-то надавил, где-то действовал убеждением. В общем, врачебную тайну удалось обойти.

В одном из этих двух заведений, в клинике, расположенной на Николиной горе, Ольга Реутова была постоянным клиентом, если можно так сказать. В первый раз она обратилась туда шесть лет назад, форма ее заболевания была определена как легкая, и ей была оказана помощь. В следующий раз в клинику ее привез муж, это было уже два года назад. С тех пор ее лечащий врач наблюдал Ольгу раз в неделю, кроме того, раз в полгода она должна была ложиться в стационар для курса терапии.

Гордеев снял копию ее медицинской карты и, приехав к себе в офис, позвонил Портнянскому. Договорились вместе поужинать, Юрий Петрович предложил взять расходы на свой счет, поскольку пригласил профессора в довольно дорогой ресторан — «Пушкины». Это было любимое место его, Турецкого, а также обоих Грязновых. Считалось плохой приметой, если по ходу дела ни разу не приходилось там обедать или ужинать. «Пушкинъ» находился в самом центре Москвы, на Тверском бульваре.

Оказалось, однако, что Портнянского знают там не хуже, чем Гордеева. Они поднялись на лифте с кружевным литьем на второй этаж и оттуда перешли на антресоль.

Гордеев, даже не заглядывая в меню, стилизованное под газету с дореволюционной орфографией и заголовком «Гастрономический вестникь», заказал солянку и холодец, он знал, что это безошибочный выбор. Портнянский взял бефстроганов. Попивая минеральную воду, профессор внимательно поглядывал на своего ученика через очки в тонкой оправе и не торопился задавать вопросы — кажется, он что-то почувствовал. А Гордеев разглядывал интерьер в стиле а-ля рюс. На стене висела «Сравнительная таблица скорости некоторых движений — парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука». Он ждал, что Портнянский первым начнет разговор, поинтересуется, что ему удалось узнать. Но профессор тоже молчал. Когда молчать дальше стало уже откровенно неприлично, Гордеев сказал:

— Я тут кое-что узнал, Виталий Викентьевич… Давно ваша Ольга играет?

Портнянский отложил вилку.

— Как я этого боялся, — сказал он.

— Чего именно? Того, что это станет известно?

— Того, что этот порок не доведет мою Олю до добра.

— Вы думаете, это порок?

— А что же еще?!

— А вот врачи считают, что это болезнь.

Портнянский, устало махнул рукой.

— Давайте не будем. Ваша снисходительность сейчас неуместна, Юрий Петрович. Мне нужна от вас более эффективная помошь.

— Моя помощь состоит в том, чтобы задавать правильные вопросы и получать на них ответы, которые помогут установить истину. Так?

— Я к вашим услугам.

— Давно она играет?

— Года четыре, наверно.

— И во что же конкретно?

— Во все. В рулетку. В карты. Но главным образом во всякие лотереи. Насколько я могу понять, ей особенно нравилось ждать. Паузы между результатами действовали на нее стимулирующим образом.

— Как относился к этому ее муж?

— Виктор? Он был в бешенстве. Однажды ее просто избил, когда она проиграла очень много денег. И знаете — помогло. На какое-то время…

— А какие у них вообще были отношения?

Портнянский замялся.

— Виталий Викентьевич, я — адвокат, — напомнил Гордеев. — Хранить тайну — моя обязанность.

— Плохие у них были отношения, — вздохнул Портнянский. — Точнее — никакие. Последние несколько лет — особенно.

— После того как выяснилось, что детей не будет?

— Я бы не стал акцентировать на этом.

Ты бы не стал, подумал Гордеев, а я все-таки попробую… Молодая красивая женщина, с деньгами, без детей и без смысла жизни. Да… Значит, она зарабатывала деньги и играла — и, конечно, проигрывала. И со временем — намного больше, чем зарабатывала, для хронических игроков это неизбежно… А ее муж тем временем не без успеха занимался политикой…

После обеда Гордеев съездил на Старый Арбат — в клинику, где супруги Реутовы консультировались уже много лет. У них был общий терапевт, крупный мощный старик с лысым черепом, по имени Аркадий Всеволодович. Доктор сказал, что Реутовы были людьми вполне здоровыми, Виктор обладал просто несокрушимым здоровьем, и регулярные обследования (раз в год) он проводил по старой привычке профессионального спортсмена.

— Что же касается его супруги, — сказал Аркадий Всеволодович, — вам лучше поговорить с ее гинекологом.

Гинеколог сообщил Гордееву, после того как убедился в его юридических полномочиях, что Ольга Реутова не могла иметь детей, сколько ни лечилась от бесплодия и чего только ни пробовала. В сущности, эта тема была закрыта уже несколько лет назад.

— Сколько? — жестко спросил Гордеев.

— Не меньше четырех.

Вот так так, подумал Гордеев. А Портнянский ведь говорил как раз все наоборот. Как он тогда сказал? «Бывшие спортсмены, знаете ли, не очень здоровые люди». Что же это такое? Слепая родительская любовь, которая все недостатки и неудачи в личной жизни единственной дочери приписывает ее мужу? Либо желание немного подсластить пилюлю? Наверно, всего понемножку, какая разница. Ясно теперь одно, что полагаться стопроцентно на мнение Портнянского нельзя. Он не рассказал о игровых пристрастиях Ольги и дезинформировал относительно ее здоровья.

Итак, четыре года назад Ольга Реутова окончательно поняла, что у нее не будет детей. И четыре же года назад она начала играть. Семья разваливалась, это очевидно.

 

4

Когда Гордеев был уже дома и принимал горячую ванну с облаками зеленоватой пены, позвонил Турецкий. Гордеев ждал этого звонка, поэтому взял с собой телефон в ванную.

— Подбросил ты мне работку, — ворчливо сказал помощник генерального прокурора. Но на самом деле он, конечно, был доволен.

Гордеев сразу понял, что дело выгорело.

И действительно, выигрышный лотерейный билет нашли у следователя Мосгорпрокуратуры Васильева. Он, правда, утверждал, что в его бумажник билет попал исключительно по недоразумению. Но Турецкий, лично допрашивавший Васильева, божился, что видел у него в глазах сомнение: а не лучше ли попереть внаглую и утверждать, что билет он сам покупал. Но — не рискнул. И правильно сделал, потому что у него в кабинете нашлось около десятка газет различного срока давности, упоминавших эту самую историю — о том, как некий счастливчик не хочет являться за выигрышем.

— Хана теперь мерзавцу, — с облегчением вздохнул Гордеев. — Из органов его уж точно попрут. Украсть вещдок — это не шутка. Да еще стоимостью в миллион баксов… Как ты думаешь, Саша, стоит объявить через прессу, что нашелся лотерейный билет Ольги Реутовой, по которому она выиграла кучу денег и все такое? Она же смекнет, что сможет расплатиться с кредиторами и вернуться, так?

— Это не тебе решать, а ее отцу, — резонно заметил Турецкий.

— Да, — спохватился Гордеев, — Саня, не пудри мне мозги! Что с девчонкой в аэропорту?

— Ждем-с, — коротко объяснил Турецкий.

Профессор Портнянский не колебался ни минуты.

Конечно, публиковать обращение к Ольге! Пусть откликнется, где бы она ни была.

 

5

В половине девятого утра Гордеев позвонил Евгению Иванову — так звали человека, который был на приеме у Ольги Реутовой, когда приезжала незнакомка с фотографии. Это с ним сорвалась сделка. Иванов оказался директором школы спортивного туризма. Он предложил Гордееву приехать к нему на работу. Школа находилась на Павелецкой набережной, и адвокат не возражал.

Иванов был высоким, худым и сравнительно молодым человеком. Не успел Гордеев задать ему первый вопрос, как в кабинет заглянул коренастый мужчина с жестким лицом:

— Женя… а, ты занят? Не стану мешать, позже зайду. — И вежливо прикрыл дверь.

— Наш царь и бог, — улыбнулся Иванов. — Существуем, собственно говоря, его заботами. Влюблен в альпинизм человек. По сути, все тут ему принадлежит.

— И кто это? — спросил Гордеев.

— Андрей Борисович Чудинов.

— И?

— Не слыхали? — удивился Иванов.

— А должен был?

— Да нет, это я так… — смутился Иванов. — Вообще-то, личность известная. Я вас слушаю, Юрий Петрович.

Гордеев рассказал, что его интересует.

— Ну, — засмеялся Иванов, — тут никакого секрета нет. Мы собирались отправить группу в Альпы и уже почти договорились с «Интертуром», а потом Андрей Борисович, вот тот самый, что сейчас заходил, нашел лучший вариант — одну швейцарскую компанию, которая предоставила гораздо более выгодный сервис. Между прочим, наши ребята все еще в Альпах и очень довольны. Вот и все. Понимаете, Чудинов — опытный бизнесмен, у него колоссальные связи, и я ему безоговорочно доверяю. Как и он мне, надеюсь. Он позвонил мне, когда я уж заходил в офис «Интертура», и сказал, чтобы я контракт отменил. Ну и мне пришлось. Вышел небольшой скандальчик.

— Понятно. — Гордеев был разочарован. Оказывается, тут обычный бизнес: о чем-то не договорились, что-то сорвалось. — Скажите, Евгений, а вы помните людей, которые были в приемной «Интертура», когда вы выходили от Ольги Реутовой?

Иванов наморщил лоб.

— Кажется, мужчина и женщина…

— Верно. Можете их описать?

— Увы. — Он виновато улыбнулся. — Понимаете, разговор у нас получился действительно на повышенных тонах, так что я оттуда выскочил как ошпаренный.

— Ага. Ну что же. В любом случае, спасибо. Кстати, вы Ольгу Витальевну Реутову с тех пор не встречали?

— Нет. — Иванов смущенно улыбнулся. — Но если вы ее увидите, передайте привет, боюсь, я тогда мог наговорить каких-то резкостей.

— К сожалению, не смогу, хотя и рад бы. Она, видите ли, исчезла. А я ее ищу. Возьмите мою визитку, ладно?

Улыбка медленно сошла с лица Иванова.

Удивительно, но факт — за исключением клиентов, связанных с бизнесом Ольги Реутовой, Гордееву не удалось найти ни одного человека, который бы видел ее хотя бы за несколько дней до исчезновения (если, конечно, брать за точку отсчета день гибели ее мужа или даже немного раньше).

У адвоката была фотография Реутовой, на которую ему не очень нравилось смотреть. Точнее, две фотографии — из тех, что дал Портнянский, адвокат отобрал пару — Ольга с мужем и сама по- себе. Рационально это себе объяснить Гордеев не мог. Если верить снимкам, Ольга была на редкость хороша — зеленоглазая, черноволосая, с тонкими чертами лица молодая женщина. Ну, не первой молодости, конечно, но все-таки… По фотографии трудно было сказать, сколько ей лет. Разумеется, Гордеев среди прочих подробностей ее биографии, знал и эту. Он смотрел на снимок и так, и эдак и видел не маску, каковая обычно фигурирует на бытовых фотографиях («Так, улыбочку!»), а лицо очень уставшего и почти отчаявшегося человека — несмотря на то, что она улыбалась, и с макияжем все было в порядке. Глаза выдавали эти чувства. Возможно, он себе это придумал, но ему казалось, что он видит в ее глазах какую-то затравленность.

Гордеев побывал у нее дома — в огромной квартире на Кутузовском проспекте; С одной стороны, это была типичная квартира деловых и бездетных людей, которые мало времени проводят дома и не придают большого значения своему быту. Большие деньги были вложены в оформление интерьера, это чувствовалось, много дорогих вещей было разбросано в беспорядке. Если домработница тут и прибиралась, то, вероятно, это было давно. Да и слой пыли везде лежал изрядный. С другой стороны, зачем убирать квартиру, пока хозяев нет? Точнее, хозяйки — хозяин-то уже не вернется ни при каких обстоятельствах. Профессор Портнянский подтвердил, что так оно и было: ключи от квартиры (которыми и воспользовался Гордеев) были только у него, и после гибели Виктора РеутОва в квартире никто не появлялся.

— И вы сами тоже, Виталий Викентьевич? — уточнил адвокат еще до того, как приехать на Кутузовский проспект.

— Нет, конечно, я там был.

— Когда и сколько раз? Что вы трогали в квартире? Что забирали оттуда и что туда привозили?

— Только однажды я туда приезжал — перед похоронами Виктора. Мы приезжали вместе с его родителями, чтобы выбрать ему костюм. И это все.

— Понятно. Значит, с тех пор там никого не было?

— Уверяю вас.

— У родителей Виктора нет ключей от этой квартиры?

— Их и у меня не было. Мы воспользовались теми ключами, что взяли у Виктора, когда он разбился.

— Значит, если я верно понял, то и следователь туда не приезжал? И не интересовался?

— Увы, — развел руками Портнянский.

— А вы не оставляли Ольге там какой-нибудь записки, например? На случай, если она вдруг появится?

— Как-то не пришло в голову… Но знаете, на автоответчике столько сообщений! Чтобы их ей прослушать, не обязательно ведь и домой приезжать? Правильно? — с надеждой спросил Портнянский.

— Конечно, — кивнул адвокат.

Жилище Реутовых было мало похоже на типичную городскую квартиру — такую, какими привык их видеть Гордеев.

Казалось, наполненное мягким сиянием пространство давало его обитателям свежее и молодое ощущение жизни, делало легкими и праздничными любые перемены… Так действительно казалось, если знать, как участь постигла тех, кто здесь жил. Это был стопроцентно минималистский стиль. Присутствие цвета в этом объединенном пространстве, лишенном границ, было строго дозировано. Сюда был допущен лишь стол светлого дерева, серый диван и оригинальный шезлонг из гнутой фанеры.

Кабинет Ольги был овальный, на манер помещения президента одной заморской державы. Как это удалось сделать архитектору, учитывая, что остальные комнаты были стандартными четырехугольниками, для Гордеева осталось непонятным. Разве что за счет многочисленных кладовок, антресолей и встроенных шкафов. Стены ее кабинета были увешаны рекламными постерами туристских маршрутов, предпочтение отдавалось Европе. Гордеев внимательно исследовал их и пришел к выводу, что помимо стран СНГ тут отсутствует упоминание лишь об одной стране — Швейцарии. На столе лежал глянцевый журнал новой генерации с непривычным для гордеевского уха и глаза названием. Он полистал его — на предмет закладок и пометок — и нашел место, подчеркнутое, вероятно, ногтем — это была страница с гороскопами. Юрий Петрович знал, что Ольга родилась 9 сентября, значит, она была Дева. Именно напротив Девы стояла небольшая вмятина.

«Вот и настало время узнать, на что вы способны, вы всегда знали, что такое испытание вам предстоит, а возможно, даже втайне хотели этого. Если справитесь, то сами знаете, это будет самый крупный карьерный рывок, какой вам когда-либо удавался, и своими успехами вы будете обязаны только собственным усилиям. Но, как и всегда, есть опасность, что вы позволите разным мелочам помешать решению важных вопросов. Смотрите вперед, на линию горизонта, и не опускайте взгляда».

Это было многозначительно и интригующе, как раз в стиле Ольгинова исчезновения. И журнал соответствовал — полуторамесячной свежести.

Гордеев продолжил изучение квартиры.

В спальне — двуспальная кровать с балдахином современной металлической конструкции, зеркальная стена и встроенные шкафы. Ни тебе ваз с сухими цветами, ни картин, ни каких-либо декоративных украшений.

Цветового минимализма хозяйки ее муж, кажется, совсем не разделял. Похоже, при оформлении его комнаты Виктор Реутов был настроен очень решительно. В результате полы оказались выкрашены в оранжево-фиолетовые цвета. Письменный стол цвета ржавого металла, а маленькая лестница на антресоль — лилового. Впрочем, его ли все это были затеи — неизвестно.

Гордеев проверил содержимое стола (равно как и в Ольгином кабинете) и ничего интересного не нашел.

Кухня оказалась огромным квадратным помещением, свободно перетекающим в широкий коридор, по которому можно было гулять, как по проспекту. Белые крашеные дощатые полы, белая мебель, белые стены. Этот дизайн задавал особый стиль жизни, позволяющий идти в ногу со временем. И позволяющий меняться так же быстро, как она. Сварить кофе, посибаритствовать лежа на удобной мебели — все было возможно в этом свободном, открытом пространстве.

Гордеев на мгновение прикрыл глаза, и ему почудилось эхо негромких ленивых голосов. Или, напротив, здешние жители были чрезмерно энергичны?

Изящные навесные белые шкафчики в гостиной привлекли внимание Гордеева, и недаром. Он посмотрел их содержимое и, к своему изумлению, обнаружил, что каждый из них представляет собой мини-бар, изрядно забитый спиртным. Интересно, кто из супругов больше прикладывался к спиртному?

И еще тут была, Гордеев не поверил своим глазам, нет, не балкон — терраса — продолжение гостиной на свежем воздухе. На тиковом подиуме — среди белых подушек — видимо, зона повышенной релаксации. Интересно, как часто ею пользовались? И, наверное, не без содержимого мини-баров?

Выводов у Гордеева было немного. Точнее, один, но вполне однозначный. В этой квартире жили люди, возможно, когда-то и близкие друг другу, но это осталось в далеком прошлом. Перед уходом он полистал газеты, которые стопкой лежали в прихожей. По большей части это была пресса, которую из почтового ящика вынул Портнянский, — это Гордеев сразу же определил по датам. Но была парочка газет еще большей давности. Адвокат изучил обе. И едва не подпрыгнул.

«МОСКОВСКИЕ БАНКИРЫ ИЗБИЛИ КОЛЛЕГУ ИЗ ПРОВИНЦИИ

Московское ГТУ Байка России сообщает, что в прошедший понедельник председатель правления «Лаймабанка» К. Мирзоев и председатель совета директоров указанного банка В. Варенцов избили сотрудника нижегородского банка «Капитал-плюс» С. Гербера, который находился в офисе «Лаймабанка» с деловым визитом. Мирзоев и Варенцов пригласили Гербера в кабинет председателя правления банка под предлогом решения «рабочих вопросов». Там ему были нанесены побои средней тяжести. Герберу удалось покинуть кабинет и обратиться с заявлением в ближайшее отделение милиции, а также в травмпункт, где было проведено медицинское освидетельствование пострадавшего. Конфликт произошел на почве профессиональных интересов. Ранее правоохранительными органами было возбуждено уголовное дело против руководителей «Лаймабанка» по признакам преступления, предусмотренным ст. 160, ч. 3 («присвоение или растрата») Уголовного кодекса РФ. Как отметили в управлении, несмотря на это, банк продолжал агрессивную рекламу в СМИ по привлечению вкладов населения под небывало высокие проценты, и некоторые граждане по-прежнему вносили денежные средства на депозиты в «Лаймабанке». Нижегородский банк «Капитал-плюс», бывший некоторое время ближайшим партнером и дочерним предприятием «Лаймабанка», последнее время проводил самостоятельную политику».

— Вот это да! — сказал Гордеев.

Во-первых, фамилия Гербер была ему знакома. Не такая уж она редкая, конечно, тут, возможно, совпадение, но когда-то в юности, в эпоху серьезного увлечения боксом, у Гордеева был постоянный соперник в его весовой категории — Сергей Гербер. Соперник крайне неудобный, левша, помнится. Во-вторых, оказывается, этот (или другой, сейчас пока не важно) Гербер был нижегородским банкиром. Уж не тем ли самым, у которого Ольга Реутова добивалась кредитов? И если это действительно тот самый Гербер, которого Гордеев знал в молодости, прекрасный боксер с нокаутирующим ударом, то неужели он позволил отлупить себя вот так, за здорово живешь? А потом еще и побежал жаловаться, освидетельствовать побои? Что-то с трудом верится…

Не выходя из квартиры Реутовых, Гордеев позвонил Акиншину, чтобы уточнить название нижегородского банка. Акиншин его не помнил, но сказал, что секретарша может знать. Гордеев связался с Альбиной Андреевной и заставил ее снова съездить в офис «Интертура». В шкатулке каслинского литья среди прочих визиток секретарша нашла карточку Сергея Михайловича Гербера, президента нижегородского банка «Капитал-плюс».

Гордеев позвонил Герберу на мобильный телефон, который был на визитке дописан вручную (этот нюанс Юрию Петровичу показался особенно важным — случайным людям банкиры просто так свои телефоны не раздают). Гербер не удивился этому звонку, но сказал, что если у Гордеева к нему дело, то ему придется записаться на прием, скажем, так, через недельку.

— А как насчет трех — пяти раундов бокса? — спросил вдруг Гордеев.

— Вы шутите, Юрий Петрович, — сухо засмеялся Гербер. — Я, видите ли, в зал хожу ежедневно. Не жалко вам своего здоровья? Годы-то уже не те.

— Да черт с ними, с годами, — чистосердечно признался адвокат.

— Что же… Тогда приезжайте прямо сегодня, буду рад отлупить вас как следует.

Гордеев был в Нижнем в пять часов вечера.

— Сколько лет, сколько зим, — равнодушно сказал Гербер, который встретил его в своем банке.

Банк Гордеева удивил. Не внешним видом и новорусскими наворотами, нет, а тем, что он там увидел, — группу школьников, которую возглавляла женщина с высокой прической. Они толклись возле длинной стены, где за стеклом лежали какие-то слитки, мешочки, деревяшки, клочки пергамента.

Женщина хорошо поставленным голосом сообщала группе школьников:

— В далеком прошлом племена первобытных людей жили обособленно друг от друга. Все необходимое — пищу, одежду, орудия труда — они производили сами. То есть вели натуральное хозяйство. Между племенами не было никакого обмена. У одних племен были лучше условия для охоты, у других — для ловли рыбы, у третьих — для сбора съедобных растений. Охотники приручали диких животных — появилось скотоводство, кто собирал растения, стали выращивать их, занялись земледелием. Со временем люди научились производить больше продуктов, чем им было необходимо. Излишки можно было обменять на другие, продукты. Так возник обмен: сначала небольшой, а постепенно — массовый и постоянный. Племена стали обмениваться между собой продуктами своего труда, специально созданными для обмена (купли и продажи), — товарами. Обмен значительно облегчил жизнь людей. Но как сосчитать, сколько и какого товара следует отдать, чтобы выменять нужный? Необходима единая мера для расчета. Такой мерой стал особый товар — деньги. На них можно было поменять любые другие товары. В качестве денег сначала выступали соль и скот. Например, в Древнем Риме с наемными воинами расплачивались мешочками соли, и появившиеся позднее монеты назвали «солинусы». (От этого слова и произошло слово «солдат».)

— Это что же такое? — удивился Гордеев. — Экскурсии в банк?

— У нас тут музей денег, — доходчиво объяснил Гербер. — На основании моей частной коллекции. Растим себе смену с младых ногтей, что называется.

— Занимательно… Можно мне послушать?

Гербер пожал плечами.

— У разных народов деньгами служили: топоры, ткани, мечи, копья, наконечники стрел, рыболовные крючки, шкурки животных, зерно, рыба, гвозди, порох, пули. Но такой разнобой мешал обмену между странами и народами. А торговля развивалась, и нужны были единые деньги, которые можно использовать везде. На некоторых островах Океании и сейчас вместо денег применяются бронзовые пушки, съедобные ласточкины гнезда, браслеты, раковины, перья попугаев… Постепенно роль денег стали выполнять металлы: медь и бронза, а затем — золото и серебро. Из них делали украшения, священные сосуды, изображения богов. В Древнем Риме при храме богини Юноны (одно из ее имен — Монета) было создано производство металлических денег. С тех пор их стали называть монетами. Монеты представляли собой золотой или серебряный слиток с клеймом, указывающим его вес. Постепенно слиток уменьшился до размеров клейма, и рисунок стали выбивать с двух сторон. В Китае в эпоху династии Тан существовали медные деньги «юань-пао», которые весили около 4 граммов. Чтобы облегчить торговые расчеты, в 650 году император приказал отпечатать на высококачественной бумаге денежные знаки — «пао-цзао». Они были равны 10 тысячам «юань-пао». Это первые в истории бумажные деньги…

— На бумажных деньгах я, пожалуй, остановлюсь, — усмехнулся адвокат. — Это как раз то, что меня интересует.

— Ссуду я вам вряд ли дать смогу, — честно предупредил Гербер. — Вы потенциально не наш клиент.

— Да? А кто ваш клиент? Пьющие и играющие владельцы рекламных агентств?

Гербер моргнул. Ничего на это не ответил, зато сказал:

— Боксировать будем?

— Обязательно.

Тут Гербера ждал сюрприз. Так случилось, что последние пару месяцев Гордеев регулярно бывал в боксерском зале. Когда-то он занимался этим серьезным видом спорта, был в свое время чемпионом Москвы, и его тренер даже говорил, что из Юры определенно вышел бы толк, если бы ему не взбрела в голову идиотская идея — всерьез заняться учебой.

И вот когда два с половиной месяца назад Гордеев случайно встретился со своим тренером, тот похвастался, что сейчас у него подрастают очень перспективные ребята. Гордеев приревновал и сказал, что вообще-то он и сам еще не старый и, если надо будет, покажет этим ребятам кузькину мать. «Я думаю, это зависит только от тебя одного, ясно одно, никогда не узнаешь, если не попробуешь», — сказал его старый тренер. Слово за слово — дошло до того, что Юрий Петрович, конечно не спортивных достижений для, а спортивной формы ради, возобновил тренировки.

Поначалу было, конечно, нелегко. Тренер постоянно нудел, словно новичку:

— Руки выше. Пошел. Опусти подбородок. И шаг в сторону. Руки к подбородку. Локти ближе. В чем дело? Джеб. Джеб. Джеб. Выше руки. Выше руки.

— Какого черта? — сердился Гордеев. — Куда еще выше? Отстань!

— Работай, не разговаривай. Ты не разговаривать пришел. Опусти подбородок. Хочешь, чтобы тебе голову отломили?

— Отвяжись.

— Закрой рот. Дыши носом. Так тебе челюсть свернут. Ты этого добиваешься? Чтобы тебе своротили челюсть?

— Иди к черту.

Гордеев быстро восстанавливал форму, и посмотреть на его спарринги приходила молодежь, которая была про него наслышана. А Гордеев выглядел и в самом деле бодро. Он был свеж, двигался легко и бил, как всегда, словно молотом. Конечно, он был худоват для полутяжеловеса, но все-таки очень крепок и будто родился с правильной механикой удара. Поставить удар можно, но если он от природы, это — талант..

— А что, черт возьми? — подначивал тренер. — В самом деле, Юрка, давай заявим тебя на профессиональный бой, а? На двенадцатираундовый ты, конечно, пока не потянешь, но кто знает…

— Выиграю сегодня — может, перейду в профессионалы, — посулил банкир Гербер. — Заработаю прорву денег.

Гордеев улыбнулся…

Гордеев появился на ринге первым. Он был в черных трусах и черных низких туфлях без носков, на плечах белое полотенце с дырой посередине, чтобы продевать голову. Он поднялся на ринг и помахал зрителям, которых не было. В зале сидели два человека из охраны Гербера и еще один пожилой дядечка, по виду врач.

Гордееву доброжелательно покивали. Наверно, ждут, подумал Юрий Петрович, что их шеф сейчас разделает меня под орех.

Гербер уже стоял в своем углу, и консультант что-то говорил ему и намазывал лицо. Сложен он был замечательно и походил скорее на изваяние, чем на человека. Широченные плечи, узкая талия, и «колотушки» такие, что Гордееву стало нехорошо. Гордеев был выше и рядом с ним выглядел почти тощим. И ноги у банкира были не худые, как бывает у многих с тяжелым торсом. Настоящая скала. Одет он был броско — длинные красные блестящие трусы, высокие ботинки.

Секундант (пожилой молчаливый дядька) всунул ему в рот капу, и они сразу ввязались в бой. Конечно, любительский бой отличается от профессионального. У профессионала больше времени на разведку, на то, чтобы изучить противника. Любитель должен высказаться за три раунда, так что — встал и пошел рубить, от первого гонга до последнего. Гербер производил отличное впечатление, но не хуже выглядел и Гордеев. Он был не так красиво сложен, но мог спокойно отработать в зале раундов десять и почти не запыхаться. Конечно, и тот и другой сейчас занимались боксом для поддержания формы, но они были старые соперники, так что это оказался вопрос принципа. И насколько Юрий Петрович помнил, счет их поединков был равный.

Гордеев начал в своей обычной манере: выпрямившись, убрав голову в плечи, перчатки держал у лица. Он и вел себя как боксер из другой эпохи. У него был хороший джеб, не очень быстрый, но надежный и жесткий, как молоток. Он был выше Гербера, и, когда они встретились в центре ринга, этот джеб сразу попал в цель, и голова у Гербера дернулась. Гордеев подкрепил атаку прямым правой, который отбросил Гербера на несколько шагов, а затем — хуком слева: раз-два-три, как положено по науке. Хук прошел мимо, Гербер уклонился и ответил длинным боковым справа, лишь скользнувшим по голове Гордеева, и длинным боковым слева, который угодил в перчатки. Так оно и пошло. Гордеев действовал словно по учебнику, атаковал правильными сериями. Ни одного удара правой, не подкрепленного хуком, все время на ходу, чередуя удары в голову и по корпусу. Гербер не жалел боеприпасов. Хуки, апперкоты, прямые правой, тройные джебы — удары сыпались со всех направлений, но без неряшливости. Он был быстр и полон мощи. Трудно представить себе более контрастную пару. Один нырял, пружинил, бил под всеми возможными углами, другой шел прямо, прижав локти к бокам, втянув голову, принимал удары на перчатки и плечи и бил прямыми, по центру или вдруг, уйдя от джеба, — четким хуком слева в корпус. На это стоило посмотреть.

В конце первого раунда Гербер впаял апперкот, от которого брызги пота с лица Гордеева полетели в зал. Ноги у Гордеева обмякли, но он все-таки выстрелил правой, и тут уж точно Герберу в подбородок, и тот упал. Он сразу вскочил и помотал головой, показывая, что удар ему нипочем. Они почти побежали друг к другу, оба начали прямым правой, оба промахнулись, и ударил гонг.

Табуретка уже дожидалась Гордеева в его углу.

Когда он сел, секундант опустился перед ним на колени и принялся стирать пот с его лица и заново мазать лицо вазелином. Все это он делал молча. Потом все же спросил:

— Как ты?

— Нормально. Попался на апперкот — думал, все… — Вообще-то Гордеев был удивлен, что секундант проявляет о нем хоть какую-то заботу. Впрочем, кто знает, может, это тактическая хитрость банкира.

Гордеев подумал, что мало уходит в сторону, слишком долго стоит перед противником, который движется много — но всем корпусом. Надо врезать ему правой прямо по центру…

Раздался гонг, и они возобновили бой с того же, на чем остановились. Левой, правой, левой, правой, левой, правой — а Гербер нырял, качался, контратаковал, и оба они стремились только вперед, и оба попадали в цель, и никто не уступал ни пяди. Гордеев убрал руку после джеба низко, и Гербер дал ему хуком справа, так что капа Гордеева полетела через весь ринг. Они начали снова, и Гербер ударил прямым левой, Гордеев уклонился и, одновременно сделав шаг в сторону, снизу левой звучно влепил ему в ребра. Гордеев понял, что нашел золотую жилу, и принялся ее разрабатывать, пока раунд не закончился.

Секундант молча плеснул на Гордеева водой…

Боксеры сошлись в центре ринга, прикоснулись перчатками. Гербер почти сразу же попытался поймать противника хуком слева, и в тот миг, когда он раскрылся, Гордеев нанес страшный апперкот, который попал точно в подбородок и заставил его выпрямиться. Гордеев добавил дважды правой, потом левой сбоку и снова правой, и Гербер рухнул, чтобы уже не вставать…

Бой закончился.

— Ладно, — сказал Гербер через пять минут, уже сидя в своем углу. — Убедил. Хватит на сегодня. Чего ты хочешь?

— Где Ольга Реутова?

— Понятия не имею.

— У тебя был с ней роман?

Гербер усмехнулся:

— Будем считать, что это не твое дело.

— Ты знаешь, что она исчезла?

— Хм… Слышал.

— От кого?

— Она, видишь ли, мне деньги должна. Я звонил ей домой и в офис несколько недель назад…

— Ясно. А ты знаешь, что ее муж погиб?

— Слышал.

— Знаком с ним был?

Гербер помотал головой.

— Сергей, — доходчиво объяснил Гордеев. — Твой трюк с этими банкирами, которые якобы тебя отколотили, — для меня как на ладони. Понятно, что вы все это разыграли, чтобы вывести твой банк из-под огня. Активы спасаешь?

— Не твое дело.

— Ты прав. Мне это. глубоко до лампочки. Мне нужна Ольга Реутова. Чем докажешь, что не знаешь, где она? Имей в виду, соврешь — я тебя заложу.

Гербер вздохнул и подошел к нему вплотную.

— Юра, она как-то раз сама помогла мне выгодного клиента получить. Только она этого не знает. Я ее взял с собой на прием в Министерство финансов. Сказал там, что это моя сотрудница. Она такое впечатление на замминистра произвела, что он на следующий день все бумаги подписал. Повезло. Так что ее долг мне — он существен, конечно, но терпим пока.

Гордеев видел, что банкир не блефует. Итак, это была пустышка. Еще одна бесполезная версия. Ну что же, по крайней мере, в Нижнем Новгороде Реутовой нет, а это значит — одним городом меньше.

Гордеев со вздохом поднял с пола перчатки:

— Заберу на память, если не возражаешь.

— Приезжай еще, — засмеялся Гербер. — Давно мне такой массаж никто не устраивал.

…А в Москве Турецкий спросил с широко раскрытыми глазами:

— Ты попал под асфальтовый каток?!

 

1

В армию Юрку Шаповалова провожали шумно, гуляла вся улица. Последний вечер гражданской Юркиной жизни пришелся на восьмое мая — канун праздника Победы. В этом усмотрели хороший знак, а пошедший с вечера дождичек словно бы подчеркнул правильность их выводов.

— К мягкой дорожке, — вздыхала Юркина мама.

— И скорому возвращению, — поддерживала ее Раиса Петровна, которая по-соседски помогала готовить и накрывать столы.

Впрочем, к девяти часам дождь прекратился, а к военкомату Юрке следовало явиться к шести утра уже следующего дня, и проводы, только-только начавшиеся в Юркином дворе, взорвались музыкой и песнями. Гуляли под натянутым тентом, за поставленными буквой «п» столами. Любой прохожий мог бы принять массовое веселье за разудалую свадьбу, с той только разницей, что не кричали надрывно горько, а вместо этого то и дело затягивали «У солдата выходной…» или «По долинам и по взгорьям…». Пели с душой, женщины пускали слезу, умильно поглядывали на остриженного призывника.

Молодежь веселилась меньше. Заняв собственный угол, Юркины друзья не принимали участия в песнопениях, лишь смущенно улыбались и, судя по всему, не разделяли настроения старшего поколения. Тосты, правда, говорили все. Родители и родственники желали новобранцу честно и достойно исполнить долг перед Родиной, не посрамить род Шаповаловых и вообще славный город Конаково. Вскоре, правда, молодежь, прихватив гитару, немного выпивки и закуски, отправилась к Волге — традиция, берущая свое начало еще, наверное, со времен царя Гороха, которая повторялась из года в год. Родители, да и никто из провожающих не были против.

— Сынок, вы там недолго, — напутствовал Юрку отец, по-взрослому похлопывая сына по плечу. — С нами еще нужно посидеть.

— Да все нормально, па. — Юрка расплылся в извиняющейся улыбке. — Мы туда и обратно.

— Вот именно, туда и обратно! — Светлана подхватила его под руку и увлекла вперед, бросив Николаю Федоровичу уже через плечо: — Мы не русалки, в реку его не утащим.

— Да уж лучше б русалки… — пробормотал себе под нос Юркин отец, провожая небольшую компанию немного осоловелыми глазами.

Больше он не пил, держался до прихода сына, чтобы последнюю рюмку пропустить с ним «на дорожку».

Юркина компания, в которой присутствовала и Римма, направилась к «своему» местечку, до которого звуки гулянья почти не доносились. Пришлось пройти мимо дома бабки Прасковьи. Римма внутренне напряглась — деревянный дом выглядел еще угрюмее, чем прежде. Тогда, восемь месяцев назад, отвар старой знахарки помог: ранняя беременность сорвалась как-то сама по себе, естественно и почти безболезненно. С того времени Римма старалась не ходить мимо дома Прасковьи Ильиничны, а если уж так получалось, что обойти его не представлялось возможным, то непременно отводила в сторону глаза и переходила чуть ли не на бег.

Слабый, пробивавшийся из-за занавесок свет почти не освещал крыльца. Римма невольно вздрогнула. А в следующее мгновение свет погас, окончательно погрузив двор и дом в кромешную тьму. Если бы не луна и звезды, дарившие с неба собственный свет, на их месте образовалось бы черное пятно, и только по темневшему рядом лесу можно было определить, что здесь владения бабки Дубовой. Римма уже хотела отвести глаза, как вдруг, черная и бесшумная, от дома отделилась тень, скользнула в глубь двора. Римма даже тряхнула головой, проверяя, не померещилось ли. Что-то, напоминающее человека, мелькнуло размытым пятном с другой стороны дома, в направлении леса, и опять растворилось в темноте. Налетевший из ниоткуда порыв ветра встряхнул верхушки деревьев, заставил задрожать листву. «Черный человек, деточка!» — сорвалось с пробудившихся деревьев и мягко коснулось Римминого слуха.

— Римка, ты что, привидение увидела?!

Бодрый голос Светки вернул Римму в реальность.

Она поспешила натянуть на лицо беспечную улыбку.

— Ага. Вон там, у забора, прячется. — И указала рукой в сторону забора знахарки. Хорошо, что было темно и никто не заметил, как предательски трясутся пальцы.

Шутку восприняли нормально, немного посмеялись, а висевшая на Юркиной руке Оксана даже подыграла:

— Привидение под забором — мелочь! Я вот раз видела, как бабка Прасковья из дымохода на метле вылетала!

Новый взрыв хохота. А Римме хотелось поскорее убраться от этого места подальше. Луна и звезды отражались на ровной, спокойной глади воды. Она была такая же черная, как и нависающее над ней ночное небо. От берега к невидимым островам убегала лунная дорожка, и было в ней что-то символическое, словно именно по ней через несколько часов отправится Юрка в свою новую жизнь, уйдет на два года. И, возможно, по ней же вернется, вот к этому самому берегу, где его будут дожидаться те, кто сейчас провожал.

Костер тихо потрескивал, оранжево-желтое пламя выхватывало из темноты играющего на гитаре Толика, подпевающих ему Саньку и Артема, одноклассников Юрки, и прильнувших с двух сторон к призывнику девчонок. Оксана переместилась поближе к гитаре, и теперь Юрка задумчиво сидел между Риммой и Светланой.

— А не искупаться ли нам? — предложил вдруг Саня и попытался встать.

Оксана удержала своего кавалера на месте, негромко шикнув на него:

— Делать больше нечего? В начале мая!

Не стесненный женским полом, Денис сорвался с места и помчался к реке. Он увязался за старшим братом, твердо решив выдержать всю процедуру проводов до конца. От берега раздалось хлюпанье и сразу за ним — бодрый мальчишеский голос:

— Да в нее только в водолазном костюме!

— Нам еще ладно, а тебе он зачем? — встретила вернувшегося Дениса Светка. — Ты же у нас Ихтиандр!

— Сама ты — Царевна-лягушка… — надул тот щеки, впрочем, без особой обиды в глазах, и подсел к Римме.

Толик стал перебирать струны, затянул с душой, с чувством. Саня и Артем на этот раз не подпевали, все слушали молча, разглядывая трепыхающееся пламя, вылетающие из него искорки и огоньки, словно в тех отражался весь смысл произносимых Толи-ком слов, которые каждый понимал по-своему.

Римма обняла Дениса за плечи. Он прижался к ней, притихший и замерший, как щенок, спрятавшийся в тепло матери. Она, скорее всего, не могла бы точно сказать, о чем именно сейчас думает. О Юрке, которого провожали служить? О том, что через месяц она закончит школу и нужно будет определяться в жизни? Вряд ли. Хотя мысли эти и проскальзывали, но как-то уж очень быстро и где-то вдалеке. Она думала о Викторе, о том, что так за все это время и не позвонила ему, не решилась. О поездке в Москву нечего было и мечтать — после случившегося не отпустила бы мама, потому как сразу бы догадалась, зачем она туда собралась. Наверное, именно от этого было ей сейчас невероятно грустно. Так, как еще никогда не было. Нет, один раз все же было — когда прошлым летом, у подножия Эльбруса, они прощались с Виктором. Но тогда не случилось еще того, что случилось. Тогда была надежда на скорую встречу… а она так и не состоялась.

Охнула сова. Толик с боя опять перешел на перебор:

С последними словами к Римме вдруг пришло осознание, что все не так и плохо. Вот поедет она в Москву поступать в театралку, и тогда уже наверняка они встретятся. Но только какой будет эта встреча? Вполне возможно, что за год Виктор совсем о ней забыл. Она поспешила отогнать подобные мысли.

Теперь и костер, и вся их компания вокруг него казались такими близкими, чуть ли не родными. И не удивительно, что под впечатлением нахлынувших на нее тихой радости и умиротворения Римма не сразу отреагировала на предложение Юрки.

— Пошли пройдемся у реки, — шепнул он ей на ухо.

Она рассеянно кивнула.

— Куда это вы? — поинтересовалась Оксана, не отрывая головы от Саниного плеча.

— Да пусть погуляют. — Светка приняла заботу о младшем поколении на себя.

— Пусть, пусть пройдутся, — поддержал Артем, вновь гремя посудой. — И веточек сухих для нашего кострища не мешало бы…

Римма с Юркой спустились к берегу. Березы и ивы росли у самой воды, нижними ветвями почти касаясь се. В небольшой заводи неподвижно застыл бледный круг — отражение округлившейся луны. Возмущенно квакнув, ушла под воду потревоженная лягушка.

— Ты будешь меня ждать?

Она не ожидала такого вопроса, его просто не должно было быть, потому что повода к нему она Юрке не давала. Но он, видимо, истолковал ее молчание по-своему. Придвинулся совсем близко. И вдруг… быстро, порывисто поцеловал в губы. Она продолжала стоять, совершенно не зная, как реагировать. Обижать Юрку в такой день не хотелось. Но и давать ему ложную надежду, обещать то, чего она не будет, да и не может сделать, было бы просто жестоко. Совсем другой человек владел ее сердцем, всеми ее мыслями и стремлениями. Но Юрка этого, конечно, не мог знать. И он поцеловал ее снова, но на этот раз не сразу оторвал губы, а задержал их, неумело пытаясь поцеловать так, как следует, по-настоящему. Было в этом что-то смешное. Но одновременно возникла к Юрке и жалость, и уважение к его искреннему чувству, на которое Римма не могла ответить взаимностью. И в следующее мгновение, ощущая неосознанную вину перед ним, она сделала то, чего, наверное, не стоило делать: положила руки ему на плечи и ответила на поцелуй…

Юрка не останавливался. Слезы сами, помимо ее воли, почему-то начали подкатывать к глазам. Она не знала и уж тем более не хотела сейчас разбираться в причине их появления.

— Нас могут увидеть, — единственное, что нашлась она сказать.

Но ни увидеть, ни услышать их не могли. Они отошли на добрую сотню метров, и огонь костра слабо пробивался сквозь чернеющие силуэты деревьев. Пальцы Юрки отыскали пуговицу ее джинсов, расстегнули, рванули вниз молнию. И вот туг Римма словно очнулась.

— Не надо!

Он остановился, с немым вопросом смотрел прямо в глаза, пытался справиться с дыханием.

— Я не могу… — Как она еще могла объяснить? Юрка продолжал стоять перед ней совершенно опустошенный. Римма больше не могла выносить его потухший, точно обреченный взгляд, взгляд человека, у которого внезапно отняли что-то очень важное в его жизни, то, чем он давно и трепетно дорожил. Возможно, столько, сколько помнил себя. — Не обижайся… — Она сделала полшага к нему, опять положила руки на плечи. — Но я действительно не могу. Это было бы нечестно.

 

2

В начале августа произошли два события, которые самым безжалостным образом разрушили Риммины планы: она не прошла по конкурсу в театральное училище имени Щепкина и не дозвонилась до Виктора. Трудно сказать, какое именно из этих событий повлияло на ее состояние в большей степени.

В какой-то умной книге Римма однажды прочитала, что «нет хуже разочарования, чем резкая и внезапная перемена». Именно в таком душевном состоянии она теперь и пребывала. Когда она уезжала в Москву, ей и в голову не могло прийти, что все так может обернуться. Не попадет, к примеру, в театралку, так хоть созвонится с Виктором, встретится. Он, кстати, обещал и с поступлением помочь, да и вообще надежды и расчеты были самые радужные и оптимистичные. А вышло все, по всем пунктам, совершенно не так. Римма чувствовала себя пушкинской бабкой, сидящей у разбитого корыта.

Началось все со звонка. Она, как только приехала, позвонила по оставленному Виктором номеру, но ей ответили, что таковой здесь уже не проживает, а куда переехал — неизвестно. Это было первое разочарование, первый удар, и, возможно, это обстоятельство сыграло не последнюю роль в том, что она где-то недотянула, в чем-то оплошала перед экзаменационной комиссией. А в итоге: рухнувшие мечты на встречу с любимым и полное фиаско в театральном.

Римма была совершенно опустошена. В состоянии, далеком от реального восприятия окружающего, она вышла из учебного корпуса училища, где узнала решение комиссии, и отправилась к Светлане. Больше идти ей было не к кому.

Подруга перебралась в Москву сразу после выпускного вечера и, надо заметить, устроилась довольно прилично. Тетка, двадцать лет назад уехавшая в Москву и удачно вышедшая замуж, перебралась в Чертаново, а племяннице оставила во временное пользование комнату в коммуналке. Так что с жилищным вопросом проблем не возникло. А поскольку на поступление в вуз не претендовала, то место официантки в кафе ее вполне устроило. Кафе было рядом с Рижским вокзалом и называлось «Шашлычная».

Римма вошла в кафе в первой половине дня. Посетителей почти не было: два типа пили в уголке пиво и негромко разговаривали, пожилой, прилично одетый мужчина ел фирменное блюдо.

Чернявый парень, стоявший за стойкой, расплылся в приветственной улыбке:

— Какой гость! Риммочка, давно тебя не было!

— Здравствуй, Назим. — Она слабо улыбнулась в ответ, подошла к стойке. — Некогда было. Экзамены, сам понимаешь.

Парень приподнял обе руки, мол, дело серьезное, как не понять. Живо поинтересовался:

— И как, успешно? — Римма отрицательно качнула головой, и он участливо заметил: — То-то я смотрю, грустная ты сегодня…

Светка уже выглядывала из подсобного помещения.

— Ну, докладывай! — НО, посмотрев на Римму, вытянула вперед руку: — Нет, не надо. И так все ясно. Не взяли?

— Не прошла, — вздохнула Римма и повторила: — Не про-шла.

— Вот гады! — искренне возмутилась Светлана. — Нет, ты скажи, Назим, как можно было ее в театральный не взять?!

Назим в согласном недоумении поджал губы, выкатил глаза.

— Такую красивую девушку в актрисы не брать?! — сказал нараспев, прицокнув языком, но видно, что без издевки. — Пускай за меня замуж идет, я возьму. — Улыбнулся, вновь показывая ровный ряд белых зубов.

— Да ну тебя! — отмахнулась от него Светка, откинула крышку стойки. — Заходи, Римка. — И, уже обращаясь к Назиму, бросила: — Ты у нас, конечно, красавчик, но мы ей другого жениха найдем.

Парень хмыкнул, ничего не сказал. За все время, пока Римма жила в Москве (разумеется, у лучшей подруги), готовилась и сдавала экзамены, она три или четыре раза заходила к Светлане на работу, и с Назимом у них как-то сразу сложились приятельские отношения. Он не был заносчив, интересовался ее увлечениями и будущей профессией, не пытался приставать, так, легкий флирт и дружеские шутки, но это не в счет. Для молодого приезжего азербайджанца он вел себя, по мнению Риммы, воспитанно, по поводу кавказцев она уже имела некоторый опыт, так что сравнение сделать было нетрудно.

— И что теперь будем с тобой делать? — со значением проговорила Светка, усаживаясь у ящиков с напитками на стульчик и пододвигая подруге другой. Она раскурила сигарету, выпустила в потолок струю дыма. — Я так понимаю, домой тебе возвращаться неохота. И родители жизни не дадут, и делать там нечего. А еще соседи начнут обсуждать: не поступила Кравцова, провалилась, тоже мне актриса выискалась. Что, не так?

— Так, — Римма согласно кивнула.

Светка продолжала рассуждать о мелочности натур их дорогих земляков, а она тем временем осматривалась. В этой отгороженной части кафе, которая служила и складом, и кухней одновременно, было в общем-то просторно. Имелась даже маленькая комнатка, назначения которой Римма не знала. Если бы еще убрать ящики с пивом и колой, то свободно поместился бы еще один, даже два огромных холодильника. Но она, конечно, вслух свои соображения не высказала.

— Ты вообще-то меня слушаешь? — вдруг спросила Светлана, оставив тему о примитивности конаковских парней незаконченной.

— Конечно! — быстро уверила ее Римма и для убедительности высказалась: — Не нужно, Свет, всех людей под одну гребенку. Везде есть и хорошие, и плохие.

Светка выпустила очередную струю дыма.

— Согласна: в семье не без урода. Вот только в какой семье?

— Может, хватит о всякой ерунде? — Римма распустила собранные в хвост волосы, они золотистой волной рассыпались по плечам и спине. — Мне сейчас не до этого, честно. — Она прислонила затылок к стене, прикрыла веки, но вытянутые к коленям руки оставались напряжены.

— У меня вот какое предложение, — начала Светка, уже совершенно уверенная, что подруга ее слушает, и кратко изложила свой план: — Ты остаешься в Москве, естественно, живешь у меня, поступаешь на работу в нашу «Шашлычную», параллельно готовишься к экзаменам и на следующий год повторяешь свой подвиг. Ну как, здорово я придумала?

— Здорово, — без особого энтузиазма отозвалась Римма, но глаза все же открыла. — А что я скажу родителям?

— Так и скажешь, как есть, — тотчас нашлась Светлана и бодро, четко продекламировала: — Лучше горькая правда, чем сладкая ложь! — Затем уже обычным тоном: — А в твоей правде и горького-то совсем ничего. Самая маленькая капелька.

— Но к экзаменам можно готовиться и дома, — попробовала возразить Римма.

— А зарабатывать трудовую копейку честным пролетарским путем?

— Ее можно зарабатывать и у нас.

Подруга начинала колебаться, Светка это заметила, поднажала:

— Но у нас ты вряд ли встретишься со своим москвичом.

Последний аргумент подействовал. Римма оторвалась от стены, придвинулась к подруге. Глаза, лицо начали оживать.

— Допустим… допустим, я останусь. Но надеяться на случайную встречу, мне кажется, просто глупо. А у меня ни телефона, ни адреса. Ни-че-го…

— Так ведь не в джунглях живем!

— Москва… — Римма повертела головой, словно сквозь стены кафе можно было разглядеть город, — это и есть джунгли.

— Но зато какие! — Светка закатила глаза. — Оставайся, Римм. Вместе веселее будет. А не отыщется твой, мы тебе другого найдем, еще лучше.

Римма хотела сказать, что другого такого уже не будет, но промолчала. Вместо этого решила испробовать еще один аргумент «против». Так, для самоочищения совести.

— А с чего ты взяла, что меня к вам так запросто возьмут?

Светлана уже поняла, что подругу она убедила. Достала новую сигарету.

— Алек сам вчера говорил, что второго официанта брать надо. Днем еще куда ни шло, а вечером я физически не успеваю всех обслуживать. — Она помолчала и для вескости добавила: — А ты не со стороны. Я за тебя поручиться могу, и Назим тебя знает. — Потом, окинув Римму оценивающим взглядом, как будто видела ее впервые, закончила: — Да Алек и сам другую не возьмет, когда тебя увидит.

Алекум Артурович Гусейнов, для своих просто Алек, перебрался в Москву пять лет назад и за это время успел довольно прочно обосноваться в столице, перевезти семью — жену, двух дочерей и младшего брата — и обрасти нужными знакомствами. На родине, в Азербайджане, оставались еще престарелые родители и старшая сестра, так и не вышедшая замуж, но они наотрез отказались переезжать, мотивируя свое решение возрастом и могилами предков. Алекум же на могилы и красоты родного Каспия наплевал и ринулся, подобно многим своим землякам, искать лучшей жизни. Москва вполне подходила для осуществления его замыслов, и Алекум Гусейнов ни разу не пожалел, что выбрал именно этот большой и красивый город, в котором деньги лежали буквально под ногами, нужно было лишь не полениться нагнуться и поднять их. Местные же, по его выводам, отличались удивительной ленью и тупоголовостью, что создавало для его деятельной натуры исключительно благоприятные условия.

На первых порах помогли, конечно же, земляки, укрепившиеся в Москве раньше: ссудили беспроцентно деньгами, познакомили с нужными людьми, дали защиту. Алекум дураком никогда не был и быстро набирал в своем пока еще маленьком бизнесе обороты, креп. Когда расплатился с долгом, чем заслужил доверие и уважение в своих кругах, вызвал в столицу брата, помогать в работе. А еще через полгода смогли приехать жена и дети. Условия для них Алекум подготовил основательно: снял приличную трехкомнатную квартиру рядом с метро, дочек определил в школу.

Начинал он с поставок фруктов и овощей и на спекуляции ими скопил достаточную сумму для расширения своего дела. Небольшое кафе, которое можно использовать и в качестве офиса, было его давней мечтой, и через два с половиной года он его заимел. Место прибыльное — Рижский вокзал, а с местными властями он ладил, так как целенаправленно прикармливал их, облюбовав эту точку уже давно.

Кафе стало приносить неплохой доход. Алекум радовался, а вместе с ним и его младший брат Роман — первый помощник в бизнесе. Разница в возрасте у них была в семь лет: Роману исполнилось двадцать пять, Алекуму соответственно — тридцать два. И теперь уже они, в меру своих возможностей, стали помогать неудержимым потоком хлынувшим в Москву землякам. Так в «Шашлычной» Алекума Гусейнова появился Назим, за которого попросил один из знакомых, дядя парня.

На должность официантки взяли русскую девчонку, которую можно было эксплуатировать по полной программе. Оно и понятно: никакая землячка на такую работу не согласилась бы. За два с лишним года молоденькие дурочки неоднократно менялись. Света Губина была четвертой. Вот с ней дело обстояло совсем иначе.

На работу ее принимал Роман. И сразу же был очарован молодостью, красотой и непосредственностью этой не по годам развитой девушки. Она и вырядилась тогда так, чтобы в рабочем месте ей трудно было отказать: надела брюки в обтяжку и с глубоким вырезом майку, под которую уже не надела ничего. Роман, разговаривая с ней, то и дело переводил загоревшиеся глаза с точеных, длинных ножек на оттопыривающуюся материю желтой маечки, под которой просвечивали налитые упругие груди с соблазнительными темными ободками вокруг рвущихся наружу сосков.

Светлана была принята, быстро подружилась со всеми и с первого дня сумела поставить себя так, что ни братья Гусейновы, ни Назим не повышали на нее голоса, обходились почти ласково и не позволяли себе в известном смысле лишнего. Светка стала общей любимицей, но предусмотрительно не злоупотребляла этим. На качество ее работы они пожаловаться не могли.

Роман обхаживал ее больше недели: старался быть галантным, иногда подвозил домой и не пытался затащить в постель. Такое с ним случилось впервые. А через десять дней он понял, что самым натуральным образом влюбился. После работы Светлана была приглашена в ресторан на поздний ужин, а затем они взасос целовались в машине у ее подъезда. В тот раз она не пригласила его к себе (сам Роман жил пока с семьей брата), но позволила откровенно себя потискать и оставила бедного парня в совершенно ошалевшем состоянии. После ее ухода он еще долго сидел в автомобиле, приходя в себя.

Прошло еще несколько томительных для Романа дней, прежде чем они сблизились окончательно. Алекум на четыре дня повез семью в Питер, отдохнуть и посмотреть достопримечательности, так как за все пять лет ни разу этот славный город не посетил. Роман тут же воспользовался ситуацией.

Светлана от приглашения не отказалась, и они устроили небольшой ужин при свечах. По такому случаю она надела легкое короткое платьице. И всякий раз, выставляя на журнальный столик очередную тарелку с закуской, намеренно выпячивала перед изнывавшим от нетерпения ухажером свой круглый, аппетитный задок. Это сработало. Роман больше не мог сдерживаться, повалил ее на диван и взял, не снимая платья, варварски разорвав новенькие ажурные трусики. Светлана для порядка слабо посопротивлялась, хотя и сама уже давно хотела этого стройного смуглого парня. Но тактика есть тактика. Они занимались любовью всю ночь, а утром Роман позвонил Назиму и сказал, что сегодня тот может не выходить на работу — они закрыты. Весь день и следующую ночь они со Светланой провели в постели, прерываясь только чтобы перекусить или принять душ. Но даже в тот забирались вместе и продолжали изматывать себя. Закончилось все тем, что и на другой день «Шашлычная» не открылась. С этого дня Светлане заработалось еще легче, ее всегда могли пораньше отпустить домой. Впрочем, домой она сильно и не рвалась, предпочитая проводить вечера в обществе Романа. А еще через неделю в Москву приехала Римма, и Светка поселила подругу у себя…

Алекум выслушал ее просьбу с деловым вниманием. К подбору кадров он относился серьезно, справедливо полагая, что от рабочего коллектива на девяносто процентов зависит успех любого дела. Роман, познакомившийся с Риммой раньше, еще как только она поселилась у Светланы, одобрительно закивал:

— Хорошая девушка. И Света ее хорошо знает…

— С детского сада, — вставила та.

— Да я что, против?! — Алекум вскинул на них густые черные брови. — Брать, конечно, лучше своих. Но посмотреть-то мне на нее все равно надо.

— Без проблем! Я сейчас. — И Светка пулей метнулась в помещение кафе, где у стойки, дожидаясь ответа, болтала с Назимом Римма. — Идем! — Откинула крышку стойки, приглашая ее за собой, и шепнула: — Ты не бойся, Алек тебя не покусает. Он вообще-то классный, а строгость, сама понимаешь, она для порядка нужна.

Римма молча согласно кивнула.

— Ни пуха! — услышала она напутственное пожелание Назима.

Светка пропустила ее вперед, затворила за ними дверь.

Алек, невысокий, с начинающим обозначаться животиком, вызвал у Риммы смешанные чувства — любопытства и недоверия. Черные пронзительные глаза смотрели из-под нависающих бровей цепко и в то же время беззлобно — изучали ее. Тонкий рот был плотно сжат, но в уголках его играла едва уловимая усмешка. Крупный нос казался совершенно неуместным на вытянутом, ничего не выражающем лице, но стоило посмотреть в глаза, в которых таилась то ли насмешка, то ли глубокая мысль, и он как-то сразу переставал обращать на себя внимание.

— В одном классе учились? — Алекум кивнул в сторону стоявшей у двери Светланы.

— Да, в одном. — Римма вдруг обнаружила, что не знает, куда деть руки. Вот так, в упор, как товар, ее рассматривали впервые.

— Не поступила, значит?

— По конкурсу не прошла.

— А такой вот работы не боишься? — Алек по-хозяйски обвел рукой заставленное тарой помещение с разделочным столом и холодильником. — Справишься?

— Она же справляется, — глазами указала Римма на подругу.

— Ладно, послезавтра можешь выходить. Света тебе все покажет и объяснит. Сколько будешь получать, ты уже знаешь. Устраивает?

Римма почувствовала огромное облегчение: своеобразное собеседование закончено и нет больше неопределенности, во всяком случае, на ближайшее время.

 

3

Родители восприняли сообщение, что она остается в Москве и уже нашла работу, с полным непониманием. Римма звонила по телефону (Светлана посоветовала домой не ездить, обойтись без риска быть насильно оставленной или уговоренной изменить свое решение) и не могла видеть, как всплакнула мама, а отец посинел от негодования. Она поставила их перед свершившимся фактом, и они ничего не могли поделать. Светка, как всегда, оказалась права.

Геннадий Аркадьевич, правда, пригрозил приехать в Москву и на правах родителя увезти неразумное дитя домой. Но Римма заявила, что закатит грандиозную истерику и ни в какое Конаково не вернется. В ближайшее время. Такого от нее не ожидали, и оба родителя, поворчав и поохав, вынуждены были смириться.

Рабочие будни полетели стремительно, хотя и однообразно. Они со Светланой разработали собственный график: вечерами, когда был наплыв посетителей, работали вместе, а первую половину дня менялись по неделям. Выходило, что неделю одна работает полный день, а другая только после обеда. Алекум не возражал, главное, чтобы в кафе не возникало проблем…

Как-то во второй половине августа Светлана ворвалась в кафе с возбужденно горящими глазами, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

— В городе такое начинает твориться… такое! — выпалила она, наливая себе стакан минералки и переводя дыхание. — Народ, так сказать, пришел в движение. — Она в несколько глотков осушила стакан до дна.

Римма пожала плечами: народ на то и народ, чтобы периодически митинговать, проводить демонстрации по поводу и без повода, пошуметь, пожаловаться на жизнь.

На следующий день, с утра (в кафе заступила Светлана), она поехала на Пушкинскую площадь — позвонить с почтамта родителям и полакомиться мороженым. Покончив с первым делом, она отказалась от мысли зайти в открывшийся недавно «Макдоналде» — выстаивать очередь не было никакого желания — и по подземному переходу перешла к кинотеатру, решив ограничиться обычным пломбиром в компании великого русского поэта. У знаменитого памятника собралась небольшая толпа, в основном пенсионеры. Один, с аккуратно зачесанными назад длинными седыми волосами и в вылинявшей рубашке, взобрался на ступеньки и громко, горячо говорил. Остальные его слушали, иногда вставляя свои реплики и согласно гудя. Римма присела на скамеечку напротив, откусила мороженого, невольно прислушалась. Если это то народное «движение», о котором сообщила Светка, интересно узнать, чем оно вызвано.

Спустя пять минут она уже поняла, что для волнения у подруги имелись все основания.

Две милицейские машины, на каких обычно возят задержанных — с зарешеченными окошками в задней дверце сплошного металлического кузова, — въехали прямо на площадь. Выскочившие из них парни, все в форме и при резиновых дубинках, бросились к митингующим с поразительной быстротой, как будто вырвались из собственного изолятора, в котором они просидели последние дней десять. Пенсионеры, среди которых оказалась и молодая пара, очевидно, просто зеваки, не успели и охнуть, не то что разбежаться или выразить свой протест. Самым бесцеремонным образом их хватали, заламывали назад руки и вталкивали в машины. К тем, кто хоть как-то сопротивлялся, не задумываясь применяли дубинки, и обмякшее тело летело в черную пасть кузова вслед за другими… Кое-кому все же удалось вырваться. Счастливчики разбегались в разные стороны. Среди всей этой свалки Римма заметила знакомую седую голову. Но теперь волосы были взъерошены и превратились в безобразный спутавшийся клубок — последнее, что она увидела. Проснулся и инстинкт самосохранения, и она, так и не доев пломбир и бросив его в ближайший к скамейке мусорный бак, юркнула обратно в подземный переход…

Светка выслушала ее рассказ, с мрачным видом поедая пирожок.

— Я же говорила: что-то намечается! — сказала она, проглотив последний кусок и вытирая руки о полотенце. Потом уже более веско: — И это еще не все! Точно грянет буря, вспомнишь, Римка, мои слова.

— Может, пока домой перебраться? — предложила Римма. — На время пока все не уляжется.

Подруга неопределенно пожала плечами.

В кухню-склад, где они разговаривали, вошли Алекум и Роман, оба взволнованные, бледные.

— Будем закрываться. — Алекум тяжело опустился на стул. — Посетители в ближайшие дни вряд ли будут.

— Или все тут разнесут, — добавил Роман.

Утром в Москву вошли танки… Воздух был пропитан тревогой и томительным ожиданием. А когда прогремели первые выстрелы, к ним примешались запахи крови и гари. И машинного масла. Дорогу танкам преградили баррикады, выросшие буквально за одну ночь. Появились первые жертвы этого не всем еще понятного противостояния.

Подруги все это время сидели у себя в коммуналке в Люблино. О последних новостях узнавали от Романа, звонившего чуть ли не через каждый час.

Неопределенность, возбуждение, тревога — так определяла Римма состояние, в котором они со Светкой находились в те дни.

Сообщали, что кучка главным образом высших военных чинов ввела в столицу войска с целью свержения нынешней власти. Президент находился под домашним арестом в Форосе, в Крыму, где до этого проводил отпуск.

В те бурные дни говорили всякое, Римма и Света так и не разобрались. А на баррикадах, собирая вокруг себя людей и организуя отпор, появилась новая фигура, новый кумир и любимец масс.

Путч провалился, так и не достигнув критической точки… Все эти три невообразимо долгих дня, с 19 по 21 августа, Римма ощущала в себе некий подъем, который могла объяснить только одним: она стала свидетельницей грандиозных событий, которые должны в корне изменить жизнь, она прикоснулась к ним рукой, она прочувствовала их глубоко внутри, так как находилась в непосредственной близости к ним, почти участвовала в них. Она стала частичкой истории. Да, именно истории, потому что август 91-го не может не стать в ней очень важной страницей. А значит, она, Римма Кравцова, прикоснулась к самой истории… И еще постоянно не выходил из головы вопрос: где сейчас Виктор, что делает, на чьей он стороне? Римма почему-то не сомневалась, что он сделал правильный выбор. Только бы не пострадал, остался цел. Она все еще не теряла надежды увидеть его. И очень жалела, что в эти кошмарные и вместе с тем великие дни они не были рядом.

 

4

Жизнь вливалась в прежнее русло, но теперь более мощно, размашисто. В Москве как грибы после дождя вырастали всевозможные коммерческие киоски и магазинчики, которые торговали буквально всем, от пиратских видеокассет до арбалетов с оптикой. Столица ускоренными темпами превращалась в один огромный рынок, где все что-то продавали и что-то покупали. А потом опять продавали, чтобы купить что-то еще. Москва плотно обрастала этими самыми киосками, стоявшими длинными рядами на Новом и Старом Арбате, у вокзалов, у станций метро и в подземных переходах — в любом проходном и удобном для торговли месте.

Прибавилось и закусочных заведений. Римма и Светлана продолжали работать в «Шашлычной» Але-кума Гусейнова и на нынешнее положение вещей не жаловались. Кафе процветало, как будто недавняя «революция» вдохнула в него новую жизнь и напустила на него оголодавшую за это время клиентуру. Местные братки, с которыми Алек неизменно поддерживал дружеские отношения, по три раза на день заглядывали отведать шашлычку и промочить горло пивом. Цены Алек поднял, как, впрочем, и все вокруг, но не особо. Возможно, именно благодаря его политике умеренных цен в «Шашлычной» всегда было полно народу, что, само собой, самым положительным образом сказывалось на доходах.

Соответственно, прибавилось работы и подругам. Теперь они уже заступали на смены вместе, а под конец просто валились с ног. Но Алекум, то ли сам, то ли с подачи Романа, прибавил и в зарплате. Ни Светлана, ни Римма обижены не были.

Два раза Римма ездила домой — в сентябре, вскоре после августовских событий, и в начале ноября. Родители уже не донимали ее разговорами о возвращении под родной кров, видимо, поняли, что это пустая трата времени, и принимали все как должное. Их примирение произошло как-то само по себе, без долгих воспитательных бесед, без слез и скандалов. Возможно также, что не последнюю роль в покладистости родителей сыграло и то, что приезжала она в модных обновках, купленных, естественно, на собственные деньги. Единственное, что угнетало отца и маму, так это, что работала она, как выражался Геннадий Аркадьевич, «у нерусских». Хотя этому обстоятельству имелся довольно сильный противовес: работала она до поступления в училище. Временно. А в том, что со второй попытки их дочь поступит, они не сомневались. Подготовится получше — благо, времени еще предостаточно — и поступит. Римма и в самом деле очень серьезно подошла к предстоящим ей летом экзаменам. Светка однажды даже заметила по этому поводу:

— Уходят лучшие годы, а ты растрачиваешь их на учебники. Эх, жаль мне тебя, Римка!

На что Римма ответила:

— Растрачивают их те, кто проводят без пользы. А книги и учеба не могут быть пустым занятием.

— Смотри, как бы не было поздно, состаришься за ними, — беззлобно ухмыльнулась Светлана.

— У меня все еще впереди, — бодро парировала Римма.

— Ну-ну.

На этом закрыли тему и больше к ней не возвращались. Они ни разу не поссорились, что, впрочем, было неудивительно: размолвок между ними не случалось и раньше, еще когда они учились в школе. На роман подруги с Гусейновым-младшим Римма смотрела уже не как на очередную Светкину любовную интрижку. Та в порыве откровенности призналась как-то, что с ней такого еще не случалось и у нее возникли серьезные подозрения, что она самым натуральным образом по уши влюбилась в Романа.

Незаметно подошел Новый год. Москва зажглась праздничными огнями. Римма с удивлением обнаружила, что не испытывает радостного предчувствия этого торжества. Совсем недавно Новый год был ее любимым праздником. Сейчас же она равнодушно смотрела на сверкающие витрины магазинов. Прогуливаясь в свободное время по городу, она думала о Викторе, представляла, что вот сейчас он идет рядом с ней, такой же высокий и красивый и такой же внимательный, ничуть не изменившийся с момента их расставания. Один раз она даже поймала себя на том, что Негромко разговаривает с ним. Если бы она рассказала об этом Светлане, та однозначно решила бы, что ее лучшая подруга потихоньку сходит с ума.

«Так больше нельзя. Надо что-то делать. Как-то отыскать его», — размышляла Римма й отчаянии.

Но что она могла сделать?

31 декабря вечером они закрылись пораньше — Алекум решил устроить на «фирме» скромный банкет для своих. Назим помог девчонкам накрыть стол. Закусок и салатов хватило бы на роту проголодавшихся солдат. В центре гордо высился гигантский ананас с торчащими кверху зелеными перышками, на которые Светка нацепила дождик.

— Вместо елки! — прокомментировала она свои действия.

Тут как раз ввалился Роман. На норковой шапке и плечах дубленки снег, в руках пушистая елочка, глаза светились торжеством.

— Вот! — Он поставил елочку на разделочный стол, укрепил в деревянной лапе, волшебным образом выуженной из-под этого же стола. Расплылся в своей белозубой улыбке. — Теперь все по-настоящему. Света, наряди ее.

— Чем? — то ли удивилась, то ли растерялась та.

Роман молча, как фокусник, достал, опять же из-под стола, запечатанную коробку.

— Вот теперь все как у людей, — заметил Назим.

— Рома, ты просто чудо! — умилилась празднично сверкающей елочке Светка и чмокнула своего кавалера в щеку.

Вошел Алек. С серьезным видом поставил у стены картонный ящик с выглядывавшими из него опечатанными фольгой горлышками бутылок.

Спустя час, когда под праздничные тосты опорожнили две бутылки шампанского и одну коньяку (его пили исключительно мужчины), Светлана подмигнула Римме:

— Пошли покурим в зал, а то здесь скоро дышать будет нечем.

— Так я же… — начала было Римма.

— За компанию.

Они вышли, оставив мужчин наедине с новой бутылкой. Светка присела за ближайший столик, раскурила сигарету.

— Ты ничего не заметила? — спросила, выпуская в потолок струю дыма.

Римма, конечно, заметила: Алек был особенно внимателен к ней, ухаживая за столом, подкладывал в ее тарелку нарезки и салаты и как-то уж очень близко сидел, можно сказать, прижимался, то и дело заглядывал в глаза. Вроде и не был пьян. А в глазах его сверкали похотливые огоньки. Она была уверена, что именно похотливые. Такие не спутаешь.

— Алек как-то странно ведет себя, — ответил она, немного подумав, стоит ли высказываться об этом. Светка могла ее высмеять. Но та заявила с полной серьезностью:

— Не слепая. Вижу. Думала, что до тебя не дойдет.

Римма посмотрела на нее широко открытыми глазами. Подруга явно чего-то недоговаривала. И явно позвала ее не просто «посидеть за компанию».

— А что до меня должно дойти? — спросила она в свою очередь.

— Хочет он тебя, — Светлана сказала это таким будничным тоном, как будто разговор шел о шпильках и булавках. — Он давно на тебя глаз положил, но все как-то случай не представлялся позаигрывать. Да к тому же он немного застенчивый с женщинами. Даже смешно! Азербайджанец, джигит — и скромняшка.

— Джигиты у грузинов, — вставила Римма.

Светка пропустила ее реплику мимо ушей.

— Вот я и говорю, — излагала, как будто ее и не прерывали, — хочет наш дорогой Алек завести молоденькую симпатичную любовницу. Давно хочет. Я женщина несвободная. А ты — наилучшая кандидатура. Хотя решать, конечно, тебе.

— Свет, ты это все серьезно? — Римма все еще не верила своим ушам.

— Вполне. Вот посуди сама, Римка, какая тебе от этого будет выгода. — И Светлана принялась загибать пальцы. — Деньжат станет подбрасывать. Никакая левая сволочь к тебе и близко не подойдет. А сколько их тут таких шляется, ты сама знаешь. Серьезного тебе с ним, конечно, ничего не светит — Алек семью не оставит. Но тебе же и лучше. А жить будешь, как в шоколаде.

— Но он же старый уже! — сказала Римма первое, что пришло в голову.

— Возраст для мужчины не главное! — со знанием дела заявила Светка.

— А что?

— Дед в пальто! Какая Же ты непонятливая! — Светка раздавила окурок в пепельнице. — Тебе что, десять лет?

— Не десять. А вот ты рассуждаешь, как прожженная… — Римма запнулась.

— Ну договаривай, договаривай!

Впервые за много лет дружбы они оказались на грани ссоры. И обе это отчетливо поняли: по выражениям лиц друг друга, по глазам, по интонациям голоса.

…В девять Алекум засобирался домой — за другим праздничным столом ждала семья. Роман намеревался отправиться со Светланой и Риммой к ним, встретить Новый год и продолжить застолье. Назим вызвался сам закрыть кафе, и они, прихватив кое-что из остававшейся закуски, отправились в Люблино. Первое и второе января Алекум объявил выходными, и завтра с утра Римма собиралась съездить домой, поздравить родителей.

На улице шел снег. Падал мягкими, пушистыми, как шерсть котенка, хлопьями. Задернутая снежной рябью луна, казалось, спряталась, чтобы тоже отпраздновать приход еще одного года. Прохожие, с пакетами, коробками и сумками, торопились к метро или остановкам наземного транспорта. Приближался 1992 год. До него оставалось чуть более двух часов.

На Рождество Светка получила от Романа золотую цепочку (первый — золотое колечко с рубином в виде сердечка — Роман вручил ей за пять минут до Нового года). Она радовалась, как ребенок, и даже не старалась этого скрыть. Тут же надела на шею и расцеловала своего щедрого кавалера. Алекум отозвал Римму в сторону и протянул маленькую коробочку. Она ощутила, как что-то неприятно кольнуло внутри. Руки вдруг задрожали, когда она взяла ее, не решаясь открыть. Алек стоял рядом, молчал.

— Открой, — сказал, видя ее замешательство. — Нс укусит.

Римма открыла. На бархатной подушечке лежали золотые сережки, очень симпатичные, в виде изогнутой веточки с листьями. Сережки она носила, но ее были самые обычные: тонкое колечко из дешевого золота — подарок родителей к окончанию школы. Римма с трудом удержала готовое вырваться наружу «ах». Но Алекум, видно, заметил, как вспыхнули ее глаза.

— К Рождеству, — объяснил он свой неординарный поступок. — Носи на здоровье.

— Алек, извини, но я не могу принять такой дорогой подарок.

— Это просто подарок к празднику, он тебя ни к чему не обязывает. Возьми.

— Но…

— Они очень тебе пойдут, — он не дал ей договорить. — А мне будет приятно смотреть на тебя в них. — И, уже видя сомнение на ее лице, добавил: — Красивая девушка должна достойно выглядеть.

Римма опять хотела возразить. Ну не могла она взять, вот так запросто, дорогой подарок! А то, что Алек говорил про бескорыстность своих побуждений, пусть оставит для малолетних простушек. Светлана все ей выложила прямым текстом. Нет, надо вернуть эти чертовы серьги, зачем давать лишний повод. Но сделать это так, чтобы не обидеть Алека, ей еще с ним работать… Она продолжала держать коробочку на раскрытой ладони. И уже подняла глаза, чтобы еще раз вежливо отказаться, но Алекум не дал ей собраться с мыслями, не дал даже открыть рта. Он просто взял и закрыл ее ладонь, задержал на какое-то мгновение свою руку, накрыв ее пальцы и продолжая смотреть прямо в глаза. Римме показалось, что она рассмотрела в его зрачках прыгающие глубоко внутри огоньки, но не была уверена. Алек развернулся и вышел, вставив последнее слово за собой.

«Вот ты и попалась, рыбка золотая», — нараспев проговорила про себя Римма, в полной растерянности опускаясь на стул. Удивительно, но сделалось даже чуточку смешно. До чего все банально и просто. В воображении тотчас нарисовались довольно неприятные картины… Коробочка уже не согревала — обжигала руку. Захотелось запустить ею почему-то именно в Светку, хотя та была здесь совершенно ни при чем.

«Черный человек, деточка… — всплыл в памяти доверительный голос бабки Прасковьи. — Черный человек…»

Неожиданно она почувствовала себя совершенно разбитой. В довершение возникла головная боль с беспрерывным постукиванием в висках.

— Римка, на тебе лица нет, — раздался рядом голос Светки. — Ты бледная вся. С Алеком что-то было? Да?

«И да, и нет», — хотела сказать Римма, но сказала:

— Просто плохо себя чувствую, голова разболелась.

— Слушай, езжай домой. Я сама управлюсь. — Светлана присела возле нее на корточки, преданно посмотрела в глаза. — Сегодня все равно по случаю Рождества раньше закроемся. Давай, дуй домой.

Римма молча набросила куртку и через минуту стояла на улице. Морозный воздух освежил, притупил головную боль. В висках уже не стучало, а лишь слегка покалывало. Но рассеянность в мыслях осталась. Рука в кармане продолжала нащупывать коробочку с сережками, она его Светке так и не показала. Потом. Все потом. А сейчас быстрее домой, принять горячую ванну. Она прошла метров сто, когда сообразила, что оставила в кафе сумочку с деньгами и проездным на метро. Пришлось возвращаться.

Светка как раз обслуживала нового клиента — выставляла на его столик шашлык, соусницу и нарезанный лаваш.

— Ты чего вернулась? — вскинула она на вошедшую подругу свои большущие глаза. В них еще не погас озорной огонек — видимо, успела поболтать с приятным посетителем.

Римма отметила только, что мужчина был довольно высок и стильно одет: черное кашемировое пальто, дорогой шарф, рядом на стуле черный кожаный портфель.

— Сумку забыла, — ответила она, — а в ней проездной.

— Извините, я сейчас, — с любезной улыбкой обратилась Светлана к клиенту. И уже Римме: — Подожди, я принесу.

Они повернулись вместе. Светка, чтобы отойти, спиной. Мужчина — лицом к Римме.

Она не сразу поймала на себе его взгляд — все еще думала о своем. Но что-то, какое-то шестое чувство, подсказало, что ее разглядывают. Разглядывают в упор, до неприличия, ни капельки не стесняясь. Она отреагировала мгновенно, уже готовясь испепелить наглого клиента одними глазами…

Всего несколько мгновений, которые показались Римме вечностью, они смотрели друг на друга. В одно из этих коротких мгновений ей подумалось, что у нее наступила крайняя стадия нервного расстройства, сопровождающаяся галлюцинациями. Этого не могло быть. Именно сегодня, именно сейчас просто не могло быть.

— Здравствуй, Римма, — первым сказал он, сказал тихо, словно боялся, что она сейчас возьмет и упорхнет, подобно вспугнутой случайно птице.

Она продолжала стоять, не в силах поверить в то, что случилось. Целая лавина чувств, мыслей и бог знает чего еще пронеслась в голове, сделала что-то непонятное, совершенно непостижимое с телом. Оно вдруг перестало слушаться, будто стало существовать само по себе, отдельно от сознания. А сознание точно издевалось над ней: «Этого не может быть… Но разве именно не на это ты и надеялась?»

— Ты… я…

Он уже стоял перед ней. Живой, самый настоящий, не мираж и не плод больного воображения. Он притянул ее к себе и коснулся губами выбившейся на лоб пряди.

— Как же я рад тебя видеть, малыш…

Вернувшаяся с сумочкой Светка только часто заморгала и покачала головой. И конечно, не удержалась от комментария:

— Так не бывает!

 

5

На Старом Арбате, куда Виктор повез ее, царила атмосфера праздника. Лотки с безделушками и сувенирами, разукрашенные киоски, магазинчики и кафетерии, продающие свои творения художники — все удовольствия, только плати. Они с Виктором пробирались в этой галдящей и кричащей праздной толпе, как школьники, взявшись за руки. Смеялись, когда какой-нибудь бойкий торговец пытался продать им очередную безделицу. Виктор все-таки одну купил, не устоял.

— Держи! — Протянул приобретение Римме. — На память о сегодняшнем дне.

Она с интересом разглядывала сувенир-игрушку и не могла сдержать смех. Вырезанные из дерева дед и медведь сидели на бревне-подставке друг напротив друга и по очереди молотили по пню топорами, стоило лишь подергать за рычажки.

— Идем. — Он увлек ее вперед. — Думаю, нам есть о чем поговорить.

Им действительно было что сказать друг другу. В кафе, куда они зашли, Виктор заказал пиццу и кофе. Нужно бы, конечно, отметить их невероятную встречу чем-нибудь покрепче, но он был за рулем. Темносиний «БМВ», на котором они приехали, остался на стоянке недалеко от метро.

Римма рассказала почти все: как не смогла отыскать его по телефону, как не поступила в театральное, как решила остаться в Москве и устроилась работать к подруге. Упомянула, смеясь, и об одиночных блужданиях по Москве, в надежде случайно пересечься с ним. Умолчала только о своей беременности. Он слушал ее внимательно, не перебивая, маленькими глотками отпивая горячий ароматный напиток.

— А что ты делал, когда в августе все это грянуло? — поинтересовалась она, закончив свою историю.

— Был в Норвегии, на соревнованиях. — Виктор улыбнулся, взял ее руку в свою. — Ты не представляешь, малыш, как я рад, что мы встретились. Теперь все будет по-другому, вот увидишь. И очень скоро. Я тебе обещаю.

— Думаю, еще несколько дней я выдержу, — Римма улыбнулась в ответ. — Я научилась ждать.

Он поднес ее пальцы к губам, обогрел их своим дыханием, осторожно, едва касаясь, поцеловал каждый…

Через два дня, как и обещал, Виктор заехал за ней в «Шашлычную» и отвез в Свиблово. Одноподъездная двенадцатиэтажка стояла по улице Радужной. Однокомнатная квартира на десятом этаже сияла чистотой, сладкий, сразу показавшийся ей знакомым аромат витал в воздухе.

— Ты здесь живешь?

Виктор покачал головой, тихо рассмеялся:

— Нет. Я ее снял специально для тебя. Теперь… — он обвел рукой вокруг, — это твои владения.

Такого поворота событий Римма совсем не ожидала.

— Но как же?.. Это же?.. — растерялась она.

Он опустил руки на ее плечи, заглянул в глаза.

— Я обещал тебе помочь с поступлением — и не помог. Так что считай, малыш, я исправляю собственные ошибки. Увольняйся из своей забегаловки и спокойно готовься к экзаменам. Здесь тебе никто мешать не будет. Разве что я. Если ты не против, конечно…

— А на что я буду жить? Нет, работать все равно придется.

— Пусть это будет моей головной болью. Идет?

Он смотрел в ее глаза и ждал ответа. Она, еще не совсем вникнув в суть его слов, согласно кивнула. В конце концов, она ему доверяет. А там… Там будет видно. Главное, что сейчас они вместе и все как нельзя лучше.

Источник показавшегося Римме знакомым запаха стоял на журнальном столике в хрустальной вазе — огромный букет темно-красных роз. Она остановилась посередине комнаты, не в силах оторвать от шикарного букета глаз. Лишь спустя минуту или две рассеянно обежала взглядом помещение, где ей предстояло теперь жить. В углу на крутящейся подставке стоял телевизор, слева от него находилось окно и дверь на балкон, у одной стены — раскладной диван, напротив — журнальный столик в окружении двух небольших кресел, оставшуюся стену занимал шифоньер и узкий книжный шкаф. Ничего лишнего, есть все необходимое для жизни.

…Спустя час, уставшие и счастливые, они лежали на диване. Только сейчас к Римме пришло осознание, насколько она соскучилась по нему, по его телу и его ласкам, насколько сильно хочет его. От Виктора убаюкивающими волнами исходило спокойствие, приятное ощущение защищенности. Она чуть приподнялась на локте, спросила тихо:

— А почему бы тебе тоже не жить здесь?

Он помедлил с ответом, словно она застала его врасплох. Впервые Римма допустила мысль, что, возможно, он женат. И как она раньше не подумала об этом!

— Во-первых, я не хочу тебе мешать готовиться к поступлению, — прервал он ее неприятные размышления. — Во-вторых, у меня настолько суматошная работа, что я и так почти не бываю дома. Вот к тебе и буду приезжать, как домой.

— И все же, может…

— Все наладится. Потерпи. Со временем все наладится.

— И как долго терпеть?

— Тебе сейчас плохо?

— Нет.

— Вот видишь. Мне тоже с тобой хорошо. Лучше выброси дурные мысли из головы и положись на меня.

 

6

Алекум, поставленный Риммой перед фактом, покачал головой, но, видимо, уже был в курсе ее истории, ничего не имел против. Выразил только сожаление, что теряет такого хорошего работника и «своего» человека. Но что поделаешь, решение ее. А если вдруг передумает, он всегда готов взять ее обратно.

Римма вздохнула с облегчением. Думала, что разговор будет долгим и неприятным. Он все-таки имел на нее виды, планы строил, наверное, или что там еще. Но обошлось малой кровью, слава богу. Коробочку, которая жгла руки, она ему, конечно же, вернула, и Алекум сунул ее в карман, не моргнув глазом. С чего она в самом деле взяла, что он такой коварный, дура несчастная?!

И началась совершенно новая жизнь. Три-четыре раза в неделю Виктор навещал ее, в основном вечерами. Иногда оставался до утра. И эти дни становились для Риммы самыми желанными и счастливыми. У нее всегда готов был для него ужин, а он, с аппетитом поедая ее стряпню, не уставал хвалить ее. Потом они устраивались перед телевизором, болтали о всяких пустяках, шутили и до изнеможения занижались любовью. Случалось, что это затягивалось до утра, но, покидая ее постель, он никогда не забывал поцеловать ее и шепнуть что-нибудь ласковое. Как бы ни спешил и как бы ни устал после проведенной с ней ночи.

Она никогда не расспрашивала его о работе, чем он занимается и чем зарабатывает на жизнь. Вопросы эти, конечно, вертелись у нее на языке — оплата ее квартиры и продуктов стоила в Москве немалых денег, — но она не решалась заговорить на эту тему. Отчасти из чувства такта, захочет — расскажет сам, отчасти из опарения показаться излишне любопытной и нарваться на ссору. А вот этого она ни в какой форме не хотела. Вполне достаточно было и того, что она уже о Викторе знала: мастер спорта международного класса по биатлону, часто бывает за границей. Такие, наверное, получают достаточно, чтобы иметь иномарку и позволять себе другие радости жизни.

Появилось и еще кое-что, что вытесняло на задний план подобные мысли, — Римма ощутила в себе большую перемену, непосредственно связанную с тем, что происходило с ней. Теперь она воспринимала себя не просто девчонкой, приехавшей в столицу из провинции и пытающейся в ней прижиться, она с удивлением обнаружила, что начинает чувствовать себя настоящей женщиной, у которой есть СВОЙ мужчина, который о ней заботится и о котором в меру своих скромных возможностей заботится она. Которому она дарит свою любовь и духовно, и телесно. И даже в постели не занимает пассивную позицию, а часто берет инициативу в свои руки, стараясь доставить своему мужчине максимум удовольствия.

Однажды Виктор появился не один. Крепкий светловолосый парень помог ему внести огромную коробку, в которой был сервировочный столик на колесиках.

— Познакомься, — Виктор указал на своего спутника, — это Олег, мой водитель.

— Персональный, — с улыбкой уточнил тот. Ярко-синие глаза смотрели на нее с интересом, оценивающе. Впрочем, длилось это всего несколько мгновений. Он повернулся к Виктору: — Я подожду в машине.

Римма тогда не могла и предположить, что этот довольно-таки приятный парень сыграет в ее жизни далеко не последнюю роль.

Предстоящая неделя в середине апреля обещала быть бесконечно долгой. Виктор сообщил, что Спорткомитет посылает его в командировку в Германию. Она, конечно же, расстроилась, но виду не подала.

Говорят, что разлука проверяет чувства, иногда укрепляет их. «Чушь! — говорила себе Римма, выкладывая только что приготовленные к чаю блинчики на тарелку. — Разлука истязает чувства, измывается над ними самым бесчеловечным образом. Чувства можно подвергнуть испытанию и без нее. В жизни случается достаточно ситуаций для подобных опытов…»

Она только начала развивать свою мысль, когда в дверь позвонили. Светка?! Вроде не договаривались. Она пошла открывать.

На пороге, с улыбкой на тонких губах, стояла молодая женщина лет двадцати восьми. Зеленоглазая, черноволосая, с тонкими, Римма сказала бы, аристократическими чертами лица. Короткая кожаная куртка и брюки в обтяжку подчеркивали ее стройную, чуть худощавую фигуру.

— Здравствуйте, — сказала она не особо громко, с легкой хрипотцой.

— Здравствуйте. — Римма лихорадочно соображала, кто бы это мог быть. Хозяйка квартиры? Пришла проверить, что тут и как? Такое предположение казалось самым правдоподобным. — Извините, а вам кого?

— Вы Римма? — осведомилась гостья.

— Да-а, я.

— Я Ольга, близкий друг Виктора. Вы позволите войти?

Внутри неприятно кольнуло, и какое-то смутное, нехорошее предчувствие начало выползать из своего дальнего уголка. Римма медлила, сомневаясь, стоит ли впускать незнакомку, не выяснив прежде причину ее визита.

Из кухни долетел пронзительный свист.

— У вас чайник кипит, — вежливо так указала брюнетка.

Римма вышла из состояния временного оцепенения, оторвалась от двери, бросилась в кухню.

— Так я войду? — услышала она уже из прихожей голос гостьи. Брюнетка прошла на кухню, предварительно заглянув в зал (Римма хоть и занималась своим делом, но это заметила), уселась на ближайший табурет и осмотрелась. — Мило у вас тут, очень даже мило, — сказала, останавливая глаза на хозяйке. — Чаю не предложите?

Римма уловила в ее голосе легкую иронию и решила ответить тем же. А то приходят тут всякие… Хотя к выползающей тревоге уже стало примешиваться обычное женское любопытство.

— Я как раз собиралась. От блинчиков не откажетесь?

— Не откажусь, — гостья улыбнулась, и улыбка ее оказалась приятной и даже располагающей.

— Со сметаной?

— Замечательно.

Брюнетка разглядывала Римму сосредоточенно, словно хотела проникнуть в ее мозг и прочитать все, до единой, ее мысли. Как-то неуютно сделалось Римме от этого пиявочного взгляда, в то время как на лице странной гостьи продолжала играть все та же милая улыбочка.

Пригубляя чай, они некоторое время молчали, будто взвешивали силы друг друга. Римма первой нарушила затянувшееся молчание.

— Так вы — близкий друг Виктора?

— Можно и так сказать. — Брюнетка выдержала паузу. — А можно и иначе.

— Как иначе? — Римма насторожилась, внутри кольнуло еще раз, уже сильнее.

— Жена я его, девочка. Жена! — как обухом, ошарашила гостья, впрочем не повышая голоса, и вдруг предложила: — Давай перейдем на «ты». Терпеть не могу все эти псевдоучтивости и расшаркивания. — Римма, как выброшенная на берег рыба, похватала ртом воздух, а брюнетка добавила: — Мы теперь вроде как родственницы… Хм.

— Хм… — повторила за ней Римма, но без энтузиазма и совершенно сконфуженно и еще потому, что не могла больше ничего выговорить.

Подтвердилось самое плохое, что только она могла себе вообразить. Запрыгали, заметались мысли, затребовали выхода эмоции.

Нет! Этого не может быть! Эта стриженая брюнетка нагло лжет, у нее есть какой-то свой, личный интерес. Ну конечно! Виктор расстался с ней, и она решила любым способом вернуть его.

— Ну вот, первое знакомство состоялось. — Брюнетка отхлебнула из чашки. — Риммочка, девочка, да не переживай ты так! Прямо побелела вся. Не стоит он того, поверь мне.

— Как вы можете, вот так ворваться и… — Римма задохнулась от все-таки вырвавшихся наружу эмоций. — Вы… Вы понимаете…

— Ольга, — не меняя спокойного тона, напомнила гостья. — Мы же договорились перейти на «ты».

— Зачем вы… ты пришла?

К ее изумлению, Ольга достала из своей сумочки Плоскую бутылку коньяка, поставила ее на стол.

— Уж во всяком случае, не устраивать скандал, — сказала, обегая глазами подвесные кухонные шкафчики. — Рюмки в этом доме есть? Хотя бы две?

Чего-чего, а такого Римма никак не ожидала! Что обычно делает жена, изобличив любовницу супруга и сойдясь с ней один на один? Пытается вцепиться в волосы или выцарапать глаза, в лучшем случае покрывает трехэтажным матом, да так, чтоб услыхали соседи и соседи соседей, чтобы все на километр вокруг знали: в такой-то квартире живет стерва, уводящая у порядочных женщин дураков-мужей. Берегитесь, гражданочки! И презирайте ее.

Вялыми, непослушными руками Римма отыскала рюмки. Стены кухни начали вдруг движение по кругу, меняя при этом углы наклона. Она опустошенно опустилась на табурет напротив Ольги, спросила:

— Зачем же тогда?

— Что? А, в гости пожаловала? — вспомнила та, словно разговор шел о сущем пустяке. — Посмотреть на гнездышко, где культурно отдыхает мой дражайший. Но в основном на ту, кто составляет ему в этом компанию. — Она откупорила бутылку и плеснула содержимое в рюмки. — Вот, собственно, и все.

— Ну и как, довольны? — Римма все еще не могла привыкнуть к навязываемой ей товарищеской фамильярности.

— Довольна! — сделала ударение на последнем слоге Ольга. — И чистенько, и хозяйка довольно мила. — Она придвинула Римме наполовину наполненную светло-коричневой жидкостью рюмку, взяла свою. — Ну что, за знакомство?

— А вам… тебе не кажется это несколько странным? — Римма всмотрелась в смеющиеся глаза сидящей напротив молодой женщины. Из светло-зеленых они вдруг сделались темными, как ее коротко подстриженные волосы.

— Нисколько. Мы же современные люди. Я просто хотела убедиться, что у Виктора не какая-то лярва, а приличная девочка, которая не станет пудрить ему мозги… Ты ведь не станешь этого делать? Верно?

— Нет… не стану.

— Что и требовалось доказать! Ну, тогда чин-чин! — И Ольга чокнулась своей рюмкой с Римминой, которую та едва оторвала от стола отяжелевшей рукой.

Коньяк обжег горло, горячей волной покатился к желудку. Римма поморщилась — крепкие напитки она не пила. Сделав внушительный глоток из чашки с недопитым чаем, она поинтересовалась:

— Оля, почему ты так о Викторе отзываешься? — Теперь обращение на «ты» далось легче.

Та осушила рюмку, не изменившись в лице и даже не взглянув на остатки своего чая. Просто выпила, как порцию минералки, и преспокойно ответила:

— Тут я, конечно, с наскоку перегнула палку. Вообще-то он хороший. И добрым бывает, и внимательным… и в постели ничего… — Она выразительно посмотрела Римме в глаза, и та выдержала ее взгляд, не отвела свои. — Ведь правда, ничего?

Римме подумалось, что, возможно, Ольга сама начинает себя заводить, провоцирует скандал, а коньяк пьет для храбрости. Но пресмыкаться перед ней она не собиралась.

— Намного больше! — сказала как могла тверже.

— У-у-у! Ты, Риммочка, я вижу, вошла во вкус. Да и мой муженек тоже. — Гостья разлила по второй. — Давай еще выпьем, и я тебе кое-что расскажу.

Римма выпила, параллельно снимая с собеседницы подозрение в готовящейся провокации. Коньяк опять обжег, но кривилась она уже меньше.

— Я слушаю.

— Так вот, — проговорила Ольга, доставая из сумочки сигареты и протягивая открытую пачку Римме. Та отрицательно покрутила головой, и гостья одобрительно закивала: — Не ошиблась я в тебе. Повезло Виктору.

— Ты хотела что-то рассказать, — напомнила Римма.

— Ах да! — Ольга выпустила тонкую струю дыма, разбившуюся на колечки. Покрутила длинными холеными пальчиками сигару. — Можно, надеюсь? — И, получив добро, продолжила: — Я почему не лезу в личную жизнь Виктора: во-первых, сама не без греха, а во-вторых, у нас с ним в последнее время отношения больше дружеские или деловые, разница невелика, чем такие, какие должны быть между горячо любящими друг друга супругами. Вот, собственно, простое объяснение тому, что я не устраиваю здесь сцен, а сижу и мирно пью с тобой коньяк.

Римма с возрастающим интересом вглядывалась в лицо сидящей напротив женщины, аристократическая бледность которой постепенно сменялась нежным румянцем — результатом действия коньяка. Молодая, красивая и, наверное, берущая от жизни все, что захочет. Почему тогда такие странные отношения с мужем?

— Вот скажи, Риммочка, — между тем говорила Ольга, — где вы с Виктором познакомились?

— На отдыхе.

— Поня-ятно. И между вами, значит, сразу вспыхнула любовь?

— Вспыхнула. А что?

— А ты не думала, что, окажись тогда у него под боком другая молоденькая дурочка, он бы сейчас с ней спал?

Римму от такого заявления покоробило. Она вся вспыхнула, но сдержала себя.

А жена Виктора продолжала самым дружеским тоном:

— Хочу дать совет, коль уж пришлась ты мне по душе. Не прикипай к нему сильно. Хотя тебе виднее. А условие мое или просьба, если хочешь, такая: встречайтесь сколько вам угодно, я не против, но не беременей от него. Объяснять почему — не стану, сама думай…

Спиртное сделало свое дело, Римма уже чувствовала небольшое опьянение. К Ольге неприязни не было: не устроила разбор полетов, пришла решить все миром. ?

— И вот еще, — обернулась она уже порога, — не говори Виктору, что я была здесь. Пусть это будет нашей маленькой тайной.

Ольга ушла, а она еще некоторое время стояла у закрытой двери.

Любовница женатого мужчины… Как отреагировала бы мама, узнав, что ее дочь спит с семейным человеком да к тому же живет за его счет?!

Римма зажала ладонями виски и вернулась на кухню. На столе стояла на треть опустошенная бутылка. Она наполнила свою рюмку и залпом выпила. Коньяк услужливо согрел, прибавил хмеля.

«Что же теперь делать, как дальше жить?» — роились в голове беспокойные мысли.

Утешало одно: исходя из слов Ольги, у них с Виктором нет нормальной семьи. Возможно, именно свои семейные проблемы он и имел в виду, когда говорил, что ему необходимо какое-то время, чтобы все уладить. Неожиданно обида на Виктора за его ложь сменилась жалостью к нему. Наверное, он находил рядом с ней то, чего не давала ему жена… «А вот это уже ее проблемы, не мои!» — Римма плеснула себе еще немножко, выпила, запила остатками чая.

И все же ощущение, что она вторглась на чужую территорию, поступала аморально, не ушло. На душе по-прежнему было скверно, не помогал и коньяк. Она попробовала думать о чем-то другом, и первое, что пришло ей на ум: «Как она узнала, где я живу?»

 

7

Ольга Портнянская выросла в хорошей семье. И отец, и дед были видными юристами, настоящими авторитетами в научном мире. С детства Олечка не знала ни в чем отказа, шоколад и цитрусовые настолько плотно вписались в ее ежедневный рацион, что она крайне изумлялась, когда одноклассники с диким восторгом поедали подачки с ее барского плеча. Впрочем, достаток не сказался отрицательно на ее успеваемости. Школу она закончила с отличием, порадовав тем своего уже престарелого родителя и еще молодую мать, и, само собой, в МГУ, где папа заведовал кафедрой, поступила с первой попытки. Училась отлично и там, с присущим в их семье усердием и настойчивостью.

Оля была девушка привлекательная: высокая, гибкая, с правильными чертами лица, на котором под тонкими бровями источали радость жизни большие зеленые глаза; длинные темные волосы доходили до талии. С ней было приятно и интересно общаться, и в своей студенческой компании она заслуженно считалась самой эрудированной.

Как-то раз отмечали день рождения дома у однокурсника, его родители на выходные укатили на дачу. В пяти комнатах без труда разместилась компания из восьми человек. После употребления приличного количества спиртного началась обычная тусовка: разговоры на высокие темы, танцы, покуривание травки. Двое из присутствовавших с Олей девушек уединились со своими парнями в свободных комнатах. Она танцевала по очереди с оставшимися кавалерами. Изрядно захмелев и от души веселясь, не заметила, как очутилась в спальне со студентом-физиком, который особенно рьяно пытался за ней ухаживать. В другое время и в другом месте Оля, не задумываясь, отшила бы его. Но тут была совсем другая ситуация, подогретая вином и водкой. Она позволила себя раздеть и уложить в кровать. А потом и большее. Осчастливленный студент-физик пробыл с ней довольно долго, а когда вспотевший и радостный вышел из спальни, то тут же поведал товарищам, что «девчонка класс!» и «готова к употреблению». Оля смутно воспринимала все последующее. Ребята из их компании по очереди входили в спальню, забирались к ней в постель и, получив свое, выходили. Очнувшись утром с невероятной головной болью, она ощутила в себе и другую, странную и неприятную боль. Странным было и другое: одежда ее была разбросана по всей комнате, а она лежала в чужой кровати совершенно голая. Кто ее раздевал? Или она сама? Посмотрев на смятую простыню, Оля ужаснулась… и все поняла. Мечты о священном таинстве первой брачной ночи разбились в пух и прах, их словно облили грязными помоями. Чуть позже прояснилась память, и она начала собирать воедино отрывки того, что могла вспомнить. От этого ей не стало легче. Ее поимели, в самом прямом смысле, по меньшей мере пятеро. А этот очкарик-физик был первым.

Олю душили слезы обиды и злости. Она не выходила из своей спальни три дня. А когда слез больше не осталось и их место заняла жгучая ненависть, она вышла к родителям и все им выложила. Папа пришел в ярость. Мама разрыдалась. А Оленька клятвенно пообещала взяться с этого дня за ум. Свое обещание она выполнила. Исполнил свои угрозы и папа, на что Оленька и рассчитывала. Использовав свое влияние и связи, он добился того, что все пятеро расстались с университетом. Оля ликовала: она была отмщена. Ни тогда, ни много позже она не задумывалась над тем, что сама дала повод парням так с ней обойтись. Она старательно стерла из собственной памяти те картины, где студент-физик стоял перед ней на коленях и умолял подарить маленький кусочек счастья. Ей было весело. И интересно. Даже тогда, когда к ней, сменяя друг друга, ложились другие. Они занимались с ней тем, что было для нее неисследованной областью жизни, а Оленька с детства была любознательной. К тому же ребята уже имели некоторый опыт, а она еще нет. А то, что похмельное утро принесло здравое осознание случившегося, так чья в том вина? Она не кричала, не звала на помощь. Она даже не сопротивлялась, а с готовностью раскрывала для каждого из пятерых свои объятия и отдавалась, не задумываясь о последствиях. Как не могли себе вообразить последствия той бурной ночи и те бедолаги-студенты, что получили от красавицы Оленьки Портнянской каждый свой «кусочек счастья». В ее понимании — по заслугам. В их понимании… Ей на их точку зрения было глубоко плевать.

Получив диплом юриста, Оля, не без помощи папы, устроилась в приличное место. А еще через год встретила мужчину своей мечты: высокого, красивого, мужественного, хорошо воспитанного… и перспективного. Именно таким был Виктор Реутов, с которым она познакомилась на премьере спектакля в театре Маяковского. Ровно через год он сделал ей предложение, и Оля дала согласие. Родители, знавшие Виктора уже не первый месяц (Оля неоднократно приглашала его на семейные обеды), одобрили выбор дочери и устроили им шикарную свадьбу в ресторане «Прага». Для подобного события ими уже была приобретена для Оленьки квартира, куда и отправились молодожены после застолья. Надо отметить, что Портнянский-старший трепетно относился к судьбе своего позднего и единственного ребенка и навел о Викторе справки сразу же, как только Оленька их познакомила. Полученная информация его более чем удовлетворила: талантливый и перспективный молодой человек из скромной культурной семьи. Именно таким он и представлял себе мужа для дочери.

Виктор тоже был из семьи интеллигентов, но из гораздо более скромной. Мать — учительница младших классов. Отец — преподаватель физкультуры. Так что пробиваться в жизни ему приходилось самому, что он с упорством и даже некоторым остервенением и делал. Не последнюю роль в становлении его мировоззрения сыграл отец, в прошлом заслуженный спортсмен, мастер спорта по велогонкам. После травмы он перешел на преподавательскую работу, довольствуясь мизерной зарплатой. Доходов семьи хватало, только чтобы как-то сводить концы с концами, и Виктор еще в детстве поставил перед собой цель вырваться из этого убожества. Благо, зачатки у него были — гены никуда не денешь. Детская секция по легкой атлетике переросла в юношескую уже по биатлону. Виктор делал заметные успехи. Тренеры занимались с ним персонально, и он неделями пропадал на сборах и соревнованиях. Этому сопутствовала учеба в институте физкультуры. Кубки и медали занимали в его комнатке почетное место, заставляя гордиться им родителей, особенно отца, который видел в сыне продолжателя добрых семейных традиций и не без оснований надеялся, что тот добьется в спорте того, чего не удалось в свое время ему самому.

На момент встречи с Олей Портнянской Виктор уже был мастером спорта и неоднократно выезжал на международные соревнования. Но он не забывал о будущем, и ярким примером тому была судьба отца. Время спортсменов быстротечно, а что потом? После оваций, наград, премий? Жалкая тренерская работа? Ему нужно было большее. И Олин папа, профессор с именем и большими связями, мог ему в этом помочь, скажем, пристроиться в Спорткомитете. И Виктор ушел из большого спорта.

Ольга, в свою очередь, давала себе отчет, что ее избранник не без корыстного умысла пошел на брак с ней. Но это ее не особо волновало. В любом деле, даже в браке, нужно поиметь максимум выгоды — такова проза жизни. Она это прекрасно усвоила. Главное, что Виктора она действительно любила, а он — она была в том уверена — ее. Что из того, что она такая выгодная партия, любой умный человек на его месте не преминул бы воспользоваться попавшей в руки удачей. А у них еще и были к друг другу самые теплые и искренние чувства. Когда они поженились, Ольге исполнилось двадцать четыре, Виктору — двадцать шесть.

Первый год семейной жизни прошел в полной гармонии и любви. Проблемы начались на втором, когда после безуспешных попыток забеременеть обнаружилось, что Ольга вряд ли когда-нибудь станет матерью. Обследовавший ее врач дал десять процентов из ста. Вероятность, пусть и мизерная, но все же была, и они с Виктором продолжали стараться. Постепенно она теряла надежду, втихую от него стала прикладываться к бутылке. Как-то, будучи не в настроении, остригла свои волосы. Виктор на это никак не отреагировал. Хандра и появившееся в ее поведении раздражение сказались на их взаимоотношениях. Они все больше и больше отдалялись друг от друга.

Оба большую часть времени проводили на работе. Фирма, где работала Ольга раскрутилась до размеров настоящего туристического монстра, соответственно требуя от сотрудников максимум отдачи и сил. Виктор ставил на финансовую основу отечественный спорт. Но за год до этого произошли события, которые и проложили глубокую трещину в их семье.

Ольга завела роман на стороне. Водитель Виктора, блондин с выразительными синими глазами, произвел на нее неизгладимое впечатление, и в один прекрасный день она соблазнила парня своих ночных грез в собственной квартире. Виктор в это время отдыхал под Эльбрусом, и она две недели предавалась любовным утехам на их широкой двуспальной кровати. Олег оказался отличным любовником и удовлетворял ее настолько, что и после возвращения законного супруга они не расстались. Только перенесли место встреч на квартиру Олега.

Виктор же вернулся какой-то другой, жизнерадостный и счастливый, помолодевший лет на десять. Лишь спустя полтора года Ольга узнала от своего любовника о причине всех этих изменений, произошедших с ее мужем. Брак их на глазах разваливался, но Виктор стремительно шел вверх, и разрыв с ним ничего хорошего не сулил. В последнее время Ольга все больше задумывалась над тем, чтобы организовать собственное туристическое агентство. Опыт работы и связи у нее имелись. Оставался открытым лишь вопрос денег. А поскольку карман папы уже не был таким тугим, как раньше, надежда оставалась только на супруга. И тут, как снег на голову — провинциальная девчонка, почти ребенок. Но Ольга была не из той породы, которая запросто отдает свое.

У нее созрел план, суть которого состояла в следующем: договориться с любовницей мужа не пороть горячку, пусть себе встречаются на здоровье — она сама имеет любовника, — но не в ущерб официальному браку. А там будет видно, за два года многое может измениться. И в их с Виктором отношениях тоже. Но для осуществления этого замысла необходимо было познакомиться с девчонкой. И Ольга, предусмотрительно прихватив для полюбовной беседы бутылочку коньяка, отправилась к пассии мужа.

Девочка оказалась совсем юной. И красивой. У Виктора определенно был вкус, хотя в этом Ольга никогда и не сомневалась. Римма, так звали юную особу, от заявления Ольги испытала шок, это наглядно отразилось на ее милом личике. Ольга же испытала внутреннее удовлетворение. Впрочем, в дальнейшем девчонка взяла себя в руки и держалась достойно. Ольге это в ней тоже понравилось…

Машина ждала ее за углом. Передняя дверца услужливо распахнулась, едва она подошла.

— Ну, как тебе эта кукла? — полюбопытствовал светловолосый парень, сидевший за рулем.

— Ничего… — проговорила она, прикуривая от поднесенной им зажигалки. — Ты знаешь, очень даже ничего! В какой-то момент я даже пожалела, что не мужчина.

— Вот еще, глупости какие! — Он потянулся поцеловать ее. Она охотно подставила губы. — А я бы что тогда делал?

— Поменял ориентацию, — она хихикнула.

Он хмыкнул, включил зажигание.

— Ладно, поехали. Дел еще по горло. Нагрузил меня твой дражайший перед отъездом под завязку.

— Нет, — Ольга посмотрела на него в упор, — сперва заедем к тебе.

 

8

Виктор появился с букетом ромашек — ее любимых цветов, подарками и неизменно сияющим лицом. Но она встретила его без той радости, какой, должно быть, он ожидал.

— Что случилось, малыш? — озадаченно спросил он, притягивая ее к себе и заглядывая в глаза.

Римма чуть отстранилась.

— Просто устала.

— Много сидела за книгами? — предположил он.

Она слабо кивнула. Виктор прошел на кухню, на ходу выговаривая ей:

— Ты много занимаешься. Нужно и здоровье поберечь. — При этом он выкладывал на стол свертки и коробки, что-то прятал в холодильник. — Устроим себе небольшие выходные?

Ответа не последовало, он обернулся. Она стояла на пороге кухни, наблюдая за его действиями отсутствующим взглядом. Такое впечатление, что вот-вот заплачет. Он подошел, обнял.

— Нет, что-то случилось. Римма, что произошло?

«А произошло то, любимый мой, что я узнала, что у тебя есть жена, о которой ты самым бессовестным образом не говорил, — мысленно отвечала она ему. — Почему ты меня обманывал? Почему сразу не сказал правду? Еще тогда, как только мы познакомились? Понравилась смазливая девчонка и захотелось затащить ее в постель? Ну как, получил, что хотел? А сейчас! Сделал из нее наложницу. Вздумалось — приехал, переспал, получил удовольствие. А в перерывах к жене, в семью. Я разве не права? Ну скажи мне, почему так, почему так ты со мной поступил? Я разве заслужила это?!»

Римма репетировала этот монолог не один раз. Но так и не решилась его произнести. Больше того, она знала, что никогда не произнесет ни единого слова из него. На то были причины. Во-первых, она пообещала Ольге, что не скажет Виктору о ее визите. В противном случае, как она могла узнать о его семейном положении? Во-вторых, она чувствовала, что он ее действительно любит, возможно, чуточку меньше, чем она его, но любит. А доставлять ему боль не хотела. Не хотела слышать его сбивчивые объяснения по этому поводу и не хотела видеть в этот момент его лицо. Боялась, что тогда произойдет что-то неприятное для них обоих. И что очень важно: его жена сама дала понять: в семье у них разлад. Значит, у него с ней не просто так, забавы ради. Зачем в таком случае устраивать разборки? И в-третьих, ей ужасно хотелось услышать признание от самого Виктора. Это было бы лучшим подтверждением искренности его чувств.

В общем, Римма решила не поднимать эту тему. Она вымучила это решение, но посчитала его единственно правильным. А как будущая актриса, просто не могла не устроить себе спектакль для одного зрителя, которым являлась она сама, и раз за разом проигрывала свой откровенный, как ей казалось, монолог, обращаясь в мыслях к тому, кто стал ей так дорог.

Сейчас, когда Виктор ждал от нее объяснений, она даже испугалась, что не выдержит и проговорится или он догадается обо всем сам. И сказала первое, что пришло в голову:

— У меня второй день головные боли и… и я очень по тебе скучала.

Он прижал ее голову к своей груди, прошептал, целуя рассыпавшиеся волосы:

— Мы все это исправим. Одно уже исправили — я опять с тобой. А завтра выберемся на природу, и все пройдет.

— Хорошо бы…

Римма подняла лицо и встретилась с его ласковым, любящим взглядом. Да, она поступила правильно, что оставила все так, как есть.

Все текло обычным чередом. Ольга больше не напоминала о себе, и Римма постепенно смирилась с существующим положением вещей. В конце мая Виктор пообещал, что в наступающие выходные они поедут на дачу к его хорошему знакомому. И большому, со значением прибавил он, человеку.

За город они отправились на автомобиле Виктора, но за рулем сидел Олег, тот самый блондин, что уже однажды помогал ему занести к ней коробку с тележкой.

— Без этого дела не обойдется. — Он щелкнул пальцем по шее, объясняя, почему не ведет машину сам. — Все-таки отдыхать едем. Да и такому человеку, сама увидишь, не откажешь.

Человек оказался и вправду большим, в прямом смысле этого слова. Он встретил их на крыльце двухэтажного особняка, крытого зеленой черепичной крышей. Сам дом был выстроен в «новорусском» стиле — из красного кирпича и походил на маленький замок, с пристроенной башенкой, внутри которой, видимо, находилась лестница на второй этаж, и венчавшим ее петухом-флюгером. Алексей Романович Шерстяк, как представил Виктор хозяина дачи, был высокого роста, широкоплеч и крепко сбит, лет эдак под пятьдесят. Он напомнил былинного богатыря, не хватало разве что боевого снаряжения и коня. И бороды. Впрочем, Алексей Романович не мог похвастать даже обилием волос на голове, на которой уже начинала заметно обозначаться проплешина. Он растянул в широкой улыбке толстые губы, отчего его круглое лицо приобрело выражение миляги-людоеда, и пожал ее руку.

— Приятно познакомиться, Риммочка. Прошу в мои скромные хоромы, — прогудел басом и пропустил их вперед. — Стол, между прочим, уже накрыт и только ждет дорогих гостей.

Олег остался у загнанной во двор машины. Он, по всей видимости, бывал здесь не раз — пожал руку открывавшему им ворота охраннику, и они, посмеиваясь, о чем-то заговорили.

Центр просторной столовой занимал овальный стол, покрытый скатертью, которая едва просвечивала из-за выставленных на нее блюд. Римма никогда еще не видела такого разнообразия и обилия. Бесшумно появилась пожилая женщина и установила в центре стола большое закрытое крышкой блюдо, закончив тем самым эту царскую сервировку.

Алексей Романович приподнял крышку, потянул носом.

— Свежая ушица! — сказал с удовольствием, опустив для пущей убедительности веки. — Отведаем!

Уха оказалась вкусной, наваристой — из щуки, как пояснил хозяин. Впрочем, вкусным было и все остальное. Повар у Алексея Романовича был отменный, что и говорить.

— Грибочки обязательно попробуйте! — предлагал «большой человек». — Белые, маслята, подберезовики.

Попробовать все было невозможно физически, но хотелось. Виктор и Алексей Романович поочередно ухаживали за Риммой, подкладывая в ее тарелку то салат, то колбаску, то вареный картофель с тушенным в сметане мясом. Уже через пятнадцать минут она почувствовала насыщение и, чтобы не обидеть хозяина, накалывала на вилку самые крохотные кусочки и, прежде чем проглотить, пережевывала их не менее сорока раз.

Мужчины пили исключительно водку.

— Вот истинно русский напиток! Мужской! — громогласно заявил Алексей Романович, хотя на столе присутствовали и коньяк, и вино, и шампанское.

Римма предпочитала последнее. С коньяком у нее теперь были связаны не лучшие воспоминания. А водку она не пила вообще. Мужчины наливали, беленькую, точнее, разливал хозяин дачи, он же по большей части говорил и тосты: за процветание державы, за хороших людей, которых в ней можно по пальцам пересчитать, за женщин и матерей, за героическую историю, которую стали попирать самым возмутительным образом, за достижения в отечественном спорте и за то, чтобы показать Западу, что мы еще «ого-го».

Виктор отпивал небольшими глотками. Алексей Романович не обижался: ясное дело, спортсмен. Зато сам осушал свою рюмку до дна, одним лихим залпом.

О делах говорили мало, но из того, что Римма услышала, она поняла, что Алексей Романович собирается баллотироваться в депутаты, а в настоящее время имеет в Москве и за ее пределами большой бизнес. Какой именно, она так и не поняла, но то, что значительная часть финансовой поддержки в проектах Виктора идет от него, уловила. Возможно, они не хотели в ее присутствии подробно обсуждать свои проблемы. Наверное, так оно и было. Зачем же тогда он привез ее с собой? Римма немного подумала и пришла к выводу, что все-таки в первую очередь они были приглашены просто отдохнуть, а для решения нескольких вопросов, какие наверняка имелись, мужчины всегда могли найти пару минут. Прибыли ведь не на час, и места в доме хватает.

— Вот скажите, Риммочка, — обращался к ней «большой человек», — вам нравится весь тот бардак, что творится сейчас в стране?

— Но это же неизбежно, когда происходят преобразования, — искренне отвечала она.

— Вот-вот! — гремел Алексей Романович. — Так считает большинство. А насколько он затянется, никто не знает.

Римма пожимала плечами.

— А то, что кавказцев в Москве скоро будет больше, чем славян? Как вам? — продолжал он, уже конкретно ни к кому не обращаясь. — Превратили столицу нашу в черт знает что! В какой-то цыганский табор! И что самое интересное, никому до этого нет дела.

— Но ведь и Москва не сразу строилась, — это уже говорил Виктор. — Со временем и порядок наведут.

— Ох! — вздыхал Алексей Романович и откидывался на спинку стула, который жалобно под ним поскрипывал. — Кто и когда? Вот вопрос! Нет, ждать нельзя. Надо уже сейчас браться, надо делать, а не орать с трибун.

Римма слушала его и во многом соглашалась. Умные, правильные вещи говорил он, толковые. Но, опять же, кто будет браться и как? Она не решилась спросить — в таких вопросах была не сильна, — вставила только:

— И среди кавказцев большинство — нормальные люди…

— Согласен, — тут же отреагировал «большой человек». — Но это — в частности. А в общем масштабе?!

— Ну, не знаю…

— Вот-вот! Вы, Риммочка, например, куда собираетесь поступать?

— В театральное, — ответил за нее Виктор. — Актрисой хочет стать.

— Н-да, — протянул Алексей Романович, — там, конечно, премудростям экономики и политики не учат… Но актрисы стране тоже нужны. — Он вдруг приободрился, разлил водку, Римме подлил в бокал шампанского. — Что, друзья мои, заткнем за пояс Голливуд? А? Да с такими красавицами мы их в скорости на обе лопатки. За вас, Риммочка! — И потянулся чокаться.

Застолье продолжалось довольно долго. Потом были шашлыки на свежем воздухе, на симпатичной полянке позади дома, окруженной молодыми березками. На шашлыки Римма уже не могла смотреть и вздохнула с облегчением, когда хлебосольный хозяин объявил:

— А теперь, друзья мои, в баньку! Попаримся!

Там уже было все приготовленно: и пар, и простыни, и самовар. Обшитая деревом, банька казалась очень уютной. Имелся также небольшой бассейн. На деревянном же столике стояли два массивных бронзовых подсвечника с полыхающими в них толстыми свечами. Алексей Романович достал из холодильника непочатую бутылку водки, упаковку импортного пива и присовокупил все это богатство к самовару.

Парились вместе, обернувшись простынями, разве что Римма закрепила свою на груди. От нее не ускользнуло, как поглядывает на нее «большой человек», будто пытается просверлить в простыне в нужном месте дырку. Она отнеслась к этому спокойно. Вот если бы он игнорировал ее присутствие, тогда да, это было бы удивительно. А так — нормальная реакция нормального мужчины. На безупречное женское тело.

Она поняла, что ошибалась, чуть позже, когда Виктор, взглянув на настенные часы, сказал, что у него разговор по межгороду, извинился и вышел.

— Телефон на втором этаже, в библиотеке, — подсказал хозяин и предложил Римме пиво.

Она отказалась. Он сделал внушительный глоток, вытер тыльной стороной ладони с губ остатки пены. Причмокнул.

— Хорошо отдыхать, Риммочка, с пользой для души и тела, тоже нужно уметь.

— Согласна, — кивнула она. — Но это не всегда получается.

Они сидели у входа в парилку за деревянным столиком. Римма на одной лавке, Алексей Романович на другой, напротив. Неожиданно он поднялся, пересел к ней. Непонятно улыбнулся, почти вплотную приблизившись к ее лицу.

— Во многом это зависит от нас самих.

Римма явственно ощутила запах спиртного. Выпил Алексей Романович прилично. Она хотела ответить, что у каждого собственные представления об отдыхе, но он быстро, так, что она не успела даже моргнуть, впился в ее губы. Римме с трудом удалось оторваться.

— Вы что?! — У нее перехватило дыхание.

— Хочу закрепить наше знакомство, — выдохнул очередную порцию перегара «большой человек». — Ты же не против, чтобы мы немного развлеклись, пока нам никто не мешает?

— Против! — Римма отодвинулась, но он придвинулся к ней опять. — Виктор…

— Да он полчаса будет болтать, твой Виктор, — хищно заулыбался Алексей Романович и сдавил ее плечи.

— Я закричу! — пригрозила она, но он не отпустил, продолжал ухмыляться и сверлить ее помутневшими глазами.

— Не закричишь! — заявил почему-то очень уверенно. — Твой Витька у меня вот где сидит! — И сжал свою огромную ручищу в не менее огромный кулак. — Я для него и царь, и Бог. И отец родной. Что, ему для меня своей шлюшки жалко будет?

Так вот за кого он ее принимал! А ведь он ей уже почти понравился. Такой умный, веселый и щедрый. Она дернулась, пытаясь вырваться. Безуспешно. Плечи словно зажали в железные тиски.

— Не дергайся, дурочка, — понизил голос уже не Алексей Романович, а какое-то отвратительное животное, вновь потянувшееся к ее лицу толстыми, влажными губами. — Расслабься и получи удовольствие. Ты же это умеешь?!

— Не умею я ничего такого! — Она уклонялась, как могла. — Да пустите же меня!

Он все же изловчился и поцеловал, долго жевал ее губы своими. Римму едва не вырвало. И тут он сдернул с нее простыню, тяжелая пятерня упала на грудь, грубо сдавила.

— Риммочка, ты же не хочешь, — вкрадчивым шепотом, от которого мурашки побежали по коже, проговорил он, — чтобы у меня на Витю вырос зуб?

…Виктор принял ее раскрасневшееся лицо за результат действия пара.

Алексей Романович хитро подмигнул.

— Может, заглянешь как-нибудь ко мне на огонек? — шепнул он ей на ухо, когда провожал их к машине.

Римма промолчала, стиснув зубы и чувствуя, как впиваются в ладони собственные ногти. Теперь Алексей Романович стал мерзким, отвратительным животным, которое недостойно было малейшего ее внимания. И еще она знала, что с этих пор все, без исключения, депутаты будут в ее представлении такими же гадкими созданиями, что бы они ни провозглашали со своих трибун и что бы ни делали.

Всю обратную дорогу Римма в основном молчала. Иногда рассеянно отвечала на вопросы Виктора. Рассказывать ему о случившемся на даче она не собиралась: не хотела портить его отношения с «нужным человеком». Была и другая причина, не менее важная: она сгорала от стыда. Боль внутри не отпускала, казалось, что Шерстяк все еще в ней, продолжает терзать ее, обдавая смрадным запахом перегара и пота. Римма содрогалась от одной только мысли, что Виктор узнает, как его покровитель изнасиловал ее прямо на столе, как дешевую проститутку, унизив тем самым не только ее, но и его. Она злилась на себя, что ничего не смогла сделать. И на Виктора, что повез ее к этому чудовищу и оставил наедине с ним.

К горлу подкатывала дурнота. В ушах, не умолкая, звучали вздохи и охи Шерстяка, его срывающийся шепот, когда он пытался говорить ей что-то ласковое и ободряющее: «Иди сюда!.. Вот так, моя сладкая… О-о-о! Так, так…»

Тело все еще ощущало его стальные пальцы, готовые раздробить ее таз, когда в последнем конвульсивном содрогании он вжался в нее, удовлетворяя наконец-то свою похоть. Но самым страшным было то, что он оставил внутри ее частичку себя. Даже не частичку, а целый фонтан, который сейчас отравлял своим ядом…

— Что-то ты погрустнела, малыш, — ворвался из другого мира голос Виктора.

— Устала, — вяло бросила она. — И от еды, и от бани…

Виктор у нее не остался, сослался на неотложные дела, которые предстояли ему завтра с утра.

— Отдохни. Выспись. — Он поцеловал ее и уехал.

Римма была этому только рада. Она забралась в душ и долго стояла под горячей водой.

 

9

Неделю Римме снились кошмары. Она вскакивала посреди ночи, дрожа от страха и ощущения полного одиночества. Все чаще слышался предостерегающий голос бабки Прасковьи: «Черный человек, деточка… Черный человек будет в твоей судьбе…»

Римма была уверена, что сбылось предсказание: Шерстяк и был тем самым «черным человеком», о котором говорила ей старая гадалка. Порой, глядя в темноту комнаты, ей казалось, что старуха выступает из стены и подходит к дивану. Неслышно, словно плывет по воздуху. Поднимает свой скрюченный, высохший палец и качает им: «Берегись его!»

Римме становилось жутко. Она включала во всей квартире свет и шла на кухню. Горячий чай не согревал, долго еще после таких видений ее сотрясала нервная дрожь. Тогда она доставала из забытой Виктором пачки «Кента» сигарету и закуривала.

Сперва ее тошнило. Потом организм потихоньку привык, и она только кашляла. Никотин затуманивал мозги, расслаблял напряженные мышцы, и она, добравшись до постели, засыпала мертвым сном.

Утро приносило слабое утешение. Римма не могла заставить себя сесть за учебники, совершенно не было сил и желания сосредоточиться. Бродила по квартире, как привидение, или смотрела в окно. Там, за стеклом, играл и переливался яркими красками жизнерадостный мир, который уже встречал лето. Ее второе лето в Москве.

За эту неделю Виктор появился всего два раза и ни разу не остался ночевать. Забегал, перебрасывался парой фраз, узнавал, как у нее дела, и исчезал. На него навалилось много работы, не оставлявшей ему ни минуты свободного времени. Так он объяснил.

Римма же испытывала раздвоенные чувства. С одной стороны, хорошо, что он не видит ее в таком состоянии. Начнутся расспросы, она может не выдержать и во всем признаться. С другой — ей так его не хватало именно сейчас, так необходимо было его крепкое плечо, всегда готовое поддержать, как никогда, требовались ласковые слова и внимание.

«Что ни делается, все к лучшему», — вспомнила она старую поговорку и решила, что справится с этой проблемой сама.

Как ни странно, но помогла ей в этом Светлана. Она явилась в начале июня, сияя, как новая копейка, и выложила радостную новость: Роман сделал ей предложение.

— Когда свадьба? — поинтересовалась Римма, даже не удосужившись уточнить, дала ли свое согласие Светка. Ответ той, судя по ее лицу, был очевиден.

— Через месяц уже! — сообщила подруга с такой гордостью, будто ее выбрали главой делегации, встречающей инопланетян.

— Здорово! — Римма вздохнула.

— Не слышу радости в голосе! — Светка с «бабахом» раскупорила принесенную с собой бутылку шампанского, разлила пенящуюся жидкость по бокалам. — Ты, кстати, подружка невесты.

— Я?! — Римма едва не пролила на себя шампанское.

Светка вскинула брови, поджала губы.

— Можно подумать, у меня есть другие кандидатуры.

— А дружок кто?

— Догадайся с трех раз.

— Назим, наверное.

— В самую точку. Он, между прочим, до сих пор по тебе сохнет. Все спрашивает: где там наша Риммуля и как?

— Это для меня новость! — искренне удивилась Римма.

— Да я сама недавно узнала, — призналась Светлана. — Проговорился, можно сказать, в порыве откровения. — Она отломила кубик от плитки шоколада. — Можешь со своим приходить. Назим как-нибудь переживет.

— Вряд ли получится. — Римма слабо улыбнулась. — Он на днях уезжает в Австрию. Но все равно спасибо.

Виктор уехал позже, за три дня до Светкиной свадьбы, — так сложились обстоятельства на работе. К этому времени Римма уже вернулась в свое обычное состояние, когда могла ощущать запахи бурлящей вокруг жизни и радоваться им. Документы в театральное училище она сдала.

Свадьбу отгуляли в небольшом ресторанчике у Рижского вокзала, на своей, так сказать, территории.

Светка выглядела настоящей королевой в шикарном свадебном платье и прозрачной фате. Роман преподнес ей ожерелье из жемчуга, перламутровые бусины которого празднично переливались и искрились на белой шейке невесты весь вечер.

А еще через месяц Римма во второй раз провалилась при поступлении. В то же самое Щепкинское училище. Она была в отчаянии. Ко всему, до сих пор не вернулся Виктор, хотя уже давно должен был быть в Москве.

В томительном ожидании потянулись казавшиеся бесконечными дни. Только сейчас пришло понимание того, как мало она о Викторе знает. У Риммы не было ни его адреса (впрочем, там жила Ольга, и дорога ей туда была заказана), ни даже рабочего телефона Виктора. А тот сказал, что такового просто не существует в природе, поскольку он никогда не сидит в кабинете. Она могла бы поехать к Олегу, единственному человеку, которого знала из окружения Виктора, но тоже не имела понятия, где его искать. Римма не знала, что и думать, и не находила себе места.

Так прошел август. Ко всем этим неприятностям прибавилась еще одна: у нее закончились деньги, холодильник был совершенно пуст, благо, что за квартиру было уплачено за год вперед. И Римма стала подумывать о возвращении на работу в «Шашлычную». Алек, когда она увольнялась, уверял, что для нее место всегда найдется, а он производил впечатление человека слова. Съездить на Рижский она наметила на понедельник.

А в воскресенье вечером появился Виктор.

— Тебя не было два месяца! — встретила она его укором.

Виктор опустил на пол портфель, притянул ее к себе.

— Я понимаю, что сильно перед тобой виноват, малыш! — Он гладил ее волосы и заглядывал в глаза. — Но так сложились обстоятельства. Поверь, я сам не ожидал. Пришлось из Вены срочно ехать в Берлин и торчать еще месяц там.

— И все же можно было как-нибудь сообщить мне? — продолжала выговаривать она, сама удивляясь своему напору — так с. ним она разговаривала впервые. — Я не знала, что и думать.

— Как бы я сообщил?

— Через Олега, например. Или телеграммой.

— А ведь действительно, — на лице Виктора отразилось неподдельное изумление. — Я как-то не подумал.

— Я места себе не находила, — повторила Римма, вырываясь из его объятий.

Он прошел за ней в зал, опустился перед креслом, в которое она села., на колени. Сказал слегка дрогнувшим голосом:

— Я действительно очень перед тобой виноват. Прости меня, малыш…

— Я опять не поступила, — отстраненно проговорила она.

— Мне очень жаль. — Виктор накрыл ее руки своими. — Но мы все поправим.

— Нет! — Римма отрицательно затрясла головой. — Видно, просто не судьба мне стать актрисой, вот и все.

Он вдруг оживился, в глазах мелькнул веселый огонек.

— У меня тут недавно созрела одна идея. Что, если ты попробуешь себя в модельном бизнесе? В нашей стране это сейчас новое и прибыльное дело, и было бы неплохо оказаться в нем в первых, так сказать, рядах. Как тебе?

Римма неопределенно пожала плечами, а он увлеченно продолжал:

— Данные у тебя для этого есть. И будешь, в конце концов, при деле. У меня как раз есть одно предложение.

— Какое?

— Поучаствовать на долевой основе в одном заманчивом проекте. Как раз такого плана.

— И мы сможем чаще видеться? Не только дома?

— Ну конечно!

Первый раз они затронули тему, касающуюся работы Виктора. Римме это было любопытно. И приятно. Но обида осталась, как и капелька родившегося в последние дни недоверия, распаленного мучившими ее сомнениями. Она все еще держалась отчужденно. И он точно уловил это, спрятал лицо на ее коленях, произнес, целуя их:

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила, Римм?

— Не знаю… — тихо отозвалась она.

— Я уже стою перед тобой на коленях… Этого мало? — Она не отвечала, и он заговорил более быстро, с азартом: — Я знаю, как я… как мы поступим! Мы отправимся с тобой на отдых, в Швейцарию. На целых две недели, а? Две недели не будем расставаться ни на минуту.

— Витя, ты это серьезно? — с сомнением переспросила Римма, но в голосе и взгляде уже проступила теплота, и он это заметил. — А как же твоя работа?

— Брошу все к такой-то матери! — горячо уверил он. — И потом, нужно же мне когда-то отдыхать?

— Но у меня нет загранпаспорта.

— Это не проблема. Ну так как, я заслужил твое королевское прощение?

— Заслужил! — Она взъерошила его волосы, поцеловала в лоб, как нашалившего и покаявшегося ребенка.

Виктор перехватил ее руки, прикоснулся к ним губами, долго держал, не отнимая.

— И еще я хотел тебе сказать… Я думал об этом, пока был… ну, был там, — начал, слегка запинаясь, он. — Мне все больше и больше тебя не хватает. И я бы хотел изменить наши отношения, не мучить больше тебя и себя. Если, конечно, ты согласна.

Как долго ждала Римма от него этих слов! Радостно, возбужденно застучало сердце. Она прижала его голову к груди, прошептала:

— Я так по тебе соскучилась… И так волновалась.

— Малышка, милая моя малышка! Я тоже очень скучал без тебя, — шептал он в ответ. — Ты даже не представляешь, как я скучал! Как мечтал опять увидеть тебя, обнять!

— Ты останешься сегодня? — спросила она, не отпуская его.

— И сегодня, и завтра…

 

1

После публикации многочисленных объявлений о лотерейном билете Ольги Реутовой прошло тринадцать дней, но никакого результата не было. Профессор Портнянский Гордееву уже не звонил ежедневно, как первое время, и от этого было только хуже.

Гордеев заехал на Большую Дмитровку посоветоваться с приятелем. Что ни говори, а он был в тупике. Или, вернее, на совершенно открытом месте, и в какую сторону оттуда двигаться в поисках Ольги Реутовой — не имел ни малейшего представления.

— Неужели даже нет никакой версии? — удивился Турецкий. — Зная тебя, ни за что в это не поверю.

— Я думаю… я думаю… она могла элементарно со своими большими бабками загулять в каком-нибудь казино.

— И что, до сих пор никто оттуда не свистнул? — засомневался Турецкий. — Она же в розыске фактически!

— А там в вип-залах, знаешь, условия какие? Там Усама Бен Ладен играть будет, и его не выдадут, пока последний доллар не просадит. У казиношного менеджмента свои интересы.

— Хм… Может, ты и прав, — почесал Турецкий подбородок. — Тогда я советую тебе попросить «Глорию» о помощи. Кстати, относительно барышни с фотографии и Шереметьево-2…

— Да-да-да! — оживился Гордеев.

— Увы, никаких пока новостей, — сообщил жестокосердный Турецкий.

Ну что же, сказано — сделано. Гордеев договорился с Денисом Грязновым о том, что тот разошлет своих оперативников по московским казино.

Первым отзвонил Филя Агеев:

— В «Шангри Ла» Реутовой нет, и давно не было, больше трех месяцев.

— Понял, Филипп, спасибо, — сказал Гордеев.

Через полтора часа позвонил сам Денис.

— В «Арбате», «Черри» и «Короне» ее нет. В «Короне» была последний раз восемь недель назад.

— Ясно, вычеркиваем…

Сева Голованов последовательно отзвонил из «Космоса», «Голдэн Пэласа», «Империи», «Ройяла» и еще пяти игровых мест. Уже больше двух месяцев Ольга Реутова ни в одном из этих почтенных заведений не появлялась.

Проверили еще десяток заведений. Результат был тот же.

Гордеев подумал, что Реутова вполне могла уехать из Москвы, а то и из страны и тратить немалые деньги в каком-нибудь фешенебельном заведении на берегу Средиземного моря.

Он поехал домой, поужинал, посмотрел новости по телевизору, почитал на сон грядущий «Мысли» Блеза Паскаля: «Нет ничего столь невыносимого для человека, как пребывать в полном покое, без страстей, без дел, без развлечений, без занятий. Он ощущает тогда свое ничтожество, свою покинутость, свою недостаточность, срою зависимость, свое бессилие, свою пустоту. И немедля из глубины своей души он извлекает тоску, мрак, грусть, печаль, досаду, отчаяние…»

И завалился в койку.

Гордеев спал крепко и без снов, он любил такие ночи, но они редко ему удавались. Не вышло и на сей раз. Около двух часов его разбудил телефонный звонок. Он нашарил трубку и услышал взволнованный голос профессора Портянского. Не иначе дочка нашлась, успел было подумать Гордеев, но тут же понял, что ошибся.

— Юрий Петрович, я вспомнил, — сказал Портнянский, — есть еще один человек, с которым Ольга состояла в приятельских отношениях. То есть это было уже давно, но все равно, он может что-то знать!

Гордеев подумал: бесполезно доказывать Портнянскому, что в такое время суток эффективно умело работать только ГПУ в тридцатые годы, и лишь сказал, зевая:

— Почему вы так считаете?

— Потому что он был личным водителем Виктора, ее мужа!

— Сейчас возьму карандаш, — сказал Гордеев.

Водителя звали Олег Ольховик. Портнянский видел его несколько раз, он возил Реутова в те времена, когда Виктор еще не совался в политику. Это был высокий симпатичный блондин с синими глазами. Портнянский, помявшись, сказал также, что в свое время ему казалось, что между Ольгой и этим водителем что-то есть. Ну да теперь это неважно, дело давнее.

Гордеев подумал, что как раз важно. Если между ними действительно что-то было, но они остались в хороших отношениях, то, возможно, Ольховик поможет какой-нибудь дополнительной информацией. А если, напротив, разругались, то, как знать, не помешает ли в поисках? Ц любом случае отработать его стоит.

— Но он перестал быть водителем Реутова, я правильно понял? — уточнил Гордеев.

— Кажется, да.

— А вы знаете почему?

— Я помню только, как Виктор говорил, что Олег много пьет, и кто знает, насколько безопасно с ним ездить. Возможно, он дозрел и уволил его…

— Я понял. Прямо с утра займусь этим Олегом, — пообещал Гордеев.

И снова завалился спать. И снова был поднят из постели телефонным звонком.

— Юра, как с личной жизнью? — поинтересовался Денис Грязнов, у которого, судя по шуму в трубке, явно проистекало какое-то веселье.

— Отвали, — попросил Гордеев.

— Юра, знаешь, что такое настоящий секс? Настоящий секс — это такой секс, после которого даже соседи выходят покурить. — И Денис засмеялся, очень собой довольный. Потом остановился, сообразив, что на другом конце его не поддерживают. — Слушай, что ты киснешь? Приезжай ко мне, не пожалеешь.

Проявив недюжинную силу воли, Гордеев сумел не послать Дениса подальше и, вежливо поблагодарив, положил трубку.

Утром, однако, у него ничего не вышло. Олега Ольховика больше не было в живых. Гордеев выяснил это довольно быстро с помощью Денисовых оперативников, сохранивших отличные связи в МУРе.

Пять недель назад в квартире Ольховика произошло убийство, банальнейшая бытовуха. Ольховика зарезал его собутыльник Василий Бурлачонок, убогая личность неопределенных занятий и повадок. И никакой маскировкой это быть не могло, равно как абсурдно было предположить, что Бурлачонка кто-то нанял. Соседи рассказали, что этот Бурлачонок иногда помогал Ольховику в мелкой торговле мебелью, которую тот потихоньку распродавал из своей квартиры. Бурлачонок утверждал, что Ольховик должен был ему деньги, 35 рублей, но рассчитываться не собирался. Бурлачонок же, совершенно озверев с похмелья, ворвался к нему в квартиру и, приметив дорогое виски, какое он имел радость наблюдать лишь сквозь оконные полотна магазинов, в которые его не пускали, решил добиться чарки во что бы то ни стало. Ольховик же вместо требуемого дал ему пинка, но, так как сам едва держался на ногах, вышвырнуть алкаша не сумел, а лишь разозлил приятеля до осатанения. В общем, после того как не помнящий себя Бурлачонок воспользовался стамеской, на шее и груди Ольховика насчитали 36 ран. Столько же, сколько лет было покойному и почти столько же, сколько он задолжал.

В середине дня Юрий Петрович сидел у себя на работе и думал, стоит ли делиться с Портнянским этими бесполезными и нерадостными сведениями? Кто знает, как они на него подействуют?

Его размышления прервал звонок Турецкого. Голос Александра Борисовича был сух, и хотя это с ним бывало часто, сейчас Гордеев встревожился — он умел различать малейшие обертона голоса Турецкого.

— Приезжай на Раушскую набережную к клубу «Вермель», знаешь такой? — сказал Турецкий.

— Знаю. — Гордеев машинально посмотрел на часы. Время было самое что ни на есть рабочее. — А зачем?

— Она нашлась.

— Кто?

— Реутова твоя.

— Ну да? — Гордеев не торопился радоваться, хотя повод был, его предположение о посещении Ольгой популярных злачных заведений отчасти оправдывалось. Или нет? Все же молодежный ночной клуб — это не совсем то место… Хотя кто знает, какие у нее запросы.

— Без комментариев. Приезжай, сам на нее посмотришь.

— Только не опускай ее никуда, — забеспокоился Гордеев.

— Можешь не сомневаться.

Гордеев подумал было позвонить Портнянскому, но опять-таки не стал торопиться: неизвестно, в каком она виде.

Через четверть часа он подъехал на Раушскую набережную. Он остановился напротив «Вермеля» и прошел пешком полсотни метров — туда, где стояли три милицейские машины и черная «Волга» Турецкого.

— Ну что? — сказал Юрий Петрович, пожимая руку приятелю.

— А что, — сказал Турецкий, — упаковали уже.

Он кивнул на специальный герметичный чехол для трупов.

— Это точно она? — глухо спросил Гордеев.

— Можешь не сомневаться. Лицо-то, конечно, мудрено разглядеть, много времени в воде пробыла, но у нее документы при себе нашлись. И, кстати, деньги оставались.

— Много? — Вообще-то Гордееву было все равно, но, разговаривая, было как-то легче.

— Для нас с тобой порядочно, для нее, может, и нет. Тысяч пять гринов.

— Вашу мать! — не сдержался наконец Гордеев.

— Разделяю твои чувства.

— Ладно… Признаки насильственной смерти?

— Вроде бы нет на первый взгляд. Потерпи, вот криминалисты посмотрят, тогда все прояснится. Ты знаешь, она выглядит жутко. Явно несколько недель под водой пробыла. А может, и месяц. Н-да, я теперь тебе не завидую… Как профессору-то скажешь? Хотя почему ты должен это говорить? — возразил Турецкий сам себе. — Менты позвонят.

Гордеев пропустил это все мимо ушей.

— Ты говоришь, несколько недель… А что же она раньше не всплывала?

— Мало ли, — пожал плечами Турецкий. — Может, привязала себе что-нибудь. Чтоб не передумать. Самоубийцы часто так делают — какую-нибудь гирьку цепляют.

— Да, — вздохнул Гордеев. — Куда уж яснее. Сигарету дай… — Он закурил и поглазел по сторонам. — Оба-на. Саня, туда посмотри.

— Турецкий повернул голову в указанном направлении. Меньше чем в сотне метров было казино «Амбассадор».

Не сговариваясь, они отправились туда. Переговорили с менеджером о погоде и изменчивой фортуне, напугали его своими корочками, попросили проверить по компьютеру регистрацию клиентов. Через час стало известно, что Ольга Витальевна Реутова действительно посещала казино «Амбассадор» — больше месяца назад, точнее, за день до гибели ее мужа в автокатастрофе.

А утром следующего дня появился результат криминалистической экспертизы. Признаки насильственной смерти отсутствовали, хотя про утопленников этого никогда с уверенностью сказать нельзя. Кто знает: утопили человека или он это сделал по собственной воле? Тело пробыло в воде больше четырех недель.

Камеры слежения казино «Амбассадор» зафикси ровали Ольгу Реутову в светлом брючном костюме, том самом, в котором ее извлекли из Москвы-реки. Стало очевидно, что она погибла после выхода из казино. Удалось получить и пленки камер слежения, службы безопасности, из которых следовало, что в эту ночь Реутова провела в казино шесть часов и оставила за зеленым сукном около семидесяти тысяч долларов. Она была в казино одна. Одна приехала и одна ушла, пошатываясь и хихикая после изрядного количества коктейлей. Было около четырех часов утра. От машины она отказалась, сказала, что хочет подышать. Свидетелей было достаточно: ее игру и выпивку запомнили и сотрудники казино, и клиенты, которых удалось найти. Все они оказались вполне достойные люди, но алиби каждого все равно самым тщательным образом проверили, так что в результате, в Генеральную про«-куратуру Турецкому же (!) пришло три жалобы на некорректные действия сотрудников правоохранительных органов.

Это самоубийство, сделали вывод Гордеев с Турецким.

Гордеев написал подробный отчет и послал его Портнянскому. Через день Портнянский выслал с курьером гонорар. Тем же курьером Гордеев отослал его обратно. На следующий день Портнянский прислал его снова. Гордеев понял, что сопротивляться бесполезно, и разделил сумму на три части. Одну оставил себе, другую отправил в «Глорию», на третью купил бутылку коллекционного коньяка для Турецкого.

— Дело закончено? — спросил Турецкий, с удовольствием дегустируя Hennessy ХО.

— Как бы не так, — мрачно сказал Гордеев.

 

2

После того как следователь Васильев исчез с юридической орбиты, дело о самоубийстве депутата Шерстяка было официально закрыто. На самом же деле все материалы забрала к себе Генпрокуратура, и Турецкий по-прежнему в них копался, о чем не преминул сообщить Гордееву.

— Юра, этот Шерстяк был тот еще типчик. Он, с одной стороны, как бы совсем безобидный, клоун такой, да?

— Да? — скептически протянул Гордеев. Разве?

— Ну, так принято считать. Пугало, в общем. Жупел.

— Кажется, жупел — не значит клоун.

— Не важно. Не умничай и не перебивай. Так вот.

Год назад он должен был поехать во главе парламентской делегации в США, но — не поехал…

— Да, я помню. Из-за болезни.

— Черта с два из-за болезни! Это официальная версия. Строго между нами, идет?

— Спрашиваешь…

— На самом деле Шерстяка вызвали в Кремль и в очень корректной форме предложили срочно.;, заболеть. Он перепугался и заболел. Вот так-то. Поехал на дачу к Хондякову и там водку жрал и девок трахал. По слухам, Хондяков ему целый табун пригнал. А вскоре после этого Хондякова выгнали из Генштаба. Сечешь?

— Не очень, — признался Гордеев.

Турецкий даже крякнул с досады:

— Мораль проста: это такие одиозные ребята, что один, что другой, что их категорически нельзя за границу выпускать — пока они. хоть какую-то власть из себя представляют, пусть даже якобы законодательную. Иначе они всех сочувствующих нам буржуев распугают… Ну а после того как Хондякова «ушли в отставку», Шерстяк его пригрел — через полгода он уже оказался в Думе.

— А, — догадался Гордеев, — и таким образом окончательно себя похоронил как политика?

— Точно. Сам себя объегорил. Этого от него Кремль и добивался. Только я не думаю, что он понял, во что вляпался.

 

3

Коллеги, отправлявшиеся на обеденный перерыв, предложили купить Юрию Петровичу что-нибудь пожевать, и он попросил половину курицы-гриль, каковая и была ему доставлена — горячая, аппетитно пахнущая, в лоснящейся фольге. Поглощая ее, Гордеев неловко сжал зубами куриную ножку и так сильно прикусил язык, что прием пищи пришлось отложить надолго. Язык болел и болел, и под знаком этой эмоции прошел весь день. Сперва Гордеев сходил в туалетную комнату и подержал язык под струей холодной воды. Немного полегчало, но в этот момент вошел сам глава конторы, знаменитый адвокат Генрих Розанов. Увидев Гордеева в такой странной позиции, он остановился и на мгновение забыл, зачем пришел. Дуреют люди без работы, подумал Розанов. Определенно дуреют. Надо Гордеева чем-нибудь загрузить.

Через полчаса он потребовал Юрия Петровича к себе в кабинет. К этому моменту язык распух, и Гордеев невольно держался рукой за щеку. Розанов не обратил на это внимания и сказал:

— Юра, пора вам в командировку съездить, на мой взгляд, засиделись вы в Москве. Да и то сказать, что тут летом хорошего, верно?

Гордеев неопределенно пожал плечами.

— Тогда вот что. Собирайтесь и поезжайте в Анапу. У нас там клиент созрел… Слушайте, у вас какой-то странный вид. Соображаете вообще, о чем я говорю?

Анапа рядом с Геленджиком, сообразил Гордеев. И с Сочи тоже. Очень кстати. Успеть бы только кое с кем до отъезда повидаться.

— А фто, денезное дело? — спросил, с трудом ворочая языком, Гордеев.

— Скорее, на нем можно заработать политический капитал, — дипломатично ответил Розанов, подозрительно глядя на Гордеева, но все же ничего не спросил. Он вспомнил, что Юрий Петрович в прошлом — неплохой боксер, да и сейчас частенько посещает спортивный зал. Может, там ему зубы и посчитали, предположил мудрый Розанов. — Сейчас я вам все расскажу…

После беседы с боссом Гордеев созвонился с помощницей Реутова. К некоторому его удивлению, оказалось, что она продолжает работать в Думе. Встретиться с адвокатом она согласилась, но предупредила, что только в конце рабочего дня сможет выкроить время. А через полчаса перезвонила, извинилась и сказала, что сегодня все-таки ничего не получится, завтра и послезавтра — тоже.

Гордеев в восторг от этого не пришел. Терять время он не привык. Ему же надо в Анапу. А также в Геленджик и Сочи. Что же делать? Он, собственно, и собирался-то задать Вороновой лишь несколько вопросов, но теперь это уже было дело принципа. Возможно, есть причина, по которой она от него прячется?

Он позвонил знакомому — бывшему депутату, которому как-то помог выпутаться из неприятной истории. Этот депутат договорился с водителем прикрепленной к нему «ауди» о небольшом бизнесе: депутат продолжает пользоваться своей собственной машиной, а водитель тем временем работает как таксист. Выручку делили пополам. Когда эта история вскрылась, едва не разразился большой скандал — депутат был известной личностью, борцом с коррупцией и принадлежал к крупной парламентской фракции; этой историей с удовольствием воспользовались бы политические противники упомянутой фракции, но Гордееву удалось притушить страсти — «отмазать» депутата. Правда, ему (депутату) пришлось уйти в отставку. Редкий случай. Гордеев вспомнил о добровольной отставке Шерстяка с губернаторского поста — вот странная история…

Сейчас же адвокат спросил у экс-парламентария, как может быть, что помощник покойного депутата продолжает работать в Думе? Что ему там делать? Не занимает же он автоматически место покойного?! Или оно у нас уже наследуется?

— А о ком идет речь? — спросил тот.

— Некто Ирина Воронова. Она была помощницей Реутова, и теперь, когда…

— Это известная личность, — оборвал депутат, — можешь не продолжать, я знаю, о ком идет речь. Она, Юра, действительно в Думе работает. У нее там своя фирма.

— Как Это? — оторопел Гордеев. — Что, на Охотном ряду уже можно снять офис?!

— Кое-кому — да. Воронова ведет там занятия.

Гордеев подумал, что ослышался.

— Что она делает?

— Ведет занятия.

— Чему же она учит, елки-палки? Как быть депутатом?!

— В некотором роде. Это в двух словах не объяснишь. Собственно, кроме нее это никто и не может объяснить.

— Ладно, плевать. Скажи лучше, как бы мне в Думу попасть?

— Да элементарно. Закажи пропуск через знакомого, который там работает, и все дела. Ничего не изменилось.

Гордеев поскреб затылок.

— Да вроде никого так сразу не припомню…

— Понятно. А что, срочно надо?

— Не то слово.

— Тогда я сейчас свяжусь с кем-нибудь.

Через пять минут экс-депутат перезвонил и сказал, что пропуск для Гордеева заказан. Через сорок минут адвокат подъехал к Думе. Еще через десять минут он разыскал кабинет, на котором было написано:

«МОСКОВСКИЙ БИЗНЕС-КЛУБ.

ТРЕНИНГ ЭКСТРЕМАЛЬНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ».

Любопытно, подумал Гордеев и открыл дверь.

В приемной сидел внушительного вида молодой человек. Трудно даже предположить, какого он роста. Пожалуй, сидя он был не намного ниже стоящего Гордеева. Молодой человек радушно кивнул Гордееву:

— Опаздываете. Занятия уже начались!

— Ижвините, — выговорил Гордеев корявым своим языком и, живо сориентировавшись, прошел дальше — за спиной у молодого человека была следующая дверь.

В просторном кабинете на стульях, выставленных в свободном порядке у стены, сидели шесть человек разного возраста с государственным выражением лиц — без сомнения, народные депутаты. Четверо мужчин и две женщины примерно одного возраста — хорошо за пятьдесят. И все они, затаив дыхание, внимали Ирине Вороновой. Воронова оказалась дамой экстравагантной — коротко стриженные волосы были выкрашены в огненно-красный цвет. Небольшого роста, совершенно круглая, в черном джинсовом комбинезоне, она была динамична, как шарик от пинг-понга. Она покосилась на Гордеева, но Ничего не сказала, и он сел на свободный стул, по возможности действительно придав себе вид опоздавшего студента.

— Жесткие переговоры чаще всего сопровождаются четырьмя составляющими, — говорила Воронова. — Нехваткой времени и информации, давлением и невозможностью отказаться от диалога. В отличие от переговоров обычных, где обе стороны готовы искать компромисс, здесь одна сторона давит на другую. Задача человека, попавшего под такой прессинг, — не победить, а хотя бы избежать потерь. Понимаете меня? — вдруг рявкнула она.

Депутаты смиренно закивали.

— Наш тренинг готовит вас к подобным ситуациям и дает набор инструментов для их разрешения. Это своеобразная прививка от агрессии…

— Ирина Александровна, — негромко сказал депутат, которого Гордеев видел пару раз по телевизору, — скажите, а какие переговоры мы сможем после ваших занятий вести?

— Любые. Хоть о ядерном разоружении. Причем по их окончании велики шансы, что парочку ракет вы сможете оставить на вполне законных основаниях, в то время как у вашего оппонента не останется ничего. Я не первый год в этом бизнесе, поэтому о переговорах знаю достаточно много. Наш тренинг хорош тем, что все необходимые приемы раскладываются по полочкам, и в нужный момент вы не задумываетесь о том, какой из них применить. Во многом вы будете действовать автоматически. У каждого человека есть слабые места, согласны?

— Ну… в принципе…

— Согласны, — резюмировала Воронова. — И он должен быть готов к тому, что рано или поздно на них попытаются надавить. Самое минимально возможное — это научить человека не реагировать на подобное давление, а в идеале он должен понять, какую цель преследуют нападающие, до какого состояния его пытаются довести. При принятом в обществе политесе интеллигентному человеку очень сложно переступить этот барьер. Согласны со мной?

Депутаты интеллигентно закивали.

— А какого черта? — зарычала она, едва не извергая огонь.

Гордеев поежился.

— Вот видите? — продолжала Воронова. — Людям привычнее идти на компромисс, сглаживать углы, они не могут сказать гадость в лицо. Но какие же жесткие переговоры без этого? Помимо явных «наездов» все мы часто сталкиваемся со скрытыми нападками — манипуляцией. При этом агрессии вроде бы совсем нет, но человек чувствует, как его пытаются вовлечь в какое-то неприятное дело, результат которого ему не известен. В такой ситуации подкованный переговорщик первым делом оценит, на какие эмоции давит враг, чего он хочет добиться — радостного возбуждения, тревоги, недоумения? Поняв врага, он будет максимально долго выигрывать время, применяя элементы психологической самообороны. Это может быть техника «заезженной пластинки», когда на каждый выпад произносится одна и та же фраза; техника «напускання тумана», при которой ответы состоят исключительно из аморфных фраз типа «Возможно, вы и правы», «Что вы мне посоветуете?», «Давайте подумаем, как поступить». Это — техника «бесконечного уточнения», название которой говорит само за себя. В идеале оппонент должен предложить перенести переговоры на другое время и этим дать возможность подготовиться и собрать информацию…

После знакомства, которое было формальным моментом для всех, кроме Гордеева, группа приступила к погружению в иную реальность. (Гордеев назвался Филиппом Агеевым, помощником депутата Грязнова, справедливо рассчитывая, что депутатов слишком много, чтобы все друг друга знали, уж помощников их — еще больше.) Насколько Гордеев мог понять, Воронова выясняла степень готовности людей поступать максимально жестко. Когда кто-то из присутствующих заявлял, что готов на сто процентов, его вызывали на «горячий стул» и предупреждали, что если он не выполнит задание, то покинет тренинг. Ему предлагали построить присутствующих мужчин по степени храбрости, а женщин — по степени чистоплотности или готовности продаться за деньги. После этого он должен был подойти к последнему в строю и, глядя в глаза, объяснить человеку, почему он оказался на этом позорном месте. Гордеев благодарил Бога, что не он оказался на этом месте.

После того как уже второй депутат разрыдался как ребенок, был сделан перерыв.

— Отлично, — потерла пухлые ладошки Воронова и кивком попросила Гордеева не перекуривать, а остаться. Она дождалась, пока все остальные вышли из кабинета, и негромко спросила: — Вы из ФСБ?

— С чего вы взяли? — удивился Гордеев, не зная наверняка, льстит ему такой вариант или нет.

— Уж больно глуповатый у вас вид.

— Хм…

— Неужели вы думаете, я не знаю, сколько человек у меня должно быть на занятиях? Тогда кто вы, если не фээсбэшник? А, я поняла. Тот самый противный адвокат, с которым я сегодня говорила, да? А вы настырный, господин Гордон.

— Почему это Гордон? — обиделся Гордеев. — Гордеев я, а не Гордон.

— Я помню, я — специально, — объяснила Воронова. — Я вас деморализую. Как, получается, Гордон?

— В общем… — поежился Гордеев и спохватился: — Опять Гордон?! Что это вы?

— Сказала же — специально, — широко улыбнулась Воронова. — А вы что же, антисемит? Почему вы так бурно реагируете?

— Ничего я не антисемит, просто мне моя фамилия дорога как память. И прошу вас больше ни случайно, ни намеренно ее не путать.

— Ладно, пойдемте поедим, — скомандовала Воронова.

— Не могу, — честно признался Гордеев, опасавшийся за свой язык. — Я не здоров.

— Вы много теряете, — предупредила Воронова. — Тут такой буфет — закачаешься. Ну, так что вам нужно?

— Что это за тренинг? — не удержался Гордеев.

— Сами же видите. Мы вырываем наших клиентов из состояния комфорта.

— А если кто-нибудь начинает хитрить, пытаясь вас надуть? Например, поставит самых красивых и ухоженных женщин последними.

— Такие умники отправляются на «пресс-конференцию» — от слова «пресс». «Пресс-конференция» должна привить человеку готовность к открытому давлению, к откровенным нападкам. Для этого жертву сажают в круг и засыпают вопросами: «Вступал ли ты в гомосексуальные контакты? Не ври!», «Зачем воруешь деньги у начальника?», «Почему ты такая жирная свинья? Тебе не противно?» Задача коллектива — согнать человека с места своими ужасными вопросами. Задача интервьюера — выдержать десять минут. При этом на вопросы нужно отвечать честно или пытаться перевести разговор на нейтральную тему.

— А для чего это нужно? — спросил Гордеев. — Нет, я понимаю, конечно, для чего тем, кто ведет какие-то деловые переговоры регулярно… но не так уж много таких людей… — И осекся, схватился за щеку.

— Что с вами? — удивилась Воронова.

— Яжык, — объяснил Гордеев и закивал: продолжайте, мол, самостоятельно.

— Время от времени каждый человек попадает в ситуацию, когда ему нужно быстро и без потерь договориться с существами недружелюбными и даже злобными. Чтобы с ними встретиться, достаточно въехать в бампер явно не того автомобиля. Общение с теми, кто вылезет из недр поврежденной машины, обычно получается кратким и болезненным, потому как простой гражданин не умеет разговаривать на языке экстремальных ситуаций. Для исправления такого обидного положения дел и существуют тренинги жестких переговоров.

— Интересно. Это аналог какого-то западного проекта?

— Черта с два, — обиделась Воронова. — Сугубо российское изобретение, не скажу, что мое, но — близко к тому. Первоначально мы с Виктором вели стандартные тренинги продаж и эффективных переговоров, но клиенты стали просить поработать над более жесткими ситуациями. И особенно депутаты. Многие сталкивались с шантажом, вымогательством, скрытым давлением и вербовкой…

— В каком смысле? — удивился Гордеев.

— Когда человека подсаживают на крючок: наркотики там, взятки, женщины, сектантство. Решить подобные проблемы без специальной подготовки довольно проблематично, поэтому и была разработана данная программа.

— И сколько стоит приобретение подобных навыков? Или вы работаете для души? В целях усиления национального интеллектуального потенциала?

Воронова фыркнула:

— Скажете тоже! От 350 до 500 долларов за два дня тренинга. Обычно в группу набирают 5—10 человек. В основном это люди, у которых от переговоров напрямую зависит прибыль: генеральные директора фирм и топ-менеджеры.

— А как же тогда — все эти депутаты?

— Так они же в большинстве своем и есть бизнесмены. Или вы верите в эти байки, что они все свое время посвящают законотворчеству? — Воронова захихикала.

— А попадают ли на занятия случайные граждане? Или вы только в Думе преподаете?

— Ха! — сказала Воронова. — Бывает. Например, однажды пришла старушка, мечтавшая с помощью жестких переговоров отвоевать у дочки и зятя право баловать внучку. Но вообще-то к нам идут не за решением конкретных личных проблем, а за универсальными навыками.

— Вы сказали — вы с Виктором. С Реутовым?

— Ну да.

— Это была его идея — открыть тренинг в Думе?

— Вы догадливу. Витя по части оболванивания и выворачивания карманов был большой талант. Наши техники по манипуляции применял очень успешно, мог расположить к себе человека и добиться нужного результата за считанные часы.

— То есть вы делаете своим клиентам прививку от наглости?

— Можно и так сказать… После гибели Виктора здесь, в Думе, тренинг «жестких переговоров» стал настолько популярным, что я думаю создать вторую ступень — для «продвинутых пользователей». Она отличается еще большей жесткостью упражнений, часть из которых приходится выполнять на улице.

— Например?

— Так я вам и сказала.

— Ну, что-нибудь несекретное, пожалуйста, — попросил заинтригованный Гордеев. — Чего вы боитесь? Я же не журналист.

— Черт вас знает, кто вы на самом деле… Ну, ладно. Самые простые задания — удержать внимание незнакомого человека максимально долго или уйти на улицу с десятью рублями и всеми правдами и неправдами заработать как можно больше за короткий промежуток времени.

— Что это вообще дает, если забыть все рекламные обещания?

— Как что?! Научившись ловко вести жесткие переговоры, можно не только выстоять в трудной ситуации, но и поставить в нее другого, менее образованного господина. А это знаете, как приятно!

— Ага, — пробормотал Гордеев. — Значит, Виктор Реутов оказался для фракции Шерстяка просто незаменимым человеком.

— В общем, да.

— Особенно по части умения давить, вербовать, намеренно искажать информацию и оказывать скрытое влияние на чужую психику?

Она улыбнулась:

— Знаете, между собой мы с Витюшей называли наш тренинг «переговоры для очень плохих парней».

— С Витюшей? Вы были близкими друзьями?

— Не такими, как вы пытаетесь изобразить это вашей скабрезной улыбочкой.

— Понятно. Кстати, а как та старушка смогла пережить два дня, наполненных стрессом?

— О, — засмеялась Воронова, — ей очень понравилось. Более того, она оказалась очень хитрой старушкой. В конце занятия мы создаем модель биржи — выпускаем акции и предлагаем участникам играть по всем реальным правилам, используя полученные знания. Кто-то создавал коалиции, кто-то брал на понт, пугал полным поглощением, а она быстро сориентировалась: скупила все, что могла, и создала черный рынок. В итоге ее команда победила. Кстати, она потом звонила и рассказывала, что смогла переубедить своих домочадцев.

— Наверно, все же не все происходит так победительно, как вы пытаетесь это представить. Разным людям нужное разное время для воплощения подобных усилий в жизнь.

— А что же вы хотите? Все на блюдечке с голубой каемочкой? Время — это вообще один из самых ценных ресурсов, который надо выиграть в условиях жестких переговоров. Умение тянуть резину тренируется во время парной игры, где один человек, например, директор, а другой — подчиненный. Директор уверен, что подчиненный ворует, но не может это доказать. Ему нужно уволить вора, а вору — как можно дольше продержаться на стуле, отпираясь от обвинений и используя техники манипуляций, которым его учили раньше. Во время словесной перепалки возникают дополнительные сложности: например, входит «юрист компании» и говорит, что нашел документы о переводе суммы наличный счет подчиненного, или появляется «детектив» и сообщает, что накануне «вор» проиграл в казино десять тысяч долларов, то есть свою зарплату за два года.

Гордеев невесело усмехнулся.

Воронова отреагировала мгновенно:

— Это вы по поводу Ольги Реутовой сейчас? Ее маленьких пристрастий?

— Как вы… догадались? — изумился Гордеев.

— Опыт — сын ошибок трудных…

— Какой еще опыт?! Какие ваши годы!

— Ну ладно, — сжалилась Воронова. — Скажу, так и быть. Я на самом деле специально манок этот забросила — про казино. Чтобы понять, что вам известно. Может, вы и хороший адвокат, но шпион из вас — никакой. Все на лице сразу же нарисовано. Какая эмоция вас посещает, вы ее тут же своей мимикой и проигрываете.

— Что, так заметно? — расстроился Гордеев.

— Не переживайте, людей, которые могут так это читать, один на миллион, это не тренинг, это — талант.

— От скромности вы не умрете, — заметил Гордеев.

— А зачем? Жизнь коротка. Поэтому, чтобы не терять времени даром, предлагаю вам сейчас, не раздумывая, перепихнуться на этом вот, — она показала пальцем с внушительным перстнем, — столе.

— Что?!

— Вот, — удовлетворенно сказала Воронова. — Опять собой не владеете. Как вы свои процессы выигрываете, я вообще не понимаю. Наверно, готовитесь очень тщательно. Шутка это была, — объяснила она. — Мальчика в приемной видели?

— Ну, — сказал Гордеев, вытирая лоб.

— Мой, — коротко объяснила Воронова. — А вы — не в моем вкусе. Вообще. Ну ладно, давайте спрашивайте, зачем пришли, и попрощаемся. Мое время денег стоит, знаете ли.

— Я уже понял, — вздохнул Гордеев. — Ира, что вы думаете об Ольге Реутовой?

— Честно?

— Разумеется.

— Ничего не думаю.

— Но вы же с ней знакомы? Вы можете как-то объяснить ее смерть?

Воронова помолчала. Потом вздохнула:

— Многовато совпадений, правда? Три смерти. И все примерно рядом. Нет, господин адвокат, нет у меня никаких версий. Единственно, что могу сказать, я эту суку терпеть не могла. Думаю, она мне взаимностью отвечала.

Гордеев подумал, что если, зная такое отношение жены к его помощнице, Реутов никак не реагировал, значит, Воронова в его профессиональной жизни играла значительную роль.

— Ира, а как давно вы были знакомы с Реутовым?

— Сколько себя помню.

— Что это значит? Вы ходили в один детский сад?

— Примерно. Я была пресс-атташе нашей лыжной сборной, когда он выступал. Мне тогда было двадцать с хвостиком, я еще на журфаке училась.

— Ах, вот как! — обрадовался Гордеев. — А я как раз хотел подробней узнать о его спортивном прошлом. Я слышал, что он прекратил выступать в двадцать восемь лет из-за травмы колена. Это так?

— И да и нет.

— Поясните.

— Витя всегда был себе на уме. Он, говорят, подавал некоторые надежды, но суперзвездой никогда не был. И не мог стать. Максимум, чего он достиг, — стал чемпионом мира в эстафете. Он, конечно, все про себя хорошо знал. Травма дала ему легальную возможность завязать с большим спортом и перейти в бизнес.

— Я думал, он работал в Спорткомитете, после того как…

— Так это же бизнес и был! — перебила Воронова. — Тогда спортивный бизнес такие льготы получил — только успевай деньги зарабатывать. Табак, алкоголь…

— И ваш Виктор успел?

— Не особенно. Он, видите ли, надумал политикой заняться. И меня в какой-то момент уговорил… После того как он из биатлона ушел, мы же не общались пару лет, я продолжала работать пресс-секретарем, только это уже совершенный отстой был. В девяносто третьем после октябрьской пальбы мы с ним пересеклись на каком-то отмечалове «победы демократии», и он мне говорит: старуха, бросай свое болото и переходи ко мне, ты же здорово умеешь с людьми работать, ты мне пригодишься! Ну, я и бросила.

— Еще я слышал, — сказал Гордеев, — что вашего шефа приглашали на работу в какое-то министерство, но он отказался.

— Хм, — отозвалась Воронова. — А где вы это слышали?

— Это имеет значение?

Воронова немного подумала, как оказалось, его вопрос она проигнорировала. Сказала:

— Наверно, родственники нажужжали. Жена?

— Его жена утонула, — напомнил Гордеев. — Но вообще-то, близко к тому.

— Ладно, я скажу. Его приглашали в Министерство обороны. В девяносто пятом, кажется. Тогда еще штатские там не работали, и это выглядело экстравагантно. Хотели, чтобы он конверсионный отдел возглавил. У них там не было человека, который умел бы профессионально торговаться. Витя чуть было не согласился.

Тут у Гордеева в голове что-то щелкнуло, и он ляпнул:

— Не генерал Хондяков, случайно, его звал?

— Нет, вы определенно знаете больше, чем говорите, — с беспокойством отметила Воронова.

— Не волнуйтесь, я просто угадал. Давайте заключим джентльменское соглашение?

— Ну, дает! — абстрактно пожаловалась Воронова. — Я ему битый час рассказываю, как учу людей обходить всякие дурацкие джентльменские соглашения, а он… Чего вы еще хотите от бедной женщины?

— Сначала скажите, вы верите, что Реутов погиб случайно?

— Я допускаю, что он мог кому-то здорово мешать. И верю, что он мог погибнуть случайно.

— Что он делал в аэропорту?

— Понятия не имею.

— Это правда, что он без вас никуда не ездил?

— Что касается работы — да.

— Значит, это была не деловая поездка?

— Откуда мне знать? Возможно, сверхделовая, сверхсекретная!

— У вас в последнее время испортились отношения? — наступал Гордеев.

— Ничего подобного… Эй, эй! — опомнилась Воронова. — Подождите с вашими вопросами! В чем соглашение-то джентльменское?

— Ага, — обрадовался Гордеев, — видите, мы тоже не лыком шиты.

Воронова посмотрела на него с интересом.

— Да… Любопытно. Как это вы меня увлекли? Ну и?

— Я готов держать вас в курсе моего частного расследования. Но вы в любой момент- должны быть готовы мне помочь соответствующей справкой. В этом деле может оказаться больше политики, чем я привык переваривать. Без вас мне не справиться.

— Ну что же, — задумалась Воронова. — Кажется, действительно вам моя методика без надобности.

— Какие у него были отношения с Шерстяком?

— Последнее время — сугубо деловые.

— То есть раньше — душевные?

— Я этого не говорила. Просто раньше они много времени вместе проводили. А в последнее время, мне кажется, Виктор Шерстяка просто терпел. Он его воспринимал как трамплин для собственной карьеры.

— А Шерстяк разве этого не понимал?

— О, вы скажете тоже! Это был тот еще жук. Он только с виду производил такое впечатление… советское, знаете ли. Вообще-то он бывший кагэбэшник.

— Как кагэбэшник? А я думал — партийный работник.

— Начинал он в сочинском КГБ. Это потом его в партаппарат засунули.

— Вот тебе на! А его приятель, этот генерал Хондяков?

— Тоже туманная личность. Мне кажется, Виктор про него что-то такое знал, от чего этот Хондяков спал плохо. Но это на уровне ощущений, никаких фактов, понимаете?

— Да. Ирина, а вы общались с Шерстяком после того, как Реутов разбился? Как он отреагировал?

— Не знаю. Я просто послала ему телеграмму, и все. Он мне ответил, что взял билет в Москву — на похороны.

— Куда он, разумеется, так и не попал, — добавил Гордеев. — Последний вопрос. Скажите, вы не собираетесь в депутаты?

— Зачем это? — удивилась Воронова.

— Например, продолжить дело вашего друга, так сказать. И потом — свято место пусто быть не должно, верно?

— Какое дело? — Воронова недоуменно смотрела на Гордеева.

— Откуда я знаю? Вам виднее, чем вы тут занимаетесь.

— Ну, вы даете. Хотите, расскажу самый популярный у нас в Думе анекдот? Сидит ворона на суку, во рту сыр. Внизу лиса бежит: «Ворона, ты на выборы пойдешь?» — «Нет!» Сыр, конечно, выпадает. Ворона сидит и думает: «Если бы я сказала «да», что-нибудь изменилось бы?» Так зачем мне в депутаты?

 

1

Женевское озеро напомнило Римме родные места, где разлив Волги был так же широк и живописен. Противоположного берега почти не было видно, он намечался едва видимой узкой темной полосой. А когда утром наползал туман, зеркальная гладь казалась уходящей в неведомый фантастический мир, в котором не существовало конца и царили вечная тишина и покой, нарушаемые лишь слабым всплеском набегающих на берег волн.

Они с Виктором поселились в небольшом отеле в сотне метров от озера. Скромный, всего в два этажа, он тем не менее соответствовал всем европейским нормам. В конце сентября здесь было не много туристов, что оказалось им только на руку: спокойное место, где можно уединиться и не привлекать к себе лишнего внимания.

Сперва они совершили маленький вояж на арендованном автобусе по Швейцарии, потом поднимались в Альпы и катались на лыжах. Римма кататься не умела, но за три дня инструктор научил ее более-менее управляться с ними, и она даже пробовала одолевать несложные спуски. У нее получалось, а Виктор радовался ее успехам.

— На следующий год и не вспомнишь, что когда-то не умела на лыжах стоять, — говорил он посмеиваясь.

— На следующий год? — переспрашивала она.

— А почему бы и нет! Тебе ведь здесь нравится?

— Очень! — искренне восхищалась Римма.

— Тогда пусть это будет нашей первой традицией — осенняя поездка в Швейцарию.

— Витя, я так тебя люблю! — Она приподнималась на цыпочках и, обхватив его шею, целовала в губы.

— И я тебя, малышка, — отвечал он.

Особенно нравились Римме водные прогулки.

Можно было нестись, ловя лицом ветер и ощущая внутри приятный, щекочущий холодок. А можно было просто заплыть подальше от берега и, выключив мотор, вдыхать полной грудью этот диковинно чистый воздух и слушать тишину. В такие минуты казалось, что вокруг не существует никого, кроме них двоих. И кроме плещущейся о борт воды. Виктор научил ее управлять катером. Римма нашла, что это довольно легко: ни тебе сумасшедшего городского движения, ни светофоров — три кнопки и руль, вот и вся премудрость.

Вечера они проводили в уютном ресторанчике отеля. Танцевали, а потом шли в бар или бильярдную. День неизменно заканчивался на просторной лоджии, с которой открывался сказочный вид на озеро и выраставшие на другом его берегу горы. Их заснеженные вершины, подсвеченные уходящим солнцем, полыхали на фоне густо синеющего неба. Виктор объяснил, что это Западные Альпы и там уже Франция. Римма чувствовала себя наисчастливейшим человеком в мире. Она за границей и в таком красивом месте! Рядом горячо любимый ею человек. И двадцать четыре часа в сутки они вместе.

Иногда, правда, выплывали мысли об Ольге. Виктор так о ней и не рассказал, и у Риммы вскрывалась старая, уже было затянувшаяся боль. Мелочи в их отношениях, в его поступках и словах превращались в очень значимые и важные, за которыми таилось нечто нехорошее, скрытое пока от нее. Да, Виктор, бросив все дела в Москве, повез ее отдыхать. Да, в течение трех последних недель он практически каждую ночь оставался ночевать в ее квартире. Да, он недвусмысленно дал понять, что собирается изменить их отношения, придав им официальную форму. Но! Он не сказал об этом прямо, не сделал предложения, пусть пока еще не выйти за него замуж, а хотя бы жить постоянно вместе, в гражданском браке. Он даже не заикнулся, что женат, не то чтобы сообщить, что решил наконец развестись.

Все это Римму несколько угнетало, но она гнала от себя подобные мысли, чтобы не отравлять счастливые мгновения счастья. «Потом, все потом. Когда вернемся в Москву. Вот тогда и поговорим откровенно…»

Однажды, гуляя по Лозанне, они зашли в ювелирный магазинчик. Римме приглянулось колечко с крохотным изумрудом, и она долго не могла оторвать от него глаз. А за ужином Виктор протянул ей коробочку и попросил тут же открыть. Она ахнула: на бордовой подушечке лежало то самое колечко, искрясь и помигивая ей изумрудным глазом.

— Это же ужасно дорого!

Он улыбнулся и надел колечко на ее палец.

— Это лишь маленькая толика того, чего ты заслуживаешь.

 

2

Утро выдалось ясным и солнечным, с неспешно плывущими в голубом небе редкими размытыми облачками. Погода словно подыгрывала, даря погожие дни и давая возможность сполна насладиться отдыхом.

В девять часов они, как обычно, вышли после завтрака из отеля и направились к лодочной пристани. Последние пять дней утренняя прогулка по озеру стала чем-то вроде приятного для обоих ритуала. Уже у самой пристани их догнал запыхавшийся портье и передал, что Виктору звонят из Москвы.

— И тут достали! — недовольно тряхнул он головой. — Это, скорее всего, по работе, так что разговор может затянуться… Малыш, ты пока покатайся где-нибудь недалеко. Сама ведь справишься? — И, когда она кивнула, добавил: — А чуть позже подберешь меня.

— Нет проблем! — отозвалась она весело и чмокнула его в щеку. — Тогда я пойду?

— Смотри, не лихачь только! — шутливо погрозил он.

— Так не на Садовом же кольце, — в тон ответила она.

Римма уже спешила к катеру, который они зафрахтовали до конца отпуска. Белый, с красной полосой по обоим бортам и выступающим над палубой капитанским мостиком, он был точной копией киношных, на которых предавались развлечениям далеко не бедные люди. Катер был двухмоторный, но послушный, как ягненок; при самом малом навыке управлять им смог бы и подросток. Римма же прошла курс обучения под непосредственным руководством Виктора и имела уже достаточный опыт обращения с этим покладистым зверем.

Она включила два синих тумблера, что означало запуск обоих двигателей, передвинула ручки мощности чуть от себя. Катер ожил, как проснувшееся вдруг морское чудище, моторы стали набирать обороты. Римма помахала Виктору рукой — он как раз оглянулся посмотреть, как она выруливает с места швартовки, — и, добавив мощности, направила свое маленькое судно к центру озера.

Еще влажный утренний воздух наполнял легкие, создавал ощущение небывалой легкости, будто она стремительно парит над зеркальной гладью озера, слившись воедино с несущим ее покорным морским зверем. Настолько чудесным было это чувство, что она позабыла, как еще минуту назад с грустью думала о предстоящем завтра расставании и с этими прогулками, и со Швейцарией. Они с Виктором возвращались в Москву, к их новой жизни. Но какой она будет, эта жизнь? Римма надеялась, что лучше, чем была до того. Так, во всяком случае, он обещал. И она ему по-прежнему верила.

Вот только серьезный разговор, которого они пока избегали, она решила не откладывать, а поговорить с Виктором сегодня же. Как он все себе представляет и насколько официальной будет ее, Риммы, роль. Быть любовницей ей уже порядком надоело, хотя чувства вины перед Ольгой она не испытывала. Это их внутрисемейные дела, которые давно дали серьезную течь. И если уж мужчина решился уйти к другой, значит, у него на то должны быть причины. А судя по холеной и изнеженной Оленьке, они были. И основательные. Так что в этом плане Римма для себя поставила жирную точку. Причиной ее желания ускорить их с Виктором основательную беседу послужило возникшее два дня назад подозрение, что она снова беременна. Все старые симптомы, через которые она уже однажды прошла, были налицо. Римма, конечно, хотела убедиться наверняка, но сгорала от нетерпения побыстрее определиться с дальнейшим положением вещей…

Моторы негромко гудели, вспенивая за кормой воду.

Она не стала уплывать далеко, рассчитывая, что Виктор все же не задержится у телефона долго, и стала разворачивать катер. На полуразвороте штурвал неожиданно заклинило, но Римма знала, как надлежит поступать в подобной ситуации, — провернуть штурвал в обратном направлении, чтобы затем вновь повторить маневр. Но он не двинулся с места. Как прирос.

— Боже… — вырвалось у нее.

Естественным порывом было остановить двигатели: рычаги до упора назад, нажать красную кнопку. Она проделала все с молниеносной скоростью.

Никакого эффекта. Оба двигателя продолжали работать на полную мощность, и не собираясь глохнуть.

Она судорожно сжимала уже совершенно бесполезный штурвал, вновь и вновь пробуя сдвинуть его с мертвой точки, но тот не поддавался. А катер с неослабевающей скоростью мчался вдоль прибрежной полосы. Римма прикинула на глаз расстояние: не больше полукилометра. Не так уж и мало! Заметили ее с берега?! Видит ли Виктор, в какое положение она попала?! Но если даже допустить, что за ней наблюдают, то со стороны, да еще с такого расстояния, однозначно решат, что девушка, как выразился Виктор, «лихачит».

Ладони вспотели от напряжения. В горле сделалось сухо до колик. К глазам покатились со лба первые капли пота. Римма смахнула их рукой.

Нос катера подпрыгивал, разрезая воду, поднимая тучи прозрачных в взошедшем солнце брызг. В другое время такая картина привела бы ее в дикий восторг. Но сейчас она с ужасом обнаружила, что почти ровный до этого берег стал закругляться, наползая, вырастая у нее на пути. Точнее, у вышедшего из-под контроля, взбесившегося судна. Она в надежде оглянулась: их отель превратился в крохотную, еле различимую точку.

— Да остановись же ты! Чертова железяка!!! — Римма заколотила кулаками по умершему штурвалу, зачем-то ударила носком по обшивке.

Ничего не помогало. Катер упорно рвался вперед. И так же упорно й неотвратимо приближался беспощадно изогнувшийся берег. Уже стали видны крупные камни, выступающие на мелководье, и беспризорные стволы рухнувших когда-то сосен.

Она снова закричала, уже понимая, что ничего не сможет сделать и никто не успеет помочь. Слишком поздно. Сейчас она разобьется об эти камни и эти стволы. Об этот чужой берег. Мелькнула последняя, слабая надежда. Но тотчас погасла, едва Римма взглянула на показатель топлива: бензина было еще предостаточно.

Камни и берег и стволы на нем увеличивались в размерах.

Она зажмурила глаза, первый раз в жизни жалея, что не знает ни одной молитвы.

И вот нос катера утробно ухнул, на что-то наскочив. Но, издавая скрежет и стон, кренясь набок, продолжал двигаться, почти не замедлив свою сумасшедшую скорость.

Римма не решалась открыть глаза. Ждала. Ждала, когда ЭТО произойдет.

Новый, намного сильнее удар лишил ее равновесия и опоры под ногами, оторвал от палубы. Буквально вздернул вверх и в сторону, взорвав барабанные перепонки ужасающим грохотом.

 

3

На террасе отеля, попивая за белым пластиковым столиком кофе и просматривая свежую газету, сидел уже не молодой, но спортивного типа мужчина. Он поселился в отеле десять дней назад, редко посещал ресторан, предпочитая заказывать обеды в номер, и ни с кем не общался. Такое поведение клиента не явилось для обслуживающего персонала чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, в их отеле часто искали уединения многие деловые люди, уставшие от каждодневной городской суеты и психологических нагрузок.

В это утро он не нарушил своей привычки: вышел на открытую террасу, примыкающую к бару, и заказал чашку капуччино и свежий номер местной «желтой» газетенки, освещавшей в основном последние европейские сплетни. Если бы принесший заказ официант немного задержался и оказался полюбопытнее, он несомненно заметил бы, что господин в спортивном костюме то и дело поглядывает на озеро.

Когда катер, отчаливший не так давно от пристани, начал разворот, господин опустил руку в карман. Маленькая, похожая на дистанционный пульт коробочка, которая покоилась в нем, имела всего две кнопки. Господин по очереди нажал их.

Катер прекратил маневр и, как сорвавшийся с цепи, понесся вдоль береговой линии. Внимания на это никто из находившихся на пристани и у отеля не обратил. Но когда он не стал уходить вправо от изгиба берега, лодочный смотритель громко выругался, а вышедший из отеля высокий темноволосый мужчина бросился к пирсу.

Немолодой господин наблюдал, чуть отставив в сторону газету. Катер-камикадзе превратился в стремительно несущуюся по озеру точку. Он не останавливался и не сворачивал, упрямо пер в одном направлении. На пирсе уже собралась толпа, махали руками, кричали. Наконец катер на полной скорости налетел на прибрежные камни, скользнул по ним, как по трамплину, и, пролетев по воздуху, врезался в валуны и бурелом. Красное с желтыми языками пламя взметнулось вверх. До отеля донесся грохот. И почти сразу к небу потянулись черные щупальца дыма…

Мужчина за столиком, сделав глоток кофе, вернулся к газете.

 

4

Бабка Прасковья, беззвучно двигая тонкими, высохшими губами, раскладывала карты. И всякий раз, когда выпадал король пик, сокрушенно качала головой. Наконец она собрала карты в колоду, отложила их в сторону. Посидела какое-то время не двигаясь, глядя перед собой. И вдруг резко повернула свое старушечье, изъеденное морщинами лицо. Глаза полыхали недобрым желтым огнем, рот растянулся в жуткой усмешке, обнажая редкие острые зубы.

«Я ведь предупреждала тебя, деточка! Черный человек! Берегись его!» — полушептала-полукаркала она, вставая из-за стола и приближаясь к Римме.

Движения ее были бесшумны.

«Не послушалась меня? Не поверила, значит?»

Римма похватала ртом воздух, намереваясь сказать хоть слово в свою защиту, но голос куда-то пропал. А бабка Прасковья ткнула в нее свой скрюченный палец и продолжала: «Это тебе наказание, деточка. За глупость твою и неверие. Теперь выпутывайся, как сама знаешь. А я тебе больше не советчица…»

Римма резко, одним толчком вернулась в сознание. Будто вынырнула из вязкого, как трясина, мрака. С трудом разлепила веки.

Ночь сменилась днем, ослепительно белым и ярким. Настолько ярким, что она опять прикрыла глаза. И опять открыла. Все вокруг было незнакомым… и действительно белым. И стены, и потолок, и одеяло, укрывавшее ее. Лишь шторы на окнах имели нежно-голубую окраску.

Где она? Как сюда попала? И что вообще произошло?

Медленно возвращалась память. Из разбитых осколков складывалась пока еще не совсем цельная и ясная картина. Она помнила только, как мчалась на потерявшем управление катере прямо на берег. Вспомнила охвативший ее ужас. Потом был сильный толчок, подбросивший ее… Куда? На берег? В воду? Этого она уже не могла вспомнить… А затем, кажется, сильный взрыв. Или то взорвалось ее сознание?

Она еще раз огляделась. Маленькая светлая комната, где она лежала, имела дверь. У кровати стояла тумбочка. С другой стороны длинный штатив с пластиковым или стеклянным (она не могла разобрать) баллоном, от которого к ее правой руке тянулась зеленая гибкая трубка, оканчивавшаяся иглой. Игла крепилась к руке круглым пластырем, но боли от укола Римма не чувствовала. Как не чувствовала и поступления в ее вытянувшееся на кровати тело прозрачной жидкости, наполовину заполнявшей баллон. Она вообще ничего не чувствовала. На прибор, стоявший рядом со штативом, она обратила внимание не сразу. На зеленом экране высвечивались шкала и горизонтально движущаяся кривая. Слышалось тихое попискивание. Не сразу она заметила и два тонких проводка, отходящих от незнакомого прибора. Они тоже, как ни странно, тянулись к ней. А точнее, к ее голове.

Римма сделала усилие, чтобы пошевелить руками. И ей это удалось. Постепенно, чуть-чуть, но она начинала чувствовать свое тело, управлять им. Она поднесла руки к вискам. Так и есть — проводки крепились к ним. И таким же круглым пластырем, что и к руке. Что это? Зачем? Первой мелькнула испугавшая ее мысль об опытах над людьми. Может, и над ней сейчас проводят какой-нибудь эксперимент. Но она отбросила эту версию как маловероятную. Ведь была катастрофа на озере — она это хорошо помнила, — а она являлась в ней пострадавшей. Скорее всего, она в обычной больнице, а не в каком-то закрытом научном центре. И обычные врачи ставят ее на ноги.

Да, именно так все и обстоит!

Убедив себя в этом, Римма ощутила навалившуюся на нее усталость. Сделала всего-то одно-два движения руками, а силы уже на исходе…

Напоминание о памяти вернуло к сну. Или к кошмарному видению. Чем бы это ни было, оно вызвало мелкую судорогу по всему оживающему телу. Перед глазами отчетливо возникли образы шепчущей бабки Прасковьи и еще… перекошенного гримасой боли лица матери. Они стали накладываться один на другой, вытягиваться, увеличиваться в размерах, заполняя собой все свободное пространство маленькой палаты… Римма закричала, совершенно не понимая, явь это или продолжение кошмарного сна. Но вместо крика вырвался лишь слабый стон, тут же отозвавшийся в голове острой болью.

Попискивание странного прибора перешло в сильный непрерывный зумер. И почти сразу распахнулась дверь палаты…

— Вот и хорошо, вот и умница, — ласково говорила склонившаяся над кроватью молодая женщина. На ней были белые халат и шапочка. Лицо улыбалось, и от улыбки этой повеяло теплом. — Пришла наконец-то в себя. Сильная девочка!

Римма продолжала всхлипывать и тяжело дышать.

— Ну же, что ты, что? Перестань… — Рука вошедшей женщины нежно гладила ее по щеке. — Успокойся, милая. Все уже позади.

Римма не понимала, что позади и почему ей нужно из-за этого успокоиться.

— Где я? — с трудом выговорила она.

— В больнице, конечно. В очень хорошей больнице, — так же ласково ответила женщина в белом.

— До-олго? — на большее у Риммы не хватало сил.

— Около месяца.

— М-ме-сяца?!

— Да. И это просто чудо, что ты вернулась к нам.

— К-к-кому?!

— На этот свет, конечно, глупенькая! — Женщина вытерла салфеткой выступившие на Риммином лице капельки влаги. — Тебе нельзя волноваться и много говорить. Отдыхай пока, набирайся сил. Они тебе скоро понадобятся.

 

5

Спустя два дня Римма уже могла сносно говорить и реально воспринимать окружающее. Изольда, так звали медсестру, дежурившую, когда она вышла из комы, рассказала обо всем, что случилось за последние двадцать четыре дня, — а именно столько Римма пробыла без сознания, между жизнью и смертью. И услышанное не обрадовало. Да и как в ее нынешнем положении можно было чему-то радоваться? Разве тому, что как-то выкарабкалась.

Со слов Изольды Римма узнала, что ее катер, вылетевший на полном ходу на берег, взорвался и, соответственно, разлетелся на мелкие кусочки. Из чего следовало, что выяснить причину аварии не представлялось возможным. И если бы Римму не выбросило за борт во время удара о сушу или валун буквально за считанные секунды до взрыва, она разделила бы с катером его участь.

— В рубашке родилась — так отозвалась Изольда о счастливом Риммином спасении.

Впрочем, счастливым его назвать было нельзя. Ее обнаружили прибывшие на место катастрофы спасатели в двух десятках метров от центра взрыва. Обгоревшие обломки были разбросаны в радиусе пятидесяти метров, и Римму спасло только то, что частично она упала в воду, почти у самого берега. В противном случае ее могло основательно накрыть какой-нибудь отлетевшей частью катера. Вода смягчила смертоносный дождь, и все-таки то, что она не попала в эпицентр взрыва, сыграло, безусловно, основную роль в ее чудесном спасении.

Но если бы этим все ограничилось!

Упала она неудачно: сломала левую руку и ребра, но самое неприятное — ударилась головой о камень. Последнее послужило причиной ее почти безнадежного состояния. Единственное место поблизости, где еще оставался шанс ее спасти, была частная клиника «Хаузер», и спасатели доставили ее туда. И хотя руководство клиники не практиковало оказание помощи в подобных ситуациях, Римму прооперировали, наложили гипс и оставили у себя, подключив необходимые для поддержания жизнедеятельности организма аппараты. Все дальнейшее было неинтересно: двадцать четыре дня она пребывала в подвешенном между жизнью и смертью состоянии. Но в конце концов молодой и здоровый организм победил.

— А Виктор? Где Виктор? — были ее первые внятные слова после столь долгого вынужденного молчания.

Изольда, дававшая ей в это время таблетки, склонила набок голову и хладнокровно уточнила:

— Виктор — это кто?

— Как кто?! Это молодой человек!

— М-мм. Может быть, он… в Москве?

— В Москве?!

— Ну да.

— Почему в Москве?

— А где ему еще быть? Ты же сама из Москвы?

— Ну, вообще-то… — растерялась Римма. — Но как же так, как же так? Я же тут! А он… он там…

К горлу подступил комок, а сердце будто бы остановилось. Она прислушалась к себе: нет, едва-едва, но работает. Изольда, увидев ее побледневшее лицо, засуетилась:

— Да не волнуйся ты так, родная! На вот, выпей лучше. — И, почти силой протолкнув в Римму какую-то беленькую таблетку, поднесла ко рту стакан воды. — Вот станешь лучше себя чувствовать — позвонишь кому захочешь. Я тебе телефон в палату принесу.

— Правда? — проглотив лекарство, выдавила Римма.

— Ну конечно…

— А Виктор звонил сюда? Узнавал обо мне?

— С этим вопросом не ко мне. Это наш доктор должен знать.

— А когда…

— Будет тебя осматривать, тогда и спросишь, — мягко перебила ее Изольда. — А сейчас отдыхай. Никуда твой Виктор не денется.

Но Римма ощутила вдруг, как тревожно стукнуло сердце.

 

6

Клаус Хаузер, помимо того что был главным хирургом клиники, являлся и ее владельцем. Она досталась ему в наследство от дяди, старшего брата отца, по стопам которого он пошел. Альфред Хаузер был талантливым и известным хирургом и свое дело начиная с нуля. Клаус с раннего детства равнялся на дядю и в итоге не обманул его ожиданий: с блеском закончил медицинский факультет знаменитого Гейдельбергского университета, пришел к нему на стажировку и с первых дней зарекомендовал себя как подающий большие надежды врач. А поскольку своих детей у Альфреда Хаузера не было, то ничего удивительного не было в том, что он решил оставить свое детище, частную клинику «Хаузер», племяннику. К тому времени они уже работали и жили в Швейцарии, всячески поднимая престиж учреждения, куда не так-то просто было попасть.

К шестидесяти семи годам дядюшка Альфред почувствовал, что возраст берет свое и пора отходить от дел и удаляться на заслуженный отдых. Так он и сделал, и последние пять лет Клаус Хаузер возглавлял довольно престижную в Европе хирургическую клинику. Особую роль в ее процветании сыграло, без сомнения, мудро выбранное в свое время дядей место ее основания. Швейцария была не только тихой страной с надежными банками, но и международным курортом. А клиника, ко всему, располагалась у живописного Женевского озера, в предместье симпатичного городка Лозанна. Из окон своих палат пациенты могли любоваться красотами озера и Западных Альп, выздоравливающие совершали пешие прогулки и дышали чистым альпийским воздухом.

Клаус с головой ушел в работу, добросовестно поддерживая репутацию клиники. Возможно, именно из-за постоянной занятости и самоотрешенности, с какой он работал, в свои тридцать девять лет он так и оставался холостяком.

Когда в клинику привезли русскую туристку, пострадавшую в аварии на озере, Клаус хотел было переправить ее в госпиталь Лозанны. Но, увидев совсем еще юное и красивое лицо с полуоткрытым, словно молящим о помощи ртом, он заколебался. Заколебался потому, что не был уверен, спасут ли ее городские хирурги. Он мог, во всяком случае, хотя бы попытаться. Там же у нее с ее черепной травмой шансов почти не было. Очень жаль, если это ангельское создание потеряет жизнь. Да и отсчет времени шел уже не на часы, а на минуты. Клаус отдал распоряжение срочно готовить операционную…

Теперь, когда она пришла в себя, дело явно пойдет на поправку. И через месяц-полтора она сможет, при определенном уходе, вернуться к полноценной жизни. То, чего он боялся, не случилось. Мозг девушки активно включился в работу, и рецидивов не наблюдалось… Хотя нет, все же был один, небольшой. Первые два дня с ней пришлось повозиться, восстанавливая часть памяти. Создавалось впечатление, что мозг нарочно стер определенный Отрезок, чтобы облегчить себе жизнь после пробуждения. Но девушка быстро вспоминала, с ней вообще приятно было работать.

Она помнила свое имя, свой родной город (или деревню, Клаус так и не понял), своих родных и школьных друзей, как приехала в Москву и осталась там работать. А потом шел пробел, до Швейцарии. Она прекрасно помнила, когда и с кем сюда приехала (некто Виктор), как отказало управление у катера и тот налетел на берег… Но как и где она познакомилась с этим Виктором, кто он ей и чем она занималась последние полгода, об этом девушка имела очень смутное представление.

Постепенно, применяя специальную для таких случаев методику, пробелы восполнили. Но Клаус отметил, хотя и не поделился этим ни с кем, что воспоминания для русской не очень приятны. Ее что-то тревожило, если не сказать угнетало. В выразительных голубых глазах девушки была печаль, которая никоим образом не была связана с травмой. У нее была какая-то тайна, и с возвращением памяти эта тайна стала тяготить ее.

Он осматривал Римму (ему очень понравилось ее имя) два раза в день. Потом стал заходить чаще. Выяснилось, что она неплохо владеет немецким, который изучала в школе, и они могли общаться без посторонней помощи. Клаус не раз ловил себя на мысли, что совершил бы большую ошибку, отправив ее тогда в городской госпиталь. Почему? Потому что она, вероятнее всего, не выжила бы? Он подозревал, что причина не только в этом.

Отлучившись по делам на два дня, по возвращении в клинику он обошел пациентов и только потом сообразил, что в этот раз начал обход с русской, хотя ее палата не была первой.

 

7

Изольда стала для Риммы почти подругой. Она была веселой, внимательной и доброй. И единственной русской во всей клинике. Ее присутствие здесь объяснялось просто. Закончив медицинский институт, она честно проработала за нищенскую зарплату в своей родной ярославской больнице три года. Не получая никакого удовлетворения ни от работы, ни от условий жизни и не видя дальнейших перспектив, не стала даже раздумывать, когда ей предложили выйти замуж. А предложил иностранец, подданный Швейцарии. Недолго думая, она собрала свои не особо толстые чемоданы и помахала Ярославлю ручкой. Обстоятельства сложились так, что Изольда получила место в клинике «Хаузер» и вот уже второй год работала в ней обычной медсестрой.

— А как твое настоящее имя? — спросила Римма, когда они уже перешли на «ты».

— Это и есть настоящее.

— Да нет, я имею в виду, как дома звали.

— Лизой. Елизаветой. Мне теперешнее больше нравится. — И она значительно произнесла — Изольда Лауберг!

— А изменила почему? — не отставала Римма.

— Если уж рвать с совком, так рвать с корнем.

— Изольда… — протянула Римма, как бы пробуя слово на вкус. — Изо льда… Но ты не такая, ты чуткая, добрая.

— Шоколадки нет, не подлизывайся! — отшутилась та, забирая у нее градусник. — Так, посмотрим, что тут у нас… Тридцать шесть и восемь. Жить будешь.

Они улыбнулись друг другу, как старые знакомые.

— А тебя не смущает, — возобновила свой «допрос» Римма, — что, имея высшее медицинское образование, ты работаешь обычной медсестрой?

Изольду вопрос не смутил. Видимо, его уже не раз задавали.

— Во-первых, — она отвечала, одновременно раскладывая по блюдцам необходимые таблетки, — обычных в нашей клинике не бывает ни врачей, ни медсестер. Тут все со специальным образованием. Во-вторых, платят мне тут мою годовую зарплату на исторической родине. В месяц, я имею в виду. И в-третьих… Риммочка, ты посмотри вокруг! Здесь даже уборщицей приятно работать. Просто приятно, понимаешь меня?

— Понимаю, — Римма кивнула. Она действительно понимала, хотя еще не вставала с кровати и не могла пройтись по клинике. Но достаточно было и того, что она наблюдала в своей палате.

— Вот так, милая. — Изольда поправила под ней подушку. Посмотрела на часы. — Да, кстати, скоро должны принести результаты твоего обследования. Пойду узнаю. — И удалилась, бесшумно притворив за собой дверь.

Римму на днях серьезно обследовали на предмет возможных рецидивов, взяли анализы и тесты, и все такое прочее. Но она не думала, что обнаружится что-либо серьезное. Чувствовала она себя с каждым днем все лучше, хотя повязку с головы еще не сняли и иногда случались головные боли.

Результаты принес главный хирург. Они были в синей папке, которую он держал в руке. Свободная, как всегда, покоилась в кармане халата. Римма уже стала привыкать к этому спокойному мужчине с аккуратной, уже тронутой сединой бородкой и умными темными глазами. Он всегда был подчеркнуто вежлив с ней и ласков. Иногда шутил, чтобы поднять ее настроение. А в последние дни она на самом деле начинала хандрить: никто не звонил, не беспокоился о ее здоровье, как будто для всех она умерла, и в первую очередь — для Виктора.

— Доброе утро, Римма, — поздоровался хирург. — Как сегодня вы себя чувствуете?

— Спасибо, господин Хаузер. Намного лучше.

Они говорили по-немецки, но Римма еще с трудом подбирала слова — сказывалась перенесенная операция. И Клаус, понимая это, старался обращаться к ней по возможности проще.

— Мне принесли результаты вашего обследования, — сказал он, присаживаясь на стул у кровати и открывая папку. — Ваша кисть и ребра срослись удовлетворительно, без смещения…

Он чего-то недоговаривал, оттягивал. Римма это видела в его посерьезневших глазах.

— Значит, все хорошо? — уточнила она.

— Не совсем…

— А что… что не так? — Голос ее дрогнул.

Хаузер перевернул в папке лист, скользнул по нему взглядом, перевел на Римму.

— Вы были беременны. Вы это знали?

К Римме, как вспышка молнии, вернулась еще одна часть из стертой памяти. Она даже приподнялась на локтях, и в голове стрельнуло так, что боль отозвалась в глазах. Сильные мужские руки поддержали, осторожно уложили ее на подушку.

— Значит…

— Да. Уже все в прошлом. Вы потеряли ребенка.

Итак, ЭТО случилось с ней снова…

— А теперь мне нужно идти. — Хаузер поднялся. — Я сегодня еще загляну к вам.

— Господин Хаузер! — окликнула она его уже у двери. Он обернулся. — Я хотела спросить: мной не интересовались? Не звонили из России?

Он отрицательно покачал головой.

— Спасибо, — упавшим голосом проговорила она и закрыла глаза.

С легким щелчком двери в палате наступила полная тишина. Римма улавливала лишь биение собственного сердца, тревожное, учащенное. Она избежала одной беды и сразу же попала в другую. Что теперь делать? Как жить дальше? Неужели Виктор мог вот так просто взять и забыть о ней?! Бросить за тысячи километров от дома?!

Она не заметила, как забылась неспокойным полусном, в котором одно решение проблемы сменялось другим, а образы знакомых ей людей проносились, как низкие ураганные облака.

Изольда застала ее с еще не высохшими на щеках дорожками от слез. Придвинула ближе стул, взяла ее руку в свою.

— Что случилось, милая? — поинтересовалась участливо, с проступившей в голосе тревогой.

И Римма, чувствуя острую необходимость выговориться, поделиться с кем-то навалившимся на нее грузом, рассказала ей все. От начала и до конца. Как познакомилась с Виктором и как потом вынуждена была отказаться от ребенка. Как работала в Москве и вновь встретила его. О тех месяцах, когда они были любовниками, она упомянула и об Ольге. И об этой счастливой поездке в Швейцарию, после которой у них все должно было пойти по-другому, по-человечески. Как у ее подруги Светланы. Она говорила, прерываясь лишь, чтобы хлебнуть воздуха, и продолжала, продолжала рассказывать, пока не дошла до последней точки, которой был несущийся на береговые камни катер.

Изольда слушала, не перебивая, глядя то на ее раскрасневшееся лицо, то в окно, за которым громоздились изломанные, покрытые ослепительным снегом горы. Они тоже молчали. И тоже, наверное, сейчас кого-то слушали. Возможно, парящего высоко в небе орла. А возможно, просто шелест ветра.

— Тебе еще нет двадцати, а как целую жизнь прожила, — задумчиво произнесла она, когда Римма закончила. — Я не знаю, что тебе советовать… — Помолчала, глядя на нее уже совсем по-другому, с изумлением и уважением одновременно, и сказала то, что Римма потом помнила всегда: — У каждого человека своя судьба. Но рано или поздно наступает момент, когда он должен решить, что и как в ней изменить. Все дело в верности этого решения. Другого шанса обычно не бывает.

 

8

С короткими, лишь немного отросшими после операции волосами Римма казалась себе подростком. Все-таки как удивительно меняет внешность прическа! Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Но особо расстраивал уродливый шрам от ожога, идущий от правого уха через подбородок к шее, — один из горящих обломков все же достал ее.

Первую свою прогулку по саду клиники она совершила в компании доктора Хаузера. Он поддерживал ее, идя рядом, под руку. И говорил, говорил о всяких пустяках, стараясь отвлечь от грустных мыслей. А таковых хватало в избытке.

Виктор не звонил. Надежда, что он в конце концов объявится или хотя бы даст о себе знать, растаяла как прошлогодний снег. Осталась лишь глубокая, как провал в леднике, обида и… злость. На себя в том числе. Размечталась, дура набитая, уши развесила, а он попел соловьиные песни — и упорхнул. Волновал и другой вопрос, в ее нынешней ситуации более важный: чем она расплатится с клиникой за операцию и лечение и на какие средства будет добираться домой. Не пешком же идти через половину Европы. И еще этот шрам…

«Боже, как я покажусь маме?!» — в отчаянии думала Римма.

Она набралась смелости (момент был подходящий — они были одни) и задала доктору Хаузеру волновавший ее вопрос. Он был владельцем клиники, он оперировал ее, кому, как не ему, знать ответ.

— Могу вас успокоить, Римма, — усмехнувшись чему-то, сказал он, — операция была оплачена сразу. Ваш друг перевел на счет клиники нужную сумму.

От сердца немного отлегло, но это было еще не все, и Римма поинтересовалась снова:

— Операция — хорошо. А мое пребывание в клинике? Скоро будет два месяца.

— Не переживайте. Мы имеем фонд, специально для таких случаев. — Он опять загадочно улыбнулся. — Так что чувствуйте себя комфортно.

Откуда Римме было знать, что денег Виктора хватило бы разве что на удаление в клинике «Хаузер» аппендицита. Он позвонил удостовериться, поступили ли деньги на счет клиники, и узнать о состоянии Риммы. Она еще была в глубокой коме. Клаус разговаривал с ним минут пять, сообщил, что состояние больной неопределенное, но они сделали, что могли. Теперь все зависит от организма девушки, справится ли он с полученной травмой. Они распрощались, и после этого Виктор не звонил.

Хаузер посчитал, что Римме не обязательно все это знать. Как не обязательно знать и то, что специальный фонд клиники был его выдумкой. Он смотрел на эту юную русскую, совсем еще ребенка, и не мог понять: почему Бог так жесток? Чем она заслужила все это?

Они дошли до конца аллеи. Здесь сад заканчивался, а за оградой начинался луг. Вторая половина ноября не лучшее время года, но тут каким-то чудом сохранился свой небольшой мир, с остатками зелени и запахов.

— Повернем назад? — предложил он.

— Я не устала. — Римма посмотрела на него с признательностью и детской мольбой в глазах. — Можно немножко постоять? Тут так хорошо!

— Разумеется. Мне самому тут нравится. Иногда просто сбегаю из клиники и подолгу стою, глядя на это великолепие. — Хаузер глубоко втянул в себя прохладный воздух, обежал взглядом поднимавшиеся за забором холмы. — Разве можно быть равнодушным к такой красоте?! — Он намного помолчал. — Римма, вас что-то тяготит, — внезапно прервал он ее размышления, — это написано у вас на лице. Не поделитесь своим секретом? Возможно, я смогу помочь.

Она почувствовала безграничное доверие к этому человеку, ласково смотрящему на нее в ожидании ответа своими умными, задумчивыми глазами. И не смогла смолчать и уж тем более соврать.

— Вот. — Провела рукой по шраму. — Я теперь уродина, да?

Хаузер покачал головой, улыбнулся своей чуть печальной и загадочной улыбкой:

— Это можно поправить. Будете еще красивее, уверяю вас.

Римма не знала, как реагировать, и сказала только:

— Шутите?

— Я похож на злого шутника? — он слегка вскинул брови. — Я не специалист в пластической хирургии, но в нашей клинике проводятся такие операции. Я поговорю с доктором Вернером.

— Но мне нечем заплатить!

— Вы забываете о фонде.

— И все равно, я так не могу. — Она опустила глаза, не зная, куда их деть.

— Пойдемте, становится. прохладно. — Хаузер взял ее под руку, проговорил, понизив голос, словно их могли подслушать: — То, что можно исправить, нужно исправлять. В вашем случае было бы преступлением не вернуть вам прежний вид.

— А кому он теперь нужен, мой прежний вид? — ответила она, опять подумав о Викторе.

Он уловил ее настроение, сказал веселее:

— А вы не думайте! Тут дело профессионального принципа. Коль мы уже взялись вас латать, то долатаєм до конца.

— Латать? — переспросила Римма, не совсем понимая это слово по-немецки.

Хаузер изобразил штопанье иглой. Римма не удержалась, засмеялась; теперь она могла делать это безболезненно для себя. Хаузер присоединился к ней. Она впервые слышала, как он смеется.

Когда сняли бинты, Римма долго не отходила от зеркала. От ужасного шрама не осталось и следа. Кожа на подбородке и шее опять была чистой и гладкой. Ради этого, правда, пришлось пойти на жертвы: ей сделали маленькую подтяжку. Но та пошла только на пользу. Овал лица несколько сузился, что лишь придало ее внешности еще более привлекательный вид, внесло некоторую строгость.

— Я же обещал вам, что вы станете еще красивее, — заметил вошедший к ней в палату Клаус Хаузер.

Римма обернулась, засияла счастливой улыбкой. Если бы не законы приличия и дистанция, которую нужно выдерживать — главный хирург все-таки, — бросилась бы ему на шею.

— Я не знаю, как вас благодарить!

— Это наша работа, — буднично сказал он, подходя к ней.

Зеркало отразило их, стоявших рядом, — молодую девушку с короткими светлыми волосами и среднего роста зрелого мужчину с пробивающейся сединой, голубоглазую и кареглазого. Но именно в этих разных на первый взгляд глазах и светился тот огонек, который их соединял. Яркий, чистый и согревающий. Так не могут светиться глаза у злых или жадных людей; алчный, подлый блеск — он совсем другой. В глазах же стоявших перед зеркалом был детский восторг, которого еще не коснулись темные пятна пороков. Их глаза излучали радость. И неудержимое стремление ради этого жить.

Римма давно не чувствовала себя так хорошо. Хотя все равно не давали покоя и мысли, как она вернется домой. Это, пожалуй, сейчас было самое главное. Маме она уже позвонила, сообщила, что все хорошо и она просто отдыхает на курорте, потому так надолго и пропала. Просить родителей выслать деньги? Тогда придется все рассказать. Да и где им взять такую сумму? Влезть в долги? Только не это… Оставался только один вариант: попросить взаймы у Изольды, под честное слово, что, как только сможет, вернет ей переводом.

Сейчас, когда рядом стоял человек, подаривший ей второе рождение, давившая ее тяжесть проблем отошла, уступив место невесомому состоянию счастья. Подобное она испытывала с Виктором, но от Хаузера шли и какие-то особые волны. Она затруднялась определить. Защищенности и покоя? Так было и с Виктором. Что же тогда?

Римма скользнула глазами по рукам хирурга. Сильные, широкие, со вздувшимися жилами — руки человека, зарабатывающего ими свой хлеб. У Виктора были совсем другие, хоть он и серьезно занимался спортом. Они были далеко не руками рабочею человека. Какими угодно, только не такими, которыми зарабатывают на хлеб. В этом-то и была их разница. От Клауса Хаузера исходила надежность. Надежность человека, знающего цену человеческой жизни. И человеческого счастья.

Он стоял, не говоря ни слова. Просто стоял и смотрел на ее отражение в зеркале. И думал о том, какие порой непредсказуемые сюрпризы преподносит судьба. Совсем недавно он не мог и предположить, что в его размеренной жизни появится кто-то, кто заставит eгo по-особому чувствовать запахи, а по утрам радоваться каждому новому дню. Эта русская девушка, похожая на распускающийся цветок, затронула те струны его души, которые, как он думал, давно и крепко спали. Он не заметил, как ежедневные прогулки с ней стали для него необходимостью. Он уже ждал их, ждал с нетерпением и предчувствием этой волшебной легкости.

— Господин Хаузер. — Ее голос заставил его оторваться от зеркала. — Я вам бесконечно признательна за все. Поверьте, никто еще не делал для меня столько… — Она прервалась, вздохнула и закончила: — Но я не хочу злоупотреблять вашей добротой.

— Что вы имеете в виду?

— Я думаю, мне пора покинуть вашу клинику. Я уже вполне здорова и могу перенести дорогу.

«Завтра она уедет, и больше я ее не увижу», — завертелось в голове у Клауса. Он сказал:

— Скажите, вам нравится Швейцария?

Римма не ожидала такого вопроса. Ответила осторожно:

— Она не может не нравиться.

— Так зачем в таком случае уезжать? — он чуть приподнял брови, как будто никакой проблемы не существовало.

— Но как же я могу остаться? — Она растерялась совсем.

— Выходите за меня замуж…

 

9

Они поженились через два месяца, в канун Рождества. А спустя полгода Римма родила девочку. Она Назвала ее Светланой, в честь лучшей подруги и в надежде, что судьба у дочери будет такой же светлой, как и ее имя. Изольда почти не удивилась происшедшему, выразившись по данному случаю так:

— Я с первого дня чувствовала, что в нашей тихой обители поселился ангел.

Теперь Римма жила на окраине Лозанны, в двухэтажном особняке Клауса. Из окон открывался все тот же завораживающий пейзаж: Женевское озеро и громоздящиеся за ним Альпы. Небольшой сад, в котором она гуляла с дочерью, имел лишь один недостаток — в нем не было цветов. Клаус объяснял это тем, что за ними просто некому ухаживать. Оно и понятно: постоянная занятость на работе и вообще затянувшаяся холостяцкая жизнь не способствовали подобного рода занятиям. И Римма решила ближайшей весной обязательно исправить это.

Бабка Прасковья перестала являться по ночам и трясти перед лицом пальцем, напоминая о черном человеке. Кошмарные видения исчезли и больше не беспокоили, они словно отступили перед тем новым и светлым, что появилось в ее жизни.

Клаус оказался внимательным и заботливым мужем и любящим отцом. Смеясь, говорил, что сам не подозревал, что способен на такой «подвиг». Римма все больше привязывалась к нему, обнаруживая, что к чувству благодарности и уважения к этому человеку присоединяется и другое, которое она не назвала бы страстью, но нежностью и, наверное, любовью. Сердце подсказывало ей, что именно такой и должна быть настоящая любовь, открытой и нежной, без бурных всплесков эмоций, которые чаще всего так же быстро, как и всколыхнулись, откатывают назад.

Свободное время, пока дочь спала, она проводила за книгами, учась читать немецких классиков в оригинале. И довольно скоро с немецким уже не возникало проблем ни в чтении, ни в разговоре. Она поставила перед собой задачу овладеть французским и с упорством налегла на учебники.

Как-то в августе Клаус вернулся из клиники озадаченный.

— Сегодня звонили из Москвы, — сказал он, опускаясь в кресло у детской кроватки, — спрашивали о тебе, разумеется.

Римма вздрогнула, как будто получила между лопаток удар плетью. Отложила детскую игрушку, которую хотела подвесить над малышкой, повернула к нему побелевшее лицо.

— И что ты?..

— Велел секретарю передать, что ни меня, ни других врачей в клинике уже нет и чтобы перезвонили завтра утром.

— Зачем?

— Хотел сперва посоветоваться с тобой. Так что завтра сказать?

Римма смотрела в его измученное лицо и внезапно ощутила закипающую внутри злость. Вспомнил (она не сомневалась, кто мог звонить), не прошло и полгода! И теперь заставляет страдать не только ее, а и человека, который стал ей не просто мужем, а самым близким и верным другом, который, наконец, подарил ей вторую жизнь.

И тут ее осенило!

— А как есть, так и скажи, Клаус. Все, как есть!

Он взглянул на нее непонимающе. Римма присела рядом с креслом, опустила подбородок на его колени, посмотрела в затуманенные сомнениями глаза. Сказала спокойно, чеканя слова:

— Я для всех умерла. Кроме родителей, конечно. И пусть больше не звонят.

— Но как я объясню? — Он развел руками. — Это уже не шутки.

— Да никто проверять не будет, уверяю тебя, — успокоила его она. — Сообщи, что скончалась, не приходя в себя… — Подумала и уточнила: — Не мучилась. Тело сожгли в крематории, чтоб дешевле было, а пепел развеяли над озером.

Последняя подробность Римме особенно понравилась. Может, у Виктора все же взыграет совесть. Хотя вряд ли.

Клаус улыбнулся, оценив, наконец, ее тактический и остроумный ход. Коснулся губами лба.

— А ты иногда бываешь маленькой фурией! — проговорил беззлобно, уже потеплевшим голосом.

— Нет, просто иногда вынуждают, — поправила она.

Клаус сделал так, как она попросила, и звонков больше не было. Но все равно несколько недель Римма жила в тревожном ожидании, что их опять начнут беспокоить или, что еще хуже, кто-нибудь появится здесь, начнет наводить справки.

Ничего такого не происходило. А в первых числах октября в Москве опять были баррикады и противостояние, как тогда, в августе девяносто первого. Но теперь шла настоящая кровавая бойня, со стрельбой и разрывами гранат, со слезоточивым газом и уличными потасовками. Теперь уже штурмовали Останкинский телецентр, а Белый дом расстреливали танки. И опять были жертвы. Но на этот раз гораздо большие…

Римма узнавала обо всем из теленовостей, ужасаясь тем кадрам, которые показывали по швейцарскому телевидению. Но странное дело, она не рвалась на родину, не жалела, что в такое время находится не в Москве. Наоборот, поглядывая на играющую в кроватке дочь, вздыхала с облегчением, что она далеко от всего этого хаоса и неразберихи, от этой псевдонародной борьбы за «Великую Идею».

Клаус с интересом наблюдал за ее реакцией, спрашивал мнение по поводу всего происходящего. Римма рассказала ему о тех знаменитых трех августовских днях, которые пережила в столице.

Три года пролетели, как один наполненный ароматами весны день. Римма вновь стала матерью, подарив Клаусу сына. Он радовался, как мальчишка, сразу помолодев лет на десять.

— Братик. — Маленькая Света указала пальчиком на завернутого в пеленки крошку.

— Правильно! — Клаус присел перед ней на корточки. — И ты должна помогать, маме заботиться о нем.

— Бра-атик! — повторила Света и растянула ротик в радостной и глубоко понимающей папу улыбке.

Мальчика назвали Генрихом. Так захотел Клаус, и Римма не возражала. Единственное, что омрачило ей рождение сына, это смерть отца. Когда он умер, она как раз была в больнице. Вылететь на похороны она не могла.

Маленькая Света была точной ее копией, и Римма только радовалась, даже глаза у девочки были нежноголубыми, как у нее.

Прошло еще два года. Римма все больше задумывалась над тем, чтобы занять себя каким-нибудь делом вне дома. Дети подрастали, и у нее появлялось больше свободного времени, которое она хотела реализовывать для блага семьи. Она поделилась своими мыслями с Клаусом.

— Тебе так это необходимо или просто надоело сидеть дома? — поинтересовался он.

— И то и другое. Я всегда хотела приложить где-то свои силы, а не только быть домохозяйкой. Клаус, я ведь далеко не дура.

— Ну, в этом я никогда не сомневался, дорогая. У тебя есть конкретные предложения?

— Сперва я хотела узнать твое мнение.

Он отнесся к ее желанию с пониманием. В тот вечер они долго обсуждали возможные варианты, где бы Римма могла попробовать себя. Но подходящий так и не нашли.

Помог случай.

С Хельги Строуме, норвежским коммерсантом, она случайно познакомилась в клинике мужа, когда заезжала повидать Изольду. Он занимался импортом в Норвегию швейцарских медикаментов, но в клинику попал по банальной случайности: острый аппендицит прихватил во время очередной деловой поездки. Ложиться под хирургический нож в госпитале Лозанны Строуме не захотел и, будучи человеком небедным, изъявил желание прооперироваться в «Хаузер». Его как раз выписали и он беседовал с Клаусом, когда Римма вошла в кабинет мужа. Клаус их познакомил, и маленький подвижный норвежец долго осыпал ее комплиментами.

Деятельная натура Строуме была далека от сложившегося стереотипа скандинава. Предложив Римме прогуляться по саду, он подсказал дельную мысль: заняться туристическим бизнесом. Швейцария — страна в этом плане уникальная. И пусть таких фирм на нынешний день предостаточно, он, Хельги Строуме, может ей посодействовать с выходом на скандинавские турагентства, где у него имеются хорошие знакомые.

— Вы живете в уникальном месте! — восхищался маленький норвежец. — Озеро! Лозанна! Да сам Бог велел заманивать сюда наших европейских бродяг.

Римме идея понравилась, и они обменялись телефонами. Прощайсь и галантно целуя ей ручку, Строуме сказал:

— Зовите меня просто Хельги. И помните, Римма, Хельги слов на ветер не бросает. Я вам помогу. Нет, я просто обязан вам помочь!

Расстались они друзьями, хотя были знакомы не больше двух часов. Но Римма почему-то не удивилась, когда неделей позже он позвонил ей из Осло.

— Я уже переговорил по вашему вопросу с нужными людьми, — бодро кричал норвежец в трубку. — Интерес есть. Завтра по делам выезжаю в Стокгольм. Замолвлю словечко и там…

Через год агентство «Хаузертур» заявило о себе в туристическом бизнесе Европы. А еще через год успешно конкурировало с подобными себе фирмами.

Клаус помог супруге с раскруткой: вложил собственные деньги и познакомил с нужными людьми… Дальше она уже действовала сама, не обременяя его своими проблемами. Дела с подачи Хельги шли хорошо, агентство процветало, но Римма не останавливалась на достигнутом, постоянно расширяя круг сотрудничавших с ней фирм в других странах. Немаловажную роль играла и клиника мужа, которая постоянно присутствовала на рекламных буклетах, приглашая не только отдохнуть, но при желании и получить высококвалифицированную медицинскую помощь. Недостатка в клиентах не было.

Все эти семь с половиной лет, которые она прожила в Швейцарии, Римма незаметно для себя самой изменилась. Особенно в последние два года, когда открыла собственное дело. Работа, где она постоянно была на людях, требовала соответственной внешности. Она изменила прическу. Отросшие до прежней длины волосы подстригла — теперь они доходили только до плеч — и несколько осветлила их, придав платиновый оттенок.

Клаус смотрел на происходящие с ней перемены с любящей улыбкой, и она читала в его глазах не только не проходящий все эти годы восторг, но и появившуюся в них гордость за нее. Римма превращалась в совершенно другого человека и в деловой двойке выглядела настоящей бизнес-леди. Но только не для него. Для него она всегда оставалась той прелестной, похожей на распускающийся цветок девушкой, с которой он встретился однажды под Лозанной» в собственной клинике.

Все это время Римма поддерживала тесную связь с матерью, присылала ей семейные фотографии, помогала деньгами, но так ни разу и не съездила домой. Она все откладывала и откладывала поездку, постоянно находя для этого причины: пусть подрастут дети, нужно поставить на ноги бизнес. Но истинная причина, как признавалась она самой себе, крылась совсем в другом. Она не хотела будоражить прошлое, боясь, что тени из него загадят ее новую жизнь.

И все же желание побывать на родине не отпускало. С каждым месяцем, с каждым днем оно становилось все сильнее и невыносимее. Однажды в телевизионных новостях она увидела сюжет из России. Показывали какой-то прием в Кремле. И среди множества лиц, допущенных на него, Римма с удивлением и неприятной болью узнала два. Грузный субъект растягивал в приторной улыбке толстые губы. Это был не кто иной, как Алексей Романович Шерстяк, или просто грязное животное. Он полностью облысел, но продолжал раздаваться вширь и, по всей видимости, радоваться жизни. Последнее определение задело Римму за живое. А рядом с ним стоял высокий молодой мужчина. Она не могла не узнать Виктора. Он тоже улыбался, но как-то свысока, равнодушно, словно все это собрание и вся эта процедура были ему совершенно до лампочки.

Римма выключила телевизор. Слава богу, что дома не было Клауса. Она бы не смогла унять дрожь в руках.

— Клаус, я хочу побывать дома, — сказала она ему вечером. — Я даже на могиле у отца ни разу не была.

— Давно пора съездить, — поддержал он ее желание. — Но, родная, я с тобой поехать не смогу.

— Ничего. Я тогда заодно прозондирую в Москве почву для бизнеса. У них там толстые кошельки.

— Детей возьмешь?

— Нет.

А про себя она сказала: «Это и к лучшему. Поедем вместе в следующий раз. А сейчас мне лучше одной».

То, что она задумала, действительно предполагало одиночную поездку. За прошедшие годы Римма мучительно искала ответы на несколько вопросов: почему Виктор так поступил, что удержало его в Москве, не позволило вернуться и забрать ее? И теперь она намерена была получить на них ответы. Ей неприятно, мерзко было видеть его рядом с Шерстяком. Неужели и он стал таким же? А может, он и был таким всегда, просто она этого не разглядела?

Утром из своего офиса она позвонила Изольде.

— Мне нужна твоя помощь, так, сущий пустяк, — сказала, когда та подняла трубку.

— Для тебя все, что угодно, дорогая, — откликнулась подруга.

— Ты не можешь мне порекомендовать хорошего частного сыщика?

Какое-то время трубка молчала, наконец Изольда поинтересовалась:

— Это, конечно, не мое дело, но…

— С Клаусом это никак не связано, — поспешила уверить ее Римма. — Мне нужно навести справки о некоторых моих соотечественниках. И все.

— Есть такой. Записывай телефон.

Пьер Мулен, сорокапятилетний мужчина с брюшком и вторым подбородком, последние пять лет зарабатывал на жизнь, открыв частное сыскное бюро. Имея опыт полицейского сыщика, он после выхода по инвалидности на пенсию (во время своего последнего задержания он получил травму ноги и теперь слегка прихрамывал) перебрался из Женевы в Лозанну, к престарелой матери, и открыл детективное бюро. С разрешением помогли старые друзья из полиции. Не последнюю роль сыграла и его репутация безупречного служаки. Нельзя сказать, что дело его процветало, но для Пьера финансовый вопрос играл второстепенную роль. Он не мог себя представить без сыска, которому отдал добрую половину своей жизни. Когда ему позвонила клиентка и попросила о встрече, Пьер сидел без работы, пролистывая подшивку старых газет. Через два часа дамочка была уже у него.

Он сразу оценил ее молодость и красоту. И легкий акцент, который лишь прибавлял шарма ее облику. Она сразу перешла к делу.

— Господин Мулен, у меня очень деликатный вопрос, который я бы хотела разрешить как можно скорее. Думаю, что моя просьба не будет для вас сложной. — Она протянула ему листок, на котором были написаны два мужских имени. — Я бы хотела получить информацию об этих людях, по возможности полную.

— Они, как я понял, иностранцы.

— Да, проживают в Москве. Но фигуры достаточно заметные, чтобы оставаться в тени. Вы возьметесь?

Пьер убрал листок в карман пиджака.

— Не думаю, что это действительно будет сложно. У меня есть друзья и в Интерполе, и в министерствах. Пять дней вас устроит?

— Вполне. Вот аванс. — Она протянула ему конверт и визитную карточку. — Звоните, если возникнут трудности. — Поднялась, собираясь уходить. — И… я вам заранее благодарна.

— Поблагодарите, когда я выполню свою работу.

Он позвонил ей спустя четыре дня.

Алексей Романович Шерстяк стал-таки народным депутатом и не так давно притянул туда и Виктора. Теперь они сражались на трибунах Госдумы бок о бок, радели о народном благе и благе государства, поддерживали или разносили в пух и прах новые законы. Но самым занятным оказалось другое: супруга Виктора, само собой Ольга, имела собственный бизнес — турфирму «Интертур». Выходило, что они с ней коллеги.

 

1

В самолете Гордеев достал газету трехнедельной давности, которую ему вручил Генрих Розанов.

«В АНАПЕ ПОЙМАН «ПИЩЕВОЙ ТЕРРОРИСТ»

Сотрудники Краснодарского УВД арестовали «пищевого террориста», угрожавшего отравить цианидом продукты в ресторанах и больницах Большого Сочи, если ему не будет выплачен выкуп в размере полутора миллионов долларов.

По словам пресс-секретаря Краснодарского УВД, милиция провела блестящую операцию и арестовала шантажиста в окрестностях Анапы. Начальник УВД в интервью центральному телевидению уточнил, что задержанный террорист был дважды судим».

Гордеев знал об этом деле больше, чем было написано в газете.

Шантажист выходил на связь с милицией дважды. Сначала неизвестный сообщил по телефону, что он разместил две ампулы с цианидом в сочинском ресторане «Астория». Оперативные сотрудники их обнаружили, специалисты провели экспертизу и подтвердили наличие в ампулах цианида.

После этого по местному телевидению передали, что неизвестный вымогатель готовится отравить продукты в роддомах. Это была утечка информации, которую сотрудники телевидения сумели получить от своих журналистов местных газет, куда террорист присылал письма, подробно описывающие его «одиссею».

По телевидению передали, что террорист, возможно, оставил ампулу с цианидом в одном из роддомов Большого Сочи, в который входят Макопсе, Аше, Лазаревское, Хоста, Адлер, Красная Поляна и еще бог знает сколько курортных городков и поселков. В УВД началась настоящая паника. Приехали столичные специалисты с собаками и сложной аппаратурой.

Тем временем преступник сообщил, что хочет снимать наличные деньги в банкоматах с помощью пластиковой карты. Милиция должна вложить пятьдесят тысяч пластиковых карт с одним и тем же ПИН-кодом в бесплатную газету «Большой Сочи», которая распространяется во всех крупных магазинах Сочи и Адлера.

Преступник планировал позвонить в пресс-службу милиции, где ему должны были сообщить ПИН-код для пользования пластиковой карточкой, которую он возьмет в одном из номеров газеты. С помощью такой карточки из банкомата шантажист хотел ежедневно снимать 50 тысяч долларов.

Милиция не смогла выполнить его требование.

Предложенный способ передачи денег, о котором консультировались с экспертами в области банковского дела, оказался технически невозможен.

Как потом стало известно, пока шли эти переговоры, злоумышленник отнюдь не метался по всему побережью, как первоначально предполагалось. Он спокойно купался в Анапе. На пляже его и сцапали — в кабинке для переодевания. Гениальный шантажист обнаглел настолько, что писал свои письма прямо на пляже и ушел переодеваться, забыв на лежаке черновик. Любопытные курортники в него тут же заглянули, сообразили, что к чему, позвонили в милицию и в ожидании ее заблокировали кабинку со злоумышленником, оказавшимся местным провизором.

В общем, заслуга милиции в поимке преступника была невелика.

Всей этой информацией снабдил Гордеева Генрих Розанов, в юридическую консультацию которого обратился за помощью руководитель русского Пен-центра, обеспокоенный судьбой журналиста Бунича. Против Бунича, редактора газеты «Анапский полдень», было возбуждено уголовное дело. Именно он передал на Сочинское телевидение сведения о том, что террорист собирается отравить роддома. Ну а когда оказалось, что он (террорист) и сам родом из Анапы, тут уж за Бунича взялись всерьез. Его обвиняли едва ли не в пособничестве террористу. Руководство Краснодарского УВД было в ярости и требовало «немедленного заключения писаки под стражу» (дословная цитата, вырвавшаяся у замначальника УВД во время телевизионного интервью). Президент российского Пен-центра — известный правозащитник и близкий друг Генриха Розанова, они были знакомы без малого полвека, а в 70—80-е годы Розанов был одним из немногих юристов, которые не боялись выступать защитниками на процессах против диссидентов. Разумеется, он принял случившееся близко к сердцу.

Гордеев вполне мог позволить себе заказать машину или взять ее напрокат, но решил, что ни к чему выделяться из основной массы курортников, и поехал на автобусе. Садам и виноградникам, казалось, не было конца, и он заснул, чего никак удавалось в самолете…

— Приехали, — сказал радостный детский голосок, и прежде чем Гордеев открыл глаза, другой голос, женский и сварливый, добавил:

— А чего это он не выпускает?

Действительно, водитель двери открывать не торопился. Он оглянулся на своих пассажиров, во взгляде была снисходительность аборигенов. Водитель сказал:

— Да будет вам известно, Анапа — это бывшая столица государства племени синдов, известна также как поселение Синдакская Гавань, или Синдика. В IV веке до нашей эры Синдика была присоединена к Боспорскому царству и называлась Горгиппией. В 1475 году поселение захвачено Турцией. В 1829 году присоединено к России…

— А может, он такой террорист? — пошутил Гордеев. — Пока не расскажет все про историю родного города, из салона нас не выпустит?!

Шутка понимания не нашла. На Гордеева посмотрели, как на врага народа.

В Анапе проживали 5 тысяч жителей. Разумеется, в сезон население многократно увеличивалось. Такая популярность объяснялась крайне просто — тут был отменный климатический и бальнеологический курорт.

Великолепные пляжи с нежным мелкозернистым песком Гордеев оценил первым делом — плюнул на все и пошел купаться.

Он созвонился с журналистом и сказал, что он московский адвокат, приехал его выручать.

— Все ясно. Встретимся через полчаса в Горгиппии, — сказал Бунич.

— А где это?

— Найдете.

Найти действительно оказалось несложно. Первая же тетка, у которой Гордеев спросил дорогу, выпучила глаза и долго удивлялась, как можно не знать такое замечательное место.

Горгиппия оказалась музеем под открытым небом, это были остатки античного города. Гордеев бродил среди развалин минут двадцать, когда явился Бунич. Был он лыс, а немногочисленные седые волосы свисали с висков до плеч. Он беспрестанно оглядывался и курил.

Гордеев подумал: «Сейчас он спросит меня, не привел ли я хвост».

— Как долетели? — спросил журналист. — Как вам вообще вся эта заварушка?

— Да, для вашей дыры это должно быть историческое событие, — уважительно покивал Гордеев.

— Наш город известен с пятого века до нашей эры, — назидательно выговорил ему Бунич.

— Понятно, понятно, — вздохнул Гордеев. — Я уже знаю, что вы все тут большие патриоты. Ну а от дремучего московского адвоката-то что требуется?

В Анапе Гордеев, к собственному удивлению, не задержался. Для начала он попросил Бунича составить ему досье на руководящих работников УВД. Тот снисходительно усмехнулся, но просьбу выполнил, на следующий день у Гордеева были соответствующие материалы.

Все оказалось доступно, как детский конструктор. Жена заместителя начальника УВД была директором частного роддома в Сочи. Когда Гордеев это обнаружил, он даже засмеялся: в его практике таких легких раскладов давно не встречалось. Сам по себе этот факт, конечно, ничего криминального не таил. Но для защиты он был очень удобным оружием — становилась очевидной личная неприязнь милицейского начальника к журналисту, предавшему огласке требования террориста, после чего роддом вынужден был закрыться на неделю. За судьбу Бунича можно больше не опасаться. Мало-мальски квалифицированный адвокат мигом возведет вокруг него такой защитный бастион, атаковать который себе будет дороже.

Гордеев позвонил в Москву и сообщил обо всем Розанову. Обрадованный шеф разрешил ему побить баклуши на море еще несколько дней. И Гордеев поехал в Сочи, где для него был забронирован номер в гостинице… «Московская».

Торопиться теперь (тем более после того как тело Ольги Реутовой найдено) ему было вообще некуда. И, говоря по совести, он был рад удрать из Москвы, где сохранялся хоть один шанс из десяти миллионов встретить ее отца, профессора Портнянского.

 

2

Гордеев поселился на втором этаже. У него был хороший просторный номер, в котором есть все необходимое для жизни. Он принял душ, переоделся и пошел гулять по городу, по дороге перекинувшись несколькими словами с портье. Портье, судя по выправке, был отставным военным — сухопарый, отлично вышколенный мужчина под шестьдесят.

Гордеев поселился в той самой гостинице, в которой свои последние дни жил Алексей Романович Шерстяк. Гордеев знал, что, после того как по центральным каналам показали кадры, где он был снят в неприглядном виде с молоденькой потаскушкой, состоялось заседание фракции «Сыны Отечества», на которой Шерстяк заявил, что все это — грязные инсинуации политических противников, что он себя плохо чувствует и должен срочно поправить здоровье. Соратники отнеслись с пониманием, и Шерстяк отбыл в Сочи.

У него были свои привычки, и он от них не отступал. Каждый свой день в «Московской» Шерстяк начинал с финской бани. Его завидное здоровье запросто выдерживало такое истязание, а возможно, это ему вообще шло впрок. Ключ от сауны для него оставляли у портье. Никому другому в такое время пользоваться сауной в голову не приходило. Каждое утро в восемь тридцать Шерстяк спускался и забирал ключ.

Для портье Николая Петровича Костырко это начинало становиться ритуалом, вошло в плоть и кровь — каждое утро он снимал с доски ключ и ощущал легкое прикосновение огромной холеной лапы народного депутата. Портье бросал взгляд на жирную физиономию, часто мелькавшую на экране телевизора, и с чуть заметной улыбкой спрашивал: «Как всегда?» Шерстяк бросал сквозь зубы: «Как всегда» — и шел по коридору, покачиваясь, словно еще не проснувшись. Портье кивал — «как всегда» означало, что Шерстяку нужно принести четыре бутылки пива «Ту-борг», иное этот толстый боров, избранник народа, не употреблял.

Обычно «Туборг» был для него уже приготовлен, пять бутылок охлаждались с вечера в холодильнике, пять — потому что на второе утро коридорный разбил одну по дороге, и избранник народа устроил страшный скандал, так как без четвертой бутылки он, видите ли, не мог подобающим образом думать о его, народа, судьбах.

Костырко чуял что-то недоброе в этом обыкновении ходить в баню рано утром, он бы даже рискнул сказать — что-то порочное, но, с другой стороны, Шерстяк занимал роскошные апартаменты, сполна давал на чай и мог рассчитывать на сервис и приватность. Ведь в этом и заключается принцип гостиничного бизнеса — от пороков существует защита, имя которой — тайна. С точки зрения Костырко, тайна имеет свою цену и свои законы, тайна и деньги зависят друг от друга, а значит, тот, кто берет здесь, в «Московской», номер люкс, покупает одновременно полную секретность. Он, Николай Петрович Костырко, капитан запаса внутренних войск, двадцать три года проработавший в колонии, где отбывали наказание оступившиеся сотрудники правоохранительных органов, знал это как никто другой. Его глаза смотрели, но ничего не видели, его уши слушали, но ничего не слышали. На своем посту он стоял незыблемой скалой. Однако если уж приходила настоящая беда, то от нее не было спасения. А бедой для гостиницы «Московская» были самоубийцы. Более того, они были просто какой-то напастью. Каждый год, каждый сезон в «Московской» кто-нибудь кончал с собой. И что с этим делать, администрация не могла придумать. От беды не было спасения — портье не мог выпроводить за дверь каждого потенциального самоубийцу, ибо все постояльцы были потенциальными самоубийцами. В самом деле, самоубийца мог явиться в отель с семью чемоданами, загорелый, похожий ни киноактера, смеясь, взять ключ у портье, но как только чемоданы были сложены в номере и горничная уходила, он вытаскивал из кармана пальто заряженный пистолет, заранее снятый с предохранителя, и пускал себе пулю в лоб. Или это могла быть женщина, она являлась, сверкая золотыми украшениями и волосами, скалила безупречные зубы в похотливой улыбке, слонялась по холлу, словно желая немедленно удовлетворить свои плотские желания, потом заказывала завтрак в номер на половину одиннадцатого, вешала на двери записку «Просьба не беспокоить», а потом глотала капсулу с ядом… Случалось и так.

В общем, самоубийцы в «Московской» редкостью не были, что-то манило их в уютную гостиницу, и здесь они находили свой последний ночлег. Так что Костырко не сильно удивился, когда Шерстяка нашли в его люксе с простреленной головой.

Все это он рассказал Гордееву На третий день их знакомства. Гордеев подкараулил Костырко, когда у него закончилась смена, и предложил выпить по кружечке пива, а лучше по три-четыре. По старой своей лагерной привычке к халяве Костырко согласился, тем более что столичный гость выглядел подозрительно беспечным, сорил деньгами и болтал невесть что о важных людях, с которыми якобы знаком. Это всегда могло пригодиться.

Однако вышло так, что он рассказал все, что Гордеев хотел выяснить. Юрий Петрович умел разговаривать с людьми, и его пятилетний опыт работы в Генпрокуратре перевесил лагерный стаж Костырко.

Теперь Гордеев знал то, что ускользнуло от официального следствия. А именно:

1) генерал Хондяков приходил по утрам к Шерстяку довольно регулярно, как минимум через день;

2) первое время Хондяков появлялся не один, а с эскортом, подобающим человеку, еще совсем недавно облеченному громадной властью, — рядом с ним вышагивала длинноногая блондинка;

3) на третий раз Хондяков ушел один, а блондинка осталась в номере Шерстяка;

4) после этого она навещала Шерстяка самостоятельно, последний раз — вечером накануне гибели Шерстяка;

5) больше она в гостинице не появлялась — ни с генералом Хондяковым, ни без него.

Вся эта информация стоила Гордееву двести пятьдесят долларов. Кстати, за такую же сумму нагулявший аппетит Костырко готов был принять участие в составлении фоторобота блондинки. Но от этого Гордеев воздержался. Если она была киллером, отправившим Шерстяка на тот свет, то внешность свою наверняка искусно маскировала, если же все это — большая ошибка, то тем более в блондинке нет никакой нужды..

 

3

Генерал Хондяков жил в Адлере, поэтому и Гордееву пришлось туда на время переместиться. Хондяков занимал огромную дачу, и вокруг него постоянно была многочисленная охрана, не подобраться. На пляже говорили, что ее количество увеличилось вдвое после гибели Шерстяка. Это подсказало Гордееву правильную линию поведения.

.-.Начался прилив, и море, почти не тронутое рябью, тихо льнуло к берегу. Гордеев прищурил глаза. Солнечный свет, казалось, проникал в самую его неподвижную толщу. Хорошо-о. Он растянулся на нежном песочке и закрыл глаза, чувствуя с наслаждением, что заснет немедленно. Хорошо… И тут же перед ним появилось мертвое лицо Ольги Реутовой.

Он сел. Что за черт? Он же ее в глаза никогда не видел. И мертвой не видел. Видел только застегнутый уже на молнию кулек, про который ему сказали, что это она и есть.

От перегрева в голове роились всякие безумные версии, вроде того, а что, если, например, Реутов, бывший биатлонист, был киллером, ведь в новые времена и не такое случалось, а Шерстяк его прикрыл и дал возможность легального существования?! За что и поплатился.

Вполне возможно, что именно здесь и таилась загадка гибели Виктора Реутова, имевшая, что тоже не исключено, какое-то отношение к странной гибели Ольги. А что?

Гордеев понял, что с пляжа все-таки надо уходить вовремя…

На четвертый день он подкараулил Хондякова. У отставного генерала тоже были ритуалы. В духе государственных мужей 90-х он любил играть в теннис и делал это довольно регулярно — через день на закрытых кортах.

Тут Гордееву ничего не светило. Но, к счастью, этим здоровый образ генеральской жизни не исчерпывался. Гордеев несколько дней валялся на ближайшем пляже, выжидал момент. И наконец он настал.

Хондяков, большой любитель подводного плавания, почувствовав, что в акваланге заканчивается кислород, вылез подышать на камешек, который находился в доброй полусотне метров от берега. Гордеев приплыл туда заранее, в надежде на случай. Генерал плавал хорошо, его охранники — не очень. Поэтому, когда генеральская голова едва показалась над водой, Гордеев изобразил абсолютное счастье и с криком «Андрей Ермолаич!» бросился помогать.

Охранники подоспели, когда генерал уже рядом с Гордеевым подставлял утреннему солнышку трудовую мозоль. Движением бровей он отослал их обратно в море. В это время Гордеев уже тихо излагал ему свою версию: Шерстяка убили, в этом нет никаких сомнений, это виртуозная тщательно подготовленная акция.

— Я интервью не даю, — буркнул Хондяков.

— Если вам угодно считать это интервью — ради бога, но вообще-то я адвокат, член Московской коллегии, работаю в юридической консультации на Таганке. До этого был следователем в Генпрокуратуре.

Последние слова произвели на Хондякова неизгладимое впечатление. А может быть, и слово «Таганка» внесло свою лепту. Договорились пообщаться сегодня после обеда у генерала на даче.

Гордеев явился в половине второго.

— Если вы не против, вас проверят на предмет записывающей аппаратуры.

Чрез две минуты беседа началась.

— Почему десять лет назад Шерстяк ушел в отставку с губернаторского поста? Вы были рядом, вы должны это знать.

— Откуда мне знать?

— Слушайте, я не журналист, не следователь, не официальное лицо. У меня в этом деле другой интерес.

— Какой же?

— Я представляю родителей покойной Ольги Реутовой, — сказал Гордеев.

— А кто это?

— Ну, вы даете, генерал! Это жена Виктора Реутова, которого вы прекрасно знаете и даже пытались некогда затащить на работу в Министерство обороны.

Хондяков нахмурился:

— Кто вам сказал такую чушь?!

— Какая разница? Важно то, что это правда. Реутов убит. Его жена мертва. Шерстяк убит. Как вы думаете, кто следующий?

— Кто? — побледнел генерал.

— Я откуда знаю? — пожал плечами Гордеев, внутренне наслаждаясь ситуацией. — Я просто вопрос задал. Риторический.

— Короче, так, — рубанул Хондяков. — Эта пузатая сволочь…

— Вы о ком? — не понял Гордеев.

— Как — о ком? О Шерстяке же вы меня спрашивали.

— А… Конечно, продолжайте, пожалуйста.

— Он изнасиловал свою секретаршу. Берия хренов. Возможно, были свидетели, кто знает. А тут как раз сезон сбора урожая. Область, как всегда, провалилась по всем статьям. И я посоветовал ему под это дело красиво и благородно уйти. Вот и все. Просто, как пять копеек.

— Действительно просто, — оценил Гордеев. — И что же, Андрей Ермолаич, эта секретарша — никому ни слова?

— Да он ее при себе оставил, имя новое дал. Теперь она Моника, представьте. Она и не возражала. Семье там что-то обломилось. Квартира, машина, дача, не знаю уж точно.

— Значит, с тех пор вы с ним такие вот друзья на этой почве — не разлей вода прямо?

— Вы за кого меня держите? — удивился Хондяков. — Да я эту мразь всю жизнь ненавидел. Пользовался им только. Ну так что же? На то и политика. В Думу вот меня протащил. Уже неплохо.

Гордеев подумал: надо же, как они откровенны, эти государственные мужи, когда припрет. Впрочем, он же знает, что у меня ни диктофона, ни камеры, только глаза и уши. А так что мое слово против его? И потом, действительно, никакого криминала за генералом нет, просто обычная человеческая подлость.

— Ладно. А теперь, — сказал Юрий Петрович, — расскажите мне про блондинку.

Хондяков посерел:

— Б-блондинку?

— Ну да, ту самую, с которой вы навещали Шерстяка в «Московской» и каковая потом навещала его самостоятельно.

— Послушайте, я не знаю, что вы еще придумали, но…

— Хватит врать! — рявкнул Гордеев, получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие — орать на генералов ему еще не приходилось. Если не считать, конечно, ссоры с Турецким на нетрезвую голову. Но все-таки Турецкий — генерал, только если переводить в привычные категории, а так-то он — госсоветник юстиции 3-го класса…

И генерал раскололся, как незрелый подпольщик. Была, была блондинка, которую он Шерстяку презентовал, зная слабость того к свеженьким барышням. Она и сейчас в стратегическом резерве имеется, так что если Юрий Петрович проявляет интерес…

Гордеев остановил потерявшего лицо полководца, демонстрируя, что сия тема ему больше не интересна:

— Пистолет-то вы зачем ему подарили? Вы же знаете, что он из него застрелился? По крайней мере, такова официальная версия — самоубийство.

— А не скажу зачем, — вполне по-детски ответил генерал, снова находя в себе мужество запираться.

Поистине неисчерпаемы резервы родных вооруженных сил, с уважением подумал Гордеев, а вслух сказал:

— Хм… неужели еще тогда подумали о таком варианте? Неужели решили, что у него духу может хватить?!

— Ну вы даете! Можно подумать, вы в самом деле журналист, а не юрист. Меня, кстати, один репортеришка тут из московской газетки о том же самом спрашивал прямо в «Московской».

— Вы же интервью не даете, — напомнил Гордеев.

— Не даю, — подтвердил генерал. — Но он меня подловил. Это сразу после убийства было. То есть самоубийства, — тут же поправился Хондяков. — Говорит, ехидна такая, думали ли вы, товарищ генерал, когда дарили своему другу оружие, как он им воспользуется? Ведь думали же, правда? Ну, я его сразу в шею…

Гордеев усмехнулся и подумал: нет, Хондяков тут точно ни при чем. Он сильно напуган, но это страх другого свойства — не за содеянное, а за сохранность собственной шкуры. И — что подумает Президент? Что ж, Хондяков имеет законное право бояться, он в отставке.

Да и вообще, политическое ли это дельце?

Вечером Гордеев вернулся в Ялту и отобрал у портье двести пятьдесят долларов — вариант с блондинкой ведь оказался пустышкой. Потом подумал и вернул ему пятьдесят. Все-таки кадры надо как-то растить.

 

4

Гордеев совершил еще один небольшой вояж — съездил в Геленджик.

Он никогда не был в Геленджике, и его помимо основной цели поездки интересовало, какое там море. Гордеев этого не узнал, потому что погода испортилась — пришло холодное течение, и на большей части побережья температура воды не поднималась выше 14 градусов. В Геленджике купаться было не суждено.

Пока Гордеев искал на пляже университетскую подругу Реутовой (в ее пансионате ему указали направление), в кармане ожил мобильный телефон, и, как ни удивительно — первый раз за все время, что он уже провел на юге. Гордеев уже начал про него забывать. Сейчас же он подумал: пусть это будет Турецкий, но, посмотрев на дисплей, скис. Звонок был из его десятой юрконсультации.

— Да, — сказал Гордеев, предполагая услышать очередное идиотское задание от своего шефа.

— Юрка, — сказал до боли знакомый голос, — как там море?

— Море волнуется — раз! — заорал счастливый Гордеев. Это был все-таки Турецкий, и как раз его звонка Гордеев ждал больше всего.

На море между тем был полный штиль, и окружающие посмотрели на него с недоумением.

— А что ты делаешь у меня на работе? — спохватился Гордеев.

— Специально заехал, чтобы ты понервничал, на определитель номера глядючи, — объяснил Турецкий. — А вообще мы тут с Генрихом Афанасьевичем кофеек гоняем. Не без коньячка, разумеется.

И хотя он был на море, а они в душной Москве, именно Гордееву стало завидно. Он чуть было не сказал: живут же люди!

— Юрец, есть новости, — сказал Турецкий. — Тобою долго жданные. Нашлась видеопленочка из Шереметьева, каково, а?

— Супер, — оценил Гордеев на молодежном сленге. — И что?

— Значит, так. Реутов провожал эту дамочку, в аэропорту. Точнее, он хотел ее проводить. Видимо, она приехала своим ходом, а он опоздал. Он появился, когда она уже таможню проходила, и позвал ее. Она повернулась, подошла, немного посмотрела на него, словно застыла, а потом… передумала и вернулась. Ни слова они друг другу не сказали. Но смотрелась эта сцена как у Антониони, не меньше.

— Понятно, — протянул Гордеев.

— Ты когда приедешь?

— Завтра. Я все уже закончил. Так, и что дальше, Саня? Ты узнал, куда она летела и кто это вообще такая?

— Не все сразу, — сказал Турецкий. — Трудимся. Ну ладно, Юрка, будь здоров, мне на работу пора ехать. — И он отключился.

— Живут же люди, — вздохнул Гордеев.

…Оксана Петрушева была миловидной, чуть полноватой женщиной со слегка раскосыми глазами и сильным загаром. Вообще, у нее был цветущий вид. По всему видно, на юге она даром время не теряла.

Они мило посидели в ресторане на большой веранде, нависающей над пляжем. Для этого, правда, пришлось временно прогнать двух ухажеров Петрушевой — пятидесятилетнего бухгалтера из Санкт-Петербурга и семнадцатилетнего хакера из Минска.

Гордеев интересовался, какой Ольга была раньше, но ответы, которые он получал, только смазывали общую картину, которая и без того не была ясна. Какой-то бесконечный импрессионизм. Гордеев спросил, была ли Ольга азартна, и узнал, что она играла только в преферанс, очень вдумчиво и методично, как автомат. Почти не рисковала. Надо же, как люди меняются, подумал Гордеева. А в общем, что удивляться, мужчин меняют женщины, а женщин — мужчины.

Еще Петрушева рассказала, что у Ольги в юности была очень неприятная история, связанная с университетскими друзьями. В общем, ее вроде бы изнасиловали ее же друзья. Эта история не получила огласки, но все же профессор Портнянский постарался, чтобы мерзавцы-студенты с МГУ попрощались…

— А у нас с вами какая будет история? — спросил Гордеев, широко улыбаясь.

…У нее была большая комната с выбеленными стенами, и после нескольких часов, проведенных в постели, он так и не смог понять, где потолок…

А по дороге в Адлер Гордеев вспомнил: Виталий Акиншин, рассказывая, как мастерски Ольга выколачивала кредиты, сказал, что она давно научилась марку держать и только в «студенческие времена могла на груди у папеньки плакаться». Ну конечно! Это была фраза не ради красного словца — Акиншин тоже в курсе той истории. Что ж, будет наука: внимательней надо слушать свидетелей и бережней относиться к тем немногочисленным сведениям, что с трудом получены.

 

1

За иллюминатором проплывал целый океан из больших пушистых облаков, раскинувшихся насколько хватал глаз. Порой они принимали самые причудливые формы, напоминая то гигантского белого зверя, то голову великана, равнодушно наблюдавшего за полетом самолета. Иногда появлялись просветы, но внизу тоже тянулась сплошная полоса из облаков, словно подстраховывая ту, что была выше. И там также были звери, головы, сказочные дворцы, постоянно меняющие свои формы и медленно плывущие в известном лишь им одним направлении.

Наблюдая за ними, Римма задавалась вопросом, а правильно ли поступила она, что сорвалась на родину, оставив дома Клауса и детей. Ведь можно, можно было обойтись пока без этой поездки. Но у нее, скапливаясь годами, появилась цель, которая уже не терпела отсрочки, требовала ее присутствия и ее действий в Москве именно сейчас. Почему именно сейчас? Римма и сама не могла бы с уверенностью сказать. С уверенностью она бы ответила на другое: сытый и самодовольный Шерстяк должен поплатиться за то, что он однажды сделал, должен понести такое наказание, после которого у него навсегда отпадет охота к подобного рода «развлечениям»; преуспевающий Виктор должен обязательно узнать, что она не просто жива, а по-настоящему счастлива и без него, и, кроме того… он тоже должен ответить за то, что сделал!

План действий Римма разрабатывала всю последнюю неделю. Хельги не подвел — достал для нее все, о чем она просила. И даже снабдил подробными и бесплатными инструкциями. Она не без оснований полагала, что он в нее тайно влюблен. Бедный норвежец, она не могла ответить ему взаимностью, и он это прекрасно знал.

Фирму Римма оставила на своего заместителя. Механизм был давно и прочно отлажен, так что недельное отсутствие (а ровно столько она планировала пробыть в России) директора вряд ли повлияло бы на работу «Хаузертур».

…Самолет нырнул в облака, и за иллюминатором сразу сделалось мутно, как будто они окунулись в парующий, кипящий раствор.

— Дамы и господа, через двадцать минут наш авиалайнер приземлится в аэропорту Внуково. Приятной вам посадки! — проинформировал из динамика миленький голосок стюардессы.

Теперь океан облаков остался вверху. А внизу, изрезанный нитями дорог и рек, простирался зеленый ковер — земля, на которую она не ступала больше девяти лет.

Щемящая боль сдавила сердце. Но сейчас Римма не испытывала от нее неудобства. Ей была приятна эта боль, смешанная с радостью и нетерпением. Она была естественна… и Римма лишь удивилась, насколько же приятно и вместе с тем тоскливо возвращаться домой.

Рижский вокзал и площадь перед ним изменились не сильно. Заметно поубавилось коммерческих киосков, лотков и прочей новокапиталистической ерунды. Но люди были все те же: бежали куда-то сломя голову, на ходу отхлебывая из зажатых в руках бутылок пиво, галдели или топтались на месте в ожидании кого-то. Римма не нашла и палатку-шашлычную. На ее месте стояло кирпичное приземистое сооружение, но вывеска над входом, хотя и обновленная, гласила прежнее: «Шашлычная». Зал, уставленный деревянными столами и лавками, был наполовину заполнен. За стойкой-прилавком молоденькая девушка в синем с белыми оборками фартуке с бейджем передала парню пластиковый бокал пива и дала сдачу. Римма направилась к ней:

— Мне нужна Света.

Та посмотрела на нее слегка удивленно, проговорила, пожимая худенькими плечами:

— У нас не работает Света…

— Светлана Ивановна, — сообразила вдруг Римма и не ошиблась.

— A-а! Вам хозяйка нужна? — протянула девушка, вскинув острый подбородок кверху. И позвала: — Светлана Ивановна, вас тут спрашивают!

Римма не верила удаче. Светка появилась из двери за стойкой, в брючной двойке, с золотой цепочкой (той самой!) на шее и несколько нахмуренным лицом — возможно, ее оторвали от важного дела. Она немного пополнела, но это ее не портило.

— Кому тут… — открыла она было рот для возмущения, но так и не закончила фразу.

Девушка с бейджем, не понимая, что происходит, на всякий случай отошла в сторону.

Светлана вылетела к Римме со скоростью пушечного снаряда.

— Римка! Риммулька! — Она сжимала ее в объятиях и не отпускала, все говорила и говорила: — Вернулась!!! Господи, сколько лет-то!

— Девять, — умудрилась сказать Римма — подруга буквально душила ее от обилия нахлынувших чувств.

Они прошли в Светкин кабинет (теперь у нее, как у совладелицы и директора, имелся таковой), расположились на диване перед журнальным столиком. Хозяйка выставила на него бутылку шампанского.

— По такому случаю полагается! — произнесла торжественно и, взглянув на Римму, добавила: — И никаких отговорок я не приму!

— Я и не отказываюсь. — Римма улыбнулась. Подруга, в отличие от столицы, нисколько не изменилась.

Римма показала Светлане фотографии мужа и детей. Та не переставала вздыхать и восхищаться. Потом вынесла свой вердикт:

— Правильно, Римка, сделала, что бросила своего щеголя и осталась за бугром.

— Не я его. Он меня бросил там, — уточнила Римма.

— Да какая разница! — Светка махнула рукой и налила им еще шампанского. — Ты сейчас в шоколаде, а он… Да ну его. За твое житейское счастье, подружка!

— А у тебя как? — осведомилась Римма.

Светлана закурила, откинулась на спинку дивана.

— Да нормально все! Двое пацанов. Роман их балует, как может. Не знаю даже, что из них получится. Шалопаи — и все тут. Оба! Ромка меня любит и, насколько я знаю, на сторону не ходит. Узнала бы!.. — Светка потрясла в воздухе кулаком.

Римма рассмеялась, спросила опять:

— А Алек, Назим? Они где сейчас?

— Алек открыл еще одно кафе, на проспекте Мира, и забрал Назима туда. А нам с Романом оставил это. Мы, как видишь, его полностью перестроили. Неплохо, правда?

— Неплохо.

Светлана тем временем пролистала еще раз фотоальбом, задержала взгляд на фотографии Клауса, где тот был запечатлен у городского фонтана в Лозанне. Вопросительно подняла на подругу глаза:

— И на сколько он тебя старше?

— На двадцать лет, — усмехнувшись ее вопросу, ответила Римма.

— И тебя не смущает такая разница?

— Нисколько. Рядом с ним я ее совершенно не ощущаю. Если бы ты знала Клауса, то все бы поняла.

— А как у вас… — продолжала допытываться Светка.

— Все у нас нормально, поверь, — перебила ее Римма, догадываясь, на что та намекает. — Во всех отношениях.

Они сидели и болтали еще долго, наперебой рассказывая друг другу все, что произошло за долгое Риммино отсутствие. Светлана рассказала, как обрадовалась, когда год спустя после загадочного исчезновения подруги узнала от Раисы Петровны, что та жива и здорова, вышла замуж за состоятельного человека и осталась в Швейцарии. Они еще тогда с Романом по этому поводу прилично напились, обмывая воскрешение Риммы.

— А знаешь, Римка, Шопик-то твой, ну, Юрка, в Москве! — сообщила под конец Светка.

— Где? — заинтересовалась та.

— Закончил журфак и работает в какой-то газете. Я толком не знаю… Ты вообще надолго? — спросила Светка, когда Римма собралась уходить.

— Еще загляну, и не раз, — пообещала Римма. — Не беспокойся.

— Я, между прочим, и так на тебя обижена! — надула губы Светлана. — Не писала, не звонила и маме строго-настрого запретила давать твой адрес и телефон. Ты что — пряталась?

— Почти, — Римма ушла от прямого ответа и расцеловала подругу. — Я обязательно побываю у вас с Романом в гостях. И оставлю свой адрес и телефон. Теперь мы не потеряемся, Свет. Я обещаю.

— И все-таки ты изменилась. Я-то вижу, — проговорила та закрывшейся за подругой двери и вылила остатки шампанского в свой бокал. — Да, меняет людей заграница… — Она выпила залпом, постояла, подумала, глядя в опустевшую емкость, и полезла в шкафчик за новой бутылкой.

 

2

Майский жук, растопырив крылышки, спикировал на ближайший цветок. Дик замер, затаив дыхание. Его большие карие глаза приклеились к исследующему цветок насекомому. Жук немножко поползал, видимо, ничего интересного для себя не нашел и с жужжанием взмыл вверх. Он пронесся совсем близко, и Дик, вскинув морду, попытался его ухватить. Громко клацнули внушительные челюсти, но жучок проворно вильнул в сторону, перемахнул через забор и исчез. Дик разочарованно опустил морду на вытянутые передние лапы и прикрыл глаза. В былые времена он без труда захватывал жуков прямо на лету. Но то было в молодости. Сейчас же, когда ему давно перевалило за десяток лет, реакция и сноровка были уже не те, да и зрение начало в последнее время подводить. Вот почти два года, как Дик находился как бы на заслуженном отдыхе…

Он уже засыпал, когда шум двигателя заставил навострить уши и встрепенуться. Этой машины Дик припомнить не мог. И все же он опять бы преспокойно вздремнул, пронесись та мимо, но нет, она затормозила прямо у калитки. Дик окончательно проснулся и сосредоточил на ней свое внимание.

Из автомобиля выскочил низенький подвижный мужичок и метнулся к задней дверце. Он почтительно распахнул ее, выпуская из салона среднего роста элегантную даму. Дама шагнула на улицу, выпрямилась, осмотрелась.

Дик почуял неладное и утробно зарычал.

Дама тем временем передала что-то водителю. Тот с тем же усердием достал из багажника два увесистых чемодана, но она не позволила ему нести их, взяла сама. Через минуту мужичок завел своего металлического коня и, развернувшись, укатил в обратном направлении. Дама осталась на месте. Она, казалось, не решалась сделать первый шаг. А в том, что она прибыла именно к ним, Дик уже не сомневался. Он перестал рычать, теперь его наполняло одно лишь любопытство.

Дама выглядела не такой, какими Дик привык видеть местных женщин. Она была аккуратней, что ли.

И запах, от нее исходил, очень напоминающий запах весенних трав и, опять же, совсем противоположный тому, каким отличались местные женщины, включая его хозяйку. На ней были солнцезащитные очки, скрывающие добрую часть лица. Наверное, она была красива — по человеческим меркам, Дик в этом не разбирался, но сразу почему-то так решил. А еще… еще она показалась ему смутно знакомой. Точнее, какая-то ее часть. Возможно, остаток настоящего ее запаха, перекрываемого сейчас незнакомым цветочным. Такое умозаключение насторожило Дика еще больше. Что понадобилось этой дамочке на его территории? Он напряг уши, сильно втянул ноздрями воздух, пытаясь разобраться в непонятном. А женщина поставила чемоданы на землю и, не отрываясь, глазела на дом.

Наконец хлопнула дверь — хозяйка вышла на крыльцо. Дик справедливо посчитал, что очень уж долго она выбиралась из дому на шум, который произвел у нее под окнами чужой автомобиль. Шаги хозяйки приблизились к калитке забора, а дама тем временем заметила его, Дика.

— Дик! Старина! — произнесла она до боли знакомым голосом.

Он, как мог, напряг память. Но ничего не вышло. Покамест она оставалась для него подозрительной незнакомкой. Дик поднялся, готовый встретить хозяйку в уверенной стойке на всех четырех лапах. Та распахнула калитку и, не обращая на него внимания, застыла в дверном проеме.

Дама шагнула к ней навстречу, на ходу снимая очки. А хозяйка покачнулась (на какое-то мгновение Дику показалось, что она вот-вот упадет) и прижала к лицу руки.

— Доченька… — Голос ее сорвался, две крупные капли показались в уголках глаз.

И тут Дик все вспомнил.

…В Конаково Римма поехала на такси. Водитель, подвижный мужичок неопределенного возраста, увидев зеленую купюру с цифрой сто, засуетился, перехватил у пассажирки два ее чемодана, уложил в багажник, предупредительно открыл заднюю дверцу и даже протянул руку, приглашая ее в салон своего авто. Всю дорогу он, не умолкая, болтал: рассказывал анекдоты, обсуждал последнюю полосу авиакатастроф, шквалом прокатившихся по всему миру, ругал на чем свет стоит террористов всех мастей и окрасок и даже высказывался по поводу нынешней политики государства, прихваливая при этом нового Президента.

Римма слушала его вполуха. С каждым километром она приближалась к дому, который давно покинула, отправившись в столицу на поиски… На поиски чего же она тогда отправилась? Виктора? Карьеры актрисы? Или просто убежала из-под родительской опеки? Сейчас уже трудно однозначно ответить. Столько воды утекло с тех пор, так изменились она и весь мир вокруг…

Они долго стояли у распахнутой калитки, обнявшись и не в силах оторваться друг от друга. Римма плакала вместе с мамой. Беззвучные, соленые, как морская вода, слезы неудержимым потоком заливали лицо. Она не пыталась их сдерживать, просто хотела выплакать целый океан, накопившийся у нее внутри за все эти годы. Не хотела отрываться от этого маленького, сотрясающегося у нее в руках тела, тела ее матери, преданно и терпеливо ждавшей ее долгие годы…

— А почему ты одна? — поинтересовалась Раиса Петровна, когда они вместе готовили на кухне ужин.

— У Клауса сейчас очень много работы. Да и у меня в Москве есть дела, — объясняла Римма, выкладывая на тарелки из баночек и пакетов купленные в Москве деликатесы. — Следующим летом обязательно приедем все вместе.

Раиса Петровна вздохнула:

— Так хочется на внуков посмотреть!

— Насмотришься еще.

— Тебе легко говорить. А сколько мне осталось, один Бог знает..

— Да брось ты, мама! — Римма взяла ее руку. — А хочешь, переезжай к нам. Места много, будешь заодно за внуками присматривать. А то за Генрихом глаз да глаз нужен.

— Я тебе уже говорила, Риммочка, никуда я отсюда не поеду, — возразила Раиса Петровна. — А за могилками кто приглядывать будет? Да и лечь мне полагается рядом с папой твоим.

Напоминание об отце вернуло Римму на много лет назад, когда она еще подростком бегала в школу, а папа встречал ее у калитки, если она поздно возвращалась с танцев из городского парка. Как он гордился ее успехами в школе и как горячо убеждал вместе с мамой вернуться из Москвы домой! Она тогда их не послушала, сделала все по-своему…

— На могилу завтра сходим? — спросила она тихо.

— Сходим, доченька, — отозвалась Раиса Петровна. — Обязательно сходим.

Она неотрывно смотрела на нее, ловя каждое движение, словно пыталась что-то отыскать в лице и манерах дочери, в ее глазах.

— Что ты меня так разглядываешь? — не утерпела Римма.

— Ты изменилась, Риммочка, — качая головой, проговорила мама.

— И в какую сторону?

— Ты стала совсем другой. Повзрослела и… я не знаю, как это сказать…

— Оставь. — Римма обняла ее, поцеловала. — Для тебя я всегда останусь такой, какой и была, твоей единственной и любящей дочерью. Ты слышишь, мама, ничего никогда не изменится…

Они просидели на кухне до полуночи. Раиса Петровна то и дело перелистывала альбом с фотографиями, любовалась внуками, близоруко всматривалась в лицо Клауса и находила его привлекательным и интеллигентным мужчиной.

— А Юрка сейчас где? — спросила Римма, как бы между прочим.

— Юра Шаповалов? — переспросила мама, отрываясь от альбома. — В Москве, женился давно и ребенок есть. Журналистом работает, кажется.

— А как бы его координаты узнать?

— Так пойди к его родителям, они и дадут. Делов-то!

«Завтра же и Зайду, — решила Римма, выходя на крыльцо и разглядывая усыпанное звездами небо. — Очень кстати, что он журналист. Это самый настоящий подарок судьбы. Но в Москве сперва съезжу к Олегу. Надеюсь, он расскажет мне много интересного».

В ногу что-то ткнулось, прохладное и мокрое. Она опустила глаза. Дик ластился к ней своей огромной собачьей мордой. Она присела, ласково потрепала его по шерсти.

— Узнал-таки, дружище! Дождался меня!

Дик взвизгнул, точно маленький щенок, и лизнув теплым языком ее руку.

 

3

Римма была у Олега только один раз — заезжала с Виктором перед самым отъездом в Швейцарию, когда Виктор оставлял ему ключи от ее квартиры — для присмотра, так сказать.

Покосившаяся дверь подъезда и сейчас не закрывалась. Провожаемая пучеглазыми взглядами выживших из ума сплетниц, Римма шагнула в бетонный сумрак лестничных зигзагов и поднялась на третий этаж. Кнопка звонка никак не отреагировала на нажатие, Римма с полминуты послушала тишину за дверью и громко постучала. Увы, ничего не изменилось. Однако злая досада только чуть-чуть царапнула, она вздохнула и стала спускаться. Ничего, времени у нее достаточно. Может, попробовать узнать у старух на скамейке, где может быть сейчас их сосед? Но, вспомнив их взгляды, Римма непроизвольно поморщилась.

Она вышла во двор и неторопливо направилась вдоль длинного запущенного палисадника. Вынула телефон, чтобы вызвать такси. Мимо неуклюже прошагал высокий, но сутулый мужчина неопределенного возраста. Мобильник как раз ответил торопливым, но вежливым женским голосом: «Такси «Блюз» готово принять Ваш заказ!», но Римма уже передумала и дала «отбой». Она разглядывала незнакомца и постепенно понимала, что не так уж он и незнаком. Но… сосульки желтоватых, скорее, пегих волос, трехдневная щетина, одежда, которую правильнее всего назвать обносками… Размыто-голубые покрасневшие глаза, бывшие когда-то ярко-синими…

— Олег?

Взгляд у него был, словно смотрел на привидение, а не на живого человека.

— Что, так сильно изменилась? — Она отступила на полшага и чуть склонила к плечу голову.

— Не настолько, как я… Жива, значит, — сказал он, подтверждая ее худшие подозрения.

Они немного помолчали, вглядываясь друг в друга.

— Ты ко мне? — высказал он догадку и тут же предложил: — Можем сообразить по рюмке чаю.

— Можем, — улыбнулась Римма и вскользь глянула на свою сумочку. — У меня, кстати, как раз кое-что с собой есть для такого случая. В твоем вкусе примерно…

— Мои вкусы стали проще, — с легкой усмешкой сказал он.

— Это заметно. Ну, да ничего. — Римма посмотрела на часы. — Идем, что ли? А то я хочу сегодня еще одного приятеля навестить. Перед отъездом.

Про отъезд она, конечно, соврала. Незачем ему всего знать.

Олег встряхнулся:

— Идем, конечно! Подожди, я что-нибудь закусить…

Она поморщилась:

— Найдется и это.

Враз замолкшие старухи на скамейке проводили их взглядами, полными любопытства.

На кухне Римма ожидала увидеть гору грязной посуды, но увидела лишь грязную мойку. Старый, почти старинный буфет с откинутой столовой доской сонно поблескивал несколькими разнокалиберными стаканами и чашками, которые пылились за мутными стеклами, а также предметами, далекими от сервизного меню. Такими, как платяная щетка и магнитофонная кассета.

Римма поставила на доску буфета бутылку «Блэк Джека». Вынула нарезку ветчины. Черствый хлеб нашелся у Ольховика в припадочно вздрагивающем холодильнике. Порезав его грубыми скибками, он принес из комнаты вполне приличный стул для Риммы, а для себя вынес крашеный дощатый табурет. Сели. Олег наполовину наполнил граненые стаканчики и переглотнул.

— За встречу… — хрипло сказал он и, коснувшись своей стопкой Римминой, опрокинул в себя виски. — Ух-х… Класс… Давно не пробовал этой штуковины. — Он одобрительно качнул головой и глянул на гостью повлажневшими глазами. Положил на кусок хлеба ветчину, но тут же оттолкнул и потянулся за бутылкой. — Между первой и второй, говорят, пуля не должна пролететь.

— Говорят… — неопределенно улыбнулась Римма, лишь слегка пригубившая свой стаканчик.

Олег освежил его содержимое и налил себе полный.

— За твое воскрешение.

— Согласна, — без улыбки кивнула она.

Посмотрела на Олега пристально и тут же спрятала взгляд. Того, что Ольховик столь скоро возьмет быка за рога, она не ожидала. Но, наверное, это было хорошо…

Он выпил и затем откусил сразу полбутерброда. Не переставая жевать, спросил — то ли в шутку, то ли нет:

— А ты по правде живая? — И холодными влажными пальцами тронул ее запястье.

Она закаменела, но руки не отдернула. Сказала с легкой гримасой:

— Давай обойдемся без мистики.

Ольховик длинно вздохнул и уронил руку, как плетку.

— Музыку? — Он дернулся было подняться, но осел. — А, не работает же…

Римма аккуратно наполнила его стакан, капнула в свой. Это воодушевило его выпить «за дам-с» стоя, что он и сделал с превеликим удовольствием.

— Ну, — сказал ободрившись, — ты все молчишь и молчишь. Расскажи, как живешь, где… Я-то, как видишь… — Он широким жестом обвел вокруг и опять шумно вздохнул.

— Вижу, — неопределенно откликнулась она, но улыбнулась, чтобы еще больше приободрить его.

Спиртное действовало так, как она и рассчитывала.

Римма начала рассказывать о событиях девятилетней давности, точнее, о некоторых тех событиях, наблюдая за тем, как он слушает, и пытаясь уловить изменения в его настроении, но странным образом вдруг увлеклась собственными воспоминаниями… Ей даже заїхотелось услышать от него что-то вроде сочувствия. Впрочем, желание было мимолетным. Это, скорее, было даже не желание, а секундная слабость. Причем, можно сказать, что не ее слабость, почти не ее. Это была слабость той девочки из прошлого, которой она уже не была.

— Ты был очень удивлен, когда меня увидел, не правда ли? — сказала она. — Ты считал, что я погибла в Швейцарии, так?

Он судорожно кивнул.

— Или ты был уверен в этом?

— Что ты имеешь в в-виду? — чуть заикаясь, спросил он.

— Расскажи мне, почему в Швейцарии случилось несчастье? — Она выстрелила наугад, она не была уверена, что он что-то знает.

Олег нервно шевельнулся и хлопнул себя по карману. Потом глянул на Римму и спросил:

— Не возража… Черт, не будешь против, если я з-закурю?

Она пожала плечами.

Сигареты были у него без фильтра, «Командирские». Эту дешевую пародию на «Приму» стали выпускать совсем недавно.

Пока он ломал спички, она разлила по стаканчикам виски. Олег выпустил сквозь зубы сизый дым и выпил одним глотком.

Она не торопила его.

— Мы имели с ней приятные встречи, — сказал он почти трезво, но тут же пьяно осклабился: — Ну, имел я ее… — Поднял стакан, но лишь коснулся чуть-чуть. Римма, напротив, сделала сейчас маленький глоток. — Потом она, как водится, кинула меня. Больше того, подставила. Из-за этой с-суки у меня было много проблем…

— О ком ты сейчас говоришь?

— Об Ольге…

— Расскажи подробней.

 

4

Ольга склонялась к мысли, что пришло время вмешаться — роман ее мужа с этой смазливенькой сучкой не только затянулся, а принимал самый скверный оборот. Она просчиталась, когда решила, что Виктор наиграется с той и выбросит, будто надоевшую вещь. Все выходило как раз наоборот. За две недели, прошедшие с его возвращения, он едва показывался дома. Где он предпочитает бывать в свободные часы, она знала — у Золушки. А вчера поставил ее перед фактом, что уезжает на днях в Швейцарию. Отдыхать! И она опять же не сомневалась — с Золушкой. Олег, бывший в курсе дел мужа, подтвердил ее догадку.

Ольге такой поворот событий весьма не понравился. Она вдруг четко осознала, что не сегодня завтра Виктор оставит ее. Даже если девчонка не забеременела от него, он все равно уйдет к ней. А она останется… С Олегом? Да нужен ли он ей, по большому счету?! Так, временное явление, да и надоел уже. Но он еще может пригодиться. А вот без Виктора у нее нет приличного будущего, такого, какого она себе хотела. Он стремительно пошел вверх. С его нынешними связями, положением, деньгами, наконец, она может позволить себе многое. Без них — практически ничего. За него нужно держаться обеими руками, хвататься зубами и не отпускать от себя. Ни к Золушке, ни к кому еще… Она посмотрела на лежавшего рядом молодого мужчину.

«Мне нужен специалист».

«Какой? Сломалось что-то?» — поинтересовался тот, поглаживая под простыней ее ногу.

«По несчастным случаям. Надеюсь, слышал о таких?»

Олег Ольховик, конечно же, слышал. За свою бурную, хотя и не такую уж долгую жизнь ему довелось иметь дело со всякими людьми. Когда-то, в другой жизни, он закончил высшую инженерную мореходку в Одессе. Ходил какое-то время в загранку, даже успел жениться. Но энергичная натура вывела его на другую дорожку: он стал прифарцовывать, заниматься нелегальным ввозом валюты, что в серьезные 80-е очень строго наказывалось, и в конце концов попался на ней. На первый раз его предупредили, списали на какое-то время на берег — все-таки существовало еще морское братство, да и многие его сослуживцы были не без греха, а потом приписали уже к другому судну, на этот раз рангом пониже. То ли коллектив подобрался соответствующий, то ли сказалась обида за проведенный на суше год, но спустя всего полтора года его вновь изобличили в противозаконных действиях сотрудники соответствующих органов, и на этот раз он отбыл на берег уже без права когда-либо ступать на борт корабля. Так закончилась его недолгая и невеселая морская карьера. Ко всем личным неприятностям, он пристрастился на своем последнем судне к бутылке. Жене вскоре надоели его беспробудные пьянки (благо, детей они завести не успели), и в одно прекрасное утро Олег проснулся в пустой квартире: супруга забрала все, что только смогла, оставив ему лишь опустошенный ею гарнитур-стенку и кровать, на которой он отсыпался после очередного запоя. Мебель Олег постепенно пропил и, возможно, расстался бы и с квартирой, но однажды повстречал старого приятеля по мореходке, который незадолго до их встречи распрощался с флотом и перебрался в Москву. Времена наступали иные, и заработать на приличную жизнь можно было другим путем, а не болтаться по году в море.

Квартиру Олег продал, а на вырученные деньги привел себя в порядок и уехал в столицу, где однокашник пообещал хорошую и денежную работу. Тот, правда, выдвинул одно условие: не пить. Олег собрал в кулак все остатки своей воли и «завязал». В Москве ему помогли купить недорогую квартиру в «хрущевке» — на более приличную денег не хватало. Работа оказалась непыльная: следить за порядком в начавших плодиться, как насекомые, торговых точках, другими словами, помогать осуществлять контроль. У Олега данные на это имелись: приемами восточных единоборств он овладел еще в мореходке. За ним закрепилось прозвище Моряк. Случались стычки и дипломатичные разборки с желающими отхватить лакомый кусок. Через год безупречной службы его порекомендовали — все тот же приятель — в водители и по совместительству в охранники к уважаемому и довольно известному человеку — Виктору Анатольевичу Реутову, занявшему совсем недавно какой-то видный пост в российском Спорткомитете. Реутов оказался мужиком что надо, без заскоков и претензий. Соки из Олега не пил и давал отдыхать. А то, что тот вскоре забрался в постель к его жене — женушка в первую очередь и была виновата: искусила, а перед такой мадам мудрено было устоять. Тем более что в последнее время Олег довольствовался услугами девочек по вызову. С Ольгой же он почувствовал себя на ранг выше, ощутил собственную значимость, пусть пока и не распространяющуюся дальше ее постели…

И вот теперь она задала странный, но понятный ему вопрос.

«Зачем тебе?» — насторожившись, спросил он ее, уже почти догадавшись, каким будет ответ.

«Можно подумать, ты не понимаешь!» — Ольга глубоко затянулась и выпустила длинную струю дыма.

«Это будет стоить больших денег».

«Деньги роли не играют. Главное, чтобы работа была выполнена качественно. Так ты можешь сделать это для меня?»

«Попробовать, конечно, можно…»

«Олежа, милый… — Она затушила в пепельнице сигарету, забралась на него. — Ну попытайся! Так, чтоб получилось. А я тебя отдельно отблагодарю».

Ей трудно было отказать. Она завела его мгновенно. Олег застонал, потянулся к ней, пытаясь перекинуть на спину. Но Ольга зашептала в самое ухо, щекоча и доводя до еще большего возбуждения:

«Лежи, я все сделаю сама… Так ты берешься?»

«Ну я… не знаю. Время нужно…»

Она задвигала тазом, постепенно наращивая темп и напор своей просьбы:

«Времени у нас нет… Они же уезжают скоро…»

«Уезжают…» — задыхаясь, подтвердил он.

Ольга припала к его лицу, укусила за нижнюю губу:

«Найдешь человечка, Олежа?! Пообещай мне!»

«Найду…» — выдохнул он, потому что сейчас Готов был исполнить любую ее прихоть. Даже самую безумную.

 

5

…Римма посмотрела в окно. Там пышно и радостно расцветал куст сирени.

— Да, я догадываюсь, что Ольга едва ли, скажем так, сочувствовала мне.

— О, не то слово! — словно чему-то обрадовался Ольховик.

Она обернулась к нему с удивлением.

— Не то слово, — повторил он и выругался. — Эта… эта женщина… Умелая, в общем, она женщина.

Он как-то сник. И явно что-то недоговаривал. Не хотел этой темы? Боялся? Стеснялся?

В подсознании Риммы промелькнули какие-то образы, но они были пока слишком зыбки и неустойчивы, а потому не могли дать старт ее мыслительному воображению.

— Я догадывалась, что Ольга меня… скажем так, оценила по достоинству. — Римма тонко улыбнулась.

Ольховик непонятно молчал. Потом вдруг сказал хрипло:

— В пятнадцать тысяч долларов. — И испытующе уставился на нее протрезвевшими вдруг глазами.

— Как любопытно… — холодно откликнулась Римма.

— Еще бы!.. — Олег поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони. — Еще бы! А хочешь, будет еще любопытнее?

Она сумела изобразить весьма правдоподобную улыбку:

— г Ты же знаешь, я не особо любопытна. Да и Ольга — не тот человек, чье мнение будет мне интересно. Хотя… пятнадцать тысяч… в каком смысле?

— В наличном, — угрюмо сказал Олег и снова закурил. — В Швейцарии такие… случаи стоят намного дороже.

— Такие случаи?.. — Ее воображение уже включилось, но полного понимания еще не было. — Какие?

— Ну да, именно т… такие. Несчастные. — Ольховик то ли забывал стряхивать пепел, то ли просто пренебрегал этим. Он все-таки уже порядочно опьянел. Налил еще. — Тем более, Женевское озеро, курорт-интер… интернешнл… — Он мотнул головой и стал говорить жестче, злее: — Эта б… барышня… она плакалась у меня в кроватке, что ты ее достала, блин, конкретно. Ну, совсем, блин, достала! Семья страдает, бизнес горит…

Римма неожиданно рассмеялась. Смех, конечно, был нервный, но это был смех. Он слегка растерялся, потом нахмурился. Римма подумала, что не стоит его злить. Это может быть опасно.

И тогда она с продуманной грустинкой улыбнулась.

— Так, значит, — произнесла с коротким вздохом, — на Женевском озере был не случай… Так?

— Так. И не несчастный, а почти счастливый, — глухо отозвался он.

Она посмотрела на него сквозь ресницы. Иногда ей казалось, будто он не пьян, а лишь притворяется. Спросила тихо:

— Это сделал ты?

Это получилось у нее с детским изумлением. Оно осталось, наверное, от той девочки. Еще тогда. Еще там.

— Я? — переспросил Олег и икнул.

Он затянулся погасшей сигаретой и медленно положил окурок в блюдце. Потом медленно поднял, чиркнул спичкой, закурил. Выпустил дым, тоже медленно.

— Это сделал не я, — сказал, наконец, прокашлявшись. — Я это… Я был посредником… Говорю тебе, как есть. Оль… эта стерва, она хотела, чтобы я нашел специального такого типа. Профессионала. Специалиста по несчастным случаям. На воде. Ну там, с аквалангом, с сук… то есть со скутером… все такое. Она же у нас, блин, артистка! Любит искусство!.. — Ольховик грохнул кулаком по буфету. Подпрыгнули стаканчики. — Она хотела, чтоб все красиво было. А не просто тяп-ляп, за хвост — и на помойку.

Она как-то сказала, что ты стоишь этого, мол, типа тебя надо убрать красиво и это… как его… а, драматически, вот!

Римма неподвижно смотрела в стену, но видела стремительно приближающийся берег, ах да, драматически приближающийся, стало быть, берег — и камни, камни, камни…

А потом…

— А что было дальше?

Она не узнала свой голос.

— Дальше?.. — Он взглянул на нее так, будто его удивил этот вопрос. Уронил сигарету и не поднял. — Гм, дальше… Дальше было то, что… было то, что было… Притерлась к мужу… меня на…

Да он попросту уже набрался запредельно, поняла вдруг она. Пора уходить… Она вздохнула и посмотрела на Ольховика, прощаясь. Тот дернулся, словно почувствовал это. Или нечто другое, неосознаваемое.

— Этот… этот хрен, который это сделал, — произнес он, едва ворочая языком, — он что-то с управлением нах… нахимичил. И катер пошел, пошел, пошел… Ну, а я че? Я ниче… Эта сука затеяла все из-за ревности. Ну, там, семью сохранить, мужа… бизнес…

Она поднялась. Терпеть оправдания Олега (или того, что от него осталось) было и вовсе ужасно. Но все же она осталась благодарной ему. Его рассказ, черт возьми, был очень и очень интересен. И полезен…

В дверь грубо постучали. Римма неодобрительно покосилась в сумрак прихожей. Кого-то несет нелегкая, наверно, собутыльники… Ну что же, полбутылки как раз и осталось. Ольховик шевельнулся на стуле и все же поднялся со второй попытки.

— Прощай, — все-таки сказала она ему.

Он что-то пробормотал в ответ: не то «извини», не то «заходи». Желания отомстить ему у нее не было. Оно не возникло, ни когда он рассказал ее о своей роли в драме на Женевском озере, ни тем более теперь, когда она уходила в свой нынешний мир, а он оставался в запущенной квартире один на один с… совестью? О, едва ли.

Она вышла на площадку и с брезгливой торопливостью толкнула за собой дверь; мимолетно различила на лестнице чью-то фигуру и стала спускаться в подъезд. Ей не хотелось, чтобы Олег провожал ее. Впрочем, он уже говорил о чем-то с соседом или собутыльником, потом грохнула дверь… Римма вышла из грязного подъезда с огромным облегчением. Старух на скамейке не было, и это она сочла добрым знаком. Она решила поехать в метро, а до станции метро пройтись пешком. Это должно привести в покой и порядок мысли и чувства. Она медленно шагала по аллее и не замечала ни заинтересованных мужских взглядов, ни завистливых и осуждающих женских.

А к Олегу тем временем пожаловал Васька Бурлачонок, «бизнес-партнер», как называл его насмешливо Олег: Бурлачонок помогал ему «толкать» остатки мебели…

 

6

В зале становилось душновато. На столе горели толстые свечи; их было много, и они стояли в массивных бронзовых подсвечниках, в канделябрах. Римма ненавидела это слово. И свечи эти тоже не нравились ей, хотя в тех ассоциациях, которые они у нее порождали, не было никакой их вины. Они походили на фаллосы. Такие, вероятно, ставили и античные греки у своих лож, когда занимались утолением желудочного и сексуального голода, по обычаям своим, одновременно. Такие же свечи торчали тогда у Шерстяка на даче. В тот день, точнее, ночь, когда было изгажено ее тело и, может быть, кое-что еще. Большее… И такие вот свечи, своего рода фаллические символы, были тогдашними свидетелями ее жестокого унижения. Или даже соучастниками. Она усмехнулась. Свечи здесь, конечно, совершенно ни при чем…

Произнесли очередной тост. Она не слышала его, как и вообще не слушала практически ничего из того, о чем здесь говорили все эти случайные люди, люди-эпизоды, люди — бабочки-однодневки в ее ЖИЗНИ.

Ее интересовал лишь один из присутствующих здесь человек. Влиятельный народный депутат и думский делец, сопредседатель одной из депутатских фракций, многих, собственно, интересовал, и нужно было тщательно и аккуратно продумать, как завладеть его полным вниманием.

Некоторая козырная карта у нее есть — в форме визитной карты корреспондента женевской газеты «Альт-Синема-Ревью» Мартины Бланк, которую оперативно «отполиграфил» Юра Шаповалов.

Шерстяк де узнал ее — все-таки прошло девять лет. А мало ли молоденьких девчонок он поимел за эти годы? Поди, и сам не помнит…

Римма вежливо отправила восвояси немного перебравшего богемного вида юношу с длинными волосами и стала наблюдать за теми, кто вьется близ дорогостоящего шерстякового корыта.

Шумная компания разделилась на три части. В глубокой оконной нише около столика со свечами толпились киношники, в честь которых, собственно, и дан настоящий фуршет. Римма заметила среди них две относительно популярные фигуры. Тут же им славословили восторженные критики. Второй по количеству присутствующих (но первой по значимости) была как раз компания собравшихся вокруг Шерстяка, послужившего, как поняла Римма, спонсором киношного проекта. Здесь просто пили и ели. Иногда, впрочем, рассказывали анекдоты. Сам Шерстяк славно кушал, оглашал не очень оригинальные фразы и тосты и при этом изобильно жестикулировал, в основном ложкой, потому что иные условности вместе с приборами застольного этикета были отброшены давно и бесповоротно. А вот козлобородый референт Шерстяка внимательно блюл обстановку и время от времени что-то нашептывал своему хозяину. Пару раз Римма замечала нацеленные на нее взгляды. Она решила, что можно попробовать сперва действовать через этого козлобороденького.

Однако нужда в посредниках отпала. Через полчаса, когда она светски беседовала ни о чем с престарелой дамой с жемчужным ожерельем вокруг высохшей шеи, к ней подошел Алексей Романович Шерстяк собственной персоной. Она наблюдала за ним боковым зрением. Внешне Шерстяк изменился не в лучшую сторону. Он окончательно лишился волос, располнел и обрюзг. Видимо, не щадил живота своего в делах государственной важности — фуршетах, презентациях, торжественных приемах…

Когда он подошел, Римма оставила коктейль и слегка развернулась к нему. Чуть улыбнулась.

— Мадемуазель… — прогудел Шерстяк с полупоклоном, намереваясь сказать еще что-то.

Она поднялась и представилась так, как было отмечено в ее «липовой» визитке. А также в блокноте охранника, регистрировавшего прибывших на фуршет.

Шерстяк взял ее за руку и слегка потряс, стараясь при этом выглядеть серьезным и достойным господином. В некотором смысле у него это получилось. Во всяком случае, никто, кроме Риммы, не улыбался, но ее улыбка рассматривалась окружающими — а несколько человек уже было тут как тут — как маска вежливости. Козлобородый стрельнул в нее быстрыми глазками и что-то проворковал на ушко Шерстяку. Не глядя на него, Шерстяк значительно кивнул.

Римма решила не затягивать дело и коротко рассказала ему, «о чем хотели бы узнать читатели нашей газеты». Шерстяк кивнул еще более значимо и принялся выражать свои мысли о современном авторском кино. Это давалось ему нелегко, потому что особенных мыслей у него не было, и чем отличается авторское кино от какого-либо еще, он попросту не знал. Вдобавок было выпито много коктейлей «дайкири» (его любил не то Хемингуэй, не то Хо Ши Мин, — Шерстяку об этом говорил помощник, и он хоть и не запомнил, кто именно, решил тоже любить этот уважаемый большими людьми напиток) и съедено немало вкусной и здоровой пищи. Правда, в количестве отнюдь не здоровом и не полезном.

А еще отвлекала Шерстяка — точнее, увлекала и завлекала — тонкая высокая шея этой дамочки, у-ух, отменной дамочки, судя по всему… Народный избранник уже видел их вдвоем, себя и ее, на даче. Нет, втроем, еще Нюрку можно прихватить… Он продолжал плести что-то очень общее о современном кино — он мог произнести любую речь на автопилоте, — и ему всегда почтительно внимали. И сейчас внимали. И, главное, эта, как ее… Женева внимала. Или Женевьева? Не важно… Улыбается она хорошо…

Ах да, Марта! Язык Шерстяка при малом участии его сознания делал свое дело.

Римма тоже задавала Шерстяку вопросы бездумно. Она ждала, когда этот человечек утомится собственным словоблудием и можно будет спросить его кое о чем более существенном. А что потом?.. Она пока не знала. Но у нее было предощущение некоей судьбоносности, что ли, своих действий. Чувство, что все происходит именно так, как и должно происходить. Она глянула на часы.

Шерстяк глотнул из фужера и несвязно пообещал ей сенсационный рассказ о том, куда украдены (он так и сказал) несколько «серьезных и правдивых исторических кинолент», но об этом — он взял ее под руку и, покосившись на остальных, отвел чуть в сторонку, — об этом он расскажет в келейной обстановке. Если журналистку из Женевы это интересует. Интересует?

— О, я, я! — горячо проговорила она.

— Но!.. — Шерстяк с намеком приумолк и оглянулся на компанию из-под вылезших бровей. — О том, что об этом сказал я, — ни-ни!

Она клятвенно приложила ладонь к груди и кивнула с видом абсолютного понимания и согласия. И обворожительно улыбнулась.

«Европа, — оценивая эту улыбку, подумал Шерстяк. — Куда там нашим дояркам…» Еще он подумал, что наживка проглочена по самое некуда. И обменялся с референтом лишь им двоим понятными взглядами.

 

7

Дачу Шерстяка она сперва не узнала. Нынче ее окружал могучий бетонный забор, правда, с занятной претензией на арочность-барочность, да и деревья в саду заметно выросли за прошедшие годы.

Машина прошла через автоматические железные ворота и въехала прямиком в гараж. Вторые ворота, походившие скорее даже на шлюз, и здесь были, конечно, автоматические.

Из лимузина они вышли внутри гаража-ангара, и Щерстяк широким жестом пригласил ее к ступенькам, своего рода внутреннему крыльцу. Пол — это в гараже-то! — был выложен мрамором. Само собой, мраморными были перила и балясины лестницы всего лишь в четыре ступеньки. Римма подумала, что так называемых «новых русских» не зря таскают по анекдотам и карикатурам. И что об этом путешествии и вправду стоило бы написать неплохой материал для «Альт-Синема-Ревью». Кстати, вот будет забавно, если окажется, что такая газетка действительно существует…

— Мы, значит, уже дома, — шумно вздохнул Шерстяк, поднявшись вслед за Риммой к дверям холла, которые за мгновение до этого услужливо распахнул дородный охранник. Она улыбнулась Шерстяку. Но в душе у нее возникла тревога. Ее обеспокоил взгляд охранника. Очень вежливый и абсолютно бесстрастный.

Впрочем, успокоила себя она, едва ли народный депутат Государственной Думы Российской Федерации осмелится всерьез приставать к иностранной подданной, тем более к представителю зарубежных масс-медиа. К тому же о ее визите многим стало известно в Доме художника, да и Шопик, если не дай бог что, тревогу поднимет. На него она рассчитывала больше всего.

Она опять подумала о том, что делать дальше. Ранее, в мире своего воображения, подобные, не раз возникавшие, сцены давались ей легко. Чаще всего представлялось, например, что в нее влюбится телохранитель Шерстяка (без взаимности, разумеется) и передаст ей видеокассету, где его босс снят во множестве очень и очень скабрезных ракурсов. Это были далекие от реальности фантазии, конечно. Тем более если у Шерстяка вся охрана состоит из таких «бондов», как только что увиденный…

Тем временем они пришли в зал, где их встретила радостная немолодая женщина в белоснежном кружевном переднике и чепце. Служительница.

— Моника, — представилась она неожиданным образом.

С мягкой улыбкой в ответ Римма назвала себя, в то время как ее душили приступы хохота, сдерживаемого ценой огромных усилий. Неужели Шерстяк докатился и до домашнего театра, где все домочадцы именуются не собственными именами, а так, как нравится барину-боярину? Это вполне могло оказаться правдой — у этой «Моники» абсолютно пустые глаза.

— Идемте, пожалуйста, в Зимний Сад, — все так же радостно пригласила Римму Моника, причем произнесла она это таким тоном, что сомнений оставаться не могло: здесь именно Зимний Сад, оба слова пишутся и даже выговариваются непременно с большой буквы.

Между тем Шерстяк куда-то пропал, и это обстоятельство показалось Римме подозрительным. Она нащупала подготовленную к съемке цифровую камеру так, будто это был взведенный «стечкин».

Моника, не переставая улыбаться на каждом повороте, вела Римму путаными коридорами и лестницами. Кое-где им встречались молоденькие приветливые горничные и безмолвные телохранители. В одной из комнат, скорее даже небольшом зале, двери были распахнуты, и оттуда доносился звон посуды, возгласы и смех.

Зимний Сад оказался чем-то средним между мини-гидропарком и дендрарием. От свода до пола было метров семь. Отовсюду струилась вода — фонтанами служили мраморные морды зверей и рыб и античных героев. Все вместе это было довольно несуразным сборищем эклектики. Римму несколько озадачил фонтанчик с писающим юношей. Мраморный юноша, конечно. Очень эротично… Может, Шерстяку нравятся не только девочки? Хм…

Она прошлась по аллее, увитой заползающей почти на свод зеленью, и увидела то, что, судя по всему, предназначалось для них с Шерстяком. В уютной нише стоял небольшой накрытый столик… и опять на нем эти проклятые толстые свечи. Она разозлилась и подошла к воде. Увидела легкий пар. В программе развлечений намечено, значит, купание. Ну да, обычная сауна — это почти пошло, это для тех, кто попроще. Оп-па, а вон и прозрачная кабинка душа, как мило…

Будто нарочно именно в этот момент снова появилась Моника и мелодично предложила освежиться с дороги.

«Ну что же, — подумала Римма, — играть так играть».

Она неторопливо сняла жакет и накрыла им каменную голову сатира, застывшего на постаменте около столика будто бы с недвусмысленным предложением. Но ни его предложением, ни предложением Моники она воспользоваться не намеревалась. Зато поймала себя на мысли о том, сколько же стоит все это имение вместе с охраной, прислугой, лимузинами и многим-многим другим. Впрочем, ее это не интересовало. Она здесь для…

— Вы можете освежиться с дороги, — с воистину идиотской улыбкой, которая уже начала раздражать, повторила Моника.

Римма посмотрела на нее с легкой холодной смешинкой.

— Благодарю вас, мисс… Левински, — отозвалась она. — Но вы излишне заботливы.

Та никак не отреагировала на эту почти оскорбительную шутку. Ни глаза ее, ни улыбка ничуть не изменились.

«А может, это не женщина, вернее, может, это вообще не человек? Может, это зомби или робот?» — пронеслось у Риммы в голове. На секунду или на две ей стало даже слегка жутковато. Она не думала, впрочем, что это несерьезное ее предположение может быть реальностью, но, с другой стороны, если бы это оказалось именно так, вероятно, не слишком удивилась бы.

Римма с беспокойством огляделась. Черт возьми, с какой радости ее вообще занесло сюда? Приключений захотелось, отмщения, торжества справедливости? Киношных трюков?.. Нервно дрогнув губами, она посмотрела на часы. Как раз через час ей на мобильник должен позвонить Юра — контрольное время…

Послышалось знакомое гудение, сопение и пыхтение. Она вздохнула с облегчением и медленно обернулась. Шерстяк был не один. С ним нетвердо шагала девушка, а за нею семенил козлобородый референт. Впрочем, он тут же развернулся и ушел, повинуясь, видимо, какому-то ранее данному распоряжению.

Забавен был наряд народного избранника. На нем висело некое подобие туники, более-менее прикрывающее область таза и оголяющее дряблые ноги и «брюхогрудь» от пупочного провала. На шее же у него, как и полагается, сияла массивная золотая цепь.

«Златая цепь на дубе том… — с тоской подумала Римма. — Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Мог ли ты, Александр Сергеевич, подумать, что и по сей день останешься прав, прав и еще раз прав!»

Она отметила про себя, что народно-избранный почти трезв. А на фуршете и в машине по дороге сюда выглядел изрядно захмелевшим… Что это — готовится к любовным утехам и поэтому принял антиалкогольные меры? Что-нибудь подозревает? Да едва ли… Скорее всего, сказывается старая комсомольско-партийная школа: эти деятели всегда могли выпить больше, чем видели.

Шерстяк приблизился почти церемонно.

— Как вам у меня? — широко улыбнулся сей государственный муж, явно рассчитывая на изобильный комплимент.

— Отменно, Алексей Романович, — почти в тон ему улыбнулась она. — Вы рождены, чтоб сказку делать былью.

— Ух! — Шерстяка, очевидно, проняло от этой фразы, сказанной ею. Он похлопал пухлыми ладошками и с видимым большим воодушевлением позвал к столику. — Пр-рошу! Прошу-прошу-прошу, милые дамы. Это у нас Анюточка, — добавил он негромко, обращаясь к Римме.

На вид Анюточке было лет пятнадцать. Смутно услышав свое имя, она сфокусировала взгляд на Римме, затем снова стала бессмысленно смотреть в пространство. Видимо, была пьяна. А то и обколота.

Римма отвернулась, чтобы Шерстяк не видел сейчас ее лица. На мгновение у нее возникло желание убить это существо, затем вытащить отсюда эту девочку… Ну хорошо, холодно спросила она себя, а после что? Воспользовавшись тем, что нужно было усаживаться, она сумела взять себя в руки. После, подумала она, будет после. Пороть горячку не нужно, это опасно, более того, губительно. Все равно с этой девочкой уже произошло то, что и с ней когда-то случилось… С другой стороны, хорошо то, что она сейчас здесь, ведь когда это всплывет, то станет серьезным обвинением.

Шерстяк по привычке своей похлопал в ладоши и кивнул на выстроившиеся на столике бутылки:

— Что предпочитает просвещенная Европа?

— Водку, — тонко улыбнулась Римма.

— О-о! Это очень правильно! — Шерстяк не ожидал такого выбора, но горячо его одобрил.

А дело было не в скромности, конечно. Дело было в том, что всевозможные «расслабляющие добавки», которые вливают в спиртное для того, чтобы неопытная в таких делишках девчушка побыстрее разняла ножки, психорелаксанты, так сказать, лучше всего и вернее всего ощущаются на вкус именно в водке.

— Я, — заявил Шерстяк и сделал движение, чтобы привстать, — выпью, с вашего позволения, за дам!

— Очень любезно с вашей стороны, — отозвалась Римма. Водка на самом деле не нравилась ей, и она лишь незаметно лизнула «Смирновскую».

Краем глаза она заметила, как Анюточка опрокинула в себя рюмку, будто это и не водка была…

— Балычок — сама свежесть, — отрекомендовал Шерстяк и сам также обстоятельно закусил. — Так вот… современное, значит, кино в обновленной России есть сама по себе ху… простите, художественная… художественный феномен, который достойный… достоен самого пристального внимания, причем внимания не только, значит, кинокритиков, специалистов, артистов, других профессионалов… — Он ткнул вилкой в пространство и стал развивать тему.

Она не стала вслушиваться в эту относительно грамотную чепуху, тем более что диктофон был незаметно включен, еще когда садились за стол.

Шерстяк не продержался и пяти минут. Опять захлопал в пухлые ладоши и сказал, что нужно выпить еще, чтобы оценить тонкий вкус водки, ибо это, как известно, с первой рюмкой не приходит. А потом можно оценить водно-купальные достоинства его Зимнего Сада. И уже тогда можно будет вернуться к авторскому кино.

Наливши себе и Римме водки, он глянул на Анюточку из-под выцветших бровей, нахмурился и откупорил бутылку шампанского. Наполнил шипучкой Анюточкин фужер.

Наблюдая за всем этим, Римма опять подумала, что все идет так, будто некий сверхъестественный режиссер-манипулятор действует по тайному уговору с ней. После того как в напиток подливается «коктейль Молотова», которым снабдил ее Хельги, на стенках рюмки обычно образуются пузырьки. Такие же точно, как в шампанских винах.

Народный избранник весело подмигнул Римме и откушал водки. Утерся тыльной стороной ладони почти до локтя.

— У меня, — сказал он с хмельком в голосе, — в бассейне есть собственный родник… — И поднял указательный палец. — Между прочим, лечебный, да!

Римма довольно скупо улыбнулась.

Видя, что родник не произвел на нее ожидаемого им эффекта, Шерстяк на миг приуныл, но тут же воодушевился вновь.

— Но лично я больше всего люблю плавать с аквалангом, — признался он и скромно опустил глаза. — Подводный мир ню… нюобык… необыкновенен!

— Можно посмотреть? — простецки спросила Римма.

Шерстяк почти подпрыгнул.

— Нет! Нужно! — вскричал он. — Анютка, подъем!

Он почти поднял находящуюся в заторможенном состоянии девчонку и подал руку Римме.

— Да-да, мы все это увидим… увидим!

Она отняла руку аккуратно, однако настойчиво.

Шерстяк направился к китайскому мостику, полукругом перекинутому через зауженную часть бассейна. К удивлению Риммы, Анюточка шагала сама. Нетвердо, однако без зигзагов и раскачки.

— Я люблю нырять вот отсюда, — доверительно сообщил Шерстяк и скинул свою тунику, под которой он, слава богу, оказался в плавках.

Однако нужный пример показала, конечно, Анюточка: видимо, такова была ее роль. Скинув подобие платья-пелерины, под которым был полупрозрачный и, в общем, почти невидимый купальник, она довольно ловко ушла с мостика под воду. Римма проследила ее движения и подумала, что у этой девочки могло бы быть неплохое будущее… Шерстяк также любовался тоненькой фигуркой, весьма плотоядно. Потом отвлекся.

— А мы пойдем на пляж, — предложил он. — Да, у меня здесь настоящий песок. Его привезли с Ямайки. Иногда у меня собираются коллеги, и мы пьем ямайский ром, лежа на ямайском песке.

Она рассеянно улыбнулась, глядя на цветок рододендрона.

Шерстяк понял это по-своему.

— Да-да, мои извинения! — Он показал на кабинку между двумя пальмами. — Вон там есть все, все и еще раз все — на любой вкус. Купальники, шорты, мини… — Шерстяк вдруг мигнул и осклабился. Зубы у него были неестественно ровные, почти идеальные. — А хотите посмотреть на старого моржа? — Не дожидаясь ответа, он вдруг сиганул в бассейн, едва не утопив грузными своими телесами Анюточку, послушно и молчаливо плававшую тут же, под мостиком.

«Пора», — подумала Римма, метнувшись взглядом к нише со столиком. Но как бы это сделать незаметно?

«Старый морж» вынырнул, держа Анюточку в объятиях.

— Присоединяйтесь! — воскликнул Шерстяк. — Станете не менее… то есть просто станете девой морской!

Она неопределенно кивнула.

— Возьму апельсин. — Это у нее прозвучало почти заговорщически.

— И нам принесите, — попросила Анюточка. Это было первое, что она произнесла в присутствии Риммы, чем слегка даже удивила ее.

Та любезно кивнула и направилась к столику.

Она шагала медленно, нащупывая под блузкой ампулу непослушными пальцами… чертовы пальцы… чертова ампула, следовало бы приготовить ее заранее… Стоп! Сделать вид, будто нужно поправить туфлю, а для этого присесть… Так, вот эта адская стекляшка. Римма поднялась и, критически поглядывая на свои шпильки, будто была ими недовольна, пошла к нише. Сзади доносилось плесканье-полосканье, значит, вроде бы все в порядке.

Ампула была у нее в пальцах, когда Шерстяк заорал, что «мы уже идем»… рука у Риммы дрогнула, ампула выскользнула… Покрываясь холодной испариной, она все-таки поймала ее. В зеркале увидела свое побелевшее лицо. Дьявольщина, она не думала, что это, казалось бы, простое дело будет таким трудным и нервным… А где сидит этот боров? Она вновь смертельно побледнела, потому что не могла вспомнить, в каком кресле сидел Шерстяк и в каком — Анютка… Она помнила лишь свое место… но хорошо… тогда так: он был справа, а девочка слева… значит, вот здесь. Да, точно, вот здесь. Так… трех капель достаточно. Нет, для этого борова пусть все же будет четыре. Хельги уверял, что шесть — это чтобы здорового мужика свалить с ног в один момент, а десять — и вовсе смертельная доза… Римма завинтила ампулу-флакончик и спрятала ее в висевший на шее медальон в виде разборного патрона (пуля с гильзой) к автомату Калашникова. Она намеренно заказала себе его перед поездкой в Россию — здесь и сейчас он был символичен.

Ну вот, с облегчением вздохнула она, вроде бы все идет так, как надо… Она взяла апельсин и направилась к бассейну.

Короткая трель телефона заставила ее опять похолодеть и вздрогнуть всем телом, о звонке Шаповалова она забыла…

— Да, — коротко сказала она, рассмотрев на электронном табло знакомый Юркин номер.

— Это я, — ответил несколько напряженно он. — Все о’кей?

— Да, — вздохнула она и призналась: — Чуть мобильник не выкинула от неожиданности, нервничаю.

— Это понятно…

— Ладно, Юр, звони еще, как договорились.

— Как договорились, — заверил он. — Ты все сделала?

Римма невольно глянула на столик.

— Только Сначала… — Она нервно облизнула губы. — Звони теперь через полчаса.

Она спрятала телефон и вернулась к бассейну.

Народный избранник как раз выбирался из бассейна, одновременно щипая Анюточку.

— Вы как хотите, — почти без упрека сказал он, — но вода — как парное молоко. Теплая, лечебная, свежая… и все такое прочее.

— Мне хочется немного выпить, — сказала она.

Шерстяк почти обрадовался:

— И мне тоже хочется!

— И мне!.. — пьяненько проголосила Анюточка, забирая у Риммы апельсин.

«И отлично», — подумала Римма.

Анюточка с улыбкой протянула ей дольку апельсина и заглянула в глаза. Римма нашла в себе силы улыбнуться в ответ и мысленно взмолилась, чтобы все это как можно скорее кончилось. Неужели глаза этой девочки теперь будут преследовать ее немым укором? А вдруг Хельги неточен? Хотя нет — он может быть каким угодно, только не безалаберным. Но если у этой Анюточки индивидуальная непереносимость препарата?

Анюточка же не унималась — очевидно, Римма ей понравилась, и она решила непременно завоевать ее расположение. Сделавшись весьма разговорчивой, Анюточка стала расспрашивать, какими стилями она умеет плавать, потом пообещала научить ее «идти буфером». Римма ничего не слыхала о таком стиле, поэтому лишь неопределенно кивнула. Она не знала, конечно, и даже не догадывалась, что на самом деле болтливость Анюточки объяснялась строгими инструкциями Шерстяка. Под мостиком он повелел ей во что бы то ни стало склонить гостью к принятию водных процедур. А не то…

А Римме сейчас предстояло отрежиссировать тост — так, чтобы Шерстяк и Анюточка выпили одновременно. Иначе проблемы, которые могут возникнуть в противном случае, окажутся очень и очень неприятными. Первым делом для этого следовало оживить саму себя. Хотя компаньоны за столом и навеселе, ее настроение может показаться им странным. Затем нужно завладеть их вниманием.

Она очистила апельсин, затем кожуру в виде пятиглавой звезды установила почти стоя между бутылками и, сложив пальцы пистолетиком, прицелилась в нее и сказала «пиф-паф!». Анюточка, конечно, ничего не поняла, а Шерстяк весь заулыбался и шутливо погрозил Римме пальцем-сосиской. Она коротко рассмеялась и подумала, что ничего остроумного для этого тоста придумывать не нужно, а нужно сварганить что-нибудь простецки-энергичное, и побыстрей.

— Давайте на «три-четыре», — предложила Римма и подняла рюмку.

— На три-четыре! — воскликнул Шерстяк.

Три рюмки звонко приударились друг о дружку.

Зажмурившись, она выпила свою рюмку до дна.

И ничего, конечно, не случилось. Сразу не случилось.

Она похолодела, пытаясь решить, как ей теперь быть.

Шерстяк длинно поглядел на нее пьяными мутными глазами, потер щеки и хрипловато спросил:

— А ба… — Он, не сдержавшись, отрыгнул. Но не особо смутился этим. — А бассейн… ну, как у нас с бассейном?

Она бездумно кивнула.

— Я несколько… я что-то несколько неважно себя чувствую. — Это, в общем, была правда, потому что она ужаснулась: неужели провал?.. Но тут же вспомнила, что Хельги указывал на внезапно появляющуюся охриплость голоса как на одно из проявлений действия «коктейля Молотова». Один из симптомов… Она коротко вздохнула: — Этот… симптом сейчас пройдет, я думаю.

«А другой, — мысленно попросила она, глядя вверх, — пусть придет…»

— А я… — бормотнул Шерстяк и умолк, глядя на Анюточку.

Римма тоже посмотрела на нее застывающим обреченным взором.

Анюточка свернулась в кресле уютным калачиком и спокойно спала.

— Нюрка… — странным, осевшим и противным голосом окликнул ее Шерстяк. — Черт бы тебя… Нализалась…

Ее передернуло от этого голоса, по коже прошел мороз. Она не думала, что снадобье Хельги так уродует человеческий голос.

Вдруг появилась страшная мысль — когда чокаются, содержимое одной рюмки часто попадает в другую, — и теперь ей показалось, что, похоже, именно так и было на сей раз?!

Или не было?..

Видимо, «коктейль Молотова» действовал не мгновенно. К тому же разом опрокинуть проспиртованного, прокаленного водкой стодвадцатикилограммового мужика оказалось не под силу даже такому снадобью. Однако оно работало.

Хельги не обманул.

Шерстяк поднялся, в мутнеющем сознании потянулся было лапами к Римме — та вжалась в кресло так, что ей показалось, будто ее живот начинает истончаться до объема фольги, — а затем лег физиономией на колени к Анюточке.

Все.

Ей вдруг показалось, что в зале бассейна, то есть в Зимнем Саду, стало невероятно тихо. Сколько она просидела так, в полной тишине и неподвижности, она не знала. Не думала. Но в то же время понимала, что нужно уходить, и побыстрее… Нужно достать камеру, сделать ролик и несколько снимков — и уйти.

Однако ею овладела странная, непонятная созерцательность. Потом пришла тревожная мысль: сейчас сюда ворвется охрана! Она выхватила мобильник и лихорадочно набрала номер Юрки, но сбилась, стала набирать опять… «Охрана сейчас будет здесь, — роилось у нее в голове, — потому что где-то здесь скрытые камеры наблюдения… они должны быть… их не может не быть у этого типа… все происходящее снимали… все записано на пленке…»

— О’кей? — односложно спросил Шопик.

Его голос чуть успокоил ее.

— Н-не знаю… — призналась она.

— Что там?!..

— Они лежат… я сделала это.

— Почему — они?

— Здесь еще одна девочка. — Римма куснула губу и заглянула в кресло, где спала несовершеннолетняя наложница Шерстяка. — В смысле, действительно девочка, ей лет пятнадцать.

— Мразь… — Юрка вздохнул и помолчал. — Так что случилось там у тебя? Какая проблема?

Она вздохнула тоже.

— Страшно.

— Страшно? — сильно удивился он. И попытался перевести ее чувства в сферу иронии, но понял, что это ей в данный момент не удастся. Перешел на деловой тон. — Ну хорошо… Просто делай, что собиралась, и спокойно уходи.

— Слушай… здесь ведь могут быть телекамеры наблюдения. Ведь могут быть, так?

Шопик усмехнулся.

— Нет, — сказал он совершенно уверенно.

— Нет?..

— Конечно нет. А ты прикинь: будет ли мудак такого масштаба провоцировать себе неприятности? На ровном месте, чтоб споткнуться?

Она не понимала:

— Какие неприятности?

— Имиджевые неприятности, имиджевые. Ты же догадалась, наверное, что делается в этой его сауне…

— Здесь бассейн… Зимний Сад, — зачем-то поправила она его.

— Хоть атомный котел, — хмыкнул Юрка.

— А при чем тут имидж?

— А подумай… Хотя тебе сейчас не до этого, нервы… Ты же говоришь про малолеток. А если какой-нибудь обидевшийся или решивший подзаработать охранник снимет это его «детское порно», обрадует это босса или нет? Как думаешь, он полный дурак?

— Думаю, нет.

— И я так думаю. Делай, что собиралась, и поскорей улепетывай оттуда.

— Да, — вздохнула она с облегчением, — убедил. Делаю.

Она спрятала телефон. Как хорошо, что есть он на свете, этот славный и верный Шопик…

В зале ничего не менялось. Все так же стыли безмолвные статуи, все так же предлагал свои интимные услуги бородатый сатир, а около него спала в плетеном кресле… ну, пусть не нимфа, а нимфетка. Но живая. И все теми же толчками лилась из эротичного мраморного юноши вода, а где-то еще мерно капали капли, звонко звенели струи…

Не медлить, черт возьми!

Она вынула камеру, зацепила диктофон, выключила его — все равно записывать оказалось практически нечего… Нечего в смысле аудио… А вот «видеоклип» сделать есть из чего.

Она отошла от столика на несколько шагов, так, чтобы захватить сразу все, начиная с вожделеющего сатира… Все хорошо, но с его башки сперва надо снять собственный жакет… Потом она откинула крышечку объектива.

И нажала кнопку REC.

Съемка, конечно, непрофессиональная, да и руки дрожат, но это не так уж важно…

Теперь все. Ах да, кассету лучше вынуть и нести отдельно… Она уложила ее в футляр и спрятала на груди, рядом с медальоном. Медальон — патрон, кассета — бомба.

Моника будто ждала ее. Всплеснула руками, стеклянно обрадовалась, заулыбалась. А может, она гораздо хитрее, чем кажется и чем хочет — казаться? Может, она следила и все видела?

Римма, не останавливаясь, окинула ее равнодушным взглядом.

— Алексей Романович спят-с, — прохладно сказала она ей. — Будиться, никак не желают. — Она обернулась на двери Зимнего Сада будто бы с крайней и искренней досадой. — А впрочем, попробуйте… Не исключено, что у вас что-нибудь и получится…

Спустившись вниз, она увидела в холле охранника. Тот сперва уставился на нее с удивлением, потом стал смотреть с немой вежливой полуулыбкой, как его учили…

— Закажите мне такси, — утомленно обратилась она к нему. — Это не очень сложно, надеюсь…

Охранник, кажется, растерялся. Потом ответил:

— Все будет сделано. Не беспокойтесь. Присядьте здесь, если желаете… Скоро подадут машину.

Она лениво опустилась на диван, краем глаза наблюдая за охранником: за тем, как он искоса посматривает на нее с подозрением, потом вынимает рацию и уходит в соседнюю комнату.

Она представила: он связался с диспетчером и спрашивает, как ему быть с этой новой дамочкой, шлюшкой-журналисткой, которая пожелала вдруг уехать… А диспетчер орет: взять! держать! не выпускать! Она с видяшкой, засланная, у нее уже компра готова на босса!.. В наручники — и в подвал!.. И зови Черепа, пусть выпытает у этой стервы хреновой, на кого там она работает!..

Она прикусила губу. Выругала себя за идиотские фантазии. Череп выдумался какой-то…

Но почему, черт возьми, охранник там медлит?!.. А ведь они, собственно, в любом случае проверяют, в каком состоянии их господин. Сначала прибежала «мисс Левински», покудахтала, наверное, поквохтала и, вероятно, позвала врача. Личный врач у Шерстяка есть обязательно… Врач посмотрел, брезгливо потрогал пульс, с гораздо большим интересом пощупал Анюточку. Махнул рукой. Велел позвать охранников, чтоб перенесли босса в спальню. Нажрался, не впервой… Хотя — он присмотрелся к бутылкам — выпито не так уж много. Странно…

Дверь распахнулась… Нет, дверь просто открылась, и уже другой охранник, более представительный, белозубо улыбнулся:

— Машина готова, водитель ждет.

 

8

Начинало темнеть, и вдали, между бетонными берегами бульвара, догорала кремово-алая река заката.

Она медленно шла по аллее, разглядывая фигурные оградки, которыми окружили деревья, каменных уродцев из сказочного собрания сочинений, установленных тут и там на детских площадках, на разнообразные качели-карусели, которые уже начинали зажигать вечернюю иллюминацию.

Ей сейчас было хорошо. День удался. Сейчас она передаст Шопику кассету, и после этого уже можно будет отметить первую победу.

Отпустив машину заранее, недалеко от памятника Пушкину (чтобы шофер не знал, куда именно ей нужно было прибыть), дальше она отправилась пешком. Во-первых, ей хотелось отдохнуть душой, а где же это сделать, как не на Тверском… Ну а во-вторых, у нее не было абсолютной уверенности в полной безнаказанности того авантюрного мероприятия, которое она только что провернула на даче Шерстяка. Поэтому к месту встречи с Юркой она отправилась пешком и чуть раньше, чтобы, так сказать, проконтролировать обстановку. На всякий случай.

Юрка Шаповалов, ласково (не всегда, впрочем) называемый Шопиком, также появился заранее. Римма смотрела на него с удовольствием. Был он теперь немножко — совсем немножко! — располневший, импозантный, с аккуратной рыженькой бородкой, которую, безусловно, любил, холил и лелеял. Когда-то, к выпускному балу, он вздумал было обзавестись усами, ну, его, понятное дело, высмеяли… Римма помнила все эти романтические школьные летописи, — хотя он и учился на год старше, вниманием младших девчонок пользовался. К тому же жил по соседству и был тайно, а потом и явно в нее влюблен.

После школы он навсегда остался светлым, солнечным пятнышком на довольно-таки пакостном фоне ее остальных воспоминаний. А в дворовой компании ни он, ни она своими людьми не были. И когда у нее, уже светской дамы, бизнес-леди Риммы Хаузер, возник тот приключенческий авантюрный план, который она теперь успешно претворяла в жизнь, первым, о ком она подумала как о возможном надежном помощнике, был, конечно, он, Юрик.

Он был женат, разведен, снова женат и снова разведен. У него был сын, славный пятилетний мальчишка от второго брака. Юра работал в известной московской газете, репутация у нее была громкая и скандальная, одни горячо любили эту газету, другие искренне ненавидели, но читали и первые, и вторые. Поэтому, верно рассудила Римма, если в этом издании появятся веселые картинки с депутатской дачи плюс соответствующие комментарии к ним, Шерстяк смело может паковать чемоданы.

Итак, захлопнув дверцу старенькой серой «трешки» «БМВ», Юрка Шаповалов перепрыгнул через низенькую оградку сквера и пошел прямо к ней.

— О’кей! — Он сделал ручкой. — Теперь и я вижу, что все в порядке.

Другую руку он держал за спиной, но Римма заметила это лишь после того, как перед ней вспенилась шикарная ветка белой сирени.

— Ворованная, — строго предупредил ее он прежде, чем она успела как-то к этому отнестись.

Она радостно засмеялась:

— Спасибо. Ты все помнишь…

— Может, и не все, но то, как мы воровали сирень, помню точно.

— Мы? — удивилась она.

— Мы, — сказал он твердо. — Я — как исполнитель. Ты — в роли соучастника и вдохновителя.

— Согласна, — кивнула она.

Потом чуть отодвинулась и стала разглядывать Юрку в упор, словно собиралась его стричь и прикидывала, что нужно сделать для начала.

Он понял ее взгляд.

— Мы ничуть не изменились, — заявил он с усмешкой. — Ничуть.

Она кивнула, впрочем, без грусти.

— Ничуть. Ты прав.

Он тоже кивнул. Сказал, осматриваясь, будто что-то искал:

— У нас есть повод выпить. Даже причина.

— Д-да? — изумилась она.

— Да-да. Но о причине ты не догадаешься ни за что.

Она посмотрела на него из-под пряди волос, с хулиганским видом, так, как это обычно делал он. Все это были их прежние игры юности.

— А ну, говори!

Он молча показал ей язык — так, как это обычно делала она. Потом он вдруг поднялся и вынул из объемистых карманов замшевого пиджака по бутылке пива.

— За папарацци.

Жестяные крышечки упали на асфальт.

Над бульваром сгущались сизо-сиреневые майские сумерки. Огней становилось больше. Воздух слегка посвежел.

— Ну, так что… Редакция материала не убоится?

Он сделал несколько солидных глотков и кивнул.

— Не убоится. Я переговорил… ну, так, предварительно и вкратце. Без имен и подробностей.

— И?

Шопик неопределенно качнул головой.

— Пока реакция неплохая. Но это политика, сама понимаешь.

— Договаривай.

— Договариваю. На момент «здесь и сейчас» удача обеспечена где-то на семьдесят процентов. Если же попадутся «хреновые тридцать» из остатка, — Юрик отпил из бутылки и поглядел сквозь нее на огни каруселей, — тогда мы просто спихнем это какой-нибудь другой газетенке. Благо, их сейчас развелось множество превеЛикое. Кто-нибудь да напечатает.

Она вздохнула и поцарапала ногтем этикетку.

— И тут свои сложности.

— А как же без них, без родимых…

— А если нигде не возьмут?

Юрка кивнул.

— Не есть повод грустить. А есть повод поискать клиента.

— Не поняла?

Он хмыкнул:

— Сразу видно, не политический ты человек. Не образованный, не подкованный, темный. Одно слово — Европа… — Юрка довольно заржал и прикончил пиво одним глотком. — Это значит, — принялся пояснять он, — что нужно найти подходящего политикана, желательно еще грязнее Ше… Стоп-стоп, без имен!.. Ну, ты поняла, кого грязнее… Ну, вот, найти, значит, такого типа, но только в стане его врага. И с кристально чистой совестью сдать ему твоего старого знакомого. Можно даже за деньги, но тогда совесть не будет кристально чистой.

Они немного посидели молча.

— А сумеешь найти грязнулю-то? — спросила Римма, возвратившись к недавней теме разговора.

Юрка приподнял и опустил плечи.

— Нелегко, конечно, найти кого-то, кто еще гаже, ну да и не обязательно. Чистые, они в действительности не так уж и чисты… Ну а в самом-самом-самом крайнем случае просто дать на лапу шеф-редактору. Наскребешь?

— Да уж наскребу… А кому?

— Да вообще, не обязательно именно «кому»… Но я думаю, мы слишком далеко с тобой заехали. — Он повертел пустую бутылку и аккуратно опустил ее на Асфальт. — Думаю, все решится гораздо проще.

Римма протянула ему кассету и посмотрела на старого приятеля с легкой грустинкой.

— Будем прощаться?

В этот момент у Шопика запищал телефон. Он вынул его, посмотрел на номер на табло, но отвечать не стал. Потом рассеянно спрятал мобильник в карман и медленно развернулся всем корпусом к Римме.

— Вот что… — задумчиво произнес он. — Похоже, что покупатель твоего любительского ролика, уважаемая папарацци, нашелся сам.

— Да? — с сомнением спросила она.

— Это один гастрономщик, Чудинов, мне сейчас звонил его исполнительный директор.

— Гастрономщика? — подняла брови Римма.

Шопик усмехнулся:

— Это я его так зову… Он собирался построить супермаркет в одном людном месте, а твой знакомый его туда не пустил, ну, и они не на шутку сцепились. Разразился даже маленький скандальчик, это все года полтора тому назад произошло… Видишь, как полезно иногда собирать сплетни.

Она насмешливо сощурилась.

— Ох и продажная же у вас пресса…

— А как же, — невозмутимо согласился Юрка и тут же передразнил ее: — «У вас!..» Она, кстати, и у вас такая.

Римма поглядела на часы и качнула головой:

— О, время не ждет… Отвези меня в гостиницу, а?

 

9

Гастрономщик оказался вполне компанейским мужчинкой средних лет. Юра познакомил с ним. Римму на следующий день в послеобеденный час. Встреча состоялась в его офисе на Павелецкой набережной.

Офис, собственно говоря, таковым не являлся. Это была спортивная школа по горному туризму, которую Чудинов финансировал и всячески опекал. Когда Римма с Юрой вошли в холл, там стояли деловитая суета и шум — кто-то кого-то звал или искал, переносил куда-то лыжи, рюкзаки, палатки, взад-вперед ходили юноши и девушки в спортивных костюмах.

Андрей Борисович, коренастый мужчина с жестким, обветренным лицом, не был похож на бизнесмена. Он, скорее, напоминал тренера, хоть и вышел встречать гостей в безукоризненном темном костюме, несколько неуместно смотревшемся в сборно-спортивной обстановке. Римме он понравился: несмотря на железную хватку бизнесмена, в нем явно присутствовало желание кому-то помогать. Скалолазание Чудинов любил с детских лет. Что же касается Шерстяка, то с ним они действительно враждовали и судились. Чудинов отметил это вкратце, высказав мысль, что депутат Государственной Думы — практически недосягаемое для закона лицо.

— Прошу вас, присаживайтесь, где удобнее, — пригласил он в кабинет своих гостей. — Что-нибудь выпьете?

— Чаю, — согласилась Римма.

Юрка молча развел руками, давая понять, что желание дамы является также и его искреннейшим желанием.

Андрей Борисович склонился над селектором:

— Лена, принеси чаю… Нет, который для особых случаев. — Он распрямился и поглядел на Римму. — Я хочу угостить вас чаем, которым меня поили в Маньчжурии.

— Нечто изысканное? — улыбнулась Римма.

— Да. Отведаете?

Юрка был непривычно молчалив, наконец, как бы между прочим, спросил:

— Мой друг в поход собрался?

Чудинов развел руками.

— Увы… А хотя, может, вырвусь-таки… — Он сел за стол и посмотрел на гостей так, будто решал, достойны ли они того, чтобы посвятить их в свою мечту. Решил, что достойны. — Я с юности хотел побывать в Альпах. Там, где родилось и пошло по другим горам это слово: альпинизм. У меня был друг, он погиб в девяносто втором на Тянь-Шане, там был его третий семитысячник… Мы с ним мечтали обойти Альпы в Италии, в Швейцарии… Ну, потом все поменялось. Но группу я туда отправлю, а может, и сам брошу дела — и в горы!.. Посмотрим.

В утреннем телефонном разговоре Юры с Чудиновым, свидетелем которого она была, прозвучало название некоей фирмы — «Интертур». Это было туристско-экскурсионное агентство Ольги, жены Виктора. Воображение включилось у Риммы мгновенно. Она решила, что сама судьба посылает ей одну козырную карту за другой. Впрочем, сказать что-либо с уверенностью и на этот раз было пока слишком рано и самонадеянно. Чтобы прояснить для себя обстановку и иметь возможность строить дальнейшие планы, Римма и поехала на встречу с Чудиновым…

Сейчас она ощутила намекающий взгляд Юрки, но выдержала полагающуюся паузу и спросила:

— Вы напрямую едете или договорились с турагентством?

Чудинов кивнул:

— «Интертур»… Мы хотим… — начал было он, но в этот момент в кабинет принесли видеомагнитофон.

Юрка включил аппаратуру и вставил в приемное устройство диск с копией записи. Оглянулся на Чудинова, кивнул Римме и запустил просмотр.

Должно быть, элитный китайский чай был действительно хорош или даже отменен, но Римма, признаться, этого не заметила. Глядя на экран, она вся находилась там, в Зимнем Саду, вчера…

Съемка оказалась достаточно хорошей, это ей сказал Юрка еще утром, после того как сделал перезаписи. Но ей казалось, что внимать экрану нужно будет с полчаса, а все закончилось минут за пять.

Однако эти пять минут, поняла она по реакциям Чудинова, сыграют в жизни Шерстяка совсем не сиюминутную роль.

Андрей Борисович высказался проще.

— Это убьет подонка… — произнес он ровным голосом. — Что бы вы хотели за это?

— Пустяк, — усмехнулась Римма. — Я так поняла, что вы, Андрей Борисович, собираетесь воспользоваться услугами туристско-экскурсионного агентства «Интертур»?

— Да, — сказал он. — Мне рекомендовали…

— Вы уже заключили договор?

Чудинов поглядел на часы.

— В три, по-моему… да, в три это сделает мой исполнительный директор… — Он смотрел на нее с непониманием.

Она нервно дрогнула губами.

— Если можно, остановите его.

— Н-не пойму, простите…

Римма поудобнее расположилась в кресле. Она опять была Риммой Хаузер, владелицей процветающего турбюро.

— Я владею швейцарским экскурсионным бюро «Хаузертур», — сказала она. — И мне крайне желательно, чтобы моя «конкурентша» из «Интертура» потеряла столь выгодного для нее клиента, как вы, Андрей Борисович.

— А, вот оно что…

Римма кивнула и продолжила:

— Но это еще не все. Во-первых, «Интертур» принадлежит жене друга Шерстяка, тоже госдумовского депутата, Виктора Реутова. Во-вторых… — Она потрогала чашку. — Во-вторых, я предоставлю вам гораздо более выгодные для вас условия. Мы их можем обговорить прямо сейчас.

Чудинов расхохотался.

— А вы мне нравитесь, ей-богу! — воскликнул он, вынимая мобильный телефон. — Женя! Забудь об «Интертуре» и возвращайся в офис.

Меньше чем через час все было решено, и они вышли на улицу.

— Поедешь со мной? — спросила Рима.

— Тебе не терпится сказать ей последнее «прощай»? — усмехнулся Юра.

— Скорее, услышать «прощай» от нее. Это должно быть круто. И потом… я не хочу быть одна.

— Ладно.

Некоторое время ехали молча, но каждый думал, в общем, об одном и том же.

Римма сказала:

— А он славный дядька… — Она имела в виду Чудинова.

— Да, — понял Юрка и согласился. — Он из тех, кто не только любит сам жить хорошо, но и дает хорошо жить другим.

 

10

Это было массивное здание сталинской постройки. Первый и, частично, второй этажи его занимали обросшие пристройками магазины, кафе, конторы. «ИНТЕРТУР» — было выведено большими неоновыми лампами на одном из отделанных чугуном табло, которое выдвигалось из каменного портика, где была массивная дверь. Чуть ниже, на двери, шел сплошным текстом перечень услуг турагентства..

Юрка потянул ручку на себя и пропустил Римму вперед.

Она шагнула в приемную не без некоторой внутренней дрожи. Впрочем, то обстоятельство, что рядом был незаменимый друг, придавало определенный психологический комфорт. Что же касается его самого, то он лучился улыбкой.

С первого взгляда легко было видно, что агентство «Интертур» переживает не лучшие времена. Пол, покрытый вытертым линолеумом, был не метен, кресла для посетителей пустовали, да и вообще, в приемной, кроме секретарши, никого не было. Однако из-за закрытых дверей вдоль коридора доносились голоса. Секретарша, нервная немолодая женщина с пучком пегих волос, что-то лихорадочно набирала на компьютере. Римме показалось, что появления посетителей она вовсе не заметила. Однако это было не так.

— Слушаю вас? — стрельнув затравленным взглядом, спросила секретарша.

Переглянувшись с Юркой, Римма сделала несколько шагов по направлению к ее письменному столу.

— Директор у себя?

— У нее сегодня нет приема.

— А когда будет?

Женщина вздохнула и ответила, как-то вдруг расслабившись:

— Может быть, уже никогда… Мы, может быть, закрываемся… — Она, впрочем, тут же вновь склонилась над клавиатурой. — Извините, мне нужно отчет успеть сделать.

В следующий момент одна из дверей в коридоре открылась. Из кабинета вышел чем-то раздраженный высокий худой мужчина с портфелем. Как только грохнула наружная дверь, в коридоре появилась вышедшая из того же кабинета женщина в светлом брючном костюме, с несколько растрепавшейся копной коротких черных волос. Это была Ольга. Совершенно очевидно, что время не пощадило ее. Римма с Юрой стояли между двумя полувысохшими пальмами, и хозяйка агентства «Интертур» не сразу заметила их.

— И эти потеряны… — хриплым голосом сказала она то ли своей секретарше, то ли просто в пространство. — Как будто порчу навели. Какой-то «Хаузер-тур». Или «маузер…»?

Секретарша подобострастно кивнула. Затем вымученно улыбнулась в сторону посетителей:

— К вам.

— Вы ко мне? — Ольга порывисто обернулась, ее глаза источали надежду: может, эти клиенты сделают заказ, который спасет фирму?

Она смотрела на Римму молча, начиная узнавать, не веря еще собственным глазам… в которых оставалось все меньше и меньше надежды, угасающей напрочь, как и само ее предприятие.

— Вы ко мне? — переспросила она, старательно пытаясь скрыть растерянность в голосе. От ее былой уверенности, Римма это отметила сразу, остались жалкие крохи.

— Уже, наверное, нет. — Она чуть насмешливо посмотрела в Ольгины глаза. — Меня зовут Римма Хаузер. Я директор экскурсионного бюро «Хаузер-тур». Признаюсь, у меня была мысль подумать с вами о совместном бизнесе, но… Но, похоже, дела у вас совсем плохи, не так ли?

— Мы с вами не встречались раньше? — спросила Ольга, но глаза ее выдали, наполнясь откровенным ужасом.

— Возможно, в другой жизни. — Римма развернулась, собираясь уходить, и все-таки задержалась, бросила: — Всего доброго… Оля!

Она поманила взглядом Юрку, и они повернулись к выходу. В машине он спросил:

— Как ты думаешь, много у нее хрусталя в офисе? И другой посуды?

— Зачем тебе понадобилась ее посуда?

— Ни зачем. Мне и свою девать некуда. Но ты представляешь, сколько теперь в «Интертуре» будет осколков?

Они засмеялись.

— Отвезешь меня последний раз в гостиницу?

— Почему последний раз? Я еще провожу тебя в аэропорт.

— Нет, Юрочка. Я не хочу, чтобы ты меня провожал…

— Как скажешь. — Он нахмурился и промолчал.

И так в молчании довез ее до «Балчуга».

— Зайди ко мне в номер на минуточку, — попросила она неожиданно робким голосом.

Он пожал плечами и молча последовал за ней. В номере она, не включая свет, положила ему руки на плечи и сказала:

— Помнишь, как мы провожали тебя в армию? Ты все помнишь?

Он кивнул.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы. Потом стала быстро расстегивать его рубашку. Она знала, что никогда не пожалеет об этом.

В эту ночь Римма рассказала ему все. Он бледнел, кусал губы, курил и по-прежнему молчал. И совсем не спал. Лежал, смотрел в потолок и думал о прошлом, которого не изменить. На рассвете поцеловал ее, спящую, в плечо и ушел. Больше они не виделись.

 

11

— Меня ни для кого нет! — бросила Ольга секретарше и вернулась в кабинет.

Она быстро пересекла его, выглянула в окно. Гостья и ее рыжебородый спутник вышли из подъезда, сели в машину и уехали. Трель телефонного звонка ворвалась в ее сознание, как гудок входящего в порт корабля. Она потянулась к рабочему столу, сорвала и резко бросила трубку обратно. Потом вернулась к двери, слева от которой стоял офисный холодильник. Извлеченная из того бутылка «смирновки» была уже наполовину опустошена. Ольга захватила из буфета стакан, буквально упала в кресло и, наполнив стакан на две трети, выпила залпом, одним длинным и жадным глотком.

В голове, наскакивая друг на друга, беспорядочно метались мысли. Нервная дрожь, охватившая ее было, когда она узнала в этой странной посетительнице ту самую девчонку, любовницу Виктора, стала потихоньку проходить. Но сердце продолжало стучать быстро и так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Римма… ее звали Риммой. Но ее не должно быть здесь! Ее вообще не должно быть на этом свете. Ее пепел давно растворился в водах Женевского озера.

Что же все это значит? Двойник? Розыгрыш? В таком случае, кому-то известно о том, что она, Ольга, сделала девять лет назад. Она налила еще, выпила уже медленнее. «Олег!» — пришла внезапно догадка. Только он мог ее подставить, ведь он обо всем знал и даже лично нашел исполнителя и передавал тому деньги. Пятнадцать тысяч. Сволочь… Внутри закипела злость. Она набрала его номер, долго ждала (или ей так показалось), пока на другом конце снимут трубку. В голове уже сложилась полная негодования и презрения речь, которой она готовилась смешать Ольховика с грязью. В очередной раз.

— Алло! — отозвался наконец незнакомый женский голос.

— Мне Олега! — рявкнула Ольга, до посинения пальцев сжимая пустой стакан.

— Его нет.

— А где его носит?!

— В морге, — ответил все тот же спокойный и незнакомый женский голос.

Ольга бросила трубку. По спине начали торопливый марш полки мурашек. Что происходит? Что же происходит?!

Она вспомнила давний сон. Золушка поднималась с больничной койки с мертвенно-бледным лицом и протягивала к ней худые, костлявые руки, руки древней старухи. Она кривила рот в жуткой ухмылке и что-то шептала. А потом… потом начинала ее душить. А с другой стороны подкрадывался Олег и смеялся, наблюдая ее агонию…

Ольга бросила затравленный взгляд на бутылку. Там еще оставалось немного водки. Она допила ее прямо из горлышка, бросила в мусорную корзину и нажала кнопку связи с секретарем.

— Вызовите мне такси…

Дома к ней пришло осознание, что и без клиента, которого у нее увела эта восставшая из мертвых, ее «Интертур» попадал в такую задницу… В последнее время дела шли все хуже и хуже. Крокодил не ловился, кокос не рос. Выигрыш в лотерею все не приходил.

Ольга достала из бара коньяк, налила полную рюмку, выпила.

Она все чаще стала прикладываться к бутылке. И в казино играла все больше и больше. Виктору это не нравилось, и на этой почве между ними все чаще возникали скандалы. Ребенка она ему так и не родила, что только подливало масла в огонь в их отношениях. Она точно знала, что, когда он вернется Домой и застанет ее в таком состоянии, ему это очень и очень не понравится.

— Плевать! — буркнула она заплетающимся языком.

Теперь на смену страху, охватившему ее в офисе, пришло бешенство. Как ее обули! Ну, как ее красиво обули! Ничего, она все выложит любимому Витеньке, пусть и он помучается вместе с ней за компанию. Пусть узнает, что его девочка, которую, кстати, он очень быстро забыл, жива и здорова. И выглядит ого-го! Пусть покусает локти, а она посмотрит на его бледное личико.

— Ха! — Ольга наполнила рюмку. — Хе-хе…

Она все же прошла на кухню найти какую-нибудь закуску. Не хотелось отключиться до прихода мужа. С ним предстоял весьма увлекательный разговор. Она уже позвонила ему из такси и все выложила, сказала, что эта маленькая шлюшка вернулась с того света, точнее, из Швейцарии, чтобы всех их уничтожить и… и… что же еще она сказала?

Или плюнуть и поехать в казино? Пожалуй, так она и сделает. Она глянула на себя в зеркало. Даже такая, нетрезвая, в светлом брючном костюме, она все еще была очень хороша, она знала это про себя. И… и… давно она не ездила в «Амбассадор», черт возьми!

 

12

Пока Роман колдовал над отбивными, салатами и другими закусками, Светлана и Римма просматривали в зале семейный альбом. Мальчишки, Артур и Алекум (одного назвали в честь отца Романа, а второго — в честь его старшего брата), играли у себя в спальне, собирая железную дорогу, подаренную Риммой. Квартира у Светланы с Ромой была трехкомнатная, они купили ее всего два года назад, и Светка была безмерно рада такому шикарному, в ее понимании, расширению площади. До этого приходилось обходиться съемными одно- и двухкомнатными.

— Дамы, кушать подано! — Роман торжественно внес исходящее паром и запахами блюдо, установил его в центре покрытого нарядной скатертью разборного стола.

— Тебе помочь? — Светлана, проявив инициативу, метнулась на кухню.

Когда они наболтались обо всем на свете, Роман спросил:

— Когда тебя ждать в следующий раз?

Римма пожала плечами. Она улетала через два дня.

— Планируем всей семьей приехать следующим летом. Но впереди целый год. Я обязательно сообщу заранее.

— Ну конечно… — протянул Роман. — Ты теперь у нас дама заграничная, куда нам, бедным трудягам!

— Да брось ты, Рома, мне что, расписку написать?

— Было бы неплохо! — вставила Светка и хихикнула. Совсем как раньше.

— У вас теперь есть мои координаты. Не потеряемся, — пообещала Римма.

— Будем надеяться. — Светлана подняла бокал, в котором рубиновым цветом искрилось вино. — За скорую встречу за этим столом! — И уже тише, подмигнув подруге, добавила: — Ужасно хочется с твоим Клаусом познакомиться.

Роман послал ей сосредоточенный взгляд, и Светка тут же поджала губки.

— Я, может, хочу взять квалифицированную медицинскую консультацию! А ты сразу о чем подумал?

— О твоем языке, — беззлобно ответил Рома.

Светка развела руками.

— Уж какой есть!

Рома включил телевизор и сразу «огокнул», хлопнув себя ладонью по колену.

— Проучили депутата по самые помидоры! — Лицо его озарила довольная улыбка. — Нет, девчонки, вы только посмотрите…

Римма слушала, смотрела… и ничему, собственно, не удивлялась. Все происходило так, как и должно было происходить. Диктор сообщил, что сегодня в столичной прессе появились компрометирующие снимки и другой материал на госдумовского «патриарха» и лидера одной из ведущих фракций. Экран высветил материалы из утренней газеты.

«Дальнейшие перспективы карьеры уважаемого депутата кажутся туманными. Можно только представить, как оживится оппозиция, с которой господин Шерстяк вел бесконечные дебаты и, можно сказать, настоящую войну по любым вопросам, порой совершенно несущественным. Возможно даже, что на некоторое время в среде народных избранников наступит перемирие…»

А дальше… дальше пространные комментарии по этому поводу давал его соратник по фракции Виктор Анатольевич Реутов. Он говорил, что все еще надо проверить, что возможен монтаж и фальсификация, и вообще он не готов судить своего коллегу. Вместе с тем он вовсе не торопился уйти от журналистов… Римма молча смотрела него. То, что он любит говорить, она знала от Юрки Шаповалова. Народный депутат Виктор Анатольевич Реутов часто вещал с трибуны о всяких важных вещах и, выражаясь словами Шопика, говорил «ни о чем». В этом он стал походить на Шерстяка. А может, уже и не только в этом? Римма вглядывалась в лицо человека, которого когда-то любила, и поражалась произошедшим с ним переменам. Серые глаза уже не искрились, не источали тепло, а потухли и, она бы сказала, выцвели. Вокруг них появились преждевременные морщины, которые обозначались и на лбу, и в уголках рта. Виски тронула седина. И все лицо как-то осунулось, потеряло прежний здоровый цвет, точно из него высосали жизнь. Это был уже не прежний Виктор, уверенный в себе и заражающий окружающих своей энергией, а смертельно уставший от жизни человек, который лишь отстраненно наблюдал за всем, что происходило вокруг него…

— А с ним ты виделась? — осторожно спросила Светка.

— Еще нет. И, честно сказать, большого желания не испытываю.

— И правильно! — одобрил Роман, подливая подругам вина, а себе коньяка. — На фиг он тебе теперь нужен, засранец! Только душу растравишь.

— Не думаю, — задумчиво проговорила Римма, рассматривая нежно-красные подушечки собственных пальцев, проступавшие с обратной стороны наполненного бокала. — Не думаю…

Много, очень много произошло за прошедшие годы. Да и сами эти годы — немалый срок. Она уже давно не была той наивной девочкой из провинции, которая до умопомрачения влюбилась в «своего принца». Влюбилась в первый раз, думая, что это на всю жизнь. А все обернулось совсем не так, как она себе представляла. Но оказалось, что ни делается, все к лучшему.

Римма, пробыв в Москве эти несколько дней, с удивлением обнаружила, что желание посмотреть Виктору в глаза, поговорить с ним в последний (а она была уверена, что так оно и будет) раз пропало как-то само собой… В самом деле, зачем? Посмотреть в глаза? Услышать из его уст сбивчивые и лживые (а она была уверена, что именно такими они и будут) объяснения? Все, что она наметила, она сделает и так… И сделала.

Странно, но сейчас никакого чувства удовлетворения и уж тем более радости Римма не испытывала, наоборот, ощущала опустошенность и даже разбитость. Но, с другой стороны, она ведь сама хотела чего-то подобного. Она вымучила улыбку и подняла бокал:

— Давайте за то, чтобы в стране было поменьше таких вот…

— Засранцев! — охотно подсказал Рома.

— Вот именно.

Реутов нашел Алексея Романовича в его кабинете надане, с красным оплывшим лицом, на котором едва проступали под тяжелыми мешками век мутные, дикие глаза.

— Ты это видел? — раздраженно потряс он в воздухе свернутой трубочкой газетой.

— А-а! — вяло протянул Шерстяк и махнул рукой. — Видел уже…

Виктор заметил на столе перед воинствующим народным избранником развернутый номер точно такой же газеты. Он швырнул свою Шерстяку под нос.

— И что теперь, позволь узнать, собираешься делать?

Шерстяк уставился на него щелочками похмельных глаз, как будто только что обнаружил в своем кабинете, заулыбался во весь рот, указал пальцем на свободное кресло.

— Ви-тя! Садись, Витя!

— Спасибо. Но ты не ответил на мой вопрос.

— А? Что?

— Что с этим вот, — Виктор ткнул пальцем в фотографию на первой полосе газеты, где хозяин кабинета красноречиво «соединился» с салатом в компании полуобнаженной нимфетки, — собираешься делать, Алексей Романович? А?

— А ну их всех на… — Шерстяк отмахнулся от воображаемых «их». — Давай лучше выпьем, Витя!

— Ты уже свое выпил, сполна! Ты хоть понимаешь, что ты не только себя подставил?! — Виктор распалялся все больше. — Ты всех нас подставил!

— У-у-у! — зарычал Шерстяк и громыхнул кулаком по столу. — Мы им еще покажем, где раки зимуют! И где земля сибирская!

— Какие тут раки? Какая, к черту, земля? Алексей Романович, ты хоть предполагаешь, кто это мог сделать? — Виктор опять ткнул пальцем в газету.

— Бог предполагает, а человек… — Шерстяк запнулся, наморщил, копаясь в основательно подсевшей памяти, лоб. — А что делает человек, Витя?

— Кто мог сделать эти снимки? — настойчиво, уже не повышая голоса, повторил тот.

Первый раз он говорил со своим патроном и соратником в таких тонах. Первый раз почувствовал жгучее желание прибить его здесь же, в его собственном кабинете, на даче, похожей на дворец шейха.

Шерстяк пожевал губами, помычал, наконец выдал:

— Думаю, это та журналистка, мать ее за ногу. Больше некому было. Анютка на такое… — Он покрутил головой. — Кишка тонка.

— Какая еще журналистка?

— Шикарная такая, заграничная. Я не помню уже.

— И где ты ее подцепил?

— На вечеринке, в доме… Как его? — Шерстяк безнадежно махнул рукой. — Давай лучше выпьем! Плохо мне, Витя, ой как плохо…

— Ну а лицо ты хоть запомнил? — продолжал допытываться Виктор.

— He-а… уже не помню. Но она мне кого-то напомнила…

Чем больше говорил Шерстяк, тем больше в голову Виктора закрадывалось подозрение. Алексей Романович, потом Ольга, точнее, ее фирма. Ольга сказала ему, что Римма в Москве… Сначала он не поверил, это было похоже на пьяный бред. Но теперь… Значит, месть?! Римма мстит тем, кто испоганил в свое время ее жизнь. Тогда кто следующий на очереди? Он? Нет! Тысячу раз нет! Это не могла быть ЕГО Римма. Она на такое не способна. Это просто чудовищное совпадение.

Голос Шерстяка вернул его в кабинет.

— Я знаю, что я сделаю! — кричал тот, размахивая у себя перед носом пистолетом. — Я уйду с честью, как уходили офицеры! Голубая кровь! Лучшие сыны матушки-Расеи!

— Брось, Алексей Романович! — Виктор потянулся к нему, пытаясь отобрать оружие.

Шерстяк отвел руку с пистолетом назад, стрельнул в него своими опустошенными глазами-пуговками, почти прошептал:

— Нет, Витя! Не мешай. Только кровью можно смыть позор. Понимаешь?

Виктор нажал кнопку вызова охраны, вмонтированную в письменный стол. Два крепких парня появились, как джинны из бутылки.

— Отведите Алексея Романовича в спальню, — распорядился он.

У господина Шерстяка отобрали оружие и, подхватив под руки, поволокли к двери. Он что-то объяснял парням о превратностях судьбы, своей собственной и всей России. Ему согласно кивали. А Виктор почувствовал сильнейшее омерзение — и к Шерстяку, и где-то глубоко внутри к себе самому. Но Римма! Оставалась еще его Римма. Единственное светлое пятно в окружавшей его последние годы грязи. Он, правда, лично приложил руку, чтобы испачкать и его. И все равно ее необходимо найти, во что бы то ни стало.

Подгоняемый такими мыслями, Виктор вылетел с дачи Шерстяка, едва не сбив своим «БМВ» перебегавшего дорогу кота. Да что такое какой-то бродячий кот по сравнению с тем, что ему предстояло как можно скорее выяснить!

Но где ее искать? Где она может быть? У нее была подруга, как же ее звали… Она работала в «Шашлычной» перед Рижским вокзалом. Столько лет прошло, вряд ли она там осталась. Но, по крайней мере, это был его единственный шанс…

Но Виктор опоздал. Когда он приехал в Шереметьево-2, Римма уже проходила таможенный досмотр. Он подбежал к загораживающему барьеру, она что-то почувствовала, повернулась и вздрогнула. Подошла к нему. Постояла, покачала головой и вернулась к таможенникам.

Он еще увидел, как она проходит пограничный контроль. Потом пошел в бар. Взял себе сто граммов водки без закуски. Выпил и закурил сигарету. Взял еще. Пить сразу не стал, сходил в туалет. В этот момент к его столику на секунду подошел рыжебородый мужчина. Когда Виктор вернулся, все было, как было. Стоял пластиковый стаканчик с водкой. Он выпил ее и пошел к своей машине. Когда сел за руль, почувствовал усталость. Эх, выспаться бы по-настоящему. А что мешает? Сейчас как раз стоило бы провалиться в глубокий, долгий сон. И чтобы ничего не снилось.

 

14

Света придерживала за руль трехколесный велосипед, подстраховывая братишку. Генрих с упоением крутил педали, деловито отдавал команды:

— Налево! Теперь направо! Направо!

Из сада разносилось майское благоухание, смешиваясь удома с запахами аккуратно высаженных в клумбах цветов. В прозрачном воздухе носились бабочки и жучки. На козырек Светиной бейсболки села большая синяя стрекоза. Генрих заметил, вытянул в ее направлении указательный пальчик.

— Вертолет! Вертолет! — залопотал он, хихикая и совершенно позабыв про педали.

Света выпрямилась, отпустила руль. Стрекоза сорвалась и умчалась в небо. А Генрих продолжал держать палец вытянутым, выкрикивая уже:

— Мама! Мама вернулась!

Света обернулась. Римма стояла на дорожке, ведущей от калитки, и молча наблюдала за ними. На крыльцо, услышав возгласы сына, вышел Клаус. Увидев ее, поспешил навстречу. Римма смотрела на них, торопящихся к ней со счастливыми, радостными лицами, и лишь одно чувство, необъятное, как раскинувшееся над ней голубое небо, наполняло каждую ее клеточку: она дома, среди тех, кто дорог ей и необходим, как глоток свежего воздуха, кого она любит и будет любить всегда, что бы ни произошло и где бы она ни была. И если есть в мире то, ради чего стоит страдать и из последних сил цепляться за жизнь, так это они — ее семья.

Генрих умудрился добежать до нее первым. Римма подхватила его на руки, прижала к груди.

— Мама, меня вчера укусила оса! — не то пожаловался, не то похвастался он, показывая ей средний пальчик.

Она расцеловала его.

— До свадьбы заживет, милый. Все заживет…

 

1

Адвокат со стаканом ледяного боржоми плюхнулся на стул. Турецкий осмотрел его критически и сказал:

— Нечего тут трудовых людей загарами дразнить.

— Рассказывай давай, — проигнорировал подначку Гордеев. — Делись аналитическими подвигами.

— Вот, — Турецкий протянул ему лист бумаги. — Специально для тебя, тугодума, распечатал.

Там были данные на пассажирку рейса Москва — Цюрих Римму Хаузер.

«Римма Хаузер-Кравцова, 29 лет. Гражданство российское и швейцарское. Проживает в Лозанне. Уроженка г. Конаково Тверской области. В Конаково сейчас живет ее мать. Римма Хаузер-Кравцова замужем за Клаусом Хаузером (49 лет), владельцем частной клиники «Хаузер». Хаузер-Кравцова имеет двоих детей, девочку и мальчика. Руководит туристическим агентством «Хаузертур».

— Выпить что-нибудь есть? — спросил Гордеев ровным голосом.

— У тебя вода еще не кончилась.

— Я говорю, выпить найдется что-нибудь?

— Юрка, ты чего? — забеспокоился Турецкий.

— Саня, мы идиоты!

— Только обобщать не надо, пожалуйста. Если ты тут что-то разглядел, то скажи мне спасибо, поскольку пока ты загорал…

— Саня, эта Римма Хаузер перебила клиентов у «Интертура», понимаешь?!

— Откуда ты знаешь?

— Я их видел, этих клиентов, они мне говорили, что предпочли «Интертуру» швейцарскую фирму.

— Ну так что же? Мало ли швейцарских фирм…

— Нет, ты не понимаешь, теперь же все сходится. Я чувствовал, что во всей этой истории не хватает действующих лиц. И вот они вышли на сцену. Точнее, спектакль уже закончился, и это мы заглянули к ним в гримерку…

Турецкий скривился:

— Я тебя умоляю, говори по-русски, ладно?

— Девушка с фотографии и Римма Хаузер-Кравцова — с большой долей вероятности одно и то же лицо, верно?

— Не с какой-то там долей, а и есть одно и то же лицо. Пока кое-кто загорал и купался, я проверил, кто там жил в Конаково под таким именем. Вот смотри. — Турецкий выложил несколько школьных фотографий.

Это несомненно была та же самая девушка.

— Мать ее действительно там живет, — прокомментировал Турецкий. — Раиса Петровна. Мужа похоронила несколько лет назад, живет одна. Во дворе старая овчарка.

— Ты что, туда спутник посылал?

— Примерно. Пока ты купался.

— Да не купался я, — угрюмо сказал Гордеев. — Там холодное течение пришло.

— Ну, хотя бы так, — Турецкому полегчало. — Бог есть.

— Саня, вот что, надо позвонить ее маме. Что-то наплести. Узнать, кто у ее дочери тут есть в Москве. Дело в том, что в «Интертур» она же приезжала не с мужем, понимаешь? Ее сопровождал мужчина с рыжей бородкой, явно славянского типа. Молодой, лет тридцати. И улетала Хаузер-Кравцова опять-таки одна. Хотя, вероятно, Реутов пытался ее проводить.

— Хм… — Турецкий задумался, изучая потолок.

Гордеев не мешал, понимая, что мастер обдумывает маневр.

Через две минуты Александр Борисович набрал номер матери Риммы Хаузер-Кравцовой и сказал с малопонятным акцентом, дикой смесью эстонского и грузинского.

— Слюшай, Раис Петрович, здравствуй, дорогай-яя! Меня Рим-ммма просиль передайт ее другу в посылька, а я адрес потеряль, такой растяп, да?! Что делать бюдем?! Со стыда сгорать срочна-аа!!!

— Ой, батюшки, — запричитала женщина. — Ну что же делать, правда, а? Ну привозите ко мне, что ли!

— Нэт, — строго сказал Турецкий. — Я мочь доставляйль только в Москва-город-сити-таун. Зарубайт нос!

Через полминуты он протягивал Гордееву адрес «лучшей подруги Риммы еще со школьных времен, на которую можно положиться»:

— Учись, студент.

— Боюсь, это нереально, — вздохнул Гордеев. — Тебя бы и жена родная сейчас не узнала.

— Правда? — заинтересовался Турецкий. — А что, это мысль: надо отвалить куда-нибудь на вечерок — звоню Ирке и… — Он немного поразмышлял. — Нет, боюсь, волноваться буду, она все равно просечет.

 

2

Гордеев зашел в кирпичное сооружение под названием «Шашлычная» — неподалеку от Рижского вокзала. Какая-то женщина давала официанткам нагоняй за грязные столы, хотя, на взгляд Гордеева, все сверкало чистотой.

— Где я могу видеть Светлану Губину-Гусейнову? — громко поинтересовался он.

— А вы кто?

Вместо ответа он протянул свою визитную карточку, сообразив, что это она и есть.

Светлана внимательно ее изучила, потом окинула ладную фигуру адвоката всеохватывающим взглядом, и в глазах у нее зажглись веселые искорки.

— Как интересно, — пропела она. — Никогда не встречала живых адвокатов!

— Неужели вам только жареные попадались? — в тон ей ответил Гордеев. — Вы их как подаете, с луком? Я люблю ялтинский, знаете, такой красный, сладкий. Правда, в последнее время он испортился, стал такой же, как все, какая досада, вы не находите?

Она присела за дальний столик и поманила его пальцем. Официантки делали вид, что их это не касается, но на самом деле пялились во все глаза, пока Светлана их не шуганула.

Разговорились они буквально через несколько минут. Гордееву сразу же показалось, что он давно знает эту свойскую, еще молодую и красивую женщину. Но главное, конечно, было не это, а то, что лучшая подруга Риммы Хаузер-Кравцовой рассказывала про нее откровенно и с удовольствием. Видно было, как она любит ее и как гордится ее успехами. И как тоскует по ней. Она знала всю историю перемещения Риммы из Конаково в Москву, а отсюда в Швейцарию и рассказала ее Гордееву подробно и со вкусом. Рассказала, между прочим, и как в день своей гибели Реутов, как-то узнавший, что Римма в Москве, принесся к ней сюда, в «Шашлычную», а потом полетел в аэропорт…

— Прямо сериал можно снимать, — оценил адвокат. — Знаете, похоже, он ее все-таки любил.

Светлана презрительно махнула рукой.

— Тоже мне — любил. Любил бы — не бросил. Себя он только любил, это же яснее ясного. Вот Шопик был в нее влюблен, это — да, — с легкой грустью сказала Светлана.

— Шопик — это кто?

— Юрка Шаповалов, наш однокашник, из Конаково. Да только Римка его к себе не подпускала. Она вообще недотрога была. Пока этого спортсмена не встретила. Ну и дура, я ей всегда говорила. Только, наверно, неубедительно.

— Так что же Шопик? — напомнил Гордеев.

— А что Шопик? Шопик — это чистое золото, а не человек. Он из армии в отпуск пришел всего-то на несколько дней и сразу в Москву мотанул, хотел ее увидеть. Жить тогда без нее не мог. В «Шашлычную» приехал, хорошо, что на меня напоролся, а то бы еще натворил дел. Я его буквально силой заставила уехать!

Мне тогда казалось, что все у нашей Римки уже тип-топ. — Светлана вздохнула. — Кто же знал, как оно получится? Потом я жалела, конечно. Не надо было вмешиваться. Пусть бы он ее нашел. Может, это и была ее настоящая судьба, кто знает? Я вообще только недавно поняла. Никогда не надо вмешиваться.

— Вы мудрая женщина, — заметил Гордеев.

— Фу, — сказала Светлана. — Мудрая… мудрая только черепаха. Вы так сказали, будто мне сто лет.

— А сколько вам?

— Ну, вы наглец, — притворно возмутилась она. — А вам что за дело?

— Так, любопытно просто, — улыбнулся он.

— Все равно не скажу.

— Ладно. Так что же Виктор? Он вам не понравился тогда, девять, или сколько там, лет назад?

— Напротив. Слишком уж был хорош.

— С кем ни говорю, все это повторяют, — кивнул Гордеев. — Понять бы только, что за этим стояло.

— А зачем вам? Все уже быльем поросло.

— Так уж и быльем. Реутов погиб всего полтора месяца назад.

— Я имела в виду, у них с Римкой — все позади. Мне кажется, он был из таких, знаете — пошел на охоту, убил медведя, ободрал лисицу, принес домой зайца, мать зарезала утку и сварила кисель…

— Попробовал, а он горький, — закончил Гордеев.

— Откуда вы знаете? — удивилась Светлана. — Это же наша, конаковская поговорка!

— Так уж и ваша, — засмеялся Гордеев.

Она недоверчиво потерла нос.

— А можно и я вам задам вопрос?

— Валяйте.

— Вы женаты?

Он с улыбкой покачал головой. Она тоже улыбнулась пошире.

— У Риммы кроме вас и Юры Шаповалова в Москве есть друзья?

— Ни единого человека.

— Вы так уверены?

— Убеждена.

— Спасибо, это важно. Скажите, Света, а этот ваш Юра, Шопик, он в Москве постоянно живет, да? Он вообще кто?

— Он журналист, в газете работает.

— В какой?

— Не помню. Я их не читаю, только телепрограмму если. Это вам с моим мужем надо, он про политику все знает.

— Ну вот, — огорчился Гордеев. — Так сразу и с мужем. И при чем тут политика?

— Да политика эта проклятая, как выясняется, всегда при чем. А у Юрки в газете всегда полно политики, скандалы всякие-разные…

— Римма с ним виделась, когда приезжала?

— Конечно, она же у меня спрашивала, как его найти…

— А как он внешне, ничего?

— А вам-то что? — удивилась Светлана. — Или вы того… мальчиками интересуетесь?

Гордеев даже поперхнулся от смеха.

— Нет, — сказал он, откашлявшись, — просто вы его так живо описали… Он на одного моего знакомого похож, а фамилию его я и не знаю, понимаете ли, он тоже Юра и тоже журналист.

— Ну… У нашего Юрки бородка такая рыжая. Плотный, высокий.

Так, понял Гордеев, этот мужик приходил с Риммой в офис к Реутовой. Секретарша его точно так и описала. Но зачем он нужен был Римме? В качестве охраны? Или тут что-то другое?..

— Нет, — огорченно сказал он. — У моего приятеля нет бороды. А у вас фамилия кавказская, верно? У вашего мужа есть борода?

И тут, как по заказу, появился Роман. Вид у него был вполне цивилизованный, и даже без бороды, но взгляд — напряженный. Гордеев сразу понял, что это муж, и у него почему-то действительно испортилось настроение.

 

3

С утра Гордеев созвонился с Юрием Шаповаловым, объяснил, кто он такой, и попросил о встрече. Потом залез в Интернет и несколько часов изучал его газету. Потом пообедал и лег спать. Отдохнув часа четыре, не меньше, Гордеев почувствовал себя новым человеком и был готов к великим делам и свершениям. Но делать было особо нечего, до встречи с Шаповаловым еще оставалось свободное время, а мозолить глаза шефу юрконсультации он тоже не хотел — еще загрузит чем-нибудь по самое не могу. И Гордеев поехал в Генпрокуратуру.

Турецкий, редкий случай, тоже маялся от безделья. Он играл сам с собой в шахматы. Партия развивалась нестандартно. Принять участие на чьей либо стороне Гордеев не рискнул и отправился в Серебряный бор, там они с Шаповаловым договорились встретиться — на троллейбусном кольце в половине восьмого вечера.

Гордеев припарковался и сидел в машине, время в запасе еще было. Он включил радио. Пела Земфира.

Вороны-москвички меня разбудили.

Промокшие спички надежду убили.

Курить — значит, будем дольше жить…

Да уж, подумал Гордеев.

Мимо шествовали веселые компании — с пляжа, накупались, назагорались счастливцы. Впрочем, что завидовать, он вот на Черное море нежданно-негаданно сгонял. Ладно, что же получается?

Гордеев мысленно загибал пальцы. Итак…

Шерстяк застрелился в гостиничном номере.

Реутов разбился на машине, заснув за рулем.

Ольга утонула после ночи, проведенной в казино.

А может быть, так:

Шерстяк застрелен.

Реутову подмешали в водку снотворное.

Ольгу утопили.

Предположить это можно. Доказать нельзя.

Римма Хаузер прилетала из Швейцарии на несколько дней. И тут-то все и случилось. Шерстяк. Виктор Реутов. Ольга Реутова. Что-то такое эта компания с ней сделала — с Риммой, когда она еще не была Хаузер, с Риммой Кравцовой, славной красивой девочкой. Догадаться несложно, сложно найти доказательства. По словам Светланы Губиной-Гусейновой, у Реутова был нешуточный роман с ее подругой. Они поехали отдыхать в Швейцарию, откуда Римма не вернулась. В Швейцарии что-то произошло. Знала ли об этом Губина-Гусейнова всю правду — не суть важно. Катер с Риммой потерял управление, и она едва не погибла. Реутов ее бросил.

На самом деле Гордеев не ставил перед собой цель получить юридические доказательства. Если неисправность катера была подстроена, то в любом случае уже слишком много воды утекло. Адвокат просто хотел знать правду и сильно подозревал, что правда эта ужасна. Слишком много «случайных» смертей, почти одновременных. И политика тут ни при чем, совершенно ни при чем. Шерстяк — не такая фигура, чье политическое устранение может принести кому-то пользу. Он гораздо нужнее был живой — как всероссийское пугало. Виктор Реутов был, конечно, потоньше, и перспективы у него могли быть серьезнее, но пока что, на момент гибели, калибр его был мелковат. Гордеев уже давно склонялся к мысли о бытовой версии происшедшего…

Рядом на троллейбусной остановке стояли две худые длинные девчонки, одна заученно бормотала, вторая внимала ей с предельным вниманием:

— Всего к следствию и суду над декабристами, как стали впоследствии называть участников выступления, было привлечено 579 человек, из которых 80 процентов были военными. Процесс проходил в строгой тайне и в быстрые сроки. Работу следственной комиссии направлял сам император Николай I…

Наверно, к экзаменам готовятся, подумал Гордеев.

Он посмотрел на часы. До встречи оставалось полминуты. И тут рядом затормозила машина. Шаповалов был точен: приехал ровно в половине восьмого вечера на «БМВ», на серой «трешке». Все совпадало.

— Значит, это вы Шопик, — сказал Гордеев.

Шаповалов посмотрел на него весело, без удивления. Почесал рыжую бороду. Спросил:

— Чем обязан?

— Сами знаете. Хотел взглянуть, как выглядит современный Зорро. Или граф Монте-Кристо, не знаю, что вам больше по душе.

Шаповалов вполне натурально выразил полное изумление и непонимание.

А может, я кругом ошибаюсь, подумал Гордеев, может, я все выдумал?

— Пойдемте прогуляемся, — предложил Шаповалов, показывая рукой в чащу. — Вы не против?

— С удовольствием.

Они шли, и в голове у адвоката стучало: «Всего к следствию и суду над декабристами было привлечено…» Наконец остановились, и Гордеев тут же сказал:

— Я позвал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Мне кажется, что вы убили трех человек. Вы что-то добавили в водку Реутову в аэропорту, вы умудрились застрелить Шерстяка так, что это сошло за самоубийство. Вероятно, вы посулили ему интервью, какое-нибудь громкое заявление для прессы или что-то в этом роде. Он же любил красоваться перед публикой, а момент, чтобы его этим соблазнить, был выбран подходящий. Шерстяка только что показали по телевизору в самом неприглядном виде. Да еще его соратник погиб загадочным образом… Как-то вы заставили его вытащить пистолет и отобрали его. Впрочем, с вашими навыками, наверно, это было сделать нетрудно.

— С какими навыками? — удивился Шаповалов. — Я скромный журналист на ржавой машине…

— Это сейчас. В армии вы служили в элитном подразделении ВДВ, а потом пять лет шлифовали свое мастерство в группе «Витязь». Я навел о вас справки. Представьте, угробил на это целый день. Зато имею некоторое представление, с кем разговариваю.

— Ах, вот вы о чем, — Шаповалов махнул рукой. — Я там писарем был.

Он в самом деле производил впечатление эдакого добродушного увальня, едва ли способного на какие-то резкие телодвижения.

Гордеев подготовился к такой ситуации.

— Смотрите, что у меня есть.

Он вынул из портфеля большой толстый конверт, распечатал его.

Шаповалов лениво следил за ним.

Из конверта Гордеев выхватил нож и метнул ему в грудь.

Шаповалов молниеносно превратился в другого человека. Он с места сделал сальто назад, и нож пролетел мимо — над ним, ударился в дерево. Но не застрял. Шаповалов подобрал его. Это была пластмассовая игрушка, но очень натурального вида.

На лице Шаповалова отразилось теперь уже неподдельное удивление. Впрочем, оно быстро исчезло.

— Надо же, какая славная штуковина, — пробормотал он. — Оставите на память?

— Берите… У вас, кажется, сын есть? — поинтересовался Гордеев.

— При чем тут мой сын? — Глаза у него потемнели. Он помахал игрушечным ножом. — Вы увидели что хотели, да? Спецназ в действии? Ну что ж с того, где я там служил? Это ничего не доказывает. И потом, у меня алиби на каждый из трех указанных вами случаев. Или, как говорят юристы, эпизодов. Что же касается самоубийства Шерстяка, так в этот день я вообще был в Конаково. Там свидетелей наберется — целый дом.

Гордеев кивнул:

— Не сомневаюсь, что вы подготовились. Но откуда вы так хорошо помните дату убийства Шерстяка? Уже ведь полтора месяца прошло.

— Дату самоубийства Шерстяка я помню, потому что об этом писал статью. Я журналист.

Адвокат довольно ухмыльнулся — «клиент» попался.

— Ну, конечно, как я мог забыть… Но есть один момент, который вы не учли. Интервью с генералом Хондяковым, которое вышло в вашей газете спустя неделю после убийства Шерстяка, вы взяли у генерала в самый день убийства. Знаете, на чем вы прокололись с самого начала? Вы спросили генерала о пистолете, который он подарил Щерстяку. Важно, не что вы спросили, а сам факт. На этом пистолете Макарова была дарственная надпись от Хондякова. Откуда вы могли про нее знать? Только если брали его сами в руки. Вы были в гостинице, когда генерал ломился в номер к Шерстяку. Надо отдать должное вашей выдержке — вы никуда не бежали, вы не привлекали к себе внимание. Вероятно, вас принимали за жильца. До тех пор, пока не вошли в свою повседневную роль и, предъявив корреспондентское удостоверение, не попытались взять интервью, на то, собственно, и рассчитывая, что после вопроса о пистолете вас выгонят вон из гостиницы «Московская». Вы и ушли вполне легально… И еще вы совершенно замечательно учли дурную славу гостиницы «Московская» — самоубийство, совершенное там, пусть даже и такого известного человека, никого не удивило. Что с него взять — проклятое место, оно проклятое и есть. А то, что застрелился лидер парламентской фракции, только усилит колорит. Так вы рассуждали? И были правы, конечно. Пройдет еще немного времени, и, возможно, станут рассказывать, что и его собачка в порыве отчаяния выбросилась из окна.

— A y него была такса? — с интересом спросил Шаповалов.

— Откуда мне знать.

Шаповалов снова молчал и внимательно слушал. У него было очень доброжелательное и заинтересованное выражение лица.

— И вот что я еще скажу, — продолжал Гордеев. — Вы — самый близкий друг Риммы Кравцовой. Именно вы, а не Света из «Шашлычной» или ее замечательный швейцарский муж. Наверно, вы любите ее всю жизнь. Так бывает. Уж не знаю, не повезло ли вам или как раз наоборот. Но она парила в эмпиреях и, не замечая того, кто рядом, умудрилась влюбиться в проходимца. Девчонка ведь была, в упор ничего не видела. Ничего не попишешь — такое сплошь и рядом случается… — Гордеев говорил и следил за Шаповаловым: не сорвется ли? Нет, он снова был чертовски выдержан. Что и говорить, железный парень… — Не скажу, что все эти тонкие человеческие материи меня совсем не интересуют. Нет, как мотивировки тех или иных действий… Понимаете, я все-таки юрист. Я привык искать цепочки причинно-следственных связей. И я привык их находить. Не знаю, как вам удалось выманить из казино «Амбассадор» Ольгу Реутову, но знаю, что это сделали вы. Что было дальше, я даже не хочу вслух произносить. Никаких доказательств у меня — тут вы правы — действительно нет. Есть только понимание того, что произошло. И я, кажется, догадываюсь почему. Так случилось, что я закопался в эту историю очень глубоко. И начал понимать, кто из ее участников какие цели преследовал. — Гордеев развел руками: дескать, вот и все.

— Не могу не признать, все очень увлекательно. И все-таки я не понимаю, о чем вы говорите, — улыбнулся журналист в свою рыжую бороду. — О чем и о ком. С удовольствием бы еще с вами поболтал, но… — Шаповалов посмотрел на часы. — К сожалению, у продажной прессы больше нет времени. — И он ушел к своей машине, а адвокат остался стоять на месте, не проявляя ни малейшего желания остановить его.

Он вынес им приговор, понял Гордеев. Несколько запоздалый, но зато не подлежащий обжалованию… И тут ничего не изменить.

И еще адвокат подумал, как менялся в его глазах портрет этой женщины, которую он искал, — Ольги Реутовой. Из несчастной жертвы, которой даже не дали получить ее вожделенный миллион (вот ирония судьбы, она о нем даже не узнала!), Ольга неотвратимо превращалась в хищницу, которая… которая… которая — что? Которая получила по заслугам?

Ну нет, он не судья. Он адвокат. Но ее адвокатом он быть больше не хочет. Даже просто защитником ее памяти. Нужно ли объясняться с Портнянским? Нужно ли рассказывать ему, какой на самом деле была его дочь? Пожалуй, нет. Возможно, в глубине души он и сам это знает. Просто пока он не знал, жива она или нет, это для него не имело значения, а теперь, когда все уже давно совершено и ничего поправить нельзя, он сам будет постоянно, день за днем, судить ее и себя.