1
Адвокат со стаканом ледяного боржоми плюхнулся на стул. Турецкий осмотрел его критически и сказал:
— Нечего тут трудовых людей загарами дразнить.
— Рассказывай давай, — проигнорировал подначку Гордеев. — Делись аналитическими подвигами.
— Вот, — Турецкий протянул ему лист бумаги. — Специально для тебя, тугодума, распечатал.
Там были данные на пассажирку рейса Москва — Цюрих Римму Хаузер.
«Римма Хаузер-Кравцова, 29 лет. Гражданство российское и швейцарское. Проживает в Лозанне. Уроженка г. Конаково Тверской области. В Конаково сейчас живет ее мать. Римма Хаузер-Кравцова замужем за Клаусом Хаузером (49 лет), владельцем частной клиники «Хаузер». Хаузер-Кравцова имеет двоих детей, девочку и мальчика. Руководит туристическим агентством «Хаузертур».
— Выпить что-нибудь есть? — спросил Гордеев ровным голосом.
— У тебя вода еще не кончилась.
— Я говорю, выпить найдется что-нибудь?
— Юрка, ты чего? — забеспокоился Турецкий.
— Саня, мы идиоты!
— Только обобщать не надо, пожалуйста. Если ты тут что-то разглядел, то скажи мне спасибо, поскольку пока ты загорал…
— Саня, эта Римма Хаузер перебила клиентов у «Интертура», понимаешь?!
— Откуда ты знаешь?
— Я их видел, этих клиентов, они мне говорили, что предпочли «Интертуру» швейцарскую фирму.
— Ну так что же? Мало ли швейцарских фирм…
— Нет, ты не понимаешь, теперь же все сходится. Я чувствовал, что во всей этой истории не хватает действующих лиц. И вот они вышли на сцену. Точнее, спектакль уже закончился, и это мы заглянули к ним в гримерку…
Турецкий скривился:
— Я тебя умоляю, говори по-русски, ладно?
— Девушка с фотографии и Римма Хаузер-Кравцова — с большой долей вероятности одно и то же лицо, верно?
— Не с какой-то там долей, а и есть одно и то же лицо. Пока кое-кто загорал и купался, я проверил, кто там жил в Конаково под таким именем. Вот смотри. — Турецкий выложил несколько школьных фотографий.
Это несомненно была та же самая девушка.
— Мать ее действительно там живет, — прокомментировал Турецкий. — Раиса Петровна. Мужа похоронила несколько лет назад, живет одна. Во дворе старая овчарка.
— Ты что, туда спутник посылал?
— Примерно. Пока ты купался.
— Да не купался я, — угрюмо сказал Гордеев. — Там холодное течение пришло.
— Ну, хотя бы так, — Турецкому полегчало. — Бог есть.
— Саня, вот что, надо позвонить ее маме. Что-то наплести. Узнать, кто у ее дочери тут есть в Москве. Дело в том, что в «Интертур» она же приезжала не с мужем, понимаешь? Ее сопровождал мужчина с рыжей бородкой, явно славянского типа. Молодой, лет тридцати. И улетала Хаузер-Кравцова опять-таки одна. Хотя, вероятно, Реутов пытался ее проводить.
— Хм… — Турецкий задумался, изучая потолок.
Гордеев не мешал, понимая, что мастер обдумывает маневр.
Через две минуты Александр Борисович набрал номер матери Риммы Хаузер-Кравцовой и сказал с малопонятным акцентом, дикой смесью эстонского и грузинского.
— Слюшай, Раис Петрович, здравствуй, дорогай-яя! Меня Рим-ммма просиль передайт ее другу в посылька, а я адрес потеряль, такой растяп, да?! Что делать бюдем?! Со стыда сгорать срочна-аа!!!
— Ой, батюшки, — запричитала женщина. — Ну что же делать, правда, а? Ну привозите ко мне, что ли!
— Нэт, — строго сказал Турецкий. — Я мочь доставляйль только в Москва-город-сити-таун. Зарубайт нос!
Через полминуты он протягивал Гордееву адрес «лучшей подруги Риммы еще со школьных времен, на которую можно положиться»:
— Учись, студент.
— Боюсь, это нереально, — вздохнул Гордеев. — Тебя бы и жена родная сейчас не узнала.
— Правда? — заинтересовался Турецкий. — А что, это мысль: надо отвалить куда-нибудь на вечерок — звоню Ирке и… — Он немного поразмышлял. — Нет, боюсь, волноваться буду, она все равно просечет.
2
Гордеев зашел в кирпичное сооружение под названием «Шашлычная» — неподалеку от Рижского вокзала. Какая-то женщина давала официанткам нагоняй за грязные столы, хотя, на взгляд Гордеева, все сверкало чистотой.
— Где я могу видеть Светлану Губину-Гусейнову? — громко поинтересовался он.
— А вы кто?
Вместо ответа он протянул свою визитную карточку, сообразив, что это она и есть.
Светлана внимательно ее изучила, потом окинула ладную фигуру адвоката всеохватывающим взглядом, и в глазах у нее зажглись веселые искорки.
— Как интересно, — пропела она. — Никогда не встречала живых адвокатов!
— Неужели вам только жареные попадались? — в тон ей ответил Гордеев. — Вы их как подаете, с луком? Я люблю ялтинский, знаете, такой красный, сладкий. Правда, в последнее время он испортился, стал такой же, как все, какая досада, вы не находите?
Она присела за дальний столик и поманила его пальцем. Официантки делали вид, что их это не касается, но на самом деле пялились во все глаза, пока Светлана их не шуганула.
Разговорились они буквально через несколько минут. Гордееву сразу же показалось, что он давно знает эту свойскую, еще молодую и красивую женщину. Но главное, конечно, было не это, а то, что лучшая подруга Риммы Хаузер-Кравцовой рассказывала про нее откровенно и с удовольствием. Видно было, как она любит ее и как гордится ее успехами. И как тоскует по ней. Она знала всю историю перемещения Риммы из Конаково в Москву, а отсюда в Швейцарию и рассказала ее Гордееву подробно и со вкусом. Рассказала, между прочим, и как в день своей гибели Реутов, как-то узнавший, что Римма в Москве, принесся к ней сюда, в «Шашлычную», а потом полетел в аэропорт…
— Прямо сериал можно снимать, — оценил адвокат. — Знаете, похоже, он ее все-таки любил.
Светлана презрительно махнула рукой.
— Тоже мне — любил. Любил бы — не бросил. Себя он только любил, это же яснее ясного. Вот Шопик был в нее влюблен, это — да, — с легкой грустью сказала Светлана.
— Шопик — это кто?
— Юрка Шаповалов, наш однокашник, из Конаково. Да только Римка его к себе не подпускала. Она вообще недотрога была. Пока этого спортсмена не встретила. Ну и дура, я ей всегда говорила. Только, наверно, неубедительно.
— Так что же Шопик? — напомнил Гордеев.
— А что Шопик? Шопик — это чистое золото, а не человек. Он из армии в отпуск пришел всего-то на несколько дней и сразу в Москву мотанул, хотел ее увидеть. Жить тогда без нее не мог. В «Шашлычную» приехал, хорошо, что на меня напоролся, а то бы еще натворил дел. Я его буквально силой заставила уехать!
Мне тогда казалось, что все у нашей Римки уже тип-топ. — Светлана вздохнула. — Кто же знал, как оно получится? Потом я жалела, конечно. Не надо было вмешиваться. Пусть бы он ее нашел. Может, это и была ее настоящая судьба, кто знает? Я вообще только недавно поняла. Никогда не надо вмешиваться.
— Вы мудрая женщина, — заметил Гордеев.
— Фу, — сказала Светлана. — Мудрая… мудрая только черепаха. Вы так сказали, будто мне сто лет.
— А сколько вам?
— Ну, вы наглец, — притворно возмутилась она. — А вам что за дело?
— Так, любопытно просто, — улыбнулся он.
— Все равно не скажу.
— Ладно. Так что же Виктор? Он вам не понравился тогда, девять, или сколько там, лет назад?
— Напротив. Слишком уж был хорош.
— С кем ни говорю, все это повторяют, — кивнул Гордеев. — Понять бы только, что за этим стояло.
— А зачем вам? Все уже быльем поросло.
— Так уж и быльем. Реутов погиб всего полтора месяца назад.
— Я имела в виду, у них с Римкой — все позади. Мне кажется, он был из таких, знаете — пошел на охоту, убил медведя, ободрал лисицу, принес домой зайца, мать зарезала утку и сварила кисель…
— Попробовал, а он горький, — закончил Гордеев.
— Откуда вы знаете? — удивилась Светлана. — Это же наша, конаковская поговорка!
— Так уж и ваша, — засмеялся Гордеев.
Она недоверчиво потерла нос.
— А можно и я вам задам вопрос?
— Валяйте.
— Вы женаты?
Он с улыбкой покачал головой. Она тоже улыбнулась пошире.
— У Риммы кроме вас и Юры Шаповалова в Москве есть друзья?
— Ни единого человека.
— Вы так уверены?
— Убеждена.
— Спасибо, это важно. Скажите, Света, а этот ваш Юра, Шопик, он в Москве постоянно живет, да? Он вообще кто?
— Он журналист, в газете работает.
— В какой?
— Не помню. Я их не читаю, только телепрограмму если. Это вам с моим мужем надо, он про политику все знает.
— Ну вот, — огорчился Гордеев. — Так сразу и с мужем. И при чем тут политика?
— Да политика эта проклятая, как выясняется, всегда при чем. А у Юрки в газете всегда полно политики, скандалы всякие-разные…
— Римма с ним виделась, когда приезжала?
— Конечно, она же у меня спрашивала, как его найти…
— А как он внешне, ничего?
— А вам-то что? — удивилась Светлана. — Или вы того… мальчиками интересуетесь?
Гордеев даже поперхнулся от смеха.
— Нет, — сказал он, откашлявшись, — просто вы его так живо описали… Он на одного моего знакомого похож, а фамилию его я и не знаю, понимаете ли, он тоже Юра и тоже журналист.
— Ну… У нашего Юрки бородка такая рыжая. Плотный, высокий.
Так, понял Гордеев, этот мужик приходил с Риммой в офис к Реутовой. Секретарша его точно так и описала. Но зачем он нужен был Римме? В качестве охраны? Или тут что-то другое?..
— Нет, — огорченно сказал он. — У моего приятеля нет бороды. А у вас фамилия кавказская, верно? У вашего мужа есть борода?
И тут, как по заказу, появился Роман. Вид у него был вполне цивилизованный, и даже без бороды, но взгляд — напряженный. Гордеев сразу понял, что это муж, и у него почему-то действительно испортилось настроение.
3
С утра Гордеев созвонился с Юрием Шаповаловым, объяснил, кто он такой, и попросил о встрече. Потом залез в Интернет и несколько часов изучал его газету. Потом пообедал и лег спать. Отдохнув часа четыре, не меньше, Гордеев почувствовал себя новым человеком и был готов к великим делам и свершениям. Но делать было особо нечего, до встречи с Шаповаловым еще оставалось свободное время, а мозолить глаза шефу юрконсультации он тоже не хотел — еще загрузит чем-нибудь по самое не могу. И Гордеев поехал в Генпрокуратуру.
Турецкий, редкий случай, тоже маялся от безделья. Он играл сам с собой в шахматы. Партия развивалась нестандартно. Принять участие на чьей либо стороне Гордеев не рискнул и отправился в Серебряный бор, там они с Шаповаловым договорились встретиться — на троллейбусном кольце в половине восьмого вечера.
Гордеев припарковался и сидел в машине, время в запасе еще было. Он включил радио. Пела Земфира.
Вороны-москвички меня разбудили.
Промокшие спички надежду убили.
Курить — значит, будем дольше жить…
Да уж, подумал Гордеев.
Мимо шествовали веселые компании — с пляжа, накупались, назагорались счастливцы. Впрочем, что завидовать, он вот на Черное море нежданно-негаданно сгонял. Ладно, что же получается?
Гордеев мысленно загибал пальцы. Итак…
Шерстяк застрелился в гостиничном номере.
Реутов разбился на машине, заснув за рулем.
Ольга утонула после ночи, проведенной в казино.
А может быть, так:
Шерстяк застрелен.
Реутову подмешали в водку снотворное.
Ольгу утопили.
Предположить это можно. Доказать нельзя.
Римма Хаузер прилетала из Швейцарии на несколько дней. И тут-то все и случилось. Шерстяк. Виктор Реутов. Ольга Реутова. Что-то такое эта компания с ней сделала — с Риммой, когда она еще не была Хаузер, с Риммой Кравцовой, славной красивой девочкой. Догадаться несложно, сложно найти доказательства. По словам Светланы Губиной-Гусейновой, у Реутова был нешуточный роман с ее подругой. Они поехали отдыхать в Швейцарию, откуда Римма не вернулась. В Швейцарии что-то произошло. Знала ли об этом Губина-Гусейнова всю правду — не суть важно. Катер с Риммой потерял управление, и она едва не погибла. Реутов ее бросил.
На самом деле Гордеев не ставил перед собой цель получить юридические доказательства. Если неисправность катера была подстроена, то в любом случае уже слишком много воды утекло. Адвокат просто хотел знать правду и сильно подозревал, что правда эта ужасна. Слишком много «случайных» смертей, почти одновременных. И политика тут ни при чем, совершенно ни при чем. Шерстяк — не такая фигура, чье политическое устранение может принести кому-то пользу. Он гораздо нужнее был живой — как всероссийское пугало. Виктор Реутов был, конечно, потоньше, и перспективы у него могли быть серьезнее, но пока что, на момент гибели, калибр его был мелковат. Гордеев уже давно склонялся к мысли о бытовой версии происшедшего…
Рядом на троллейбусной остановке стояли две худые длинные девчонки, одна заученно бормотала, вторая внимала ей с предельным вниманием:
— Всего к следствию и суду над декабристами, как стали впоследствии называть участников выступления, было привлечено 579 человек, из которых 80 процентов были военными. Процесс проходил в строгой тайне и в быстрые сроки. Работу следственной комиссии направлял сам император Николай I…
Наверно, к экзаменам готовятся, подумал Гордеев.
Он посмотрел на часы. До встречи оставалось полминуты. И тут рядом затормозила машина. Шаповалов был точен: приехал ровно в половине восьмого вечера на «БМВ», на серой «трешке». Все совпадало.
— Значит, это вы Шопик, — сказал Гордеев.
Шаповалов посмотрел на него весело, без удивления. Почесал рыжую бороду. Спросил:
— Чем обязан?
— Сами знаете. Хотел взглянуть, как выглядит современный Зорро. Или граф Монте-Кристо, не знаю, что вам больше по душе.
Шаповалов вполне натурально выразил полное изумление и непонимание.
А может, я кругом ошибаюсь, подумал Гордеев, может, я все выдумал?
— Пойдемте прогуляемся, — предложил Шаповалов, показывая рукой в чащу. — Вы не против?
— С удовольствием.
Они шли, и в голове у адвоката стучало: «Всего к следствию и суду над декабристами было привлечено…» Наконец остановились, и Гордеев тут же сказал:
— Я позвал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Мне кажется, что вы убили трех человек. Вы что-то добавили в водку Реутову в аэропорту, вы умудрились застрелить Шерстяка так, что это сошло за самоубийство. Вероятно, вы посулили ему интервью, какое-нибудь громкое заявление для прессы или что-то в этом роде. Он же любил красоваться перед публикой, а момент, чтобы его этим соблазнить, был выбран подходящий. Шерстяка только что показали по телевизору в самом неприглядном виде. Да еще его соратник погиб загадочным образом… Как-то вы заставили его вытащить пистолет и отобрали его. Впрочем, с вашими навыками, наверно, это было сделать нетрудно.
— С какими навыками? — удивился Шаповалов. — Я скромный журналист на ржавой машине…
— Это сейчас. В армии вы служили в элитном подразделении ВДВ, а потом пять лет шлифовали свое мастерство в группе «Витязь». Я навел о вас справки. Представьте, угробил на это целый день. Зато имею некоторое представление, с кем разговариваю.
— Ах, вот вы о чем, — Шаповалов махнул рукой. — Я там писарем был.
Он в самом деле производил впечатление эдакого добродушного увальня, едва ли способного на какие-то резкие телодвижения.
Гордеев подготовился к такой ситуации.
— Смотрите, что у меня есть.
Он вынул из портфеля большой толстый конверт, распечатал его.
Шаповалов лениво следил за ним.
Из конверта Гордеев выхватил нож и метнул ему в грудь.
Шаповалов молниеносно превратился в другого человека. Он с места сделал сальто назад, и нож пролетел мимо — над ним, ударился в дерево. Но не застрял. Шаповалов подобрал его. Это была пластмассовая игрушка, но очень натурального вида.
На лице Шаповалова отразилось теперь уже неподдельное удивление. Впрочем, оно быстро исчезло.
— Надо же, какая славная штуковина, — пробормотал он. — Оставите на память?
— Берите… У вас, кажется, сын есть? — поинтересовался Гордеев.
— При чем тут мой сын? — Глаза у него потемнели. Он помахал игрушечным ножом. — Вы увидели что хотели, да? Спецназ в действии? Ну что ж с того, где я там служил? Это ничего не доказывает. И потом, у меня алиби на каждый из трех указанных вами случаев. Или, как говорят юристы, эпизодов. Что же касается самоубийства Шерстяка, так в этот день я вообще был в Конаково. Там свидетелей наберется — целый дом.
Гордеев кивнул:
— Не сомневаюсь, что вы подготовились. Но откуда вы так хорошо помните дату убийства Шерстяка? Уже ведь полтора месяца прошло.
— Дату самоубийства Шерстяка я помню, потому что об этом писал статью. Я журналист.
Адвокат довольно ухмыльнулся — «клиент» попался.
— Ну, конечно, как я мог забыть… Но есть один момент, который вы не учли. Интервью с генералом Хондяковым, которое вышло в вашей газете спустя неделю после убийства Шерстяка, вы взяли у генерала в самый день убийства. Знаете, на чем вы прокололись с самого начала? Вы спросили генерала о пистолете, который он подарил Щерстяку. Важно, не что вы спросили, а сам факт. На этом пистолете Макарова была дарственная надпись от Хондякова. Откуда вы могли про нее знать? Только если брали его сами в руки. Вы были в гостинице, когда генерал ломился в номер к Шерстяку. Надо отдать должное вашей выдержке — вы никуда не бежали, вы не привлекали к себе внимание. Вероятно, вас принимали за жильца. До тех пор, пока не вошли в свою повседневную роль и, предъявив корреспондентское удостоверение, не попытались взять интервью, на то, собственно, и рассчитывая, что после вопроса о пистолете вас выгонят вон из гостиницы «Московская». Вы и ушли вполне легально… И еще вы совершенно замечательно учли дурную славу гостиницы «Московская» — самоубийство, совершенное там, пусть даже и такого известного человека, никого не удивило. Что с него взять — проклятое место, оно проклятое и есть. А то, что застрелился лидер парламентской фракции, только усилит колорит. Так вы рассуждали? И были правы, конечно. Пройдет еще немного времени, и, возможно, станут рассказывать, что и его собачка в порыве отчаяния выбросилась из окна.
— A y него была такса? — с интересом спросил Шаповалов.
— Откуда мне знать.
Шаповалов снова молчал и внимательно слушал. У него было очень доброжелательное и заинтересованное выражение лица.
— И вот что я еще скажу, — продолжал Гордеев. — Вы — самый близкий друг Риммы Кравцовой. Именно вы, а не Света из «Шашлычной» или ее замечательный швейцарский муж. Наверно, вы любите ее всю жизнь. Так бывает. Уж не знаю, не повезло ли вам или как раз наоборот. Но она парила в эмпиреях и, не замечая того, кто рядом, умудрилась влюбиться в проходимца. Девчонка ведь была, в упор ничего не видела. Ничего не попишешь — такое сплошь и рядом случается… — Гордеев говорил и следил за Шаповаловым: не сорвется ли? Нет, он снова был чертовски выдержан. Что и говорить, железный парень… — Не скажу, что все эти тонкие человеческие материи меня совсем не интересуют. Нет, как мотивировки тех или иных действий… Понимаете, я все-таки юрист. Я привык искать цепочки причинно-следственных связей. И я привык их находить. Не знаю, как вам удалось выманить из казино «Амбассадор» Ольгу Реутову, но знаю, что это сделали вы. Что было дальше, я даже не хочу вслух произносить. Никаких доказательств у меня — тут вы правы — действительно нет. Есть только понимание того, что произошло. И я, кажется, догадываюсь почему. Так случилось, что я закопался в эту историю очень глубоко. И начал понимать, кто из ее участников какие цели преследовал. — Гордеев развел руками: дескать, вот и все.
— Не могу не признать, все очень увлекательно. И все-таки я не понимаю, о чем вы говорите, — улыбнулся журналист в свою рыжую бороду. — О чем и о ком. С удовольствием бы еще с вами поболтал, но… — Шаповалов посмотрел на часы. — К сожалению, у продажной прессы больше нет времени. — И он ушел к своей машине, а адвокат остался стоять на месте, не проявляя ни малейшего желания остановить его.
Он вынес им приговор, понял Гордеев. Несколько запоздалый, но зато не подлежащий обжалованию… И тут ничего не изменить.
И еще адвокат подумал, как менялся в его глазах портрет этой женщины, которую он искал, — Ольги Реутовой. Из несчастной жертвы, которой даже не дали получить ее вожделенный миллион (вот ирония судьбы, она о нем даже не узнала!), Ольга неотвратимо превращалась в хищницу, которая… которая… которая — что? Которая получила по заслугам?
Ну нет, он не судья. Он адвокат. Но ее адвокатом он быть больше не хочет. Даже просто защитником ее памяти. Нужно ли объясняться с Портнянским? Нужно ли рассказывать ему, какой на самом деле была его дочь? Пожалуй, нет. Возможно, в глубине души он и сам это знает. Просто пока он не знал, жива она или нет, это для него не имело значения, а теперь, когда все уже давно совершено и ничего поправить нельзя, он сам будет постоянно, день за днем, судить ее и себя.