Вагон с лязгом и грохотом перецепили в очередной раз, и когда состав тронулся, Колька и Ленчик, как всегда, стали резаться в карты, а Борис разлегся на тюфяке и принялся мечтать о том, как они уже совсем скоро приедут в Новороссийск и наконец сбагрят это гребаное золото, от которого нервы у него стали совсем ни к черту. Генке хорошо, он остался дома, переложив всю заботу о целом состоянии на своих корешей. Колька и Ленчик совсем молодые ребята, хоть и крепкие, но дурни дурнями. Им все хихоньки да хаханьки, от всего им весело — и что вагон перецепляют всю дорогу, и что готовить приходится здесь же, в железной печурке, и что туалет за перегородкой без двери. Ржут без повода и по поводу. А Борис, как старший, мечется по составам да по станциям, договаривается, бабки отстегивает, хамство выслушивает, сам хамит, пару раз чуть до драки не дошло. Если бы не солидные бабки, которые вырисовывались на горизонте, он не выдержал бы и трех дней такого путешествия. А так мысль о деньгах грела его душу и как-то мирила со всеми лишениями, которые приходилось переносить.

Он вспоминал жену Лиду, детишек — трехлетнюю Аллочку и пятилетнего Алешку, и на душе сразу становилось светло. Лида родила ему славных ребятишек — белобрысеньких, голубоглазых, полную свою копию. Жили бы они счастливо и не пришлось бы ему отрываться от семьи, если бы не жилищные условия. Тесть, суровый крепкий старик, не понимал, чем Борис недоволен. Крыша над головой есть — и слава Богу. Ну, крысы бегают по полу, так они всегда в этом доме из подвала выползают, бегают рядом с играющими на полу детишками. Так ведь не кусают! И Лидка так росла, и ее младшая сестра Нинка. И ничего — выросли, замуж повыходили. А Борис, пришлый мужик, приехал в Первоуральск аж из-под Тирасполя, и чего ему там не сиделось? — окрутил Лидку, первую красавицу, а у самого ни кола, ни двора. Его приняли, как сына родного, а он все морду воротит — дом ему плох! Старик помогал строить этот дом еще своему отцу, привел туда свою молодую жену, вырастил в нем дочерей. И именно из-за этого дома у них начались скандалы с Борисом. Тот требовал отремонтировать ветхий дом, потому что, видите ли, зимой дует во все щели, приходится круглые сутки в валенках ходить, дети болеют. Так законопать их, если ты мужик и руки у тебя есть! А он надумал перестраивать. Ты, что ли строил, чтобы трогать чужой дом? — так говорил ему старик и Борис ненадолго замолкал. А однажды Лидка подняла такой визг, что все повскакивали ни свет ни заря, думали, что ее режут. А это всего навсего она глаза свои продрала и увидела, как в кроватке ее ребятишек крысы играют, друг дружку за хвосты кусают. Ну согнала бы, сама так росла, внимания не обращала. А когда свои дети появились, вдруг страшно ей стало. Переругались они все тогда и Лидка с мужем и детьми ушли на квартиру. Но долго не выдержали, хозяева — пьянь и рвань — созывали таких же со всей округи, устраивали пьянки-гулянки, ни спать, ни жить не давали. А квартиру у них в районе трудно было найти, никто не сдавал. Пришлось опять домой возвращаться, к отцу-матери. Лидка не хотела переезжать в другой район, потому что устроилась на чистую работу — продавцом в продуктовом магазине, а детсадик рядом с магазином. Удобно — утром по дороге на работу забрасывала ребятню, днем в обеденный перерыв забежит посмотрит, как они там, вечером забирала. Борис тогда на приисках еще не работал, новый человек — к нему присматривались. Работу сразу нашел, хотя и специальность у него для этих мест неподходящая — матросом плавал лет пять по реке Дунаю. На семейных застольях рассказывал, какая жизнь была веселая, с приключениями, песню «Дунай, Дунай, а ну узнай…» распевал во все горло. А теперь в котельне кочегарил, район обогревал. К тому же смуглый был, черный, молдаванин одним словом, а его за цыгана принимали, не доверяли. Когда уже на прииски повезло попасть, деньги пошли хорошие, решили свой дом строить. Потому что отец хоть и не гнал их, перестраивать дом, чтобы привести его в божеский вид, категорически отказывался. Живите, как мы живем, не морочьте голову — говорил.

Дом хотелось построить поскорее, а строительство затянулось, потому что Борис решил строить основательно, на века, чтобы и детям, и их детям было. А это деньги и деньги. Хороший строительный материал всегда дорогой был. А тем более европейский. О другом Борис и слышать не хотел. У него была одна поговорка: строить — так строить. Тут Генка подвернулся со своим предложением, Борис и ухватился за него. Это же какие деньжищи он получит, да сразу! Он быстро подсчитал, что закончить дом можно было уже в этом году. Там только второй этаж достроить, да крышей накрыть, да отделочные работы. Может, и к Новому году успели бы… Дешевая рабочая сила есть, из тех, кто приехал золото добывать, да не всякого к рыжью подпускали. Вот и соглашались на любую работу, не тащиться же порожняком через всю страну обратно.

Борис в мечтах видел свой двухэтажный дом, который плыл белым кораблем над одноэтажными домами окраинной улицы, и ради этой мечты готов был выдержать все. Его даже не испугали напутственные слова Генки: «За рыжье отвечаешь головой!» Борис давно усвоил — деньги даром не достаются, а тем более ему. Уж такая ему судьба выпала — нелегкая, но зато интересная, много повидал он на своем веку, хотя в тридцать два года, считай, еще и половины жизни не прожил.

Ужасно хотелось помыться, все тело свербело и Борис уже боялся, не подцепил ли он где чесотку. Когда поделился опасениями с пацанами, те в очередной раз заржали, но это как-то его успокоило. Раз ржут, значит ничего серьезного.

— На станции набери ведро с водой да вылей на себя, враз полегчает, — посоветовал Колька, который как-то умел обходиться без воды. Утром три секунды чистил зубы, зачерпнув ладонью воды выплескивал ее на лицо — вот и весь утренний туалет. Волосы за десять дней путешествия у него свалялись в колтун, потому что он забыл дома расческу. Ребята ему свою не давали, брезговали. Когда он ожесточенно чесал голову, Ленчик опасливо отодвигался.

— Чего ты? — веселился Колька. — Не бойся, у меня вшей сроду не было. Это от грязи.

Когда начал чесаться Борис, Ленчик стал над ним подтрунивать, но потом и сам зачесался.

— Все, больше не могу, — заявил Борис, и когда в очередной раз отцепили их вагон и загнали пока в тупик, дожидаясь следующего состава, он пренебрег своими обязанностями — не спускать глаз с рыжья, и забежал на станции в туалет, где висело большое объявление: «Просьба ноги в раковине не мыть и белье не стирать». Пробежав глазами объявление он на виду у всего честного народа разделся до трусов и вымылся над раковиной — с мылом да по пояс, испытывая райское наслаждение. Засунул ноги в раковину и вымыл и их. Народ попался понятливый, мужики скандал не подняли. Посочувствовали только и посокрушались, что сами так не решаются, у входа в туалет сидит старая ведьма, очень скандальная, деньги дерет, а туалетную бумагу ворует.

Борис понабрызгал вокруг, поналивал, но вытирать было нечем. Он бы не погнушался по старой памяти шваброй пол протереть, как некогда палубу драил, но не спрашивать же у тетки при входе, где она держит швабру. Сразу просечет, что он объявление проигнорировал и дважды ее правила нарушил, скандал устроит. Пускай старая ведьма и вытирает, — согласились с ним пассажиры — и старые, которые еще не успели уйти, и новые, которые заходили и заходили, словно все пути на этой станции вели в туалет.

Когда Борис вышел — с влажными волосами, аккуратно расчесанными на пробор, с мокрым полотенцем в руках и пакетом с выстиранным в раковине бельем, ведьма вылупила свои лютые глаза и открыла рот, чтобы заорать, но Борис припустил так быстро, что она при всем желании не смогла бы его догнать. Уже за спиной он услышал сирену и понял, что так кричит старая ведьма.

Это был единственный светлый момент за все путешествие. Колька и Ленчик по-прежнему довольствовались водой из ведра и ругали Генку за то, что законопатил их в товарный вагон, а не в пассажирский, где воды — хоть залейся. И в туалете можно сидеть по человечески, а не стоять враскорячку неизвестно над чем, откуда сифонит и можно запросто простудить свое дорогое место.

— Хватит бухтеть, — пресекал их воркотню Борис. — Никто вас не заставлял ехать, сами согласились. Не задаром же! Довезем рыжье — такой гульбарий устроим!

— Если живы останемся, — пошутил Колька и заржал, сам же не веря своим словам.

— А оружие на что? — напомнил Ленчик. — Нехай только кто сунется, я ему сразу всю обойму в ряшник.

Ленчик радовался путешествию и совсем не считал его опасным. То, что Генка обеспечил их оружием, это правильно. Все-таки не картошку везут в соседнюю деревню. Но кто может напасть на вагон, когда о нем знают всего несколько человек, да и те свои? А все те люди, с которыми Борис договаривался в пути, даже не подозревали, что за груз на самом деле находится в вагоне. Правда, предвкушая путешествие, Ленчик представлял его более приятным. Но приходилось испытывать массу неудобств, и все это ради бабла. Да все они тут ради этого бабла. И что бы не говорила его мамка о каких-то высших ценностях, о том, что не все измеряется деньгами, как ни крути, без них никак. Вот поехал бы он через всю страну в товарном вагоне, если бы жизнь у них с мамашей и братом была более-менее приличная? Что она могла дать им с Ромкой, работая библиотекарем? Небольшую двухкомнатную квартирку и ту пришлось продать и купить вместо нее однокомнатную, чтобы оплатить Ромкину учебу на курсах. А он, гад, курсы закончил, а в институт провалился. Чем, спрашивается, занимался на курсах? Теперь работает хрен знает где, в какой-то забегаловке официантом. Хорошо хоть возвращается поздно, а то когда все вечером в сборе, деваться некуда друг от друга в крохотной квартирке. Ленчик советовал ему тоже податься в золотоискатели, он мог Генку попросить, тот бы пристроил. Да брат ни в какую, тяжело, говорит. Лентяй, таких еще поискать. Вот Ленчик получит бабки за доставку золота, доложит свои накопленные и купит себе квартирку, пускай хоть десять метров — да свои…

Колька тоже не от большой радости подрядился рыжье сопровождать. Сестра надумала замуж выходить, деньги на свадьбу нужны. Если бы это была Ленчика сеструха, он бы ей сказал: «Твоя свадьба — твои проблемы». А Колька человек добрый, жалко ему сестру. Хочет, чтобы у нее все как у людей было. А то семья жениха только за своих гостей платить собралась, а чтобы сэкономить, пригласила человек десять. А Надюшка, сестра Колькина, и платье хочет красивое, дорогое, и приданое, чтобы родня жениха ей глаза потом не колола, дескать — бедную в свою семью взяли. И так жить у них будет. И гостей хочет столько, чтобы долго потом свадьбу вспоминали. Колька вчера рассказывал, как перед отъездом пришли с матерью в семью жениха, с его родителями обсуждать свадебные расходы да что должна невеста в семью принести. А жениха мамаша, жирная жаба, и спрашивает:

— Сватья, а у вашей Надюши подушки есть?

— Откуда? — не удержалась от ехидства Колькина мамаша. — Она у нас на голом полу спит.

Будущая свекруха только глазами луп да луп. Вот уж они вчера с мужиками наржались!

— На кой вы ее в такую семью отдаете? — удивился Ленчик. — Ее ж там замучают своими придирками. Да и жадные они, все равно попрекать будут.

— Да сеструхе уже двадцать шесть лет. Перебирала, перебирала, время ушло, все ее ухажеры переженились, только этот и согласился взять. Да и тот какой-то хреновый. Такой весь квадратный… Прикинь — он во все стороны одинаковый.

— И чего за такого выходить? Она у тебя девка красивая, погодила бы еще. Да и какие ее годы? — опять удивился Ленчик. — Мне двадцать шесть, а я жениться и не собираюсь лет до тридцати пяти. А то потом и не погуляешь, дети пойдут, всякие семейные обязанности.

— Девкам надо вовремя выходить, а то вообще женихов не останется. Молодняк на подходе, а мужики молодых любят.

— Это точно, — согласился Ленчик. — Я тут с одной учительшей хороводился, а ей уже двадцать два. Ничего такая баба, симпатичная, сиськи — во! — вытянул он руки вперед, потом подумал и чуть убавил в размере. — Но как-то утомлять меня стала. Все умничает, какие-то книги подсовывает читать, просвещать меня решила. А то неловко ей — у нее высшее образование, а я даже техникум не закончил. Стала вякать, что должен соответствовать ее уровню. Будто без высшего образования я не человек. А я зато чемпион области по шахматам! У меня даже грамота есть. Ну я и подумал: что я на нее время трачу? Все равно жениться не собираюсь, а баба надеется. Родители ее тоже стали напрягать — иди да иди учиться. А мы поможем. Они все с высшим образованием, папаша РОНО заведует, мамаша в вечерней школе учительница. Даже бабка у них институт закончила при царе Горохе, прикинь! — расхохотался Ленчик. Почему-то образование бабки его особенно смешило. — Ученые все, блин. А на кой мне учиться, если я не хочу? Да и возраст у нее уже. Когда мне будет сорок шесть, ей будет сорок два. Прикинь! В сорок два бабы уже совсем старые, не то, что мужики. Сиськи до колен обвиснут, жопа сдуется… А у нас, мужиков, жизнь только начинается. Ну я ей честно сказал — старая ты… Обиделась. А чего обижаться? Правду ведь сказал. А тут встретил одну — ей всего семнадцать. Персик! — заржал он, вспоминая свою Тамарку.

— А у нее как с сиськами? — поинтересовался Колька, который временно простаивал, потому что ему с девками в последнее время что-то не везло и он очень любил поговорить о бабах. Вернее, об их прелестях.

— Да так себе, смотреть не на что. Зато молоденькая, свеженькая, говорю же — персик! К тому же не станет с женитьбой приставать. Рано ей еще. А такая сладенькая! Кожа нежная, как у младенца! Попа кругленькая, как два мячика…

Ленчик лежал на матрасе и полудремал, вспоминая нежную розовую кожу Тамарки, ее голубые глаза — круглые и удивленные, как у ребенка, ее неразвитую грудь первого размера, но упругую, с маленькими коричневыми сосочками. Понял, что соскучился. Даже почувствовал в штанах некоторую стесненность. Все-таки воздержание — одно из тех неудобств, которое приходится терпеть ради бабла. Были у него мысли на станциях, когда Борис бегал договариваться о перецеплении вагона, подыскать на платформе какую-нибудь не особо переборчивую, заманить в вагон да оприходовать ее на матрасе. Но Колька отговорил. Напугал всякими заразами вплоть до таких, что член может покраснеть, сыпью покрыться да и отвалиться. Говорил, в детстве в книжном магазине однажды надыбал одну книгу, медицинскую, про всякие кожные заболевания. Начал листать цветные иллюстрации. Мама родная! Лучше бы он никогда этого не видел. Спать потом не мог — снились страсти. Как проснется — ощупывает себя, все ли на месте. Пацанам рассказал — не поверили. Потом всем двором ходили смотреть, пока продавщица не поняла, что за интерес у ребятни к отделу медицинской литературы и не спрятала эту ужасную книгу.

После такого предупреждения Ленчик решил судьбу не испытывать. Постельный опыт у него был небольшой, Колька в этой теме лучше сечет. У него даже взрослые бабы были, лет по сорок, жены золотоискателей. Как мужья на промысел отправлялись, так перед Колькой все двери открывались. Одной и вовсе сорок шесть, считай — в матери ему годилась. Но горячая! Многому Кольку научила, он хвастался. Да его все любят — веселый, заводной, не жадный, слова плохого ни о ком не скажет. Все у него хорошие. Кроме новой родни, которую он получит вместе с замужеством сестры.

Что-то затих Колька, дрыхнет, наверное. Проверить, что он делает, Ленчику было лень, монотонный стук колес убаюкивал. Даже голову не хотелось поворачивать.

— Звонить пора, — услышал он голос Бориса над головой. Тот достал мобильный, начал набирать цифры. Ответили сразу, словно ждали. Разговор был недолгим и Борис напомнил ребятам:

— Скоро подъедем к станции, нас встретит Генкин кореш. Кончай дрыхнуть.

Парни зашевелились, от нечего делать решили раскинуть карты, хотя они уже за долгую дорогу здорово надоели.

— Повезло, что Генка с этим корешем дружбу завязал. а то на всех станциях одному так трудно организовать перецепку, — продолжал Борис. — А здешние места очень неспокойные, Генка говорил.

— Такой уговор был — мы с оружием, ты организуешь, — пробормотал Колька и радостно крикнул Ленчику:

— А я тебе короля пикового! А у тебя уже нет ни фига!

— Опять тебе фартит, — недовольно пробурчал Ленчик и выложил сплошную мелочь.

Поезд начал замедлять ход, послышались несколько сильных ударов.

— Интересно, кто это лупит со всей дури? — прислушался Колька.

— Наверное, путевой обходчик, сцепку проверяет.

— На ходу, что ли? — удивился Колька.

— А что, останавливать из-за этого весь состав? — резонно заметил Ленчик. — Поезд и так еле тащится, можно и на ходу. Если что не так, он может машинисту знак какой-то подать, флажком махнуть.

— Флажками стрелочники машут, балда, — поправил его Колька.

— Ну этот своей стукалкой помашет, что у него там — молоток или кувалда, — заржал Ленчик.

— Где-то здесь поворот, по-моему, мы как раз в него и вписываемся, а потом еще минут десять и станция — Борис развернул карту и принялся водить по ней пальцем. Потом поднял голову:

— Пацаны, что-то я не слышу лязга сцепки… И вагон идет как-то слишком тихо… Не нравится мне это. А ну оружие приготовьте, быстро, — скомандовал он и бросился к небольшому арсеналу, который постоянно лежал на виду. Все втроем залегли на пол и стали напряженно прислушиваться к звукам за стенами вагона. Он едва полз по рельсам, слегка постукивая на стыках, все замедляя и замедляя ход. Слышались голоса, потом, когда вагон совсем остановился и мягко качнулся, в дверь постучали. Колька приник к щели между дверью и стеной вагона. Вокруг разлеглась степь, ни одного жилого дома. В дверь опять постучали, но человек стоял так, что его не было видно.

Адреналин прилил к голове Кольки и он заорал что есть мочи:

— Кто? Я сейчас через дверь выстрелю.

За дверью молчали.

— Кто? — опять заорал Колька и передернул затвор. По спине поползла тонкая струйка горячего пота. В унисон с ним заорал Ленчик, вытаращив глаза.