– Родион Алексеевич, – сказал Тютюнник по телефону, – я полагаю, что тебе негоже светиться в Солнечном.

– А что я там забыл? – грубовато ответил губернатор Алексеев.

– Ты-то ничего не забыл, – мелко засмеялся Тютюнник, – поскольку большинство твоих забот, как правило, ложится на чужие плечи. Но, по-моему, ты высказывал желание немного разобраться в собственных перспективах. Или я неправ и оно уже прошло?

– Что-то ты, Юрочка, загадками стал в последнее время изъясняться. Ох, не нравится мне это…

– Вот и будет повод поговорить, обсудить. Устроить так называемый малый хурал. Сугубо свои. Без кого солнце не восходит. Я имею в виду солнце нашей северной губернии.

– Ты, смотрю, от скромности не умрешь! Солнце! Поселок Солнечное! Себя, что ль, в новые губернаторы замыслил? Так и скажи. Чтоб я заранее знал, с кем схлестнемся.

– Не-ет, – снова засмеялся Тютюнник, – я тебе, Родион Алексеевич, не конкурент. Вот кормилец – это да. Куда б ты без моего банка!

– Спасибо, что напомнил, – сухо заметил Алексеев, и эта резкая смена тона была сразу замечена Тютюнником.

– Не лезь в бутылку, Родион Алексеевич. Все мы люди-человеки, и у всех у нас свои заботы и проблемы. Только я свои, если ты заметил, на твои плечи не перекладываю. Короче, пора нам сесть за круглый стол…

– Кому – нам?

– Нам – это тебе, мне и Патриарху. Чтоб обид в дальнейшем не было. Приглашать Савелия Иваныча к тебе в резиденцию я считаю неправильным. Но и держать его постоянно в качестве прийди-подай-ступай-вон тоже нецелесообразно. Он толковый мужик. Прошлое? Ну не совсем чистое, как хотелось бы. Но у него в руках пока реальная власть, это тебе известно. И если желаешь, это именно его криминал сдерживает вылившиеся за все границы мыслимого хватательные инстинкты твоих чиновников…

– Не тот разговор ты затеял, Юрий Львович. Не телефонный это разговор.

– Вот и я говорю: давай сам подъеду, ты спокойненько сядешь, мы с тобой прокатимся, по дорожке дернем по рюмашке. А после я же тебя и доставлю в теплые объятия твоей дорогой супруги. Тоже тепленького, поскольку на хорошее угощение Савел не скупится. А ты любишь вкусно пожрать. И я, кстати, тоже грешен. Ну договорились? И давай без обид.

– Ладно, подъезжай. Но я бы очень, Юра, не хотел, чтобы мне прямо завтра кто-нибудь ткнул в нос, что я с уголовным авторитетом чаи гоняю в приватной обстановке.

– Если тебя волнует только эта сторона вопроса, можешь на меня полностью положиться. На Савела, к слову, тоже. Кремень…

Человек, которого известный петербургский банкир Юрий Львович Тютюнник назвал «кремнем», проживал в поселке Солнечное, в трех километрах от Репина. Дом его, неброский и обнесенный обычной деревянной оградой, глядел окнами на залив. Но внешняя обыденность двухэтажного строения с успехом компенсировалась богатством интерьера. Савелий Иванович Монахов – от роду человек простой и несведущий в эстетических изысках новорусских нуворишей – терпеть не мог все эти обязательные для них краснокирпичные крепостные зубцы на стенах и сторожевые башни, крытые финской черепицей. Его дом был простой, без всяческих архитектурных излишеств – колонн там и портиков, огромных стеклянных витражей за коваными решетками и прочих явных признаков богатства. Он был сложен из кирпича, но снаружи облицован пластинами дикого камня – этакое могучее приземистое строение, которое, как говорится, из пушки не прошибешь. А сосны вокруг дома и высокий деревянный забор практически скрывали его от чужих глаз. Постороннему же человеку вообще не следовало задаваться вопросом: чей-то жилой дом здесь или какой-то закрытый объект, коих в нашей жизни хватает на каждом шагу?

Сюда, к простым деревянным воротам, и привез петербургского губернатора Алексеева его давний приятель, а в последние годы, можно сказать, и верный соратник, банкир Тютюнник.

– Савел – человек простой и без интеллигентских закидонов, – сказал Юрий Львович, когда его огромный шестисотый «мерседес» въехал в ворота и покатил по широкой кирпичной дороге к дому. – Поэтому ты не дави на него своим авторитетом. Он к тебе, насколько мне известно, относится совсем неплохо. А результат этого отношения тебе также известен. Возможности Савела дорогого стоят.

– Ты так его представляешь, будто мы с тобой к государю императору на прием прибыли! – криво усмехнулся Алексеев.

– А ты, Родион Алексеевич, – в тон ему ответил Тютюнник, – не так уж и далек от истины. В своем государстве Савел будет побольше чем просто император.

– Господь Бог, что ли?

– Для кого-то – да, не исключаю.

– И кто же из нас кому нужен?

– Ох! – тяжко вздохнул банкир. – Снова ты за свое… Я повторяю – как прежде говорили: глухой да услышит! – что Монахов один из немногих, кто способен обеспечить тебе порядок и результативные губернаторские выборы. А реальная власть, дорогой ты мой Родион Алексеевич, стоит некоторых уступок с твоей стороны. И кстати, не очень обременяющих твою бывшую высокопартийную совесть. Не обижайся, я выражаюсь фигурально. Зато у тебя явно выигрышная позиция по сравнению со всеми этими Ядринскими, Болдиными и прочей якобы демократической шушерой. А ведь они только начинают свой марш в Питере, и цель уже oбъявлена. Ты их цель, и конкретно именно тебя они будут пытаться переломить через колено. Да что я тебе все это рассказываю!

– Ну почему? – поощрил Алексеев. – Иногда бывает очень полезно услышать от своих сторонников, партнеров, да и просто близких по духу людей, как они мыслят твое, а значит, и свое будущее, чем располагают, на чем строят расчеты и какие дивиденды желают получить…

– А что поделаешь! – несколько натужно рассмеялся Тютюнник. – Мы с тобой не первый год. Кто-то в тандеме должен быть ведущим, а кто-то ведомым. Так вот, с ведущего и больший спрос. Не так?

– Ладно, Юра, давай послушаем, что за дело предлагает нам твой Патриарх, а к нашему разговору всегда есть возможность вернуться.

– Ну вот и молодец, Родион Алексеевич, все ты правильно улавливаешь. И еще одна маленькая деталь для полного твоего понимания нынешней ситуации. Но это сугубо между нами, ясно?

Алексеев кивнул.

– Монахов держит свои капиталы в моем «Петербурге». Думаю, не все – кто ж кладет все яйца в одну корзину, – но что их общак у меня, я почти не сомневаюсь. А ты вряд ли представляешь, что это за суммы.

– Давно держит?

– Тебе это важно знать?…

– Спонсоров вообще предпочтительнее знать в лицо.

– Вот и прекрасно, – уже шутливо бросил Тютюнник, – значит, вам тем более приятно будет познакомиться лично.

Он сделал знак водителю, и тот, не выходя из машины, открыл обе задние дверцы…

– О, какие гости! – воскликнул стоящий в дверях высокий, под стать Алексееву, пожилой человек с гладко зализанными редкими седыми волосами, одетый по-домашнему, в застиранную джинсовую пару. – Юрий Львович, извините мой непрезентабельный вид! Никак не рассчитывал, что вам удастся заманить ко мне на фазенду самого Родиона Алексеевича…

«Врет, – подумал Алексеев, – все он прекрасно знал. Играет под простачка, а глазки насторожены…»

– Прошу в дом, к столу, извините, уж чем богат… А вы расслабьтесь маленько, пиджачки сымайте, давайте по-нашему, по-простому. Да и воскресенье нынче, чего бы не сбросить груз забот непосильных за добрым застольем!

«Ишь как излагает… пахан…» – никак не мог отделаться от ощущения неудобства Алексеев. Раздражало его навязчивое, показное радушие Монахова, его простецкое «сымайте», да и собственная уступчивость, продиктованная в общем-то больше острой необходимостью, чем желанием иметь какие-то контакты с криминалитетом.

Собственно, в необходимости-то и было все дело.

Прошлые губернаторские выборы, которые Алексеев выиграл у демократа, как говорили, первого созыва Анатолия Саблина, были обеспечены двумя факторами: безудержным ростом коррупции среди чиновничества всех уровней и бурным всплеском криминальных разборок. Причем первое явилось результатом полного бессилия демократов, затеявших обширную приватизацию государственной собственности, а по сути – передачу за бесценок крупнейших предприятий в частные руки. А второе стало логическим продолжением процесса разворовывания государственных средств и дальнейшего передела уже частной собственности.

Алексеев твердо обещал – в этом его активно поддержали народно-патриотические силы – покончить в самые ближайшие сроки и с первым, и со вторым. Народ успел уже устать от «демократических» преобразований, под флагом которых выступал Саблин. Алексееву же крепко помог мощный вброс в средства массовой информации обильного компромата на Саблина и его окружение, вовсе не стеснявшегося заботы о собственном кармане.

Если у Родиона Алексеевича и были какие-то благие намерения при вступлении во власть, то они вскоре превратились в те самые вековечные плиты, коими, как известно, выложена дорога в ад. А смена власти в конце концов вылилась в победу одной группы коррупционеров и преступников над другой. Иначе говоря, все та же разборка, в которой помимо Алексеева, естественно, выиграл временно тот же Тютюнник, ближний круг связанных с ним бизнесменов и, как оказалось, Патриарх, успевший за последние годы взять под свою руку преступный Петербург.

Но, подобно всему остальному на свете, кончался срок губернаторства Алексеева. Снова поднял голову вернувшийся из своих зарубежных вояжей Саблин. А с другой стороны, на «Алексеева и Кo» навалились молодые волки, как Родион Алексеевич называл новую генерацию демократов во главе с Андреем Болдиным, возглавившим общественное движение за солидарность с трудящимися, а в последнее время и партию с аналогичным названием. Но самое пикантное, как иной раз издевался над ними Юрий Тютюнник, – руководящее ядро и актив партии Болдина составили главным образом молодые бизнесмены, промышленники, директора некоторых заводов, устоявших и во времена оголтелой приватизации, и после августовского дефолта. Самими же трудящимися в этой партии и не пахло. Да разве в названии дело! А вот на знамени партии было написано: «За честный легальный бизнес и за честную власть!» Ну один к одному те же слова, что произнес в Смольном, вступая в должность, и сам Родион Алексеевич. Правда, болдинцы утверждают, что в старые слова они вкладывают новый, глубинный смысл. И с этим приходилось считаться.

По старой российской привычке (на службе – о бабах, а с бабой – о службе), Юрий Львович, опрокинув первую же рюмку смородинового «абсолюта», заговорил, к неудовольствию Алексеева, о политике. Будто мало ее каждый божий день!…

С упрямой настойчивостью римского сенатора Катона Старшего, требовавшего непременного разрушения Карфагена, Юрий Львович в очередной раз обрушился на болдинскую «Солидарность трудящихся». Дескать, все их лозунги не более чем демагогия, рассчитанная исключительно на обывателя. Ибо любая честная власть может проистекать лишь от власти, обладающей силой. Только сильный может себе позволить рассуждать о справедливости, об открытости. А для слабого эти рассуждения не более чем завуалированный способ достижения собственной безграничной власти. Примеров тому сколько угодно. Да хоть та же Америка, осознающая свое абсолютное право диктовать миру условия существования. А все эти болдинские болтуны – они озабочены лишь одним: как урвать свой кусок, и желательно пожирнее. Трудящиеся!…

Монахов ел и пил понемногу, неторопливо. Остро посматривал на своих гостей, в спор с Тютюнником не вступал. Он больше наблюдал за молчаливым Алексеевым и будто ожидал, когда наконец Тютюнник выдохнется, выговорится и можно будет перейти к серьезным делам. И пафос банкира был ему не очень понятен. Чего доказывать и без того ясное! А главное – кому? Губернатору, который спит и видит, как продлить свое пребывание во власти? Ему, Патриарху, предпринимающему для той же цели определенные усилия, по сравнению с которыми все разговоры банкира – пустое сотрясение воздуха? Странно, что Алексеев молчит да слушает. А ведь он не мог не догадываться, зачем его сюда привез Юрий Львович.

Заметив, что темперамент Тютюнника не угасает, Монахов поглядел на часы и предложил своим гостям ненадолго отвлечься. Впрочем, не прекращая застолья. Дело в том, что ему позвонили из Москвы – на вопросительные взгляды Алексеева и Тютюнника он предпочел не реагировать – и пообещали любопытное действо по телевизору. Вот время как раз и подходит. Ожидается передача, организованная ведущим тележурналистом Романом Крамаренко. А посвящена она будет готовящимся губернаторским выборам в Санкт-Петербурге. Гости не желают послушать, о чем пойдет речь? Естественно, пожелали. Тем более что и застолье оказалось весьма изысканным. Стерляжья ушица, севрюжка – и такая, и этакая, свежеотваренные раки в белом вине и многое другое, что уже одним своим видом вызывало аппетит…

По знаку хозяина откуда-то из глубины помещения двое молодых людей прикатили на тележке огромный экран телевизора, включили, передали пульт хозяину и незаметно удалились.

Надо было отдать должное этому Крамаренко. Краткий анализ ситуации в Питере, который он сделал, прежде чем расцветить свою передачу живыми картинками, иллюстрирующими весьма скверное положение дел в городе в связи с очередным всплеском преступности, отмеченным двумя последними громкими убийствами крупных бизнесменов, указывал на его доскональное знание болевых точек и острейших проблем города. А его красноречию мог бы позавидовать и сам Саблин в лучшие свои годы яростного борца за демократические преобразования в государстве.

Особенно доставалось от Крамаренко действующему губернатору, его преступной политике невмешательства, а следовательно, поощрения криминального разгула. И в этой связи отчетливо прозвучали обвинения в адрес министра внутренних дел Панкратова, с точки зрения ведущего передачи – явного пособника всех безобразий, творящихся в городе на Неве.

Были повторены уже известные телезрителям факты откровенных услуг, оказанных министром губернатору Алексееву, когда возник вопрос о бюджетных деньгах, потраченных на избирательную кампанию кандидата от народно-патриотических сил, и когда министр Панкратов приказал своим подчиненным, проводившим проверку, не раздувать кадила. Демонстрировались на экране старые фотографии, где Алексеев и Панкратов выглядели по меньшей мере закадычными друзьями.

Пафос Крамаренко набирал силу. Речь шла теперь о многочисленных подтасовках с избирательными бюллетенями во время прошлой губернаторской кампании. Находились свидетели, которые утверждали, что им попросту затыкали рты, угрожали их жизни, но вот теперь, накануне новой кампании, они наконец прозрели, у них проснулась гражданская совесть и они больше не могут молчать. А попутно на экране – криминальные разборки, трупы на асфальте, кровавые лужи, взорванные автомобили…

Странной, заметил Алексеев, была реакция Тютюнника. То ли он успел захмелеть, расслабился, по недавнему призыву хозяина дома, то ли в этом была какая-то пока непонятная игра, но Юрий Львович сопровождал каждый новый тезис телеведущего восклицаниями: «Вот же сукин сын!… Какой мерзавец, а?… Ну дает!… А ведь не отнимешь – талантлив, сволочь!…» И прочее в таком же духе. Непонятно было, огорчает его Крамаренко или, напротив, невольно приводит в восторг.

Или же, мелькнула шальная мысль, он до такой степени расслабился, что из него выглянуло подлинное его нутро? Но тут, надо отдать должное и Алексееву, он в общем-то никогда не сомневался, что партнерство, сотрудничество, даже кажущаяся дружба с Тютюнником – все-таки не более чем конъюнктура. И будет эта «верная дружба» длиться до той минуты, пока это им обоим выгодно и необходимо. Ну что ж, хотя бы честно…

А вот следующий пассаж Романа Крамаренко, уже перешедшего от демонстрации «портрета лица» питерского губернатора к иным околоправительственным слухам и сплетням, удивил и даже слегка ошарашил Родиона Алексеевича. И он даже подумал: уж не ради ли этого, собственно, «выстрела» и затевалась вся воскресная передача…

Опять– таки пользуясь слухами, но доверительно сообщая их с серьезнейшим выражением на лице, телеведущий высказал чье-то ответственное соображение о том, что время очередного министра внутренних дел подошло к финишу. Им, мол, все недовольны и в Кремле, и в Белом доме, его ни в грош не ставит Государственная Дума, его кадры срослись с преступностью, на что опять-таки указывают поистине вопиющие факты уголовной хроники. Короче, по всему выходит, что дни Панкратова сочтены, а на его кресло уже рассматривается новая кандидатура. И она, по мнению телеведущего, основанному, разумеется, на тщательном анализе общественного мнения, может явиться той знаковой фигурой, из-за которой, может быть впервые, не схлестнутся в противоречиях кремлевская администрация, правительство и парламент. А фамилия этой фигуры -Латников Валентин Евгеньевич, первый заместитель Панкратова.

И тут Роман Крамаренко, привыкший выдавать собственное мнение за уже готовое решение высшей инстанции, совершил, на взгляд Родиона Алексеевича, непростительную ошибку. Он заявил с привычной безапелляционностью, что по сведениям, поступившим от его источников, на столе у президента уже лежит подписанный указ об отстранении Панкратова и назначении на его пост генерал-полковника милиции Латникова.

Знать, кому-то очень это надо было. Или же чрезвычайно хотелось. Вот и поторопились. Сам Крамаренко на этот шаг по собственной воле вряд ли бы пошел.

На последнюю новость каждый из сидящих за столом отреагировал по-своему.

Монахов многозначительно усмехнулся, но тут же спрятал свои глаза. Однако в них успело промелькнуть некое торжество. Что это могло означать, Родион Алексеевич не понял. Но невольно насторожился.

У него у самого по поводу Латникова не было твердого, сложившегося мнения. А если быть до конца честным, то оно было скорее отрицательным, нежели положительным. Возмущал уже сам факт обнародования указа при живом, как говорится, министре. А вот с Панкратовым его действительно связывали старые приятельские отношения. Однако вовсе не такие, о каких живописал телеведущий. Ну да, Панкратов всегда был не самым «удобным». Жестким, требовательным, в совершенстве владел, как говорили в прежние времена, пресловутым телефонным правом, пару раз таким вот образом действительно оказал Алексееву добрые услуги, запретив раздувать никому не нужные и неуместные скандалы вокруг средств во время избирательной кампании. Причем требования к общественности «разобраться и примерно наказать» проистекали именно от Саблина и иже с ним, вчистую проигравшего тогда губернаторскую гонку. И пользовавшегося, кстати, по абсолютно достоверным данным, запрещенными приемами по дискредитации своего конкурента. Так что тут, можно сказать, все было более-менее чисто со стороны победителя Алексеева. Однако чем же вызван столь яростный наезд на нынешнего министра? Иначе ведь, кроме как этим уголовным термином, атаку Крамаренко не назовешь…

А Юрий Львович Тютюнник, успевший добавить, отреагировал сугубо по-своему:

– Ну ребята дают!… Да, кое-кому мало не покажется!…

Алексеев повернулся спиной к огромному экрану телевизора, демонстрируя свое откровенное нежелание смотреть дальнейшее. Монахов понял этот демарш и выключил экран. И тотчас двое тех же молодых людей укатили его в глубину большой, отделанной светлым деревом столовой.

– Ну как вам новости? – с непонятной усмешкой поинтересовался Монахов, ни к кому из гостей конкретно не обращаясь.

– Крепко мы у него в печенках сидим, – хмыкнул внезапно протрезвевший Тютюнник.

– Ты имеешь в виду Крамаренко? – не поднимая головы, спросил Алексеев.

– Да нет, – отмахнулся Юрий Львович, – его хозяина. Тот сейчас, по моим сведениям, опять на Саблина делает ставку.

– Пустое, – покачал головой Алексеев. – Дважды в одну воду не входят. А Толя так замаран скандалами с жильем и взятками, что ему бы не об этом думать.

– Зря вы его недооцениваете, – негромко заметил Монахов.

– Да по мне – что? – пожал плечами Алексеев. – Пусть пробует, если хочет. Только ничего у него, кроме очередного позора, не получится. Ну а уж мы постараемся вытащить тогда на свет все его грязное белье. А то, что он рядится в тогу добровольного изгнанника, это действительно на первых порах может на какой-то интеллигентский слой электората повлиять. Но временно. А я, – Алексеев поднял над столом сжатый кулак, – не дам ему покаяться. Он у меня сполна собственного говна накушается…

– Есть способы гораздо проще… – бросил Монахов и посмотрел на Тютюнника. – Позвольте заметить, Родион Алексеевич, что лично мне… да вот, полагаю, и Юрию Львовичу тоже… да, пожалуй, и всему нашему делу – как общему, так и частному – перемены в городе не нужны. Нам власть необходима. А все эти псевдодемократические разборки – это пусть они у себя на партийных съездах устраивают… Я вот другими сведениями владею. Если желаете…

– Из того же источника? – Алексеев с улыбкой кивнул в сторону, куда укатили телевизор. Его несколько озадачила и удивила гладкая речь «пахана».

Монахов поиграл бровями, дескать, что на это ответить, но так ничего и не сказал.

– И о чем речь? – напомнил Тютюнник.

– Речь, если желаете, скорее, не о чем, а о ком. О человеке, который у вас, гости дорогие, меньше всего вызовет опасений, а на деле является самой главной угрозой. А зовут эту вполне реальную угрозу Валентиной Сергеевной Зинченко.

– Погоди, Савел, это ты про вице-премьера, что ли? – нахмурился Тютюнник.

– Про нее, сердешную…

– И что?

– А то, говорят, что сам президент ее сюда направляет как бы своим представителем, доверенным лицом – одним словом, как в анекдоте: «Вот тебе, Адам, баба, зовут Евой, выбирай жену!» А еще есть у меня сведения, что покойный Каждан гонял в Первопрестольную не по своим финансовым делам, а для того, чтобы от имени питерцев, стало быть, договориться о едином кандидате на твой, Родион Алексеич, извини за простоту, стул. А вот этим единым кандидатом по решению президента, питерца нашего бывшего, и станет баба, которую собираются выдать замуж за наш Питер. Теперь понятно, про кого речь? Не знаю только вот, успел тот Каждан договориться или нет. Но это уж теперь и не мои проблемы.

– Проблемы, Савел, как я понимаю, остаются общими, – назидательно заметил Тютюнник, странным образом ставший абсолютно трезвым. Хотя, не отказывая себе, активно продолжал прикладываться к любимому своему «абсолюту-куранту».

– Так ведь… – усмехнулся хитро Монахов, – обсуждать-то их не по моей части. Мы только что и могём – действовать. В чем я тебе, Юрий Львович, душа сердешная, никогда не отказывал. Да вы угощайтесь, угощайтесь, гостюшки дорогие, может, еще чего подать прикажете? У нас здесь по-простому. Ешь-пей-гуляй, только дело свое не забывай.

– Спасибо, – серьезно ответил Алексеев, – в охотку закусил. Все у вас вкусно… А чего вы про Саблина-то Толю?… Как подумаю, опять эта гонка, опять потоки лжи и грязи! Уж в чем, в чем, а в этом-то поднаторели… Ах, не хочется! – Алексеев горько и безнадежно вздохнул.

– А я и говорю, – скучным голосом заметил Монахов, – зачем это все? К тому же он сердчишком слаб. Опять же, как ты, Родион Алексеич, заметил, потоки… Волнения, значит. Всяко может случиться. Все под Богом ходим. Ему и принадлежим со всеми грехами своими…

– Так ведь Бог – он пока еще примет решение! – хмыкнул Тютюнник.

– Бог-то он Бог, да сам не будь плох. Слыхал, поди, такую присказку? А про что она? Вот то-то… Тут, правда, еще одна непредвиденная ситуация возникла. Не знаю, как отнесетесь…

– Неприятная? – поднял брови Тютюнник.

– Как поглядеть. Слыхал я, из Москвы следака прислали, это по Варавве тому. Надо понимать, местным кадрам вроде бы как уже и доверия нету? Не справляются сами?

– Так решения принимались в Генеральной прокуратуре, a сам генеральный постоянно глядит в рот президенту и ждет, чего тот скажет. – Алексеев не хотел бы рассуждать дальше на эту тему, но уже сказанное требовало продолжения, которого от него ждали собеседники. Это ведь тоже – своего рода тест на прочность губернаторской позиции: как он отреагирует на присылку варяга. – Я думаю, ничего страшного или оскорбительного для нас тут нет. Пусть роет.

– С одной стороны так, – кивнул Монахов. – А с другой – вроде как недоверие. Новая-то метла в угро, поди, еще и не освоилась, а тут нате вам!

– Не надо, Савелий Иванович, – поморщился Алексеев, – казаться большим католиком, чем папа римский. Или у вас тут имеется свой личный интерес?

Он заметил, как Монахов искоса глянул на Тютюнника и отвернулся, неопределенно пожав плечами. Мол, нужно мне это все как зайцу стоп-сигнал. Не ответил на вопрос. Но Алексеев понял несказанное. Ну еще бы, стал бы «пахан» поднимать вопрос о следователе из Москвы, если бы сам не имел к делу отношения! Фигуры и Вараввы, и Каждана не были интересны Родиону Алексеевичу. поскольку серьезной опасности для него не представляли. Но раз их убрали, причем обоих и довольно дружно, – значит, кому-то они крепко наступили на мозоль. С другой стороны, концерн «Северо-Запад» – серьезный конкурент на рынке. А раз так, то и заказчика надо искать в верхних сферах, возможно что и в Москве. Оттого, поди, и Генпрокуратура так оживилась. Но сказал он другое:

– Я вспомнил, по молодости дело было… Работал в одном объединении. Много туда молодежи пришло, толковые ребята. А вот с шефом не повезло. Такая сволочь оказался! Дышать не давал. Думали, соображали, чего делать. Жаловаться? Так он у начальства в большой чести. Коллективную телегу накатать? А в ту пору за организацию «коллективки» органы могли так жопу надрать, что, как ты говоришь, Юрий Львович, мало не покажется. Короче, придумали. Молодые же, повторяю, все были. Уговорили одну девку – вот такая была оторва! – Алексеев показал большой палец. – Сказали, что ее физиономия нигде фигурировать не будет. Согласилась. Прошла неделька-другая, она и говорит: «Готов, созрел полностью». Ну, поработали мы в отсутствие шефа в его кабинете, народ-то хоть и молодой, но опытный, с тонкой прибористикой дела имели. А тут и она, красотка наша. Завалила она нашего сукиного сына на его же письменный стол и так ловко отодрала, что наша кинокамера на его выпученных глазах сосредоточилась. Ну и на ее ляжках. Словом, вышло все в самом лучшем виде. – Алексеев заулыбался, отдавшись приятным воспоминаниям.

– Ну и что дальше? – плыл в улыбке и Тютюнник. – Шантаж?

– Да какой, к черту, шантаж? Просто показали ему пару фоток, наиболее выразительных, и сказали: решай сам. И он, понимая, что от нас снисхождения не дождется, сам подал заявление. Такой вот был случай. А еще говорят бывалые охотники, что если у щенка над ухом неожиданно выстрелить, он на всю жизнь в душе испуг затаит и никаким уже охотничьим псом не вырастет. К чему. А к тому, что способы бывают разные… На кого что действует. Кто бабы своей боится, а кто начальственного гнева. Кому достаточно над ухом пальнуть, а кому и по сусалам разок съездить. А крайности… они, думаю, нам ни к чему. Но это я так. Вы сами взрослые мужики, знаете, чего вам бояться, а на что надо просто шикнуть погромче. Как на пса шелудивого.

Не любил Родион Алексеевич давать прямые советы, люди сами думать должны. А дойдет до них или нет, это уже их забота.

– Согласен с тобой, Родион Алексеевич, – сказал Монахов. – Во всем нужен порядок… Я вот тут тоже прикидывал, как бы это мне половчее, без болтовни лишней, начать помаленьку порядок в нашем порту наводить… Уж больно много там чуждого народу! Ни тебе дисциплины – финансовую имею в виду – ни хороших поступлений в городскую казну. А те крохи, уж извините, они ж курам на смех! Или – проценты. Да разве они такими должны быть? Непорядок.

– А что, как считаешь, Юрий Львович? Прав ведь по-своему Савелий-то Иваныч! Давно пора. Руки все не доходят.

– Согласен. Заодно и разборки прекратятся. А то сделали из нас, понимаешь, криминальную столицу! Да и хозяина на это дело лучше Савелия Ивановича мы вряд ли сыщем.

– Ну что ж, тогда заметано, – улыбнулся Алексеев, хотя в душе у него скребли кошки. Но он твердо знал, что в больших делах, в главном, всегда надо вовремя чем-то поступиться.

– Вот за что уважаю тебя, Родион Алексеич! – воскликнул Монахов. – Деловой ты мужик. Не тянешь, не крутишь, мозги, извини, не засераешь. Давай, хочу за твое здоровье! Как говорится, ты… ну и мы! Можешь рассчитывать…

…Возвращаясь восвояси из гостеприимного дома Монахова, Алексеев все обдумывал засевшую в его мозгу фразу – беспокойную, словно гвоздь: «Можешь рассчитывать…» Интересно, на что?

На то, что бандиты уберут с дороги всех его соперников?

Что все в городе останется как было за четыре года его губернаторства? Иначе говоря, что новый срок его власти уже обеспечен?

Или же это обещание можно рассматривать как обычное «спасибо» от человека, который в общем-то не сильно и нуждался в твоей подачке. Ну а раз ты сам захотел облагодетельствовать, то – спасибо, можешь и ты на меня когда-нибудь положиться. Если сильно припрет.

Посоветоваться бы с Юркой… Да очень не хотелось сейчас демонстрировать свою растерянность перед новыми обстоятельствами. Толя Саблин, конечно, не проблема. Сердечко у него, видишь ли, больное. А у кого оно нынче здоровое?

Гораздо хуже и опаснее выглядит вызывающий демарш президента, который вознамерился возвести на губернаторский трон вице-премьершу Зинченко. Если у него этот номер пройдет, то немедленно полетит коту под хвост вся губернаторская независимость. Зачем же, скажут, их выбирать, деньги народные зря тратить и при этом еще наблюдать, как «народные избранники» друг друга дерьмом прилюдно мажут? Назначил президент – и дело с концом! Логично, если глядеть из Москвы.

Алексеев уже ни минуты не сомневался, что сведения эти верные, не соврал Монахов, чтобы обернуть ситуацию в свою пользу: вот, мол, какие у меня источники, а я не гнушаюсь, делюсь с тобой…

И если это так, то Питер в данном случае пробный камень. Пройдет – не пройдет. У многих губернаторов по России сроки кончаются, не один из них задается главным вопросом: что же дальше?

А дальше должно стать – как народ проголосует, а не как президент решит. Хорошо организованный народ проголосует именно так, как надо. Вот из этого и будем исходить…

А президентские штучки – они понятны. Это он до сих пор саблинского поражения Алексееву простить не хочет. Все так. Пока ты в силе и у власти, шиш кто тебя пальцем тронет! Правда, что греха таить, трогают и не стесняются, но им, этим трогальщикам, всегда можно по рукам дать. Законом прижать. ОМОН натравить. Обыск в офисе учинить – как предупреждение: сиди, дружок, и не высовывайся, а то хуже будет. Но это если у тебя власть в руках. А если ее потерял? Вот тут тебе сразу все будет высказано! Все припомнится! И что было, и чего не было, но могло случиться.

То же и с Толей Саблиным. Уж как его ни поздравляли в Кремле накануне выборов, а он их проиграл-таки, и вчистую. И сразу понял, что копыта вчера еще верноподданных ослов – штука посильнее и «Фауста» Гете, и всего остального, с чем его сравнивали. А там уже и обвинения в коррупции, во взяточничестве, повестки к следователю… Кто ж из прежде недоступных выдержит подобное! Тут не только сердчишко забарахлит.

Постоянно с тех пор чувствовал на себе Алексеев, заседая в Совете Федерации, бывая в Кремле, общаясь с высшим чиновничеством, прямо-таки физически ощущал ледяной взгляд президента.

А еще из доверенных источников знал Родион Алексеевич, что президент закадычных друзей не имеет. Есть сослуживцы, сторонники, личные помощники, а вот чтоб для души, для совместных воспоминаний – таких не имеется. Хотя кто-то подозревал, что именно Толя Саблин и мог в какой-то степени претендовать на эту роль. Тогда, естественно, кто ж простит падение близкого тебе человека? Тут все годится, любые методы компрометации. Не зря же умные люди утверждают, что ложь – это оружие политика. Всего-то…

Однако, грубо говоря, на что же можно рассчитывать?

Родион Алексеевич вернулся к тому, с чего начал.

– Послушай, Юра, – обернулся он к подремывающему соседу, – я наблюдал за твоей реакцией… Скажи-ка, мы не слишком резво с портом-то порешили?

Банкир вмиг очнулся, почмокал губами, потянулся к откинутой крышке бара и взял сигарету.

– А разве мы торопимся?

– Ну… ты же сам заявил, что лучше хозяина не найти! Или я тебя неверно понял?

– Понял ты, Родион Алексеевич, все правильно. – Тютюнник даже наедине называл Алексеева по имени-отчеству, вероятно, чтобы случайно на людях не вырвалось, не скомпрометировало достаточно доверительных отношений между банкиром и губернатором.

– Ну тогда объясни.

– Охота тебе сегодня голову себе морочить?… – Тютюнник закурил, затянулся, покачал головой. – Ну ладно, если хочешь. Порт – это приманка. И там добрая тысяча хозяев, с каждым из которых Савелу придется искать свой консенсус. – Последнее слово Юрий Львович выговорил по складам, словно издеваясь над его смыслом. – А это время. Сумеет быстро, тебе же лучше. Больше денежки в бюджет потечет. Зароется в проблемах – его горе, нас оно не колышет. Мы же ему навстречу пошли!

– Ну а если он финтить не станет, а все решит сразу и по понятиям?

– Есть такая опасность. Но мне представляется, что Савел умней и не рискнет форсировать события. Сейчас ему важней всего губернаторские выборы. И ты в качестве первого лица. А так… что сказать? Он четко помнит все свои обещания и никогда не забывает чужих. Поэтому, я думаю, в самое ближайшее время ты можешь ожидать некоторые события, которые будут самым непосредственным образом касаться твоего будущего.

– Ты веришь информации Монахова? – спросил после паузы Алексеев.

– Приходится, – скептически пожал плечами Тютюнник. – Знать бы откуда…

Эта проблема мучила Родиона Алексеевича. Он уж подумывал, не позвонить ли вот прямо сейчас, по приезде домой, в Москву Панкратову и не задать ли вопрос прямо в лоб: скажи, мол, Виктор Анатольевич, кто это так лихо под тебя копает? Интересно, что ответит. В самом деле, не пошлют же старого знакомца к такой-то матери? Но чем больше думал, тем меньше хотел звонить. Потому что на фоне сволочной передачи Романа Крамаренко интерес к судьбе Панкратова покажется министру как минимум неискренним. А Виктор Анатольевич обладает весьма острым нюхом на всякие подковерные ситуации, вмиг раскусит интерес Алексеева. И тогда, если сказанное по телевидению – утка, проба, как говорится, на вшивость, получится, что губернатор Алексеев сам себя подставляет. Боится. Испугался и растерялся. А с такими больше не церемонятся.

Нет, лучше пока делать вид, что ты ничего не знаешь, а критика в твой адрес – она была, есть и будет. Кого же и критиковать в таком безалаберном государстве, как не первое лицо! В губернии, надо понимать. А что касается государства, то там пусть уж «Куклы» резвятся…

Когда подъехали к дому Алексеева, на улице порядком стемнело. «Мерседес» вкатил во двор особнячка, окруженного кирпичным забором, и остановился у широких стеклянных дверей. Алексеев с Тютюнником вышли из машины, немного прошлись по стриженому газону.

– Для поднятия духа выбери свободную минутку, – негромко заговорил Тютюнник, – и загляни на свой счет в Риаз-банке в Фамагусте. Обещаю, что настроение поднимется и соответственно исчезнут некоторые мешающие тебе сомнения. Не забывай, что прошлые выборы ты выиграл лишь благодаря собственной твердости и уверенности. Если их теперь не будет, проиграешь.

– Ну ты уж… Мы, кажется, твердо договорились, что проигрыш нам не нужен.

– Оно так. Но, к сожалению, ты склонен иной раз излишне старательно изучать обстоятельства, муссировать варианты, в конце концов в какой-то степени даже подчиняясь им. А подчинять их обязан ты. Подминать, если хочешь, под себя. Извини, что выступаю в роли ментора. Но мне показалось сегодня, что тебя несколько огорошили новости из столицы. Почему? Надо быть готовым к любому варианту. Даже самому крайнему.

– Крайние варианты, мы уже не раз говорили, только в исключительных случаях.

– Согласен. Но кто даст отмашку? Ты?

– У тебя, – криво усмехнулся Алексеев, – это получается куда лучше.

– Какие мы щепетильные! – рассмеялся Тютюнник. – Ну ладно, поеду. А ты на счетик-то загляни, загляни…

– Какая срочность-то?

– Да никакой. Просто проверь на всякий случай, не туфтил ли Монах, сказав, что на него можно рассчитывать. Ты ведь об этом все время думаешь, да? Вот и проверь. Для себя. Я-то не сомневаюсь.

– И что я там должен обнаружить? – казалось бы, без всякого интереса спросил Алексеев.

– Я полагаю, один неожиданный такой, приятный «зеленый» «лимончик». Ведь твердый порядок в порту и вокруг него того стоит, верно? Ну а дальше поглядим.

– А ведь ты и себя не забыл, Юра? – усмехнулся Алексеев.

– Как можно! – в тон губернатору отозвался Тютюник и, шутливо разведя руками, пошел к автомобилю. Сделал пухлой ладошкой – привет!