Турецкий был приятно удивлен, обнаружив практически в центре шумного, четырехмиллионного города поистине райский уголок, куда, казалось, даже и не долетал шум с городских улиц. Газоны, низкие фонари, стриженый кустарник, много стекла и никакого бетона. Затянутый вьющимися растениями особняк словно сошел со страниц альбома об архитектуре и парковой культуре прошлых веков. Он и рассчитан был на то, чтобы создать соответствующее настроение у самых высоких гостей города – от английской королевы до… видимо, Латникова?

Александр Борисович не ошибся. Первым, кого он увидел, когда в сопровождении пожилого человека в смокинге прошел сквозь недлинную анфиладу ярко освещенных и богато оформленных комнат и оказался в гостиной с ярко пылающим камином и медвежьими шкурами на полу, был именно Валентин Евгеньевич, развалившийся в кресле у низкого круглого стола, заставленного всякими яствами и бутылками. Первый заместитель министра внутренних дел был без пиджака, который валялся на полукруглом диванчике в углу гостиной. Так же свободно чувствовали себя и трое гостей Латникова, расположившихся в не менее вольных позах в таких же креслах. Верхние пуговицы белоснежных сорочек расстегнуты, темные галстуки приспущены, пиджаки на спинках кресел.

Окинув быстрым взглядом присутствующих, Турецкий узнал только губернатора Алексеева, и то лишь потому, что видел его сегодня на вокзале. Двое других были явно незнакомы.

– А вот и сам Сан Борисыч! – не то чтобы радостно, но, во всяком случае, с приятной улыбкой провозгласил Латников и, чуть приподнявшись в кресле, протянул руку для приветствия. – Подвигайте кресло, прошу! – Он широким жестом указал на стол. – С Родионом Алексеевичем вы, кажется, уже знакомы?

– Да. – Турецкий протянул руку Алексееву, и тот, как и утром, вяло пожал ее, после чего Александр Борисович повернулся к незнакомым.

Сидевший ближе лысый и пухлый господинчик с животом, нависшим над брючным ремнем, живо пожал его руку и пробормотал нечто напоминающее «Петюню». А второй, пожилой и одетый с легкой небрежностью – вообще без галстука, рукава рубашки закатаны до локтей, – просто поздоровался и кивнул, ничего не произнеся при этом.

Пока Турецкий подкатывал к столу кресло на колесиках, шустрый официант вмиг освободил для него место за столом и поставил чистый прибор с целой грудой рюмок и бокалов самого различного назначения.

– У нас принято, чтоб каждый ухаживал сам за собой, – улыбнулся Латников. – Наливайте что по душе – водка, коньяк, всякая всячина, накладывайте и давайте еще раз… – Он тяжко вздохнул и поднял свою рюмку. – Помянем, что ли, усопшую душу!

– Да, – подтвердил Алексеев, приподнимая свою, – земля ему пухом, как говорится… Вы были нынче на похоронах? – спросил у Турецкого.

– А как же… Ну что, добрая память? – выпил водки, поставил рюмку и подцепил вилкой нежно-розовый пласт лососины. – А вы, надо полагать, тоже?

Вообще говоря, будучи на кладбище, Турецкий несколько удивился, не обнаружив среди провожающих ни высокого московского гостя, ни местного губернатора. А спросить об этом у вдовы было просто неприлично.

– Да-а… – как-то не очень уверенно протянул Алексеев. – Но не в церкви. Не понимаю я этих… Со свечками, понимаешь, в руках, – явно передразнил он бывшего президента. – Сперва храмы под топор, а после свечки палим… Мы с вашим начальством, – он кивнул на Латникова, – гражданскую панихиду провели. В институте, где Анатолий ректором был. А на кладбище – там столько крикунов собралось… Решили не обострять. Ну и как там?

Турецкий пожал плечами. Как? Да никак. Отпели и зарыли. А вот господин губернатор пенку дал! Не мог он не знать, что Латников никакой не начальник Турецкому. А сказал. Зачем?

Лысый толстячок между тем поднялся и склонился над губернатором, что-то шепча тому на ухо. Губернатор кивнул, и толстяк «Петюня», сделав знак пожилому, подхватил свой пиджак и ушел, на прощанье слегка махнув рукой. Пожилой последовал за ним.

«Ага! – сообразил Александр Борисович. – Оставили для конфиденциального разговора…»

– Закусывайте, закусывайте, – гостеприимно предложил Латников, но тут же задал вопрос: – Как там обстановка-то была?

– А что, предполагалось нечто из ряда вон?

– Нет, я в том смысле, что в связи с этим несчастным случаем… не знаю, как его квалифицируют профессионалы, – Латников с выжидающей улыбкой посмотрел Турецкому в глаза, – появилась масса демагогов, готовых использовать любые методы в политической борьбе. В том числе и неприличные. Кстати, я сам посоветовался с вдовой, и мы решили, что гусей дразнить не стоит. Тем более что пока и окончательного решения нет по поводу естественной смерти Анатолия Ананьевича. Она вам не говорила?

«Знает, что я беседовал со вдовой. А вот о чем – не в курсе. И видно, мучается…»

– У нас вообще не было разговора на эту тему.

– А о чем же, если не секрет? – почти заговорщицки ухмыльнулся Латников.

– О чем? – ухмыльнулся в ответ и Турецкий. – Да так, о жизни.

– Ну о жизни она наверняка может много чего рассказать симпатичному мужчине, так, Родион Алексеевич?

«Эва, господа, куда вас потянуло!…» Турецкий взглянул на губернатора, многозначительно кивающего в ответ: да, мол, она – может!

– Нет, вы меня неверно поняли, – сказал он. – Меня интересовали сугубо профессиональные дела. Точнее, все обстоятельства той презентации. Она ответила.

– Ну и что, есть что-то любопытное? – не отставал Латников.

– Есть, разумеется.

– И какие же ваши выводы?

– Я не готов к окончательному ответу. Могу сказать, что некоторые факты нуждаются в проверке. Проведем дополнительное расследование, кое-какую экспертизу…

Турецкий сознательно уходил от прямых ответов, чувствуя, чтонужно от него этим руководителям, что они желают от него услышать.

– Ну, утверждения вдовы – это мы уже слышали, – недовольно заговорил Алексеев. – Можно подумать, что она сама плохо знала своего супруга. А я долго работал вместе с ним, и видел, и, было дело, участвовал во всякого рода… – Он покачал ладонью, что придало его словам откровенную двусмысленность: по бабам вместе, что ли, ходили или просто пьянствовали в одной компании? – И Толю знал достаточно, чтобы с полным правом утверждать: да, мужик он был поначалу славный, толковый. Но характером обладал часто неуправляемым, несдержанным. При этом был мужиком темпераментным, горячим, – да вы и сами его выступления помните. И до этого дела, – Алексеев щелкнул себя по шее, – и, кстати, до баб, да… большой любитель. А как в Париж сбежал – что уж и говорить! Одни сплошные соблазны. Кто бывал, знает. Так что вот! – Алексеев снова многозначительно возвел очи к небесам. – Результат вполне реальный. Но мы ж часто не можем просто понять характер человека, нам какие-то сложности подавай, каких вовсе и нет зачастую. Мы и недоказуемое докажем, лишь бы это соответствовало поставленным задачам…

– Не совсем понимаю, чего вы ожидаете от следствия? – с улыбкой посмотрел на Латникова Турецкий. – Истины или подтверждения чьей-то точки зрения?

– Ну, – развел руками Латников. – Зачем же так ставить вопрос? Кому нужна туфтель? Да никому. Хотя истина тоже должна быть взвешенной. Вот скажите, у вдовы что, имеются неопровержимые доказательства того, что Саблина отравили? С чего она взяла? И почему на каждом углу заявляет об этом? – Латников незаметно для себя распалялся. Вот она где, собака-то, зарыта!

– А разве она заявляет?! – удивился Турецкий. Может быть, более наивно, чем следовало бы. – Она, грубо говоря, взыскует истины!

– Взыскует она! – зло сорвалось у Алексеева. – Наворовали, набили карманы, а как за жопу взяли, извините, так они сразу взыскуют!…

– Ну перестань, Родион Алексеевич! – недовольно остановил губернатора Латников. – Ты-то хоть не становись на одну доску с этими… Я понимаю его, – сказал он Турецкому, кивая в сторону Алексеева, – это ж какие нервы надо иметь! Куда там железу! Титановые! Ну хорошо, взыскует она или чего-то еще хочет, в конце концов, это ее личное дело. А у нас город. Государство! В котором, так получается, нормальный человек уже и своей смертью помереть не может! Абсурд! А мы, вместо того чтобы снизить накал страстей, успокоить население, электорат, будь он неладен, только подливаем масла в огонь… Вот что плохо. Хреновые мы, говоря другими словами, политики. Толя помер, царствие ему небесное, похоронили и забыли, а ему, – он ткнул пальцем в Алексеева, – работать! И как? Если каждая собака будет в него пальцем тыкать и называть чуть ли не убийцей?!

– Ну у собаки пальцев нету, – спокойно сказал Турецкий. – Да и Родиона Алексеевича, насколько я слышал, в городе очень уважают. Не все, естественно. Да ведь всем мил и не будешь. Помните, что Маяковский однажды сказал? Вы, говорят ему, многим не нравитесь. А я, отвечает, не червонец, чтобы всем нравиться. Вот так! Думаю, отчаиваться по этому поводу не стоит.

Латников засмеялся и, посмотрев на мрачного Алексеева, сказал:

– А ведь он верно говорит! Давай дернем за хорошо сказанное. Закусывайте, Сан Борисыч, а то мы своими заботами совсем вам голову задурили… – И, почти не сделав паузы, продолжил атаку, иначе и не назовешь: – Я ведь не голословно выступаю, нет. Попросил показать медицинское заключение…

– Имеете в виду акт экспертизы?

– Ну да, его. Прочитал, чего не понял, грамотные люди объяснили. Картинка-то получается вполне приемлемая. Следы нейролептиков! Ну и что? Анатолий с его-то болезнью наверняка помимо предписаний врачей, как и все мы это делаем, принимал и что-нибудь успокаивающее. Или, напротив, возбуждающее. А что он пил в тот вечер – это несомненно. И свидетели подтверждают, да и сам он никогда хорошую шампань минералкой не заменял. Ну и наложилось одно на другое, а сверху – третье. Нервный перегруз, где-то сорвался. Да и с каждым из нас на каждом шагу такое же происходит… Следы! Следы, в сущности, ни о чем не говорят. Верно? Если всерьез и правильно разобраться в ситуации. Ну ладно, давайте сменим пластинку. Как ваши-то дела?

– Да я уж ответил: работаем.

– Я не про эти. Я вообще. Под Меркуловым-то как? Не жмет?

– Ах вон вы о чем! Бывает, конечно, не без этого.

– А вечные перетряски в Генеральной прокуратуре вам не осточертели?

– Так куда от них денешься! – засмеялся Турецкий. – Можно подумать, что у вас в ведомстве лучше…

– Это верно… Но у нас, кажется, грядут окончательные перемены, чего не могу сказать о вашем заведении. Слышал, Меркулов на пенсию собирается.

– А он, сколько я его знаю, постоянно собирается. Даже пару попыток сделал, но не удалось, вернули. Кто-то ж и работать должен. Не всем же политикой заниматься.

– Мужик он – да! Но всему однажды наступает свой срок… Вот мне и интересно. Вы ж там немножко, извините за прямоту, белая ворона. Завистники и прочее – это наплевать, черт с ними. Я о другом. Уйдет Меркулов, с кем останетесь? Не думали?

– А я тоже в отставку подамся. В журналисты пойду. А что, возьмут.

– Вы – и в отставку?! Да никогда не поверю! Слушайте, а если я вам сделаю интересное предложение? Выслушаете?

– А почему нет? – сказал Турецкий радушно и напрягся: кажется, начинают покупать. Внимание!

– Вам сорок четыре, верно?

– Против истины не могу возразить! – Александр Борисович решил искренне сыграть дурачка.

– Менять жизнь в сорок четыре – это не просто грех, это преступление! Опыт, умение, огромные знания, обширный круг знакомств – да это же клад! Видимо, в самое ближайшее время произойдут решительные кадровые изменения в нашем Следственном комитете. Давно пора влить свежую кровь и в Главное управление уголовного розыска страны. Скажу больше, не все заместители нашего министра честно и грамотно тянут свой воз. И это большущий вопрос, который не раз поднимался в кабинете уже нового президента. Видите, сколько проблем?

– Не завидую вам, – честно сказал Турецкий. – А кстати, в вашем ведомстве работает такой замечательный профессионал, как Вячеслав Грязнов. Почему бы вам его, к примеру, не задействовать на всю катушку?

– Я знаю Грязнова. Он, к слову, ваш хороший товарищ. И мужик толковый. И ваша забота о нем понятна. Но вы, Сан Борисыч, одной маленькой детали не учитываете. МУР – это его потолок. И ему за пятьдесят. Точнее, пятьдесят два. Он обязательно принесет груз своих привычек, а мы не можем с уверенностью сказать, что у каждого человека они исключительно идеальные. Вы понимаете, о чем я говорю? – Показалось, что у Латникова глаза сделались вдруг «прохладными». – А вот вы – другое дело.

– Могу ли я так понять ваши слова, что, образно говоря, вы делаете мне заманчивое предложение?

– Ха-ха! – нарочито засмеялся Латников. – Родион, отвернись! Или закрой уши, как будто ты ничего не слыхал!

Алексеев отмахнулся: мол, ну вас с вашей болтовней – и отвернулся.

– Я не предлагаю! Я настаиваю! Я вас, попросту говоря, вербую! Мне во как, – он чиркнул себя по горлу ребром ладони, – нужны настоящие профессионалы! А не досужие трепачи. Мне нужен самый высший класс, понимаете? Но, ради бога, не расценивайте наш разговор как немедленное утверждение в той должности, которая вам приглянется. Мне на первый случай было бы достаточно просто вашего согласия. А конфликтов с собственным ведомством можете не опасаться. Вопрос будет решаться так высоко, что зависть коллег вас просто не коснется, можете мне поверить.

– Вы требуете немедленного ответа? – с юмором спросил Турецкий.

– Ну что вы, Сан Борисыч! Достаточно, если вы скажете, что подумаете над моим предложением. Уверяю вас, вполне достаточно! Мы же не в бирюльки намерены играть, верно?

– Еще как верно, – вздохнул Турецкий. – Я обещаю подумать.

– Вот и отлично… Завтра прибывает наш министр. Вместе с мадам. Мы до вашего прихода обменялись тут… Ох, опасаюсь, что наш президент все-таки подвергается сильному влиянию и в результате совершает некоторые не вполне обдуманные шаги.

– Например?

– Да хоть и с той же Зинченко. Нет, я ничего плохого не могу сказать о ее характере, знаниях. Но она женщина. А здесь волки. Я верно понимаю, Родион Алексеевич?

– Ну уж… скажешь! Какие волки! Взять хотя бы тех же болдинцев. Отличные ребята! Они приверженцы рыночной экономики в ее чистом, западном понимании. Но мы-то совсем другая страна. Поэтому нам надо учиться совмещать, искать третьи пути. Ну пошли мы по пути, указанному самым великим экономистом-губошлепом, и что? А то, что теперь какой-то десяток олигархов диктует государству, как ему должно существовать. Не жить и развиваться, а именно существовать! Энергетику, недра, металл им же гораздо выгоднее продать за границу, а мы сидим на гуманитарных подачках и без света и тепла. Вот к чему привело! А в задумке оно, может, было все и верно… Вот и про наших теоретиков – то же самое. Их всеми силами привлекать надо в союзники. Так они не желают. Сами, говорят, хотим! А им, видите ли, мешают!

– И кто ж им мешает? – спросил «наивный» Турецкий.

– Языки мешают! Которые было бы очень неплохо поотрубать.

– Извините, Родион Алексеевич, а как же свобода печати?

– А это не имеет отношения к свободе. Это имеет прямое отношение к идее развала нашего Отечества! Извините мою горячность, но в этих вопросах я проявляю неуступчивость. Вот я им и говорю: давайте, ребята, работать вместе, давайте ваши предложения, только не надо рубить сплеча. Не надо крайностей. А им уже от вас, из столицы: видали, какой он? То есть я. Он и с криминалом-то справиться не может, так куда уж до экономики!

– Ну-ну, не горячись, не горячись, – успокоил губернатора Латников и повернулся к Турецкому, якобы для тайного разговора. – Видали, что с человеком делают? Какое тут нужно иметь бычье здоровье! И еще эти… отравители, мать их… Вы когда думаете дело-то завершить?

– Полагаю, много времени не займем.

– Ну и слава богу. Материалы поглядеть не дадите? Нет, я ни в коем случае не настаиваю, просто интересуюсь. И давить на следствие – ни в коем разе, поймите правильно.

– А я и не сомневаюсь, Валентин Евгеньевич. Покажем, если желаете. Соберем, оформим и покажем. Обязательно.

– Ну и славно… Вы где остановились-то?

– А там, куда машина пришла.

– Верно! – засмеялся Латников, прямо весь расцвел в доброжелательности, и Турецкий понял, что пришла пора рвать когти.

– Если вы не возражаете, я хотел бы поблагодарить за гостеприимство и честно сказать, что сделаю буквально все, что в моих силах. Все будет о'кей.

– Ну и славно, – повторил Латников и посмотрел куда-то в глубину анфилады.

Оттуда тотчас появился пожилой джентльмен в смокинге и выжидательно уставился на Турецкого. Александр Борисович встал, пожал остающимся руки и пошел за пожилым…

Было еще далеко не так поздно, как казалось. И даже немного выпить осталось. Друзья вопросительно поглядывали на Александра Борисовича.

– О'кей, – сказал он. – Не знаете, кто такой «Петюня»?

– Петюня? – хмыкнул Гоголев. – Погоди, лысый и толстый, да?

– Точно.

– Так это ж Тютюнник, банкир наш известный. А что он там делал?

– А ничего, поздоровался со мной и ушел. И какой-то еще пожилой мужик был с ним. Вместе ушли. Алексеев остался.

– А хрен его знает. Кто-нибудь из алексеевского окружения. От тебя-то чего хотели?

– Спустить дело на тормозах. Живописали трудности губернатора. Горячо и даже с надрывом. Уверяли, что Саблиной верить нельзя. Короче, для общего блага… Латников изъявил настойчивое желание окунуться в наши материалы. Я обещал.

– Зачем? – возмутился Грязнов.

– А затем, чтобы волны не поднимать. Но из этих материалов, которые мы ему покажем, в копиях разумеется, надо срочно убрать все, что имеется о киллере, понятно? Из остального ведь никаких конкретных выводов сделать пока нельзя. А им и не нужно.

– Погоди, Саша, – вдруг нахмурился Гоголев. – Опиши мне, как выглядит этот пожилой.

Турецкий рассказал о чисто внешнем своем впечатлении, поскольку тот молчал, ни слова за короткое время не произнес.

– Я тебе завтра предъявлю один фотик, а ты мне скажешь – похож или нет, ладно?

– Поглядим, а что?

– Подозреваю, что тебя там встретил триумвират. А пожилой – это наш Патриарх. Монахов. Ни себе хрена, мужики, кто встречается с замминистра в правительственной резиденции?! Губернатор, банкир и вор в законе!

– Ну ты, Витя, тоже не перебирай, – недовольно протянул Грязнов. – Всему есть предел!

– У нас давно уже беспредел, – печально покачал Гоголев. – Мне не верите, спросите у прокурора.

Маркашин важно и утвердительно качнул головой. Поднялся.

– Ну хорошо, дорогие коллеги, – сказал он. – И в самом деле пора по домам. Завтра снова гости. А, как говорится, новые гости – новые заботы. Кто со мной? Довезу.

И все сразу заторопились, будто только и ждали команды.

Проводив гостей, Турецкий с Грязновым вернулись к столу.

– Насухую шел разговор-то? – поинтересовался Вячеслав.

– Ну да, как же! Там такое – тебе и не снилось! Пару рюмок я принял, а вот заесть толком не успел. Напор был серьезный.

– Чего еще-то хотели?

– О-о! А ты вообще… как-то без почтения разговариваешь со своим возможным начальством!

– Да иди ты! – встрепенулся Грязнов.

– Точно. Как минимум три поста предложено. Это на первое время. Начальником ГУУРа, на Следственный комитет и в замминистры. Я, правда, тут же твою кандидатуру выдвинул, но мне сказали, что ты неперспективен. В отличие от меня.

– Вот суки! – с жаром заметил Грязнов.

– Еще какие! А Костю уже на пенсион отправляют.

– Неужто страшней кошки и зверя уже нету?

– Так это мы знаем, что кошка. А он мнит себя по меньшей мере тигром. Я, пока обратно ехал, думал вот о чем: надо бы, чтобы Виктор мне назавтра обеспечил самолет в Москву и обратно. Тихо, чтоб ни одна живая душа о том не знала. Пока наши ребята будут людей допрашивать, я бы смотался в Шереметьево, поговорил с Костей – и обратно. По телефону не буду. Они нас наверняка держат под колпаком. А Витька вывернется, я его уже, слава богу, хорошо знаю.

– Давай-ка я с ним переговорю. Он, поди, далеко не отъехал, ничего страшного, вернется… Значит, душевно поговорили?

– Душевней некуда, Славка…

«Валентин-то, конечно, переусердствовал, – размышлял Монахов, возвращаясь в свое Солнечное. – Хоть и уверял, что никакой особой опасности этот московский следак собой не представляет и он его за пять минут купит со всеми потрохами, поскольку имеются за Турецким этим всякие грешки, их собрать, да в нос сунуть – и запоет как миленький ту песню, что ему прикажут…»

Поглядел Савелий Иванович на следака и сильно засомневался. Знал он людскую породу и уже по началу разговора увидел, что не так прост этот Александр Борисович, как представляется высокому министерскому чиновнику. Ну спустит он на тормозах саблинское дело… А если обманет? Пообещает и не спустит? Неужто прокололся-таки Сережа Светличный? Это было бы очень некстати. Интересно, какие же явные следы покушения обнаружил следователь, если и Валентин, и губернатор враз забеспокоились?…

Что касается Латникова, то его Монахов давно знал, еще сам тогда был просто Монахом, а никаким не Патриархом. И отдыхал он на зоне. А Валентин в ту пору по другую сторону проволоки прохлаждался, с инспекциями приезжал, жалобы на «кумовьев» выслушивал и своему высокому начальству докладывал. Это уж он после до замминистров дотянулся, а тогда в ГУИНе в подполковниках внутренней службы бегал…

От высшего милицейского начальства мысль перекинулась к Светличному, который ожидал Патриарха в Солнечном. Позвал его к себе нынче Савелий Иванович. Поделиться хотел своим беспокойством по поводу того, что вдруг нарушилась связь с менеджером Акимовым, с которым последним, кстати, встречался Сережин подручный Игорек. И уж совсем скверные вести поступили из подмосковной Балашихи: наехал СОБР и повязал, да со всем поличным, самого Майора. А Сережа ведь тоже на него выходил. Да еще тяжелый прокол с «оружейником»! Ездил посланец туда, все осмотрел, старуху расспросил и доложил по связи, что со старым совсем худо. В Петрах он. Вон сколько проблем сразу навалилось…

А завтра Панкратов прибывает. И Валентин по этому поводу отдал совершенно четкие распоряжения. Потому и сидит теперь в особняке Патриарха Светличный, и дожидается тоже своего душевного разговора. Будет ему разговор, все будет…

Светличный сидел за столом и спокойно попивал чай. Кивнул, будто этот дом был его, Патриарху, даже не встал перед старшим по возрасту. Куда молодежь идет, уму непостижимо!

– Ну здравствуй, здравствуй, Сергей Николаевич, – вопреки обычаю, назвал его по имени-отчеству Савелий Иванович, подходя к столу и присаживаясь напротив. – Расскажи-ка мне, что там у тебя, в Первопрестольной-то, происходит? Чего-то я никак разобраться не могу. Может, ты подскажешь?

Светличный холодно пожал плечами, будто вопрос к нему не имел никакого отношения.

– Не знаешь… – констатировал Патриарх. – Ну так послушай старших… Дядя Витя твой, стало быть, в Петрах. Открыл он рот, нет, нам пока не известно. Зато известно, что давеча Майора менты повязали. Со всеми его «игрушками». Вроде как влип он по первому разряду. И теперь, если рот откроет, ты первый, Сережа, загудишь. За милую душу. Дальше скажу. Имел я беседу с Акимычем, так он мне сказал, что передал Игорьку твою команду съездить на дачу в Кратове и забрать там ствол. Передать-то он Игорьку передал, да только вот теперь ни с Игорьком твоим, ни с Акимычем никакой связи нет. Я послал разузнать, что с Акимычем, а там никто не в курсе. Выбыл куда-то, говорят. Квартира пустая, на замок закрытая. Соседи ничего не знают. Повторяют как попугаи: выбыл. И все.

– Может, действительно куда-то отъехал? А что касается Игоря, то он должен был еще вчера сюда прибыть. Со стволом. Почему опаздывает, я не в курсе. Приедет – узнаем.

Светличный держался спокойно, хотя внутри у него только что не пожар бушевал. Известие о том, что Майора взяли, было почти катастрофичным для него, Сергея. Майор знал то, что ему знать было совершенно противопоказано. Но это еще на первых порах была сделана ошибка. Светличный надеялся, что этот жучила либо не понял, либо все давно забыл. Ну а если все-таки не забыл?

Исчезновение менеджера Акимова тоже таило в себе непонятную пока опасность. И вообще, какой-то неприятный накат начался. Это еще вон когда собственной кожей почувствовал Сергей. Но одно дело – чувствовать, а совсем другое – твердо знать…

– Что, милок, не знаешь, как ответить? Очень плохо. Но еще хуже то, что и я не знаю. Ну ладно, вернемся позже к этому. А теперь я хотел у тебя поинтересоваться, что это за особняк ты собираешься приобрести в Павловске?

– Откуда вам известно? – внутренне напрягся Светличный. Меньше всего он хотел, чтобы об этой покупке было вообще кому-то известно. Даже Нелли предупредил, что его имя нигде не должно фигурировать. И что же?…

– Откуда мне известно, пусть тебя не волнует. Мне известно все, понял? А ты что же, выходит, завязать решил?

– С какой стати?

– Так ведь… человеку твоей профессии, Сережа, иметь недвижимость не положено. Сегодня ты тут, а завтра бог знает где. Может, и на том свете. Зачем же лишние траты?

– А вы зря меня хороните.

– Зачем же мне тебя хоронить? Когда человек выбирает себе судьбу, он сам все про себя знать должен: чего ему можно, а чем заниматься и вовсе не стоит. Разве не так?

– Я бы возразил: совсем не так. Но тем не менее я скажу. Этот дом покупаю не я, а одна моя знакомая. Я ей просто помогаю. В том числе и финансово.

– Ой ли?

– Спросите у нее сами. Но я не совсем понимаю, в чем вопрос? Кому эта покупка помешала?

– Никому, Сережа, видит Бог, никому. А интересуюсь я чего? Потому что думаю, вряд ли тебе удастся пожить-то в нем. Ты ведь, кажется, отъехать на отдых собирался, не так?

– Не собирался, а поеду. Вот Нелли свои дела завершит – и в дорогу. К южным морям тянет.

– Обязательно тебе надо будет отъехать, Сережа. И тянуть с отъездом не надо. Вот сделаешь еще одно дело – и вали себе на здоровье.

– Какое дело? У нас вроде договоренность была. О Саблине.

– Тсс, Сережа, про то и не упоминай. Завтра сюда прибывает министр Панкратов, слыхал такого?

– Это из МВД?

– Точно. Маршрут его по городу мне уже известен. Значит, твое дело выбрать нужную точку в нужное тебе время.

– Ну и во что вы цените эту работу?

– Ты ж у нас мастер, Сережа. Заинтересованные лица готовы отстегнуть пятьсот кусков. Это очень много, Сережа. Можно сказать, поистине золотой получается выстрел-то.

– Да уж это, в конце концов, мое дело, каким он будет, – не очень вежливо перебил Патриарха Светличный. – Последнюю работу можно назвать и золотой. Не возражаю.

– Не торопись, она не последняя. Есть еще заказ. С министром приедет женщина, возможно, так считают у президента, будущий питерский губернатор. Значит что? Поначалу предполагалось, чтоб и ее убрать. Но мы нынче посовещались с умными людьми и пришли к выводу, что глотничать не надо бы. Мы уж как-то рассуждали с тобой, что иному достаточно, чтоб рядом с ним кирпич с крыши свалился. Не прибил и даже не задел, а грохнул у ног и навсегда отбил у человека охоту ходить по этой улице. Понимаешь меня? Вот и нужно, чтоб тот кирпич упал возле ног Валентины Зинченко, что едет вместе с Панкратовым. И чтоб она после несчастного случая с Панкратовым, да еще малого предупреждения, сразу поторопилась убраться обратно в Москву. Но за кирпич, Сережа, сам понимаешь, гонорар будет много меньше. Не обидишься?

– Обид здесь быть не может, но ведь самое трудное как раз и заключается в том, что надо отыскать тот самый кирпич и найти место, куда он должен упасть. А что, этот акт больше некому поручить?

– Да не об том речь. Такова воля заказчика.

– А сколько времени даете на второй заказ?

– Так желательно, чтоб оба одновременно.

– А у меня что, десять рук? И какова, говорите, цена?

– Ну, думаю, полсотни штук. Но чтоб наверняка.

– Нет. Пусть ищут другого исполнителя.

– А ты сколько просишь?

– Половину от первого заказа, – твердо заявил Светличный. – Иначе вообще разговора не получится. Так и передайте… Ну и что там с маршрутом?

– О нем мы сейчас поговорим. Но я нынче же покалякаю с заказчиком. Да, и еще. Гонорар твой, по всему видать, я тебе завтра же сам и подвезу. А заодно домик твой в Павловске поглядим. Не возражаешь?

Сказано это было жестко, таким тоном, что возражать и в самом деле как-то не захотелось. Да и к чему обострять отношения перед работой.

– Я не возражаю. Аванс как всегда?

– А ты чего, разве перестал мне верить, Сережа? Я ж сказал: сам все и привезу! А красотка твоя не захочет подъехать тоже, как думаешь?

– Не знаю. Спрошу.

– Спроси, спроси. Познакомишь… Ну давай теперь перейдем к делу…