1

Жители Бермондси долго не могли забыть метель в январе 1839 года, когда за одну ночь намело почти метр снега. Грязная трущоба превратилась в блистательную пустыню. Местные лавки и трактиры пришлось закрыть на несколько дней.

«Золотой якорь» пустовал. Том прекрасно понимал, что терял деньги, но с другой стороны наслаждался одиночеством. Он только что допил свою привычную дозу настойки и устроился в кресле перед камином с огромным медицинским справочником на коленях. Он даже не читал, а просто переворачивал страницы. Его радовала сама роскошь растянуться у огня с книгой.

– Почаще бы время останавливалось, – говорил он Нерону, вольготно развалившемуся у его ног. – Мы узники бури. Это краткосрочное заключение мне не в тягость. В нашем распоряжении вся таверна. Не завидую тем бедолагам, которые топчутся друг по другу в рабочих домах.

Вдруг Нерон зарычал. Его поджарое тело напряглось. Шерсть на его спине встала дыбом.

Том вздрогнул и положил руку Нерону на голову. Это было чуть ли не первым его добровольным прикосновением к собаке. Пёс устремил взор серых глаз к окну и зарычал громче.

– Уймись, – приказал Том, сжимая щетинистый загривок. – Там никого нет.

Но Нерон становился всё более беспокойным.

Том неохотно поднялся с кресла, отдёрнул занавеску и выглянул в окно. Улица была совершенно пуста.

– Ну, что я тебе говорил? Кто будет разгуливать в такую погоду?

Вдруг на мостовой, тускло освещённой уличным фонарём, он увидел следы на снегу и несколько тёмно-красных пятен. Том торопливо задёрнул занавески и отпрянул от окна. Несколько секунд спустя из погреба раздались странные звуки. Что-то рухнуло. Что-то разбилось вдребезги. Нерон вскочил и положил передние лапы на дверь, ведущую в подвал. Не было сомнений, что кто-то с улицы проник в погреб.

Том удержал пса за ошейник.

– Проклятие… Ещё чего не хватало…

Шум улёгся, но Нерон продолжал рычать и рваться в погреб.

– У меня собака! – крикнул Том воображаемому грабителю. – Злющая собака, которая горло перегрызёт.

Ему не пришло в голову соврать и сказать, что у него есть ружьё. Даже в опасности он оставался болезненно честным.

Одной рукой Том удерживал пса, а в другой – нёс фонарь, освещая себе дорогу вниз по ступенькам.

Он уже наполовину спустился, когда дверь, которую он хотел держать открытой, шумно захлопнулась у него за спиной. Нерон, испуганный резким звуком, рванулся вниз. Пальцы Тома соскользнули с ошейника. Одним прыжком пёс покрыл оставшееся расстояние лестницы.

– Нерон, вернись! – крикнул Том.

Но было поздно. Подозрительное рычание пса превратилось в яростный лай. Он лаял так, будто загнал грабителя в угол.

Фонарь излучал достаточно света, чтобы Том видел на расстоянии метра перед собой.

Окно, расположенное на уровне тротуара, было разбито. Ветер успел надуть снега в погреб. Несколько бочек были перевёрнуты. За одной из них Том увидел чью-то ногу в рваном башмаке. Нога судорожно дёргалась. Том отшвырнул в сторону пустые бочки и ахнул. Перед ним в луже крови и разлитого пива лежал мальчик лет десяти, закрывая лицо руками. Между пальцев у него сочилась кровь.

Подавляя в себе отвращение, Том отвёл руки мальчика, и его глазам предстала бесформенная масса распухшей плоти. Правая щека была проколота насквозь, левый уголок рта был надорван, а переносица сломана.

Глядя на состояние ребёнка, Том стряхнул с себя оцепенение. Клятва Гиппократа, от которой он в сущности и не отрекался, взяла своё, затмив брезгливость. В конечном счёте врач восторжествовал над мизантропом. Том подставил плечо мальчику и повёл его наверх.

– Не слишком роскошный кабинет, – бормотал он. – Придётся довольствоваться тем, что есть.

Он усадил ребёнка в кресло, подложил ему под шею свёрнутое валиком полотенце и набросил на него покрывало.

– Не спи, пока я не разрешу, – приказал он и хлопнул в ладоши перед глазами мальчика. – Не ускользай.

Мальчик всё слышал, но ничего не видел, так как его веки распухли.

– Ты случайно не дворянин? – спросил Том, не ожидая ответа. – Очень надеюсь, что ты простолюдин, потому что иначе у меня руки связаны. Видишь ли, мне запрещено законом увечить представителей высшего класса. Но ты ведь к ним не относишься? Думаю, не будет лишним представиться. Я Томас Грант, доктор медицины и философии, магистр истории и литературы. Вот почему я, собственно, и живу впроголодь. А чем ты объяснишь своё скитание по улицам? Впрочем, можешь не отвечать. Помогать мне будет мистер Фрейзер.

И Том повёл рукой налево, где обычно стоял хирург. Мальчик не видел, что Том показывал на пустое место.

– Oн лучший хирург в Лондоне, – продолжал Том. – Мы с ним вместе работали у барона Миддлтона. Я без мистера Фрейзера никуда. Без его рук от моих мозгов мало толку. Тебе повезло, шалопай. Тебя будут лечить два самых лучших медика. Всем бы так!

У Тома не было под рукой ничего, кроме опиума и валерьянового экстракта. К собственному стыду, он забыл, какой концентрации была смесь. Его бывшие коллеги пришли бы в ужас, если бы узнали, что он использовал опиум в качестве анестезии. Ничего лучшего у Тома под рукой не было. Ему предстояла задача усыпить пациента, при этом не отравив его. Если бы доза была слишком мала, мальчишка бы прочувствовал каждый шов. Если бы доза оказалась слишком велика – он бы вообще не проснулся. Болевой шок или смерть.

Том осторожно разжал мальчику челюсти и вылил содержимое бутылки ему под язык.

– Сейчас я начну медленно считать до десяти, – сказал он. – Слушай мой голос и ни о чём больше не думай.

Когда Том досчитал до семи, мальчик перестал дрожать. Его тело вытянулось и расслабилось. На счёт десять он крепко спал.

Том достал ящик с инструментами, который уже столько лет лежал без употребления.

– Посмотрите на это безобразие, мистер Фрейзер! – воскликнул он негодующе. – Эти инструменты столетней давности. Как мы будем ими оперировать?

Том наполнил котелок раствором уксуса и поставил на плиту. Когда со дна поднялись первые пузырьки, он высыпал содержимое ящика в котелок. Один из его однокурсников говорил, что это помогает предотвратить инфекцию. Пока инструменты кипятились, он взял мыло и щётку и принялся тереть себе руки. То и дело Том оборачивался и бросал взгляд на лежащего без сознания ребёнка.

– Записывайте данные, мистер Фрейзер. Пациент мужского пола. Возраст – около десяти лет. Сквозные раны на лице, перелом челюсти и переносицы. Вы успеваете всё записывать? Эх, нелёгкая нам предстоит работа – сшивать мягкие ткани. Ведь пациент ещё растёт. Костная структура меняется. Ему повезло, что это случилось зимой. Холод предотвратит гангрену. Случись нечто подобное летом – и его лицо сгнило бы.

Вскоре инструменты были готовы. Том вытащил их из кипятка щипцами и разложил на чистом полотенце. От одного вида сверкающего металла его передёргивало.

Ему бы не помешала очередная доза успокоительного, перед тем как приступить к работе, но у него больше не было опиума. Он отдал последние капли пациенту. Пришлось открыть бутылку виски. Как только его руки перестали дрожать, он закатал рукава и методично размял суставы пальцев.

– Мистер Фрейзер, – сказал он, – вы у нас верующий, кажется. Так помолитесь же за нас обоих.

 

2

Созерцая результат своей работы, Том чувствовал присутствие своих однокурсников из Кембриджа. Завистники собрались позлорадствовать, поглумиться над ним. Он слышал шелест бумаг у себя за спиной, шёпот, надменное хмыканье.

«Полюбуйтесь, господа! Наш Томми Грант латает нищих, брызгает их опиумом и уксусом. Удалась карьера, ничего не скажешь. Его родители умрут от позора».

Том сидел в кресле напротив своего таинственного пациента.

– Надеюсь, я не переборщил с опиумом, – бормотал он. – Откуда мне знать, какая доза нужна ребёнку? Ведь я не аптекарь. А этот бездельник всё дрыхнет. Вдруг он не проснётся? Ещё этого не хватало.

Наконец мальчик зашевелился. Несколько раз он разжал и снова сжал кулак, точно пытаясь за что-то ухватиться. Том поднялся из кресла и пощупал ему пульс. Сердце билось слабо, но ровно. Колено ребёнка дёрнулось. Забинтованная голова перекатывалась из стороны в сторону.

Том понимал, что, по идее, он должен испытывать гордость, глядя, как пациент возвращается к жизни, однако его трясло от мысли о предстоящем объяснении. Как бы потактичнее объяснить перепуганному ребёнку, что он, скорее всего, будет изуродован на всю жизнь? Словами Том владел ещё хуже, чем хирургическими инструментами.

Приоткрыв отёкшие веки, мальчик поднёс дрожащие руки к лицу и потрогал повязки.

– Не трогай, – сказал Том, пригрозив пальцем. – И не разговаривай. Не раскрывай рот и не двигай челюстью. Ты будешь не в состоянии ни есть, ни пить на протяжении нескольких дней. Но ведь ты и раньше ходил целыми днями без еды, так что тебе к этому не привыкать. Не поворачивай голову резко. Старайся, чтобы подбородок не касался груди. Иначе швы разойдутся, и мне придётся повторить эту приятную процедуру, только на этот раз уже без наркоза. Я потратил на тебя последнюю каплю опиума. А аптекарь, как назло, уехал и вернётся не раньше, чем через три недели. И я теперь буду сидеть как дурак без любимого лакомства.

Мальчик медленно убрал руки от лица.

– Знаешь ли ты, какие неудобства ты мне причинил? – продолжал Том. – Я терпеть не могу вида крови, а её запах и подавно. Каждая травма уникальна. Тут нет никаких протоколов лечения. А у тебя все вообразимые типы ран и переломов. B носовой пазухе скопилась кровь, которую мне пришлось откачать. Тот, кто тебя разукрасил, явно хотел задать мне работёнку. Мне удалось поставить на место сломанные кости. Нижняя челюсть должна срастись. Вот переносица – это уже другой вопрос. С раздробленным хрящом мало что можно сделать. Смирись с тем, что тебе, возможно, всю жизнь будет трудно дышать через нос. А теперь о менее приятном. C горем пополам я восстановил мягкие ткани. За результат не ручаюсь. Остаётся лишь набраться терпения и ждать. Сейчас рано что-либо предсказывать, но я тебе с уверенностью могу пообещать глубокие рубцы, частичную потерю чувствительности и изменение мышечных контуров. Ты хоть вникаешь в то, что тебе говорят?

Мальчик понимал от силы третью часть того, что говорил суровый доктор, но тем не менее кивнул.

– Не кивай! – прикрикнул на него Том. – Что я тебе сказал? Головой думай, а на вопросы отвечай руками. Если «да», то поднимай правую руку, а если «нет» – то левую. Понял?

Мальчик поднял правую руку.

– Ну и прекрасно! Раз ты полностью пришёл в себя и мы установили метод общения, ты сможешь ответить на кое-какие вопросы. Вон, смотри, к тебе пришли гости.

Том приоткрыл дверь и кого-то поманил.

– Офицер МакЛейн, пациент готов к допросу, – сказал он.

Вошёл констебль в сопровождении двух пилеров , как тогда называли полицейских. Все трое были около шести футов ростом в соответствии с кодексом. Их тяжёлые шерстяные шинели, наброшенные поверх тёмно-синих мундиров, делали их ещё массивнее. В таком виде эти люди проводили всю свою жизнь, потому что закон требовал, чтобы офицеры носили форму даже в нерабочее время. А работали они семь дней в неделю. Их жалованье составляло около пятидесяти фунтов в год. Разумеется, столь приятные рабочие условия пробуждали самые светлые чувства в этих людях.

При виде полицейских мальчик прижался к спинке кресла и глухо простонал.

– Не бойся, – успокоил его Том. – Я пока ещё не готов передать тебя властям. Сначала ты должен расплатиться за доставленные мне неудобства. Поблагодари констебля за участие. Ведь не каждый полицейский будет марать руки ради подобных тебе. Но офицер МакЛейн – добросовестный хранитель закона. Он проводил ночной дозор даже в такую погоду, по сугробам. Я увидел его на Стоун-Стрит и позвал на помощь, a он великодушно отозвался. Уж больно ему хочется, чтобы в Бермондси был порядок. Я знаю, то, что с тобой стряслось, – не просто несчастный случай. Кто-то над тобой поработал от всей души. Ты был знаком с этим извергом?

Мальчик поднял правую руку. Том повернулся к констеблю.

– Записывайте. Пострадавший знал своего обидчика.

И потом он опять обратился к мальчику.

– Ты знаешь, где найти его?

Мальчик повторил жест.

– Ну и славно, – заключил Том. – Хоть каких-то сведений добились. Скажи нам теперь, есть ли ещё пострадавшие?

Глаза ребёнка округлились, будто он что-то вспомнил. На этот раз он не поднял руку. Он опёрся на подлокотники кресла, пытаясь встать.

– Куда ты так рвёшься? – спросил Том. – Допрос ещё не закончен.

Но мальчик уже стоял на ногах. Он попытался сделать несколько шагов и тут же пошатнулся, схватившись за грудь и горло.

– Вот она, сухая тошнота, – сказал Том спокойно, будто видел сотни таких случаев. – Побочный эффект от наркоза. Скажи спасибо, что у тебя желудок пустой. Если бы тебя сейчас вырвало, швы точно разошлись бы. Вот когда наркоз полностью отойдёт, голова прояснится… Но и боль тоже станет заметнее. Сейчас ты ничего не чувствуешь, но через несколько часов запоёшь другую песенку. А пока что сиди.

Не обращая внимания на указания врача, мальчик схватил констебля за руку и потянул к выходу.

 

3

Около пяти утра небольшой отряд, состоящий из четырёх взрослых мужчин, ребёнка и сторожевой собаки, вышел из «Золотого якоря» и направился по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Впереди шёл констебль, освещая дорогу фонарём. За ним – мальчик, которого с обеих сторон охраняли полицейские. За ними следовал Том, удерживая Нерона за ошейник.

За ночь метель улеглась, но ветер усилился, сметая снег с крыш, и потому казалось, что метель продолжается.

Ледяной воздух взбодрил ребёнка. Его дыхание стало глубже, а походка – увереннее. Он почти бежал. Полицейские удерживали его за рукава, боясь, что он попытается удрать от них.

Мальчик уверенно вёл их по лабиринту узких переулков, которые, как видно, были ему хорошо знакомы. Отряд зашёл прямо в квартал, именуемый Островом Якова. В 1839 году это была пустыня из гнилой древесины. Только половина построек была населена. Остальная половина пустовала. Тот, кто никогда прежде не бывал на Острове Якова, не смог бы угадать, в которых из этих построек жили люди. Ни в одном окне не горел свет. Керосин в те времена стоил недёшево.

– Куда ты нас ведёшь? – спросил констебль у своего проводника.

Мальчик продолжал идти. Наконец он остановился перед зданием, которое походило на заброшенный склад. Штукатурка на стенах пузырилась и рассыпалась от влаги, обнажая плохо сложенные кирпичные стены. Все окна на верхнем этаже были разбиты, отчего комнаты наполнились снегом.

МакЛейн дёрнул ручку двери и обнаружил, что дверь была заперта изнутри.

– Да нет здесь никого, – сказал он своим спутникам. – Мальчишка морочит нам голову.

Ребёнок показал пальцем вниз.

– Что, там ещё кто-то есть? Кто-то прячется внизу?

Мальчик поднял правую руку.

– Я знал, что надо было взять побольше людей, – буркнул констебль и обратился к своим сослуживцам. – Придётся взламывать замок. И чтобы без лишнего шума.

Один из офицеров достал из кармана тонкий металлический инструмент, похожий на маленькую пилу, вставил её в замочную скважину – и дверь сама распахнулась с лёгким скрипом.

Полицейские вошли первыми. За ними последовал констебль. Он прошёл мимо ребёнка, который продолжал неподвижно стоять у входа.

– Что же ты не входишь? – спросил Том мальчика, который прислонился спиной к стене. – Если тебе плохо, ни в коем случае не садись на снег. Вот так люди засыпают и замерзают насмерть. Опирайся на меня.

Ощутив поддержку, ребенок взял себя в руки и вошёл внутрь. Полицейские стояли перед закрытой дверью в конце коридора. Сквозь щели пробивался слабый красноватый свет. Несомненно, в комнате кто-то находился.

За закрытой дверью раздавался звон стекла и мужской голос, бормочущий цифры и формулы. Том почувствовал лёгкий холодок между рёбрами, потому что этот голос показался ему знакомым. Он уже где-то слышал это бормотание.

– Похоже, там всего один человек, – сказал МакЛейн. – Считаю до трёх…

Два офицера, стоявшие по обе стороны входа, приготовились к вторжению.

Констебль толкнул дверь ногой – и она распахнулась. Она даже не была заперта. Офицеры ворвались в комнату.

– Полиция Её Величества! – выкрикнул констебль.

Никто не откликнулся. Полицейские окинули взглядом комнату. Она была около восемнадцати квадратных метров. Её освещала лампа, подвешенная с потолка на крючке. Из мебели были лишь длинный прямоугольный стол и широкий книжный шкаф. Полки шкафа оказались туго набиты книгами и листами с записями от руки.

На столе, прямо под лампой, лежало нечто, прикрытое грязной простынёй. Констебль сдёрнул простыню – и всеобщему взору предстало обнажённое тело маленькой девочки. Её правая рука свешивалась со стола. На запястье виднелось несколько надрезов. В конце стола было выставлено в ряд несколько пробирок, наполненных красной жидкостью. Должно быть, это была кровь, разбавленная каким-то раствором.

Все, включая констебля, вздрогнули и отвернулись. Один мальчик не отвернулся. Похоже, что это место было ему уже знакомо. Он подтолкнул локтем ошарашенного МакЛейнa и указал на тёмный угол комнаты, куда не проникал свет лампы. Там, в узкой нише между стеной и книжным шкафом, прятался человек.

– Полиция Её Величества, – повторил МакЛейн с едва заметной дрожью в голосе.

Человек выступил из тени на свет, скрестив руки на груди.

Том узнал своего бывшего ассистента, мистера Фрейзера. Это адское логово, наполненное запахом крови и спиртного раствора, служило ему лабораторией, где живые люди подвергались пыткам во имя науки.

Мистер Фрейзер был одет так, будто собирался на дом к богатому пациенту. На его белой рубашке не было ни капли крови.

Он даже не смотрел на полицейских. Его взор был прикован к Тому.

– В чём дело, доктор Грант? – спросил он надменно. – Вы никогда раньше не видели человеческого тела?

Том с трудом выжал из себя слова:

– Как вы могли? Почему?

Хирург заносчиво вздёрнул подбородок.

– Потому что люблю свою работу. Вам, кембриджским выпускникам, этого не понять. Вы тупо глотаете факты, опубликованные вашими предшественниками. Руки запачкать? Не приведи господь! Вы вообще знаете, откуда берётся знание? Вы думаете, что научные открытия падают с неба? Представьте себе, все великие врачи прошлого, которыми вы так восхищаетесь, всему учились на практике. Они не боялись разрезать человеческое тело, будь оно мёртвым или живым. Есть такие вещи, которые можно узнать, только наблюдая за живым организмом. У вас это называется вивисекцией.

– А как же клятва?

Хирург рассмеялся.

– Доктор Грант, вы ещё заикаетесь о клятве? Вы уже забыли, из-за чего вас лишили лицензии? Хотите, чтобы я вам напомнил при свидетелях? Что касается меня самого, я никаких клятв не нарушал. Более того, я их ревностно соблюдал. Эти дети уже были изувечены, когда их ко мне принесли. Я их не увечил собственноручно. У меня долгосрочный контракт с одним из местных жителей. Он приносит ко мне больных и раненых. Как они пострадали – это уже не моё дело. И я ничего не делаю, чтобы намеренно ухудшить их состояние. Напротив, я пытаюсь их спасти. Я пробую различные методы лечения, которые ещё не были одобрены медицинской коллегией. Некоторые методы удачнее других, вот и всё. Всё это время я записывал свои наблюдения в дневник с намерением когда-нибудь опубликовать.

– Но почему детей?

Хирург раздражённо передёрнул плечами. Он не мог поверить, что всезнающий доктор Грант задавал ему такие глупые вопросы.

– Вы как бывший врач должны бы знать, что молодая кровь свёртывается, а молодая плоть заживает быстрее. Вы бы не осуждали меня так жёстко, если бы знали, сколько интересных наблюдений я почерпнул из своей практики. Эти дети и так были обречены с рождения. Рано или поздно их бы настигли грипп или дифтерия. Девочка, которая перед вами, уже умирала от голода, когда её ко мне принесли. Посмотрите на её габариты! Ей по меньшей мере полтора года, а весит она, как шестимесячная.

В голосе хирурга не было ни намёка на раскаяние. Он держался гордо и вызывающе, точно мученик просвещения.

– Мистер Фрейзер, – сказал Том, когда к нему вернулся дар речи, – вы выдвинули весьма веские аргументы. Я вижу, что вы сами себя убедили в своей правоте. Я восторгаюсь тем, как хитро вы обошли собственную совесть. Но, боюсь, вам не удастся обойти закон.

Констебль, который ещё не успел оправиться от увиденного, знаком приказал своим полицейским надеть на хирурга наручники. Мистер Фрейзер не сделал никаких попыток убежать. Он только осторожно поставил колбу на стол. Даже на грани потери свободы он всё ещё заботился о своих научных принадлежностях.

Том завернул умирающую девочку в заляпанное кровью полотенце.

– Посмотрим, чем я смогу ей помочь, – сказал он без особого оптимизма.

– Можете взять мой фонарь, офицер МакЛейн. Вам он нужен больше, чем мне. Нерон доведёт меня до дома. У меня руки заняты.

Констебль не стал возражать и взял фонарь. Вдруг его взгляд упал на ребёнка, который стоял в углу всё это время.

– Ступай с доктором Грантом. Тебе скоро надо будет сменить повязку.

Но мальчик не собирался идти за Томом. Он подошёл к констеблю и потянул его за рукав шинели.

– Ты хочешь нам ещё что-то показать? – спросил МакЛейн. – Бог с тобой!

Мальчик продолжал тянуть его наружу. У констебля не было другого выбора. Он обратился к своим офицерам и дал им указания.

– Виллиамс, отведите арестованного в тюрьму и проследите, чтобы клерк тут же завёл на него протокол. А вы, Хемминг, пойдёте за мной. Похоже, у этой мерзкой истории есть продолжение. Что поделать? Мы уже взялись за дело. Теперь нельзя бросать на полпути.

К тому времени, когда они вышли на улицу, метель улеглась. Город пробуждался, боязливо и неохотно.

Констебль и оставшийся с ним полицейский молча шли бок о бок, уставившись в землю. Казалось, они боялись лишний раз переглянуться после увиденного. Покинув Остров Якова, они оказались в одном из более мирных кварталов Бермондси, где здания были крепче и чище. Мальчик остановился у калитки школы Сен-Габриель.

 

4

Если бы прохожий посмотрел сквозь ажурную ограду, отделяющую школу Сен-Габриель от внешнего мира, он бы увидел стайку удивительно здоровых и энергичных детей, резвящихся на лужайке.

Действительно, Сен-Габриель был не просто приютом, а, скорее, училищем для одарённых. Из обычных приютов, как правило, выходили в основном пьяницы, преступники и за редким исключением чернорабочие. Из школы Сен-Габриель выходили артисты, начиная от цирковых жонглёров и кончая драматическими актёрами. Директор школы Нил Хардинг сам был ветераном сцены. Он ходил по саутворкским трущобам, отбирая самых здоровых, гибких, красивых и общительных сирот для своей труппы. У этих детей не было фамилий, только театральные псевдонимы, обычно кельтского и скандинавского происхождения, которые для них подбирал Нил. Он же разрабатывал для каждого из них уникальный образ и репертуар, который гармонировал с его внешностью и талантами. Ребенок становился завершённым шедевром, готовым к большой сцене.

Каждый год труппа выступала на Кембервельской поляне во время ярмарочного сезона. Старшие дети разыгрывали известные пьесы Шекспира, Марло и Вебстера. Иногда они ставили пьесы менее известных драматургов с континента. Младшие дети, которые не могли ещё запомнить длинные монологи, развлекали толпу танцами, песнями и акробатическими трюками.

Эти представления пользовались отменным успехом. В конце сезона труппа покидала ярмарку с впечатляющей суммой денег.

Нередко родители, оказавшиеся в тяжёлом материальном положении, сами приходили и умоляли Нила принять их детей в школу, но Нил многим отказывал. Он принимал только тех детей, которые подавали надежды.

Инспектора редко наведывались в Сен-Габриель. Они считали, что нет смысла проверять школу с такой безупречной репутацией. Воспитанники явно не бедствовали. Они только и делали, что ели, спали и репетировали свои номера. У них даже был свой хирург, который лечил их травмы.

В те редкие случаи, когда инспектора всё же приходили, Нил Хардинг всегда устраивал для них показательное представление.

– Моя миссия – найти и развить потенциал каждого ребёнка, – говорил он инспекторам. – Вот почему я покинул большую сцену. Признаюсь, порой я скучаю по аплодисментам. Но только здесь, в стенах этой школы, я по-настоящему служу человечеству. И я надеюсь, что государство будет продолжать оказывать поддержку нашей школе. Как вы видите, ни один шиллинг не потрачен зря.

Школа Сен-Габриель казалась оазисом творчества и порядка.

На самом деле, это была золотая дверь, прикрывавшая вход в преисподнюю.

Нил Хардин заработал достаточно денег, воспитывая и выставляя напоказ красивых детей, но он ещё больше заработал на тех, кто был неугоден обществу. У Нила была изощрённая система, позволявшая ему убить двух птиц одним камнем. Он одновременно делал услугу Англии и набивал свой карман.

Время от времени Нил выбирался в самые нищие, тёмные и грязные кварталы и заводил знакомство с беспризорными детьми, которых бы никто не стал разыскивать в случае исчезновения. Он заманивал их обещаниями жилья, пищи и работы. Они шли за ним в школу Сен-Габриель, прямо в подвал, который охраняли двое взрослых сыновей Нила. Обратной дороги на волю уже не было.

Затем с помощью сыновей Нил рассортировывал добычу.

Здоровых и крепких он продавал владельцам заводов. Этих детей заточали в цехи, где они работали круглосуточно, без солнечного света и свежего воздуха, пока не умирали от измождения.

Слабых и больных он сразу отдавал Теду Фрейзеру, с которым у него был договор. Иногда Нил увечил детей собственными руками и потом их со свежими ранами отдавал хирургу.

Ловких детей Нил оставлял себе и превращал их в своих приспешников. Для начала нужно было сломить психику ребёнка, лишить его способности принимать свои решения и сопротивляться. Нил тщательно изучил искусство промывания мозгов, что он называл «усиленным внушением». Методы, которые он использовал, ненамного отличались от методов укрощения цирковых животных. Нил знал, как влияют на психику длительное уединение в темноте, лишение сна и монотонные звуки. После нескольких дней заточения в темноте дети были готовы выполнять любые приказания. Изредка Нилу приходилось применять лёгкую пытку, если ребёнок слишком сопротивлялся. Некоторых детей было труднее сломить, чем других. Как ни странно, самые тяжёлые ученики становились самыми преданными слугами. Нилу ни разу не пришлось убить ребёнка. У него бы не поднялась рука уничтожить то, что могло принести доход. Потому он упорствовал со своими жертвами, пока не добивался желаемого.

Это сочетание «усиленного внушения» и опиума позволило Нилy достичь впечатляющих результатов. Он возвысил обычное воровство до уровня искусства. Он учил своих приспешников, как правильно отвлекать и грабить прохожих. Если бы воры и попались полиции, они бы никогда не выдали Нила, потому что он им внушил не произносить его имени вслух. Большинство из них и не знали его настоящего имени. Они называли его просто господином.

Ещё в распоряжении Нила было несколько так называемых охотников, которые вместо него ходили в нищие кварталы, выискивали сирот, заводили с ними дружбу и заманивали их в подвал школы Сен-Габриель. Охотники считались элитой преступной фабрики Нила. У него был особый способ их обучать. Сперва он их подвергал тем же пыткам, что и обыкновенных воров. Он запирал их в темноте на несколько суток и чередовал тихие монотонные звуки с внезапными громкими. Но потом выводил жертв из темноты и обращался к ним очень мягко и очень серьёзно. Вместо угроз он использовал лесть. Он смотрел мальчикам в глаза и говорил им, что они были избраны для того, чтобы служить всему человечеству, и что их ждала награда. Он обещал им богатство и власть, раз они теперь были наследниками его империи.

* * *

Изуродованный ребёнок, который оказался в погребе «Золотого якоря», был одним из таких охотников. Он начал свою карьеру как обыкновенный актёр, но вскоре его повысили. Нилу стоило немалых усилий сломать воспитанника, у которого оказалась на диво стойкая психика. Все методы внушения, которые так прекрасно срабатывали на других детях, не действовали на этого мальчишку. Нил пожимал плечами в недоумении. Такого тяжёлого случая он ещё не встречал за свою карьеру. Он уже начинал сомневаться в своих педагогических навыках. Шесть месяцев ушло на то, чтобы полностью завершить перевоспитание. Нилу даже нравилось работать с упрямцами. Ведь чем больше ребёнок сопротивляется, тем меньше вероятность того, что он поддастся чужому влиянию. Некоторые алмазы стоят более тщательной полировки.

К середине зимы мальчик был готов к первой вылазке. Тут как раз подвернулась возможность, которую грех было бы упустить. На текстильном заводе обрушился потолок, убив и покалечив десятки рабочих. Нил позвал нового охотника и послал его в квартал, где жили рабочие, с целью узнать, у кого остались дети.

Мальчика сопровождали взрослые сыновья Нила, Риз и Оуен. Их мать, Эвелина Причард, уроженка Кардиффа, настояла на исконно валлийских именах.

Следить за новыми охотниками входило в их обязанности. Парни смеялись и перебрасывались грязными шутками, точно собираясь в бордель. Они не вовлекали младшего спутника в свои разговоры и вели себя так, будто его вовсе рядом не было.

Всего один раз они с ним заговорили – когда добрались до двухэтажной постройки, в которой жили рабочие. Когда-то в этом бараке ютилось около тридцати семей, но теперь большая его часть была непригодной для жилья, даже по меркам тех, кто привык работать за пять шиллингов в неделю. Верхний этаж был почти полностью разрушен. От крыши ничего не осталось, кроме погнутого каркаса и нескольких гнилых планок. На первом этаже ещё сохранилось несколько обитаемых комнат.

– Иди, посмотри, что там, – приказал Риз. – Может, что и откопаешь.

Мальчик застыл на пороге, не решаясь войти.

Оуен довольно грубо подтолкнул его в спину.

– Да не стой, болван! Нам ещё не один квартал предстоит обойти. И не вздумай возвращаться с пустыми руками.

Неохотно мальчик шагнул внутрь полуразрушенной постройки и начал бродить по тёмным коридорам. Он никогда здесь раньше не бывал и не знал, куда ему идти. Ставни разбитых окон лязгали и хлопали от порывов ветра. Лунный свет, отражаясь от снега, проникал внутрь постройки и освещал её достаточно, чтобы мальчик видел в двух шагах перед собой. Постепенно его глаза привыкли к темноте.

Этот дом, хоть и заброшенный, дышал своей жизнью. Мальчика трясло, не столько от холода, сколько от суеверного страха. Он слышал от старших воспитанников Сен-Габриель что в таких домах водятся приведения. Рассказывать страшные истории при погашенном свете – священная традиция детства. А теперь мальчику казалось, что он сам попал в одну из этих небылиц. Он мог поклясться, что слышал голоса на ветру. Это были не сыновья Нила, a души рабочих, погибших на заводе, которые до сих пор не осознали, что их уже нет в живых.

Все комнаты в доме походили друг на друга. Все они были примерно одинакового размера и одинаковой формы. Везде валялись грязные тряпки и разбитые бутылки. И потому что комнаты были так похожи, дом казался больше, чем он был на самом деле. Мальчик ходил кругами, из одной комнаты в другую.

– Ни души, – прошептал он, собираясь уходить.

Вдруг где-то совсем рядом он услышал тихий вой, исходящий из кучи тряпья. Приподняв рваный бесцветный лоскут, который когда-то был покрывалом, он увидел обветренную детскую руку. Тоненькие пальцы с обломанными ногтями пошевелились, и вой повторился. В этом звуке было столько же злобы, сколько и жалобы. Это было скорее проклятием, чем мольбой о помощи.

Мальчик откинул покрывало и увидел полураздетую девочку двух лет. Она лежала на боку, подтянув угловатые коленки к груди. Руки и ноги были покрыты тёмными пятнами. Было трудно определить, что это было – отпечатки сажи или синяки. На грязных впалых щеках виднелись дорожки от слёз. Веки чуть заметно подрагивали. Ресницы склеились от жёлтой слизи.

Оторопев, мальчик разглядывал странное существо у себя под ногами. За десять лет жизни он ничего подобного не видал. Нил Хардинг ревностно следил за питанием и здоровьем своих подчинённых, в которых вложил столько труда. Рахиту, чахотке и малокровию не было места в его империи. Эта девочка совершенно не походила на тех пухлых розовых херувимов, которые были нарисованы над сценой в Сен-Габриель. В ней не было ничего ангельского. Человеческого тоже почти не осталось.

Мохнатая крыса прошмыгнула мимо его ступни, подползла к девочке и уже коснулась своими усами её руки. Мальчик встрепенулся. Наваждение, которое на него напустил Нил Хардинг, начало рассеиваться. Подавленные инстинкты вступали в свои права, элементарные понятия о справедливости, которые наставнику не удалось стереть до конца. Отпихнув крысу, мальчик вытащил девочку из кучи тряпья и попытался поставить её на ноги. Она тут же завалилась на бок и приняла привычное положение, подтянув колени к груди. Её нытьё стало громче.

– Молчи, – прошептал он, закрывая ей рот ладонью.

Недолго думая, девочка вонзила передние зубки в большой палец своего спасителя. Казалось, она только и ждала удобного случая кого-нибудь цапнуть.

Он приглушённо выругался. Зубы маленькой хищницы вонзались всё глубже. В этом укусе, который вполне мог сойти за поцелуй, девочка излила все чувства, которые в меру возраста не могла выразить словами. Когда мальчик наконец высвободил палец, на нём были два глубоких следа от зубов и капля крови. Упустив свою жертву, малютка опять всхлипнула.

– Молчи, – повторил он, взяв её на руки. – Ты всё испортишь. Они нас не найдут, если мы не будем шуметь. Они дураки. Только и годятся для того, чтобы шарить у прохожих по карманам. Без отцовского присмотра они бы давно загремели в тюрьму.

Oн понятия не имел, где находились сыновья Нила в ту минуту. Возможно, они рыскали по соседним домам. Он выскользнул через запасной выход и, прижимаясь к стенке, чтобы его никто не заметил, осторожно выглянул наружу. Улицы были пусты. В ночном воздухе густо вился колючий снег. Братьев Хардинг не было видно.

Девочка становилась всё беспокойнее. Её грязные пальцы царапали ему лицо и шею. У неё были довольно длинные ноги, и несколько раз она пнула его в колено. Ему ничего оставалось, кроме как морщиться, терпеть эти пинки и надеяться, что eё нытьё не перейдёт в крик.

Втянув голову в плечи, он шагнул прямо в метель и начал перебираться от одной постройки к другой, прижимаясь к стенам. Он направлялся к Ротергайту, где мерцали огни. На Гренландском причале в любое время суток, в любую погоду, находились матросы и грузчики.

Огни казались всё ярче и ближе. Чувствуя, что опасность миновала, мальчик замедлил шаг, чтобы перевести дыхание.

– Почти добрались, – сказал он.

 

5

Вдруг чья-то тёмная фигура появилась на его пути. Это был Риз Хардинг. Он точно свалился с неба, подобно Прыгучему Джеку.

Мальчик застыл, отпрянул на несколько шагов и упёрся спиной в Оуена. Братья прижали его с обеих сторон. Его выдали следы на свежем снегу.

– Погляди, – сказал Риз брату. – Первaя добыча! Что я тебе говорил, а? Хорош новичок. Отец не ошибся.

– Нюх, как у собаки, – подтвердил Оуен. – Надо же, учуял последнее живое тело во всём лачуге. Фрейзер будет доволен.

Братья паясничали, скакали и одобрительно трепали мальчика по волосам.

– Давай её сюда, – потребовал Риз уже более серьёзным тоном. – У нас вся ночь впереди. Надо ещё пару домов обшарить.

Но мальчик прижал находку к груди.

– Пропустите нас.

Он не молил о пощаде. Он требовал, чтобы перед ним расступились.

Братья озадаченно переглянулись. Они ещё не успели как следует рассердиться.

– Что ты сказал? – спросили они почти одновременно.

– Пропустите, – всё так же спокойно повторил мальчик.

Братья опять переглянулись.

– Такой шутки я давно не слышал, – сказал Риз. – Хватит дурачиться. Надо же принести домой добычу. Отец лопнет от гордости. И наградит тебя, как обещал.

– Вас пожрёт преисподняя, – сказал мальчик без капли сомнения.

Он не успел закончить. Риз ударил его кулаком в челюсть. Оуен, не ожидая особого приглашения, присоединился к брату.

Мальчик не знал, как долго он пролежал в снегу. Он не видел лица братьев. Он только слышал их голоса над своей головой. Опять же, в этих голосах почти не было гнева, только недоразумение и какое-то странное сожаление.

– Поверишь ли: oтец потратил на него полгода? – спрашивал Риз. – И что он теперь с ним будет делать?

– Чёрт его знает, – отвечал Оуен. – Но мне любопытно посмотреть. А ведь он и правда думал, что ему удастся уйти. Хватило же духу! Я ему даже завидую.

– Нашёл чему завидовать, кретин! Погоди, увидишь, как отец с ним разделается. Ставлю два шиллинга на карту, что этот бунтарь окажется на мясной доске Фрейзера.

Мальчик частично пришёл в себя и приподнялся на локте. Он не мог говорить, потому что его рот и нос были наполнены кровью. Его челюсть, выбитая из суставов, отвисла.

Сыновья Нила стояли над ним, но он не смотрел на них. Его глаза искали маленькую девочку. Ему показалось, что он слышал её плач, но он её не видел.

Когда братья увидели, что он пошевелился, их первым порывом было продолжить начатое. Оуен уже занёс ногу над головой мальчика, но Риз оттолкнул брата в сторону.

– Пусть отец его добьёт. Последний удар за ним по праву. Мы своё сделали.

Ребёнок чувствовал, как его тащили за ноги по снегу, который казался раскалённым песком. Вдруг снег превратился в каменный пол. Мальчик понял, что его волочат в подвал, когда его голова ударилась о ступеньки. С каждым рывком его подбородок врезался ему в грудь.

– Осторожно, – говорил Риз. – Не сломай ему шею. Мы должны отдать его живым. Па наверняка захочет с ним поговорить на прощание.

Оуен выругался раздосадовано, выпустил ноги мальчика и потащил его за руки, что было тяжелее.

– Не ной, мы уже тут, – подбодрил Риз брата. – Мистер Фрейзер примет нас радушно.

Лестница была не длиннее шести метров, но мальчику она показалась бесконечной. Он был уверен, что его черти тащат в ад.

Резкие рывки неожиданно прекратились. Он услышал скрип двери. Чьи-то руки приподняли его с каменного пола и положили на гладкую твёрдую поверхность. Сквозь распухшие веки мальчик видел яркий свет, который излучала лампа, подвешенная к потолку. Если бы его нос не был наполнен загустевшей кровью, он бы уловил запах спирта и перекиси.

Братья, которые притащили его в это место, куда-то исчезли. Он уже не слышал их голосов. У людей, которые остались с ним в комнате, была более тяжёлая походка. Они устало волочили ноги и часто вздыхали.

Вдруг один из них заговорил. Мальчик вздрогнул, ибо этот голос принадлежал Нилу Хардингу. Звучал он печально и почти виновато.

– Поверьте мне, мистер Фрейзер, я обычно не убиваю своих охотников. Ведь я столько в них вкладываю. У меня были такие надежды на этого ребёнка. Cам не знаю, что случилось, почему мои методы не сработали. Я бы с радостью дал ему возможность исправиться. Я бы ещё раз повторил курс внушения. Мне больно от него отказываться. Но вы же видите, что мои сыновья сделали с его лицом! Возможно, они ревновали. Да что толку говорить об этом теперь? Даже если он выживет, то никогда не станет профессиональным преступником. У него будет лишком много особых примет. Теперь он мне не нужен. Мистер Фрейзер, я сдаюсь, впервые за всю свою жизнь. В ваши руки я отдаю своего любимого ученика. Делайте с ним то, что считаете нужным. Вот ваша возможность работать с ножевыми ранами. Только умоляю вас: не заставляйте его слишком страдать.

Голос Нила надорвался, будто он был готов разрыдаться. Как бывший актёр, Нил всё переживал остро и драматично, даже собственные зверства.

Мистер Фрейзер слушал откровения бандита с невозмутимостью, свойственной медикам. Он уже два года вёл торговлю с Нилом, чьё поведение всё это время было трезвым и деловым. Хирургу ничуть не улыбалось слушать продолжение этого трагического монолога. Ему хотелось начать работать как можно скорее. У него было свежее мясо, в которое ему не терпелось вонзить скальпель. Когда его терпение истекло, мистер Фрейзер высыпал на стол горсть монет.

– За ваши услуги, мистер Хардинг. Приятно провести остаток вечера.

Нил молча кивнул, смёл монеты в ладонь, даже не пересчитав, поднял воротник куртки и вышел, оставив дверь полуоткрытой. В комнате остался мистер Фрейзер. Он свободно расхаживал по своей лаборатории, рылся в инструментах и смешивал растворы. У него впереди была ночь открытий. Наконец-то он остался наедине со своими подопытными кроликами. Настроен он был крайне оптимистично, судя по мелодии, которую он напевал себе под нос.

Постепенно исходящий от лампы свет восстанавливал силы мальчика, возвращал ясность мысли. Казалось, этот свет был его союзником. Теперь ребёнок точно знал, куда его принесли и зачем.

Он напряг все мускулы в теле, чтобы проверить, есть ли у него переломы. Его ноги и спина ныли, но, к счастью, кости были целы. Он чувствовал, что ноги смогут его удержать, если он найдёт в себе силы подняться со стола. Кровь вокруг его глаз запеклась, и он видел кое-что из своего окружения. Он заметил, что дверь осталась полуоткрытой, и решил, что мог бы бесшумно выскользнуть.

Он не видел Теда Фрейзера. Для него этот человек был просто голосом, блуждающим по комнате. Этот голос то и дело затихал. Казалось, хирург забыл про свою жертву. Он стоял за книжным шкафом, перебирая записи. Теперь его пение было чуть слышным.

Мальчик, внимательно следивший за менявшейся интонацией этого голоса, понял, что это его единственный шанс вырваться на волю. Он вдохнул поглубже и, переборов боль в костях, соскользнул со стола на пол. Всё это случилось абсолютно бесшумно. Подошвы его башмаков разбухли от влаги и не издали ни звука.

Мальчик прополз под столом по направлению к выходу. Откуда у него взялись силы взлететь по ступенькам? Чьи-то невидимые руки тащили его за воротник, подталкивали его в спину, поддерживали под локти.

Весь побег занял не больше пятнадцати секунд. Мальчик выбрался на улицу и нырнул в метель, которая была в самом разгаре. Снег падал наискосок крупными липкими хлопьями. Как и лампа в подвале Теда Фрейзера, метель была сообщницей мальчика. Она его приняла и тут же скрыла, сделала его невидимым, спрятала его следы. Он чувствовал, что он был не совсем один. На его стороне были силы природы. После его последнего столкновения с людьми никакая буря, никакая тьма не могли устрашить его.

Он бродил по улицам наобум, не задумываясь над тем, куда его несли ноги. Так он забрёл в один из более благополучных кварталов Бермондси. В некоторых окнах горели огни, но мальчика они не притягивали. Он боялся постучаться в двери, потому что ему казалось, что за каждой дверью прятался Нил Хардинг или один из его сыновей. Казалось, что весь пригород во власти клана Хардингов. Присутствие этого человека ощущалось повсюду. Он правил трущобами Саутворка.

Ребёнок чувствовал, как силы опять его покидают. Несколько раз он спотыкался и падал, и каждый раз вставать на ноги было труднее и труднее. В конце концов он облокотился на стену одного из домов и так и остался стоять, опустив голову и закрыв глаза. Холод притупил его страх. Умирать, оказывается, не так уж и страшно. Во всяком случае, это не так страшно, как убегать от кого-то. Мёртвого уже не поймаешь.

Внезапный прилив тепла заставил его встрепенуться. Он с трудом приоткрыл глаза и посмотрел вокруг. Неужели его воображение его дразнило? Нет. Тепло выходило сквозь щель в окне на нижнем этаже. Стекло было теплее на ощупь, чем стены. Должно быть, внутри горел камин.

Ребёнок прижал онемевшие руки к стеклу. Даже такое незначительное количество тепла показалось ему райским блаженством. Стекло треснуло под весом его тела, и он упал в подвал таверны «Золотой якорь». Затем он услышал лай Нерона и сердитый голос доктора Гранта.

 

6

– Ну, и что дальше? – нетерпеливо спросил МакЛейн, когда они остановились у входа в Сен-Габриель. – Ты нас сюда привёл, чтобы показать нам покрашенный забор?

Кончиком башмака мальчик вывел две буквы на снегу: НХ. Констебль не сразу понял, что эти буквы означали, но его подчинённый Хемминг сразу узнал инициалы.

– Нил Хардинг. Он же директор школы.

Мальчик утвердительно поднял правую руку и тут же указал на нижний этаж левого крыла здания. Именно там Нил держал новое поколение преступников. Воспитанники школы свято верили, что там хранилась провизия.

– Сколько там человек? – спросил констебль.

Мальчик показал три пальца.

МакЛейн знаком приказал Хеммингу следовать за ним. Ребёнок остался у калитки, глядя сквозь прутья на то место, в котором его пытали на протяжении шести месяцев. Через несколько секунд раздался грохот падающей мебели. Входная дверь опять распахнулась, и на пороге появился Нил Хардинг. Его руки были скованы наручниками. За ним вышли полицейские. Сыновей главаря не было видно. Должно быть, они продолжали охоту.

Нил не пытался доказать свою невиновность. Полиция застала его за очередным сеансом «усиленного внушения». При таком количестве улик не было нужды в допросе.

– Ну, теперь шериф точно закроет школу, – сказал констебль. – Куда теперь девать малышню? Приюты и так по швам трещат. И нам больше хлопот отлавливать эту шваль.

Нил шёл с высоко поднятой головой. Выражение его лица было такое же, как и у арестованного Теда Фрейзера. Взгляд его упал на мальчика, стоявшего за оградой. Главарь шайки и бывший подчинённый посмотрели друг другу в глаза.

– Ну что, малыш, хотел честной жизни? – спросил Нил. – Получай. Теперь у тебя нет выбора. Попробуй и докажи человечеству, что ты не чудовище и не преступник.

Офицер Хемминг толкнул Нила в спину. Не мигая, мальчик смотрел, как его мучителя уводят. Мало-помалу действие обезболивающего стало заканчиваться. Нервные окончания начали просыпаться. Это ещё была не боль, а лёгкое покалывание. Судя по словам доктора Гранта, все страдания были впереди.

* * *

Когда МакЛейн привёл мальчика в «Золотой якорь», Том слегка приоткрыл входную дверь, чтобы впустить их, и тут же её захлопнул, точно опасаясь, что новая беда проскользнёт в его дом через щели.

– Клянусь вам, – сказал он МакЛейну, – я не имел никакого отношения к тому, чем занимался мистер Фрейзер. Надеюсь, вы мне верите.

– У вас нет нужды оправдываться. Я не собираюсь тащить вас на станцию и устраивать допрос. Хватит с меня арестов на одну ночь. Кстати, спасибо за фонарь и собаку. Вы тут присмотрите за мальчишкой…

– Постараюсь, – пообещал Том. – Имейте в виду: я уже восемь лет не работал по профессии.

Когда констебль ушёл, Том запер входную дверь на засов и прижался к ней спиной. Так он и простоял несколько минут, скрестив руки на груди. Он оказался в незавидном положении наедине с двумя пациентами. За ночь его таверна превратилась в больницу.

– Я не люблю разбрасываться громкими словами, – обратился он к мальчику, – нo ты своего рода… герой. Во всяком случае, так считает офицер МакЛейн. За то, что ты помог властям поймать двух преступников, тебя самого не будут судить. Слышишь? На этот раз тебя не посадят. Ты останешься со мной, пока не заживут раны. Потом отработаешь материальный ущерб, который ты нанёс моей частной собственности. И когда мы с тобой рассчитаемся, тогда власти тебя куда-нибудь пристроят. Тебе наверняка не хочется идти в приют или на завод. Ничего, для тебя найдутся возможности во флоте. Сейчас и восьмилетних принимают. Ты бы хотел плавать на корабле? Все мальчишки любят море.

Ребёнок слушал Тома, но его взгляд был прикован в девочке, которая лежала на кресле, завёрнутая в полотенце. На виду было только её восковое личико.

– На твоём месте я бы не смотрел в ту сторону, – предупредил его Том. – Я её сюда принёс не для того, чтобы спасти, а только чтобы облегчить её страдания. Я дал ей ударную дозу опиума. Оказывается, у меня ещё был флакон, о котором я позабыл. Не волнуйся: ей не больно. Через пару часов всё будет позади. Да не смотри на меня так! Я ничем не могу ей помочь. Она потеряла слишком много крови. Её пульс слабеет. У неё кончики пальцев посинели, а глаза не реагируют на свет. Когда я приподнимаю ей веки и пускаю свет в лицо, у неё зрачки не сокращаются. Фрейзер пустил ей кровь, чтобы наблюдать за тем, как органы будут сдавать один за другим. Наверное, я всё-таки открою таверну. Надо создать видимость благополучия. Ступай наверх. O девчонке не думай. Она и часа не протянет. Когда ты проснёшься, её уже не будет.

Мальчик не пошевельнулся, но его дыхание участилось. По-видимому, его раны открылись и вновь начали кровоточить, так как тёмные пятна на повязках стали обширнее. Заметив, что у ребёнка веки задрожали, Том отступил на несколько шагов назад и замахал руками, точно распугивая птиц.

– Ну нет, милейший, только не слёзы. Кровь я ещё могу худо-бедно стерпеть, но не слёзы.