1

Серрейская коммерческая пристань представляла собой отдельную вселенную, покрывая площадь около четырёхсот акров. Её соорудили три британских инженера: Ральф Додд, Джон Рой и Вилльям Джессоп. В середине позапрошлого столетия пристань включала десять главных причалов, из которых Гренландский причал был самым старым, самым крупным и шумным. В него могло вместиться одновременно около ста кораблей. Причал был назван скандинавскими матросами, которые промышляли охотой на китов в XVIII веке. Во времена королевы Виктории этот причал использовали для торговли древесиной.

В 1854 году, когда Англия начала готовиться к войне, из Гренландского причала солдаты отбывали в Крым. То и дело военные корабли появлялись среди мелких торговых судов.

Первый военный корабль встретили с трепетным восторгом, хотя это был не трёхпалубный, облицованный стальными щитами гигант, а скромный паровой фрегат. Грузчики и торговцы позабыли о своих делах и любовались им. Через несколько недель появление военных кораблей стало заурядным событием.

Серрейская пристань бодрствовала круглосуточно. Корабли прибывали и отбывали. В четыре утра было не меньше суеты, чем в полдень. В ночное время причалы освещались фонарями и охранялись полицейскими. Слышались гудки пароходов, грохот колёс, стук лошадиных копыт и звон колокола. Проработавшие на пристани несколько лет уже не замечали эту смесь звуков, оглушительную для вновь прибывших. Грузчики могли спокойно вести разговор, не повышала голоса. Если бы их спросили: «Вы слышите этот шум?» – они бы удивлённо переглянулись. Какой шум? Их уши привыкли к постоянному звуковому фону. Их кожа уже не чувствовала ни дождя, ни снега. Их глаза не замечали солнца. Для них не существовало разницы между хорошей и плохой погодой. Они работали по двенадцать, а то и четырнадцать часов в день и уже многого не замечали.

Всё же они считали себя удачливее чернорабочих. По крайней мере, воздух, которым они дышали, не был наполнен металлической пылью. Из всех, кто зарабатывал на хлеб физическим трудом, грузчики дольше всех жили. Если они и становились калеками, то только по собственной неосторожности. Во всяком случае, они не могли пожаловаться, что у них взорвался перегревшийся станок. Надзиратели учили их, как правильно поднимать груз, чтобы не перенапрягать суставы и не рвать связки. Эти наставления подкреплялись ужасными историями, якобы из жизни. Одна история особенно запомнилась: про молодого парня, который, поев жареной картошки, не вытер руки, схватил железную рукоятку скользкими от масла пальцами, уронил ношу и размозжил себе ступню. Потом у него началась гангрена, и парень потерял ногу.

Именно эту историю Тоби Лангсдейл рассказывал своему другу Яну Лейвери в то свежее мартовское утро. Эти два молодых грузчика сидели на одном из восточных причалов Серрейской пристани и ждали своего надзирателя.

Тоби был уроженцем Ротергайта. Его отец владел убогой забегаловкой, именуемой «Голубиным гнездом», где даже самые непривередливые постояльцы брезговали есть. Пиво, однако же, было вполне терпимым на вкус, да и общая атмосфера поднимала настроение. То, чего мистеру Лангсдейлу не доставало в качестве обслуживания, он с лихвой возмещал своим гостеприимством.

Ян называл себя ирландским иммигрантом, что попросту означало «беглый уголовник». Одно время Ян хвастался перед всеми своим легендарным побегом из дублинской тюрьмы, пока Тоби не намекнул ему, что на эту тему лучше не распространяться перед каждым встречным. Ян принял совет, потому что был очень высокого мнения о Тоби.

Они вдвоём жили в каморке над «Голубиным гнездом», где щедрый мистер Лангсдейл кормил их бесплатно. Ему было приятно иметь молодую кровь у себя под крышей. Из его трёх сыновей в живых остался один Тоби. Дочери не шли в счёт. Все они вышли замуж и позабыли о старом отце. Один Тоби оставался преданным чадом. Каждый раз, когда он приводил с собой друзей на ужин, мистер Лангсдейл лез из кожи вон, чтобы показать своё гостеприимство. Ему было неважно, какую компанию Тоби приводил с собой. Парень мог спокойно пригласить двадцать голодных грузчиков, и мистер Лангсдейл угощал их всех, радуясь, что сынок пришёл ночевать под отчий кров.

– Па тронется, когда узнает про мои затеи, – говорил Тоби своему другу Яну. – Но я уже твёрдо решил: иду в матросы. Через пару месяцев отбываю в Крым. Меня не переубедишь. Пускай па дерёт на себе волосы. Конечно, его тоже можно понять. Мои братья пропали в море. Вышли на одном корабле и утонули. Но если я не выберусь из Ротергайта, я сам брошусь в реку с причала и утоплюсь.

Ян слушал и кивал. Затеи друга были ему известны. Тоби уже третий год планировал свой побег и каждый раз клялся, что вот-вот, через несколько месяцев, уедет из Ротергайта, и каждый раз ему что-то мешало.

– На, хлебни, – сказал Ян другу, передавая ему флакон с виски. – Надо же заправиться с утра пораньше. Нутром чую: муторный выпадет денёк.

 

2

Вдруг раздался крик «Расступайтесь!» – и толпа торопливо разделилась. Из-за угла показался огромный фургон, который тянула шестёрка лошадей. По обе стороны фургона ехало четверо солдат. Сзади гарцевал констебль. Умеющие читать знали, зачем понадобилась такая тщательная охрана. На фургоне было написано «Оружейный завод Джорджа и Джона Дина». Каждую неделю фургон доставлял очередную партию винтовок и револьверов, которые потом погружали на товарную шхуну.

Когда молодые грузчики увидели процессию, они одновременно вскочили на ноги.

– Смотри, вот они идут, – прошептал Тоби. – Быстро прячь виски.

Ян торопливо закупорил флакон и засунул его в карман.

Когда констебль подошёл к причалу, оба парня уже стояли по стойке смирно, руки по швам.

– Доброе утро, сэр! – воскликнули они в один голос.

Констебль не ответил на их бодрое приветствие.

– Хороша команда, ничего не скажешь, – буркнул он презрительно и недоверчиво. – Где же ваш надзиратель? Где мистер Доббинс?

– Размозжил себе ступню, – ответил Ян. – Ничего, за нами присмотрит Уинфилд.

Человек, которого они назвали Уинфилдом, стоял на трапе недавно прибывшей шхуны и разговаривал с матросами. Он был высок и худощав, что далеко не самое выгодное сложение для грузчика. Ему бы не помешало иметь грудную клетку пошире и руки помощнее. Рядом со своими коренастыми товарищами он казался почти хрупким. Всё же ему чудом удалось сохранить осанку. Любой другой с его телосложением и при такой работе уже давно бы стал сгорбленным калекой, но у этого счастливца до сих пор были развёрнутые плечи и прямая спина.

Услыхав, что его зовут, Уинфилд помахал матросам, давая им понять, что разговор завершён, и направился к своим товарищам, спрятав руки в карманы. По его походке было видно, что ему нездоровилось. Каждый шаг казался вымученным. Он дрожал, точно от холода, хотя мартовское утро выдалось на удивление тёплым. Воротник его куртки был приподнят, полностью скрывая нижнюю часть лица, а сверху был повязан шарф.

– Всё ещё знобит? – спросил его Ян.

– Уже третий день, – ответил Уинфилд вяло и хрипло. – По городу ходит зараза. Половина Ротергайта валяется. Говорят, что такой вспышки не было уже лет двадцать. Через неделю все будут харкать кровью. А через две недели будут выносить трупы на улицу и складывать в ряд. Весёленькое будет зрелище.

Тоби и Ян переглянулись и мрачно усмехнулись. Уинфилд умел поднять товарищам настроение. У него всегда были хорошие новости, которыми он спешил со всеми поделиться. Если по городу ходила какая-нибудь зараза, он всегда первый о ней узнавал и первый ею заболевал. Трудно было представить понедельник без Уинфилда.

Ян предложил ему сигару.

– Мне всегда от горла помогает.

Уинфилд воспользовался щедростью товарища, взял сигару и опустил воротник куртки, обнажив лицо. У него был один шрам на правой щеке, а другой – в левом углу рта. Должно быть, раны были глубокие и неудачно зажили. Перегородка носа, похоже, в своё время была перебита. В целом, это лицо походило на заброшенное поле боя. И всё же было видно, что природа создала Уинфилда красивым. У него были высокий лоб, прекрасно очерченный подбородок и широкие скулы. Такие черты часто встречаются у валлийцев, а валлийцы давно признаны самым красивым народом Британских островов.

Возраст Уинфилда было трудно определить. Товарищи знали, что ему было около двадцати пяти, но посторонние могли ему дать как девятнадцать, так и тридцать пять. Мелкие морщинки уже бороздили его лоб. В жёстких чёрных волосах пробивалась седина.

Его относительную молодость выдавали глаза. Это были глаза не взрослого мужчины, а озлобленного и исполненного горечи, но ещё не до конца расставшегося с иллюзиями мальчишки. Издалека они казались чёрными, но вблизи можно было разглядеть, что они тёмно-серые. В надломанных линиях бровей таилась скрытая угроза.

– Ну вот, мне уже лучше, – сказал он после нескольких затяжек. – А ты, Ян, архангел. Всегда знаешь, когда мне нужна сигара. Ну что, приступим?

Констебль продолжал подозрительно разглядывать команду.

– Погодите, – приказал он, подняв жезл. – А где остальные? Вы же не собираетесь втроём весь фургон разгружать?

– А почему бы и нет? – спросил Уинфилд. – Ведь у нас в запасе целый день. Можете положиться на нас, офицер МакЛейн.

Сперва констеблю показалось странным, что грузчик знает его имя, но потом, приглядевшись, он узнал своего старого знакомого, который запомнился ему храбрым мальчишкой.

– Как поживает доктор Грант? – осведомился МакЛейн.

– Брюзжит старый медведь. Заходите к нам в «Золотой якорь». На прошлой неделе мы купили лосиную голову у одного норвежского моряка и прибили её у входа.

Настроение МакЛейнa заметно улучшилось. Теперь он знал, что драгоценный груз в надёжных руках. Чтобы окончательно успокоить констебля, Уинфилд вклинился между Тоби и Яном, которые были несколько ниже его, и положил свои руки им на головы.

– В вашем распоряжении самая лучшая команда, – похвастался он. – Я с этими парнями работаю уже четыре года. Мы с мистером Доббинсом не даём им спуску.

Тоби и Ян направились к фургону.

Уинфилд встал перед констеблем, загораживая собой вид на шхуну, и втянул его в политическую дискуссию.

– Так скажите мне честно, что вы думаете о предстоящей войне? Кто бы подумал десять лет назад, что англичане будут защищать турок? Мне кажется, что у Её Величества корона слишком тесно на голове сидит.

 

3

Как большинство шотландцев, констебль, мягко говоря, не испытывал особой любви к королеве Виктории и потому радостно ухватился за возможность выпустить свою кельтскую горечь в компании Уинфилда. МакЛейн считал, что давно переслужил ранг констебля, но его не повышали из-за его национальности. Он уже пятнадцать лет был на одной должности, в то время как его английские коллеги давно поднялись до высших рангов. Уинфилд слушал МакЛейна с сочувствием и разделял его негодование. Они вдвоём прогуливались вдоль причала и возмущались тем, как Виктория отнеслась к ирландцам в 1848 году, когда всю западную часть страны поразил голод.

Уинфилд то и дело бросал взгляд в сторону своих товарищей и отчитывал их за то, что они неправильно поднимали ящики – с угрозой для позвоночника. Потом он опять поворачивался к констеблю, извинялся и продолжал беседу.

Мало-помалу полицейские, охранявшие фургон, расслабились и закурили. Им передалось благосклонное настроение констебля.

Уинфилд подтолкнул МакЛейна локтем.

– Интересно, над чем смеются ваши подчинённые.

Когда полицейские увидели, что констебль направился в их сторону, они перестали смеяться и напряглись, ожидая выговора, но МакЛейн и не собирался отчитывать их за такую фамильярность во время службы. Охваченный внезапным приступом щедрости, он заказал своим подчинённым обед за свой счёт. Ничто не способно так растопить сердце шотландца, как возможность позлословить об английской королевской семье.

Ко второй половине дня показалось солнце и туман рассеялся. Был виден противоположный берег Темзы.

Тоби и Ян продолжали разгружать фургон и переносить оружие на корабль. Их работа была уже наполовину закончена. На них уже давно никто не обращал внимания.

Когда начало смеркаться и зажгли первые фонари, Уинфилд устроил небольшое представление для прохожих. Он забрался на перевёрнутую вверх дном бочку и начал жонглировать пустыми бутылками, изумляя своей ловкостью. Ни одна из бутылок не упала на землю. Затем он продемонстрировал несколько картёжных фокусов. Он всегда носил при себе колоду карт, специально для таких случаев.

Толпа зрителей вокруг бочки росла. Жонглёрское выступление Уинфилдa не ограничилось бутылками. Он попросил мужчин в толпе одолжить ему несколько ножей. Добровольцев оказалось более чем достаточно. В эту же минуту десятки ножей вонзились в землю вокруг бочки. Лезвия блестели при свете фонаря.

– Благодарю, господа, – сказал Уинфилд, изучая свой арсенал. – Посмотрим, что у нас тут есть? Ага, несколько перочинных ножей, несколько охотничьих… А вот и морские кортики, с гладкими лезвиями, с резными… А вы, как я погляжу, серьёзная публика. Не завидую я тому, кто прицепится к вам в тёмном переулке. Нож многое говорит о своём владельце.

Он завязал себе глаза шарфом и начал жонглировать ножами. Сначала зрители невольно отпрянули в страхе. Стоящие в первом ряду закрыли лица руками. Ножи со свистом взлетали в воздух, и Уинфилд ни разу не схватил лезвие рукой. Ни капли крови не было пролито. Постепенно зачарованные зрители опять начали приближаться к бочке.

Вдруг Уинфилд скрестил руки на груди. Ножи попадали вокруг него, вонзаясь в края бочки.

Он сорвал шарф с глаз и помахал им, точно флагом. Публика молчала. Но это молчание длилось всего секунду. За ним последовал взрыв аплодисментов. Уинфилд терпеливо ждал, пока шум уляжется, и потом обратился к публике.

– Одна остроумная молодая особа однажды сказала мне, что моя ухмылка похожа на перевёрнутый Лондонский мост. Мне кажется, в этом что-то есть. Этот символический мост соединяет мою личную трагедию с вашей. Если вам понравилось моё представление, вы можете опять его увидеть в десять вечера, в таверне «Голубиное гнездо». Я уже не выступаю в «Золотом якоре». Сегодня вечером со мной выступает ирландский скрипач. Приходите. Не пожалеете. Спектакль продолжается, по крайней мере, пока нас не настигнет война или дифтерия.

 

4

К семи вечера Тоби и Ян наконец закончили свою работу. Пустой фургон вернулся на оружейный завод и товарная шхуна покинула причал. Уинфилд закончил своё представление и вернул ножи их законным владельцам. Толпа разошлась. Констебль и стражники, весёлые и немного пьяные, отправились в полицейский пункт, чтобы сменить охрану. Уинфилд и его товарищи остались на опустевшем причале.

И так же, как рано утром перед МакЛейном, Уинфилд вклинился между Тоби и Яном и положил свои руки им на головы.

– Ну, господа, есть ли у вас хорошие новости?

– Какие такие новости, Ваше Величество? – спросил Тоби, притворяясь, что не знает, о чём идёт речь.

– Ладно, хватит дурачиться. Недаром же я устроил это представление, хоть у меня всё это время горло полыхало. Проклятая болезнь не отпускает. Чувствую, как она проникает в грудь. А мне ещё выступать сегодня вечером. Так что извольте, подавайте хорошие новости. Какой у нас сегодня улов?

– Двадцать восемь револьверов, модель «Адамс», – прошептал Тоби, глядя на огни на противоположном берегу Темзы.

– Нет, тридцать, – исправил его Ян. – Я же считал.

Уинфилд откинул голову и поднял глаза к звёздам.

– Ах, вот что называется удачный понедельник. Наши покупатели останутся довольны. Они будут прыгать, точно мальчишки, при виде новых игрушек.

Действительно, эти револьверы модели «Адамс», названные в честь оружейного инженера Роберта Адамса, пользовались популярностью с тех пор, как их выпустили в 1851 году. Стреляющему не приходилось взводить курок заново перед каждым выстрелом. Новое оружие вызвало сенсацию на Лондонской международной выставке. Заказы потекли на оружейный завод Джона и Джорджа Дина. Английские офицеры, готовившиеся к вторжению в Крым, заказывали револьверы для своих солдат. «Адамс» стал традиционным запасным оружием. Мирным жителям тоже хотелось обзавестись новинкой.

Воровать оружие среди бела дня, с сотнями прохожих вокруг – занятие не для начинающих. А Тоби и Ян являлись новичками в этом ремесле. Из них трёх настоящим профессионалом был один Уинфилд. Он выучил несколько уловок в бандитском лагере Нила Хардинга и не гнушался пользоваться ими.

Тридцать револьверов за один день! Уинфилд и Тоби ликовали, повиснув друг на друге. Ян, однако, не разделял радости своих товарищей. Он плёлся отдельно от них, понурив голову.

– А ну выпрямись! – приказал ему Уинфилд. – Что за похоронная осанка? У нас был плодотворный день.

Ян душераздирающе вздохнул.

– Не знаю. У меня дурное предчувствие, что нашей удаче придёт конец, причём очень скоро.

Это нытьё раздосадовало товарищей, особенно Уинфилда, который гордился махинацией, которую они ловко провёрнули. Ему не хотелось, чтобы его торжество отравляли.

– Ты прекрасно знаешь, что я не ирландец, – сказал он Яну. – Я не верю в удачу, талисманы и прочую чушь. Удача не имеет никакого отношения к нашему занятию. Это всё дело навыка. Все эти годы, которые я провёл в обществе Нила Хардинга, не прошли даром. И многому у него научился. И теперь учу вас.

– Не затем я сбежал из ирландской тюрьмы, чтобы попасть в английскую. Я наслышался про здешние тюрьмы.

Уинфилд нахмурился.

– Мне не нравится, куда идёт этот разговор, Ян.

– Ты же видел, как констебль пялился на нас.

Уинфилд решил, что пришла пора поднять другу настроение. Он схватил Яна за воротник, оттащил его в сторону и прижал его спиной к забору, не слишком грубо, но внушительно.

– Когда волк обнажает клыки, это отнюдь не является знаком расположения. Это значит, что он любуется твоим горлом. Хватит ныть. Я всеми силами пытаюсь вытянуть тебя из нищеты, а ты брыкаешься. А ведь мы уже промышляем этим делом два месяца. Мы можем это делать ещё два года или пока война не закончится. Оставь все тяжёлые мысли и разговоры на мою долю. Твоё дело таскать ящики, не потянув при этом спину и не размозжив ступню. Если нас что-то и погубит, так это твоя кислая рожа. Понял?

Ян подумал несколько секунд и неуверенно кивнул.

– Умница, – заключил Уинфилд и взлохматил ему волосы. – Надеюсь, что аппетит у тебя лучше, чем настроение. Нам есть что праздновать.

 

5

Когда друзья пришли в таверну «Голубиное гнездо», мистер Лангсдейл уже ждал их за накрытым столом. Это был самый лучший стол в таверне, единственный, который не шатался. Все четыре ножки были плотно сколочены. На крышке не было ни царапин, не следов от сигар. Мистер Лангсдейл берёг этот стол для членов семьи и важных гостей.

– Смотри же, па, не вздумай угощать нас своей знаменитой тухлой колбасой, – предупредил отца Тоби.

– Боже упаси! – ответил мистер Лангсдейл с напускным ужасом.

– Знаменитая тухлая колбаса – это особое угощение, на любителя. Даже собаки её не едят. Нет, для родных – только свежая колбаса. А ведь вы мне все родные. Какое счастье, когда три мальчика сидят за столом вместе, будто Робби и Джо до сих пор живы.

Тоби закатил глаза.

– Па, может, не будем об этом? Что толку разводить панихиду на голодный желудок? Давай-ка поужинаем спокойно, не воскрешая покойников.

В эту минуту Уинфилд поддержал трактирщика.

– Пожалуйста, продолжайте, мистер Лангсдейл. Мне очень интересно слушать про вашу семью. Ведь у меня никогда не было братьев.

– Ха, зато теперь они у тебя есть, – усмехнулся Тоби. – Я же тебя просил не подпевать моему старику. Теперь ты будешь весь вечер слушать семейную сагу. Па никуда не ходит без своих покойных сыновей. Они всегда с ним. Он болтает с ними по дороге на рынок, когда топчется на кухне, когда вытирает столы в конце дня. Люди думают, что он рехнулся, потому что он вечно бормочет.

– Бормотание – ещё не признак безумия, – возразил Уинфилд на полном серьёзе. – Доктор Грант тоже бормочет, а он самый здравомыслящий человек, которого я когда-либо встречал, хотя и обвиняет меня в связях со служанками. Вот почему я больше не ночую в «Золотом якоре». Выселить меня открыто у него не хватает духу, так он меня медленно выживал своим брюзжанием. Но хватит обо мне! Мистер Лангсдейл, пожалуйста, расскажите ещё про свою семью.

Уинфилд уже сто раз слышал семейную сагу Лангсдейлов, и каждый раз в ней были новые вариации. Он точно не знал, где кончалась правда и начиналась выдумка, но он понимал, как много эти разговоры значили для старика.

Около десяти вечера пришёл обещанный ирландский скрипач. Его звали Мартин Конноли. В отличие от обитателей «Голубиного гнезда», Мартин был примерным семьянином и ревностным католиком. По этим причинам он общался только с себе подобными. В Саутворке хватало ирландских иммигрантов. У них были свои церкви и свои клубы, куда коренные англичане не ходили. Мартин воспринимал свои выступления с Уинфилдом как взаимовыгодную сделку, не более того. Они никогда не ели и не пили вместе. Семейному человеку нечего делать в компании холостяков. Их общение между не заходило дальше сухих приветствий и обсуждений репертуара. Тем не менее, они неплохо сочетались на сцене. Их противоположные образы дополняли друг друга. Представьте себе добропорядочного ирландского патриарха рядом с диким валлийским бандитом. Они начинали представление с музыкального номера, а затем разыгрывали комические сценки, перебрасываясь национальными шутками. Уинфилд высмеивал ирландцев, а Мартин в свою очередь набрасывался на остальных жителей Великобритании.

Когда Мартин явился, Уинфилд и его друзья уже покончили с ужином. По старому обычаю, Мартин приподнял край своей круглой шляпы и слегка поклонился. Уинфилд, который ходил с непокрытой головой, просто дотронулся рукой до виска и отдал честь.

– Надеюсь, ты принёс запасные струны для скрипки, – сказал он Мартину.

– Нагрянет куча народа. Боюсь, что раньше полуночи нам отсюда не выбраться.

– Да поможет нам Господь, – ответил ирландец устало. – Кстати, Уин, тебя кто-то ждёт на улице.

Уинфилд выглянул в окно и на противоположной стороне улицы при свете фонаря разглядел очертания щупленькой девичьей фигурки.

– Это Диана, – сказал он с досадой. – Какого чёрта она здесь?

– Тебя ищет, не иначе, – усмехнулся Тоби. – Волнуется сестрёнка. Или подружка? Кем она тебе там приходится?

Уинфилд отвесил Тоби подзатыльник.

– Молчи, дурак. Пойду, посмотрю, что ей нужно.