1

– Какого чёрта она здесь? – досадливо пробормотал Уинфилд, выглядывая из окна таверны «Голубиное гнездо».

Это был вечер стального урожая. Уинфилд и его друзья праздновали прибыль с двадцати восьми револьверов, украденных в тот день. Он испытывал подъём после успешно проведенной махинации. Болезнь, терзавшая его последние три дня, начала понемногу отступать. Его горло по-прежнему болело, но жар начал спадать, а аппетит возвращаться.

А тут, как назло, появилась Диана. Девчонка стояла под фонарём, спрятав руки в карманы, и чертила невидимые круги на тротуаре кончиком башмака. Какое неотложное дело могло её привести в Ротергайт, да ещё в такой час?

– Не вздумайте пить моё пиво без меня, – Уинфилд грозно предупредил друзей. – Я сейчас вернусь.

Набросив куртку, он вышел на улицу. Перед тем как приблизиться к Дианe, Уинфилд зажёг сигару, чтобы успокоить нервы. После первой же затяжки у него начался приступ кашля.

Диана услышала этот кашель и вздёрнула лохматую голову. Её узкая ступня, чертившая круги, замерла. Всё её тело напряглось, а дыхание участилось. В эту минуту она походила на уличную кошку, готовую броситься на врага. Это была их первая встреча за два месяца. Оба были глубоко взволнованны и старались скрыть свои переживания за нарочитой холодностью. Они поприветствовали друг друга вызывающим молчанием. Уинфилд, у которого через полчаса было представление, заговорил первым.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришла испортить твоё представление. Какие у меня ещё в жизни радости? Ради одного этого я протащилась три мили по грязи.

– Хватит умничать.

– А почему бы не поумничать? Я тебя два месяца не видела. Могу я хоть отвести душу?

– У меня нет времени для шуток.

– Изволь, какой же ты, к чёрту, комедиант, если у тебя нет времени для шуток? Кстати, что у тебя с голосом? Ты всё-таки заболел, как все остальные? А ведь многие вокруг умирают. Ты сам не боишься умереть?

Девушка встала на цыпочки, слегка приподняла подол юбки, грациозно, почти кокетливо вытянула ножку и вновь принялась чертить круги. Это был своего рода уличный балет.

– Ты так и не ответила на мой вопрос, – сказал Уинфилд. – Что ты делаешь одна в такой час?

Вместо ответа Диана сложила губы, точно для поцелуя, и свистнула.

– Если к тебе пристанет шайка пьяных матросов, кто будет виноват? – Уинфилд продолжал устало её отчитывать. – А доктор Грант знает, где ты?

– Он сам меня сюда послал. Ему вдруг приспичило тебя увидеть.

– Прямо сию минуту? Это не могло подождать до субботы?

– Значит, не могло. Тебе, похоже, придётся отменить представление.

Уинфилд выругался и вернулся в таверну сообщить скрипачу-ирландцу, что тому придётся выступать одному. Появление Дианы взбесило Тоби и Яна. Их друг только начал выкарабкиваться из тоски, а тут ведьма объявилась и всё испортила.

– Нам совсем не обязательно идти бок о бок, – сказала Диана когда он присоединился к ней на улице. – Ты иди вперёд, не жди меня. А я буду своим привычном шагом. Так мы хоть не перегрызём друг другу глотки.

– Не дури. Что кажет доктор Грант, когда я появлюсь один? Придётся тебе потерпеть моё общество полчаса.

– Ну, тогда мы будем молчать и смотреть в разные стороны.

Они направились к «Золотому якорю». Диана шла медленно, держась за левый бок и подавляя гримасу боли, и часто останавливалась, чтобы перевести дyх. Уинфилд знал, что она это делала не для того, чтобы испытать его терпение. Он и раньше видел эти симптомы.

– Мне страшно, Уин, – неожиданно сказала Диана, нарушая правила игры, которую сама придумала.

Он покосился на неё недоверчиво.

– Чего тебе бояться? У тебя нож и друг-леший.

– Что-то ужасное должно произойти. Я шкурой чувствую.

– По-моему, хуже некуда. Парламент уже одобрил вторжение в Крым. Дело сделано. Англичане будут сражаться на стороне мусульман. А кого нам предстоит убивать? Наших же братьев-христиан.

– Турки – не самые страшные враги, Уин.

– Безусловно. Отечественное правительство куда страшнее.

Как ни далека была девушка от мира международной политики, она знала, из-за чего началась война и что религия не играла ровным счётом никакой роли. Диане ни разу в жизни не встречался мусульманин, но она достаточно наслышалась о них от матросов, побывавших в тех краях. Больше всего её впечатлили рассказы о чудесных травах, которые выращивали на Востоке. Народ, который постиг искусство смешивания снадобий, не может быть таким уже низменным. Какое счастье, что Англия наконец объединилась с Турцией! Диана надеялась, что в конце концов дивные наркотики дойдут и до Бермондси и она сможет ими насладиться. Ей так приелся опиум. Он ей уже не помогал. Она созрела для новых, более сильных снадобий.

– Научи меня курить, Уин, – попросила она. – Меня вдруг осенило, что за все эти годы ты мне ни разу не предложил сигару. Как так вышло?

– Тебе вдруг сигара понадобилась?

– Или трубка. А что лучше для новичков?

– А тебе не кажется, что я тебя уже достаточно испортил? Тебе для полного счастья не хватает ещё одной мерзкой привычки?

– Какой смысл теперь останавливаться?

– Если доктор Грант узнает, он меня пристрелит.

– Злобный старый медведь! Он всё ещё думает, что это ты сделал ребёнка Ингрид? Небось, сам с ней лёг, а теперь пытается свалить вину на другого. Стыдно, что на такую корову позарился. Кому нужны тюрьмы для должников, когда есть «Золотой якорь»?

– Ты думаешь, что в другом месте тебе было бы лучше?

– Я не думаю, я знаю! Мистер Хиггинс, у которого таверна напротив нашей, платит своим девчонкам в два раза больше.

Уинфилд рассмеялся её наивности.

– Дура! Уверяю тебя, девчонки Хиггинса не только вытирают столы. У них есть и другие обязанности.

– Просто чудо, как я тебя ненавижу, – сказала Диана после короткой паузы. – Это и придаёт мне сил. Доктор говорит, будто ненависть разъедает сердце и укорачивает жизнь, но теперь я знаю, что всё наоборот. Я так до ста лет доживу.

– Хоть что-то хорошее вышло из нашего знакомства, – заключил Уинфилд. – Не так уж всё безнадёжно.

– Погоди, я ещё не всё тебе рассказала. Я подружилась с голландским матросом. Он обещал отвезти меня к себе на родину. Скоро мы обвенчаемся.

Уинфилд продолжал кивать и со всем соглашаться.

– Ну и счастливчик же этот матрос. А Голландия, говорят, красивая страна. Кто же проведёт церемонию? Твой друг Леший?

Неизвестно, в какие дебри зашёл бы этот разговор, если бы они не добрались до «Золотого якоря».

– Иди первым, – сказала Диана. – Я не хочу переступать порог вместе с тобой.

– Как скажешь, – ответил Уинфилд, пожав плечами, и вошёл внутрь.

 

2

Том стоял за стойкой бара и рылся в стопке пожелтевших документов, к которым не прикасался уже больше двадцати лет.

– Ты своё отработала? – спросил он Диану, не глядя на неё.

– Труд праведных не бывает закончен, – ответила она. – Уин как-то рассказывал греческую небылицу про женщин, которым было велено наполнить водой сосуд с порожним дном. Правда, они не были праведными. Кажется, они убили своих мужей. Так вот, я чувствую себя одной из этих женщин. Жаль, что мне некого убить.

– Тебе сегодня повезло, – сказал Том, не обращая внимания на её язвительность. – Я решил тебя освободить на целые полчаса раньше. Иди побалуй себя чем-нибудь. Вычеши вшей из гривы. Выскреби грязь из-под ногтей.

Девушка не сдвинулась с места. Она продолжала стоять, прислонившись спиной к стене. Руки её теребили грязное полотенце.

– Ты что, оглохла? – сказал Том, повысив голос. – Ты свободна. Иди.

Диана швырнула полотенце в угол и выбежала из комнаты, оставив дверь открытой настежь.

Когда звуки её шагов утихли, Том обратился к Уинфилду.

– Ты знаешь, зачем я тебя позвал?

– Боюсь представить, – ответил Уинфилд, налил себе виски и зажёг очередную сигару, предчувствуя, что разговор будет не из приятных. – Конечно, надо же на кого-то пальцем тыкать, а я как раз к месту пришёлся. Не знаю, что вам сказать, на чьей жизни поклясться, что я не прикасался к Бриджит.

– Ингрид, – поправил его Том.

Уинфилд откинул голову и выпустил кольцо дыма в потолок.

– Ну, Ингрид! Пускай будет Ингрид. Так или иначе, это не моя вина, что у неё тесёмки фартука не завязываются. И вообще, я не люблю ирландок.

– Она не ирландка, а шведка.

– Да они мне все на одно лицо. Я тут не так часто бываю, чтобы помнить имена и национальности служанок, а вы меня обвиняете в том, что я с ними пложу внебрачных детей. Желаю удачи в поисках истинного виновника. Каждый вечер через вашу таверну проходят десятки моряков. Попробуйте устроить каждому из них допрос. Я уже давно ночую в «Голубином гнезде». А теперь, с вашего позволения, я снимаю себя с роли подсудимого. За ваше здоровье!

Он поднял стакан с виски, изображая тост, и уже собрался уходить.

– Сиди, – приказал ему Том. – Мне уже давно наплевать, кто с кем спит. Все бы наши беды ограничились парой-тройкой слюнявых бастардов. Дело обстоит намного серьёзнее. Если налоги будут продолжать ползти вверх, а доход падать, через пару месяцев мы все будем спать на улице. Тогда у нас действительно не будет выбора, придётся заползти в один мешок из-под картошки на ночлег.

Уинфилд поник головой и рассмеялся.

– Простите. У меня глаза слипаются. Я четырнадцать часов провёл на пристани.

– Я знаю, ты устал. Мы все устали.

– Я тут практически не живу, но, тем не менее, продолжаю отдавать вам три четверти заработка, по старой традиции. Сколько вам ещё надо?

– Но даже если ты мне отдашь всё до последнего гроша, этого не хватит, чтобы сохранить таверну.

– Вы и раньше это говорили. Сколько я вас знаю, столько вы и жалуетесь на высокие налоги.

– Да, но раньше времена были относительно мирные. Ты сам прекрасно знаешь, что творится с налогами, когда разгорается война. Слушай, ты помнишь моего племянника Николаса? Он служит офицером. Так вот, он приехал в Саутворк на две недели набирать добровольцев для кампании в Крым. Судя по его словам, солдатам платят неплохое жалование и даже выдают аванс при подписании контракта.

Уинфилд уронил сигару в пепельницу.

– Ну вот, правда и всплыла на поверхность! Теперь-то я знаю, что от меня требуется. Не заставлю вас просить меня дважды. Считайте, что дело сделано. Поеду в Крым сию минуту! Ну и что с того, что я ненавижу королеву и её дурацкие войны? Не могу же я допустить, чтобы вы думали, будто пятнадцать лет назад спасли неблагодарного труса. Завтра же разыщу вашего племянника и завербуюсь. Но перед тем как я подставлю шкуру под пули, мне надо кое в чём убедиться. Согласны ли вы вступить в деловой договор?

– Моё любопытство затронуто.

– Если я вернусь живым из Крыма, вы перепишете половину частной собственности на моё имя. Надеюсь, это просьба не кажется вам слишком наглой.

Том ничего не сказал. Он только поднял брови и сомкнул руки под подбородком.

– Я не пытаюсь вас ограбить, – продолжал Уинфилд. – Я на самом деле хочу вам помочь. Но мы не можем продолжать в таком духе. Мне скоро двадцать пять. Если вы продолжаете претендовать на мою поддержку, то извольте предоставить мне кое-какие права. Или вы будете мне грозить выселением до бесконечности?

Том протянул ему руку.

– Хорошо, считай, что у нас уговор.

– На самом деле?

Уинфилд был искренне удивлён. Он не ожидал, что старик так быстро примет его условия.

– Никаких игр, никаких обид, – подтвердил Том. – Чисто деловой договор между двумя взрослыми людьми. Я даже не буду ждать твоего возвращения из Крыма, чтобы всё оформить. Завтра же утром пойдём к моему племяннику в военный штаб, а от него – прямиком к нотариусу.

Так они и сделали. К концу следующего дня два новых документа добавились к стопке жёлтых бумаг – военный контракт и завещание, делающее Уинфилда полноправным coвладельцем «Золотого якоря», хотя сам он не ощущал никакой разницы. Повода праздновать не было. В сущности, ничего не изменилось. Он не стал ни на шиллинг богаче, а его жизнь казалась ему дешевле, чем когда-либо. То, что половина таверны принадлежала ему, не слишком его радовало. Теперь он полностью принадлежал английской короне.

Дату отбытия ему толком не сообщили. Сам план вторжения ещё не был ясен. Николас Грант сам в этом признался. Уинфилда могли призвать и через шесть недель, и через шесть месяцев после подписания контракта. А пока что ему было приказано оставаться в Саутворке.

– Наша бесстрашная королева погубит страну, – сказал он как-то вечером.

Том похлопал его по спине.

– За Англию не тревожься. Вся эта неразбериха в Крыму скоро утрясётся. Я пережил наполеоновские войны. У Англии было двести тысяч солдат, а у Наполеона – больше миллиона. Но наш флот не имел равных. Мы вышли победителями. И опять выйдем.

Том не верил собственным словам, и Уинфилд это прекрасно понимал.

– Это, конечно, чертовски любезно с вашей стороны, что вы пытаетесь меня подбодрить, – сказал oн, – но это не входит в ваши обязанности. Я уже знаю, что меня ждёт.

Оставив еженедельный взнос на стойке бара, он покинул таверну.

 

3

Ходили слухи, что у короля Уинфилда появился соперник. Его звали Кип. Никто не знал его настоящего имени, и никому не было до этого дела. Людей больше всего занимала его рыболовная лавка. Это была попросту шхуна, которую он поставил на якорь между Оружейным мостом и Военным причалом. Шхуна была уже не пригодна для плавания, но её можно было использовать в качестве лавки. Изобретательность её хозяина вызывала заслуженное восхищение. Он выкрасил шхуну в зелёные и голубые тона, чтобы она выделялась на фоне других кораблей, и превратил палубу в таверну на свежем воздухе. Сам товар хранился в каютах. Кип сначала предлагал покупателям выпить и закусить, а потом отводил их на нижний этаж корабля, чтобы показать свою коллекцию снастей. У него было всё, начиная от удочек для рыбалки в пресной воде и кончая гарпунами для охоты на китов. Этот миниатюрный мореходный музей вскоре стал главным аттракционом для жителей Ротергайта.

Кип в чём-то походил на Уинфилда, разве что он был лет на двадцать старше, несколько ниже ростом и шире в плечах. У него были такие же угловатые черты и тёмно-серые глаза. Он носил такую же матросскую куртку с шарфом, брюки из плотного сукна и кожаные сапоги.

У Кипa была мода распускать руки. Очевидно, он считал, что одних слов недостаточно, чтобы донести истину до собеседника. Всё, что он говорил, должно было подкрепляться рукоприкладством. Однажды за один разговор с офицером МакЛейном он умудрился пихнуть его четыре раза в плечо, пять раз в грудь и раз десять похлопать по спине. После этой встречи бедный констебль ходил в синяках.

Как и Уинфилд, Кип был грамотен, остроумен и наделён тем же мрачным чувством юмора. Он шутил о вещах, о которых не принято шутить. К счастью, на него никто не обижался. Люди готовы были простить ему словесные вольности и привычку по-дружески избивать собеседников за его приветливость и необычную щедрость.

Он дарил подарки, дешёвые, пустяковые подарки, но всем подряд и в неограниченном количестве. Каждую субботу он устраивал бесплатную вечеринку на палубе своей шхуны. Он разрешал гостям рассматривать и трогать его снасти, зная заранее, что они у него всё равно ничего не купят. Он рассказывал им про корабли, на которых плавал, о странах, в которых ему довелось побывать, и раздавал мелкие сувениры из Ирландии, Голландии, Норвегии, Швеции и Дании.

– Всё, Уин, готовься отвоёвывать свои владения, – однажды сказал Тоби. – Кип не собирается уходить отсюда. Похоже, он надумал захватить Саутворк.

– Ну и пусть, – ответил Уинфилд безразлично. – Мне-то какое дело?

– Так ты что, сдаёшься без боя?

– А я и не собирался ничего отвоёвывать. Я достаточно долго пробыл королём. Теперь в самый раз отдать корону преемнику.

– Быстро ты расстался с короной. Твоим преемником должен быть твой родной сын, а не какой-то пожилой моряк. Уин, все ждут твоего наследника. А вот чего ты ждёшь?

– А если я скажу, что не хочу наследника? Зачем производить на свет детей? Чтобы посылать их на фабрику в восемь лет? Кто в своём уме захочет детей в такое время?

– А ты думаешь, лучшие времена наступят? – Тоби был неумолим. – Дети рождались во время войн, засух и вспышек чумы.

– Правильно! И сколько из них помирало в первый год жизни?

– Вот почему детей должно быть много. Ты должен жениться на женщине, которая подарит тебе целый выводок. Посмотри на моего отца. Из семерых детей выжило пятеро. Неплохо.

– Тоби, очнись. Меня в Крым посылают. Ещё неизвестно, вернусь я или нет.

– Вот почему тебе кровь из носа надо оставить наследника. Неужели ты не понимаешь? Если ты не вернёшься, мы воспитаем твоего ребёнка в лучших местных традициях. Мы его научим бросать ножи и танцевать матросский танец.

Уинфилд уже набрал в лёгкие воздуха, готовясь дать Тоби отпор, но в последнюю минуту передумал и лишь покачал головой. Это был уже четвёртый или пятый разговор на эту тему за прошедшую неделю. Времяпрепровождение со старыми друзьями начинало его не на шутку тяготить.

В этот вечер он не стал ужинать с Тоби и Яном. Вместо этого направился к плавучей лавке, чтобы лично представиться хозяину. Кип в это время был на палубе, выставляя в ряд пустые бочки, оставшиеся со вчерашней вечеринки.

– Я пришёл предупредить вас, – сказал Уинфилд. – Здесь небезопасно. Советую завести сторожевую собаку. Обидно будет, если вашу шхуну ограбят.

Кип махнул рукой.

– А кому нужна эта старушка? У меня ещё три шхуны, поставленные на якорь вдоль берега. Всё же до чёртиков приятно, что кто-то обо мне так печётся. Да проходи же. Добро пожаловать.

Он провёл Уинфилда вниз по трапу и показал ему корабль. Одна из кают, которую Кип почти никому не показывал, служила библиотекой. Уинфилд ахнул, когда увидел все эти книги по истории и навигации. Среди них было несколько сборников скандинавского и кельтского фольклора.

– Ну как, нравится? – спросил Кип гостя, заранее зная ответ. – Славненькое корыто. Правда?

– Вот почему вы должны последовать моему совету и завести сторожевую собаку. Я знаю торговца, у которого доктор Грант покупает собак. Каждый раз он покупает одну и ту же смесь лайки с овчаркой и называет собаку Нероном, в честь своего первенца. Мы уже дошли до Нерона Четвёртого. Доктору нравятся и порода, и имя. Он верит, что это та самая собака, которую он завёл пятнадцать лет назад.

– Хорошо. Считай, что убедил меня. А теперь лучше скажи, что мы будем пить. Виски или скотч? Лично я больше склоняюсь к скотчу. У меня к этому напитку особая тяга. Моя мать была из Эдинбурга. А ты случайно не шотландец?

– Валлиец, – ответил Уинфилд. – По крайней мере, мне так все говорят. Какая разница? Я не единственный сирота в Саутворке.

Они весь вечер просидели в каюте Кипа за бутылкой скотча. Уинфилд чувствовал, что впервые в жизни встретил равного себе. В разговоре с Тоби и Яном ему постоянно приходилось сдерживаться и не затрагивать темы, о которых они ничего не знали, чтобы они не ощущали себя полными идиотами рядом с ним. Доктор Грант, при всех своих энциклопедических познаниях, неохотно вступал в разговор. А Диане, при всём её бурном воображении, не хватало жизненного опыта. Она могла говорить только об их общих приключениях и о книгах, которые он ей читал. С Кипом можно было обсуждать всё на свете: от политики до театра.

Вдруг глаза Уинфилда затуманились. Он отодвинул стакан со скотчем и сказал тихо:

– У меня странное чувство, будто за мной следят.

– Конечно, следят, – ответил Кип невозмутимо. – Не удивляйся. У тебя преданная публика.

– Нет, дело не в публике, – продолжал Уинфилд ещё тише. – С раннего детства я чувствовал на себе чей-то взгляд. В этой каюте я впервые чувствую себя скрытым от этого взгляда, впервые в жизни. Только, ради бога, не сочтите меня сумасшедшим.

Кип покачал головой.

– Я вовсе не считаю тебя сумасшедшим. Нам всем порой хочется исчезнуть, стать невидимыми. Хорошее тоже утомляет, даже слава. Приходи сюда в любое время. Можешь пить мой скотч, читать мои книги и разглядывать мою коллекцию гарпунов. Я не всегда смогу составить тебе компанию, но я тебя всегда впущу. Можешь оставаться здесь на ночь.

Уинфилд должен был признаться, что приглашение звучало заманчиво. Он не мог представить ещё одну ночь в доме Тоби Лангсдейла.

– Право же, я не представляю, что я вам могу предложить взамен, – сказал он Кипу. – У вас уже всё есть.

Кип вновь наполнил стакан гостя, давая ему понять, что тема о расплате была закрыта.

– Как вы считаете, однолюбство совсем вышло из моды? – Уинфилд спросил неожиданно, меняя тему разговора.

Кип выпрямился на стуле, озадаченный этим вопросом.

– Мне нужно ваше мнение, – продолжал Уинфилд. – Только прошу вас: отвечайте честно. Представьте, что ваша невеста тяжелобольная и не совсем в своём уме. Представьте, что она обвиняет вас в неверности и посылает вас к чёрту, а ваши друзья в один голос убеждают вас её бросить и найти другую, но вы продолжаете хранить ей верность. Это действительно глупость?

– Глупость? Да это просто дурной вкус! С точки зрения мужской солидарности это просто непростительно. Готовься к тому, что над тобой будут смеяться хором.

Уинфилд только вздохнул, услышав то, что боялся услышать.

– Так всё безнадёжно? Я действительно так отстал от жизни?

– Говорю тебе это как вдовец со стажем. Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я женился. Все мои друзья считали меня безумцем. У моей жены была чахотка. Времени у нас было не так много. Она умерла, так и не сделав меня отцом. Друзья вели себя так, будто её никогда не было. Более того, они из кожи вон лезли, чтобы познакомить меня с пышущими здоровьем красотками. А когда я деликатно отклонил их попытки, они это приняли как оскорбление и прозвали меня неблагодарным предателем. Всё потому, что я не позволил им выбрать мне новую жену.

– Вы ещё общаетесь с этими людьми?

– Боже упаси! Как только они поняли, что их попытки осчастливить меня ни к чему не привели, сами оставили меня в покое.

– Получается, вы остались без жены и без друзей?

– В общем, да. Но, как видишь, я всё это пережил. Мне скоро исполнится сорок пять. У меня уже не осталось слёз.

– А я свои ещё не начал проливать, – ответил Уинфилд тихо, глядя на дно пустого стакана.

Кип легонько толкнул его в плечо.

– Кто знает? Может, тебе не придётся пролить ни одной слезы.

– Вы совершенно правы. Я скоро погибну. Знаете, я рад, что меня посылают в Крым.

Кип ещё подлил ему скотча.

– Ты копаешь слишком много могил, дружище. Ты ошибся в своём призвании. Тебе надо было быть могильщиком, а не комедиантом.

Уинфилд взглянул Кипу в глаза, потом уронил голову на стол и рассмеялся, надеясь, что смех не перейдёт в рыдания. Пьяные слёзы при первом знакомстве отнюдь не производят хорошего впечатления, даже на такого мудрого и терпимого человека, как капитан.

– Я в твоём возрасте тоже не слишком цеплялся за жизнь, – признался Кип. – К двадцати двум годам успел потерять родителей и младшего брата. Ты не можешь стрелять себе в висок после каждого приступа меланхолии. Добрые врачи давали моей жене от силы шесть месяцев, а она протянула три года. Правда, последние пару недель не выходила из комнаты. По вечерам я сидел рядом с ней и читал ей вслух. Один раз я оторвал глаза от книги, бросил на неё взгляд и понял, что она уже не дышит. Тем не менее, я дочитал её любимое стихотворение до конца, перед тем как позвать могильщика.

– Ваша жена разбиралась в литературе?

– Она разбиралась во всём. Большая часть книг в моей библиотеке – её приданое. Она была немногословной, внимательной и методичной. Писала философские романы под мужским псевдонимом. У меня лежит её незавершённая рукопись. Моя мечта – дописать этот роман и настоять, чтобы издатель опубликовал его под её настоящим именем. Много лет прошло, пока я встретил женщину, более или менее равную ей по интеллекту.

– Вы собираетесь на ней жениться?

Кип пожал плечами.

– Если она сама созреет для столь вульгарного шага. Моя новая подруга не является поклонницей брачных традиций. Она меня на двадцать с лишним лет моложе. Неизвестно, захочет ли она связать свою жизнь со старым капитаном. Если она меня бросит ради молодого повесы, я не слишком обижусь. На данный момент я просто наслаждаюсь её обществом.

– Нам доведётся на неё хоть одним глазом глянуть?

– Возможно. Когда ей самой заблагорассудится. На данный момент она занимается воплощением своих революционных замыслов. Идейная, амбициозная девушка. Мне отрадно за ней наблюдать. На этой стадии жизни мне ничего другого не нужно. К сорока годам я научился любить мудро, сдержанно, безвозмездно, не строя планов, ни на что не претендуя. Ты тоже научишься.

– Если доживу.

– Бог даст. До субботы, надеюсь, дотянешь?

– А что в субботу?

– Я собираюсь устроить вечеринку. Я выставлю бочку с пивом, развешу голландские фонарики, приглашу скрипачей.

– По какому поводу всё это веселье?

– А что, обязательно нужен повод? Раз уж ты спросил, виновником торжества является мой хороший знакомый, у которого был день рождения в феврале. Как видишь, празднуем с небольшим опозданием. Его зовут Жиль. Он моряк с острова Гернси. У него чудовищный акцент, но мы понимаем друг друга превосходно. Мне бы хотелось вас познакомить. Приходи.

 

4

Диане не спалось из-за грозы. Её кровать стояла у самого окна. Дождевая вода проникла сквозь щели в стене и забрызгала ей постель, пропитав матрас насквозь. Ворочаясь на холодных мокрых простынях, вдыхая запах плесени, тщетно пытаясь найти сухое место на матрасе, она в конце концов поняла, что выспаться ей в эту ночь не удастся.

Хмуро покосившись на крепко спящих служанок, она выбралась из постели и пошла на кухню в поисках какого-нибудь снадобья. Под раковиной для мытья посуды она нашла полупустую бутылку с виски, к которой прикладывались Бриджит и Ингрид. Девушка передёрнула плечами и одним глотком выпила содержимое бутылки. Такое количество спиртного не опьянило её, зато настроило на философские размышления. Она принялась бродить по тёмной кухне босиком, думая о бессмысленности собственной жизни. Ей не хотелось возвращаться в комнату, где её ждали мокрый матрас и две храпящие служанки.

Вдруг входная дверь скрипнула. Сжав бутылку в качестве оружия, Диана прошла на цыпочках в прихожую. Когда сверкнула молния, она разглядела мужской силуэт на пороге. Это был Уинфилд. Он едва держался на ногах. Левой рукой он прикрывал правое плечо. Между его пальцев сочилась кровь.

– Все спят? – спросил он.

Дианa молча кивнула. Вид и запах крови моментально взбодрил её. Девушка сняла лампу с крючка и проводила Уинфилда в каморку на чердаке, которая когда-то служила ему спальней.

– Сбегай и принеси ящик с медицинскими инструментами, – сказал он, когда они остались наедине за закрытой дверью. – Ты знаешь, где старик их хранит. Но смотри, не разбуди никого. Я ненадолго. Вот только остановить кровотечение…

Не говоря ни слова, Диана помогла ему снять куртку и пропитанную кровью рубашку. Рана была не очень глубокая, но длинная. Лезвие ножа полоснуло его от плеча до локтя.

Ящик с инструментами Диана так и не нашла. По-видимому, Том хранил его у себя в комнате вместе с опиумом. К счастью, ей попался моток марли, которую служанки держали на кухне на случай, если одна из них нечаянно порежет палец ножом. На плите стоял котелок с кипячёной водой. Диана прихватила несколько чистых полотенец.

Чтобы как-то разрядить напряжение, Уинфилд попытался завести разговор.

– Доктор Грант остался бы тобой доволен, – сказал он. – Жаль, что он не обучил тебя медицине.

– Меня никто ничему путёвому не учил. Держи руку на весу.

Диана окунула полотенце в тёплую воду и плотно прижала его к ране, пожалуй, слишком плотно, точно стремясь усугубить боль. Судьба подбросила ей золотую возможность поиздеваться над Уинфилдом. Он был в её власти, пускай всего лишь на несколько минут. Диана собиралась воспользоваться его уязвимостью сполна. Когда ещё ей выпадет такая возможность позлорадствовать?

Тщательно промыв рану, она щедро залила её спиртом и тут же принялась забинтовывать, не дав жгучей боли уняться. Уинфилд стиснул зубы и отвернулся.

– У тебя сильные пальцы, – сказал он.

– Ещё бы! Я весь день таскаю чайники. Я бы вполне смогла работать на пристани. Но вот как ты будешь завтра работать?

Уинфилд откинулся на подушках и закрыл глаза.

– Ты всё-таки решил заночевать здесь? – спросила Диана.

– Не бойся. Скоро уйду. Дай мне перевести дыхание.

Она села рядом с ним на постели, сложив руки на коленях.

– Ну, расскажи хоть, как это случилось. Не везёт тебе последнее время, однако. Говорят, ты проиграл кучу денег. Удача покинула тебя, Уин. Сначала ты подцепил заразу, от которой всё горло изнутри распухло, потом влез в долги, а теперь тебя ножом пырнули. Для полного счастья осталось только в тюрьму загреметь. Кто же тебя пырнул? Один из твоих заёмщиков?

– Не помню, хоть убей, – пробормотал он вяло. – Я был пьян…

– Врёшь! Я видела тебя пьяным. Сегодня ты не так уж много выпил.

– Тише, Христа ради. Старика разбудишь. Хочешь, чтобы он сюда ворвался и устроил нам обоим головомойку?

Диана швырнула окровавленное полотенце на пол.

– Плевала я на старика. Я его не боюсь. Это он должен меня бояться. Я знаю, где он хранит деньги. Не сомневайся, я возьму своё. Как-нибудь ты явишься отдать зарплату, а меня здесь не будет.

– В таком случае тебе надо как следует выспаться. Если ты на самом деле задумала побег, тебе надо беречь силы. Спокойной ночи.

Он с трудом поднялся на ноги, набросил куртку на плечи, так как ему было слишком больно просунуть руку в рукав, и вышел.

– Хоть бы рана загноилась, – прошептала Диана. – Чтобы его рука посинела и отсохла!

 

5

Среди завсегдатаев «Золотого якоря» был некий Престон Баркли, по образованию англиканский богослов, служащий вторым викарием в церкви Святой Магдалены в Саутворке. Эта должность, однако, не являлась главным источником его дохода. Он зарабатывал на порядок больше, выполняя обязанности дворецкого в доме вестминстерского адвоката. Не имея собственной семьи, мистер Баркли кочевал между двумя районами Лондона без особого напряга. У него была собственная карета, за которую платил сам адвокат. Он находился в весьма завидном положении, одновременно наслаждаясь духовной и светской жизнью. Три раза в неделю проводил вечерние службы в церкви Святой Магдалены, а потом возвращался в дом адвоката. По дороге в Вестминстер останавливался в «Золотом якоре» на кружку пива.

Том всегда радовался этим визитам. Ему льстило, что такой человек, как мистер Баркли, который мог себе позволить питаться в харчевнях Вестминстера, предпочитал «Золотой якорь».

– Почему я вас ни разу не видел в церкви, – как-то раз поинтересовался викарий.

– Последний раз я присутствовал на службе, когда мне было двенадцать лет. С тех пор прошло лет сорок. Честно говоря, у меня нет никакого желания вернуться.

– Так вы мирской гуманист?

– Нет, это не самое точное описание моего мировоззрения. Гуманист должен любить человечество. Пожалуй, я больше склонен считать себя мирским социопатом, раз уж вы настаиваете на том, чтобы я повесил на себя ярлык. Боюсь, что ваши англиканские убеждения не найдут отклика от обитателей «Золотого якоря». Этот мальчик с искромсанным лицом – пуританин, насколько я знаю. А девочка с остекленевшими глазами – та вообще, кажется, язычница. Ирландская служанка – католичка. А шведка – лютеранка. Как видите, у нас вавилонская башня. Ещё есть какие-то вопросы?

– Нет, доктор Грант, больше никаких вопросов. Признаюсь, ваша открытость приятно освежает. Если бы все мои прихожане были наделены таким же чувством юмора!

Это был первый и последний разговор про религию. Викарий ни разу не попытался спасти душу Тома и заманить его в свой приход, за что Том был искренне благодарен.

Право же, мистер Баркли был достоин восхищения. Том всегда был высокого мнения о людях, которым удавалось сохранить здоровье. А викарий был сверхъестественно здоров для своих пятидесяти пяти лет. У него был прекрасный аппетит, но ел он медленно и изящно, пережёвывая каждый кусочек по сто раз. Казалось, в его распоряжении была вечность. Он никогда никуда не спешил и всегда был готов поддерживать поверхностную, но в то же время увлекательную беседу. У него был талант развязывать людям язык. Мало-помалу, он мог заставить разговориться кого угодно, даже Тома. Баркли всегда был в курсе того, что происходило под крышей «Золотого якоря», хотя Том никогда не откровенничал с ним на серьёзные темы. За последние пару лет у Тома появилась привычка брюзжать. Мистер Баркли узнавал достаточно деталей из жизни Тома, слушая его брюзжание. Он знал, что у того было туго с деньгами, как, впрочем, у многих владельцев таверн, и что Уинфилд записался в армию, чтобы помочь сохранить «Золотой якорь».

– У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать, – сообщил Баркли однажды. – Я знаю одного господина, которому нужен дворецкий. У претендента на сию должность должны быть безупречные манеры, чёткая речь, богатый словарный запас.

– Ну, и?

– Я сказал этому господину, что я знаю одного кембриджского выпускника, доктора медицины и философии, магистра истории и литературы, который прекрасно подойдёт для этой должности.

– Понятия не имею, о ком вы говорите.

– Не прибедняйтесь, доктор Грант. Вы прекрасно знаете, что я говорю о вас. Это весьма завидная должность. Вам будут выплачивать сто фунтов в год, помимо жилья, трёхразового питания и личного транспорта.

Услышав это неожиданное предложение, Том чуть не уронил поднос со стаканами. Он ещё не слышал, чтобы дворецкие получали сто фунтов в год.

– Я напишу вам блестящую рекомендацию, – продолжал викарий. – У вас есть и внешность, и поведение, и образование.

– Мистер Баркли, я тронут вашей заботой, но я зарёкся больше не служить джентльменам. Я когда-то работал семейным лекарем в поместье барона, и мой контракт закончился весьма плачевно. Мне некомфортно в роли подчинённого. Я должен оставаться сам себе господином. Это вопрос гордости.

– Вы знаете, что чрезмерная гордость – грех.

– Для христиан – возможно. Я не уверен, что причисляю себя к ним. И потом, я не считаю свою гордость чрезмерной или нездоровой. Наоборот, было бы большим грехом пожертвовать гордостью ради денег.

– А вы подумали о своей семье, доктор Грант? Вы готовы послать своего сына на войну, только чтобы сохранить свою свободу?

– У меня нет сына. Я ещё в юности отказался от семьи и не собираюсь нарушать свою клятву. Эти дети попали ко мне в качестве пациентов, а теперь они тут живут на правах квартирантов.

Баркли покачал головой.

– Доктор Грант, у вас есть сердце?

– Есть, – отрезал Том. – Оно выполняет физическую функцию.

В эту минуту дверь на кухню распахнулась и влетела встревоженная Бриджит.

Том поднял руку, требуя молчания.

– Сколько раз я тебе говорил не перебивать меня? Не смей так врываться. Распугаешь постояльцев. Ну, говори, из-за чего шум.

– Диана, – ответила ирландка чуть слышно. – Ей плохо.

– Ступайте и позаботьтесь о ней, – вмешался викарий. – Вам же не хочется потерять проверенную служанку. Трудно будет найти ей замену за такие мизерные гроши.

* * *

Подобрав подол юбки, Бриджит бежала по грязным дорогам Ротергайта, движимая безрассудным чувством вины, присущим многим католикам. Проходя мимо маленькой католической церквушки, она увидела своего двоюродного брата Мартина Коннолли, того самого скрипача, который выступал с Уинфилдом.

– Будь добр, – попросила его Бриджит. – Зажги свечу за здоровье Дианы Грант.

Мартин взглянул на неё возмущённо.

– Но она же не католичка!

– Да ладно тебе! Сделай, как просят. Вот тебе три пенса за хлопоты.

Она сунула монету в руку Мартина и убежала. Скрипач покачал головой, но тем не менее выполнил странную просьбу.

Два часа потребовалось на то, чтобы найти Уинфилда. Первым делом Бриджит заглянула в таверну «Голубиное гнездо», где он обычно ночевал, но Тоби и Ян его в тот вечер не видели. Наконец, один из грузчиков на Гренландском причале сказал ей, что видел Уинфилда на шхуне Кипа. Бриджит бывала на его вечеринках и знала, как устроен корабль внутри. Не обнаружив никого на палубе, она спустилась вниз по трапу. Из кают-компании раздавалось несколько мужских голосов. Один из этих голосов принадлежал Уинфилду. Он смеялся из учтивости, потому что один из матросов рассказывал анекдот, а этот матрос приходился Кипу другом. Это был тот самый француз с острова Гернси.

Когда Уинфилд увидел Бриджит, растрёпанную и задыхающуюся, то сразу всё понял.

– Господа, мне пора, – сказал он своим собутыльникам и начал подниматься по трапу.

Бриджит виновато поклонилась владельцу шхуны. Хоть Кип и не являлся ей господином, она чувствовала, что должна была извиниться перед ним.

– Как она? – спросил Уинфилд, когда они уже были на улице.

Бриджит только вздохнула и покачала головой.

– Сам увидишь.

– А что говорит доктор Грант?

– В том-то и беда, что ничего не говорит. Уложил бедняжку в постель и погасил все огни в комнате. Вы же знаете доктора. Когда он говорит, значит, плохо дело. А когда молчит – значит, ещё хуже. Он ведь не хотел, чтобы я вас звала.

Её голос дрогнул, и она прикрыла лицо рукавом.

– Только не плачь, – сказал Уинфилд. – Если старик увидит твои слёзы, тогда тебе точно не сносить головы.

* * *

Над входом в каморку служанок висел массивный католический крест, который Бриджит привезла с собой из Ирландии. Иконограф не пожалел алой краски для Христовых ран.

Уинфилд присел на постель Дианы и снял шляпу. Она резко подтянула ноги под простынёй.

– Рано ты пришёл, Уин. Я ещё не умираю. Я поклялась себе, что не испущу дух в этом трактире. Неужели старик сказал тебе, что я на последнем издыхании?

– Доктор Грант не знает, что я здесь. Меня нашла Бриджит.

Диана хмыкнула и повернулась лицом к стене.

– Конопатая дура… Стоило мне прилечь за плитой, вздремнуть, как она помчалась трезвонить на весь город, что ведьма при смерти! Радовалась, небось.

Уинфилд прервал её.

– Не знаю, как тебя, но меня эта война утомила. Сколько она ещё будет тянуться?

– Ты хочешь дружить? Тебе друзей не хватает?

– Друзей предостаточно. Дело не в этом.

– А в чём? Ты наигрался в королевство? Или шлюхи, которые толкутся вдоль пристани, не в состоянии удовлетворить твой аппетит? Конечно, тебе хочется, чтобы всё было, как прежде. Но так не будет. Не хочу тебя огорчать, но я уже не та двенадцатилетняя идиотка, которая потакала всем твоим причудам.

– Я и не хочу, чтобы всё было, как раньше. На этот раз всё будет законно. Кончай дуться и выходи за меня замуж.

– Что мне это даст?

– Если ты не хочешь говорить о любви и прочих глупостях, поговорим о деньгах, которые у меня с некоторых пор завелись.

– Bрёшь. Нет у тебя никаких денег.

– Не вру. Они есть.

– Откуда?

– Не столь важно. Главное, что есть. Я бы хотел, чтобы они достались тебе. Если я не вернусь из Крыма, по крайней мере, у тебя будет какая-то свобода. Как ты ею распорядишься – это уже твоё дело. Сколько лет тебе ни отведено, ты проживёшь их так, как тебе заблагорассудится. Это самое малое, что я могу для тебя сделать после всех… неудобств, которые причинил тебе. Последнее слово за тобой. Вопреки твоим больным домыслам, мои намерения не менялись.

Диана была заинтригована. Интерес её был лишь частично меркантильным. Ей больше всего хотелось узнать, каким образом Уинфилд нажил деньги, если, конечно, они у него действительно были. Явно не честным путём. Его комедийные выступления вызывали море восторга, но не приносили существенной прибыли. Она с трудом верила, что им руководили раскаяние и желание помириться. Скорее всего, он хотел втянуть её в очередную махинацию. Ему нужна была союзница. Видно, он понял, что от твердолобых дружков было мало толку. По той или иной причине ему понадобилось вернуть её благосклонность, как вытягивают случайно выброшенную рубашку из кучи старья.

– Хорошо, – сказала Диана. – Я не против этой затеи. Но я сама решу, когда и где мы обвенчаемся. Если ты думаешь, что я побегу за тобой к алтарю по первому зову, ошибаешься. Ничего не случится, если ты ещё подождёшь.

– Как ты захочешь, – ответил Уинфилд. В тот момент он готов был согласиться на что угодно. – Как скажешь, так и будет.

– Вот и славно. А сейчас мне чертовски хочется жрать.

– Я принесу тебе ужин.

– Нет уж, я сама спущусь. Если я пробуду в этой конуре ещё секунду, то вовсе рехнусь. Не хочу обнадёживать этих приезжих тварей.

Она нетерпеливо скинула на пол покрывала, точно они её душили и, всё ещё слегка пошатываясь от слабости, поднялась с постели. Уинфилд протянул ей руку, будучи почти уверенным, что Диана её оттолкнёт, но, как ни удивительно, она за неё ухватилась.

– Я готова загрызть живого быка, – продолжала она, – и выпить целое ведро того гадкого пойла, которое Бриджит варит из картофельной кожуры. А после ужина пойдём на танцы. Хочу музыку, громкую, быструю музыку. И пива покрепче!

– Прекрасно. Пойдём в гости к Кипу. У него очередная вечеринка на палубе.

Какое-то время они стояли молча, положив руки друг другу на плечи, чувствуя, что целоваться ещё слишком рано.

– Какой болван оставил входную дверь открытой? – раздался голос Тома. – Сколько раз я должен говорить, что её надо держать на замке? Ведь с улицы кто угодно может к нам пробраться.

– Ругайте меня! – отозвался Уинфилд со второго этажа. – Это я забыл закрыть дверь.

Он взял Диану за руку и вывел её из комнаты. Когда Том увидел, что его подопечные стоят, прильнув друг к другу, его настроение окончательно испортилось.

– Вот они, мои любимые англичане, – поприветствовал он их с кислой улыбкой. – Что тебя сюда привело, Уин? Я тебя не ждал до пятницы. У меня странное предчувствие, что ты мне собираешься сообщить весьма неприятную новость: у меня под крышей будет ещё один бастард.

– Если и будут бастарды, только не от нас. Мы всё-таки решили обвенчаться.

Том перебросил полотенце через плечо и постучал по полу носком ботинка.

– Вы друг друга стоите. Есть такое выражение на латыни: Abyssus abyssum vocat. Грязь липнет к грязи, в грубом переводе. Чёрт с вами, венчайтесь! Положите конец этой комедии. И подумать: сколько драгоценного опиума я на вас потратил.

* * *

Когда помолвленные исчезли из виду, Том поманил Бриджит. Она подошла к нему, но на этот раз с высоко поднятой головой. Вопреки обычаю, установленному между хозяином и служанкой, она осмелилась заговорить первой.

– Я выставляю себя на суд. Это я нашла Уина и привела его сюда. Я вас намеренно ослушалась и теперь готова понести наказание.

Том посмотрел на неё, точно не понимал, о чём она говорит.

– Думаешь, я могу позволить себе роскошь менять служанок? Думаешь, мне интересны ваши кухонные интриги? Завтра утром ты пойдёшь на рынок и купишь большую корзинку и несколько полотенец.

– Зачем, доктор Грант?

– Когда у Ингрид родится ребёнок, надо же будет его куда-то приткнуть. Ты думаешь, я позволю Ингрид заворачивать его в парадную скатерть?

– Ну что вы! Мы не посягаем на скатерть.

– Ты вроде женщина? Значит, должна знать, что ребёнку нужно. Я не хочу, чтобы в последнюю минуты Ингрид приползала ко мне с нытьём, что у неё нет того и этого. Проследи, чтобы она не тревожила меня. Вот тебе деньги.

И он дал ей кожаный мешок с монетами. Бриджит смотрела на него и никак не могла решиться взять его.

– Да бери же! – рявкнул Том.

– Вы очень щедры, – пролепетала ирландка, проворно запихав мешок в карман.

– Молчи! Я не хочу, чтобы ходили слухи о моей щедрости. Ещё не хватало, чтобы ко мне потянулись со всего Саутворка клянчить деньги. Иди и купи что нужно. Но учти, это моя первая и последняя подачка. Я не хочу, чтобы у Ингрид входило в привычку лазить мне в карман. У неё хватает поклонников. Пускай они её и кормят.

 

6

Шхуна светилась издалека. Мачты были увешаны гирляндами крошечных фонариков из цветного стекла, которые Кип привёз из Голландии. Надо же было как-то оживить туманный вечер.

Когда Уинфилд и Диана поднялись на палубу, празднество было в самом разгаре. Скрипач Мартин Коннолли привёл с собой сыновей. Старший играл на флейте, а младший – на гитаре. Гости ничего не имели против ирландской музыки, а музыканты ничего не имели против английской публики.

Тоби и Ян явились в сопровождении двух девиц, которые, судя по одежде, привыкли зарабатывать на жизнь честным трудом. Их блузки были пропитаны машинным маслом, просочившимся сквозь фартуки. Пыль, впитавшаяся в кожу, придавала их полудетским лицам сероватый оттенок.

– Ну, ты посмотри на это безобразие, – процедил Ян мрачно, кивнув в сторону Уинфилда. – Дурачина всё-таки помирился со своей ведьмой.

– Терпи, дружище, – ответил Тоби. – Что ещё остаётся делать?

Ян покачал головой.

– Не могу смотреть, как он себя заживо хоронит. А мы так долго пытались выбить эту дурь у него из головы. Упрямый, неблагодарный болван, прилипший к своей покойнице-невесте. Да посмотри на неё! Глазищи стеклянные. Она сама одной ногой в могиле стоит и его туда же затянет.

– Да уймись, наконец! – перебил его Тоби. – Думаешь, мне приятно на это смотреть? Иди лучше поздоровайся с хозяином шхуны.

Кип сидел на перевёрнутой пивной бочке. Увидев Уинфилда и Диану, он поспешно вскочил на ноги и пробился к ним через толпу.

– Вы успели как раз вовремя. Наш друг-француз собирается спеть песню, которую сочинил для англичан. Ходят слухи, что он у себя на родине прославился стихами.

Жиль вышел на середину палубы, поднял стакан и запел:

Голос Жиля был на удивление чист. Он не успел огрубеть от ветра и табачного дыма. Это был голос прирождённого оратора, а не простого моряка. Акцент звучал заметнее, когда он пел. Никто, кроме Кипа, не понял слов песни. Тем не менее, все зааплодировали. Когда француз берётся прославлять Англию, одно это достойно хвалы.

Посреди выступления Диана выскользнула из объятий жениха и уединилась на корме. Уинфилд отпустил её, не задавая вопросов. Он зарёкся безоговорочно терпеть её странности в этот период хрупкого перемирия. Поддерживая разговор с товарищами, он украдкой следил за ней.

Завершив своё представление и получив свою долю рукоплесканий, Жиль присоединился к девушке, которая стояла, ухватившись за перила борта, откинув голову назад и подставив лицо ветру.

– Моя дочь погибла таким образом, – сказал он. – Упала за борт и утонула. Десять лет прошло. Мне бы не хотелось, чтобы доктор Грант страдал так, как я.

– Уверяю вас, старый медведь был бы только рад от меня избавиться. Но я ему такой радости не доставлю. Я буду жить долго и бесполезно, всем назло.

* * *

Около полуночи начался дождь. К тому времени почти все гости разошлись, а оставшиеся перебрались в кают-компанию. Тоби и Ян держали своих безымянных спутниц на коленях. Уинфилд сел на полу, у ног Дианы, обратившись к ней лицом. Он взял гитару у младшего сына Мартина Коннолли и сыграл несколько песен, которые почти никому, кроме Дианы, не были известны. Это была интимная серенада при случайных свидетелях.

Вдруг, всем на удивление, Дианa встала и пропела:

Уинфилд чуть не выронил гитару. Его руки застыли, мелодия прервалась на мгновение. Девчонка никогда не пела на людях, только на чердаке, под вой ветра и звон стаканов с настойкой. Последний куплет они пропели вместе.

Гости не стали аплодировать в конце песни. Все молчали, точно ожидая продолжения.

– Это ничего особенного, – сказал Уинфилд наконец, вернув гитару сыну Мартина. – Отголосок детства. Когда сидишь на холодном чердаке и нечего делать, мало ли что может взбрести в голову? У меня возникла блестящая идея! Но мне нужны добровольцы.

Его друзья испуганно переглянулись. Они уже пересытились блестящими идеями Уинфилда.

– Твои затеи отправят нас на тот свет, – сказал Тоби.

Уинфилд укоризненно покачал головой.

– Почему ты сразу думаешь плохо. На этот раз моя затея совершенно безобидная. Любой из нас может научиться петь сносно. Талант нельзя удерживать в стенах кают-компании. Было бы неплохо устроить представление на публику. У меня уже есть пьеса, которую я писал по ночам. Теперь вот мечтаю её поставить.

То, что Уинфилд занимался такой ерундой по ночам, никого не удивило. Это было в его духе – отметать потребности тела во имя мечты.

– Конечно, я один не справлюсь, – продолжал он. – Мне нужна ваша помощь. Столовая в «Золотом якоре» достаточно просторная. Там можно соорудить небольшую сцену. Эту задачу я возьму на себя, так что не волнуйтесь о занозах и царапинах на своих лилейных ручках. От вас требуется выучить несколько строчек диалога и несколько песен. Можно на вас рассчитывать?

Кип тут же поднял руку.

– Я с тобой! Чудная затея. В Бермондси достаточно церквушек, тюрем, рабочих домов, приютов, мастерских и прочих полезных заведений. Нам не хватает дворца культуры. Так что я обеими руками за театр. Можешь использовать палубу моей шхуны для репетиций.

Но Тоби и Ян всё ещё сомневались.

– А какая нам от этого будет выгода? – спросил Тоби. – Я знаю, ты скажешь, что один визг толпы – уже награда. Может, такому, как ты, этого достаточно, чтобы выжить. Нам же желательно ещё и кушать, хотя бы изредка. Мы с Яном давно живём на водянистом бульоне и сухарях. Вот если ты нам пообещаешь, что актёрская жизнь даст нам возможность питаться бифштексом три раза в неделю, мы к тебе с радостью примкнём.

– Господа, не я придумал выражение «голодный актёр», – попытался оправдаться Уинфилд. – Бифштекс обещать не могу. Обещаю поделить доход поровну. Сколько каждому из нас перепадёт – трудно предсказать. Но, отметая денежный вопрос в сторону, я надеялся, что вы мне поможете во имя дружбы.

Тоби и Ян обречённо посмотрели друг на друга. Уинфилд поднял вопрос дружбы. Как они могли бороться с такими доводами?

– Ну, раз уж ты так это преподнёс, – неохотно начал Тоби, – тогда конечно. Только во имя нашей бессмертной дружбы мы согласны позориться перед толпой.

Уинфилд тут же оживился и выпрямился.

– Не опозоритесь. Это я вам обещаю. Я вас за неделю так вымуштрую, что публика будет думать, что вы долгие годы проучились в театральном училище. Кто угодно может стать актёром, разве что за исключением доктора Гранта. Вот про него я могу сказать с уверенностью, что он совсем не годится для сцены. У остальных из вас есть надежда. Я вас всех сделаю звёздами против вашей воли.

Так был создан «Баррикадный театр». Уинфилд выбрал именно это название, потому что он где-то слышал, что Виктор Гюго работает над новым романом, в котором будут баррикады. Вполне подходящее название для театра, в котором все актёры из рабочего класса.

* * *

Кип настоял на том, чтобы гости заночевали у него. Тоби и Ян остались в кают-компании с фабричными девчонками, которые были до того пьяны и измождены, что весьма смутно представляли, в чьей компании они оказались и что с ними происходит. Кип решил, что девушкам будет безопаснее у него на шхуне, в обществе двух не слишком церемонных грузчиков, чем на улицах Ротергайта.

Что касается помолвленных, Кип проводил их в отдельную каюту, где для них была приготовлена раскладная койка. Это было неописуемой роскошью – спать на матрасе, который не был пропитан плесенью и из которого не торчали ржавые пружины. На низеньком столе рядом с кроватью стояли лампа и графин с водой.

Диана застыла перед масляным полотном на стене. Сюжет был достаточно заурядным – шхуна посреди моря во время шторма.

– Работа голландского художника, – пояснил Уинфилд. – Картина досталась Кипу в подарок. Это не просто морской пейзаж. Это мистическая вакханалия. Голландская легенда гласит, что если внимательно прислушиваться к вою ветра во время шторма, можно расслышать голоса погибших моряков. Они свистят, поют, ругаются. Они даже не подозревают о том, что умерли. Для них гулянка продолжается. Все, кто погибают в море, присоединяются к ним. Я рассказал эту историю бедному мистеру Лангсдейлу, чтобы как-то его утешить.

Диана повернулась к нему.

– Весёлые у тебя друзья.

– Они и твои друзья. Мы все на одной стороне. Мы – одна шайка, одна театральная труппа.

Сквозь тонкую перегородку, разделявшую каюты, слышался тихий смех фабричных девчонок. Тоби и Ян сполна воспользовались гостеприимством хозяина шхуны, который предоставил уютный оазис для разврата.

– А как же капитан? – спросила Диана. – На корабле четверо мужчин и только три женщины. Ему не обидно?

– Не волнуйся за Кипа. Он может заполучить любую женщину в Саутворке. Если он один, то только по собственной прихоти. Когда нам с тобой ещё выпадет возможность выспаться на свежих простынях?

Диана промолчала, точно пропустив намёк мимо ушей. Её молчание обнадёжило Уинфилда. По крайней мере, она не сопротивлялась. Его пальцы начали торопливо расстёгивать её изношенную блузку. Раздеть Диану было нетрудно, потому что половина пуговиц и так была оторвана. Её бесформенные лохмотья держались на булавках.

Шхуна слегка покачивалась на воде. Шум за стенкой прекратился. В кают-компании все спали.

Кип продолжал бродить по палубе, посвистывая под дождём.