1

Когда Том проснулся на следующее утро, ему показалось, что его за ночь перенесли в другой мир. Его тёмная и прохладная каморка была залита светом. Он обычно оставлял ставни открытыми, потому что солнце благоразумно обходило это крыло «Золотого якоря».

– Это явно не лондонское небо, – пробормотал Том, протирая глаза.

Золото и лазурь – не английские цвета. Куда девался туман? Что за звук раздавался из-под крыши? То ли журчание воды, то ли чириканье воробьёв. Странно, что ни солнце, ни птицы не раздражали Тома в это утро. Он не спешил закрыть ставни, чтобы отделиться от чуждых ему красок и звуков.

Удивительнее всего, он совершенно не стыдился того, что позволил себе фамильярность прошлым вечером. С чего ему вздумалось обсуждать свою забытую семью с двумя сиротами? Пятнадцать лет эти двое болтались у него в ногах, и ему не приходило в голову с ними откровенничать. Он бы вполне мог отчитать детей за то, что устроили свалку на улице, но вместо этого он забрался на возведённую ими баррикаду и спел. Чисто научное любопытство толкнуло его на этот невинный эксперимент. Интересно, что бы случилось, если бы он на минуту принял участие в детской игре? Неужели луна раскололась бы на две части? Ничего подобного не случилось.

На протяжении пятнадцати лет он всё не мог привыкнуть к детям, а теперь не мог на них рассердиться. Их выходки уже не раздражали его. Что случилось? Неужели дети выросли или он сам постарел?

Тут он вспомнил, что ему скоро должно было исполниться пятьдесят лет. Столь солидный юбилей сопровождают некоторые привилегии.

«Я стар, и мне сам Бог велел чудить, – думал Том, вспоминая изумление на лицах детей. – Можно слегка изменить правила игры».

А что, если бы он повторил эксперимент? Что если бы он сделал следующий шаг и шутливо толкнул Уина локтем, как это делали Тоби и Ян? Что, если бы он потрепал Диану по волосам? Жаль, что он не знал их дни рождения. Было бы неплохо их чем-то угостить. Для начала он бы мог налить им приличного спиртного. Бедолаги привыкли пить всякую дрянь. Нет, это было бы слишком большим потрясением для них.

«Должен признаться, мне интересно наблюдать за вознёй этих созданий, – продолжал он. – Они по-своему забавны и занимают мало места. У меня бесплатный цирк под крышей. А смех помогает от мигрени не хуже опиума».

В эту минуту за дверью послышался шорох, и в круглом окне показался шлем полицейского.

Это был офицер Криппен, занявший пост покойного МакЛейна. Новый констебль был крупнее, моложе и энергичнее, чем его предшественник-шотландец. Он обожал свою работу и восхищался королевой. За эти качества Криппена и перевели на освободившуюся должность.

Криппен в какой-то мере сожалел о смерти МакЛейна, под руководством которого он как-никак прослужил три года, но радость от повышения затмевала грусть. Золотой дождь пролился в самый подходящий момент. Жена Криппена ждала четвёртого ребёнка, и гордому отцу хотелось поскорее вывезти семью из трущоб. Он знал, что если зарекомендует себя, то его переведут в Вестминстер, а это мечта каждого пилера. Кто по доброй воле останется в Бермондси, где зарплата смешная, a взяток не дождёшься? Бедняга МакЛейн погиб, так и не повидав столицу во всей красе, всё из-за своего шотландского акцента и неприкрытой неприязни к королеве. Да, он неплохо разбивал уличные драки. Этого у него не отнимешь. Вот шериф и держал его в Бермондси. Вестминстер слишком прекрасен для шотландских пьяниц. Он принадлежит настоящим лондонцам, как Криппен.

Появление полицейских не столько встревожило, сколько раздосадовало Тома. Несомненно, они ошиблись адресом.

– Извините, господа, но у нас рабочий день ещё не начался, – сказал он, слегка приоткрыв дверь. – Приходите через час.

Криппен усмехнулся, но его лицо тут же приняло более суровое выражение.

– Ишь, какой шутник. А что, покойный МакЛейн напивался в рабочее время?

Опустив глаза, Том впустил полицию. Новый констебль царственно перешагнул через порог.

– Мне нравится оленья голова у входа, – отметил он и повернулся к своим спутникам. – Что скажете, господа?

Пилеры замычали, соглашаясь.

Том завернул руки в полотенце, чтобы скрыть их дрожь.

– Сэр, – заговорил он, не поднимая глаз, – мне лестно, что вы одобряете мой вкус, но сердце подсказывает мне, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать интерьер.

– Не бойтесь, мы не будем вам мешать, – успокоил его Криппен. – Заберём Гранта-младшего и тут же уйдём.

– Не понимаю. Зачем вам понадобился мой напарник?

– Мы пришли его арестовать, – ответил констебль невозмутимо и пригладил усы. – За государственную измену.

Том облокотился на стойку бара.

– Ну и шутки у вас, офицер Криппен. Не спорю, мой напарник курит, пьёт, играет в карты, изрекает непристойности. Однако это не запрещено законом, насколько я знаю. Если бы всех арестовывали за такие погрешности, то весь Саутворк сидел бы в тюрьме. Уинфилд не преступник, а уж тем более не предатель.

Констебль презрительно рассмеялся.

– Меня умиляет ваша доверчивость! Может, ваш напарник что-то скажет в своё оправдание?

Том оглянулся и увидел Уинфилда, застывшего на лестнице. Его рука сжимала перила с такой силой, что вены вздулись.

– Уин, объясни господам, что ты ни в чём не виновен, – сказал Том чуть слышно, – и тебя оставят в покое. Это всего лишь недоразумение.

Криппен скрестил руки на груди и взглянул на Уинфилда.

– Ну что, расскажешь старику-Гранту про своё ремесло? Расскажешь, чем ты занимался на пристани по ночам? В чём дело, язык проглотил? Что же, придётся мне самому просветить старика. Пусть знает, кто виноват в смерти МакЛейна. Добрый доктор, вам наверняка интересно, как револьверы попали на улицу. Полюбуйтесь! Вот он, виновник торжества. Он всё это время жил у вас на чердаке.

Том взлетел по ступенькам и обхватил Уинфилда за плечи.

– Всё это клевета! Мой напарник не преступник. Я его знаю пятнадцать лет. Он честная душа. МакЛейн бы подтвердил мои слова.

– Вот почему МакЛейна и нет в живых, – ответил констебль. – Ему надо было быть духовником, а не полицейским. Он всегда искал в других добро, а на остальное закрывал глаза. И ваш напарник не преминул этим воспользоваться. Я видел, как они вдвоём гуляли по причалу. Я слышал их шутки про Её Величество. Мальчишка хорош, ничего не скажешь. Умеет лить мёд в уши. И вы попались на его крючок. Небось не знали, что творилось у вас под носом. Я бы на вашем месте собрал пожитки и отчалил на первой шхуне из Лондона. Ваши родственные связи с преступником не пойдут вам на пользу. Его повесят, как пить дать. Это не рядовое воровство. У него был военный контракт. В суде с такими не канителятся.

Том шепнул Уинфилду:

– Не бойся, я всё улажу. К вечеру всё встанет на свои места.

Не говоря ни слова, Уинфилд выскользнул из-под руки Тома и начал безропотно спускаться по ступенькам навстречу полиции.

– Вот вам ответ на ваши вопросы, доктор, – сказал констебль самодовольно. – Ему легче сунуть голову в петлю, чем взглянуть вам в глаза.

Пилеры поспешно связали руки осуждённому, хотя в этом не было никакой необходимости, так как он не проявлял сопротивления.

Перед уходом Криппен обернулся и ещё раз взглянул на Тома.

– Вы уж простите, что мы испортили вам утро. Если в будущем вы откажетесь подавать нам пиво, мы не будем в обиде. И обдумайте мой совет, добрый доктор. Пожитки в охапку и бежать. Будет жаль, если вас вздёрнут рядом с вашим мальчишкой.

Криппен ещё раз пригладил усы, хотя они и без того уже лоснились, и толкнул Уинфилда в спину.

Глядя на захлопнувшуюся дверь, Том почувствовал странную тяжесть под ребром и слегка нажал на грудь, точно загоняя сердце обратно внутрь.

«Вот моё наказание, – думал Том. – Я отрёкся от собственной философии. Вот что получается, когда надежда берёт верх над разумом. Конечно, мой главный грех – это гордыня. Я поверил, что смогу без Божьей помощи оторвать Уина от его корней».

Глухое рычание Нерона прервало монолог Тома. Псу было не до человеческих трагедий. Он требовал еды, настойчиво и в то же время вежливо. Прыгать на хозяина и пронзительно скулить было запрещено, и Нерон просто положил лапу в пустую миску.

Обычно собачьи трапезы состояли из костей и ошмётков куриной кожи. На этот раз Том решил накормить Нерона колбасой.

– Возможно, это твоя последняя кормёжка из моих рук, – сказал он. – Боюсь, что собак не пускают в тюрьму для должников. Впрочем, я и не рассчитываю на твоё общество. Ты охраняешь мой дом, пока я тебя кормлю. Каждый верен своему брюху. Всё по-честному.

Нерон слушал голос хозяина, склонив голову на бок. Том достал кольцо копчёной колбасы и повесил на шею собаке. Озадаченный такой непривычной щедростью, Нерон сперва отпрянул, но потом голод восторжествовал над подозрительностью.

Наверху скрипнула дверь. Том поднял голову и увидел Диану. На ней не было ничего, кроме рубашки Уинфилда, которая едва прикрывала ей бёдра.

С полминуты Том смотрел на неё в недоумении, точно забыв, кто она такая.

– Ну, чего встала? – спросил он наконец. – У тебя же сегодня выходной.

– Это не значит, что я буду валяться весь день в постели, – ответила она и спустилась на несколько ступенек. – Кажется, я проспала представление?

– О чём ты?

Диана запустила пальцы в волосы, пытаясь их распутать.

– Я слышала голоса внизу.

– Тебе послышалось. Никто не приходил.

– А запах мокрой шерсти? Пилерские шинели… Ей-богу, я слышала топот сапог. Что им было надо? Мне под утро приснилась какая-то чертовщина, будто три гончие растерзали волка.

Она закинула руки над головой и потянулась, отчего край рубашки приподнялся.

При виде этого бесстыдства Том временно потерял дар речи. Он молча указал пальцем на дверь спальни, зная, что у него полыхают щёки. У Тома не было сил ругаться с девчонкой.

Диана прищурилась и свистнула.

– Ух, какие мы сегодня нервные.

– Я не нервный! – воскликнул Том. – Просто не хочу любоваться на то, что не предназначено для моих глаз.

Диана не спешила повиноваться. Она продолжала стоять на лестнице, выгнув спину, и мусолила волосы. Том знал, что она прекратит свою игру, как только он отвернётся. Стиснув зубы, он вернулся к стойке бара и принялся вытирать совершенно чистые стаканы.

 

2

Когда его вывели под конвоем на Стоун-Стрит, Уинфилд почувствовал, как им овладело злорадное, пьянящее веселье, желание отпускать самые непристойные шутки. Он не думал ни о семье, ни о товарищах, ни о ком другом, перед кем провинился. Эти мгновения были даны не для раскаяния – все свои грехи он уже замолил в церкви Святой Магдалены прошлым вечером, – а для последнего представления. Он превратился в прежнего Уина-Зубоскала, любимца саутворкской толпы.

При виде этой процессии прохожие замедляли шаг и качали головами. Их не слишком удивляло то, что Уинфилд наконец попал в лапы полиции. Удивительно, что он так долго продержался на троне. Можно было лишь догадываться о том, что он натворил, но все тайно надеялись, что его преступление было воистину ужасно. В глазах поклонников Уин-Зубоскал с его непревзойдённой дерзостью и изобретательностью стоял выше рядового воровства.

Пилеры кусали губы, чтобы не смеяться. Не каждый день им попадались такие остроумные арестанты. Констебль, однако, жалел, что не заткнул рот Уинфилду. У Криппена руки чесались прогуляться жезлом по спине осуждённого. Эти острые мальчишеские лопатки так и напрашивались на побои. Однако разум подсказал Криппену, что лучше отложить трёпку на тот момент, когда не будет столько свидетелей. Констебль не должен наживать слишком много врагов в первый день на службе. Как Криппен ни смаковал своё повышение, он знал, что жители Бермондси не простят ему того, что он отнял у них кумира. МакЛейнa уже успели позабыть, но Уинфилда было бы забыть труднее.

Это сознание опасности сопровождалось сладостным сознанием мученичества. Криппен был готов терпеть ненависть толпы во имя Закона. По дороге в тюрьму он перебирал в голове всяческие пытки, которым собирался подвергнуть свою новую жертву.

Уинфилд не знал точно, в какую тюрьму его вели. Их было две на Ньюингтонской дороге. В одну из них, именуемую Королевской, обычно свозили должников. Там ничего интересного не происходило, кроме вспышек тифа.

Неподалёку располагалась Хорсмонгерская тюрьма, самая большая в Серрейском графстве, также служившая местом для казни. Она вмещала триста с лишним заключённых, среди которых были и должники, и настоящие преступники. Именно там Диккенс наблюдал за публичным повешением супругов Маннинг, убивших своего богатого соседа и спрятавших его останки под половицы дома. Их преступление, названное «бермондсийским кошмаром», стало своего рода готической иконой в викторианской прессе.

Можно только вообразить, какое вдохновение испытывал Уинфилд, когда его вели через двор казни, по которому когда-то ступали самые романтические преступники Англии. Наконец-то он оказался в достойной компании.

– Знаете, господа, я проходил мимо этого здания сотни раз, – рассказывал он пилерам. – И каждый раз пытался представить себе, как оно выглядит внутри. Стало быть, сегодня я узнаю.

Его подвели к полуоткрытой двери, у которой даже не было охраны. Он почувствовал толчок в спину и через секунду оказался в тёмном коридоре наедине с Криппеном. Пилеры остались во дворе. Дверь захлопнулась, отрезав источник света. Уинфилд не удивился, когда на него посыпались побои, но его поразила их вялость. У констебля, при всём его грозном телосложении, оказались слабые кулаки.

Почувствовав, что жертву не впечатлила его сила, констебль быстро прекратил побои. Он схватил Уинфилда за воротник и потащил его по коридору, пока они не добрались до винтовой лестницы, ведущей вниз.

Ступеньки были неровные и скользкие от влаги. Вспомнив своё детство на цирковом канате, Уинфилд без труда сохранял равновесие, но для Криппена этот крутой спуск в узком пространстве оказался настоящим испытанием. В одной руке он нёс фонарь, от которого почти не было света, а другой – сжимал затылок осуждённого.

Уинфилд почувствовал панику констебля и решил поддразнить его.

– Сколько здесь ступенек? Я уже насчитал триста сорок семь. Если мы будем продолжать идти вниз, то скоро выйдем на обратной стороне земного шара. Мне всегда хотелось повидать Австралию. Рай для преступников!

– Будешь болтать – просчитаешь все ступеньки подбородком.

Криппен тут же понял, что если осуществит эту угрозу, то подвергнет свою собственную шею опасности.

– Впрочем, я на тебя не сержусь, – продолжал он. – Паясничай себе на здоровье. Не буду наступать тебе на горло, скоморох. Посмотрим, как ты будешь зубоскалить на виселице.

Когда лестница закончилась, Криппен вздохнул с облегчением. Они вышли в узкий коридор, по обе стороны которого были камеры, казавшиеся на первый взгляд пустыми. Констебль долго не мог решить, которую из них открыть. Минут пять он перебирал ключи, озадаченно мыча под нос.

– Хочу вон ту угловую камеру справа, – сказал Уинфилд, стараясь облегчить работу констебля. – Она меня будто зовёт. Скажу вам по секрету: любой замок можно открыть с помощью проволоки. Я знаю кучу полезных приёмов, которым бы с удовольствием научил вас, чтобы в следующий раз вы не бренчали ключами попусту и не позорились.

Наконец, ключ и замок отыскали друг друга. Если бы Криппену было знакомо слово «эврика», он бы его к месту употребил. Однако на этом его трудности не завершились. Дверь не хотела открываться, так как петли и прутья были слегка искажены. Похоже, кто-то уже пытался выломать дверь изнутри.

В конце концов, Уинфилду надоело наблюдать за чужими страданиями. Он слегка надавил плечом на дверь – и она тут же поддалась.

Криппену стало жутко. Дело пахло нечистой силой. Ещё минуту назад ему хотелось подольше поиздеваться над мальчишкой, а теперь ему не терпелось от него избавиться.

– Устраивайся поудобнее, – буркнул констебль Криппен, пытаясь скрыть страх. – Как тебе новое жильё?

– Так вы не развяжете мне руки? – спросил Уинфилд. – Я бы вам показал картёжный фокус. У меня целая колода в кармане.

– Какой смысл развязывать? Ведь завтра опять придётся связывать. Ладно, хватит ныть. Одну ночь худо-бедно перетерпишь.

Уинфилд бросил на него исполненный разочарования взгляд.

– Как, мы уже расстаёмся? Жаль. Не успели толком подружиться. А я вижу, что вам очень нужен друг.

Чтобы последний толчок был памятным, Криппен вложил в него всю тяжесть своего тела. На этот раз Уинфилд потерял равновесие и упал на локоть. Первая боль быстро сменилась онемением, которое растеклось по всей руке: от плеча до пальцев.

Лёжа на боку, он с трудом приподнял голову и рассмеялся.

– Наслаждайтесь этим мгновением, офицер Криппен. Вот вершина вашей карьеры. Лучше уже не будет. Остальные воры не будут вас так развлекать, как я. Вы ещё надеетесь, что вам удастся выбраться из Бермондси? Не удастся. Никто не выбирается из Бермодси живым.

Криппен дотронулся носком сапога до подбородка Уинфилда.

– Молчи, фигляр!

– А если не заткнусь, тогда что? Вы меня убьёте? Ни судья, ни палач вас за это по головке не погладит. Они не любят, когда у них крадут хлеб.

 

3

К десяти утра Том уже был в Ротергайте, на пороге таверны «Голубиное гнездо». Глядя на закрытые ставни и запертую на замок дверь, Том сделал вывод, что Тоби тоже арестовали. Только один день в своей жизни мистер Лангсдейл не работал – когда получил известия о том, что его старшие сыновья утонули. Даже смерть жены не мешала трактирщику разливать пиво постояльцам.

Том знал, что хозяин дома. За закрытыми дверями слышались глухие рыдания и звон стаканов.

Не обращая внимания на прохожих, Том дёрнул ручку двери и крикнул:

– Эй, Джим, открой!

Стоны и бренчание затихли, но ответа не последовало. Том продолжал дёргать ручку.

– Впусти меня! Я знаю, что случилось.

Он не успел договорить. Мистер Лангсдейл появился на пороге, пошатываясь, с пустой бутылкой в руке. На его мятой рубашке было несколько кровяных пятен, помимо обычных масляных. Том окинул взглядом пустующую столовую и заметил следы борьбы – несколько перевёрнутых стульев и разбитых стаканов.

– Я в том же положении, что и ты, – сказал Том, поспешно закрыв за собой дверь. – У меня было предчувствие. Что делать будем?

Мистер Лангсдейл испустил звериный вопль из самых недр пивного брюха и бросился на гостя, раскинув руки. Не поняв, что обезумевшему трактирщику было надо – утешения или возмездия, – Том отпрянул, пока эта горячая потная масса его не поглотила. Мистер Лангсдейл врезался в стойку бара, сметая на своём пути ещё один ряд стаканов, и неожиданно обмяк. Какое-то время он лежал ничком на стойке. Дикий рёв перешёл в тихое хныканье.

С трудом преодолевая брезгливость, Том взял трактирщика за плечи и перевернул его на спину.

– Джим, ты ещё успеешь разнести остатки имущества. У тебя целый день в запасе. А сейчас нам надо кое-что обсудить. Когда приходила полиция?

Тяжело дыша, Мистер Лангсдейл провёл грязными пальцами по распухшему лицу.

– Будь ты проклят, Том – пробормотал он. – А я, дурак, разрешил своему сыну дружить с этим исчадием ада.

– Ради справедливости, Джим, твой сын сам далеко не ягнёнок, – возразил Том и тут же пожалел о сказанном, потому что его слова повлияли на мистера Лангсдейла, как красная тряпка на быка.

– Враньё! – заорал трактирщик, теребя свои засаленные космы. – Тоби был послушным домашним ребёнком, пока этот проходимец его не испортил. Я, болван, принял его как родного. А Тоби на него Богу молился.

От вида и запах этой туши, развалившейся на стойке, от звука этих гнусавых стонов Тома затошнило. Остатки сочувствия к мистеру Лангсдейлу и какой-то солидарности улетучились. Осталось одно раздражение.

– Ты же у нас, кажется, верующий, – сказал Том, отдаляясь от трактирщика. – Что в Библии сказано про кумиров? Конечно, тебе легко тыкать в меня жирным пальцем. А чья вина, что у твоего сына нет своих мозгов? Двадцать лет ты ему завязывал шнурки, вытирал ему нос, разжёвывал ему еду. Ведь он вполне мог отказаться от этой затеи. И вообще, откуда ты знаешь, что инициатором был Уин?

– Я верю родному сыну, – ответил Мистер Лангсдейл и хлопнул себя по груди. – Когда пришла полиция, мой мальчик упал на колени и клялся, что это была затея Уина. Он рыдал и молил о пощаде. А я упал на колени рядом с ним. Я даже сказал, что готов сесть в тюрьму вместо него, но пилеры надо мной рассмеялись. Я видел, как моего малыша тащили по полу. Он брыкался и звал меня на помощь. Я схватил его за ноги, и констебль ударил меня по голове жезлом. Когда я пришёл в себя, в доме было пусто.

Том представил себе эту сцену, и рвотные позывы усилились.

– По крайней мере, у Уина хватило достоинства уйти молча, – сказал он. – Впрочем, нельзя судить Тоби слишком строго за то, что он устроил сцену. Разве его учили сдержанности? Достаточно посмотреть на его отца.

Том вовремя прикусил язык. Разговор перешёл в бесплодную перебранку. Было ясно, что он не получит опору в лице Джеймса Лангсдейла. Убитый горем трактирщик был не в состоянии ни рассуждать трезво, ни отвечать на пинки.

Том подобрал уцелевшие стаканы, вытер их краем своей жилетки и направился к выходу. Уже за спиной он услышал голос Мистера Лансдейла.

– Не говори никому, что видел меня в таком виде.

– Бог с тобой, Джим! Ты всегда «в таком виде» – потный и скулящий. Твои посетители тебя другим и не представляют. Ты думаешь, что если раз в жизни наденешь чистую рубашку и вытрешь слёзы, то немедленно обретёшь репутацию стоика? Можешь продолжать в таком же духе. Людям наплевать. Ну, подумаешь, старик Лангсдейл потерял ещё одного сына. Скорее всего, никто и не заметит, что мальчишка исчез. Прости, что из меня плохой утешитель. Право же, я не хотел тебе сделать хуже.

Мистер Лангсдейл выпрямился, зачесал пятернёй грязные седые пряди, застегнул жилетку на единственную пуговицу и подошёл, прихрамывая, к Тому.

– Когда мои старшие сыновья утонули, Уин занял их место. Бедному Тоби так нужен был брат. По правде говоря, он всегда был слюнтяем, болезненным и пугливым. Поздний ребёнок. Его другие дети дразнили, a мне было обидно. Уин научил его давать сдачи. A какой я сыну советчик? Я старый и толстый. Ничему путёвому я его не научил. Ты прав. Я плохой отец.

– Мы оба плохие отцы, и нам обоим досталось по заслугам.

* * *

Когда Том вернулся в «Золотой якорь», ему показалось, что он по ошибке попал в чужой дом. Кухню было не узнать. Пока он возился со стариком Лангсдейлом, кто-то подмёл гниющую картофельную кожуру и куриные перья, которыми всегда был усыпан пол. Кто-то вычистил до блеска все горшки и сковородки и подвесил их над плитой. Потемневшие от дыма льняные занавески мокли в корыте. Окна, отмытые от копоти, пропускали солнечный свет.

Диана сидела на плетёном сундуке и точила ножи, проделывая это с таким рвением и фанатизмом, будто в этом заключался весь смысл её жизни. Сквозь стальной скрежет Том расслышал мелодию разбойничьей колыбельной.

Никак не отреагировав на появление хозяина, Диана продолжала петь под аккомпанемент ножей.

– Зря ты напрягалась, – сказал Том наконец. – Я же дал тебе выходной.

– Это не моя работа. Мой друг Леший всё сделал за меня. Я ношу его дитя под сердцем. Маленькое чудовище будет моим слугой.

И она для пущей важности дотронулась языком до острия ножа.

– Понятно, – пробормотал Том и сел рядом с ней на сундуке. – Я должен тебе что-то сообщить. Оставь ножи на минуту.

– Но они ещё не заточены!

– Сказано тебе: оставь! – повторил он, сжимая ей руку выше локтя.

Диана дёрнулась, но Том её не выпускал. Это применение силы вроде незначительно озадачило девушку. До этого она воспринимала своего хозяина, который избегал дотрагиваться до прислуги, как угрюмый голос, отпускающий приказы и нелестные замечания в её адрес на расстоянии нескольких ярдов. Она никогда не задумывалась о его физической силе, а теперь в первый раз её испытала.

– Слушаю, доктор Грант, – однако, как только Том её выпустил, Диана повернулась к нему и приставила кончик одного ножа к его подбородку, а другой – к груди. – Говори же, папа-медведь!

Тома не слишком удивила её выходка. Его лицо оставалось неподвижным, даже когда лезвие скользнуло от подбородка вниз по его шее и замерло под кадыком. Продолжая дышать ровно, Том глядел, не мигая, в расширенные зрачки Дианы.

Его хладнокровие озадачило и разозлило девушку. Неужели она потеряла способность выводить доктора Гранта из себя? Лезвие скользнуло под воротник, оставляя красные царапины вдоль ключицы. Это длилось около минуты, пока Диана не отпрянула с резким смешком.

– Боже, до чего предсказуема, – ответил Том, поправив воротник. – Тебе надо разнообразить репертуар. Однообразие – поцелуй смерти для юной актрисы.

– И вы это хотели со мной обсудить?

– Тебе наверняка это трудно представить, но я в студенческие годы забавлялся театром. Почему бы не возобновить это баловство? Начиная с сегодняшнего вечера. Видишь ли, в нашей труппе произошли некоторые изменения. Кип будет играть Кромвеля, а я возьму на себя роль Брэдшоу. Роль Гаррисона вообще устранили. Вот такие новости.

Том уже приготовился услышать кучу насмешек по поводу своих театральных амбиций, но девчонка лишь передёрнула плечами.

– Если вы с Кипом решили валять дурака на старости лет – ваше дело. Я только одного не понимаю: почему Уин отказался от роли Кромвеля?

– Видишь ли, Уин не сможет выйти на сцену – ни сегодня вечером, ни завтра, ни через неделю. Сегодня утром кое-то случилось. – Tом уже набрал в лёгкие воздуха, готовясь выпалить всю правду. – Уин уплыл в Крым.

Ему самому не верилось, как гладко и естественно эти слова соскользнули у него с языка.

Диана приподняла левую бровь, которая была самой оживлённой чертой на её лице. Она решила, что Том отвечал ей своей шуткой на её шутку, и согласилась подыграть ему.

– Грабить корабли?

– Нет, сражаться с русскими. Помнишь его договор с моим племянником Николасом? Уину предложили семьдесят фунтов. Представляешь? Ну вот, пришло уведомление. Отсюда и запах шинели.

Бровь Дианы медленно вернулась на место. Том услышал, как у неё застучали зубы.

– Враньё! – воскликнула она, вонзая оба ножа в крышку сундука.

Для Тома подобные обвинения были не в новизну. Диана всегда реагировала подобным образом, когда ей сообщали то, чего она не хотела слышать.

– Где он? Где этот негодяй? Нет, ну в самом деле… Где он?

– На корабле, плывущем в Крым, как я уже объяснил. Семьдесят фунтов – нешуточная сумма.

– Бред! Солдатам столько не платят. Я же слышу их разговоры в баре. Уин в жизни не держал оружия. Он хорош для драки, но не для войны. Он не стоит семидесяти фунтов.

Видя, что Диана уже не вооружена, Том почувствовал себя смелее.

– Королеве нужны люди, – продолжал он. – И у неё есть деньги, чтобы им платить. Уинфилд уехал, не попрощавшись, потому что знал, как ты примешь новость. Не сердись. Ведь он это сделал ради тебя. И старайся не тревожиться. Он будет в Крыму не один. Там будут и мой племянник, и Тоби Лангсдейл. Не успеешь оглянуться, как все трое вернутся.

Том не смог бы прочитать эту речь более бегло и убедительно, если бы он её отрепетировал. Он был почти готов поверить в свои слова. Очевидно, Диана им тоже поверила.

– Тоже мне, справедливость! Ему будут платить за его любимые занятия – жечь, резать, напиваться. А я буду торчать здесь с его бастардом. В конечном счёте, я окажусь обычной незамужней шлюхой с младенцем на руках, не лучше Ингрид. Зато он будет героем! О, хоть бы его разорвало на части. Нет, пускай лучше потеряет обе ноги. Посмотрим, как он будет плясать на деревяшках.

– Угомонись. Тебе нельзя волноваться, сейчас особенно.

Услышав этот призыв к материнскому инстинкту, который в ней так и не проснулся, Диана поднялась на цыпочки, как она делала всегда, когда её гнев достигал вершины, и зарылась пальцами в волосы. Белки её глаз так покраснели, что Том не удивился бы, если бы из них брызнула кровь вместо слёз.

– Ну и пусть маленький ублюдок сдохнет. Какая мне разница? Мне он даром не нужен. Я буду только рада от него избавиться. Смотри, папа-медведь! Я умею летать.

И она бросилась к лестнице. Том её настиг и поймал за рукав бесформенной блузки. Диана дёрнулась, и материя порвалась. Через секунду Том схватил её за волосы, стащил со ступенек и загнал в угол.

Стиснув зубы, Диана пыталась вырваться, но силы явно были неравными. Тонкая струйка крови потекла у неё из ноздри. Её запястья были прижаты к стене, и ей ничего не оставалась делать, кроме как топтаться босыми ногами по сапогам Тома.

На шум прибежала Бриджит. Увидев эту сцену, ирландка ахнула и зажала рот рукой. Ей не раз доводилось слышать, как хозяин отчитывает одну из служанок, но она ни разу не видела насилие.

– Мне нужна помощь, – Том обратился к Бриджит ледяным голосом. – Диану надо отправить обратно в постель. Открой верхний ящик шкафа, который я держу на замке. Ключ у меня в кармане. Достань флакон с буквой «х».

Диана рванулась вперёд и крикнула через плечо Тома:

– Бриджит, не смей!

Ирландка замерла, не зная, кому повиноваться.

– Шевелись! – подстегнул её Том.

Бриджит покосилась сначала на сурового пожилого мужчину, потом на сопротивляющуюся девушку, перекрестилась и направилась к шкафу, понурив голову. Для того чтобы дотянуться до верхнего ящика, ей пришлось забраться на табуретку. Она перебрала все полупустые флаконы на подносе, пока не нашла помеченный буквой «х». В эту минуту табуретка у неё под ногами пошатнулась. Бриджит схватилась за дверцу ящика, и поднос со всем содержимым выскользнул у неё из рук и рухнул на пол.

Том глухо выругался. Диана на минуту прекратила сопротивляться, откинула голову и злорадно рассмеялась.

– Смотри, что случилось с твоими сокровищами! Старый шарлатан… Кто ты такой без своих стекляшек?

Бриджит села на пол среди разбитого стекла, сжимая в руке уцелевший флакон.

– Живо, – приказал Том, – налей несколько капель на тряпку. Сама не вдыхай.

У Бриджит не было под рукой полотенца, и она сорвала свой фартук и сделала, как было велено.

– Быстро, на рот и нос. Я её держу.

Не смея взглянуть Диане в глаза, Бриджит шагнула к ней. Девушка отвернулась, прижавшись щекой к стене, и зажмурилась.

– Ты заплатишь за это, – прошептала она, перед тем как пропитанный хлороформом фартук закрыл ей лицо. – Вы оба заплатите…

Перед тем как чувства покинули её, Диана сделала последнюю попытку вырваться. Её тело несколько раз вздрогнуло и обмякло. Голова склонилась на грудь её мучителю.

Бриджит швырнула фартук в сторону и сама прислонилась к стенке, потому что у неё самой кружилась голова.

– Никогда, – сказала она, указывая пальцем на своего господина, – никогда больше не просите меня такое делать.

– Я не могу тебе этого обещать, – ответил Том. – Строптивая девчонка не оставила мне выбора. Я поручу её Ингрид. Злополучная шведка уже не в состоянии скрести полы, но должна же быть от неё какая-то польза. А пока что подмети разбитое стекло.

 

4

Когда шаги констебля затихли, Уинфилд попытался подняться. Его руки были по-прежнему связаны, и ему пришлось призвать на помощь всю свою гибкость и ловкость. Он чувствовал, как из ободранного локтя сочится кровь, впитываясь в рубашку, но сам сустав, к счастью, не был повреждён.

Единственным источником света был фонарь, подвешенный в конце коридора. По мере того как глаза Уинфилда привыкали к темноте, он начал различать прутья решётки и наполненные водой ямы. В целом, он был доволен, что интуиция его не подвела. Хорсмонгерская тюрьма оказалась именно такой, какой он её представлял. Журчание воды и мышиный писк сливались в классическую тюремную симфонию.

Вдруг из угла камеры послышался сиплый смех, и через секунду из тени высунулся костлявый палец.

– Не бойся, малыш. Больно не будет, если палач знает своё дело. Когда шея хрустнет…

Незнакомец издал довольно убедительный предсмертный хрип. Его разговорный голос, в отличие от смеха, бы на удивление чист, а в интонации проскальзывал почти театральный апломб.

– Если ты молишься, я уползу обратно к себе в угол, – продолжал узник с искренним почтением. – Когда я услышал топот сапог и скрежет замка, моё сердце затрепетало. Нечасто ко мне приходят гости, даже на одну ночь. Можешь не отвечать. Дай хоть посидеть рядом и посмотреть на себя.

Перспектива соседства с сумасшедшим ничуть не смутила Уинфилда. Он повидал достаточно пьяниц и безумцев на своём веку. Желая угодить старику, он повернулся так, чтобы свет из коридора падал ему на лицо.

Вдруг из мрака вырвалась ещё одна волна смеха.

– Уинни! Чёрт подери… Упрямый мальчишка!

Уинфилд не удивился, что его узнали. У него было предостаточно знакомых за решёткой. Он решил, что это был один из родственников Тоби Лангсдейла.

– Откуда вам известно моё имя? – осведомился он вполне дружелюбно, уже готовясь к сердечному воссоединению.

– Да я тебе сам подарил это имя! – ответил узник. – Уинфилд – поле в снегу. Почти Белоснежка на мужской лад. Ах, как быстро мы забываем своих наставников. Значит, ты меня не узнаёшь? Неужели я так изменился за пятнадцать лет в тюрьме? Но ты наверняка вспоминаешь меня каждый раз, когда глядишь в зеркало.

Костлявый палец дотронулся до щеки Уинфилда и обвёл шрам. Из тени показалась вся рука, потом голова. В этой массе морщинистой кожи, кривых костей и седых волос Уинфилд узнал своего бывшего наставника и мучителя.

– Нил Хардинг…

– Он самый! – воскликнул старый вор, обхватив своего ученика и прижав его к своей тощей груди. – Старый добрый Нил, который слепил тебя.

Уинфилд вспомнил метель 1839 года, снежные хлопья, смешанные с пеплом и таявшие в луже крови.

– Тебя должны были повесить, – прошептал он, вырываясь из объятий Нила и пытаясь встать на ноги.

– Обо мне попросту забыли. Быть может, вместо меня повесили кого-то другого. Подобные ошибки случаются то и дело.

– Прекрасно! Может, на этот раз тебя повесят вместо меня.

– Да я ради тебя пошёл бы на виселицу с песней, – ответил узник, потрясая седой гривой. – Надоело мне здесь. Но почему ты стоишь, Уин? Иди, сядь со мной. Или ты всё ещё меня боишься?

В голосе узника не было намёка на угрозу, одна ностальгия и отцовская нежность. Пятнадцать лет заключения, которые разрушили тело Нила, никак не повлияли на его мелодичный голос, который столько раз обезоруживал даже самых здравомыслящих и неприступных.

Вспомнив, что ему уже не десять лет и что преимущество на его стороне, Уинфилд сел, всё же предпочитая держаться подальше от узника.

– Ты льстишь себе, Нил. Я легко могу поднять двести фунтов.

– Даже со связанными руками? Я так и знал: ты меня до сих пор боишься. Я же слышу, как у тебя стучат зубы. Не бойся меня, малыш. Я тебя любил больше, чем родных сыновей, и надеялся сделать тебя своим наследником. Но ты не был рождён для такой жизни, и я тебя отпустил. И вот теперь мы за одной решёткой.

– Ты бредишь, – пробормотал Уинфилд.

– Я все эти годы молчал, – продолжал Нил. – У меня были на это веские причины. Но ты имеешь право знать правду, хоть она тебе уже ни к чему. Как-то зимним вечером ко мне пришёл незнакомый джентльмен – высокий, красивый, со вкусом одетый. Одному Богу известно, что он делал в моём квартале. Его горячие руки были покрыты синяками. Он привёл с собой двухлетнего мальчика. Этот мальчик был ты. Джентльмен подтолкнул тебя ко мне и сказал: «Научи его своему ремеслу – и он будет тебе служить верой и правдой». Человек развернулся и исчез, оставив ребёнка и мешок с монетами. Я их пересчитал – пятьсот фунтов!

Уинфилд угрюмо рассмеялся.

– Я должен верить этой небылице? С такими деньгами ты мог бы уехать хоть на другой конец света. Тебе бы не пришлось воровать до конца жизни.

– Не так-то легко отказаться от своего ремесла. Вот ты бы смог отказаться от своих выходок? А главное, я обещал твоему отцу воспитать себя по своему образу и подобию. Вор тоже может сдержать своё обещания. Но вскоре я понял, что все мои труды напрасны. Дворянская кровь говорила в тебе слишком громко. Ты был рождён для того, чтобы приказывать. Рано или поздно ты бы меня сверг.

Уинфилд не расслышал последнюю фразу Нила. Кровь ударила ему в уши, приглушая звуки извне. Он прислонился затылком к холодной стене.

– Скажи спасибо, что у меня руки связаны, Нил.

– Так давай развяжу, – предложил старый вор и вытянул собственные руки, точно библейский патриарх, привечающий дома блудного сына. – Отпразднуем встречу боксёрским поединком.

– Я не дерусь со стариками.

– Пускай тебя не смущает мой вид. Одно твоё присутствие вливает новые силы в мои бескровные вены и возвращает гибкость моим суставам. Знаешь, я завидовал твоему родному отцу из-за того, что он тебя породил, и в то же время жалел его за то, что он тебя потерял. Представляю, как ему было больно оставить тебя. Он сотворил тебя красивым, но я сделал тебя ещё краше. Нет, не зря мы с тобой оказались в одной камере. Господь устроил нам последнюю встречу. Вот почему между нами не должно быть вражды. Не думай, что я злорадствую. Мне крайне обидно, что тебе не удалось уйти. Какой постыдный конец для блестящей криминальной карьеры. Мой драгоценный мальчик, я не в силах тебя освободить!

В эту минуту в конце коридора послышался англиканский гимн:

Нил тут же выпустил Уинфилда и прильнул к прутьям решётки. По его осунувшемуся лицу растеклось идиотское блаженство.

– Идёт… – прошептал он, закрыв глаза. – Мой утешитель…

Замок скрипнул, и в камеру вошёл человек в сером плаще. В одной руке была лампа, а в другой – Библия. Уинфилд тут же узнал своего загадочного советчика, Престона Баркли. Викарий пришёл один, без охраны. Очевидно, он не в первый раз уже совершал эту прогулку по тюремному коридору.

– Нил, ты опять рассказываешь небылицы? – пожурил он узника. – Не стыдно тебе отвлекать молодого человека от молитвы за пять часов до суда?

– Пять часов… – прошептал Уинфилд.

– Вернее, четыре с половиной. Ничего, у нас есть время для последней духовной беседы. А ты, Нил, иди в свой угол, Нил. Не мешай нам.

Узник покорно уполз обратно в тень. Уинфилд взглянул на своего гостя, который перебирал закладки в Библии.

– Скажите честно: это вы меня выдали?

– Я не имел никакого отношения к твоему аресту, – ответил Баркли, не отрывая глаз от Библии. – Я пытался его предотвратить, но, похоже, моих усилий оказалось недостаточно. Теперь моя задача – проследить, чтобы ты перешёл в загробную жизнь с достоинством. Если память меня не подводит, последний раз ты каялся вчера? Я уверен, что с тех пор ты успел нагрешить. Расскажи мне про свои похождения, и мы вдвоём посмеёмся над ними.

– Я не помню, что было вчера вечером.

Баркли захлопнул Библию и спрятал её под плащ.

– Значит, мне можно идти? Мои услуги не нужны?

– Пожалуйста, останьтесь, – взмолился Уинфилд. – Посидите со мной.

Эта просьба возмутила викария.

– На холодном мокром полу? Нет уж, извольте. За что мне такие неудобства? Но я с удовольствием постою у тебя над душой несколько минут. И пока я стою, подумай, что бы ты хотел передать доктору Гранту через меня.

– Скажите ему, что он был прав: грязь липнет к грязи. Скоро я буду болтаться на виселице, как тот разбойник из моей песни.

– Право же, не стоит заканчивать свою песню на такой меланхолической ноте. Пафос тебе не идёт. Вот, выпей глоток…

И викарий извлёк из кармана небольшой пузырёк.

– Что это? – спросил Уинфилд с подозрением.

Эта вереница вопросов раздосадовала Баркли.

– Какая тебе разница? Хуже не будет. Пей!

Содержимое пузырька не походило на эликсиры доктора Гранта. После первого глотка его кости и суставы стали жидкими. Ему хотелось улыбнуться, но он не мог пошевелить ни одной мышцей на лице. В то же время это бессилие освобождало. Ещё ни разу в жизни Уинфилда не охватывало такое сладостное безразличие. Теперь его могли подвергать любым пыткам. Его тело сливалось с каменной стеной, с железными прутьями решётки, под журчание воды и тихий самодовольный смех мистера Баркли.

 

5

В эту ночь Том, вопреки всем законам природы, логики и морали, умудрился уснуть без всякого успокоительного. Любой порядочный человек на его месте метался бы по постели и скрежетал зубами. Однако Том спал. Более того, он видел сны, что случалось нечасто.

Ему слышался стук. Кто бы подумал, что такой заурядный звук может иметь столько оттенков? Он начинался резкой дробью, потом затихал до зловещего шуршания, потом опять возобновлялся массивными волнообразными ударами. Звуки исходили из каждого угла, от крыши, стен, ставен. Кровать под ним тряслась. Известь на потолке крошилась. Том чувствовать, как белая пыль оседает у него на веках. Он был бы рад, если бы Криппен пришёл и увёл его от этого дома, от этого беспрестанного стука.

Очевидно, таинственная сила, которая пыталась ворваться внутрь, не собиралась отступать, и Том сам решил её впустить. Он встал со своей трясущейся кровати, спустился в прохладную столовую на первом этаже и распахнул входную дверь настежь.

На пороге стоял джентльмен в тёмно-коричневом пиджаке, из-под которого виднелись белоснежная рубашка и твидовый жилет с серебряными пуговицами.

– Ещё не поздно, – сказал гость. – Боюсь, что время не на нашей стороне, но тем не менее…

Землетрясение в голове Тома тут же остановилось. Теперь он был уверен, что всё это ему снилось. Точно околдованный, он разглядывал наряд незнакомца: от фетровой шляпы до носков блестящих ботинок.

– Сэр, вы ошиблись адресом, – пробормотал он наконец. – Я ничем не могу вам помочь.

Джентльмен снял шляпу и пригладил седеющие волосы.

– Вы меня не узнаёте, доктор Грант?

Судя по цвету небосклона, было около шести часов утра. Вглядевшись в черты незнакомца, Том узнал владельца плавучей лавки.

– Капитан Кип! Ну и шутки. Где вы взяли такую одежду? Кого вы ограбили?

– Это моя одежда, – ответил Кип, переступая через порог. – Я так одеваюсь, когда иду в суд, вернее, когда мне вздумается туда идти. В прошлой жизни я был адвокатом по имени Эдмунд Берримор.

Услышав это имя, Том тут же вспомнил свою недавнюю поездку в Вестминстер и ужин в крыле дворецкого.

– Вам служит человек по имени Престон Баркли? – спросил Том.

– Мне очень повезло, – ответил Кип, просияв. – Таких преданных людей мало. В тот особняке, который вы видели, моя невеста принимает французских писателей и прочий богемный сброд. Я поручил мистеру Баркли следить, чтобы дом не сгорел. Мне каждый угол дорог. Когда-то там жил мой любимый профессор из Оксфорда.

– Оксфорд, – протянул Том мечтательно. – Я уже не надеялся услышать это имя на своём веку.

– Забавно, не так ли? Встретились два грамотея в Бермондси. Не бойтесь, меня не лишили диплома. Я здесь не в изгнании, а в отпуске. До этого я работал в основном с банкирами и коммерсантами. А сегодня буду защищать Уинфилда. Мне уже всё известно. Мистер Лангсдейл – храни его Господь – не умеет горевать про себя. Он носился по улицам, рвал на себе волосы и выл. Теперь у меня есть повод надеть деловой костюм.

– Всё это звучит вдохновляюще, – сказал Том, – но вы прекрасно знаете, что я не в состоянии заплатить и за пять минут ваших услуг.

– Мои услуги не будут вам ничего стоить. Это само собой разумеется. Защищать Уинфилда – это честь.

– Даже если он виноват?

– А какая разница?

– Если мальчишка совершил преступление, вам не кажется, что он должен понести наказание?

Взбешённый апатией доктора, Кип схватил его за плечи и встряхнул, получив в ответ горький смешок.

– Малый ход, капитан, – сказал Том. – Что именно вы надеетесь вытрясти из меня?

Кип судорожно выдохнул и выпустил Тома.

– Простите, доктор Грант. Я обычно не веду себя так с клиентами.

– Как видите, у меня руки не связаны, – продолжал Том, застёгивая манжеты. – Они обрублены. Не подумайте, что я не рад вас видеть. Ваше милосердие похвально.

– Это не милосердие. Это абсолютно эгоистичный поступок с моей стороны. Уинфилд – мой друг. Я хочу продолжать наслаждаться нашей дружбой. Вы не представляете, каких презренных тварей мне доводилось защищать за свою карьеру и какие деньги они мне платили. Быть может, вы не горите желанием освободить сына, но я просто так не отдам друга. Клянусь Богом, я буду за него бороться, даже без вашего благословения.

– Безусловно, я хочу, чтобы Уинфилд вернулся, – ответил Том. – Хотя бы для того, чтобы удушить его собственными медвежьими лапами.

– Я этого не допущу. Не надейтесь.

– Я всегда восхищался его талантом переманивать людей на свою сторону. Сначала он втянул двух мальчишек в воровство. А теперь адвокат из Вестминстера рвётся его защищать. Даже из-за решётки он заставляет других работать на него.

Они вышли из «Золотого якоря» и направились к тюрьме в полном молчании, за которое Том был благодарен. Время от времени он косился на своего загадочного спутника, чьё лицо он уже несколько недель не видел при дневном свете. Невозможно было не заметить, что Кип резко постарел. Складка между его бровями углубилась, волосы поседели и поредели. Впалые щёки были покрыты красными точками от лопнувших кровяных сосудов.

– И давно вам нездоровится? – спросил Том. – Раз уж вы так великодушно навязали мне свои услуги, я бы хотел в свою очередь навязать вам свои. Это тоже абсолютно эгоистичный поступок. Я не хочу, чтобы мой бесплатный адвокат растаял.

– У меня прекрасный немецкий врач, – ответил Кип. – Он ответил на все мои вопросы. А теперь, если вы не возражаете, мне надо сформулировать защиту.

Когда они приблизились к Хорсмонгерской тюрьме, Кип ожил, будто запах плесени и ржавчины частично вернул ему силы. Он развернул плечи и ускорил шаг.

– Вам необязательно следовать за мной, – сказал он Тому. – Пожалуй, будет лучше, если вы здесь останетесь. Боюсь, что ваше присутствие приведёт моего клиента в смятение. Если он вас увидит, то потеряет самообладание, а это подорвёт мою защиту.

Эти нарочитые формальности вызвали у Тома снисходительную усмешку.

– A если я не приду, судье это покажется подозрительным, – ответил он. – Должен же я поддержать своё честное невинное дитя?

Кип прищурился и уже поднял руку, собираясь возразить.

– Если вы ему хоть слово скажете…

Том поймал руку Кипа и отвёл, не грубо, но внушительно:

– Не расточайте свои силы на меня, капитан Кип. У вас их и так мало осталось. Приберегите свою экстравагантную жестикуляцию для судьи. Я буду стоять в сторонке и хрустеть суставами.

Когда они прошли через двор к зданию суда, примыкающему к самой тюрьме, стражники даже не подняли головы. Играть в карты стоя – нелёгкая задача.

Очевидно, Кипу это здание было знакомо. Он летел по пустому коридору, сжимая карманные часы. Его плащ развивался, как чёрный парус. Том послушно следовал за этим парусом, не глядя по сторонам.

Наконец они добрались до приёмной. Это была квадратная контора без окон, где весь интерьер состоял из огромного шкафа и стола. Болезненного вида мужчина средних лет перебирал папки. По его одежде трудно было точно определить его должность. На нём был полицейский пиджак наброшенный поверх обычной рабочей рубашки. На седых усах зацепились крошки от наполовину съеденной буханки.

– Адвокат Эдмунд Берримор, – выпалил Кип, слегка ударив ладонью по крышке стола. – Пришёл на встречу с моим клиентом.

– Как его зовут? – спросил клерк апатично, всё ещё роясь в бумагах.

– Уинфилд Грант. Возраст – двадцать пять. Арестован вчера утром.

– Высокий, бледный?

– Да. На щеке шрам, довольно заметный.

– К тому же ещё и шутник?

– Да, он самый!

Клерк вяло промычал и указал на стопку папок на столе. Судя по цвету бумаги, это всё были новые протоколы.

– Вот его дело, на самом верху.

– Мне нужно срочно просмотреть документы, – потребовал Кип. – Где мой клиент сейчас? Отведите меня к нему.

– О, юному мистеру Гранту уже не понадобятся ваши услуги.

В эту минуты Том шагнул вперёд и нарушил собственное обещание молчать.

– Почему не понадобятся? Его уже отпустили? Когда это случилось?

– А кем вы приходитесь заключённому? – спросил клерк недоверчиво. – Вы его отец?

– Что-то в этом роде, – ответил Том после секунды замешательства. – У него моя фамилия. Стало быть, я ему отец.

Получив желанный ответ, клерк заметно оживился и кивнул.

– Прекрасно. Я вам должен кое-что вернуть.

Он пошарил под столом, извлёк морскую куртку Уинфилда и швырнул её перед ошеломлёнными посетителями.

– Не спешите её выбрасывать, – сказал он, отряхивая ладони. – Это не просто сувенир. Это добротная вещь, хоть пуговицы плохо пришиты и в карманах дырки. Ему она больше не понадобится. Его вздёрнули вчера вечером.

Том протянул руку над курткой, но не мог заставить себя до неё дотронуться. У него пересохло горло от знакомого запаха плесени, тaбака и пропитанной пивом шерсти. Медленно он повернул голову и взглянул на своего спутника. Лицо Кипа слилось по цвету с грязной извёсткой на стенах. Он подался вперёд и облокотился на крышку стола.

– Осторожно, – предупредил клерк, прикрывая руками стопку бумаг. – Если вы собираетесь падать в обморок, смотрите, не разбросайте мои протоколы. Мне же их потом не собрать. Я выполняю нудную работу за жалкую зарплату. Впрочем, откуда вам знать о таких вещах?

Кип ничего не слышал. Его ноги подкосились, ладони соскользнули с крышки стола, и через секунду он растянулся на полу. Его шляпа слетела, выставив напоказ вспотевший лоб со вздувшимися венами.

Том склонился над своим спутником, расстегнул ему воротник и послушал сердце, в то время как клерк продолжал ревностно обнимать свою стопку бумаг.

– В этом вся прелесть военного суда, – продолжал клерк, презрительно дёрнув усами. – Предателей не держат в клетке месяцами. Их тут же судят и вешают. Удивительно, что ваш хвалёный адвокат этого не знает. Тоже мне, нашёл подходящее место бухаться в обморок. Ну что? Вы его сами отсюда потащите или мне позвать охрану? Не будет же он валяться посреди дороги весь день.

Тому казалось, будто его опускают с головой под воду. Он не мог дышать. Воздух превратился в жидкость. Формы окружающих его предметов стали расплывчатыми. Голос клерка заглох. Том слышал отдельные слова, но не мог их связать.

– Знаете ли, я не обязан возвращать обноски преступников их родне, – возмущался клерк. – Мне не платят за такие услуги. На этом настоял Престон Баркли. Как же! Он наведывается сюда, когда ему вздумается, со своей Библией и ухмылкой. А я тут торчу по четырнадцать часов в день без окна. А он скользит по коридорам, да ещё и посвистывает. У него что ни день, то воскресенье, а у меня сплошные понедельники, всю неделю, круглый год.

Том не помнил, как он и его злополучный спутник оказались за оградой тюремного двора. Они сидели на тротуаре, прислонившись спинами к парапету. Кип пришёл в чувства, но по-прежнему выглядел очень слабым. Вены у него на лбу сдулись, но кровавых точек на лице стало в два раза больше. За последние полчаса он состарился ещё на несколько лет. В его взгляде уже не было ни возмущения, ни осуждения.

– Я вернусь в Вестминстер, – сказал он наконец. – Мне надо утрясти заброшенные дела.

– Мудрое решение, – ответил Том и положил куртку Уинфилда на колени Кипу. – Клянусь, от этого мальчишки было больше дыма, чем от Саутворкской станции. Его всегда окружало облако, точно нимб. Если он доберётся до рая, то станет ангелом-хранителем курильщиков и всей табачной индустрии.

Кип покачал головой и вернул куртку Тому.

– Я не могу её взять.

– Почему? Наверняка у вас найдётся для неё место. Я не знаю, что делать с одеждой покойных. Как ни странно, я на своём веку никого не хоронил.

– Зато я похоронил многих, больше чем достаточно. У меня целый шкаф, где хранятся вещи ушедших родственников, начиная от свадебного платья моей первой жены и кончая крестильной рубашкой младшего брата.

Том подумал, как мало они с Кипом знали друг о друге.

– Я больше всего скорбел о брате, – продолжал Кип, – хотя мы не были близки из-за обстоятельств и огромной разницы в возрасте. У нас были разные матери, и наш отец, при всех его умственных достоинствах, был непредсказуем. Факт тот, что ребёнок умер, и моя мечта взять его в путешествие по скандинавским странам так и не осуществилась. Я бы подарил ему все свои корабли со всеми мореходными приборами, картами и глобусами. Я собирался оставить всё это Уину. Теперь мне надо срочно найти нового наследника. У меня не так много времени. О, пока я не забыл.

Кип промокнул лоб рукавом и повернулся к Тому.

– Доктор Грант, вам через несколько дней доставят пакет. Суммы будет достаточно, чтобы покрыть ваши налоги за три года, это если вы решите остаться в Бермондси. Я не знаю, какие у вас планы. На ваше имя будет открыт счёт. Мистер Баркли за всем этим проследит. У вас будет достаточно денег, чтобы не сесть в тюрьму за долги.

Если бы Кип не был болен, Том бы его придушил. Даже в столь плачевном состоянии этот вестминстерский лицемер пытался утвердить своё нравственное превосходство.

– Адвокат Берримор, – процедил Том, – хватит разыгрывать комедию заботы. Я прекрасно знаю, что вы во всём вините меня. В ваших глазах я бессердечный зверь, который эксплуатировал Уинa, толкнул его на тропу преступности, а потом отрёкся от него. Я не собираюсь из кожи вон лезть, чтобы вас переубедить.

Тому пришлось отступить на несколько шагов, чтобы не пнуть этого бледного уязвимого человека, задыхающегося у него в ногах. И он прекрасно понимал, что Кип ему не враг и не заслуживал подобных оскорблений. Тому ещё предстояло вернуться домой в пустую таверну с курткой Уина и рассказать правду Диане. Ради того чтобы оттянуть это неприятное объяснение, Том продолжал унижать Кипа.

– Что вас сюда привело, адвокат Берримор? Быть может, люди вашего круга над вами глумились, так вы пришли глумиться над нами? Несомненно, в Бермондси много простофиль, чью преданность можно купить безделушками, но я не в их числе. Я не так дорожу своим кабаком, чтобы ради него пожертвовать остатками гордости. Я не боюсь тюрьмы. Если придётся, поеду в Крым. Там примут любого, кто умеет накладывать турникет. Ваши подачки не являются моим единственным спасением.

Откинувшись на парапет, Кип пассивно впитывал в себя оскорбления, потому что он знал, что за ними кроется. В эту минуту никакие слова не могли разорвать те узы, которыми он был связан с приёмным отцом своего покойного друга.

 

6

По дороге домой Том обнаружил, что потерял ключи, те самые ключи, которые он носил с собой двадцать с лишним лет. Скорее всего, это случилось, пока он разбирался с клерком и охранниками. Не нужно было быть суеверным, чтобы почувствовать в этом намёк что, возможно, скоро придётся ночевать под открытым небом. В тот вечер Том не горел желанием переступить порог. Тупо уставившись на скважину, он бессмысленно теребил пустой карман.

За дверью раздалось знакомое шарканье изношенных башмаков. Появилась Бриджит с ночной лампой в руке.

– Какие новости, доктор Грант?

Не говоря ни слова, Том повесил куртку Уинфилда на тот самый крючок, на который мальчишка всегда вешал свою одежду.

Ирландка уронила лампу, опустилась на колени, прямо в лужу разлитого масла, и стала молиться на гаэльском.

– Пожар устроишь, – сказал Том чуть слышно. – Хотя какое мне до этого дело?

Он обошёл столовую несколько раз, сомкнув руки за спиной, разглядывая свой дом, будто видел его в первый раз.

– Где Ингрид? – спросил он.

– Собрала вещи и… Ушла в рабочий дом.

Бриджит съёжилась, будто ожидая удара, но Том лишь передёрнул плечами.

– Правильно сделала. Нельзя упрекать крысу, бегущую с тонущего корабля.

– Клянусь душой, доктор Грант, она бы осталась. Но как ей растить ребёнка, если в дом то и дело врывается полиция?

– А что, Криппен опять приходил?

– Нет, никто не приходил.

Ирландка продолжала что-то лепетать в защиту бывшей напарницы, но Том уже не слушал. Он поднялся наверх в каморку, где Диана сидела в заточении уже почти двое суток. Девчонка пришла в чувство, но ничего не ела и не пила. Это была не первая её голодовка, но Том боялся, что последняя. Разглядывая лицо Дианы, Том невольно сравнил её с брошенной тряпичной куклой, которую увидела на улице несколько дней назад. Кожа – шершавая материя, волосы – спутанные верёвки, безжизненные чёрные глаза-пуговицы. Том знал точно, что Диана не простит ему того, как бесцеремонно он познакомил её с хлороформом, но его это уже не тревожило. Подумаешь, одним врагом больше. Девчонка и так никогда особо не питала к нему нежных чувств.

Вдруг тряпичная кукла заговорила.

– Он уже не вернётся?

– Боюсь, что нет.

Диана села на постели, точно невидимая сила подтолкнула её в спину. Чёрные пуговицы загорелись.

– Я была права, – прошептала она, собрав простыню в кулак. – Я его предупреждала. Тот каторжник, Ян Лейвери, выдал его. Ирландцам нельзя доверять. А Уин меня не слушал. В следующий раз, когда я его увижу, я ткну пальцем и рассмеюсь, и скажу: «Так тебе и надо!» А он меня считал сумасшедшей.

Том положил руку ей на голову и заставил её лечь.

– Не возбуждайся.

Он уже не боялся причинить ей боль. Если бы пришлось, он бы безо всякого замешательства применил хлороформ повторно и привязал бы её к кровати. Второй раз легче переступить границу. Но на этот раз ему не пришлось применять силу. Диана сама упала на подушки безо всякого сопротивления.

Том осторожно закрыл дверь и поманил Бриджит, которая ждала его в коридоре.

– Нам надо кое-что утрясти, – начал он. – Сколько денег тебе надо?

Этот вопрос возмутил ирландку.

– О чём вы, доктор Грант?

– Ладно, не придуривайся. Я тебя спрашиваю на полном серьёзе. Тебе же надо на что-то жить, пока ты не найдёшь новую должность.

– Так вы меня гоните?

– Я тебя освобождаю. Вполне возможно, что через три недели я сяду в тюрьму за долги. Впрочем, моя участь не должна тебя тревожить. У тебя, кажется, двоюродный брат под боком? Ты бы могла у него пожить какое-то время? Ведь он не откажет родственнице в приюте? Ты не скромничай со мной. Назови сумму, и мы расстанемся по-человечески.

Бриджит швырнула в сторону полотенце и подбоченилась.

– Вы так просто меня не выгоните. Я остаюсь.

– Бриджит, милая, у меня нет времени на эти пререкания. Последуй примеру Ингрид. Воспользуйся моим предложением. Я уверен, что ты найдёшь новую работу. В округе полно процветающих трактирщиков.

Бриджит мотнула головой, и жёсткие рыжие кудри, собранные небрежным узлом на затылке, рассыпались по веснушчатым плечам.

– Я не хочу другого хозяина.

– Глупости. Если ты смогла покинуть родину, то я уверен, что ты проживёшь без «Золотого якоря».

– Да мне не нужен «Золотой якорь». Мне нужны вы.

– Я? Почему?

– Доктор Грант, я люблю вас!

Том отвернулся и прикрыл рот, чтобы подавить приступ смеха. Когда он наконец взглянул на Бриджит, она стояла в той же позе.

– Такой глупости я давно не слышал от женщины, – сказал он наконец. – Я понимаю, ты сердишься. Но разве можно так издеваться над человеком?

– Я не издеваюсь, доктор Грант.

– Значит, у тебя лихорадка.

Она опустилась на пол, взяла его руку и прижала к щеке.

– Чёрт подери, ничего не понимаю, – пробормотал Том. – Столько молодых матросов, а ты… Я же злой старик.

– Вы джентльмен.

– Вот это как раз очень спорно. Последнее время я себя даже как человека не воспринимаю. Ко всему прочему, я не католик.

– Вы щедры и милосердны.

– Бриджит, ты уверена, что не больна? У тебя щёки полыхают. Сейчас куча всякой заразы ходит. Если ты действительно больна, то, конечно, я тебя никуда не выпущу, пока тебе не станет лучше. Скажи: где болит?

– Нигде не болит. Позвольте мне остаться.

– Чтобы мы вместе голодали?

– Голодать страшно, когда малые детишки под боком. Господь не сделал меня матерью. Я буду рада оставаться вашей слугой.

Том не видел её лица, так как оно было скрыто копной волос, но слышал её тихие всхлипывания. Он уже много раз видел ирландку плачущей, но на этот раз её слёзы не раздражали его. На этот раз преобладающей эмоцией была зависть. Чёрт побери, как легко быть женщиной! Они могут хлюпать и лепетать, не подвергая опасности собственно достоинство. А что делать мужчине? Разве что исключение составлял Джеймс Лангсдейл.

– Встань, Бриджит! – приказал Том. – Раз уж мы завели этот разговор, тебе не кажется, что мы должны смотреть друг другу в глаза?

Видя, что она не собирается вставать, Том сам опустился на колени рядом с ней и приподнял её лицо за подбородок.

– Все мои познания ничего не стоят, – сказал он. – Возможно, я самый невежественный человек на свете. Вся моя философия меня подвела. И именно по этой причине я не позволю тебе остаться.

Бриджит перестала плакать и взглянула ему в глаза впервые за весь разговор.

– Ну, раз я вам больше не слуга, значит, я имею права вам сказать, что думаю. Вы допускаете большую ошибку.

– Дай мне договорить. Я сказал, что не позволю тебе остаться. Я прошу тебя остаться.

Бриджит не могла грешить на своё воображение, потому что оно у неё было не до такой степени развито, чтобы сыграть с ней шутку. Нет, всё это происходило на самом деле. Суровый доктор Грант стоял на коленях рядом с ней и держал её лицо в ладонях.

– Теперь настал мой черёд спросить вас, не больны ли вы, – сказала она.

– Да я болею уже пятьдесят лет! Прошу тебя, не называй меня ни доктором, ни хозяином, ни сэром. Как видишь, у меня ничего нет, кроме вереницы долгов. Ты всё ещё хочешь со мной остаться? Идём, выпьем последнюю бутылку хорошего вина. Ты можешь спать в моей постели, пока она у меня есть. И если я на тебя подниму голос, может прикрикнуть на меня в ответ. Тогда мы будем, как настоящая супружеская пара.

Том обвил рукой ирландку и помог ей встать. К своему удивлению, он обнаружил, что её тело было стройнее и легче, чем ему казалось. Он раньше не представлял себе, какой она была под одеждой. За последние несколько месяцев Бриджит сильно похудела. Сквозь мятый лён блузки Том нащупал её рёбра и лопатки. Впрочем, Бриджит никогда не была безобразно толстой, точно так же, как она не была глупой и вульгарной. Изъяснялась она достаточно грамотно, но Tом не отдавал ей должного из-за её акцента, который отождествлял с невежеством. А теперь невидимые пальцы срывали у него с глаз пелену слой за слоем. Бриджит, которую он до этого считал пустоголовой сплетницей, представилась ему исхудавшей влюблённой женщиной. Вместе с раскаянием нахлынула нежность. Он был готов целовать эту горящую веснушчатую шею.

Когда его рука скользнула по её спине, Бриджит вдруг вскрикнула и отпрянула. Том остался стоять с раскрытыми объятиями.

– Что случилось?

Бриджит прислонилась к стенке, ссутулившись, и держалась за левое плечо.

– Ничего, – пробормотала она с вымученной улыбкой, которая тут же перешла в гримасу боли.

Через несколько минут она уже лежала на кровати Тома, а он ощупывал ей спину, перебирая каждый позвонок.

– И давно ты мучаешься? Когда это началось?

– Не помню.

– У тебя живого места нет на спине. Как ты встаёшь по утрам? А я тебя всё это время гонял, пока ты страдала. Что же ты молчала?

Том тут же осознал, каким глупым был его последний вопрос. Откинувшись в кресле, он смотрел, как обнажённая спина Бриджит поднимается и опускается. Как помочь ей? Он мог бы сделать примочки из горячего масла. Но какой от них был толк? Он был не способен устранить источник боли, а мог только заглушить её опийной настойкой. Но раз Бриджит не просила лекарств, он не стал их ей предлагать.

Он потушил лампу, накрыл Бриджит покрывалом и лёг рядом с ней. Они чувствовали друг друга через материю и лежали неподвижно, всё ещё пытаясь осознать произошедшее. Ещё пятнадцать минут назад Бриджит стояла перед хозяином на коленях в коридоре, готовая быть отвергнутой и высмеянной, а теперь лежала в его постели.

– Я не всегда был таким, – сказал Том внезапно. – Чтобы ты знала… Этот медведь не всегда рычал на женщин. Он даже любил одну из них, поверишь ли.

– Что из этого вышло? – спросила Бриджит, поворачиваясь лицом к Тому.

– Ничего хорошего – два покойника. У лорда Миддлтона, которому я служил сразу после Кембриджа, была кузина Клер, навещавшая его два-три раза в год. Она была цинична, начитана, раскованна. Ей нравились тощие молодые философы. О, какие разговоры мы с ней вели перед камином с бутылкой шерри на медвежьей шкуре! Я знал, что для неё это было развлечение, но я был благодарен за те редкие праздники интеллекта и плоти. Один намёк на ревность с моей стороны – и я бы примкнул к числу её отвергнутых любовников. Мне приходилось притворяться равнодушным. Казалось, я нёс на голове полную чашу с водой. Я высмеивал церковь, законный брак и прочие устаревшие традиции. Я просто не мог позволить, чтобы ей было скучно со мной. Тем не менее, однажды вечером я увидел краем глаза её презрительную ухмылку, услышал её зевок. В эту минуту я знал, что всех моих усилий казаться просвещённым и непредсказуемым было недостаточно. В тот вечер я сам покинул её комнату. Я не стал ждать, пока мне укажут на дверь. Утром она уехала. Через восемь месяцев я узнал, что она умерла, производя на свет ребёнка, который вполне мог быть моим. Лорд поделился со мной своим горем. Боясь, что причина смерти его кузины запятнает его собственную репутацию, он сказал остальным, что Клер умерла от болезни сердца. Мне как врачу он мог рассказать правду. Он даже спросил, не заметил ли я чего-либо странного в поведении Клер во время её последнего визита, не жаловалась ли она мне. Я лишь покачал головой, сухо высказал свои соболезнования и удалился в свою комнату.

– Как врач я знал, что подобное случается сплошь и рядом. Но как мужчина не мог смириться с тем, что такая неординарная женщина, как Клер, могла умереть от такого заурядного испытания, как роды. Я начал ненавидеть свою профессию. Какой никчёмной она мне тогда казалась! Я подспудно старался прогневить барона, чтобы меня выгнали из его проклятого имения. Однажды, когда его избалованный племянник приехал к нему в гости, я решил проучить мальчишку, за что и поплатился своим дипломом. Вот так я оказался в Бермондси. Признаюсь, я испытывал облегчение. Все двери одновременно захлопнулись. Я знал, что мне не светит ни карьера в медицине, ни семья. После суда я подошёл к барону и рассказал ему про свою связь с Клер. Он рассмеялся мне в лицо и заявил, что его кузина никогда бы не снизошла до подобных мне. Но я знаю, что в глубине души он мне поверил.

– Со мной можете не бояться, – успокоила его Бриджит. – Вы не любите детей, а я не могу их рожать. Мы прекрасная пара. Какое счастье, что я не вышла замуж за земляка. Для ирландца бесплодная жена – позор. В нашей церкви была прихожанка Айлин. Пять лет её муж требовал развода, а священник его не давал. Мол, бездетность – это ещё не повод расторгнуть брак. Надо продолжать молиться и жертвовать деньги на приход. Каждое воскресенье Айлин приходила завёрнутой в шаль до бровей, чтобы скрыть синяки от побоев. Теперь пришёл её черёд молить о разводе. Опять отказ. Потом, в одно ясное воскресенье, она вообще не пришла в церковь. Мы отправились к ней домой после службы и нашли её мёртвой на полу, с разбитой головой. А её мужа след простыл. Мы смыли кровь с лица Айлин, расчесали ей волосы, надели на неё свежую блузку и отпели в тот же вечер.

Тома был потрясён не столько самой историей, сколько спокойным тоном, которым она была рассказана. Бриджит не жаловалась, а просто описывала жизнь круга, из которого вышла.

– Ты знаешь много счастливых семей? – спросил Том.

– Увы, нет, – ответила Бриджит, поразмыслив. – Родная мать меня прокляла перед отъездом. Так и сказала: «Не будет тебе счастья во вражьей стране». Интересно, жива она или нет. Я ей в письме похвастаюсь, что встретила настоящего английского джентльмена и теперь смахиваю пыль с его книжек.

– А ты не только пыль смахивай. Ты их почитывай тоже. Набирайся никчёмных знаний! Тогда у нас с тобой тоже будут беседы ни о чём.

К тому времени глаза Тома привыкли к темноте. Он разглядел силуэт Бриджит, тот самый силуэт, который он видел четверть века назад в поместье барона Миддлтона. У английской аристократки и ирландской служанки были одинаковые шеи, подбородки и скулы. Эти две совершенно разные женские души слились в одном сосуде.

Эта игра теней развеяла двадцать пять лет усталости, одиночества, злобы и дурных привычек. Том опять почувствовал себя кембриджским выпускником, который спал по десять часов на пуховой перине, по три раза в день переодевался, чья дилемма заключалась в том, какой сорт вина заказать на ужин. Он повторно переживал то мгновение головокружительной лести, когда Клер, смеясь, притянула его к себе на медвежьей шкуре.

* * *

Проснувшись несколько часов спустя и обнаружив, что постель пуста, Том ничуть не удивился. Если Бриджит передумала и решила покинуть его, он не станет на неё обижаться. Единственное, о чём он сожалел, так это о том, что рассказал про свою связь с Клер. Вот это уже было лишним. Подобные истории лучше приберечь для второй ночи любви. Похоже, второй ночи не предвиделось. Приготовившись к неизбежному спуску с облаков, Том вздохнул и сел на постели.

Когда он потянулся за рубашкой, его удивило состояние материи. Обычно холодный и мятый лён был гладким и тёплым. Пока он спал, ему погладили рубашку. В его комнате убрались, при этом не сдвинув предметы с их привычных мест. Раньше Том не поручал служанкам гладить ему рубашки. Им даже не разрешалось входить в его комнату. И тут он вспомнил об обещании Бриджит смахнуть пыль с его книг.

Спускаясь в столовую, он уловил горький кофейный запах, непривычный для «Золотого якоря». Несколько лет назад Том купил у матроса, вернувшегося с Карибских островов, мешок с бобами как символ британского империализма. Всё это время бобы лежали на верхней полке шкафа. Бриджит их нашла, подсушила на сковородке, раздробила молотком и бросила в кипящую воду. Она не знала, как правильно варить кофе, но ей хотелось удивить возлюбленного.

На ней было то самое клетчатое платье, в котором она появилась на пороге «Золотого якоря» в 1848 году. Годы шли, её талия становилась всё шире, и платье оказалось на дне сундука на растерзание моли. Теперь она снова могла застегнуть корсаж. Кое-где на рукавах виднелись маленькие дырки и пятна, но цвета не выгорели и все пуговицы были на месте.

– Я не стала вас будить, – сказала она. – Лишний час поспать пойдёт вам на пользу.

В её голосе не было и намёка на былое подобострастие. Глаза были сухи и ясны. За ночь Бриджит превратилась из служанки в хозяйку дома. Она подошла к Тому, пригладила ему воротник и поцеловала так непринуждённо, будто выполняла этот ритуал как минимум пятнадцать лет.

– Ты особо не перетруждайся, – сказал он. – Какой смысл скрести каждый угол? Неизвестно, сколько мы ещё продержимся в этой коробке.

– По крайней мере, мы используем запасы провизии.

Тому было досадно, что он не мог придумать в ответ что-нибудь галантное или хотя бы остроумное.

Бриджит молча передала ему конверт с печатью, на которой красовались золотые буквы – имя Эдмунда Бэрримора.

– Доставка с утра пораньше, – объяснила она. – Кучер мистера Баркли передал.

Том распечатал конверт у Бриджит на глазах. Внутри оказался чек из английского банка на сумму 50 фунтов.

– Невероятно, – прошептал Том. – Вот это человек… После всего, что я ему наговорил…

Бриджит не сразу поняла, что означал этот кусок бумаги. Она никогда раньше не видела чека, так как ей всегда платили наличными.

– Что, опять неприятности? – спросила она без особого волнения.

– Напротив. Похоже, что мой поход в тюрьму откладывается, по крайней мере, года на три.

Они поцеловались над горстью кофейных бобов.

Прошло несколько минут, пока они поняли, что были не одни. Диана наблюдала за их сценой со своего привычного угла наверху лестницы, точно воробей с шеста.

– Вы окончательно забросили свои обязанности, доктор, – обратилась она к Тому. – Забыли дать мне очередную дозу отравы. Вы не боитесь, что я вышибу себе мозги? Или у вас кончились зелья?

И она перевела взгляд на Бриджит.

– Любуйся, честной народ, – королева кабака! Раз ты спишь со стариком, как мне теперь тебя величать – мадам или миссис Грант?

– Мы избавились от титулов, – ответила Бриджит. – Присядь с нами. Мы обсудим новые правила.

Диана спустилась и тут же забралась с ногами на тот самый сундук, на котором обычно точила ножи.

– Так что мы теперь – семья? Ну вот, сбылась твоя мечта, Бриджит. Может мне тебя называть мамой? Тебе, небось, приятно будет, а? Пустая кошёлка…

– Зря ты так, – вмешался Том. – Мы тебе не враги.

– Вы хуже, чем враги. Вы – моя семья. С вашего разрешения, я займу почётное место чёрной овцы.

– Право же, Диана, это твой недуг говорит.

– Во мне мало чего осталось, кроме недуга. Разве что пару фокусов. Не один Уинфилд был одарённым. Вот, смотрите!

Она соскользнула с сундука и встала босыми ногами на кучу разбитого стекла. Том и Бриджит вздрогнули, ожидая, что вот-вот у неё между пальцев польётся кровь, но, как ни странно, крови не было.

– Ну вот, что я вам говорила? – усмехнулась Диана. – Да не бойтесь, не прыгну я в петлю. Это было бы вам слишком на руку. Хороша парочка – жёноненавистник и шлюха. Так что, папа-медведь, когда ты следующий раз ляжешь с мамочкой, подумай, сколько мужчин побывало в ней. Её утроба – порт для всего английского флота. Я буду чистить картошку, если что, – заключила она уже более спокойным голосом, частично выпустив яд, и вернулась на свой трон.