1

«Боже, как легко умереть! – думал Уинфилд, прислушиваясь к журчанию воды, звуку вечности. – Почему люди так боятся смерти? Достаточно переплыть Стикс. Что может быть приятнее, чем этот монотонный плеск вёсел, покачивание лодки, мягкие толчки вперёд?»

Вдруг сквозь журчание воды он начал различать голоса, мужской и женский. Сначала это было чуть слышное бормотание, которое постепенно становилось громче и более внятным…

– Вы довольны, герцогиня? – спросил мужчина с оттенком неодобрения. – Добились желаемого?

– Надеюсь, что скоро узнаю, – ответила женщина.

– Не жалуйтесь, что я никогда не оказывал вам услуг.

– Что во благо Англии, то свято!

– Даже ваша праздная прихоть?

– Это не менее свято. Я и есть Англия!

Из последнего восклицания женщины Уинфилд сделал вывод, что британский империализм успел пересечь грань между земным миром и загробным. Интересно, сколько времени прошло с его казни? Неужели Виктория по-прежнему сидела на троне? Какая жалость! Он так надеялся насладиться республиканским режимом после смерти. Возможно, это и была его вечная кара – служить короне?

Мало-помалу эта сладостная невесомость начала его покидать. Он уже не плыл и не парил – он падал. Лёгкое покачивание перешло в тряску. Возвращалось ощущение боли. Разбитый локоть и раненое плечо напомнили Уинфилду о его приключениях на земле.

К боли примешивалось странное наслаждение. Он чувствовал прикосновение тёплых тонких пальцев к своим щекам. Слегка приоткрыв веки, он увидел женское запястье, выступающее из узкого чёрного рукава с кружевным манжетом. На манжете и кончиках пальцев виднелись чернильные пятна. Указательный палец украшал перстень с опалом, который Уинфилд уже где-то видел.

– Смотрите, он приходит в себя! – воскликнула женщина. – Слава богу!

Уинфилд пошевелился, взглянул перед собой и увидел лицо своей соратницы-республиканки Джоселин Стюарт, которая держала его голову у себя на коленях. Несколько секунд он молча смотрел в её покрасневшие глаза, излучавшие странную смесь тревоги, нежности и негодования. До этого он ни разу не видел и даже не представлял эту женщину с распущенными волосами и расстёгнутым воротником.

– Это чистилище? – спросил он наконец.

– Нет, Вестминстер.

В эту минуту раздался презрительный смех мистера Баркли.

– Каждый порядочный протестант знает, что чистилища нет, – вмешался он с присущим ему нетерпением, когда разговор затрагивал богословские догмы. – Это выдумки католиков.

Уинфилд провёл рукой по горлу.

– Где петля?

– На шее у другого счастливца, – ответила Джоселин, помогая ему сесть.

– Какая тебе разница? Не могла же я допустить, чтобы тебя повесили. Твоя жизнь слишком ценна для Англии. И для меня тоже…

Когда первый приступ головокружения прошёл, Уинфилд изучил своё окружение, медленно переводя взгляд с одного предмета на другой. У него всё ещё туманилось в глазах.

Комната походила на одну из кают Кипа. Кровать, на которой они с Джоселин сидели, представляла собой деревянную раму, обтянутую парусиной. Стулья и письменный стол были покрыты развёрнутыми картами, старыми газетами и разорванными конвертами. Огромный глобус без подставки валялся на полу. Книжный шкаф вмещал больше двухсот массивных энциклопедий и справочников. Щели были забиты журналами и карманными сборниками поэзии, которые давно лишились обложек. Трудно было сказать, как часто эти книги открывались. Казалось, что от одного прикосновения весь шкаф рухнул бы вместе с содержимым.

– Здесь мисс Стюарт творит свои чёрные дела, – пояснил Баркли. – Это была её затея спасти тебя от виселицы. Теперь в её состоянии дыра размером в тысячу фунтов.

– Неужели моя жизнь столько стоит? – изумился Уинфилд.

– Этой суммы хватило, чтобы подкупить судью, – ответила Джоселин. – Твоя жизнь стоит ещё дороже – тридцать тысяч в год, почти столько же, сколько и моя. Идём, я тебе кое-что покажу.

Она бросила пытливый взгляд на мистера Баркли, точно спрашивая его разрешения, и когда тот холодно кивнул, взяла Уинфилда за руку и подвела к двум портретам.

– Эти господа когда-то были друзьями. Тот, что слева, – король Вильгельм Четвёртый, бывший герцог Кларенский, мой отец. А тот, что справа, – лорд Хангертон, твой отец.

Джоселин умолкла, давая возможность Уинфилду впитать в себя новость, но его, казалось, больше интересовали рамы портретов. Ни его осанка, ни выражение лица не изменились. Можно было подумать, что всё сказанное пролетело мимо его ушей.

Видя, что Джоселин трудно подобрать слова, Баркли, у которого было меньше причин для замешательства, пришёл ей на выручку.

– Старый вор тебе не лгал, – сказал он Уинфилду. – Я его неоднократно навещал. Я с самого начала знал правду о твоём происхождении, но молчал, потому что это был чужой секрет. Автор впечатлившей тебя книги – твой отец. Ты наследник лорда Хангертона, золотое дитя анархии.

Уинфилд медленно поднял руки к свету, разглядел их с обеих сторон и протянул своим спутникам в качестве вещественного доказательства.

– Я всегда знал, что эти руки не для того, чтобы таскать ящики на пристани. Мои товарищи шутили: «У тебя руки дворянина!» И доктор Грант удивлялся, что мои раны так долго заживали. Он считал, что плоть простолюдина заживает быстрее, чем плоть аристократа. Как всегда, он был прав.

Джоселин несколько раз обошла вокруг Уинфилда, изучая его застывшую фигуру, легонько прикасаясь к его спине и плечам. Наконец она остановилась перед ним, сжимая в руке медальон.

– Это твой образ я носила с собой. Господь-шутник вернул мне тебя преображённым, неузнаваемым. Меня передёргивает от мысли о том, что тебе пришлось вытерпеть, но я в восторге от того, каким ты вышел.

Уинфилд всё стоял неподвижно, уставившись в пустое пространство между двумя портретами на стене. Даже когда Джоселин сжала его лицо ладонями, он продолжал смотреть сквозь неё.

– Привыкай к новому титулу, – продолжала она уже более настоятельно, – к новому дому, к новым спутникам. Удивительно, как все дороги в Англии ведут тебя к одному и тому же месту, не правда ли?

Уинфилд глубоко вдохнул, точно пробуждаясь, и на минуту его лицо озарила привычная ухмылка, в которой сливались дерзость и печаль. Он пошатнулся и подался вперёд, точно теряя равновесие. Джоселин обвила его шею. Трудно было сказать, кто на кого опирался.

Наконец-то Уинфилду выпала возможность ответить на поцелуй, который был подарен ему шестнадцать лет назад на Кембервельской поляне. Удивительно, как быстро запретное становится дозволенным. Забытое вспоминается. Погребённое возрождается. Потухшее воспламеняется. Сначала его родной отец платит вору пятьсот фунтов, чтобы он исчез с лица земли, а потом дочь короля платит в два раза больше, чтобы его вернуть. С самого рождения у него над головой сражались противоположные силы. Кем он таким был, чтобы унаследовать столько врагов и столько заступников?

Горький привкус от эликсира мистера Баркли смешался с привкусом валериановой настойки, которую приняла Джоселин. В этом поцелуе слились не столько души, сколько успокоительные зелья.

– У нас для тебя грандиозные планы, – прошептала Джоселин восторженно.

Эти слова мгновенно отрезвили Уинфилда.

– Планы? – спросил он, всё ещё обнимая её.

Баркли напомнил им о себе лёгким дипломатичным кашлем.

– Вот простофиля! Неужели ты думал, что тебя спасли от виселицы, для того чтобы ты вернулся к сброду? C нашей помощью твоя жизнь приобретет новое значение. У тебя будет возможность оказать бесценную услугу Англии.

Уинфилд выпустил Джоселин из объятий и отступил на несколько шагов.

– Я должен был знать, что вашим поцелуям есть цена, миледи, – сказал он холодно. – Вернёмся к делу. Что именно от меня требуется?

– Ничего непосильного, – успокоил его Баркли. – Всего-навсего убить человека.

Чувствуя очередную волну вертиго, Уинфилд с трудом добрался до постели. Джоселин тут же последовала за ним, не желая выпускать добычу из рук.

– Это не так сложно, как кажется, – начала она оживлённо. – И когда ты услышишь его имя, то безо всяких угрызений совести с ним разделаешься. Его зовут лорд Кардиган. Его поставили во главе лёгкой кавалерии. Этот человек – беда для Англию. Его необходимо остановить.

– Я могу сломать ему ноги, – предложил Уинфилд робко.

– Этого будет недостаточно! – возразил Баркли. – Он по-прежнему будет разбрасывать указы, посылать солдат на смерть. Его надо устранить навсегда. И мы возлагаем на тебя эту почётную миссию. Твой покойный отец был бы горд.

Когда викарий упомянул Хангертона, Уинфилд едва удержался, чтобы не выругаться. Этот бесстыжий призыв к его сыновней лояльности! Наконец-то правда всплыла на поверхность. За всей суетой, за всеми приготовлениями крылась одна цель. Республиканский манифест, подсунутый в качестве сувенира, инсценированный хаос в комнате, поцелуи – всё это было сделано для того, чтобы разогреть в нём убийцу.

– Подружись с Кардиганом, – продолжала Джоселин. – Рассказывай ему анекдоты, играй с ним в карты. Он прослыл надменным, но даже он не устоит перед твоими мальчишескими чарами. Завтра в парламенте он будет произносить речь о своей предстоящей кампании. И ты будешь там. Как законный наследник ты имеешь право вступить в палату лордов. У меня с канцлером взаимопонимание. Он не будет докучать тебя расспросами о твоём долгосрочном отсутствии. И если остальные тебя спросят, чем ты занимался все эти годы, расскажи им правду – не всю правду, а ту часть, которая не слишком режет слух. Расскажи, что ты увлекался театром, но потом решил вернуться к политическим обязанностям. Всем нравятся подобные вариации притчи о блудном сыне. Ты проявишь самый что ни на есть живой интерес к кампании Кардигана и попросишь, чтобы он стал твоим наставником. Вдруг в один прекрасный день произойдёт несчастный случай. Ты будешь скорбеть демонстративно, раздавленный гибелью нового друга.

Пока Джоселин делилась своим замыслом, Уинфилд улыбался и кивал. Она приняла это как знак одобрения и признания своей гениальности.

– Как я погляжу, вы всё продумали, – сказал Уинфилд, – кроме одной мелочи. Что, если я не соглашусь?

– Почему же? – спросила она невинно.

– Боюсь, что я не подхожу для этой роли. Видите ли, я не убийца.

Джоселин и Баркли переглянулись и одновременно рассмеялись, точно услышав забавнейшую шутку.

– Мы все убийцы, – сказала она уже серьёзным тоном. – Нас всех зацепил один дьявол, кого-то снаружи, а кого-то поглубже.

– Мне не нужна лишняя кровь на руках. Достаточно шотландца МакЛейна.

Викарий вознёс кулак к потолку, как он это делал во время проповеди.

– Вот твой шанс искупить вину! Устранив никчёмного полководца, ты с лихвой выплатишь долг.

– Дайте мне пятьдесят фунтов на дорогу, и я исчезну, покину Англию. Вы меня больше не увидите.

Джоселин поднялась с постели, выпрямив спину.

– Боюсь, что это невозможно.

– Тогда отправьте меня обратно в тюрьму, – ответил Уинфилд, передёрнув плечами, – на виселицу, будто и вовсе не вызволяли меня.

Мелкая морщинка легла между медными бровями Джоселин.

– Это меня бы несказанно огорчило.

– Миледи, я не стою тысячи фунтов или даже десяти шиллингов. Я не могу вам помочь. Вам придётся найти нового сообщника.

Какое-то время они стояли друг перед другом, скрестив руки на груди и откинув головы. Это было своего рода состязание – кто кого переглядит.

Джоселин первой отвела глаза. Она сняла клетчатую шаль с изголовья кровати и принялась обматывать ею своё запястье, точно перевязывая рану.

– Очень жаль, что ты решил стать моим врагом, – заключила она со вздохом. – Я надеялась найти возлюбленного.

На мгновение Уинфилд был готов поверить в искренность её слов. Вот было бы забавно, если бы эта женщина, отданная ему в невесты Вильгельмом Четвёртым, на самом деле любила его!

– Миледи, – сказал он, одёрнув себя своевременно, – как ни заманчиво ваше последнее предложение, западной цивилизации не нужна ещё одна сказка о красавице и чудовище.

Джоселин кивнула и вышла из комнаты, комкая шаль. Баркли поднял взор к потолку, точно вымаливая у своего божества терпение, и последовал за ней. В последнюю минуту он задержался на пороге.

– Юноша, – сказал он, не оборачиваясь, – я надеюсь, вы образумитесь, если не ради самого себя, то ради тех убогих созданий, которые живут в «Золотом якоре». Ужин будет подан через час. У вас предостаточно времени, чтобы поразмыслить над своим поведением.

 

2

Запах чернил, мела и валерьянки сохранялся в воздухе. Всё ещё сжимая голову, Уинфилд растянулся на постели. Впервые в жизни у него была мигрень – чисто аристократический недуг. Он мог безропотно переносить болезни нищих, но не дворян. Ему однажды вырвали челюсть из суставов, искромсали лицо ножом, раздробили перегородку носа, и он выжил. Что угодно, только не эта тупая боль за глазными яблоками!

Впервые в жизни он понял, что такое тюрьма. Теперь он бы с радостью вернулся в сырую камеру, где его ждал полусумасшедший Нил Хардинг.

Вспоминая своё неожиданное воссоединение с Нилом, Уинфилд осознал, что не мог назвать себя сиротой. За двадцать пять лет жизни он ни разу не был без покровителя. У него было три отца – дворянин, преступник и философ. Каждый подарил ему что-то от себя. При наличии всех этих даров Уинфилд должен был стать титаном, полубогом. Между тем, он являлся заложником в доме, который якобы принадлежал ему. Вместо тюремной рубашки на нём был тёмно-синий вечерний костюм.

Уинфилд вдруг заметил, что пока он был без сознания, его доброжелатели переодели его в наряд, который больше подходил к его новому общественному положению. Пиджак сидел на нём терпимо, но брюки были несколько свободны в талии. Похоже, костюм достали из гардероба Кипа.

В одном из карманов Уинфилд нашёл стопку визитных карточек с его именем: Джереми Гриффин Хелмсли, лорд Хангертон.

– Это на случай, если я забуду собственное имя, – думал он, перебирая надушенные карточки.

Он не подозревал что такие запахи существовали, тем более в сочетании друг с другом. Можно было уловить ноты хвои и табачных листьев.

Уинфилд отчаянно пытался разглядеть смешное в своём непростом и незавидном положении, хватаясь за прозрачные нити юмора. Приступы смеха чередовались с приступами тошноты.

Вдруг из коридора послышались лёгкий свист и удары трости о паркет.

Уинфилд узнал Жиля, гернсийского капитана, с которым несколько раз встречался на шхуне Кипа и в «Золотом якоре». Жиль явился во фраке, подбрасывая фетровую шляпу кончиком трости.

После невероятных событий прошедшего дня вид моряка в джентльменском наряде не слишком удивил Уинфилда. Чего ещё можно было ожидать от друзей Кипа? Они все собирались в его доме между вылазками в трущобы. Интересно, что им было известно о замысле Джоселин и до какой степени они были в него вовлечены?

Француз подмигнул по-дружески фамильярно и подбросил шляпу к потолку.

– Мисс Стюарт очень своеобразно выражает любовь, – сказал он, усаживаясь рядом с Уинфилдом. – На мой день рождения она подарила мне бутылку скотча, «эликсир богов». Бедное дитя! Она до сих пор верит, что может чем-то возмутить это циничное общество. Запретные союзы, тайны, покушения…

– Вам весело? – спросил Уинфилд хмуро.

– Неописуемо! Поздравляю тебя. Ты переживаешь момент Эрнани. Твои приключения напоминают мне сюжет пьесы, которую я написал в 1830 году, – богачка влюблена в благородного разбойника.

Уинфилд прищурился и всмотрелся в лицо собеседника, вспоминая фотографию пожилого писателя на камнях острова Джерси.

– Так вы… – прошептал он и покачал головой. – Нет, невозможно…

– Под крышей этого дома ещё не такое возможно, юноша. Мне рассказали по секрету, что ты всегда мечтал встретить автора «Гана Исландца». Ну вот, сегодня тебе повезло.

Внезапно все страдания Уинфилда отступили на второй план. Перед ним был его кумир.

– Боже, – пролепетал он, сияя как мальчишка. – Месье Гюго?

– К вашим услугам, – ответил француз и шутливо поклонился.

Уинфилд вскочил с кровати, скрестив руки на сердце.

– Месье, ваши работы – как священное писание для меня. Я годами держал «Гана Исландца» у себя под подушкой.

– Увы, критики разнесли этот роман на клочки, – отмахнулся писатель с притворным самоунижением. – Слишком много кровопролития.

– К чёрту критиков! Я обожаю этого дикаря с топором, которых убивал всех на своём пути. А чего стоит звонарь Собора Богоматери? И алхимик в монашеской рясе, и уличная плясунья… Месье, что вы делаете в Лондоне?

– Набираюсь впечатлений для следующего романа. Что ещё меня могло сюда привести? Я долго не мог решить, в какой стране и в каком веке будет происходить действие. Баррикада без бунтовщика – это всё равно что виселица без преступника или трон без монарха. Мисс Стюарт, моя муза и советчица, великодушно предложила принять меня у себя дома. Она обещала показать мне настоящую Англию, безо всяких прикрас. И вот я переоделся под матроса и присоединился к ней. Это своего рода паломничество.

– И вы нашли то, что искали?

– Более чем нужно! У меня хватит впечатлений на три романа. Я уже начал писать. Хотя я не могу определиться с названием моего нового шедевра. Мне нравится Les miserables de la mer – «Отверженные моря».

Ничто не доставляло французу такого удовольствия, как разговоры о собственном искусстве, особенно в присутствии такого страстного поклонника.

– Я должен лично тебя поблагодарить, – продолжал Гюго. – Я не представлял, что найду своего героя-анархиста в Бермондси. Я слышал про твои похождения. Уин-Зубоскал, валлийский разбойник! Твои близкие – это горсть пьяных ангелов, свалившихся с неба. Я видел тебя с той девушкой на палубе. Я видел вашу баррикаду посреди улицы. Это же целая глава из романа!

Упоминание о Диане положило конец мимолётному восторгу Уинфилда.

– Я не хочу, чтобы беда обрушилась на мою семью, – сказал он. – Мистер Баркли намекнул…

Гюго не дал ему договорить.

– Ничего не случится, – поручился он, торжественно подняв свою трость, будто библейский жезл. – Я этого не допущу. Я проникся глубочайшей симпатией к твоим близким, особенно к Диане. Она как две капли воды похожа на мою покойную дочь. Вот почему я приглашаю вас троих к себе на остров. Как тебе такое предложение?

Даже после всех пережитых потрясений, которые сделали бы любого человека крайне недоверчивым, Уинфилд доверял своему французскому кумиру, представшему перед ним, как добрый волшебник.

– Это шутка? – спросил Уинфилд, большее из вежливости, чем из-за сомнения.

– Нет, просто прихоть литературного гения. Я хочу быть твоим другом, свидетелем твоего счастья. Это самое малое, что я могу сделать для своего самого рьяного англоязычного поклонника. Я в своё время переписывался с твоим отцом. Он восхищался моим творчеством, а я – его политикой. Французский романтик и английский республиканец – неплохой альянс! Если Отвиль тебе не по вкусу, я построю для тебя дом твоей мечты. Представь себе жизнь без налогов, без полиции. Одно море, скалы и время от времени ужин за моим столом. Однако, перед тем как ты воскликнешь «да», я должен тебя кое о чём попросить. У меня есть послание для английской аристократии, и ты – мой единственный вестник.

Француз склонился к Уинфилду и принялся ему что-то нашёптывать. Глаза юноши загорелись от перспективы вознести своё озорство на новые высоты.

– Блестяще… – пробормотал он. – Лучшая шутка века!

– Поезжай в парламент и устрой незабываемое представление, – заключил Гюго. – И следи за их лицами, чтобы потом детально описать их выражения. А я тем временем соберу твою семью. В полночь отплывает корабль в Гернси. В это же время завтра мы будем пить вино из моего погреба в Отвиль-Хауз.

Они скрепили заговор рукопожатием.

Затем Гюго приоткрыл дверь, выглянул в коридор и позвал:

– О, мистер Баркли!

Викарий вошёл, сомкнув руки за спиной.

– Вы хотите мне что-то доложить? – спросил он недоверчиво.

– Мне удалось убедить нашего юного друга, – похвастался Гюго, хлопнув Уинфилда по спине. – Моя вдохновляющая речь сотворила чудеса.

Уинфилд вздохнул и поклонился викарию.

– Простите мне моё упрямство, мою возмутительную неблагодарность. Ведь вы перенесли столько неудобств, чтобы вернуть меня к жизни. Поймите, открытия последних суток кого угодно повергнут в смятение. Я не смел надеяться, что нежности мисс Стюарт на самом деле предназначались для меня. Ведь она почти герцогиня, а я – жалкий скоморох с разбитой челюстью.

– Ты дворянин, – сухо поправил его Баркли. – Постарайся вбить это себе в голову.

– Обещаю вам, это не займёт слишком много времени, – оправдался Уинфилд. – Я всегда чувствовал, что «Золотой якорь» – это лишь временное пристанище. О, теперь я всё ясно вижу. Это же такая честь служить Англии и памяти покойного отца. И когда я сделаю всё, что от меня требуется, я упаду на колени перед мисс Стюарт и…

Гюго украдкой сжал ему локоть. Юноша слишком увлёкся собственной игрой, захлебнулся энтузиазмом, а это могло пробудить подозрения у Баркли.

– У меня одна проблема, – сказал Уинфилд, резко меняя тему разговора.

– Мне не нравится этот пиджак. Карманы слишком мелкие. Сигары не поместятся.

– Курить в парламенте запрещено, – просветил его Баркли. – Но я дам тебе флакон морфина в дорогу. Я знаю, что у тебя уже мигрень, и по приезде в парламент она только усилится.

 

3

Если бы лорд Кренворт знал, что ему придётся пасти стаю избалованных мальчишек, он бы ни за что не принял должность канцлера. Он не был ни реформатором закона, ни ревностным защитником этикета. Сонный и снисходительный, он своим присутствием охлаждал накалённую военную атмосферу 1850-х годов. Младшие члены высшей палаты бессовестно злоупотребляли его терпимостью и завели моду приносить выпивку прямо на заседания. Первое время это делалось исподтишка, а потом в открытую. Фляги с виски, подносы с табаком и пакеты с засахаренными орехами ходили по кругу.

Молодые аристократы растолковали молчание канцлера как одобрение, не подозревая, до какой степени их поведение бесило его. Во время перерыва между заседаниями он обычно прятался в одной из библиотек в поисках покоя. А мальчишки, точно назло, выбирали именно эту библиотеку для своих сборищ после совместного похода в бар.

Увы, вечерняя газета – слишком тонкий барьер, который не мог полностью отделить канцлера от младшего поколения. Вопреки собственному желанию, Кренворт стал свидетелем неземных страданий этих юнцов.

– У меня мигрень назревает, – мелодично стонал Лодердейл. – Того, кто соорудил эти канделябры, надо на них же повесить.

Как раз на этот счёт Кренворт не мог не согласиться с младшим коллегой. Канделябры действительно были безобразны, как, впрочем, всё остальное в Вестминстерском дворце. Почти все соглашались, что Чарльз Берри не заслужил рыцарский титул, выданный ему за восстановление проекта дворца, после того как старое здание сгорело в 1834 году.

– Когда я нахожусь здесь, во мне просыпается зверь! – признался лорд Вилтон. – Мне так и хочется поднять налоги или объявить войну. Жаль, что Редклифф уже об этом позаботился.

Эмоции Вилтона можно было объяснить с научной точки зрения. Опасно недооценивать влияние обивки из красной кожи на психику. Что бы ни говорили о царственности красного цвета, он подкармливает агрессию. По крайней мере, в палате общин обивка на скамьях была безопасного сине-зелёного оттенка.

– И нас даже не покормили по-человечески, – продолжал возмущаться Вилтон, набивая розовые щёки принесённой из дома смесью из инжира и миндаля. – Клянусь, это загадочное мясное блюдо пахло падалью. Это был мой последний ужин в столовой.

Жалоба Вилтона была полностью обоснованна. Еда в Вестминстерском дворце действительно оставляла желать лучшего. Даже Натаниель Гаторн, который посетил парламент в 1845 году, описывал этот явление в своих письмах.

– Клянусь, я больше не сяду за стол рядом с этим шутом, – заявил Гранард негодующе.

– А именно? – спросил Вилтон. – Шутов под этой крышей много.

– Я имел в виду лорда Елленборо. Он опрокинул рюмку шерри и забрызгал мою любимую рубашку. Это пятно не вывести. Он прикинулся пьяным, но я-то знаю, что он был трезв. Это было намеренной провокацией, как, впрочем, и все его поступки. Поверите ли, он пришёл на заседание в клетчатых брюках. За кого он себя принимает?

– За шотландского националиста, не иначе, – заключил Вилтон. – За неимением более достойного способа отличиться он носит клетку и портит чужую одежду. Что ещё ожидать от труса?

В эту минуту Кренворт сложил газету и взглянул на молодёжь. Хоть он не имел привычки подслушивать чужие разговоры, на этот раз он счёл своим долгом вмешаться.

– Господа, – начал он тоном отца, пытающегося усмирить непослушных детей, – я был бы вам крайне признателен, если бы вы не называли друг друга шутами и трусами. Достаточно того, что наши супруги о нас столь нелестно отзываются.

Гранард и Вилтон недоумённо переглянулись. Один Лодердейл понял, о чём говорил канцлер. Из трёх молодых лордов один он был женат. Из его грудной клетки вырвался скорбный свист.

Вдруг они услышали незнакомый голос.

– Быть шутом – не позор.

Все трое обернулись посмотреть на новичка. Это было очаровательный юноша, который когда-то кого-то не на шутку разозлил. Чья-то добрая рука прогулялась ножом по его бледному аристократическому лицу.

Лорд Вилтон, который давно мечтал похудеть, отметил с завистью, что у новичка талия от силы двадцать семь дюймов. Он был около шести футов ростом и весил не больше ста сорока фунтов. Тёмно-синий пиджак свободно болтался на нём, завершая этот неотразимый бездомно-сиротливый образ, к которому стремились все молодые люди. Упитанность и ухоженность не в моде. Больше всего Вилтона бесило это сочетание внешней щуплости и силы. Новичок притащил три огромных ящика, которые, казалось, его ничуть не обременяли.

Все трое почувствовали себя низменными мещанами рядом с этим исчадием богемы. Не желая выставить напоказ своё чувство неполноценности, они приняли воинственные позы.

– От хорошего комедианта больше пользы, чем от плохого полководца, – сказал новичок, опустив ящики на стол перед Лодердейлом. – Жадность и юмор – топливо Англии. Ярмарочный фигляр никогда не умрёт с голоду в этой стране.

Канцлер торопливо поднялся из кресла и представил новичка.

– Господа, поприветствуйте вашего коллегу. Перед вами лорд Джереми Гриффин Хелмсли, барон Хангертон.

– Это новый титул? – спросил Гранард.

– Нет, это хорошо забытый старый титул, – пояснил Кренворт.

Право же, молодым лордам было бы не во вред почитать королевский реестр на досуге. Кренворт знал, что большинство из них не помнит, что случилось пять минут назад.

– Прошу прощения, господа, – сказал новичок. – Кажется, я опоздал?

– Всего лишь на несколько часов, – ответил Вилтон язвительно. – Я уверен, что никто не заметил.

– На четыре года, – уточнил Кренворт. – Лорда Хангертона призвали в парламент в 1850 году, и он только сейчас откликнулся на приглашение. Как выяснилось, он посвятил юность искусству и науке. Он изучал медицину под наблюдением кембриджского выпускника и выступал с театральной труппой.

Последние слова Кренворт произнёс с некой брезгливостью.

– Теперь понятно, почему он защищает клоунов, – сказал Вилтон. – Он один из них!

– Нет, он один из нас, – Кренворт поправил младшего коллегу, с трудом сохраняя вежливый тон. – Крайне негуманно попрекать человека его былыми заблуждениями. В конце концов, переболев своими увлечениями, лорд Хангертон осознал, что его место здесь, среди равных, чему мы несказанно рады.

Кренворт раскрыл ладони, точно собираясь аплодировать, но молодые лорды не отреагировали так, как ему бы хотелось. Лодердейл вдруг вспомнил, что у него мигрень и опять застонал. Вилтон принялся разглядывать свои ногти.

Уинфилд принял эту враждебность как своего рода комплимент и принялся переставлять ящики на столе.

Вдруг Гранард просиял, будто у него в голове зажглась лампа.

– Лорд Элленборо рассвирепеет, когда узнает, что он уже не первый забияка в палате.

Вилтон злорадно потёр руки.

– Славно! Элленборо щеголял в своих клетчатых штанах, обливал соседей шерри. А тут появляется Хангертон с искромсанной физиономией, прокопчённый дешёвым табаком, – тут он обратился к Уинфилду. – Как вам описать лорда Элленборо? Представьте себе самое омерзительное двуногое создание. Это надо иметь талант, чтобы быть таким неотёсанным. Вы слышали, что он вытворил в прошлом году в клубе Атенеум?

– Какая честь, однако, иметь столь пресловутого соперника, – ответил Уинфилд с поклоном. – Я с трепетом жду знакомства.

A соперник уже стоял у него за спиной.

– Куда ни пойду, везде слышу своё имя, – сказал Элленборо. Он вытянул шею, прищурился и глубоко вдохнул, точно уловив знакомый запах. – Дешёвый табак, – пробормотал он, блуждая взором по библиотеке, пока ему на глаза не попался новичок. – О боже! Кого я вижу? Неужто сам Уин-Зубоскал пожаловал к нам?

Вилтону стало досадно, что он не был посвящён в таинства этой дружбы.

– Так вы знакомы? – спросил он обидчиво.

– Закадычные приятели! – хрюкнул Элленборо и бросился Уинфилду на шею. – Ах, эти вечера в кабаке «Леденцы и лошадки»! Кастильский покер! Скажи, Уин, эти слюнтяи опять перемывали мне кости? Не слушай их. Давай лучше спляшем!

– Наступишь мне на ногу – убью, – пригрозил Уинфилд шутливо.

Вилтон, который терпеть не мог, когда другие были в центре внимания, вклинился между друзьями и запел:

Его мелодия установила ритм для танца, и теперь это был его номер. Когда Вилтон допел первый куплет, Гранард запел припев. Это был гимн вестминстерской молодёжи.

Шум, раздававшийся из библиотеки, привлёк ещё стайку юных лордов. Они примчались во главе с Мюнстером, внуком Вильгельма Четвёртого.

– Ах, соловей парламента! – обратился он к Вилтону вкрадчиво, раскинув руки, точно для объятий. – Я услышал вашу арию на противоположном конце дворца!

Вилтон обмахнулся газетой и прислонился к книжному шкафу.

– Бесстыжий льстец! Я всё равно не поеду с вами в Париж этим летом.

Услышав столь категорический отказ, спутники Мюнстера ахнули, хотя сам Мюнстер держался невозмутимо.

– С чего вы взяли, что я собирался приглашать именно вас? – спросил он Вилтона, имитируя его презрительный тон. – Я, как правило, не езжу в один и тот же город в обществе одного и того же спутника. Этим летом я еду в Брюссель с лордом Лодердейлом. Ему надо отдохнуть от счастливой семейной жизни.

Когда Лодердейл услышал своё имя, он слегка приподнял свою раскалывающуюся голову. Он не знал, как растолковать приглашение Мюнстера – как издевательство или как аванс.

– Что мне нужно, – промычал он скорбно, – это устранить левое мозговое полушарие.

Дабы убедить наблюдателей в серьёзности своих намерений, Мюнстер забрался к Лодердейлу на колени.

– Мой бедный друг, когда вы увидите мой особняк в предместьях Брюсселя, вы ни за что не вернётесь в Англию.

В эту минуту Гранард решил, что настала его очередь завладеть сценой, хоть на мгновение.

– Господа, будьте поскромнее. В конце концов, это Англия, а не древняя Греция. Я понимаю, что вас душат пиджаки и вы бы с радостью променяли их на туники, но тем не менее…

Спутники Мюнстера, впечатленные остроумием Гранарда, взвыли в один голос, но Элленборо тут же перехватил эстафету сарказма.

– Лорд Гранард, пуританство давно вышло из моды. Вот почему вас никто никуда не приглашает. Я чувствую, вам не светят шикарные континентальные турне этим летом. Вы будет торчать в Лондоне, наедине со своим чистоплюйством.

– Велика потеря – быть отвергнутым горстью пьяных извращенцев! – отпарировал Гранард. – Лорд Мюнстер, приятно провести время в Брюсселе с новым компаньоном. Когда вы вернётесь, я буду канцлером!

От этого заявления Кренворту стало неуютно, так как он не собирался в ближайшее время ни умирать, ни подавать в отставку.

В эту минуту появился лорд Кардиган. Кренворт взглянул на него с мольбой и исступлением. Кроме них двоих, в библиотеке не было никого старше тридцати.

– Полюбуйтесь, – обратился Кренворт к сверстнику, горестно качая головой. – Перед вами будущее Англии.

– Ни капли интереса к политике, – ответил Кардиган достаточно громко, чтобы его услышали. – Пока я обсуждал свою Крымскую кампанию, они ёрзали и перешёптывались. Ещё полвека назад дворянский титул обязывал к определённому поведению.

Гранард посчитал нужным заступиться за младшее поколение.

– Господа, пощадите! – обратился он к пожилым лордам. – Нам уже пришлось высидеть нудный доклад и съесть отвратительный ужин. Не слишком ли много страданий за один вечер?

Уинфилд, который не обронил ни слова после танца с Элленборо, решил, что ему пора завладеть вниманием. Он слегка побарабанил пальцами по крышке ящика, требуя внимания.

– Как я погляжу, здесь царит меланхолия. Постараюсь исправить положение вещей. Когда-то я развлекал неграмотные толпы за несколько шиллингов. А теперь буду развлекать вас за тридцать тысяч фунтов в год. Как видите, я пришёл не с пустыми руками. Помимо своих небылиц, я принёс нечто такое, что порадует всех.

К тому времени в библиотеке уже собралось больше двадцати человек. Друзья Мюнстера торопливо закрыли двери, чтобы им не пришлось делиться выпивкой с посторонними, хотя в баре, расположенном в западном крыле дворца, предлагался непревзойдённый ассортимент кларета, шерри и портвейна.

Вилтон потёр ладони с детским восторгом.

– Лорд Хангертон, как щедро с вашей стороны! Как вы думаете, сколько ящиков с вином потребуется для того, чтобы напоить всю палату лордов?

Уинфилд ответил вопросом на вопрос.

– Сколько ящиков пороха потребуется для того, чтобы взорвать весь дворец?

Хихиканье резко прекратилось.

– Со времён Гая Фокса выбор взрывчатки стал богаче, – продолжал Уинфилд. – Лорд Кардиган, вы, кажется, опытный полководец?

– Несомненно, – подтвердил Кардиган надменно.

– Значит, вы разбираетесь во взрывчатке.

Убедившись, что сцена принадлежала ему, Уинфилд забрался на стол и поставил ступню на один из ящиков. Он знал, что в этой позе он выглядел царственно, угрожающе и пророчески, точно один из героев Гюго. В то же время все его заранее продуманные жесты и движения должны были выглядеть естественно и спонтанно для окружающих. Предстоящее представление было испытанием его актёрского таланта. Ему предстояло применить все уловки, которым его научил в своё время Нил Хардинг. Всё это могло обернуться величайшим позором или величайшим триумфом его театральной карьеры.

Кренворт чувствовал, что ему передалась мигрень Лодердейла.

– Дети, успокойтесь! – потребовал канцлер. – Лорд Хангертон, вы можете поделиться своим апокалипсическим опусом попозже. Для новичков существует традиция первой речи. Вторая половина заседания вот-вот начнётся.

– Второй половины не будет! – заявил Уинфилд.

Глядя на ряд отвисших челюстей и заломленных бровей, он сделал вывод, что прелюдия представления удалась. Лорды поверили, что вторая половина заседания не состоится, во всяком случае, не вовремя. Труднее всего было убедить канцлера.

– Молодой человек, – сказал Кренворт, – этот цирк совершенно ни к чему.

Уинфилд его перебил.

– Я скажу вам, что ни чему! Эта коробка, подбитая красной кожей! Ведь если она сгорит со всем содержимым, старушка Англия не перестанет существовать. Более того, она превратится в маленькую Америку. Помимо саранчи, которая собирается в Вестминстерском дворце, есть простые честные англичане. Поверьте, ваше исчезновение их не огорчит.

В эту минуту друзья Мюнстера прильнули друг к другу. Сам Мюнстер сжал шею Лодердейла ещё крепче. Выкатив нижнюю губу, королевский внук походил на младенца, готового заплакать. Вилтон уронил пакет с лакомством. Миндаль, инжир, марципаны и сушёная смородина рассыпались по ковру. Гранард принялся теребить ворот своей залитой вином рубашки. Элленборо спрятал вспотевшие ладони в карманы клетчатых брюк.

Уинфилд был доволен эффектом, который его слова произвели на слушателей. Он постарался взглянуть в глаза каждому из них хотя бы на несколько секунд.

– Уже дрожите? – спросил Уинфилд мягко. – Всё веселье ещё впереди.

Лорды одновременно вдохнули и вытянули шеи. Им на самом деле было любопытно узнать, какое веселье им готовил лорд Хангертон. Мюнстер проскулил невнятно и уткнулся лицом в плечо Лодердейлу.

– Непуганые пьяницы! – крикнул Уинфилд. – У каждого из вас винный погреб набит битком, но вы всё равно не упустите шанс напиться за чужой счёт. Вам даже не пришло в голову поинтересоваться содержимым этих бочек. Вы решили, что там вино, для вас, конечно, как и всё остальное под солнцем.

Увы, лорды не могли оспорить это обвинение. При всей своей привередливости, они не задумывались над тем, что поступает им в рот.

Уинфилд задыхался. Воздух, нагретый этими холёными, надушенными телами, явно не шёл ему на пользу. От запаха пропитанного потом шёлка у него стало тесно в груди. Вдруг он понял, что уже не играет. Он уже был готов срывать эти напомаженные головы. В конце концов, актёр в нём всё же подчинил себе возмущённого англичанина. Вся ярость, которая назревала в нём на протяжении десяти лет, вырвалась наружу горьким смешком.

Слова заранее приготовленной тирады вылетели у него из головы, и он начал импровизировать на ходу.

– Нет, я не ожидаю, что вы пожалеете детей, которые теряют пальцы на оружейных заводах, или солдат, которым приходится воевать с дефективным оружием. Это не должно вас тревожить. Ваша задача в жизни – страдать от мигрени, меланхолии и бессонницы. А моя задача – освободить вас от страданий. Только не подумайте, что я защитник обездоленных. Вовсе нет. Я такой же бессовестный эксплуататор, как и вы. Я тоже заслуживаю смерть. Но перед смертью я оставляю за собой право закурить в последний раз.

И он достал сигару из кармана пиджака.

В библиотеки не было слышно ни звука, кроме всхлипывания Мюнстера.

– Молитесь, милорды. Достаточно одной искры, упавшей с кончика моей сигары, – и от английской аристократии не останется ничего, кроме расплавленных карманных часов. Молитесь же!

Один за другим лорды упали на колени. Один Кренворт продолжал стоять выпрямившись. Кардиган, спрятавшийся за спину канцлера, выглядел не менее жалким, чем перепуганная молодёжь.

Послышались первые слова молитвы «Отче наш», заглушая стоны Мюнстера. Это слияние звуков походило на струнный оркестр перед концертом.

– Громче! – крикнул Уинфилд. – Боюсь, что Бог вас не слышит.

Носком ботинка он приподнял крышку одного из ящиков.

Элленборо начал было читать псалом «Господь мой пастух» и сбился на полдороги. Он взглянул на Гранарда, точно моля о помощи, но юный карьерист молился на латыни для пущей важности.

Слушая этот невнятный лепет, Уинфилд сделал вывод, что эти люди обращались к Богу ещё реже, чем он. Однако, в отличие от него, они не умели импровизировать.

– Я так и знал, что мне самому придётся заводить молитву, – сказал он, откидывая голову. – Всевышний, помилуй этих трусливых эгоистов, ибо они сами не ведают своего убожества. А также благослови бедняков Англии, грязную ось золотой кареты. Вытяни их из невежества и сделай их всех республиканцами. Во имя Гая Фокса, Оливера Кромвеля и моего покойного отца – аминь!

Он сбил крышку ящика. Сухая древесина треснула. Лорды в первом ряду одновременно ахнули, будто опускаясь с головой под воду. Они ожидали, что волна обрушится на них, но она всё не рушилась. Конец света не спешил грянуть, и это лишь усиливало их ужас.

Вдруг они услышали хохот новичка.

– Можете расслабиться, – сказал он, спрыгивая со стола. – Моя вступительная речь завершена.

Друзья Мюнстера робко приподняли головы, но продолжали стоять на коленях. Уинфилд принялся расхаживать среди них, едва удерживаясь, чтобы не наступать им на ноги. Он схватил Гранарда за воротник и поднял его, точно щенка за шкирку. Гранард пошатнулся и опять упал, столкнувшись с Элленборо.

Вилтон согнулся пополам. Его вырвало в пустой пакет из-под лакомств.

– Ну вот, над вами не интересно шутить, – поддразнил их Уинфилд. – Мне говорили, что мои комедии слишком политические, а моя политика слишком комичная. На сцене я политик, а в парламенте – скоморох. Господа, вы бы видели свои лица! Лорд Кардиган, у вас жалкий вид, когда вы дрожите за жизнь. Я не знаю, что вы собираетесь делать в Крыму, но не показывайте врагу своё лицо.

Нытьё Мюнстера перешло в истеричный смех. Он выпустил Лодердейла, вскочил на ноги, тут же потерял равновесие и облокотился на книжный шкаф, катая голову из стороны в сторону. Лодердейл несколько раз ударился лбом об стол.

Уинфилд решил, что ему пора исчезнуть. Часто после выступлений он собутыльничал со своими зрителями, впитывая похвалу, но это не было обычным выступлением. Если бы он задержался слишком долго, то это бы умалило общее впечатление. Он должен был исчезнуть так же неожиданно, как и появился. И вообще, ему больше нечего было делать в этой компании. Его обещание Гюго было выполнено. Это действительно была шутка столетия – но не более того. Уинфилд открыл для себя, что, оказывается, можно сжать десять лет накипающей горечи в речь не более пятисот слов. Он ни на минуту не позволил себе надеяться, что был в силах каким-то образом изменить или просветить этих людей. Он всего лишь напугал их, испортил им аппетит.

Переступив через ноги Гранарда, Уинфилд поспешил к двери. Неожиданно, Элленборо загородил ему дорогу.

– Ты расплатишься за свою выходку!

Уинфилд шутливо скрестил руки над головой.

– A как же наша вечная дружба?

– Теперь наш клетчатый друг будет тебя ненавидеть, – предостерёг его Гранард. – Видишь ли, это была его задумка. Ты украл у него кусок славы. Я же говорил, что в парламенте завёлся новый забияка!

Элленборо, который не любил, когда у него отнимали заслуженные титулы, начал закатывать рукава рубашки.

– Вам не придётся делиться славой со мной, – успокоил его Уинфилд. – Вы меня больше не увидите. Я покидаю Англию.

Он поклонился канцлеру, который так и не изменил позу за всё время, и уже дотронулся до ручки двери. Однако Элленборо не собирался так просто отпустить своего соперника.

– Куда ты так быстро? А ну, господа, держите этого скомороха!

Он щёлкнул пальцами и свистнул. Друзья Мюнстера вскочили, точно выдрессированные собаки, и заняли позиции по обе стороны Элленборо. В мгновение ока их позор превратился в ярость. Они подражали своему вожаку, облизывая губы и закатав рукава.

Видя, как вокруг него сжимается кольцо из перекошенных лиц, Уинфилд испытал головокружительную эйфорию. Опять он попал в свою стихию. Драка! К этому он всегда был готов. Драка ещё лучше, чем представление. Вестминстерский дворец – самая большая таверна на свете, и английская аристократия – самая безжалостная бандитская шайка.

Как ни странно, он ни на минуту не сомневался, что выйдет победителем. Он не чувствовал боли, даже когда армия лорда Элленборо обрушилась на него.

Далеко не все лорды принимали участие в экзекуции. Более благоразумные наблюдали за зрелищем со стороны.

– Пип-пип, так держать! – подбадривал товарищей Вилтон. – Неплохое открытие сезона. Мальчишки в клубе Атенеум позеленеют от зависти.

Мюнстер прислонился к плечу Вилтона.

– Вы не хотите присоединиться к остальным, мой друг?

– И подвернуть опасности суставы? – Вилтон возмущённо фыркнул и полюбовался своей белой рукой. – Никакая слава этого не стоит.

На этой стадии было трудно сказать, кто на кого нападал. Ради шанса пнуть обидчика лорды пинали и толкали друг друга, сражаясь за добычу, точно стая гиен.

Дверь открылась, и масса потных тел выкатилась в коридор. Вилтон, Мюнстер и Гранард выпорхнули из библиотеки. Их розовые лица лоснились от злорадного любопытства. Им не хотелось пропустить смерти «скомороха».

– Я сдаюсь, – посетовал Кренворт Кардигану, который всё ещё прятался у него за спиной. – Я так надеялся, что заседание пройдёт без приключений.

Из коридора раздался вопль.

– Вы позволите им убить это… создание? – спросил Кардиган.

– Какая разница, если я вмешаюсь? Если они не убьют его сейчас, то убьют после заседания. Он явно пришёл сюда не для того, чтобы заводить дружбу.

– И всё же кто-то должен позвать стражников. Ради вашего же блага, лорд Кренворт. Ведь вы канцлер. Кровопролитие не пойдёт на пользу вашей репутации.

В эту минуту раздался звон битого стекла. За ним последовала волна кашля, который быстро затих.

– Этот запах, – пробормотал Кренворт, щурясь. – Напоминает мне…

Кардиган поднял вверх указательный палец.

– Армейские хирурги используют во время ампутаций… Хлороформ!

Кренворт прикрыл нижнюю часть лица рукавом и опёрся на Кардигана, который сам был на грани обморока. Опираясь друг на друга, они с трудом добрались до кресла-качалки и одновременно рухнули в него.

– Свершилось: парламент превратился в цирк, – простонал Кренворт.

– Покойный король Вильгельм Четвёртый посмеялся бы от души.

– Время военное, – объяснил Кардиган.

– О чём вы? Бьюсь об заклад, эти дикари не знают, что идёт война. Они не знают, в каком веке живут и кто на троне. Но они знают, сколько сотен фунтов лорд Элленборо проиграл в клубе. А теперь ещё к ним присоединился лорд Хангертон. Вот уж кто отлично впишется в коллектив – если только его не убьют.

 

4

«Вот так одна капля хлороформа положила конец резне. Половина парламента валялась на полу. Все мы равны перед наркотиками, лорды и нищие. Доктор Грант мог бы написать целую диссертацию про победу химикатов над социальной иерархией».

Это были первые мысли Уинфилда, когда он пришёл в сознание. Он лежал на мостовой в узком переулке. Его голову подпирал один из ящиков, использованных в качестве декораций во время представления. Кто-то вытирал платком кровь, сочившуюся из раны у него на лбу. Уинфилд заметил, как слаба была дрожащая рука его заступника. Это была рука старика или больного.

Открыв глаза, он увидел осунувшееся, покрытое кровавыми точками лицо своего бывшего друга Кипа. Адвокат вяло улыбнулся, и Уинфилд тут же зажмурился, так как ему было неудобно смотреть в глаза своему спасителю. Не зная, с чего начать разговор, он притворился, что не до конца очнулся.

– Странное видение, – пропел он сонно. – Я боролся с исполинским осьминогом в зеркальной пещере.

– Теперь ты понимаешь, почему художники и писатели обращаются к химикатам за вдохновением, – ответил Кип. – Кто в своём уме такое придумает? А ну, попробуй поднять голову.

– Сейчас… Дай мне сойти с этой карусели. Опять эти «Леденцы и лошадки»…

Кип сжал Уинфилду плечо, давая ему этим знать, что разыгрывать горячку не было необходимости. Между ними не было никакой вражды.

Уинфилд приоткрыл один глаз боязливо и взглянул на человека, у которого было предостаточно причин его недолюбливать.

– Зачем ты меня спас?

– Чтобы было чем похвастаться на смертном одре.

– Я вижу, и тебе досталось, – отметил Уинфилд, разглядывая синяки на руках своего собеседника.

– Нет, ко мне никто пальцем не прикоснулся, – ответил Кип со вздохом и потёр опухшие суставы. – Эти синяки у меня уже давно. Посмотри внимательнее: те, что жёлтые, – старые, а те, что синие, – новые. А что творится у меня на спине – отдельная песня! Похоже на карту. После сорока лет тело начинает сдавать. Да ладно, ничего не поделаешь. Ты меня не на шутку перепугал, братишка.

Уинфилд отвёл руку Кипа и с трудом сел.

– Как ты меня назвал?

– Так, как я тебя звал уже двадцать пять лет, Джереми.

Кип швырнул в сторону окровавленный платок и сел рядом с Уинфилдом.

– Хангертон был не просто моим кумиром, – продолжал он, – но и отцом, не только по духу, но и по крови.

Уинфилд поднял глаза к небу и усмехнулся.

– Чтобы у лорда были внебрачные дети? Какой сюрприз! Где угодно, только не в Англии. Парламент забит бастардами Вильгельма Четвёртого.

– Наш отец не было лордом, когда он встретил мою мать, – пояснил Кип, делая ударение на слово «наш». – Он был всего лишь студентом юридического факультета. А она уже была замужем за Роджером Берримором, чью фамилию я ношу. Роджер чувствовал неладное и издевался надо мной всякий раз, когда ему подворачивалась возможность.

Уинфилд сжал виски, точно его мозг был не в состоянии впитать очередное имя.

– Помедленнее, умоляю…

– Когда мне исполнилось восемнадцать лет, – продолжал Кип, – моя мать отправила меня в Оксфорд, чтобы я был рядом с родным отцом, который к тому времени был уже профессором. Не разоблачая нашего родства, я стал его самым приверженным учеником. Он приглашал меня к себе домой на ужин и политические беседы. Я присутствовал у него на свадьбе и твоих крестинах. Потом он получил дворянский титул и променял Оксфорд на парламент. История до неприличия заурядна. Ты унаследовал его титул, а я – его идеологию и, похоже, его болезнь. Она называется белокровие, хотя я весь иссиня-чёрный.

Кип последний раз взглянул на свои руки, кивнул смиренно и начал спускать рукава.

– Значит, ты не сердишься на меня? – спросил Уинфилд с опаской.

– Ничуть. Твоя судьба тяжелее моей. Я скоро умру, а тебе придётся вернуться в парламент, в общество этих извергов. Почему, ты думаешь, я перебрался в Саутворк? Я не хотел провести последние дни в Вестминстере. Осторожнее, Джереми. В следующий раз я не смогу тебя спасти.

– Следующего раза не будет. Я покидаю Англию.

– Мудрое решение. Я всегда желал тебе добра как другу, а теперь я желаю тебе добра как брату. В глубине души я не верил, что ты умер, по крайней мере, не от руки нашего отца. Я благодарен за то, что перед смертью мне довелось стать свидетелем твоей последней выходки.

Кип глубоко вдохнул, точно влажный вестминстерский воздух мог занять ему сил, и прижал окровавленную голову младшего брата к груди.

– Неужели ничем нельзя продлить тебе жизнь? – спросил Уинфилд.

– Увы, можно лишь облегчить мои страдания. Немецкий врач дал мне пузырёк хлороформа на случай, если моя боль станет невыносимой. Но не расстраивайся из-за меня, Джереми. У тебя впереди слава, только не в этой стране. Я завещаю тебе свою шхуну. Постарайся посетить скандинавские страны.

Вдруг Уинфилд выпрямился и просиял.

– Вот он, мой проводник! – сказал он, указывая на мужскую фигуру в конце переулка. – Господин Гюго, у меня для вас презабавнейшая история!

У француза был крайне подавленный вид. Он сделал несколько шагов вперёд к своим друзьям и застыл, теребя шляпу.

– Где моя семья? – спросил Уинфилд.

– Мне очень жаль, – пробормотал Гюго, опустив глаза. – Мне нелегко об этом говорить…

Уинфилд вскочил на ноги и схватил Гюго за руку.

– Что случилось? Говорите же!

– Я собирался их забрать и отвести на корабль, – начал француз, – но когда я добрался до Стоун-Стрит, я обнаружил…

Уинфилд пихнул его в грудь.

– Что? Что вы обнаружили?

– Дымящиеся развалины… На том месте, где когда-то стоял «Золотой якорь».

Не говоря ни слова, Уинфилд опять пихнул Гюго, на этот раз с удвоенной силой, чуть не сбив его с ног. Француз не пытался защититься. К тому моменту в крови Уинфилда было столько химии, что он вполне мог убить человека.

Задыхаясь, Кип поймал брата за рубашку и с трудом оттащил от Гюго.

– Ради бога, Джереми, дай Виктору договорить! Он тебе не враг. Иначе бы не пришёл сюда. Выслушай его.

Уинфилд неохотно отступил.

– Нет причины думать самое плохое, – продолжал Гюго. – Под развалинами нашли лишь скелет собаки и тело высокой крупнокостной женщины. У неё на шее был расплавленный кельтский крест. Доктор Грант и Диана наверняка спаслись. Если бы девчонка погибла, я бы это почувствовал. Мы найдём твою семью, все втроём.

– Нет, – тихо сказал Уинфилд, уставившись в мостовую. – Вам лучше не встревать. Я сам как-нибудь разберусь. Это всё моя вина. Я считал себя проворным, но Баркли оказался проворнее.

– Ради бога, возьми нас с собой, – взмолился Гюго. – Я сам хочу разыскать эту девчонку.

– Она вам не дочь! – воскликнул Уинфилд. – Она ничья дочь! Она обычная сирота, каких тысячи в Лондоне. Выбирай себе любую. И оставь нас в покое. Мы не герои ваших чёртовых книжек и вам не родня.

Он вылетел из переулка сломя голову.

Кип провёл рукой по глазам и опустился на баррикаду из сломанных ящиков. Гюго нетерпеливо потянул его за рукав.

– Эдмунд, поспешим! Только не говори, что это не наша битва. Не хочу этого слышать. Мы ему нужны!

Заметив синяки на руках адвоката, он резко отпрянул.

– Господи, что же это?

– Белокровие, – прошептал Кип. – Не бойтесь, болезнь не заразная, а наследственная. Ступайте вслед за ним. Я к вам присоединюсь, как только переведу дыхание. Ступайте же!