Том уже не помнил, как он оказался на Каунтер-Лейн, на том же самом месте, где его дети возвели баррикаду несколько дней назад. Странная постройка по-прежнему держалась, в отличие от его дома.

Ручейки пота, бегущие от корней его волос, размыли слой сажи и запёкшейся крови у него на лице. Его горло и нёбо были покрыты волдырями. Каждый раз, когда он пытался вдохнуть поглубже, на губах выступала серая слизь. Он вспомнил о флаконе валерьянки, которую всегда носил в кармане. Так как это была единственная жидкость у него под рукой, он прополоскал ею горло. Когда алкогольная настойка попала на воспалённые ткани, Том сморщился от жгучей боли, но, по крайней мере, дышать стало легче.

– Говорю тебе: ветер разнёс огонь, – шептал он. – Древесина внутри была сухой и пористой. Этой старой коробке давно было пора сгореть. Какое облегчение! Теперь мне не придётся платить налоги.

Тихий свист достиг его слуха.

– Это ветер, ветер… Он во всём виноват.

Диана сидела на корточках у подножья баррикады, обратив к ночному небу неестественно спокойное лицо. На её ночной сорочке не было ни пятна.

Тому было трудно держать глаза открытыми. Они распухли и слезились от дыма. Прищурившись, он пристально наблюдал за Дианой, пытаясь восстановить в памяти события прошедшего вечера, начиная с того момента, когда он впервые услышал треск древесины. Ему пришлось выбирать между женщиной, которая его любила, и девчонкой, которая его ненавидела. Он выбрал девчонку, потому что она была слабее. Как выяснилось, Диана меньше всего нуждалось в спасении. Она первой выскользнула наружу. Пока Том искал её внутри полыхающей таверны, она стояла на улице. Когда он наконец увидел её щуплую фигурку в раздувающейся сорочке, он бросился к ней, сжал её лицо руками и поцеловал в лоб, чего никогда раньше не делал.

Убедившись, что Диана не пострадала, Том выпустил её и оглянулся, ожидая неподалёку увидеть ирландку. Он несколько раз выкрикнул её имя, но никто не отозвался. Он был готов броситься обратно в дом за ней, но в эту минуту крыша рухнула. Бриджит осталась под горой полыхающих досок.

– Ты дрожишь, – сказал Том, набросив на плечи Дианы обгоревшую куртку, которую она тут же стряхнула.

– Забирай свои обноски, папа-медведь. Мне не холодно. Меня ждёт очень тёплое место.

– Ты бредишь.

– Напротив. Мои мысли ясны, как очищенный скотч. Я могу погрузить пальцы в вечность. Она тепло-хладная, как вода в лондонских лужах. Наказав Уина, я могу уйти мирно. Я поклялась себе, что этот чёртов предатель меня не переживёт.

После того как ему на голову упало горящее бревно, Том не доверял ушам.

– Что ты там бормочешь?

– Он даже не подозревал. Небось, оторопел, когда пилеры пришли за ним. Хотелось бы знать, какие мысли пронеслись у него в голове, перед тем как палач вышиб ящик у него из-под ног.

– Подобные шутки не веселят, – сказал Том, решив, что она его по привычке провоцирует. – Ты на такое не способна.

– Если бы ты знал, на что я способна, папа-медведь, ты бы намотал мне свои обноски на голову и столкнул меня с моста. Это я выдала Уина полиции. И я подожгла твою проклятую конуру, которая пятнадцать лет прослужила мне тюрьмой. Уин научил меня разводить пожары. Вместе мы подожгли дом судьи. Было время, когда я готова была весь город поджечь ради него.

Вместо привычной злобы в её голосе было нечто похожее на умиротворение.

Том сцепил руки за шеей и зажмурился. Все его познания в области физики и химии указывали на то, что пожар не был несчастным случаем. Стремительность, с которой огонь распространился, указывала на то, что таверну подожгли изнутри, после тщательных приготовлений. Поджигатель налил масла в каждом углу, чтобы огонь захватил весь дом сразу. Жертва превратилась в убийцу. Эта метаморфоза не была лишена логики.

– Несчастная… – прошептал Том.

– Не перебивай меня! Хочешь весёлую песенку? Я её сочинила в честь своей победы. Слушай, пока я ещё дышу.

Бесспорно, у девчонки был талант. Её мелодия напоминала минорные композиции Пaрселя, хотя Том отдавал себе отчёт, что Диана не была знакома с работой этого гения эпохи барокко.

Почувствовав, что врага впечатлило её песнопение, Диана начала второй куплет.

Из тени раздались аплодисменты и мрачный голос.

– Браво, волчонок! На этот раз ты себя превзошла.

Опираясь на сломанную мебель, Диана протянула руку навстречу голосу.

– Точно Прыгучий Джек, – пролепетала она наконец, – он падает с неба…

– Или вырывается из ада…

Уинфилд вышел из тени, раскрыв объятия.

Том начал было креститься, но его рука замерла на полпути. Он не крестился уже лет сорок. Его сын-преступник, обречённый на казнь, в одежде дворянина, с разбитым лбом!

– Я знаю, – сказала Диана, – ты пришёл оторвать мне голову. Торопись, пока я жива.

Издеваясь, она подобрала волосы и обнажила шею. Ошарашенный, Том стоял в стороне и слушал эту абсурдную беседу двух созданий, которые принесли ему столько бед. Опять они были в своём измерении, где не было места ему. Эти две половинки железной девы, которые так или иначе всегда находили друг друга. Пока на свете будет что красть и жечь, у них будет почва для союза. Кровь на руках не мешала им ворковать и поглаживать друг друга, чередуя поцелуи с проклятиями.

– У меня флакон прекрасного морфина из Вестминстера, – говорил Уинфилд. – Ты такого ещё не пробовала.

– До чего ты жалок! У тебя не хватает духу свести счеты с женщиной, даже если она покушалась на твою жизнь. Ты умеешь предавать, но ты не умеешь мстить. Впрочем, ты жив, а это уже само по себе месть. А я думала, что избавилась от тебя. Но как же! Ты вернулся и отнял у меня даже эту мелкую радость. Если ты не собираешься отрывать мне голову, то поддерживай её.

Она уткнулась подбородком ему в ключицу. Эта кратковременная эйфория мести стремительно переходила в предсмертную агонию. Том знал, что больные часто испытывают восторг в последние минуты жизни. За этим ложным подъёмом последует резкое падение. Уинфилд, который не владел такими медицинскими познаниями, решил, что у Дианы было достаточно сил ещё на несколько совместных шалостей.

– У тебя волосы пахнут дымом, – сказал он, поглаживая спутанные пряди.

– Если бы у меня был нож, я бы вонзила его тебе в спину.

– Ты это уже сделала. Чего лукавить? Мы оба не умеем мстить. Послушай: у меня есть сто фунтов. Не спрашивай, как я раздобыл деньги. Мы сможем жить, где нам заблагорассудится: Франция, Голландия, Шотландия, Америка! Мы ещё пятьдесят лет будем писать гадости на стенах. Ведь мир – это лишь огромная стена.

Сто фунтов. Эта сумма впечатлила Диану.

– Знаешь, сколько опиума можно купить? Весь Саутворк будет валяться! Не волнуйся, ты себе найдёшь новую собутыльницу.

Она напряглась, точно пытаясь встать, и вдруг обмякла. Уинфилд её встряхнул.

– Не нужна мне другая собутыльница. Каждое разбитое окно, каждый украденный револьвер – всё для тебя.

Диана растянулась у подножья баррикады.

– Кладбище – твой цирк, Уин. Дай лапу, папа-медведь…

Том опустился на колени рядом с ней и подложил обожжённые руки ей под голову.

– Где мои ножи? – спросила она. – Я всегда знала, что всё кончится именно так, что я умру на руках у врагов. Пока вы будете живы, я буду… змеёй на дне вашей бутылки с виски.

Губы Дианы дрогнули, будто она хотела что-то добавить, но в последний момент передумала. Какое-то время Уинфилд сидел неподвижно, уставившись на её тело, и вдруг сжал её ноги через ночную рубашку.

– Нет, так не годится, – пробормотал он. – Я буду тебя преследовать, пока ты не скажешь: «Иди к чёрту, Уин!» И я отвечу: «Мы уже у чёрта, волчонок. Здесь наш дом».

Победная, всезнающая ухмылка осветила его окровавленное лицо, будто он разгадал карточный фокус или его посвятили в государственную тайну. Из кармана пиджака он достал флакон с морфином, тот самый флакон, который Баркли дал ему перед поездкой в парламент.

– Всё будет как прежде.

Он не успел выпить первый глоток: Том вскочил на ноги и выбил флакон у него из рук. Жидкость тут же впиталась в землю.

– Нет, мальчик мой, – сказал он сквозь зубы, – теперь моя очередь говорить: «Так не пойдёт». Тебе не место в её могиле. Она тебя за собой не утащит. Я этого не допущу.

В эту минуту подул ветер, окутывая их в облако дыма и пепла, точно давая благословение на битву, которая назревала уже пятнадцать лет. Дрожь, пробежавшая по телу Уинфилда, передалась и Тому. Не издавая ни звука, они подались вперёд, будто их подталкивали в спину невидимые секунданты, и схватили друг друга за горло. У обоих глаза были закрыты. Каждый из них думал, кто перестанет дышать первым. В этой сватке старого медведя с раненым волком они наконец стали отцом и сыном. Кто, как не отец, имеет горькую привилегию распорядиться жизнью сына? Лорд Хангертон и Нил Хардинг в своё время воспользовались этой привилегией. Теперь наступила очередь Тома.

Трудно сказать, на чьей стороне было преимущество и сколько времени прошло. Том чувствовал, что уходит под воду. Ему уже довелось пережить подобные ощущения в зале суда Хорсмонгерской тюрьмы, когда клерк швырнул ему куртку Уинфилда. Пальцы его ослабевали и в конце концов соскользнули с горла сына.

* * *

Когда Том очнулся, было уже утро. Первым делом он услышал голос Криппена. Констебль и его пилеры бесцеремонно расхаживали вокруг тела Дианы. Том открыл воспалённые глаза и окинул взором собравшуюся толпу. Там был француз, друг Кипа. На его руку опиралась молодая учительница из школы Сен-Габриель, мисс Стюарт. Уинфилда рядом не было. На земле посреди мусора валялась пустая фляга.

– Ну что, ребята, сбросим её в реку? – спросил Криппен.

Пилеры передёрнули плечами, так как это предложение их вполне устраивало, и уже приготовились к работе, но тут вмешался человек в одежде духовного лица. Это был Баркли.

– Нет, – возразил он, протянув руку с Библией над трупами, – её похоронят достойно за церковью Святой Магдалены.

– Тогда сами зовите могильщика, – предупредил его Криппен. – Мы не собираемся тащить её в церковь.

Баркли поморщился от отвращения и спрятал Библию.

– Не стыдно пререкаться над трупами? Прекратите немедленно!

Криппен принял более угрожающую позу.

– Это приказ?

– Нет, это призыв к человеческому милосердию или, по крайней мере, к человеческой жадности. Я сам заплачу вашим людям за неудобства.

Пилеры переглянулись и одновременно выставили ладони, которые Баркли тут же наполнил мелкими монетами. Эта подачка их тут же оживила. Даже Криппен расчувствовался.

– Ничего себе, карманная мелочь. Надо почаще приглашать доброго викария. А теперь принимайтесь за работу.

Том поднял голову.

– Погодите, – попросил он хриплым голосом.

Криппен жестом отогнал пилеров.

– Добрый доктор заговорил! Сейчас будет прощальная речь. Если будете слушать почтительно, может, и он вам заплатит?

Но Том молчал, глядя на труп девушки при свете дня. Молодая учительница опустилась перед ним на колени.

– Доктор Грант, поезжайте со мной в Вестминстер. Я обо всём позабочусь. Вам восстановят диплом.

– Благодарю вас, – ответил он, озадаченный экстравагантным предложением от женщины, которую видел лишь мельком. – Жители Вестминстера во мне не нуждаются. Я уплываю в Крым. Говорят, там не хватает врачей.

– Но вы против этой войны!

– Я против много чего в этом мире, мисс Стюарт.

– Но там нечеловеческие условия, – продолжала она.

– Вот почему я и должен там быть.

– Представьте, вам придётся оперировать без анестезии. У вас даже чистой воды не будет. Вам дадут тупую пилу и плоскогубцы.

Том задумчиво склонил голову.

– Столярные инструменты могут сотворить чудеса в умелых руках.

– Да вы же старик! – воскликнула она, теряя самообладание. – Вы и месяца там не продержитесь.

В эту минуту вмешался француз. Он бережно взял учительницу под руку и помог ей встать.

– Джоселин, не спорь с доктором Грантом. Постарайся отнестись к его желаниям уважительно. Его место в Крыму. Моё – дома на Гернси, а твоё – в Лондоне. Давай попрощаемся с достоинством.

Том так и не понял, почему учительница и француз проявили к нему такое участие, однако он смутно чувствовал, что оба имели какое-то отношения к событиям прошедшей ночи.

– Доктор Грант, вы не будете возражать, если я последую за вами на кладбище? – спросил француз.

– Я не пойду на кладбище, – ответил Том. – Корабль отчаливает через два часа. Я уже попрощался. Но вы можете стоять у могилы сколько угодно. Я только прошу, чтобы без меня не было ссор, хотя бы один день.

Его последняя просьба была обращена ко всей толпе. Наблюдатели одновременно опустили глаза, включая Криппена и его пилеров.

Том поднял свою куртку, свою единственную оставшуюся принадлежность, последний раз взглянул на тело Дианы и направился к Гренландскому причалу.

– Невероятно, – пробормотал француз. – Мне так и не довелось увидеть труп дочери. А теперь, когда я гляжу на её двойника, переживаю неописуемое умиротворение. Возможно, в этом и заключалась цель моей поездки. Я приехал в Англию, чтобы похоронить своё дитя, чего не мог сделать на протяжении десяти лет. Наконец я опять могу писать! Она будет моим божеством, моей музой, это бледная темноволосая девушка.

* * *

Отвиль-Xауз, Гернси – дом Виктора Гюго – 1855

Перед тем как покинуть Англию, мне пришлось похоронить ещё одного друга – адвоката Эдмунда Берримора, которого в народе звали Кипом. В его последние часы я сидел у его кровати, держал его покрытую синяками руку, а он в бреду призывал к себе брата и отца. Он также бормотал имя своей невесты. Джоселин не было рядом с ним, хотя она и пришла на кладбище. Мы переглянулись над гробом и промолчали. Что можно сказать женщине, которая за неделю потеряла двух возлюбленных?

Уинфилд, загадочный шут, больше не появлялся при свете дня. О его судьбе ходило немало легенд. Моряки и грузчики клялись, что видели его у Гренландского причала в сумерках. Призрак щуплого юноши в матросской куртке с приподнятым воротником появлялся в кабаках и на ярмарочных площадях. Англичане неохотно расстаются со своими героями.

А я вернулся домой на Гернси, к своим старым призракам и теням. Переписка с Престоном Баркли стала моей единственной связью с Англией. В своих письмах он меня извещал о том, что происходило в Саутворке, которым завладели друзья лорда Элленборо.

Доктор Томас Грант по прозвищу Тощий Медведь умер от воспаления лёгких в Крыму. В октябре того же года лорд Кардиган послал своих солдат на смерть во время битвы под Балаклавой. Описать эту трагедию в стихах было огромным соблазном для меня, но я предоставил эту честь моему коллеге лорду Теннисону.

И вообще, какое право имеет француз описывать английские трагедии? Ах, все мы слеплены из одной глины. Словами Джоселин Стюарт, ради которой я и приехал в Лондон, «нас всех зацепил один дьявол». Грязь липнет к грязи. Бездна притягивает бездну. Abyssus abyssum vocat…