Марек сопротивлялся намерению Черняка устроиться в пансионате, ссылался на то, что люди Доктора выследили последнее убежище Блотина и непременно пожалуют туда. Черняк сдержанно внушал:

— Ты напуган. Передохнёшь — и все страхи покажутся тебе ерундой. Не трусь!

Страхи Марека подтверждали догадку Черняка — Доктор поблизости. Если бандиты нащупали последнее местопребывание Блотина, тем лучше, они сами придут в пансионат. Внешне инициатива встречи будет принадлежать бандитам, а это существенно: ко всем, кто выходит на них самостоятельно, бандиты относятся подозрительно.

Марек имел основания для беспокойства. Он и Блотин изменили банде после провалившейся операции. Осведомитель из Зеебурга сообщил Доктору, что начальник чекистской опергруппы выехал по служебным делам в Литву. В засаду направились Блотин и Марек, но запоздали, обстреляли случайную автомашину. Даже Блотин задумался. «Этого промаха нам Доктор не простит, пора сматываться». Блотину всегда казалось, что Доктор недооценивает его, предпочитая «блюдолизов» — Кунерта, Внука, Иону. Марек явно повторял Блотина, когда говорил о нетерпимости Доктора к конкурентам. «Доктор посылал Никифора в самое пекло». С ненавистью отзывался Марек о Кунерте. «Доктор еще не знает, что пригрел змею. Кунерт спекулирует на черном рынке и склонял к этому Никифора, а ведь Кунерт — главный связник Доктора в Зеебурге».

Марек был новичком в банде и располагал ограниченной информацией. Он ничего не знал о людях Доктора в городе, а Блотин, по-видимому, эти проблемы с Мареком не обсуждал. Никифор покровительствовал Мареку, и тот платил Блотину собачьей преданностью. Поэтому Марек и бежал из банды вместе с Никифором.

«Ненавижу Доктора. Он не сделал мне зла, но я цепенею в его присутствии. Мне кажется, что он видит меня насквозь, и даже моя к нему ненависть — для него не секрет.

У них есть закон — проверка кровью. До тех пор, пока ты не прикончил кого-нибудь, они не доверяют тебе. Я не хотел такого крещения».

«Что же, ты никогда не убивал?»

«Убивал. Больше не могу».

Мареку было бесконечно жаль себя. В былые времена все мальчишки Шауляя сохли от зависти, когда Марек становился с отцом за прилавок в лучшем кондитерском магазине города. Он привык получать все, что хотел. Были у него веселые студенческие пирушки в кабачках на Лайсвис Аллее. Были литы на кутежи с девицами и, казалось, было обеспеченное будущее. Тогда, небрежно полистывая томики Ницше (Марек хотел быть сильным и безжалостным), он не мог предвидеть войны, службы в полицейских частях, бандитских бункеров. Марек проходил мимо каунасских фортов, и красный кирпич фортификаций еще не вызывал у него приступов тошноты.

Чувство вины мучило Марека, и он искал оправдания своим поступкам.

«Меня вынудили! Заставили под прицелом! Поверь, мне кажется, что стрелял другой, похожий на меня, и не въяве, а во сне. Как хочется верить: проснешься, протрешь глаза и поймешь — наваждение! А может, вся война наваждение? И ни к чему угрызения, самоистязания упреками? Жертвам легче, чем убийцам...»

Черняка коробило, когда он слышал из уст Марека призывы к состраданию, но молчал. Он не верил, что Марек осознал до конца преступность участия в расстрелах мирных граждан.

Изредка Андрей и Марек ходили к Малееву за продуктами. Бывало и так, что Марек не хотел никуда идти, и тогда Андрей проверял почтовый ящик и оставлял короткое сообщение о себе.

После одного из таких выходов Черняк приближался к пансионату, выискивая глазами Марека. Где он? Опять зажался в углу и упорно изучает трещины на потолке?

Перепрыгнув ступеньки, Андрей остановился на пороге и увидел: Марек стоит лицом к стене, с поднятыми к голове руками, а по бокам двое мужчин. Черняк попробовал всмотреться в их лица, но кто-то темный шевельнулся сбоку, хакнул, как дровосек. Ослепительная вспышка боли полоснула мозг, пол ушел из-под ног.

...Висок саднил, когда Черняк пришел в себя. Он лежал на полу. В считанных сантиметрах от него нетерпеливо переминались сапоги. В стороне сидел пухленький человечек и рылся в вещмешке Андрея. Человечек взвесил на руке банки с тушенкой и отложил их в сторону; высыпал тюбики с помадой, загреб несколько штук и сунул себе в карман. Потом потряс перевернутым мешком.

— Оказывается, партбилет он прячет не здесь.

#img_5.jpg

Где видел Андрей этого типа? Его вздернутый носик, чувственные губы? Изящные движения белых ручек? Не на том ли забеленном порошей приморском шоссе, когда автомашина разведшколы медленно пробиралась в общей транспортной колонне к Пиллау? Черняка еще терпели под брезентовым навесом грузовика, но он чувствовал, что гитлеровцы, недовольные теснотой, не прочь избавиться от него. Где-то за Раушеном колонна остановилась в лесу: поселок впереди бомбила советская авиация. Черняк решил спуститься к морю. У подножия песчаного холма Андрей наткнулся на солдата в черной эсэсовской шинели.

«Куда?»

«Хочу взглянуть на море. Я из колонны».

«Есть приказ никого не пропускать. Впрочем, иди. Сигареты есть?»

С песчаной вершины Черняк увидел море, пустынное, без единого суденышка. По берегу, далеко внизу, семенил человечек, что-то приказывал кучке людей. Люди не двигались, словно оцепенели. Человечек выстрелил в толпу, и она рассыпалась на отдельные фигурки, покатившиеся к прибою. Фигурки отступили в воду и вновь собрались в кучу. Только двое оторвались от толпы и, взявшись за руки, пошли дальше, в море, пока не исчезли под волнами. Человечек отбежал в мертвую зону, взмахнул рукой. Застрочил пулемет, и люди начали оседать в буровато-серые прибойные волны. Кто-то пытался плыть, но неумолимо попадал в смертоносную пляску фонтанчиков. Акция заняла несколько минут. Человечек суетился на берегу, добивая раненых. К нему начали стягиваться эсэсовцы из оцепления. Потом, вернувшись в грузовик, потрясенный Андрей еще раз увидел участников расстрела: равнодушную солдатню, круглолицего, с замерзшим личиком...

 

...Черняк, преодолевая головокружение, поднялся на ноги. Человек в сапогах снисходительно наблюдал за ним. Он, как и Черняк, был светловолос, невысок, однако черты его лица были более резки, что-то птичье проглядывало в глазах-ледышках, тонком хрящеватом носу.

— К стене! — приказал человек по-немецки. — Руки за голову!

Черняк встал рядом с Мареком. Успел заметить, что тот избит, одежда на нем разорвана, на груди болтается цепочка с никелевым образком. Губы Марека подергивались: вот-вот зарыдает.

— Удков, обыщи!

По-кошачьи вкрадчивые руки обшарили одежду Черняка, вытащили парабеллум, записную книжку, бумажник.

— Отвечать только на вопросы! — категорично хлестнул голос. — Где Блотин?

— Погиб. Неужели Марек не сказал?

— Мы не верим Мареку. Он слишком часто меняет привязанности. Нам необходимо подтверждение.

— Я знаю только то, что слышал от Марека.

— Блотин был паскудой. Он заслужил абсолютную свободу — от самого себя. Марек, как ты насчет такой свободы?

Марек опустился на колени и заплакал. Образок закачался в такт всхлипываниям. Третий из бандитов, до сих пор молчавший, не выдержал, сказал по-русски:

— Что ты шьешься к пацанве, Кунерт? Оставь это Доктору. Он их расколет в два счета.

Кунерт грубо схватил Черняка за руки, свел за спину, связал. Правда, Кунерт перестарался — веревка врезалась в запястья, пальцы начали неметь. Черняку разрешили повернуться, и он увидел подбоченившегося Кунерта в бриджах и рубашке с закатанными рукавами, похожего на штурмовика, Удкова в заношенном полосатом джемпере, под которым выпирал животик, и третьего, сидевшего на пороге в позе скучающего туриста (как потом узнал Черняк — Внука).

Кунерт показал на выход, предупредил:

— Только без фокусов!

Вся группа двинулась в Кабанью пущу. Черняку повезло — его вели к Доктору. Черняк чувствовал себя спокойно. Похожий момент был в его жизни. Тогда, следуя легенде перебежчика, он пробирался к линии вражеских окопов и хрипло выкрикивал немецкий пароль для изменников: «Штык в землю! Штык в землю!»

Нынешнее его спокойствие от того, что он слишком долго ждал этой встречи.

После двух часов пути, несмотря на сгущающиеся сумерки, Черняку и Мареку завязали глаза. От вафельного полотенца одуряюще пахло мылом, и сама процедура ослепления выглядела детской игрой в жмурки. От передвижения вслепую Черняк быстро устал. Но вот ударом по плечу его остановили. Он услышал скрип перекатывающихся роликов, гулкий, как бы подвальный говор, восклицания. Они спустились вниз по скрипучей лестничке. Угас шорох листвы, запахи леса сменились вонью спертого воздуха. Черняку был знаком «аромат» мужчин, загнанных в подполье: смесь табачного дыма и немытых тел. Его бесцеремонно крутанули, и Кунерт, дыша в ухо винным перегаром, предупредил:

— С тобой будет говорить Доктор.

Черняку развязали руки, сдернули с глаз повязку, и он зажмурился — свет керосиновой лампы резанул глаза.

— Кунерт, ты свободен, — сказал мужчина средних лет в кителе офицера вермахта. Он протер фланелькой очки и через круглые стеклышки изучающе всмотрелся в Черняка. Потом спросил по-немецки:

— Ты напуган?

Черняк повернул к Доктору голову с кровоточащим виском.

— После такого предисловия трудно остаться хладнокровным.

Доктор мельком глянул, сказал равнодушно:

— Кунерт мастак на такие шутки. У него и кличка «Кастет».

— Мне от этого не легче.

Доктор достал портсигар.

— Кури.

Черняк с удовольствием затянулся.

— Никак не пойму смысла случившегося. Где я перебежал вам дорогу?

— Что общего у тебя с Блотиным? — ответил Доктор вопросом.

— Я был знаком с ним раньше. В школе агентов-радистов абвера. Потерял его из виду в конце сорок четвертого. Вновь встретил его случайно. В лесу.

— Блотин говорил о нас?

— Мало и второпях. Он спешил удрать из Восточной Пруссии.

— Блотин предал, и его настигла высшая справедливость, — напыщенно произнес Доктор.

— Мне трудно судить... Теперь, когда все прояснилось, я свободен?

Стряхивая пепел в берестяной коробок, Доктор усмехнулся.

— Зачем же? Подполью нужны свежие силы. Идешь к нам?

После минутной паузы Черняк признался:

— Я не рискну сказать «нет». Тряпка на глазах — серьезное предупреждение.

— Итак, ты сказал «да». А повязка не более, чем предосторожность. Хочу, однако, заметить, что мы не практикуем ее перед пулей. Человеку надо видеть, что он теряет в сей юдоли. Только тогда последний акт приобретает особую ценность: как рубеж Света и Тьмы, Жизни и Тления. В таких контрастах, согласись, истинный драматизм. Зачем лишать человека возможности с блеском отыграть свой финал?

— Я предпочитаю жанры полегче. Водевиль, на худой конец, мелодраму.

Доктор захохотал.

— Вопроса о репертуаре у нас никто не поднимал. Ты юморист. Подожди, не торопись, мы еще вернемся к этой теме. Но предварительно я хочу узнать твои предыдущие роли.

В этот момент за спиной Доктора зашуршал полог, из-за него высунулось лицо мужчины лет пятидесяти. На Андрея пахнуло медикаментами.

— Что тебе, Иона? — спросил по-русски Доктор.

— Вас зовет отец.

Доктор вышел, и на его место уселся Иона, высокий, костистый. Ковыряясь в зубах, он неожиданно полюбопытствовал:

Веруешь?

— Нет.

— Раньше верил?

— Никогда.

— Накажет бог. Гордыней ты обуян, парень!

— Ты здесь за священника?

Мужичок ответить не успел — появился Доктор.

— Сыновий долг, — пояснил причину отлучки Доктор. — Отец болен, по-старчески капризен... Впрочем, продолжим. Расскажи о себе.

— Не обессудьте, если биография прозвучит заученно: за последние годы часто приходилось повторять ее...

Доктор оказался хорошим слушателем, и Черняк старался быть щедрым в подробностях, которые особенно важны в проверках такого рода. Черняк беспрепятственно наметил этапные вехи жизни своего двойника, рассказал об «обстоятельствах», побудивших его в свое время «перебежать» к немцам. Описывая процедуры допросов у немцев, Андрей упомянул как о забавной детали о стереотипном угощении во время этих допросов: черствый хлеб с повидлом и горький, словно хина, кофе. Далее Черняк сообщил о работе с пропагандистами-власовцами, о зеебургском периоде своей жизни, назвал фамилии некоторых абвер-офицеров, с которыми Андрею довелось общаться. По блеску, возникшему в глазах Доктора, Черняк понял, что попал в точку. Свой рассказ Черняк закончил сетованиями на послевоенные скитания и неудачу натурализации под чужими именами.

Доктор засыпал Андрея вопросами по разведшколе и как будто остался доволен.

— Достаточно. Теперь — о двух последних месяцах. Подробнее, без скороговорки. Умолчания будут против тебя. Места, где проживал, людей, с которыми контактировал и которые подтвердят эти контакты, каналы поступления контрабанды...

— Два месяца назад я едва не подох от голода в Гумбиннене. На мое счастье нашелся человек, давший мне хлеба. Чем-то я ему понравился, скорее всего своим «послужным списком», и он привлек меня к своим делам. К сожалению, конкретный источник поступления контрабанды мне неизвестен. Мой шеф ходил за нею в одиночку. Знаю только, что товары поступали из Варшавы. После того, как в Гумбиннене нас стали допекать, мы перебрались под Зеебург, в Кирхдорф.

Оптовые партии мы перепродавали в розницу и имели на этом хорошие деньги. Однако все хорошее довольно быстро кончается. Шеф получил пулю от ваших людей, и чуть позже был застрелен чекистами...

— Увы-увы...

— Контакты у нас были более чем обширными. Прежде всего, это постоянная клиентура...

Андрей называл людей и думал о том, что легенда его надежна и что серьезных оговорок он не сделал. Цель Доктора — нащупать уязвимые точки в его рассказе. Почувствовал ли их Доктор? Учуял ли истину?

Затем наступила долгая пауза. Доктор вертел портсигар, что-то обдумывал. Наконец снова предложил Черняку папироску, подытожил:

— Безрадостная судьба, не так ли? Какие имел планы до встречи с нами?

— Выбраться в американскую зону оккупации или через Швецию в Южную Америку.

— Разумно. Какие шаги предпринимал?

— Никаких. Выжидал.

— Поэтому не пошел с Блотиным... Он говорил тебе о маршруте движения? Нет? Хорошо. Теперь поговорим с Мареком...

Иона ввел Марека. Доктор не торопясь оглядел его.

— Я ненавижу людей, предавших меня. Но я пожалел твою молодость. Поэтому ты жив. Я хочу, чтобы ты правдиво ответил на несколько вопросов.

...Андрей чувствовал, какие усилия прилагал Марек, чтобы подавить страх и отвечать быстро и вразумительно. Доктор медленно покачивал головой, показывая, что он удовлетворен ответами. Марек сваливал все на Блотина: тот заставил, приказал, велел...

Доктор зевнул во время последней тирады Марека, но не прервал его, выслушал все до конца.

— Черняк знал о вашем маршруте?

Андрей уловил на себе прищуренный взгляд Доктора. На стеклах очков то и дело вспыхивали блики и было трудно понять, что же выражал этот взгляд.

— Нет, не знал. Ты уверен?

— Уверен. Я ни на шаг не отходил от Блотина.

Доктор посмотрел на часы и назидательным тоном сказал Андрею:

— Помни всегда — доверие заслуживают делом. Разговоры остаются разговорами. Ну, а пока ты остаешься с нами. Разумеется, на ограниченных правах. Иона, покажи ему место в общем отсеке. С тобой, Марек, решим позже...

Андрей протиснулся за Ионой через узкий проход и увидел ноздреватый бетон логова, нары, обитателей бункера, закутанных в одеяла. Иона указал на свободное место.

— Здесь. Выход по нужде — с сопровождающим.

Кунерт, задев плечом Черняка, нырнул к Доктору, а Андрей повалился на доски, прикрытые ветками. Молчание прервал Внук.

— С тебя причитается, корешок. Если бы не я, Кунерт сделал бы в тебе дырку. Слышь, что говорю?

— Слышу. При первой же оказии...

— А тебе, Марек, поить меня всю жизнь. Считай, с того света тебя вытащил.

Марек заворочался, шумно задышал.

— У меня ни гроша!

— Ничего, малец, появятся. Жидов тряхнешь при случае — в карманах зазвенит. Знаешь, как это делается...

— Внуку любой повод кстати, — засмеялся Удков. — Если бы мы шлепнули вас, он предложил бы справить поминки...

В отсеке появился Кунерт, разговор затих.

Андрей лежал лицом к бетонной стене, восстанавливал в памяти этапы недавнего допроса. Не слишком ли чиста легенда? Не насторожила ли она бандглаваря своей логической завершенностью? Поверил ли ему Доктор в самом главном — в том, что у Черняка есть основания прятаться от чекистов?

Самое неприятное в его положении — прерванная связь с Грошевым. Наверное, это труднейший момент операции. Рассчитывать здесь не на кого, выпутываться придется самому. Разве что Марек...

...Заснул Андрей внезапно. Уже под утро ему привиделись Кирики-Улиты, пристань на берегу реки, на ней — машущая, кричащая ребятня из его класса: «До свидания, Андрей Сергеевич!», «Возвращайтесь поскорее!»

Берег медленно уходил в сторону, деревенька мельчала, размывалась далью. Пароход выходил на фарватер...

Ощущение простора, свежего ветра и неосознанного счастья сверкнуло в Андрее на миг и пропало...

 

Колонисты, как себя называли бандиты, скрывались в бункере, предназначавшемся в свое время для «вервольфа». Под двухметровым пластом земли с аккуратными, одна к одной, елочками сверху, тянулась Г-образная бетонная нора, поделенная на пять отсеков. Два из них занимал Доктор и его старик-отец; так называемый «общий» давал приют бандитам; далее располагалась «кают-компания» и склад.

В атмосфере замкнутости и вседозволенности цепко правил Доктор. Колонисты доносили ему друг на друга, и он вовремя пресекал любой бунт. Доктор вел довольно активную жизнь (имел на личной связи людей из города, как проронил однажды Внук), часто совершал вылазки в лес и в обязательном порядке предполуденные прогулки при непременном сопровождении Ионы. Если в окрестностях бункера было спокойно и позволяла погода, на поверхность выносили старика, и Доктор считал своей обязанностью быть с ним.

Связником колонии с внешним миром являлся Кунерт. Он уходил из бункера на двое-трое суток, по возвращении отчитывался перед Доктором, получал инструкции и опять пропадал. Кунерту многое сходило с рук: он не раз доказывал Доктору свою преданность и был инициатором ряда кровавых расправ с поляками и русскими. Колонисты, Внук особенно, люто завидовали Кунерту. Все знали, что он жил в городе с женщиной, создавшей ему подобие дома и семьи. В моменты обострения болезни у старика Кунерт приводил эту женщину, и Рита исполняла обязанности медсестры. Как понял Черняк, Внук подкатывался к ней, но безуспешно, и теперь иначе как «грязной девкой» ее не называл.

Вылазки за продовольствием и «беспокоящие акции» совершали Внук и Удков. Недавний поджог конюшен был совершен ими, и Доктор в целях безопасности временно приостановил активную деятельность банды.

Вынужденное затворничество изнуряюще действовало на Внука, он слонялся по отсекам в поисках развлечений: высмеял Удкова, проявлявшего приторно-пылкий интерес к печальному Мареку; злоехидные подначки не возымели действия; тогда Внук, подсев к Черняку, предложил партию в «очко». По скулам Внука заходили желваки.

— Потрепаться не с кем. Были кореши, да накрылись. Никифор, Гурьянчик, Лосс... Только такое дерьмо, как Марек, и всплывает!

Черняк заметил, как вздрогнул и съежился Марек. Не ускользнуло это и от внимания Ионы, сидевшего у прохода в рабочий отсек Доктора и по обыкновению протиравшего ветошкой автомат.

— Ишь, как корежит тебя, сынок. Грехи разбирают. А отчего? Да потому, что времени много думать. Мне и то пришло в голову: если бы сказал мне бог: «Отпущу тебе прегрешения, Иона Михайлович, но не знать тебе покоя, не ночевать дважды на одном месте и акридами питаться», — принял бы я заклятие. Ходил бы по земле, глядел на жизнь людскую. Эх! Знать бы заранее, как повернется все, — тыщу раз отмерил бы: делать не делать...

— Опять полез бы на рожон, — осек его Внук. — Тебя же раскулачивали, на спецпоселения гоняли. Ты бы и не на то пошел.

— Верно, не люблю я большевичков, — согласился Иона. — Это они заставили меня хлебать из общего котла: то на лесоповале, то с вами. Эх-хе-хе...

— Обществом всегда легче, — назидательно промяукал Удков.

— Э-э, какое у нас общество. Временная компания, шайка-лейка. Их общество посильней оказалось.

Внук с раздражением бросил карты.

— Так тебе и надо, падла! Облапошили тебя еретики! Противно смотреть на твою постную харю, когда ты ковыряешься в Библии. Бога хочешь обмануть? Он затыкает нос — так от тебя смердит! Кореша! Лопнуть мне, но наш Иона на прямом проводе с сатаной!

Глаза Ионы загорелись мрачным огнем, он фанатично устремил костлявый перст в сторону люка.

— Я верую, и Христос-утешитель воздвигнет меня падшего! А ты зол и яр!

Порывистым движением Иона прикоснулся к нагрудному карману с Библией. Поиски божественных откровений, как и чистка автомата, были его любимейшим занятием.

Вкрадчивой змейкой заструился голос Удкова:

— Не поминайте имя господа нашего всуе, добро-почтенные братья-колонисты. Ему и так нехорошо. Следовали мы божьему слову? Ни в коей мере. Нарушали его заповеди, в особенности шестую? Неоднократно. Мы безнадежны, и боженькину фильтрацию не пройдем!..

Слово за слово, колонисты распалились. Внук, скорый на расправу, внезапно ударил Иону под дых, и тот мешком свалился на грязный бетон.

— Опять распускаешь кулаки, сволочь? — возмутился Удков. — Допрыгаешься ты у меня!

— Заткни пасть! Много я видел начальников, обрыдло!

Удков зашарил по стене, нащупывая висевший на крюке карабин.

— Ах! Обрыдло?!

Иона начал медленно подниматься. В отсеке появился Доктор.

— Что за бедлам?

— Развлекаемся, тишина надоела. — И Удков плюхнулся на нары.

— Тишина необходима моему отцу. Внук! Я тебя предупреждал!

— Не люблю попов! Меня тошнит от его гнусавых проповедей! И потому...

— Наши тяготы делятся всеми поровну, — перебил его Доктор. — Никто не имеет преимуществ, а терпимость друг к другу — залог нашего успеха. Цель — вырвать у судьбы право на будущее! И только так! Ты, Иона, купишь ферму в Канаде. Ты, Внук, я знаю, хотел бы заполучить собственную автомастерскую. Что вам делить? Я не дам и ломаного гроша за спасение каждого из вас, если вы не прекратите грызню...

После трапезы всухомятку обитатели бункера расползлись по нарам, лишь Андрей примостился у полуоткрытого люка, вдыхая запахи леса. Доктор, угадав его желание, пригласил на прогулку. Через несколько минут хода Доктор вывел Черняка к запущенной аллее бывшего помещичьего парка. Иона, сопровождавший их, устроился под кустом боярышника и, вцепившись взглядом в Андрея, застыл.

— Внук прав. Мы осточертели друг другу. Только новые люди и оживляют наш затхлый быт. — Доктор искоса посмотрел на Черняка. — Грустно здесь, не так ли?

— Разбитые гнезда всегда печальны.

— О, здесь хватает пищи для раздумий. В пору расцвета в это поместье съезжались на охоту влиятельнейшие люди Третьего рейха. Все растоптано, уничтожено. Я листал книгу, найденную в твоих вещах, — глаза Доктора прищурились за стеклами, как бы читая что-то напечатанное мелким шрифтом:

Какие беспощадные строки и сколько в них беспредельного всепрощения!..

Я задаюсь вопросом: стоит ли сожалеть о тех, кто ушел по собственной воле или насильственно? Маленький человек мимолетен и осужден одним тем, что он мал. Все погибшее не имеет смысла, а мы приобретаем особую ценность: провидение выбрало нас для будущего. — Доктор снял рубашку, подставил беловатое, цвета картофельных ростков, тело солнечным лучам. — Ошибались мы много. Но погрязать в самобичевании, к чему? Возродить великую идею борьбы с коммунизмом — без геополитической арийской чуши и мистической символики — задача на ближайшие годы. Мы можем позволить себе еще одно сражение — решающее!

— Западные политики, Доктор, слишком твердолобы. Каждый тянет к себе. Сумеют ли они договориться? Мы здесь окружены коммунистами, это должно сплачивать нас, но стычки в бункере происходят ежедневно. Я не хочу казаться пессимистом...

— Их надо понять. Парни застаиваются без дела, ищут сильных ощущений...

Беседа текла неторопливо. Доктор старался расположить к себе откровенностью, простотой обращения. Черняк придерживался своей линии. Не заискивал, не избегал полемики (соглашательство всегда подозрительно). Он знал: Доктор продолжает проверку. Нельзя допустить, чтобы нынешняя манера поведения Андрея отличалась от прежней. Это касалось и его высказываний: те, что были до бункера, и те, что сейчас, не должны быть противоречивыми.

— Я твердо усвоил, Доктор: реальность всегда более сложна, чем кажется. Я не верю в распростертые объятия на Западе. Может быть, именно здесь мы на своем месте. Кто знает, выбравшись к шведам или американцам, не будем ли мы с сожалением вспоминать эти леса?

Доктор поощряюще засмеялся. Иона встрепенулся, судорожно схватил автомат.

— Рефлекс, — благодушно кивнул в его сторону Доктор. — Без оружия у нашего милейшего стража появляется неуверенность в прочности бытия. Мне кажется, и ты тоскуешь по своему парабеллуму. Потерпи. Надеюсь, все будет в норме.

— Надеюсь.

— А прошлое, прошлое всегда привлекательней. Настоящее — убийца иллюзий. Когда уходит последний мираж — человеку незачем оставаться на земле, он исчерпан. Иллюзии — это жизненный оптимизм.

— Опора на иллюзии опасна.

— Опасность всегда рядом. Иллюзии — кожура, в которой созревает плод.

Иона, убаюканный разговором, начал клевать носом, рука с автоматом скользнула в траву.

— Э-эй! — позвал Доктор.

Иона дернулся, заморгал бельмоватыми глазами. Встал, встряхнулся, как пес, заспешил следом.

В бункере у прохода в кают-компанию сидел на корточках и громко стонал Марек.

— Подтвердил? — спросил Доктор Удкова, мывшего руки в ведре.

— Пока нет.

— А в отношении пансионата?

— Подтвердил. Они с Блотиным знали. Потому и торопились уйти.

— Хорошо. Больше его не трогайте. Я думаю, он сказал все, что знал...

После этой прогулки Черняку вернули вещи, нагрузили хозяйственными заботами, связанными с приготовлением пищи и поддержанием чистоты в бункере. Марек помогал Андрею и делал это со рвением, в котором сквозило желание еще больше сблизиться с Черняком.

Марек был откровенен с Андреем. В один из вечеров, когда они ссыпали в ручей мусор из бункера (Удков маячил в отдалении), Марек неожиданно признался:

— Я ненавижу их: они заставляли меня убивать. Теперь с этим покончено, будь что будет.

— Тогда они убьют тебя.

— Пусть. Может, я хочу этого.

— Зачем торопиться? Умереть всегда успеем.

— Они подбираются к тебе. Меня допрашивал Удков, потом Внук, когда ты был на прогулке с Доктором. Они спрашивали, с каких пор мы работаем на чекистов, спрашивали, знал ли ты о том, что я и Никифор шли вдоль Алленштайнского тракта. Мне кажется, они считают, что ты навел на нас патрули.

— Эти идиоты везде видят чекистов.

— Они заставляют меня шпионить за тобой. Но ты не думай, я не буду доносчиком.

Черняк скатал мешки из-под мусора, пошел к бункеру.

— Мне нечего бояться.

Отчего так поразили его слова Марека? Разве Андрей сомневался в том, что его будут скрупулезно проверять?

Доктору не откажешь в проницательности. Гибель Блотина, последовавшая за встречей с Черняком, — настораживающий факт. В таком же свете они могли воспринять мнимую смерть Юзина. Даже Марек в более выгодном положении: он соприкасался только с Блотиным. Доктор спросил Удкова о пансионате. Андрей понял правильно: Доктор хотел определить подлинный характер «случайностей», которые привели Андрея к колонистам. Марек и Блотин знали, что их местопребывание выслежено. Значит, Доктор не мог не задаться вопросом: знал ли об этом Андрей? А если знал и все-таки пошел, то почему? Недооценил предупреждения Блотина и Марека? Не поверил им? А может, искал встречи сознательно? И если так, то для чего?

«Доверие заслуживают делом!» — сказал Доктор. Какое же дело припасли для Черняка? Не проверку ли кровью, о которой говорил Марек?

Да, заваривается каша... Он в банде, но связан по рукам и ногам и не может похвастать осведомленностью. «Банда не должна существовать ни одной лишней минуты», — так напутствовал Грошев. Сутки идут за сутками, и Черняк бессилен что-либо предпринять. Надзор за ним методичен и непрерывен.

Как выйти на связь с Ведуном? Связь, самое главное теперь — связь. Попробовать через Марека? Убедить его в необходимости явки с повинной, устроить ему побег из бункера... В редкие минуты общения с Мареком без соглядатаев Андрей убедился в бесперспективности затеи: страх и недоверие полностью овладели Мареком.

«Я вижу, Доктор обработал тебя... Что тебе надо? Признания, что я коммунист?.. Уходи, уходи прочь!» — Марек говорил громко, почти кричал.

После этого разговора Марек стал чуждаться Андрея, считая его провокатором. Дальнейших шагов по отношению к нему Черняк предпринимать не стал: в любой момент от Марека можно было ожидать нервного срыва.

Напряженность в отношениях между колонистами росла с каждым днем. Грызня, зуботычины, драки были повседневностью бункера. Иногда колонисты объединялись, и плохо приходилось тому, кто попадал в перекрестье их злобы. В один из своих приходов Кунерт прицепился к Андрею по пустяку и с помощью Ионы и Удкова избил его до бессознательного состояния.

Андрей очнулся на своей лежанке. Преодолевая боль, спустил ноги, сел. Медленно оглядел колонистов. Кто-то из вас перестарался.

— Профилактика не помешает, — выглянул из-за Ионы Удков. — Чтобы не льнул к Доктору и не заносился высоко.

— Спасибо за советы.

Этот случай Доктор не обошел молчанием. Во время очередной прогулки сказал:

— Они вывернули бы тебя наизнанку. Покричать нужно было, помолить о пощаде... Они не любят... упрямых...

— Какой уж есть.

— Больше они тебя не тронут. Никогда. Помни это.

Андрею показалось, что Доктор подчеркнул голосом последние слова.

...Прошло несколько дней. Ранним утром, когда все в бункере спали, Черняка разбудил Внук, шепнул:

— Собирайся.

— Куда?...

— Узнаешь!

Долго кружили по утреннему лесу. Часам к десяти вышли к железной дороге.

— Ты ведь сталкивался с обходчиком, так? — спросил Внук.

— Верно.

— Нам нужен свой человек на этом перегоне. Им будет Гайнц.

— А если он откажется?

— Вгонишь в него пулю.

Лежа в кустах у высокой железнодорожной насыпи, слушая гудение проводов над головой, они наблюдали за разъездом. Прошел час, второй. В домике никакого шевеления, как будто все вымерло. Но вот в дверях появился Гайнц. Он огляделся, зашел в сарай с путевым хозяйством.

Внук поколдовал над спичечным коробком, протянул Черняку кулак, из которого торчали серные головки двух спичек.

— Первым пойдет тот, кто вытянет ломаную.

Дешевый трюк! Андрей выдернул спичку.

— В этих делах я невезуч, — бросил Черняк и побрел к домику.

В его распоряжении несколько минут для разговора с Гайнцем. Их надо использовать с толком. Только бы обходчик был один, иначе — все впустую. Соблазнительную мысль о задержании Внука с помощью Гайнца и немедленном звонке в Зеебург, Грошеву, Андрей тут же отбросил. Сегодняшняя операция могла быть проверочным испытанием. Рисковать Андрей не мог. Нужно было действовать наверняка.

Миновав коридор, заставленный дисками, щитами, флагами, крыльями семафора, Черняк увидел в полуотворенную дверь служебного помещения: Гайнц говорил по телефону.

Обходчик повернулся к Черняку, бросил трубку на рычаг.

— Добрый день, Хельмут Гайнц, — поприветствовал его Черняк.

— Добрый!

У Гайнца тот же спокойный, уверенный взгляд.

— То, что я вам скажу, будет неожиданным. У меня мало времени, через полторы минуты подойдет второй — из банды Доктора. Мне нужно, чтобы вы поверили мне. Я напомню слова, сказанные вами капитану Грошеву: «Я искупаю вину нации, я не слеп, как многие мои соотечественники, понимаю опасность коричневой чумы, засевшей в лесах...» Продолжать?

— Не надо.

— Бандит предложит вам пособничество — соглашайтесь.

— Хорошо.

Черняк вышел на перрон, махнул рукой, приглашая в дом Внука.

— Передайте Грошеву: Робинзон в банде; ориентир бункера: пятьдесят метров к югу от квартальной отметки 54 в сторону Прохладного ручья. Запомнили? В бункере семеро. Ходки в город совершают Кунерт, изредка Внук. Кунерт — рост ниже среднего, светловолос, нос с горбинкой. Занятие в городе — торговля. Живет с женщиной по имени Рита. Внука сейчас увидите. Повторить?

— Не надо.

— Имейте в виду: никакой информации Грошеву по телефону, впрочем, вас, наверное, уже предупредили. После беседы в город не торопитесь. Подождите несколько дней. Они могут за вами следить.

В комнату ввалился Внук, Черняк отрапортовал:

— Полный порядок. Он один. Никого не ждет.

Внук прошелся по комнате, осмотрел ее, остановился рядом с Гайнцем, который был на две головы ниже бандита.

— Мы члены освободительно-патриотической группы Доктора и ведем вооруженную борьбу против коммунистов. Переведи, Черняк!

Андрей перевел.

— Предлагаем тебе добровольно вступить в нашу группу. Минута на размышление.

Внук постучал по циферблату. Обходчик казался напуганным.

— Что я должен делать?

— Пока немногое. Следить за всеми подозрительными перемещениями военнослужащих в окрестностях разъезда, сообщать о графиках прохождения эшелонов, выявлять лиц, интересующихся «лесными».

Гайнц перевел дыхание.

— Это в моих силах. Я думал, мне придется стрелять.

Внук покровительственно похлопал его по спине.

— Стрелять мы будем сами. А теперь садись за стол и пиши: «Я, Хельмут Гайнц, такого-то года рождения, уроженец такой-то местности... добровольно вступаю...»

Гайнц старательно написал все, что диктовал ему бандит.

Внук протянул бумагу Андрею.

— Не наврал?

— Все правильно. Пусть поставит дату...

Послышался стрекот дрезины. Обходчик перехватил настороженный взгляд Внука.

— Это, наверное, снова русский офицер из города. У него дела с Вайкисом — инструмент себе подыскивает.

Внук презрительно усмехнулся.

— Встречай его. Мы уйдем незаметно...

В сотне метров от разъезда Андрей увидел в кустах Удкова. Тот забросил на спину автомат, спросил Внука:

— Порядочек?

— Лучше не бывает.

— Обходчик не бузил?

— Куда он денется?..

— У него что, день визитов сегодня?

С дрезины соскочил на перрон офицер, в котором Андрей узнал младшего лейтенанта Борисова. Следом появился Вайкис и бросился к инструментам. По всей видимости Борисов появился здесь в качестве покупателя.

Доктор благосклонно выслушал отчет о приобщении обходчика к банде, но уточнить всех подробностей не успел: после условного стука в бункер спустились Кунерт и женщина, которую Черняк видел впервые. Кунерт протиснулся к Доктору, а женщина осталась в общем отсеке.

— Риточка, пташка моя залетная, — попробовал обнять ее Внук. — Какими ветрами на нашу жердочку?

— Все теми же, — уклонилась от объятий Рита. — Не меняешься ты, Павел Игнатьевич, нахрапист по-прежнему. Предпочитаешь вначале действовать, а затем думать?

— Какого чер... — осекшись на полуслове, Внук обежал взглядом погрузневшую фигуру Риты и присвистнул. — Быстро вы сотворили! И когда же крестины?

— В крестные не возьму, не надейся. Сглазишь дитя, как пить дать, сглазишь.

— Нужен мне твой выродок, — оскорбился Внук. — Раздулась от важности, кольцами унизалась! Принцесса! Такая же подстилка, как и раньше!

— Дурак! — отвернулась от него Рита, заметила Андрея. — А это что за явление? Еще один борец за свободу?

— Очередной любимчик Доктора, — пропищал Удков. — Важная шишка!

Рита засмеялась, показав ровные белые зубы, по-хозяйски оглядела отсек.

— Заросли грязью. Одно слово — мужики!

— Отвыкла от лесных сортиров, — едко ввернул Внук. — Как же, нежишься на атласных перинах со своим лупоглазым, перестала кормить вшей! Дешевка!

— Прекрати, Внук! — начал урезонивать его Черняк. — Не заводись!

Рита прошла в угол к Мареку, склонилась над ним.

— Ты здесь? Вернулся?

Шепот Марека услышали все.

— Куда мне еще? Только сюда, в берлогу. Но я ненадолго, Рита, я знаю...

В отсек вышли Доктор и Кунерт. Доктор оглядел колонистов.

— Приготовить оружие. Выступаем через полчаса.

— Что стряслось? — насторожился Внук.

— В трех километрах от нас — разведка Ястреба. Подыскивает базу для головного отряда, в котором до двухсот человек. Если Ястреб переберется в наш район, начнутся прочески и облавы регулярными частями. Разведку необходимо убрать! Другого выхода я не вижу. С Ястребом мы не договоримся!

— Чья информация? — спросил Удков.

Из-за спины Доктора выступил Кунерт.

— От надежного человека. Он был у Ястреба в годы войны. Вчера вечером разведчики вышли на связь с ним и потребовали помощи.

— Не трогайте их! — выкрикнул внезапно Марек. — Они не сделали нам ничего плохого!

— Они сделают нам плохо, если мы промедлим, — отчеканил Доктор. — Пойдут все. Ты, Кунерт, тоже.

Мужчины покинули бункер, в котором с отцом Доктора осталась Рита, и направились к болотам.

Бандиты шли молча, лишь Удков нервно посмеивался, не будучи в состоянии скрыть возбуждение. Черняк припомнил одно из высказываний Удкова: «Я человек и люблю себя. Следовательно, я — гуманист!» Все они «гуманисты» этого толка!

Черняк видел впереди себя Внука с ручным пулеметом на плече, слышал сопенье спутников и треск сучьев за спиной. Итак, сборщики оружия сообщали точные сведения: энсезетовцев отгоняли в этот болотистый край, прижимали к последнему рубежу.

Остановились колонисты в низкорослом, тесно посаженном ельнике. До фольварка, в котором обосновались пришельцы, оставалось не более трехсот метров.

— Они сами влезли в ловушку, — удовлетворенно заключил Доктор, ознакомившись с местностью. — С трех сторон болото, здесь мы, а среди них сейчас наш человек. Узнаете его по зеленой шляпе. Кунерт, ты выманишь одного из них на переговоры. Внук и Удков подберутся как можно ближе к фольварку вдоль болота и будут пресекать любую попытку бегства. Остальные — на фронтальной позиции, перед фольварком. Стрелять только по приказу. Ты, Черняк, учись, наматывай на ус: такие операции — настоящее искусство.

Бандиты торопились: время шло к вечеру. Под прикрытием тростника поползли к фольварку Внук и Удков. Позже, не скрываясь, зашагал к каменному строению Кунерт.

В окнах фольварка тотчас появились фигуры мужчин. Кунерт что-то кричал им, указывал на лес. Мужчины стянулись к одному из окон, долго совещались. Черняк посчитал было, что энсезетовцы заподозрили неладное, но вот из фольварка выскочил Борусевич в приметной зеленой шляпе, за ним — два бородача. Борусевич что-то сказал Кунерту, и тот исчез в строении. «Взяли заложником», — догадался Черняк. Борусевич и его эскорт направились к лесу. Андрей подумал, что бывший сосед, увлекающий на заклание бородачей, напоминает быка с бойни. Что ж, предчувствия в отношении Борусевича не обманули Черняка, а подозрения Грошева оправдались.

В фольварке захлопали выстрелы. Бородачи, не предполагая вероломства со стороны Борусевича, развернулись назад, и тот, воспользовавшись секундным замешательством энсезетовцев, выхватил пистолет и почти в упор расстрелял их. Словно откликаясь, у фольварка затараторили автоматные очереди.

Андрей уткнулся лицом в траву, и она превратилась в джунгли, в которых обитали уродливые насекомые, затянутые в пестрые, угловатые латы. Кого поджидал этот клещастый лакированный жук? Куда так воинственно ползли рыжие верзилы-муравьи?.. Странно, выстрелы не смолкали. Андрей поднял голову и увидел, что Внук и Удков палят по зарослям, а Кунерт, прижимая левую руку к груди, стоит у фольварка.

Вскоре все колонисты собрались вокруг Доктора. Тот был взбешен.

— Почему упустили четвертого? Кунерт, ты ли это?! Его нельзя было упускать!

Кунерт раздосадованно молчал, стягивал платком рану на левой руке.

Побросав трупы в болото, колонисты вошли в пущу. Сумерки сгущались, и заросли, через которые пробирались бандиты, казались дебрями. Но вот между осин забрезжило вечернее небо. До бункера было рукой подать — перейти поляну и углубиться на полкилометра в лес.

— Это он! — вдруг истошно заорал Кунерт.

Черняк увидел на поляне озирающегося длинноволосого парня в растерзанной одежде. Он замер, всматриваясь в приближающихся людей.

— Добей его, Черняк! — деловито предложил Кунерт и протянул свой автомат. — Не жалей патронов!

Андрей вздрогнул, что-то страшное шевельнулось в нем. Он схватил оружие и прицелился в точку над головой энсезетовца: проверить автомат, а потом ожечь свинцом потную стаю хищников, застывших вокруг. Отказаться невозможно, выхода нет. Парень напротив — бандит; но он растерян и безоружен. Вот она, «проверка кровью»!

Сухой щелчок прозвучал в напряженной тишине. Черняк яростно жал на спусковой крючок — Кунерт подсунул ему автомат с пустым диском.

Хихикнул Удков, засмеялись остальные, даже Марек.

Энсезетовец смотрел в сторону, словно происходящее его не касалось.

— Теперь ты, Марек! Ты! — крикнул Кунерт, а Удков протянул Мареку свой автомат.

Марек взял оружие, все еще улыбаясь. Прогремело короткое «та-та». Энсезетовец сделал шаг вперед, как будто еще надеялся прорваться сквозь цепь лесных оборотней. Пальцы поднялись было для крестного знамения, но поздно...

Марек уронил автомат, обреченно опустил голову. Колонисты загоготали.

— Осмотри карманы убитого, — приказал Доктор Черняку.

Помедлив, Андрей опустился на колени, поглядел в молодое лицо сверстника, в полуприкрытые веками глаза, еще хранившие вопрос: зачем? Пряди волос перебирал, словно ласкал, ветер...

Доктор торопливо просмотрел найденное. Початую пачку папирос бросил Ионе, игральные карты с порнографическими рисунками — Внуку, письма, студенческий билет Краковского университета, жетон за победу в каких-то легкоатлетических соревнованиях придавил комом земли...

 

В бункере Доктор разрешил застолье с самогоном. Колонисты расселись вдоль узкого, в две доски стола.

— За избавление! — поднял тост Доктор.

Забулькала в глотках мутная жидкость, и Рита, хозяйка стола, опять наполнила кружки. Пили все. Андрей насиловал себя, глотая обжигающее пойло. Доктор отказался от повторной порции, снисходительно оглядывал свое воинство. Пригубил свою кружку Марек, быстро повеселел. Он коснулся плеча Андрея, сказал со слабой улыбкой, как о самом сокровенном:

— Будто треснула ветка — хрясть! — и нет человека...

Кунерт услышал его слова, скривился.

— Ты, Марек, знаешь свое дело! Только не вешай слюни на каждый труп.

Он говорил еще что-то, но его слова тонули в пьяном гаме. Желая, чтобы слышали все, возбужденный Внук кричал Борусевичу, притулившемуся в углу:

— А теперь к шлюхам! Слышишь, соха? К шлюхам!

Демонстративно не замечая выкриков, Доктор удалился на свою половину. Рита подсела к Кунерту, обняла за плечи, но тот равнодушно отмахнулся:

— Отстань!

Аккомпанируя ударами ладоней по столу, затянул песню Удков:

— Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету...

Рита подхватила:

— Ночью нас никто не встретит...

Иона, выцедив последние капли, сказал ни к кому не обращаясь:

— Покурить бы сейчас у моего дома, в Святой Воле. Недолго, одну самокрутку. В далекости бухает церковный колокол, мычит скотина, пахнет из избы сметанным пирогом...

— Ты, грязный старик, ты еще веришь, что это будет? — Кунерт толкнул Иону в спину. — Никому не уйти! Никому!

— Что с тобой, Кастет? Ты не того? — Внук покрутил пальцем у виска.

Кунерт, словно не слышал его, пьяно качал головой и монотонно повторял, как заигранная грампластинка:

— Не то мы делаем, не то... Все бесполезно, от начала до конца...

— Что бесполезно? — подсел к нему Внук.

Кунерт встряхнул головой, погрозил пальцем:

— Ты думаешь, я пьян? Я хочу спать, и только. Я вот вспомнил Штутгоф... Ты не забыл, как мы развлекались?.. Выстраивали в шеренгу заключенных, ты облюбовал жертву, сбивал с нее шапочку... Ветер там подловатый, морской... Лагерник, нарушив ранжир, бежал за ней, а мы спускали собак... Кажется, за это тебя возвели в капо?

— Ты не уедай, Кастет, дохлый номер! Штутгоф — это Штутгоф! — Внук провел рукой по горлу. — Я себе не враг...

До Черняка донесся другой, высокий голос, самовлюбленно переливающийся, будто любующийся собой:

— ...Где-то в тридцать восьмом-тридцать девятом году немцы механизировали свои тюрьмы — ввели гильотины...

— Как ты сказал? Гильотины? — оживился Борусевич.

— Именно. Мне довелось работать на них...

— Ну и ну, — недоверчиво прищурился Борусевич. — Что же это такое?

— Проще простого! — Удков поискал кого-то глазами. — Марек, давай сюда!

— Не хочу.

— Иди, живо! — разозлился Внук.

— Нет, — боязливо улыбнулся Марек, — не хочу.

Внук схватил Марека за шею, подвел к Удкову.

— Что дальше?

— Голову на стол.

Внук схватил Марека за волосы, пригнул к доскам, усыпанным объедками и залитым самогоном.

— Все очень просто. Представьте: над столом возвышаются две параллельные стойки, с пазами. По ним скользит тяжеленный секач...

Удков провел в воздухе сверху вниз невидимые линии, и все невольно обратили на него взгляд: Борусевич недоверчиво, с полуулыбкой, Рита с детским предощущением страшного, Иона и Кунерт с пьяным безразличием.

— Осужденного раздевают по пояс и зачитывают приговор. Затем шею смертника устраивают между стойками, а самого пристегивают ремнями. Рывок рычага — и секач падает вниз! — Удков рубанул ребром ладони по шее Марека.

Марек жутко взвыл. Внук отошел, брезгливо оттирая об одежду руки, а Удков закончил:

— Дальше еще проще: голова скатывается в специальный мешок, а тело, когда прекратятся конвульсии, отстегивают и отправляют в печь...

Черняк прислушивался к пьяным признаниям бандитов и как наяву видел придорожную канаву, на которую наткнулся в дни блужданий по Восточной Пруссии: на подмерзшей земле лежали истощенные трупы в колодках-стукалках; синяя кожа тел просвечивала сквозь лохмотья; у некоторых к поясам были привязаны кружки, а у одного, неестественно маленького, поджавшего в смертный час ноги к животу, высыпалась из кармана струйка овсяных зернышек; ветер растаскивал по сторонам листки писем, фотоснимки...

Кунерт уставился на Черняка.

— А тебе показать, как действует гильотина?

— Ты пьян, — как можно спокойнее сказал Андрей. — Отправляйся спать!

— Это ты, ты мне говоришь?! — ощерился Кунерт.

Набычившись и шатаясь, он пошел на Черняка. Видя, что схватки не избежать, Андрей с разворота ударил Кунерта в солнечное сплетение. Взвизгнула Рита, кинулась к ним, но Иона перехватил ее. Кунерт ворочался на полу, пытаясь встать...

Доктор так и не вышел в «кают-компанию».

Рано утром, ни с кем не попрощавшись, Кунерт и Рита оставили бункер.

В то же утро колонисты похоронили Марека — он удавился ночью под одеялом...