«Дрова» были сухие, вспыхивали сердито, как порох, горели жарко, без дыма. Мальчики в ожидании, пока закипит чайник, лежали рядышком на - песке и, поглядывая на огонь, болтали задранными вверх босыми ногами.

Солнце пекло, словно в июле; воздух - знойный, золотистый, насыщенный запахами моря, - дрожал и струился, как бесцветное прозрачное пламя. Ярким перламутром поблескивало притихшее, словно оцепеневшее море.

Вода у берега была прозрачная, казалась свежей, вкусной, хотелось ее пить жадно, без меры, большими глотками. Она так и манила к себе, тянуло раздеться и броситься в нее, чистую, звонкую и веселую, и окунаться в ней много раз, брызгаться, барахтаться. И это желание оказалось сильнее голода.

- Митя, вира купаться? Как раз перед чаем!

- Вира!

И они сразу, одним движением, выскользнули из своих рубах и, обгоняя друг друга, шумно рассекая воду, вздымая впереди себя волны, ринулись в глубину моря.

- Митька-а! Плыви сюда-а!

- А не будешь топить?

- Нет!

- Врешь!

- Вот увидишь!.. Митька-а, сделай вот так, сто рублей дам!

- Санька-а, сделай вот так, сто рублей дам!

Сверкая на солнце мокрыми, кофейными от загара телами, они кувыркались и резвились в воде, пыхтя, как дельфины.

Острыми стрелами резали застоявшийся воздух их сильные голоса, и оживился пустынный берег, и не верилось, что их тут только двое. Возле них, низко, почти над самой водой, суетливо носились, тоненько посвистывая, встревоженные кулички - крошечные птички с белыми брюшками и серыми изогнутыми крылышками, похожими на два маленьких серпика.

Искупавшись, мальчики приступили к еде. Прежде всего взялись за самое вкусное - дыню. Дыня оказалась великолепной. Она была до приторности сладкая, сочная, нежная. Стоило прикоснуться к ней губами, как она таяла и текла ручьями, и приходилось ловить на лету ее пахучие, обильные струи.

- Дыню нужно уметь выбирать! - хвалился

Митька и вел в уме счет кускам, которые ухитрялся поедать Санька. - Дыни бывают ананасные, чеботарские, персидские, качанки, американки…

А Санька работал челюстями молча. И безнадежной оказалась попытка Митьки угнаться за ним. Едва поднесет Санька к губам янтарный ломоть дыни, напоминающий молодой месяц, как его уже нет: разом, одним духом, всосет его в себя, только пискнет что-то во рту. Митька попробовал было поступать так же, но на первом же укусе захлебнулся обилием дынного со-. ка, закашлялся, засморкался, а Санька тем временем успел проглотить еще кусок. Тогда Митька оставил состязание, решив нагнать приятеля на помидорах или утаить от него часть сахара.

- У меня такой характер… - сказал он, думая хотя бы этим уменьшить пыл товарища. - У меня такой характер: чуть съем лишнюю скибку дыни, уже страдаю животом.

- Да, - буркнул Санька с набитым ртом, - у кого какой характер!

Провизия была самая простая - хлеб, овощи, фрукты, - но с каким аппетитом рыболовы поедали ее!

- Ешь, а все хочется! Ешь, а все хочется!.. - удивлялся Санька, похлопывая себя по животу.

- Потому что воздух здесь очень крепкий, - определил Митька, пересыпая солью разрезанный надвое красный как кровь помидор. - И потом промялись мы очень здорово. Если рыбы не поймаем…

- Поймаем! - с веселой уверенностью перебил его глупые слова Санька и, запрокинув голову, впустил в себя половину помидора, только хлюпнувшего в глотке.

Пока черед дошел до чая, он, оказалось, простыл. Необходимо было раздуть прогоревший костер. Санька разрыл пепел с краснеющими искорками, прижал к нему пачку сухого бурьяна, стал подле на колени, низко наклонил лицо и изо всех сил дунул в костер. Вспыхнувшее пламя хищно полыхнуло ему в лицо. Санька, схватившись руками за глаза, охнул и упал навзничь, спиной ни песок. Митька, отплясывая вокруг, хохотал до упаду и все заглядывал ему в лицо: у Саньки не было ни ресниц, ни бровей - сгорели в огне. Чтобы облегчить боль опаленной кожи, Санька, по совету товарища, стал у воды на четвереньки и, окуная голову по самые плечи в прозрачное прохладное море, с удовлетворением ухал.

Потом принялись за чай. По жилам ребят вместе с горячей сладкой влагой, казалось, разливалась сама благодать. Они повеселели, и благодушное настроение стало сказываться во всем.

- Когда один чайник опростаем, я побежу к роднику за другим, - звучно глотая пахнущий дымком чай, проговорил Митька, подобревший от горячего.

- Чем тебе бежать, ноги бить, лучше я побегу, - отвечал Санька, хрустя мокрым кусочком сахара.

Все было съедено; мальчики были довольны, тяжелы, сонны; им не хотелось вставать; они еще долго нежились голышом на горячем мягком песке. Солнце теплыми лучами приятно щекотало их спины; с моря пахло свежестью, солью и еще какими-то, словно лекарственными, водорослями; со степи временами спускался к ним тихий, ласковый ветерок и приносил с собой ароматы горькой полыни да горячей разморенной земли. Они полной грудью вдыхали в себя эти целебные запахи; глядели на густо-синий дальний край моря, над которым иногда длинной черной ленточкой низко пролетали утки; слушали изредка долетавшую к ним со степи вместе с ветром неугомонную стрекотню кузнечиков и далекое-далекое воркованье горлиц.

- Митя… - произнес Санька, раскинувшись на песке и задумчиво щурясь в морскую даль. - Я никогда-никогда не помру… Когда увижу, что скоро помирать, прибежу сюда, ляжу вот так и буду лежать, пока не оживею…

- И я, - сказал Митька тем же разнеженным голосом. - Я тоже…

И обоим стало казаться, что действительно, если быть всегда у моря, то никогда-никогда не умрешь. Здесь не может быть ни болезни, ни старости, ни смерти.

Как-то особенно сильно запечатлевалось небо, и во всеобщем покое, разлитом вокруг, тишине и безлюдии забывалось решительно обо всем: и о своем доме, и о жилье вообще. Мальчики не замечали, как текло время, - казалось, оно стояло. Им не хотелось уходить. Хотелось, чтобы всегда было так хорошо, привольно и радостно. И было жаль тех, кого сейчас с ними нет: неужели они так и умрут, не изведав за всю свою жизнь этой благодати?

- А теперь наши ребята пропадают там, в классе, - вспомнил о товарищах Митька с сожалеющей улыбкой.

- Сами, дураки, виноваты! - сурово произнес Санька и умолк.

Далеко от берега, казалось на самой середине моря, легко, как комья пены, длинной грядой держались белоснежные чайки.

Ближе к берегу, на выступающем из воды коричневом» камне, точно на пьедестале, застыл с красиво повернутой вбок головой и с распростертыми навстречу солнцу крыльями черный, как уголь, длинноносый баклан.

Из-за ближайшего мыса - полосы черных, уходящих друг за другом далеко в море обломков скал - вдруг выплыла, двигаясь параллельно берегу, под огромным округло-надутым парусом, ярко-красная рыбачья лодка. Она шла тяжело, плавно, под ровным креном, все время показывая берегу один свой бок и часть днища. В ней не было видно людей, и оттого она казалась зрячей, мудрой, хорошо' знающей путь. Это местные рыбаки ехали с волокушным неводом на ночной промысел в Камышовую бухту. Шесть человек спали на дне лодки, седьмой - атаман - правил рулем, тоже растянувшись на кормовой банке и насунув на глаза от слепящего солнца картуз.

- Сань, - ласково сказал Митька, провожая завистливыми глазами лодку и встав на колени, - кем ты будешь, когда вырастешь?

- Я? Рыбаком… А ты, Мить?

- Понятно, тоже рыбаком. Морским рыбаком.

О, они будут рыбаками - Санька и Митька! Рыбаки свободны, и в крепких, надежных лодках все у - них есть: рыболовные снасти, котел, сковорода - жарить камбалу, чайник, бочонок с пресной водой, мешок с хлебом, топор, багор, теплое платье, большие сапоги, фонарь, много смоляных веревок. Каких чудес можно наделать в море, располагая таким богатством! Можно жить независимо ни от кого, быть самим над собой господином, а ловкостью и отвагой покорить гуляющие по морю дикие ветры, и они будут переносить их на новые и новые места, в далекие неизвестные страны…

Если их, Саньку и Митьку, выгонят из училища, они уж не вернутся домой никогда-никогда! Сразу же убегут далеко за город, на берег моря, к рыбакам, и будут у них сначала береговыми кашеварами, потом станут выходить с ними в море. Доброе море! Оно всегда, во всех несчастьях, примет и успокоит их. Как хорошо, что оно у них есть - их счастье, их прибежище! А когда они вырастут и подойдет время призыва, они пойдут непременно во флот и ни за что - в армию. Флотские - все красавцы, герои, силачи, любят свободу, никому не прощают обид и умеют стоять друг за друга…

По всей поверхности моря растерянно забегали, словно заблудившись, черные пятна ряби, и по тому, что они бегали в разных направлениях, было ясно, что меняется ветер. Море наморщилось, потемнело и резкой фиолетовой линией отделилось на горизонте от светлого неба.

- Жучки забегали, - сказал Санька, раскрыв рот и любуясь игрой- ряби на поверхности моря.

Со стороны степи все чаще прилетали к берегу столбы золотой пыли. Вот по прибрежному песку махнул своим широким крылом ветер; он выхватил из прогоревшего костра несколько вспыхнувших искр, бросил их на голые ноги рыболовов, швырнул им прямо в глаза по пригоршне песку и убежал. Потом с обрыва стремительно скатилось вниз бурое пружинисто-упругое перекати-поле; оно подбежало к самой воде и как бы в удивлении остановилось, словно раньше не знало, что в море вода соленая. А с обрыва следом за ним все еще продолжала осыпаться с тихим шорохом красная глинистая земля.

- Будет зыбь, - произнес Митька тоном старого рыбака.

- Это хорошо, - уверенно сказал Санька. - Под зыбок рыба еще лучше берется: смелее…

- Это, положим, верно, - согласился Митька.

- Без рыбы все равно домой не пойдем! - решительно заявил Санька. - И этого бояться не надо, если поднимутся волны. Я раз под волну такого здоровенного налима поймал. Думал - веревка, хотел бросить, смотрю - трепыхается. А в нем оказалось почти что полпуда чистого мяса.

- А я раз…

Время шло, а они все валялись на песке и валялись, болтали и болтали. Иногда по звонким галькам к мальчикам подбегала маленькая, голубенькая шалунья-волна и, хихикнув себе под нос, весело убегала обратно.