Все мои, слава богу, целы. Стало развидняться. Проверили имущество. Не хватает одной санитарной сумки и нескольких рулонов с шинами. Ящик медицинский (Давиденков вынес) в полной сохранности.

Из оврага народ постепенно начинает расходиться. Минометчики с Житняком — на правый фланг. Мы за ними — нужно же возле кого-то из своих держаться.

Минометчики располагаются у подножия невысокой сопки, а мы недалеко от них, в хатенке-мазанке под бугром. Здесь думаю развернуть медпункт. Хатенка низенькая — крыша под глиной, заросла бурьяном. Во дворе копна сена, прикрытая рваной рыбацкой сеткой. Сарайчик-курятник. Куча навоза. Бочки, обручи. На огороде бодылья подсолнуха поставлены в пирамидку. Отсюда весь поселок как на ладони. В темноте он казался намного больше. На самом деле — маленький, только растянулся но извилистому берегу, так, дворов семьдесят с виноградниками.

Погода сегодня — ничего похожего на вчерашнюю. Тепло. Солнце. Море присмирело. Чайки кружатся над отмелями. И главное, ни выстрела. Тишина. Как будто войны не было и нет. И немцев нет. Полное молчание и в глубине за сопками, где держит оборону Нижнегорская дивизия. На берег высыпали моряки: чувствуют себя как дома. Ходят без опаски по дворам, хозяйничают: один ведро тащит, другой бочку выкатывает, третий бревно волочит. Возятся с немецкой легковой машиной — пытаются завести. А вот чудак в тельняшке катается на велосипеде — нашел время!

О десанте напоминают только разрушенные белые домишки и догорающие дымящиеся катера с торчащими из воды носами или кормой.

Сидим во дворе на бревнах. Растопили летнюю печурку — на ней чайник, стерилизаторы. А мы сушимся. Сидим в одних кальсонах. Аню отправили в хату. На проволоке висят мокрые гимнастерки, брюки, портянки — от них пар идет.

— Красавцы южные, никому не нужные! — восклицает аптекарь. — Как на подбор!

Дронов выставил босые худые ноги с длинными коричневыми ногтями. Отгоняя синюю муху, чешет, скребет икры.

— Зудит от морской воды…

— От грязи, — серьезно говорит Плотников.

— Грязь не сало — потер и отстало.

Савелий щурится, глядя на солнце.

— Чем не Сочи, Ялта? Загораем.

— Подожди, еще дадут прикурить, — бросает Рыжий. — Щели нужно вырыть.

Чего так торопиться? Успеем.

Вспоминаем о прошедшей ночи с улыбкой. Конечно, страшно было, но, в общем, терпимо. Даже забавное кое- что можно найти.

Аня показывается в дверях.

— Аня, Аня, как ты в мотобот прыгала, расскажи, — хохочет Савелий.

— А ну вас, — отмахивается Аня. — Штаны хоть наденьте.

— Юбка у нее узкая, — говорит Савелий. — Нужно перелазить через борт, а ногу задрать не может. Я с мотобота кричу: «Юбку поднимай, юбку поднимай…» Она вначале не сообразила. Потом волей-неволей пришлось нарушить приличия…

Дронов разыскал сковородку. Вскрываем консервы. Поджариваем розовые ломтики американской колбасы. Скворчит поддразнивающе. Есть малосольные зеленые помидоры — в сарайчике обнаружили целый бочонок. Едим, чай хлещем. Правда, чай солоноватый — такая вода в колодце. Но зато горячий — это главное.

Аня, Дронов и Плотников убирают в хате. Выносят вещи. Две комнатушки освобождаем полностью, третью не трогаем. Комод, над ним на стене пожелтевшая фотография в рамке из ракушек покосилась — три солдата с саблями и в фуражках без козырьков застыли.

— Это артиллерия, — говорит Дронов. — Бескозырки… Я при царе служил… Знаю.

На земляном полу валяются подушка, часы-ходики (циферблат разрисован маками), коробки зеленые из-под сигарет, обертки от немецких лезвий. В углу — швейная машина и лоскутки желто-зеленые.

— Барахло почти все осталось. Видать, жителей спешно эвакуировали, — замечает Плотников.

Шприцы, иглы прокипятили. На ящике раскладываю стерилизатор, пакеты с бинтами, йод, зеленку, ампулы с противостолбнячной сывороткой. Прикрываю марлей. На подоконнике стопкой медкарточки передового района. Готовимся принимать раненых.

Наши соседи — минометчики уже закончили рыть ячейки для минометов, установили их. Теперь вовсю копают норы-пещеры для укрытия.

Говорю Давиденкову и Плотникову, чтобы начинали копать щели за хатой. На всякий случай. Сам иду к минометчикам — нужно разузнать обстановку. Но они ничего толком сказать не могут, кто из наших высадился — не знают.

— Подожди, старшой идет, на КП к комдиву ходил, — с кавказским акцентом говорит смуглый сержант, которого все называют «Артушка-брат».

КП комдива видно хорошо — справа, метрах в двухстах, на высотке торчит капонир, как головка болта. Пониже — старое кладбище, заставленное темно-серыми каменными крестами.

По тропинке спускается лейтенант Житняк. Меховушка-безрукавка расстегнута. В углу рта окурок — кажется, борода дымится.

— Чего, доктор, соскучился? Резать некого? — говорит он хмуро.

Спрашиваю, что и как с нашим полком. Он супится:

— Мы тут как родычи гарбузячие, пока Бати нет.

Значит, Нефедов не высадился.

— А кто же все-таки высадился?

— Чайка — на левом фланге, на правом — батальон морской пехоты. Хотел я к Чайке перебраться, а комдив Нижнегорской: «Сиди здесь». Нижнегорская дивизия центр держит… Плохо вот, что растянулись. И подмоги нет. Комдив приказал огонь открыть — сейчас дадим.

— На сколько наши вглубь продвинулись — километров шесть-семь есть?

— Какое там… Плацдарм с гулькин нос — три километра на полтора. Пулей простреливается.

Про себя подсчитываю: значит, у Чайки батальон — раз, батальон морской пехоты — два, Нижнегорская дивизия — три… Всего, выходит, высадилось тысячи четыре или чуть больше.

Поднимаюсь на сопку. Сильный ветер. Продувает полусухую полынь. Из-под ног в камни юркает зеленая, в пятнышках, ящерка. Панорама открывается на сто восемьдесят градусов. Поселок Эльтиген расположен между двух озер: Чурбашским — на севере и Тобечикским — на юге. Наш левый фланг на юге, там, где-то у волнистых высоток, укрылся батальон Чайки. Далеко на северо-востоке мутно-синей полоской угадывается крепость Еникале. Ближе к поселку, километрах в шести от него, видны огрызки труб аглофабрики Камыш-Буруна. Еще ближе, на северной оконечности поселка, выступ — скалистый мыс с белеющей разбитой башней маяка, несколько разрушенных домиков. За маяком темная линия противотанкового рва — наш правый фланг, который занимает батальон морской пехоты. На пространстве меж аглофабрикой и мысом разлилось перерезанное песчаными валами болото; камышовые закраины и на воде островками — темно-красная поросль солянки. У болота насыпь и шоссе. Если хорошо всмотреться (мешают камыши), подметишь, как в сторону нашего поселка по шоссе черно-серыми жуками движутся машины — это немцы.

Да, кажется, затишье заканчивается.

Возвращаюсь к своим. Только успеваю послать Мостового в разведку за хорошей водой, в воздухе появляется немецкая рама «фокке-вульф». Кружит над поселком, урчит, поблескивая на солнце стеклами кабины.

— Чего это она?

— Разведчик, зараза… Высматривает…

Внизу за оврагом, возле длинного каменного здания с железной крышей, мелькают белые халаты. Туда перебралась одна из групп медсанбата Нижнегорской дивизии. Рыжий уже там побывал.

— Зря они там операционную устроили, — говорит он. — При первом серьезном налете все вверх тормашками полетит.

Я хочу сам пойти в медсанбат — договориться, что раненых после оказания первой помощи будем отправлять к ним.

Заглядываю к Давиденкову и Плотникову, напоминаю, чтобы торопились со щелью.

Рама исчезла, но вскоре опять возвращается. Назойлива, действительно высмотреть все хочет. Летит совсем низко, похожа на коробчатого змея.

— Вот бы лупануть, — скребя затылок, говорит Давиденков.

— Лупанешь! У ее пол и кабина бронированы, — хмыкает Плотников.

Из хаты доносится стук. Это Дронов удлиняет стол для перевязок. Аня тоже там — наводит чистоту. Захожу.

— Ну, как оно, движется?

— Ножку еще присобачу — и все.

Дронов с размаху бьет молотком, и, словно от его удара, на дворе загрохотало, завыло. Потемнело за окошком — куда и солнце девалось…

Артиллерийский налет и минометный. Песок, глина, камни взлетают в воздух. Мы застигнуты врасплох и не соображаем сразу, что же делать. Из хатенки бежать — куда? Щели не готовы. Оцепенели. Страшный грохот, треск над головой, будто кто-то ударил по крыше громадной кувалдой. Трещат балки. Рушится потолок. Ничего не видно от дыма, гари. Пыль смешивается с едким запахом взрывчатки. Лежу на полу, сбитый воздушной волной… Кажется, что убит… Но почему я все-таки слышу взрывы и ощущаю, как содрогается, покачивается хатенка? Дышать нечем — приподнимаюсь и качусь к просвету двери. Выскакиваю во двор как очумелый. Тут же трезвею — ведь там, в соседней комнатушке, еще двое наших. И стон теперь слышу. Назад!

Дым чуть рассеялся, вижу, Дронов приподнимается с пола — глаза странные, будто спросонья. Щека рассечена — кровавая полоска… Он отряхивается, вытирает щеку рукавом.

— Куда еще ранен? — кричу я.

Показывает на уши. Оглох.

А где Аня?

— Аня, Аня, ты жива?

Она лежит в углу, присыпанная глиной, заваленная досками. Ноги разбросаны. Вокруг лужа крови, смешанная с грязью. Наклоняюсь. Кровь хлещет из бедра. Жгут! Нужно быстро наложить жгут! Ящик перевернут… На подоконнике сумка… Достаю жгут и перевязочный пакет…

— Дронов, — кричу во все горло. — Шину деревянную найди! Дитерикса! Шину! — показываю ему руками.

Бедро у нее переломлено пополам, как полено.

Кое-как накладываем шину.

Лицо толстушки Ани, недавно красное, как помидор, теперь словно мелом побелено. Тихо стонет и дрожит. Ввожу морфий. Прикрываю шинелью.

— Посмотри, как там Давиденков и Плотников! — кричу Дронову.

Но они сами вбегают. Грязные, испуганные.

— Две-е ми-ны… всадил в крышу, — заикается Плотников. — С А-аней что?

— Нога…

Обстрел продолжается. Хатенка опять вздрагивает, как будто это вагон толкают. В потолке дыра — виден клочок дымно-темного неба. Говорю ребятам, что бегу в медсанбат — Аню нужно оперировать.

Выхожу во двор, выбираю поспокойней минуту, когда немец переносит огонь к берегу, и мчусь через овраг по разбитой дороге вниз… И ругаю себя… Раньше, раньше надо было сходить в медсанбат… И щели раньше выкопать… А то расселись… Идиоты…

Возле медсанбатовских домиков огонь все-таки меня настигает. Залетаю в первую хату под обрывом.

Из коридора вход неожиданно ведет в погреб-пещеру. Она вместительная — метров десять длины, метра три ширины. Сухая, наверное, хозяева держали здесь овец. Сейчас лежат раненые. Уже обработанные, со свежими повязками.

Врач моего возраста, кругленький — рука подвешена на косынке. С ним сестра.

— Клава, подбинтуй лейтенанта, — распоряжается он.

— Подбинтуй… Подбинтуй. Пальцем? Бинты где?

Объясняю наше положение, насчет Ани говорю. Он показывает глазами — выйти в коридор.

— Сами в пиковом положении, — не особенно дружелюбно говорит он. — Автоклава нет. Биксы со стерильным бельем на дне… Замполит и пять санитаров утонули… Хорошо хоть хирург ведущий уцелел.

— Что же тогда нам делать?

— Неотложных присылай — чего же делать…

Немного погодя Давиденков и Плотников переносят Аню в медсанбат.

Минометчики Житняка молодцы. Норы им помогли вовремя укрыться. Теперь они вылезли и жарят из четырех минометов. Видно, как сам Борода крутится у миномета.

«Гух… гух… гух…» — с грохотом и дымом вылетают мины. Пусть немцы знают, что у нас тоже кое-что есть! И еще слышно, как за горой резко цокают наши бронебойки, глухо ухают гранаты, строчат пулеметы.

Приводим в порядок свой медпункт. Переходить на другое место сейчас небезопасно, да и куда перейдешь. Сидеть здесь тоже как-то тревожно. Вытаскиваем из хаты камни, доски. Раскладываю оставшиеся медикаменты. Много побило пузырьков с йодом, риванолом, ампул с противостолбнячной сывороткой.

Теперь дураков нет, делю аптеку на две части: одну оставляю здесь, другую прячу в сарае, про запас.

Немцы снова усиливают огонь. Мины, снаряды опять накрывают центр поселка. Вокруг нашего домика вихри разрывов, клубится дым. Мы съеживаемся, притихаем.

— Живые есть?

В хатенку вваливается главстаршина в бушлате. Запыхалась. На боку санитарная сумка. Закопченное озороватое лицо. Из-под берета выбилась спутанная челка.

— Вы что, медсанбатовские? Нет… А бинтов разжиться можно?

Киваю головой:

— Поделимся.

— Что же вы остановились здесь? В два счета накроют…

— Уже накрыли.

Очень знакомое лицо.

— Слушайте, мы с вами, случайно, не встречались в Геленджике? В полевом госпитале? Галинка?

— Мальчики!.. — восклицает она. — Точно… А где же остальные? Ромка, Николай…

Она торопится. Даю индивидуальные пакеты.

— Как там на вашем фланге? — спрашиваю.

— Танки, гад, пустил… Но морячки ров держат — не отдадут. — И добавляет: — А я танк сама из ПТР подбила… Ага!.. Ну, пока, мальчики!

Она убегает по направлению к маяку.

Самолеты замечает Рыжий.

— Воздух!.. «Юнкерсы»! — рявкает он.

Мигом вылетаем из хатенки и плюхаемся в недорытые щели рядом с навозной кучей.

«Юнкерсы» идут откуда-то из глубины, высоко, прерывисто гудя: «у-у-у». Вначале можно было подумать, что они идут не к нам. Но вот клин, строй, которого они придерживаются, наплывает, близится. Самолеты перестраиваются, образуют круг. Одним глазом, из-под локтя, вижу коричневые обрубленные крылья и хвост с черной свастикой. Вожак ныряет носом. Вой, дикий вой нарастает. Из коричневого брюха вываливаются черные болванки — одна, вторая, третья. Пронзительный вибрирующий свист — я в ужасе закрываю глаза… В голове мелькает: странно, не бомба, а пила… Все громче, все пронзительнее, все острее визжит вокруг. Представляется циркулярная пила с отточенными до блеска зубьями. Эти зубья вот-вот вонзятся в мое беззащитное тело — уже ощущаю холодок стали между лопаток… И я, как собака, начинаю ногтями рыть, рыть землю под собой, чтобы глубже зарыться, отодвинуться от страшных зубьев.

Грохот, ураганный вихрь взрывной волны придавливает меня ко дну щели. Словно под прессом. Забивает дыхание удушливой гарью. Хочу закричать — и не могу. Это длится долго-долго, без времени, как кошмарный сон.

Выводит меня из оцепенения человеческий голос. Говорит что-то Рыжий, привстав, выплевывая песок. В ушах — звон. Тру уши ладонью. Прочищаю пальцем — в уши будто вода попала. Собственный голос металлически отдается в черепе, а чужой кажется далеким.

— Улетели, паразиты, — ругается Рыжий. — Рот раскрывай, когда бомбят, — ушам легче… Дали здорово!

Во дворе, потрескивая, догорает копна сена. В огороде дымится огромная воронка. Поселок затянут мутной пеленой, как туманом. Минометчиков не видно.

Рыть, закапываться глубже — теперь это каждый из нас понимает! Лопатками, совком, ломиком, не теряя ни минуты, остервенело углубляем, расширяем щель. Немцы не оставляют нас в покое. Небольшая передышка, и продолжается артналет. Завыли скрипуче шестиствольные минометы: «иу-иу-иу…».

Снова урчание моторов. «Юнкерсы» кучно сбрасывают большие бомбы и рассыпают, как горох, хлопушки. Земля ходит ходуном. Море отзывается раскатистым эхом. Мы лежим полузасыпанные, оглохшие, не зная — живые, неживые… Все тело занемело — скрючен в три погибели; распирает, жжет в мочевом пузыре, но ни повернуться, ни тем более высунуться из щели нельзя — верная смерть.

Только к вечеру утихает. Приходим в себя, ощупываем руки, ноги — вроде пронесло, уцелели на этот раз. Хатенка тоже держится. Но вот справа, где стояли житняковские минометчики, до неузнаваемости изменился край высотки — был обрыв, а сейчас косо срезанный склон.

— Где же обрыв?

— Завалило, завалило всех, — кричит Рыжий. — Спасать надо.

Там были норы. Хватаем санитарные сумки, носилки и бежим к грудам наваленной глины и черно-дымным воронкам.

Минометчики уже откапывают своих. Житняк, весь поцарапанный, орудует лопатой. Матерится.

— Четырех завалило… Туды его растуды.

Слышны глухие стоны из-под земли. Наши ребята помогают откапывать. Вытаскивают двоих. У одного переломлена рука и сдавлена грудная клетка — отплевывается кровью. Второй ранен в голову. Рана кровоточит. Санитары и Рыжий переносят их в хатенку. Минометчики копают дальше. Докопаются ли? Десятки тонн глины обрушились в этом месте.

— Там Гриб и Канин — наводчики классные, — сокрушается Житняк. Закуривает.

— Десять раз в центре фриц в атаку ходил… Нижнегорцы выдержали… И моряки на уровне… Конечно, если б не дальнобойная с Тамани и наши «ишаки» не поддержали бы — хрен его знает, чем бы вся эта петрушка кончилась.

Вот тебе на! А я в этом кромешном урагане не уловил грома наших дальнобойных. «Илов» — «ишаков» видел только два. В самый разгар боя они низко-низко пролетели над морем и скрылись за сопками. Житняк говорит, что их было штук десять и прилетали дважды.

Иду на медпункт. Плотникова и Давиденкова посылаю просмотреть высотку, следующую за житняковской, — там тоже могут быть раненые. У хатенки встречаю Савелия — наконец-то явился. Я уже, признаться, подумал, не случилось ли что с ним. Савелий притащил бикс и автомат.

— На берегу нашел.

Заставляю отнести бикс в медсанбат, он им больше нужен.

Возвращается.

— Страсть, что делается! Раненых душ двести скопилось.

Конечно, теперь всех раненых, которые попадут к нам, придется оставлять на месте. Санитары их подносят и подносят…

К ночи к нам забрел паренек из отряда морской пехоты, из противотанкового рва. Одежда сборная: брюки галифе, обмотки, а верхнее — тельняшка, бушлат. Ранен в бедро.

— Демон, — называет себя. Оказывается, кличка, а настоящая фамилия Демонов. — Когда высаживались, наш катер подорвался, начал тонуть, все с себя скинул…

На берег вылез — из нашей роты никого. Вот номер, чтоб я помер! Встрел возле хатенки капитана незнакомого, с ним и пошел.

Слушаю, как сегодня проходил бой во рву. Галинка ничего не успела рассказать.

— Утром фрицы стали «тигры» подтягивать по шоссе и пушки. И грузовики с пехотой подходят. Взять их ничем не можем — у нас одна пушка-сорокапятка… Мы из нее били-били, пока ствол не разорвало. Часам к трем фрицы на псих решили взять… Автоматы на руке… Идут, падлюки, не стреляют. А с боков танки прут. Вот номер, чтоб я помер! Подпустили их метров на пятьдесят да как вдарим! Фрицы вразброс, а танки прорвались, подошли уже ко рву. Младший лейтенант дает команду: отступать к домикам. А ров нам потерять, — значит, хана. Тут морячок один, штрафник Куряев, как заорет: «Полундра! Стой здесь!..» И еще: «Гитлера твою мать!..» Атаку отбили, Куряев два танка сам сничтожил. А всего одиннадцать танков сничтожили.

Демонов порывается показать жестами, как танки шли, как он перебегал.

— Та ты лежи, демон тебя забери, — приостанавливает его Дронов, — потому и ранило, что такой колготной.

— Ранило уже опосля… Корешок тут мой просит напиться. Позвонок у него перебитый и ноги. Пополз я к колодцу, на нейтралку, наших там человек пять убитых лежат. Опускаю котелок, тут немец и сыпанул, видать, приметил. Накрыло меня… Воды ему все-таки принес…

Тучи закрыли все небо. Накрапывает дождь. Море опять расшумелось — штормит. Спать не ложимся, кончили с ранеными и взялись за укрытия. Научены! Роем по-настоящему глубокую траншею и блиндаж для раненых. Доски, балки таскаем из соседнего разбитого домика.

Часа в два ночи пытаются подойти наши катера. Немец начеку. Открывает дикий огонь. Кажется, что все это происходит не на самом деле, а в кино. Разрывы, вспыхи. Тонущие корабли. Кипящее море…

А ведь только вчера мы тоже под таким огнем высаживались. Не верится.