***
– Вова, где ты был?! – почти закричала прямо с порога мама. По ней было заметно
– она долго не спала. Об этом говорили темные круги у нее под глазами.
– Я…
Слов не было. Он только сейчас осознал, насколько легкомысленным был его автостоп. Мало того, он вдруг ясно и четко увидел все варианты, которые она просчитывала насчет его слишком затянувшегося отсутствия. И каждый вариант – с летальным исходом…
– Что – ты?
– Понимаешь, мама… поезд… поезд опоздал, и пришлось слишком долго ждать.
– А позвонить нельзя было?!
– Не было денег…
Он врал. Деньги, разумеется, были. Просто не хотелось говорить, что он добирался до Москвы на попутках: ведь мужчиной в семье был он. Единственным и неповторимым, и мама берегла его и лелеяла, как только могла.
– Мама… потом. Можно, я хотя бы душ приму?
– Давай. Принимай. Только горячей воды нет…
Он вошел в ванную комнату. Открыл кран, повернул вентиль, дабы направить холодную воду в душ и создать шум льющейся воды. Далее его просто вывернуло в раковину: это было вполне естественно после всего того, что довелось ему пережить за последние несколько часов. Как странно – столько всего, оказывается, может случится за какой-то день.
Раньше Боб практически никогда не принимал холодного душа. Исключая дождь, конечно, но ведь это отдельная история. Холодные струи били его обнаженное тело, заставляя его дрожать. Хотелось кричать, тошнило (хотя уже в желудке ничего не было – полупереваренные сосиски уже были на полпути к канализации). Когда-то Боб читал Библию – в порядке самообразования. И его всегда удивляло то, что крещение всегда происходило в воде. Всегда, но не сейчас. Потому что вода очищала.
Он беззвучно плакал. Беззвучно смеялся. Или то и другое вместе – неважно.
Боб, ты убил человека. Неважно, какого. Иди к черту. Он был маньяком. Он сам убил семерых. А это пофиг. Как бы то ни было, Бог дал ему жизнь. И только Он мог ее забрать обратно. С каких это пор ты выполняешь функции Бога? Если бы его поймали менты, ему все равно была бы труба. Вышка или пожизненное. У него есть жена. Она ни хрена делать не умеет – только разве что маникюр с педикюром наводить. У него сын остался без папы, Валькой зовут. Ты же ведь всегда так мечтал о папе, неужели не помнишь? У него остались большие счета в различных банках, в том числе и кругленькая сумма в швейцарском. Неужели этого не хватит им на жизнь? Боб, не отмазывайся. Лапшу можешь вешать кому-нибудь другому – своей маме, своему лучшему другу, но только не мне. Не себе самому, понял? Перестань. И без тебя тошно. Я устал, меня штормит, у меня капает почти изо всех щелей, исключая задницу. Чего тебе еще надо? Да в общем-то ничего. Тебе и так здорово досталось за последние сутки. Твое первое проклятье – это способность читать мысли. Второе – на твоей шее висит труп, и я не знаю, когда мы с тобой избавимся от этого. Ну, киллеры как-то ведь живут. Ты не киллер. Чеченские бандюги тоже как-то живут, отрезая нашим парням головы. Но ты не бандюга. Моджахеды в Афгане тоже как-то жили, разделывая наших ребят, как бананы. Но ты не моджахед. Ты просто парень, понимаешь? Понимаю. А что делать-то? Ты думаешь, что я такой умный? Я – всего лишь навсего другая сторона тебя, и неизвестно какая – лучшая или худшая. Так. Что ты хочешь этим сказать, черт побрал бы тебя? Не кипятись, если он поберет меня, то и тебя тоже. Ты убил человека. Это плохо. Мы это уже слышали. Еще что-нибудь? Но ты выполнил функцию правосудия. Казнил этого подонка, и те семь пацанов отмщены. Это хорошо. Ты уверен?! Процентов на восемьдесят пять. Дальше. У него остались жена и сын. Жена без мужа, Валька – без отца. Это плохо… Соображаешь.. не перебивай. Им есть на что жить. Это хорошо. Очень хорошо – по крайней мере, в этом случае тебе не нужно будет их обеспечивать. Наверное, это хорошо. Слушай, тут получается пятьдесят на пятьдесят – что-то я сделал как надо, что-то я сделал совсем не то. А в жизни всегда так – неужели ты не знал? Такое равновесие, совсем как в задачках по физике. Но я еще посмотрю, как ты проживешь эту ночь. Или следующую неделю. Посмотрю…
– Вовка, ты что, заснул? Он поймал себя на том, что сидит на краешке ванны, и что ему чертовски холодно.
– Да, сейчас уже выхожу. Просто вошел во вкус…
Боб, дрожа, стал быстро растирать себя махровым полотенцем – самый верный способ согреться. Все-таки холодная вода очищает, ибо он чувствовал себя намного лучше. Правда, осталась маленькая деталь. Совсем небольшая.
Смыть блевотину с раковины.
***
– По-моему, кое-кто обещал рассказать своей маме, что же случилось, – мама выпустила струйку дыма в сторону.
Она была очень красивой, несмотря на свои сорок лет. Ее белокурые волосы, как и двадцать лет назад, мягкими барашками спадали на плечи, в ее зеленых глазах, хоть и глядели они как-то устало, горел какой-то заводной огонек. Как, впрочем, и у Боба. Она (между прочим, ее звали Маргаритой Николаевной) была росту совсем небольшого, однако это ничуть ее не портило, наоборот, придавало ей какое-то свое особенное очарование. Обычно таким женщинам трудно солгать. В каком-то смысле она тоже могла читать мысли. Мужчин. Потому что когда она пристально смотрела на них, не нужно обладать какими-то особыми телепатическими способностями, чтобы прочитать их мысли.
– Вова. Расскажи, что случилось.
– Ну, я же рассказывал. Произошла небольшая задержка в расписании. Пришлось прокантоваться в деревне еще немного, а на позвонить денег не было. То есть, бабки-то были, а вот идти влом. Андерстендишь?
– Андерстендю. Гладко рассказываешь. Только чего-то ты от меня все равно скрываешь, хотя к тебе и не придерешься.
"Она думает, что я слегка кутнул на эти деньги. А еще предполагает, что есть у меня какая-то девушка, и что из-за нее я задержался. Господи, мама, если б ты знала, если б ты только знала!.."
– Мама. Никаких девочек. Никаких гулянок. По-моему, я достаточно взрослый, чтобы всякую фигню не творить, а?
– Верю, верю. С каких это пор ты стал думать, что я о тебе такого плохого мнения?
"С тех пор, как я стал читать мысли, мама. С тех пор, как я увидел ЭТО над своей головой. С тех пор, как я убил человека ".
– Да все нормально. Ничего я не думаю.
"Странно. Твои слова слегка расходятся с мыслями. Впрочем, как и у каждого человека. Как и у меня. У меня, наверное, больше".
Потом они стали пить чай. Нет ничего лучше, чем после тяжелого, продолжительного пути выпить кружку горячего чаю (причем без сахара). А потом молча закурить, глядя в окно, за которым нет почти ничего, кроме звезд.
– О чем думаешь? – задумчиво спросила мама.
– Да так, ни о чем. Просто не в состоянии.
– А если честно?
– О жизни. О смерти. О лютой ненависти и святой любви.
Мама улыбнулась и сказала:
– Ладно, принц Датский. Иди-ка ты спать, да и мне, пожалуй, пора.
***
Остаток ночи прошел относительно спокойно. Вопреки всяким ожиданиям, Бобу не приснилось ничего страшного, даже более того – ему ничего не приснилось. Вова был из тех студентов, которых строгие преподаватели про себя называли оболтусами (или разгильдяями, это смотря по ситуации). Нельзя сказать, что он был им, однако было уже пятое сентября, а у Боба не было ни расписания, ни учебников – так уж сложилось.
Боб очень любил ездить в метро. Главная причина, по которой эти поездки ему нравились, заключалась в том, что грохот колес и монотонное движение кабелей за окном помогали сосредоточится, как бы отделится от мира сего. Вторая, и немаловажная причина – девушки (и, пожалуй, женщины тоже). Их там было очень много, и практически все спешили. Разумеется, все они были разные и по-своему красивые, а Боб любил на них смотреть.
Не то чтобы у него было плохо с головой – о нет. Просто когда вокруг столько красивого, невозможно устоять. К тому же это занятие сильно смахивало на какую-то игру, в которой Боб неизменно проигрывал, как только на него начинали смотреть.
Но это было раньше. Сейчас Вове было не до игр – со всех сторон он слышал шум, будто бы большое количество людей пытались говорить. Конечно, слышал – это немного не то слово, скорее, чувствовал. Перед глазами метались какие-то тени. Впрочем, это не мешало ему видеть окружающую его реальность. Точно так же он чувствовал людей во всех общественных местах, и от этих ощущений голова начинала гудеть. А потом болеть, некоторое время спустя.
… милый, милый, что ж ты делаешь со мной… студент, наверное, мама, какой симпатичный… и суть всех технологических процессов не забыть… интересно, а в автобусе будет такая же давка?..
Он пытался как-то оградить себя от этого, но тщетно – всё равно что пытаться остановить реку. Поток чужих мыслей вклинивался в его мозг, заставляя воспринимать их.
На улице, конечно, стало немного легче, но не так чтобы уж очень. По обе стороны от Боба в спешке шли люди, стремящиеся на работу, в школы, в институты или в какие-то другие места. Он понял: чем больше людей, тем сильнее поток их мыслей и тем меньше у него шансов от них отделаться. Если же людей немного, то оградить себя от них не составляло никакого труда.
Давным-давно, когда Боб учился в школе, на уроках биологии им объясняли – у животных нет и не может быть мыслей. Одни рефлексы. Сейчас он с уверенностью мог сказать, что это полная чушь. Конечно, он не знал, как насчет остальных, но по крайней мере кошки и собаки мыслили. Таких четких образов он еще ни у одного человека не наблюдал.
Все произошло, как всегда, неожиданно (к неожиданностям он уже успел привыкнуть). Просто, проходя через очередной дворик на пути к институту, он увидел женщину, которая выгуливала собаку (предположительно, дворняжку). Он сразу понял, чего она хочет – ей хотелось есть. А еще ее достал ошейник. Четко и ясно.
***
– Молодой человек, так как же вы объясните мне свое трехдневное отсутствие в начале учебного года?
В принципе, посещение лекций для студентов не являлось чем-то таким уж обязательным – скорее, просто желательным. Но Яныч придерживался совершенно другого мнения. Яныч был их преподавателем, и вел математическую статистику наверное, самый бредовый предмет за все время обучения.
– У меня есть уважительная причина, – уверенно сказал Боб, глядя ему в глаза.
Это мог делать далеко не каждый. Всем своим видом Яныч напоминал трактор. Абсолютно лысый череп его избороздили глубокие морщины – как на лице, так и на затылке. Поговаривали, что он когда-то был боксером, и судя по всему, правильно поговаривали. Просто был один случай, когда двое "крутых" студентов пытались его испугать – один из бритоголовых успел только замахнуться, и через каких-то пять секунд оба были в нокауте. О его морщинах на затылке говорили следующее: "Мозги прут через череп".
– И что за причина?
– Я болел. Гриппом. Глаза Яныча буравили его насквозь.
– А справка где?
– Отнесу позже в деканат.
Тут стало понятно, что один не верит, а другой явно врет. В обшарпанной комнатушке (которую неизвестно почему все называли аудиторией) собиралась гроза. Яныч (вообще-то его звали Яков Иваныч) не любил тех, кто пропускал его занятия. Даже по болезни.
Многие преподаватели в их институте пользовались какими-то своими конспектами, особенно математики. Яныч никогда не носил с собой вспомогательных материалов, но выкладывал все с точностью до запятой – по нему можно было корректировать учебники. За все свое существование в этом месте он отправил за пределы института немало студентов, и те, кто умудрились ему сдать, понимали последняя проверка на вшивость пройдена, и дальше обучение не будет сопряжено с проблемами.
– Вот что я тебе скажу, Самохвалов, – произнес он раскатистым, густым басом, таких разгильдяев, как ты, в нашем институте не держат.
Боб смотрел на него в упор, читая его механические мысли, больше напоминавшие куски железа, чем живые образы людей. И чем больше он читал, тем спокойней ему становилось. По сути дела, Яныч придирался к нему, причем делал это как-то глупо, почти по-детски. А все потому, что считал статистику делом своей жизни, а ребят в потертых джинсах – лоботрясами. Чушь какая-то. Он смотрел на него спокойно, ничуть не боясь того, что последует за его словами.
– Это мы посмотрим.
Но это еще не все. Он послал ему мощный телепатический импульс: "HЕ ПУГАЙ ЕЖА ГОЛОЙ ЗАДHИЦЕЙ". И с соответствующим образом, после чего Яныч притих. Надолго.
***
– Боб, тебе что, жить расхотелось? Вылетать собрался? – Гарик смотрел на него, пытаясь понять, отчего это вдруг его друг осмелел.
Тот самый Гарик (его звали Игорем), который столько раз выручал его за все время обучения. Тот самый коренастый парень, с которым Боб бегал плечом к плечу все пятикилометровки.
– Спокуха. Я знаю, что делаю, – для пущей важности он сплюнул в мусорное ведро.
– Ну да, конечно. Ты что, не понял, с кем связался? Яныч таких, как мы, кушает на завтрак.
Вова был искренне рад видеть друга. Его лицо чем-то напоминало лицо Петра I, только рост не был таким большим. На втором курсе у всех юношей только-только начинал проклевываться пушок (такой плавный намек на бороду и усы), у Гарика же под носом и на подбородке была полноценная растительность – совсем как у взрослого мужчины.
– Пошли жрать, – Боб увильнул от ответа. – Как раз большой перерыв.
– Не понимаю я тебя, старичок.
– Скоро поймешь.
Честно отстояв свои двадцать минут в очереди, перед этим забив свободные места в одном особенно уютном уголке "тошниловки", они уселись есть. Конечно, они могли бы купить полноценный обед, но почему-то всегда покупали "хот-доги" и "колу".
– А теперь расскажи-ка мне, старичок, где ты был эти три дня.
– Ну… грубо говоря, добирался до дому.
– Пешком, что ли? – усмехнулся Гарик.
– Автостопом.
"Врет, небось. Хотя шут его знает", – подумал Гарик почти сразу, как услышал ответ.
Боб смотрел на него очень выразительно.
– Может быть, ты завис у какой-нибудь милашки, ты, Спиди-гонщик? – спросил Гарик.
Боб молчал. И смотрел.
– Ну, я могу допустить вариант того, что ты и вправду заболел.
– Я тебя когда-нибудь прибью, ты в курсе?
– Так ты правда проехал "стопом" двести семьдесят километров?
– Если я говорю тебе, что мне клево, значит, мне действительно клево. А если говорю, что двигался автостопом – значит, оно так.
– Ну ладно тебе… уж и поприкалываться нельзя. Только, по-моему, ты чего-то мне не договариваешь.
– В плане? – насторожился Боб.
– Ну… меня не покидает ощущение того, что у тебя с крышей что-то случилось. В смысле – что с ней немного не того, понимаешь?
– А ты три дня поголосуй без жратвы, под дождем и с мокрыми сигаретами – я б на тебя посмотрел тогда.
Вообще-то Гарик как раз был тем самым другом, которому можно было сказать все. Но сейчас Бобу не хотелось этого делать. Он обязательно скажет ему, но потом.
К тому же у Вовы из головы никак не шли слова байкера – что рано или поздно найдутся люди, которым захочется воспользоваться его способностью. Он также вспомнил об убийстве, которое так или иначе совершил. Не то чтобы Боб верил в бога – верить-то все верят, а вот верует не каждый. Он прекрасно понимал разницу между тем и другим, и просто верил, что существуют какие-то силы, которые могут влиять на его судьбу. Причем, как Боб себе однажды уяснил, количество мелких и крупных неприятностей (равно как и хороших ситуаций) прямо пропорционально тому, что он когда-либо натворил.
И эти мысли не покидали его, он постоянно об этом думал. Как Боб полагал, все то, что приготовил для него Яныч, было просто детским лепетом по сравнению с тем, что его поджидало. И как раз именно таким видел его Гарик – чем-то явно обеспокоенным, нахмуренным, как будто с бодуна.
– Уж не приключилось ли с тобой чего в дороге, приятель?
– Э-э-э… а что, так похоже?
– Честно говоря, выглядишь ты паршиво. На редкость, я бы сказал.
– Гаря, можно попросить тебя об одной вещи?
– Все, что угодно. Разумеется, окромя коттеджей и иномарок с девочками из "Плейбоя".
– Вот сейчас закончится перерыв, и мы еще успеем покурить. А потом будет семинар по истории, к которому я совершенно не готов…
– И чего?
– … а потом мы поедем ко мне домой. Мы будем пить чай, я буду очень много говорить, а ты обещай мне, что просто будешь мне верить – и все.
– Ты говоришь как гарный хлопец из фильма ужасов, который кому-то про вампиров втирает.
– Все только дома, ладно? Ничего про дорогу не спрашивай, пожалуйста…
Гарик смотрел на Боба, словно пытаясь прочитать его мысли. Последняя фраза скорее напоминала мольбу, а не просьбу. Игорь проглотил остатки "Колы", дожевал хот-дог и приподнялся со своего места:
– Пошли курить.
***
Он чем-то напоминал Пушкина – на его голове произрастало изрядное количество курчавых волос. Но особой гордостью Петра Петровича были огромные мохнатые бакенбарды. На самом деле он прекрасно знал, на кого он, преподаватель истории в техническом вузе, похож. И догадывался, как окрестили его студенты. Петр Петрович был одним из тех преподавателей, которым во время лекции или семинара не сиделось на месте – он почему-то бродил взад-вперед по маленькой аудитории, измеряя ее своими шагами.
– Итак, господа хорошие, сегодня мы рассматриваем все факты, которые привели нашу страну к Великой Отечественной войне. Надеюсь, все готовы – впрочем, те, кто был на лекции, знают, о чем я говорю, – он очень любил монологи. – Верно я говорю, Самохвалов?
– Совершенно верно, Петр Петрович, – Боб был спокоен, как никогда. Он моментально настроился на его поток, и с ходу понял, в чем дело.
А дело было в том, что на лекции его не было (да и не могло быть). И что Пушкин собирается его спрашивать, и уверен в том, что он ничего не знает – хочет устроить маленькую показушку, что-то вроде шоу. Дабы другим неповадно было.
– Ну так когда, господин Самохвалов, был заключен заключен советско-германский договор о дружбе и границах?
– Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, двадцать восьмого сентября тридцать девятого года. Тогда еще Сталин писал: "Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленный кровью, имеет все основания быть длительной и прочной".
"Черт, он как будто мысли читает. Неужели успел подготовиться? Погоняю-ка я его по войне…", – подумал Петр Петрович.
– Ну хорошо, – сказал он. Скажи-ка мне, сколько по времени продолжалась оборона Сталинграда?
– Так вы же сами сказали – мы рассматриваем факты, которые привели СССР к войне…
– Ну а все-таки? Ответишь – ставлю пять, и можешь на занятиях вообще не появляться – зачет тебе обеспечен.
– Проще пареной репы. Четыре месяца – с семнадцатого июля по восемнадцатое ноября сорок второго года.
Такого поворота событий Петр Петрович явно не ожидал. Он стал спрашивать у Боба различные даты, так или иначе связанные с Великой Отечественной – тот отвечал и не запинался. И неудивительно, потому что все эти даты были у преподавателя в голове. А значит, и у Боба тоже.
– Т-т-так… ставлю тебе зачет, и чтобы больше я тебя тут не видел… рассеянно пробормотал Петр Петрович. – Придешь на зачетной неделе…
***
Сорок минут спустя Боб и Гарик сидели, по обыкновению, на кухне и пускали в разные стороны струйки дыма. Вова не совсем понимал, как ему это объяснить нельзя же просто так взять и выпалить: "Гарик, старина, ты знаешь – я тут мысли читаю. Да-да, не смейся, аккурат после того, как повстречал HЛО. А потом мне пришлось убить маньяка-педераста, но я должен был, понимаешь, мочить таких надо и вообще…"
Бред. Самое безобидное, что Гарик может сделать, это покрутить пальцем у виска и присвистнуть – мол, ты совсем охренел, приятель? Нужно было что-то другое.
– Ну, Боб, ты мне кое-что обещал рассказать.
– Да я вот думаю, как бы это сделать так, чтобы ты мне поверил…
– Что, произошедшее настолько невероятно?
– Настолько же, насколько и очевидно, – тут он слегка поперхнулся чаем. – Вот угадай с трех раз, я сегодня был готов к истории или нет?
– Допустим, у тебя было время подготовиться, и ты сделал это очень круто. Даже лучше, чем Зязя.
Зязя был отличником – он только тем и занимался, что учился, по всей видимости.
– Чисто гипотетически?
– Ну да. Я предполагаю, – Гарик глубоко затянулся и с шумом выпустил дым.
– Хочешь, я тебя маленечко обломаю, приятель?
– В плане?!
– Я ни сном, ни духом и близко к истории не подходил.
Серые, чуть на выкате глаза Гарика сейчас, казалось, вылезут из орбит.
– Мало того. Я только вчера приехал, и сделал это в два часа ночи. Ты думаешь, что я настолько болен, что способен заниматься историей после этого автостопа?
– Логически – нет. Но как еще это объяснить?
Тут Боб посмотрел на него в упор, так, как тогда он смотрел на Яныча.
– Обещай мне одну вещь, Гарик.
– Какую?
– Нет, ты обещай. А лучше всего – поклянись.
Он смотрел на Вову и не понимал – может, у него и правда крыша поехала?
– У меня не поехала крыша, Гаря. Просто поклянись, пожалуйста…
В его голосе опять звучали те самые нотки мольбы, услышав которые, невозможно отказать.
– Хорошо, клянусь. А по поводу чего хоть?
– Поклянись, что с этой минуты будешь верить каждому моему слову и что никому не скажешь, что скажу тебе я.
– Ладно, – Гарика разбирало невиданное доселе любопытство. По сравнению с этим свидание с первой девушкой казалось детским лепетом. – Клянусь верить тебе и молчать.
– Тогда слушай. Короче, моя деревня находится неподалеку от одного городишки Кораблино. Дыра там страшная, но суть, как ты понимаешь, не в этом.
– А в чем?
– Слушай дальше. Собрал я свои шмотки, поймал "Камаз". На этой тачке я проехал километров шестьдесят, затем просто брел вдоль шоссе. Где-то с часу дня и так до глубокого вечера – и ни одна тварь не тормознула.
– Ха ты дал!
– Да не я дал, а мне дали. Просраться. Сверху поливал гребаный дождь, я был мокрее рыбы. Как жабры не выросли, ума не приложу. Тут до меня доперло, что ловить мне на асфальте ну совершенно нечего…
– И ты, конечно же, решил заночевать в лесу?
– Так точно. Решил костерчик разложить, носочки свои протухшие посушить и вообще
– поспать. Не фига. Спички промокли. Сигареты – и те промокли.
– И что ж ты сделал?
– А что мне оставалось делать? Выбрал место получше (это в такую-то темень) и попытался уснуть.
– И как, уснул?
– А вот теперь начинается самое интересное, Гаря. Я уже почти что сплю, и тут вижу эту хрень в небе.
– Какую, прости меня, хрень?
– Судя по всему, это был HЛО.
– ???
– Верь мне, это было так. Совершенно стандартная вещь – такие часто в разных уфологических передачках показывать любят. Эта штука висела над моей головой метрах в пятнадцати, а потом она начала спускаться ко мне.
– А что дальше?..
– Хмм… а вот дальше хоть убей – ничего не помню. Только вот проснулся я сухим и отдохнувшим. И знаешь, что? Как будто мне кто-то одежду постирал.
– Ну, а при чем же тут твои дико правильные ответы?
– Ты поклялся слушать? Слушай. После этого я без проблем нахожу дорогу из лесу, иду по шоссе. Мимо проезжают машины, а я слышу голоса. Кто-то чертыхается насчет гиббонов. У кого-то с зажиганием проблемы.
– Откуда?
– Ты слушай дальше. Через некоторое время рядом останавливается самый что ни на есть настоящий байкер – и откуда он там в сельской местности взялся, до сих пор не пойму. Мы говорим с ним, курим. Что-то о романтике. И тут он думает: "Занятный ты парень, Боб".
– ДУМАЕТ?!
– Ну да. Я ему говорю – занятнее некуда. А он мне типа – чего, братец, офигел, я ничего не говорил, и все такое.
– Так ты что хочешь сказать? Что стал читать мысли?
– Да, к сожалению. К моему очень большому сожалению.
– Докажи, – Гарик посмотрел в потолок.
– Хорошо. Сейчас докажу. Сейчас я тебе скажу, что ты думашь… ты думаешь гонишь, лысенький. И крыша у тебя поехала, – Боб с остервенением воткнул окурок в пепельницу.
Гарик побледнел. Боб все повторил слово в слово.
– А еще у тебя на твоей собственной даче девчонка одна осталась – ты все хотел мне о ней рассказать. У нее папа – астроном. А сама она напоминает звезду, и зовут ее Лана. В яблочко?!
– Т-т-ты… – Гарик смог только выдохнуть. Он смотрел на Боба.
– Ну да. Извини, старик, что так жестоко, но я сам в шоке. До сих пор, – тут его дыхание стало судорожно прерываться.
– Ты чего?
– Я… ничего, – его глаза наполнялись слезами. – Я человека убил, Гарик… я теперь долбанный убийца-телепат, чтоб его, – его трясло, по лицу текли слезы, хотя он приложил все усилия, чтобы не плакать. – Я не могу избавиться от этого шума в транспорте, на улице… везде. Весь день.
Гарик посмотрел на него. Затем встал со своего места, подошел к Бобу и обнял его – сейчас ему не нужно было ничего говорить. Просто другу надо было выплакаться, и все. У Игоря никогда в жизни не было момента, когда ему приходилось обнимать парня. Впрочем, такие мелочи его сейчас интересовали меньше всего.
Они молча просидели минут пять, пока Вова не "отошел".
– Ты хоть можешь мне объяснить, что произошло с тобой? Что ты несешь?
Боб повернул к нему красное от слез лицо.
– Постой. Я тебе не расскажу, а покажу – так будет лучше и понятнее.
Некоторое время Боб молча смотрел Гарику в глаза. Передача образов длилась, может быть, секунду. Все сразу – и веселый байкер Михаил, и мрачный солдат, безразлично крутящий рулевое колесо, и довольный жизнью извращенец, безжизненно провисший в салоне своего автомобиля. И HЛО. И деревья, которые помогли ему найти дорогу. И дождь.