На фото: монахиня Мария (Скобцова)

Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет.

Гестаповец Гофман кричал маме монахини Марии, Софии Пиленко: «Вы дурно воспитали свою дочь, она только жидам помогает!» На это та ответила: «Это неправда, моя дочь настоящая христианка, и для нее нет „ни эллина, ни иудея“, но есть человек. Если бы вам грозила беда, она и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы».

Рассказчик:

Елена Борисовна Делоне (род. 1941) – москвичка, сотрудник различных научно-исследовательских институтов Российской академии наук. В 1987 году по благословению иеромонаха Павла (Троицкого) перешла работать в Церковь, была членом церковно-приходского собрания и казначеем храма Святителя Николая в Кузнецкой слободе, секретарем Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

31 марта 1945 года в Равенсбрюке была сожжена «узница № 19263», Елизавета Скобцова – мать Мария. Русская дворянка, она училась на Бестужевских курсах, участвовала в собраниях на «Башне» у Вячеслава Иванова, дружила с Александром Блоком, писала стихи. Довольно скоро на смену благополучной жизни пришел опыт страданий: горечь революционной лихорадки в России, ужас нацистского режима во Франции. Она похоронила троих детей, окончила свои дни в концлагере. И в этих страданиях осталась верна себе и своей вере.

О матери Марии рассказывает ее двоюродная племянница Елена Борисовна Делоне.

В нашей семье есть святая

Моя мама и мать Мария – двоюродные сестры. Мать Мария, в девичестве Елизавета Пиленко, была дочерью Юрия Дмитриевича Пиленко и Софии Борисовны, урожденной Делоне, родной сестры моего дедушки Николая Борисовича Делоне. Пожалуй, впервые я услышала о матери Марии в начале 1960-х. Кажется, в «Комсомольской правде» появилась маленькая заметка о Елизавете Пиленко – монахине и героине движения Сопротивления. Маме позвонил ее старший брат, известный математик, член-корреспондент Академии наук СССР, Борис Николаевич Делоне, и рассказал об этой заметке, утверждая, что Елизавета – святая. С этого он начал разговор: «Ты знаешь, что в нашей семье есть святая?» Это известие заинтересовало меня, и мама рассказала мне все, что знала о Лизе Пиленко, хотя мама никогда с ней не встречалась, возможно, из-за большой разницы в возрасте: Лиза была старше нее на 15 лет. Кроме того, мамино семейство с 1906 года жило в Киеве, где и встретило революцию и Гражданскую войну. А Пиленки жили в Петербурге. Знал Лизу Борис Николаевич. С детства они виделись в родовом поместье Пиленок «Джемете» близ Анапы (сейчас это известный курорт), а потом, в студенческие годы, – в разных компаниях в Петербурге. Дядя, как и Лиза, любил поспорить на разные философские и политические темы, хотя сам не принимал участия в каких-либо партиях или кружках. Мама с его слов рассказала мне о горячем нраве Лизы, о ее бесстрашной, мятущейся натуре, о поэтическом даре и близости к кругам декадентов, о том, что она принимала участие в вечерах на «Башне» Вячеслава Иванова, была дружна с Александром Блоком, рано вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева. Брак был недолгим, в 1913 году они развелись.

Мы стали узнавать о ней постепенно – из рассказов знакомых, из небольших публикаций. В 1976 году мне, как родственнице матери Марии, подарили редчайшую в Советском Союзе книгу «Мать Мария: стихотворения, поэмы, мистерии, воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк», изданную в Париже в 1947 году трудами ее второго мужа Даниила Скобцова и ставшую для нас откровением. В 1982 году вышел на экраны фильм «Мать Мария», главную роль в нем блестяще сыграла Людмила Касаткина. Так перед нашей семьей все ярче вырисовывался образ необыкновенного человека: поэтессы, художницы, философа. Мать Мария всегда находилась в вихре общественных и политических событий – то она член партии эсеров, выполняющий рискованные поручения, то городской голова в родной Анапе, то агитатор-миссионер и активист Сопротивления во Франции. И всюду ее первое стремление – помочь страждущим.

Ее отличала кипучая энергия и неиссякаемый творческий азарт во всех занятиях, будь то высокохудожественное шитье или поэзия и философско-публицистические статьи на актуальные темы. И все это – на фоне полнейшей отдачи себя несчастным, брошенным и сбившимся с пути людям. Поражала совершенная ее небрезгливость к любой «черной» работе, умение быть всегда и во всем на передовой, ее духовная стойкость и необыкновенная физическая выносливость, всеобъемлющая любовь к человечеству. Ей хотелось обнять, укрыть, накормить, утешить всех.

Она была готова отдать людям всю себя без остатка. Чувство сострадания к ближнему и жертвенность были ей присущи с рождения. В формировании ее личности сыграли большую роль и семейные традиции, и необыкновенная дружба с обер-прокурором Священного Синода Константином Петровичем Победоносцевым. Ей было лет пять, когда он впервые увидел ее у своей крестной Елизаветы Александровны Яфимович («бабушки» – как называла ее Лиза), которая жила в квартире напротив и с которой у него была старинная дружба. Победоносцев очень любил детей и умел, как редко кто из взрослых, понимать их. «Я помню, – говорит мать Мария, – что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу, и мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии…

Помню, как взрослые удивлялись: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У меня на это был точный ответ: потому что мы друзья». В одном из писем Победоносцев писал: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное – сохранить душу высокую и чистую, способную понять все прекрасное». Однажды, когда Лизе было 15 лет, она пришла к нему с одним-единственным вопросом: «Что есть истина?» Я думаю, мало кто в ее возрасте мог столь серьезно задать этот лаконичный и глубочайший вопрос. И вот что на него ответил этот умудренный жизненным опытом, уже немолодой человек: «Милый мой друг Лизанька! Истина в любви, конечно. Но многие думают, что истина – в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего, находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. А настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности». Лиза запомнила эти слова на всю жизнь и несла их в сердце до своей крестной кончины. Эти слова были для нее как знамя, с которым она бросалась в бой с обыденщиной. Эти слова были для нее как доспехи, которые защищали ее, когда она спасала несчастных русских беженцев от отчаяния, еврейских детей от преследования фашистами, измученных узниц немецкого концлагеря от зверств мучителей.

Русские беженцы во Франции

Когда разразилась революция, Лиза примкнула к партии социал-революционеров, соединившей идеи западной демократии с русским народничеством, с его жаждой правды. В 1918 году в разгар Гражданской войны Лиза живет со своей матерью и дочерью Г аяной в Анапе, принимает активное участие в выборах в Городскую думу и становится членом муниципального совета, отвечающего за образование и медицину, а вскоре, волей обстоятельств, и городским головой. Ей приходится искать выход из самых невероятных ситуаций, которые порождает Гражданская война, с ее трудностями и постоянной сменой власти. Так, при красных Лиза бесстрашно противостояла матросам-красноармейцам, спасая городские культурные ценности. Когда же город захватили белогвардейцы, ее обвинили в сотрудничестве с местными Советами, дело было передано в военный трибунал, но, к счастью, обошлось двумя неделями домашнего ареста. На благополучный исход процесса во многом повлиял Даниил Ермолаевич Скобцов. Вскоре после суда Елизавета Юрьевна стала его женой. О событиях тех дней мать Мария подробно рассказала в статье «Как я была городским головой», впервые опубликованной в Праге в 1925 году в еженедельной газете «Воля России».

Красная армия занимает юг России, и Белое движение приходит к концу. Даниил Скобцов решает, что они должны эвакуироваться. Елизавета, которая ждала второго ребенка, ее мать Софья Борисовна Пиленко и дочка Гаяна отправляются из Новороссийска в Грузию, и уже в Тифлисе в феврале 1921 года на свет появляется сын Юрий. Продолжая путь беженцев, они переезжают в Константинополь, где к ним примыкает Скобцов, эвакуировавшийся с остатками казачьего войска. Вскоре семье удалось переехать в Сербию, где в 1922 году родилась дочь Анастасия. В 1923 году, вслед за многочисленными русскими беженцами, они перебрались в Париж, который быстро становится настоящим центром русской эмиграции. Как и многие другие русские люди, во Франции Скобцовы столкнулись с крайней нуждой. Для того чтобы выжить, надо было действовать. На руках у Елизаветы Юрьевны было трое детей, престарелая мать и муж, которому не всегда удавалось найти работу. В русской газете «Последние новости», выходившей в Париже, она дает объявление: «Чищу, мою, дезинфицирую стены, тюфяки, полы, вывожу тараканов и других паразитов». Она не гнушалась никакой работой и, обладая недюжинным здоровьем, могла сутками не спать, а если и спала, то всего пару часов.

В то время оторванные от Родины и выброшенные на чужбину русские люди поняли, что без помощи Божией им не выжить. Многие, даже отошедшие от Бога, обрели веру. В Париже один за другим открывались храмы, часто устроенные в старых гаражах или городских квартирах. Появлялись приходы, которые сплачивали людей. В 1923 году прошел учредительный съезд Русского студенческого христианского движения (РСХД), собравший активную верующую молодежь. Тогда же были организованы детские летние лагеря, приходские школы. Устраивались съезды и семинары, на которых выступали отец Сергий Булгаков, Василий Васильевич Зеньковский, Антон Владимирович Карташев, Лев Александрович Зандер. Елизавета Скобцова погружается с головой в деятельность РСХД. Она выступает перед молодежью с яркими рассказами о недавно пережитых в России грандиозных событиях, и благодаря своему юмору и дару общения быстро находит всеобщее признание: после ее лекций люди спешат поговорить с ней наедине, излить ей душу.

В 1926 году произошла трагедия – от менингита на руках у Елизаветы Юрьевны умирает ее младшая дочь Настя, которой было четыре годика. С разрывающимся сердцем мать приняла испытание. «Это называется, – записала она, – „посетил Господь". Чем? Горем? Больше чем горем, вдруг открыл истинную сущность вещей…» После этого события будущая мать Мария, которая в эмиграции оставила поэтическое творчество, снова взялась за перо, именно тогда она сочинила свои знаменитые мистерии «Анна» и «Семь чаш». В эмиграции она вернулась и к философско-религиозному творчеству, опубликовала работы о Хомякове, Достоевском, художественную и автобиографическую прозу, сборник литературно обработанных житий святых «Жатва духа».

В 1930 году Елизавета – уже разъездной секретарь РСХД. Она посещает самые отдаленные уголки Франции, где на шахтах, заводах и в портах трудились русские люди. Она видела тех, кто все ниже опускался на дно жизни. Молодые женщины выходили на панель, старики в одиночку, впроголодь, не имея крыши над головой, доживали свои дни.

Вверху: Лиза Пиленко, 1903 г.

Слева: Елизавета Кузьмина-Караваева, начало 1910-х гг.

Внизу: Елизавета Скобцова с детьми в Сербии

«В сентябре 1930 года я попала на Общий съезд РСХД, который проходил недалеко от Парижа, в местечке Монфор, – вспоминала Тамара Милютина, активный член РСХД в Эстонии. – Мне было 19 лет… Я видела мать Марию впервые и была совершенно поражена и пленена. Внешне она была, наверное, даже не привлекательная: очень беспорядочная, совершенно не обращающая внимания на свою одежду, очень близорукая. Но эти близорукие глаза так умно поблескивали за стеклами очков, румяное лицо улыбалось, а речи были до того напористы, такая убежденность была в ее высказываниях, так страстно она была одержима какой-нибудь идеей или планом, что невозможно было не верить в ее правоту, в абсолютную необходимость того, что сейчас так горело, так жгло ее душу. Я никогда не слышала, чтобы она о чем-нибудь говорила равнодушно».

В пустыне человеческих сердец

Путь к монашеству матери Марии был непростым. В 1913 году, когда ей было 23 года, по благословению митрополита Петербургского она, первая женщина в России, прослушала курс богословия в Петербургской духовной академии и успешно сдала экзамены. А в 1926 году, уже в Париже, записалась слушательницей на богословские курсы Свято-Сергиевского института. Многие из ее преподавателей, выдающиеся мыслители – Николай Александрович Бердяев, Георгий Петрович Федотов, Константин Васильевич Мочульский, – впоследствии сделались ее близкими друзьями. А отец Сергий Булгаков стал ее духовником.

В эмиграции она все отчетливее понимала, что ее призвание – в том, чтобы выслушивать и утешать, оказывать практическую помощь людям во имя Христа! Сколько раз она повторяла евангельские слова: Придите ко Мне все страждущие и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11: 28). Принятие ею монашества после всего пережитого и передуманного мне кажется вполне естественным завершением духовных поисков: быть каждую минуту с Богом и постоянно служить страждущим и обремененным.

После смерти дочери отношения с мужем, Даниилом Скобцовым, стали натянутыми, он не разделял кипучего желания Лизы всем помогать и дал разрешение на церковный развод, что канонически позволило Елизавете принять монашество. При этом до конца дней между ними сохранились дружеские отношения, Даниил Скобцов помогал матери Марии, не оставлял заботой и своего сына Юрия. Решение о принятии монашества поддержали ее духовник отец Сергий Булгаков и митрополит Евлогий, который благословил Елизавету на служение в миру (предполагалось, что она примет на себя духовные обеты, а внешне мало что в ее жизни переменится): «Нарекаю тебя в честь Марии Египетской. Как та ушла в пустыню к диким зверям, так и тебя посылаю в мир к людям, часто злым и грубым, в пустыню человеческих сердец».

Свято-Сергиевское подворье в Париже, современный вид

«О Имени Твоем я все могу»

Летом 1932 года, после пострига, мать Мария посещает православные женские монастыри в независимой в то время Прибалтике. Они представляются ей теплым и уютным убежищем, «защищенным высокими стенами, куда не проникают грязь и скорбь мира». Сама она мечтает о монашестве ином – не в пустыне и не за высокими монастырскими стенами: «Все больше убеждаюсь в том, что мне дано жить не во дворце Хозяина, а где-то подальше, на хуторах… Когда я постриглась, я думала, конечно, о своей духовной жизни, но вот с тех пор, как я стала монахиней, я поняла: Бог сделал меня орудием, чтобы с моей помощью расцветали другие души. На Страшном Суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных и поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли нагого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это и спросят. О каждом нищем, голодном, заключенном Спаситель говорит „Я": „Я алкал и жаждал, Я был болен и в темнице". Подумайте только: между каждым несчастным и Собой Он ставит знак равенства. Я всегда это знала, но вот теперь это как-то меня пронзило. Это страшно».

Ее постриг вызвал бурю противоречивых суждений в эмигрантских кругах. Бердяев, близкий друг матери Марии, сетовал на то, что облачение (которое она, несмотря на свое «монашество в миру», носила постоянно) будет мешать ей в делах и творчестве. Некоторые «парижские» русские считали, что расхаживать по городу в подряснике, в грубых мужских башмаках – это не comme il faut, неприлично. Ей припоминали и то, что она не раз была замужем, и то, что у нее дети, и то, что она курит. Мать Мария была непонятна и самим монашествующим, обращаясь к которым, писала: «Пустите за ваши стены беспризорных воришек, разбейте ваш прекрасный уставной уклад вихрями внешней жизни, унизьтесь, опустошитесь, умалитесь, – и как бы вы ни умалялись, как бы ни опустошались – разве это может сравниться с умалением, с самоуничижением Христа. Примите обет нестяжания во всей его опустошающей суровости, сожгите всякий уют, даже монастырский, сожгите ваше сердце так, чтобы оно отказалось от уюта. Тогда скажите: „Готово мое сердце, готово"».

За такие слова, за такую жизнь многие ее не принимали. Да и сейчас не принимают, находя для успокоения своей совести изъяны в ее биографии.

Начало 1930-х годов ознаменовалось во Франции суровым экономическим кризисом, безработица среди русских эмигрантов приняла размеры настоящего бедствия. В 1935 году, при активной поддержке друзей-единомышленни-ков – Константина Мочульского, Федора Пьянова, Ильи Фондаминского, мать Мария основывает объединение «Православное дело». Почетным председателем объединения становится митрополит Евлогий – глава русских православных приходов в Западной Европе. «Православное дело» разворачивает обширную социальную деятельность. Мать Мария решает открыть дом-общежитие, где будет принят всякий нуждающийся. Мочульский тогда писал: «Денег никаких нет, риск огромный, но она не боится». – «Вы думаете, что я бесстрашная? Нет, я просто знаю, что это нужно, и что это будет… С трезвой точки зрения это – безумие, но я знаю, что будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь». Да, денег на это начинание у нее не было, но беспредельная вера в помощь Божию окрыляла. Был куплен запущенный особняк на улице Лурмель, 77, в котором устроили общежитие и столовую. Мать Мария считала совершенно необходимым, чтобы обитатели общежития ежемесячно вносили незначительную сумму за проживание, а посетители столовой платили за обед хотя бы су, чтобы не чувствовать себя униженными. Со временем появились приходская школа, курсы для псаломщиков, лекторов, миссионеров, журнал «Православное дело».

На Лурмель нашли приют две-три монахини, повар, мастер на все руки, несколько семей, не имеющих средств к существованию, и здесь же – душевнобольные, которых выручила мать Мария из психиатрических лечебниц, безработные, бездомные, женщины легкого поведения, наркоманы (мать Мария пыталась вернуть их к нормальной жизни). Многие из тех, кого она спасла от неминуемой гибели, становились ее преданными помощниками. Но главной опорой всегда были ее близкие: хорошо понимавшая ее мама, Софья Борисовна, и дети – старшая дочь Гаяна и сын Юрий, поступивший в Свято-Сергиевский институт, возведенный в чин чтеца, затем иподиакона.

Слева: вилла де Сакс, 1935 г.

Внизу: столовая на улице Лурмель, в торце сидят С.Б. Пиленко и мать Мария

«Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо»

Мать Мария раздражала многих своей неуемной энергией, своим видом, своими выступлениями. Не всем нравится, когда их пробуждают от сна или безделья, будоражат их тихую, повседневную жизнь. Еще хуже, если им напоминают, что нужно принять участие в помощи страждущим. С другой стороны, есть те, кто сам не способен организовать помощь нуждающимся, но рад поучаствовать в ней. Часто матери Марии помогали неожиданные люди: кто-то инкогнито жертвовал крупные суммы денег, кто-то приходил после трудового дня на улицу Лурмель и помогал по хозяйству, кто-то приносил одежду. А французы-лавочники на ночном рынке «Чрево Парижа», завидев высокую фигуру матери Марии с заплечным мешком и повозкой, подзывали ее и отдавали товар по самой дешевой цене или даром. Там же, вокруг центрального рынка, она выискивала русских бродяг, а найдя, приглашала их «на Лурмель», чтобы попытаться разрешить их трудности. Молва о матери Марии быстро разлетелась среди русских в Париже. Татьяна Манухина, писательница Русского Зарубежья, вспоминает: «Приехал один безработный в Париж, высланный из Бельгии, и не знает, куда ему деваться. Слышит русскую речь на вокзальной площади – русские шоферы. Разговорился с ними, один и говорит: „Делать нечего, придется тебя к матери Марии везти, есть у нас такая, она тебя как-нибудь обдумает"». Она имела дар всеобъемлющей любви и сострадания. Недаром после пострига многие стали звать ее просто «Мать». Мать Мария писала: «У меня отношение ко всем им такое: спеленать и убаюкать – материнское. То, что я даю им – так ничтожно, поговорила, уехала и забыла. Но я поняла, почему не получается полных результатов. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно! А вот я знаю, что это значит: в какую-то минуту воспылать любовью и внутренне как-то всю себя бросить под ноги другому человеку – и этой минуты достаточно. И тут же немедленно получится, что вы свою жизнь не потеряли, а получили вдвойне».

«Мать все умеет делать, – писал о ней Мочульский, – столярничать, плотничать, малярничать, шить, вышивать, вязать, рисовать, писать иконы, мыть полы, стучать на машинке, стряпать обед, набивать тюфяки, доить коров, полоть огород. Она любит физический труд и презирает белоручек. Еще одна черта: она не признает законов природы, не понимает, что такое холод, по суткам может не есть, не спать, отрицает болезнь и усталость, любит опасность, не знает страха и ненавидит всяческий комфорт – материальный и духовный».

Как-то в день годовщины пострига матери Марии Татьяна Манухина отправилась ее поздравить: «…Стучусь в ворота. Открывает ее мать, ласковая старушка. – „Дома, дома мать Мария, в кухне обед стряпает…" Верно, мать Мария на кухне, у плиты: юбка подогнута, рукава засучены, апостольник, в руке ножик. Радостная, веселая. Я привезла ей белой сирени. Она в ликовании! Именно цветов-то и не хватало для торжественной трапезы. Ведут меня в церковь. Мать Мария показывает сшитую ею фелонь. Край искусно вышит простой веревочкой и красным шелком. „Это чтобы фасон держала, – поясняет старушка, – а вот епитрахиль работы матери Марии" (сплошь вышита гладью). – „Это она вышивала, когда в поездах от Монпарнас в командировку ездила". Я смотрю на мать Марию, и так мне ясно, что она действительно „The right man at the right place": подлинная, Богом предуготовленная основательница монастыря. В ней есть все, что для этого надо: необычайная работоспособность, физическая выносливость, многообразие способностей, религиозная талантливость и душевное богатство: ум, сердечность, незлобие, большая и стремительная воля, склонность к жертвенности и дар личного обаяния. На восхищение всем она с равным усердием возится с топкой, стряпает, стирает, моет окна, таскает мешки с Halles, читает доклады, молится, пишет статьи и руководит религиозным просвещением своих „трудниц“… Митрополит Евлогий сказал мне как-то: „Мать Мария – мое большое утешение". Я со стороны на нее гляжу и тоже утешаюсь. Хоть она-то! Хоть ее-то Бог избрал из всей нашей женской эмигрантской рати!»

Отдыхом для нее было любое творчество. Мать Мария появлялась на съездах РСХД – высокая, статная, добрая, улыбчивая, в очках и всегда с рукоделием в руках. Вокруг нее собирались люди и завороженно наблюдали за удивительными узорами, выходившими из-под ее иглы. Работала она быстро, никогда предварительно не нанося на ткань контура вышивки, и всегда за вышивкой вела задушевную беседу. Она не расставалась с рукоделием и в бесконечных поездках по стране. По сей день в храмах Парижа хранятся вышитые ею иконы и облачения, например, икона «Голубой ангел» и Богородичное облачение с образами на оплечье. В Нуазиле-Гран мать Мария устроила из сарайчика в саду часовню, и все в ней сделала своими руками, вплоть до оконных витражей. А во дворе дома на улице Лурмель она превратила в церковь гараж – расписывать этот храм во имя Покрова Божией Матери помогала Юлия Рейтлингер, будущая сестра Иоанна, но большинство облачений, хоругви и иконы мать Мария выполнила сама.

Нет ни эллина, ни иудея, есть человек

В августе 1936 года мать Марию посетило новое горе: она узнала, что в Москве при невыясненных обстоятельствах внезапно умерла ее старшая дочь Гаяна, которая за год до этого вернулась в Советский Союз и вышла замуж за советского студента.

В 1939 году в Европе разразилась Вторая мировая война. Осенью 1940 года в Париже началась немецкая оккупация, настали трудные времена. Мочульский пишет в своих воспоминаниях: «Мать спокойна.

– Я не боюсь страданий и люблю смерть.

– А как будет после смерти?

– Не знаю… просторно. И там мы узнаем маленькую тайну, что ад уже был. Если немцы возьмут Париж, я останусь со своими старухами. Куда мне их девать?.А потом буду пробираться на восток, пешком, с эшелонами. Уверяю вас, что мне более лестно погибнуть в России, чем умереть с голоду в Париже. При первой возможности поеду в Россию, куда-нибудь на Волгу или в Сибирь. В Москве мне нужно пробыть только один день, пойти на кладбище на могилу Гаяны. А потом где-нибудь в Сибири буду странствовать, миссионерствовать среди простых русских людей».

Бердяев отмечал, что свойственное матери Марии бесстрашие особенно ярко проявилось в последний период ее жизни, когда «она стремилась к жертве и страданию». Крестный путь матери Марии неразрывно связан с крестным путем ее сына Юрия и отца Димитрия Клепинина, без которых было бы невозможно осуществление миссии на Лурмель. Назначенный священником Покровской церкви в октябре 1939 года, отец Димитрий органично влился в жизнь прихода, стал соратником матери Марии, другом и духовником ее сына. Митрополит Евлогий вспоминал об удивительном, покоившемся на взаимном понимании и доверии контакте, который сразу возник между отцом Дмитрием и матерью Марией и не прерывался до конца их земного пути.

Дом на Лурмель быстро становится известен как убежище. Там скрывают тех, кому угрожает опасность, для них получают поддельные документы и переводят в «свободную зону». Мать Мария тесно связана с Сопротивлением, друзья организованного ею «Православного дела» составляют список заключенных русских и евреев и организуют пересылку писем и посылок. Отец Димитрий выдает свидетельства о крещении тем, кто просит. Тем временем ужасы немецкой оккупации продолжаются: в ночь с 4 на 5 июля 1942 года арестованы 13 000 евреев и доставлены на зимний велодром, в двух шагах от Лурмель. Мать Мария проникает туда и проводит там три дня, утешая подругу-еврейку и вместе с добровольцами Красного Креста оказывая помощь больным. В этих невероятных условиях она бесстрашно спасает троих детей, пряча их в ящике для мусора.

В Париже наступает крайний дефицит продуктов, но мать Марию он не застает врасплох. Она не только обеспечивала запасы питания, но и установила контакт с мэрией Пятнадцатого округа, которая взяла под свое покровительство дом на Лурмель и выдавала матери Марии продуктовые карточки и продукты.

Мать Мария ни секунды не сомневается в том, как надо действовать. Она делится с Мочульским: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Неужели вам непонятно, что борьба идет против христианства?.. Теперь наступило время исповедничества». 8 февраля 1943 года арестовали отца Димитрия Клепинина, Юру Скобцова, еще нескольких человек. Матери Марии, которой в то время не было в Париже, сообщили, что ее сына освободят, если она явится в гестапо. Мать Мария явилась в гестапо, и в результате, никого не освободив, схватили и ее. Как вспоминала Софья Борисовна Пиленко, гестаповец Гофман кричал на нее: «Вы дурно воспитали свою дочь, она только жидам помогает!» На это она ответила: «Это неправда, моя дочь настоящая христианка, и для нее нет „ни эллина, ни иудея", но есть человек. Если бы вам грозила беда, она и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы». Дальше были лагеря Компьень, Равенсбрюк и страшный Югендлагерь.

После длительных допросов вся группа была доставлена в форт Романвиль, затем – в этапный лагерь Компьень, где мать Мария смогла последний раз увидеть сына. Ее соузница И.Н. Вебстер была невольной свидетельницы этой встречи: «Наутро, часов в пять, я вышла из своей конюшни и, проходя коридором, окна которого выходили на восток, вдруг застыла на месте в неописуемом восхищении от того, что увидела. Светало, с востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла мать Мария. Вся в черном, монашеском, лицо ее светилось, и выражение на лице такое, какого не опишешь, не все люди даже раз в жизни преображаются так. Снаружи под окном стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным чистым прозрачным лицом. На фоне восходящего солнца и мать, и сын были окружены золотыми лучами… Они тихо говорили. Мир не существовал для них. Наконец она нагнулась, коснулась устами его бледного лба. Ни мать, ни сын не знали, что это их последняя встреча в этом мире. Долго она стояла у окна уже одна и смотрела вдаль, слезы медленно текли по ее щекам. Незабываемая картина скорби и молчаливого страдания, и. надежды». День кончины Юры Скобцова точно неизвестен, по некоторым данным он погиб в концлагере Дора (Бухенвальд) в феврале 1943 года от истощения.

Во дворе на ул. Лурмель с о. Львом Жилле, С.Б. Пиленко (крайняя слева) и неизвестной

Конец огнепальный

Пожалуй, самое трудное – рассказать о последних днях матери Марии. Казалось, она всегда знала, как она умрет. О том свидетельствуют ее стихи:

И еще до войны, в 1938 году она написала:

Сохранились свидетельства тех, кто был рядом до ее последнего шага навстречу Христу. Как всегда, мать Мария старалась всем помочь и несла слово Божие. Вспоминает еще одна ее соузница, племянница Шарля де Голля Женевьева де Голль-Антониоз: «На своем тюфяке она устраивала настоящие кружки, где рассказывала о русской революции, о коммунизме, о своем политическом и социальном опыте и иногда, более глубоко, – о своем религиозном опыте. Мать Мария читала отрывки из Евангелия и Посланий по „Настольной книге христианина", которая уцелела у одной из соузниц во время обыска. Она толковала прочитанное в нескольких словах. Подле нее мы молились и порой пели тихими голосами. Мать Мария часто посещала блок русских девушек, „солдаток", которые принимали ее с любовью. Она с восхищением рассказывала нам об их мужестве. Быть может, в этих юных лицах она находила лицо своей дочери Гаяны…»

«О состоянии духа матери Марии, – писал Даниил Скобцов, – все отзывы лагерных с нею сидельцев, буквально, восторженные. Она не только сама не падала духом, но и других поддерживала. Одна девушка, спасшаяся, по ее уверению, от отчаяния и сохранившая свою жизнь только благодаря самой чуткой и неотступной моральной поддержке матери Марии, рассказывала, как мать Мария умела обратить самое страшное в обстановке лагеря в средство ободрения, в средство проповеди своей заветной думы и своей глубокой веры. Высокие трубы крематория на виду у всех испускали клубы дыма от горевших в печи тел замученных в лагере. Мать Мария говорила окружающим: „Только здесь, над самой трубой, клубы дыма мрачны, а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и души наши, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для этой радостной жизни. Через смерть на земле человек рождается для вечной жизни"».

Даже в лагере мать Мария продолжала писать стихи, вышивать и тут же раздаривать или выменивать на хлеб или нитки свои работы. Тайком она на лагерной косынке вышила в стиле средневекового гобелена из Байе высадку союзников в Нормандии. Многие ее товарки принимали посильное участие в создании вышивки: кто-то подарил рабочую косынку (что носили узницы на работах в подземных заводах Рейха), кто-то приносил с риском для жизни кусочки шелковых ниток, которыми обматывали для изоляции провода, кто-то стоял на страже, пока уже полуслепая мать Мария, стоя у окна, вышивала очередной сюжет. А надпись она воспроизвела благодаря своей феноменальной памяти, запомнив текст, написанный одной из соузниц на староанглийском языке. Косынка сохранилась чудом, ее нашли в складках обвисшей от истощения кожи на талии одной из сокамерниц матери Марии, выжившей и попавшей в тяжелом состоянии в больницу после освобождения союзными войсками лагеря Равенсбрюк.

Весной 1945 года, когда она уже совсем изнемогала и с трудом передвигалась из-за отека ног, то начала вышивать необычную икону Богородицы: Божия Матерь держит на руках распятого Младенца Христа. Одна из узниц Югендлагеря вспоминала: «Как ни просили многие у матушки эту иконочку, она никому не хотела ее дать, говоря: „Вернемся в Париж, я ее даром отдам, но не здесь. Если я ее успею закончить, она мне поможет выйти отсюда живой, а не успею – значит, умру“». Она не успела.

По многочисленным свидетельствам соузниц, главным образом Жаклин Пери (которая дожила до дня прославления матери Марии в соборе Александра Невского в Париже), «к началу 1945 года мать Мария достигла крайнего предела своих сил. В промежутках между перекличками она всегда лежала, больше не говоря – или почти не говоря, предаваясь бесконечному созерцанию… На ее лицо было невозможно смотреть без волнения, не из-за искаженных черт – к этому зрелищу мы привыкли – но из-за напряженного выражения потаенного страдания. Она держала глаза закрытыми и как будто находилась в постоянном молитвенном состоянии. Это был, мне кажется, ее Гефсиманский сад». В последние дни мать Мария уже не могла вставать на перекличку. 30 марта в Великую Пятницу мать Марию отобрали в группу тех, кто не мог передвигаться. В списке «газированных» от 31 марта 1945 года значится ее имя.

О ее готовности идти до конца говорят последние слова, по ее просьбе переданные отцу Сергию Булгакову и митрополиту Евлогию: «Мое состояние сейчас – это то, что у меня полная покорность к страданию, и это то, что должно быть со мною, и что если я умру, в этом я вижу благословение свыше».

Современные французы знают ее как участницу Сопротивления и русскую монахиню. После войны появились воспоминания узников концлагерей, в том числе Женевьев де Голль-Антониоз. О матери Марии выходили книги на французском языке. О ней говорили православные, протестантские и католические богословы Европы. В конце 1990-х годов по французскому телевидению прошла серия документальных фильмов, созданных профессором Свято-Сергиевского богословского института в Париже протоиереем Николаем Озолиным. В 2003 году была установлена памятная доска, посвященная матери Марии и отцу Димитрию Клепинину, перед входом в здание на Лурмель. Французы гордятся этой необыкновенной монахиней, отдавшей жизнь «за други своя». Недаром уже после ее канонизации Константинопольской Церковью в 2004 году на иконах с образом матери Марии появились надпись «Святая мать Мария Парижская».

Быть для каждого каждым

Мать Мария считала, что «путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет». В своей работе «Вторая евангельская заповедь» она приводит слова Исаака Сирина, христианского писателя и аскета VII века: «Пусть тебя гонят, ты не гони. Пусть тебя распинают, ты не распинай. Пусть тебя обижают, ты не обижай. Пусть на тебя клевещут, ты не клевещи… Веселись с веселящимися и плачь с плачущими, ибо это признак чистоты. С болезными болезнуй. С грешными проливай слезы. С кающимися радуйся. Будь дружен со всеми людьми, а мыслью своею пребывай один». И дальше говорит: «Мне представляются эти слова воистину огненными». «К плоти брата своего у человека должно быть более внимательное отношение, чем к своей плоти. Мы должны дать ему и нашу последнюю рубашку, и наш последний кусок хлеба. Тут одинаково оправданы и нужны как личное милосердие, так и самая широкая социальная работа. В этом смысле нет сомнения в призвании христианина к социальной работе… Важно лишь, чтобы его общественная работа строилась на любви к ближнему, не имела подспудных личных, карьерных или материальных целей. К каждому из нас предъявляются требования напрячь все свои силы, не бояться никакого самого трудного подвига, аскетически самоограничиваясь, жертвенно и любовно, отдавая душу свою за други своя, идти по стопам Христовым на нам предназначенную Голгофу».

Точнее всего суть личности матери Марии сформулировал митрополит Антоний Сурожский: «Она была среди нас вызовом, камнем преткновения: для одних незыблемым основание, для других – Судом Божиим. Она восприняла и в жизни показала „безумие Креста", безумие Божественной Любви – воплощенности до конца, приобщенности чужому и вместе до умирания возлюбленному миру, Крестной самозабвенной жертвенной Любви Всесвятой Троицы. Многие из нас, которые после многих лет начали прозревать, соблазнялись ее отказом от всякой условности, от всего, что „кажется", а не „есть", брошенным ею вызовом всему, что не есть сущность жизни… Она сумела, следуя по стопам своего Господа и Учителя, любить „напрасно", „безрезультатно": любить людей пропащих, безнадежных, тех, „из кого все равно ничего не выйдет", кого „и могила не исправит", – потому только, что они ей были „свои", русские, обездоленные, погибающие; а позже, во время войны, просто потому, что они были люди, в смертной опасности, в страхе, в гонении, голодные, осиротелые – свои по крови не потому, что они принадлежали той или другой национальности, а потому, что для них Свою Кровь излил Христос, потому что ею овладела до конца Божественная Его Любовь.

Она пошла путем подлинного юродства во Христе: прожила, судя по человеческому разуму, безумно. Но разве не все Евангелие „безумие" в глазах мудрых, опытных по земному людей? Разве вообще любить, то есть совершенно о себе забыть ради Бога и ради ближнего – не сплошное безумие? И разве не так – именно так – нас любит Бог: „до смерти, смерти крестной"? Мать Мария, подобно древнему многострадальному Иову, не поддалась соблазну „приписать безумие Богу". Она прожила в разрывающих душу и плоть противоречиях сострадания и ответственного несения своего христианского имени: любовью Любви ради, в умирании ради Жизни, в отдаче своей жизни ради правды Царствия Божия. Ее образ будет становиться светлей и светлей, ее духовное значение будет для нас все возрастать по мере того, как и мы начнем понимать последний смысл Любви воплощенной и распятой».

Использованные источники и интернет-ресурсы

Алдошина Н.А. Благословенный труд. М., 2001.С.52–53, 71–73, 53–54.

Выступление митрополита Афанасия Лимассольского на конференции, посвященной старцу Паисию Святогорцу (Коница, сентябрь 2011 г.): ’Epneipfe<; тои МцтролоМтц ца<; ало xov цакарюто Героута Пагаю // Парак^цац. Лецеао^, 2012. Теих. 66 (а. 6–8), теих– 67 (а. 1–3), теих– 68 (а. 1–3).

Кузьмина-Караваева Е. Жатва Духа. СПб, 2004.

Кузьмина-Караваева Е. Равнина русская. СПб., 2001.

Мать Мария (Скобцова), 1891–1945. Материалы для канонизации / Сост. Е.Д. Аржаковская-Клепинина и Т. Викторова (рукопись).

Старец протоирей Тихон Пелих. Жизнеописание. Проповеди. Дневники / Автор-сост. Е. Т. Кречетова (Пелих). Свято-Троицкая Сергиева лавра, 2009. С. 91–92, 303–304, 312, 314, 328, 336–337.

Сайт Гефсиманского монастыря в Иерусалиме – .

Сайт храма святителя Николая Чудотворца в Кленниках – .