На фото: архимандрит Серафим (Тяпочкин), архимандрит Авель (Македонов), архимандрит Ипполит (Халин), архимандрит Таврион (Батозский), схиигумен Савва (Остапенко), архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

Старец мне сказал: «Я даю тебе заповедь, которая тебе покажется легкой. На самом деле это делание всей жизни». И он дал мне ключ к стяжанию любви, а я передаю его вам: не судите людей.

Рассказчик:

Протоиерей Владимир Волгин (род. 1949) – настоятель храмов Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках и воссоздающегося храма Преображения Господня на Преображенской площади в Москве. Учился на режиссерских курсах Всесоюзного телевидения. Работал экскурсоводом в Останкинском музее творчества крепостных. В 1969 году принял крещение, служил алтарником в московских храмах, заочно окончил Московскую духовную семинарию и академию. В 1979 году рукоположен в священника, после чего 16 лет прослужил в селах Курской епархии. В 1995 году по благословению Святейшего Патриарха Алексия II (Ридигера) переведен в Москву.

Старцами называют в Церкви подвижников, наделенных от Бога особыми дарованиями милующего сердца и духовного зрения души человеческой. Они исполняют заповедь Христа о жертвенной любви к тем, кто нуждается в помощи, принимая и наставляя каждого приходящего со своей болью или вопросом. В советские времена вокруг таких старцев образовывались очаги духовной жизни. Из разных уголков Советского союза съезжались к ним верующие и ищущие веры люди, и одним из таких ищущих людей был протоиерей Владимир Волгин, в жизни которого по сей день исполняются сказанные старцами слова.

 

Нужен человек!

Я родился в советское время, в 1949 году, в атеистической семье. Религиозный процесс у меня начался в раннем возрасте: в 6 лет я интересовался проблемами смерти, много размышлял о них, это я точно помню. Меня, как магнитом, притягивали к себе покойники. Мы жили недалеко от Садового кольца, в густонаселенном квартале Москвы. На кладбище, расположенном неподалеку, часто хоронили людей, и я сразу же, как только слышал о похоронах, бежал туда, чтобы попытаться заглянуть в тайну смерти, понять, что же за пределами этой жизни существует. Никогда не мог я смириться с тем, что человек уходит в небытие. Вот первое религиозное движение в моей жизни.

Я всегда искал любви – любви не к противоположному полу, а к человеку, невзирая на пол; стремился найти в людях ту же любовь. К сожалению, моя жизнь была полна разочарований в этом отношении, потому что мы жили в атеистическом обществе, где без Бога хотели построить Царствие Божие на земле.

Протоиерей Владимир Волгин

Концентрацию всех своих идеалов я увидел в Евангелии, прочитав его, а когда в 20 лет принял крещение, то все стало на свои места, «разложилось по полочкам». И интуитивно я понимал: теперь мне нужен человек, который обладает большим духовным опытом и поделится этим опытом со мной (я был слепым котенком, выброшенным на улицу, ничего не знал о Церкви, о канонах христианской жизни). Советское время было особым: православные христиане, тем более молодые, преследовались, священники молодых людей, как правило, сторонились, потому что были на регистрации у уполномоченных. За активную деятельность их могли снять с регистрации и вручить «волчий билет»: священник терял приход, был вынужден искать работу не по призванию. Поэтому те вопросы, которые, естественно, возникали в моем юном сердце, не находили у священников ответа.

В 1970 году мой крестный, Глеб Сергеевич Лапшин – очень образованный человек, он окончил филологический факультет МГУ и работал ассистентом у известного Д.Н. Ушакова, – предложил мне, моему брату и его жене совершить полусветское путешествие в Ленинград, Пушкинские горы и Псково-Печерский монастырь. И вот в то путешествие мы впервые познакомились с двумя старцами: тогда еще игуменом Саввой (Остапенко) и будущим нашим духовным отцом, тогда иеромонахом Иоанном (Крестьянкиным). С отцом Иоанном мы познакомились мельком, поначалу я даже его и не запомнил.

 

Схиигумен Савва (Остапенко): «Не осуждай людей»

Та поездка поразила меня в самое сердце, и я решил хоть изредка, но посещать Псково-Печерский монастырь. Через какое-то время я вернулся в Печоры, снова с братом и его женой (кстати, брат, как и я, потом стал священником). Мы приехали поговорить об их венчании, и игумен Савва сказал, что откладывать не нужно. Брат и его жена были удивлены, говорили, что не готовы, что у них нет свадебных костюмов. На что отец Савва им ответил: «Разве вам нужны внешние украшения, а не благодать Святого Духа? Ведь благодать Святого Духа превосходит все внешнее, весь мир!» Они согласились и были повенчаны по благословению старца. Тогда игумен Савва произвел на меня огромное впечатление: меня поразили его светлый взгляд, ясное лицо, особый голос.

Отец Савва, зная, что я занимался литературными трудами, предложил отредактировать его книгу (скорее всего, не для того, чтобы я проявил профессиональные способности) – машинописный текст, вложив в него молитву о духовном отце. Я слышал о нем как о человеке праведной жизни, но не знал, что такое прозорливость, и, будучи несколько тщеславным, подумал: «Как хорошо! Батюшка сам предлагает мне стать моим духовным отцом, а я нуждаюсь в разрешении многих волнующих меня вопросов. С другой стороны, такой великий человек – я не знал его величины, но понимал, что он великий (в нем существовало нечто невидимое, но ясно ощутимое; наверное, это и называется проявлением благодати Святого Духа), – будет моим духовным отцом!» И как-то после монастырской трапезы я брал у него благословение и спросил: «Батюшка, вы хотите, чтобы я был вашим духовным сыном?» Он ответил: «А ты хочешь?» Я говорю: «Да, хочу». Не подумавши, я захотел руководства этого праведного человека, тогда вовсе не понимая, что это такое. Но я осознавал, что как в любой области человеческого познания, так и в области духовной жизни мы нуждаемся в преподавателе. Благодарение Богу! Отец Савва согласился стать моим духовным отцом, но в таких отношениях я состоял с ним недолго, потому что, повторяю, это было мое поверхностное, эмоциональное желание.

Помню, как он благословил написать первую исповедь – он любил, чтобы люди исповедовались не устно, а писали исповедь. И я написал исповедь за всю мою жизнь, тогда немноголетнюю (но все же я уже успел совершить много ошибок, отступив от Христа и потеряв первоначальную благодать, дарованную мне Богом во время крещения), и, несколько стыдясь, передал ему. После прочтения он сказал знаменательные слова. Эти слова меня удивили, но они осуществляются в моей жизни: на много десятилетий вперед он видел, что будет со мной. Его прозорливость поражала!

Еще после первой исповеди он сказал: «Я даю тебе, Володя, заповедь, которая тебе покажется очень легкой. На самом деле это делание всей жизни». И он дал мне ключ к стяжанию любви, а я передаю его вам: не судите людей. «Не суди людей, – сказал он. – Не осуждай». Через пень-колоду я старался исполнять эту заповедь и с уверенностью говорю: она мне помогла. Даже ленивое ее исполнение помогло мне стяжать ту меру несовершенной любви, которой я обладаю. Если бы я с ревностью отнесся к его совету, то достиг бы большего. Неосуждение, постоянное стремление к молитве и к зрению своих грехов и страстей, желание изменить себя, не оправдывая ни в чем, – в этом путь возрастания человеческой души в Боге, а значит – в любви.

 

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин): «Нет неважных вопросов»

К тому времени я уже встречался и с отцом Иоанном. Надо сказать, чем отличался отец

Иоанн от отца Саввы. Когда я приходил к отцу Иоанну после встречи с отцом Саввой, то слышал от него то же, но он «разжевывал», объяснял, и его обстоятельные объяснения укладывались в моей душе. А отец Савва не имел такого обыкновения, добавит два-три слова, и все, мне порой этого бывало недостаточно. Так моя душа прилепилась к отцу Иоанну. Долгое время я не решался попросить его о руководстве моей жизнью. Духовные отношения между архимандритом Иоанном (Крестьянкиным) и мной начали складываться, когда он благословил меня на брак.

Нам с моей матушкой все время хотелось жить в воле Божией. Мы не знали, что такое послушание, но душа подсознательно к нему стремилась. И те незначительные вопросы, которые мы по-детски задавали старцу, будучи духовными младенцами, помогали очерчивать для нас всю рельефность узкого пути. Благодаря ответам батюшки мы не разбивали свои головы о препятствия, возникавшие на этом пути, вовремя пригибали головы и спины, чтобы не ушибиться. Люди могли бы недоумевать: зачем они с такими незначительными вопросами едут к старцу?

Но отец Иоанн учил, что «незначительных» вопросов нет. Он говорил, что тому, кто все прошел, они могут показаться незначительными, но для начинающего духовную жизнь имеют огромное значение для души и спасения. Поэтому вначале мы эксплуатировали старца огромным числом вопросов. Шли годы, вопросы постепенно исчезали, и в конечном итоге я «отцеживал комара» перед тем, как поехать к старцу, думая, о чем спросить. Ведь на все вопросы он уже ответил!

Удивительна батюшкина прозорливость: многое из того, что он говорил, совершилось и совершается по сей день. В какой-то момент мы с матушкой просто почувствовали, как прозорливость стала обычным явлением в нашей жизни при соприкосновении с людьми святой жизни. Эти люди не могли говорить иначе – благодать выплескивалась через них на нас. Конечно, от этой прозорливости у меня сначала мурашки бежали. В некоторых случаях слух мой слушал и не слышал, и только потом, вспоминая слова отца Иоанна, я понимал и удивлялся – сказанное действительно осуществлялось. А сразу я не обращал внимания на слова, потому что говорил старец их «в шутку», улыбаясь. У него всегда было желание не нарушать свободу личности.

За восемь лет до моего священства отец Иоанн сказал, что если я женюсь, то буду приходским батюшкой. Несколько раз я поступал в Московские духовные школы, несколько раз меня не пропускали. Наконец один из инспекторов мне объяснил: «Вас не пропускает ЧК». Власти относились ко мне отрицательно – я общался с диссидентами, иностранцами, был верующим, вокруг меня собиралась молодежь. А такие люди в советские годы стояли на заметке у КГБ, им ставились препоны и к обучению, и к рукоположению. И вот, когда мы с матушкой обвенчались, через полтора месяца архиепископ Курский и Белгородский Хризостом вопреки властям рукоположил меня в священники, предупредив: «Готовьтесь быть священником без прихода, потому что вам никто не даст регистрацию». Он был дерзновенным владыкой. На свой страх и риск он убедил уполномоченного по делам религии принять меня в епархию и дать регистрацию. Уполномоченный согласился, но через полгода после этого был снят, хотя проработал на одном месте 25 лет. Так неумолимо исполнялось пророчество, независимо от внешних обстоятельств: я был рукоположен и шестнадцать лет служил на сельских приходах.

Перед рукоположением в священники я попросил отца Иоанна дать мне напутствие, сказать, каким должен быть священник. И он ответил: «Будьте предельно строги к себе и великодушны ко всем обращающимся к вам». Как-то в советское время мы приехали в монастырь, и батюшка говорил проповедь. Он говорил, что раньше по уставу святителя Василия Великого за блуд Церковь отлучала от причастия на 10 лет, за прелюбодеяние – на 15 лет. А сейчас мы, священники, как только к нам подойдут и исповедуются в этих грехах, сразу допускаем к причастию, понимая, что живем в неоязыческое время. Да, мы дадим ответ за то, что берем на себя эту ответственность. Но людей к причастию подпускать надо! Он был сторонником частого причащения, рекомендовал людям, ведущим христианский образ жизни, причащаться примерно раз в две недели плюс великие праздники.

В 1991 году я в очередной раз приехал к отцу Иоанну. Только что вышли законы о свободе совести и вероисповедания, можно было возвращаться в Москву (до того мы, москвичи, служили в деревнях Курской, Белгородской, Тверской и других областей). Я говорю: «Батюшка, меня приглашают стать настоятелем одного из приходов Москвы, который еще закрыт». А он отвечает: «Ну, для того, чтобы переехать в Москву, нужно договориться с Патриархом, он – епископ Москвы, с теми людьми, которые вас приглашают, убедиться в их согласии, а потом уже переезжать». Я спрашиваю: «А как с духовной точки зрения?» – «А с духовной точки зрения, – сказал отец Иоанн, – чтобы ни одного прошения перед глазами владыки от вас не лежало». Так старец ясно дал мне понять, что во всем нужно искать воли Божией, а не своей. И я послушался, потому что искал волю Божию и имел намерение, каковой бы она ни была, обязательно ее исполнить!

Однажды, когда я очень плохо себя чувствовал (а было мне 40 лет), и бабушки-старушки на сельском приходе переживали: «Батюшка наш к Рождеству помрет», – отец Иоанн сказал мне: «Вы проживете дольше, чем я». А отец Иоанн прожил почти 96 лет. И я верю ему непреложно, потому что он являл прозорливость постоянно, по своему смирению скрывая ее, но она выплескивалась наружу, не могла удержаться в нем.

 

Архимандрит Авель (Македонов): Нужный для пчел

С отцом Авелем, который в последние годы служил настоятелем Иоанно-Богословского монастыря под Рязанью, я познакомился в 1976 году, когда поступал в Ленинградскую духовную академию. Отец Авель был тогда настоятелем Свято-Пантелеимоновского монастыря на Афоне. Он был туда послан в числе монахов, отправленных на Святую Гору трудами очень влиятельного иерарха митрополита Никодима (Ротова). Незадолго до нашей встречи с отцом Авелем у меня произошел такой бессознательный, не оформленный интеллектуально, отход от Бога. Я переживал это искушение серьезно и глубоко, ощущал себя в духовном смысле живым трупом.

Архимандрит Авель, приехавший с Афона, поразил меня своим взглядом: что-то неотмирное было в нем. Я преисполнился к нему глубоким доверием и желал с ним поговорить о своем отступлении. Я подошел к нему и рассказал о случившемся. А он мне ответил: «Владимир, ну что ты так переживаешь? Вот у меня было отступление от Бога – так это настоящее отступление». И рассказал мне: когда он стал священником, то огненно служил Божественную литургию. А второй священник служил небрежно, невнимательно. И отец Авель этим постоянно искушался, внутренне осуждал его. И как-то в разговоре с этим священником, вразумляя его, он высказал это вслух. «И вы знаете, Владимир, – сказал он мне, – когда я приступил к служению литургии, то ощутил сухость в своем сердце, и так продолжалось очень долго. Я почувствовал окаменение. У меня был даже помысел оставить священство, потому что так Божественную литургию невозможно было совершать, как я совершал ее. Господь преодолел во мне это искушение, но с тех пор я больше не испытываю того огня в служении, который испытывал в первое время». Так он меня утешил. И сказал: «Владимир, молись обо мне, а я буду слышать твои молитвы и буду молиться о тебе». Я ему очень поверил, и когда молился за него, то верил в то, что эту молитву он слышит и ответно молится обо мне.

Вторая моя встреча произошла с архимандритом Авелем уже в Иоанно-Богословском монастыре. Я приезжал с несколькими знакомыми, и всех он утешил, касаясь тончайших струн души каждого, ответил на самые сокровенные вопросы. У него был удивительный дар утешения людей.

Служение в этом монастыре предсказывал ему еще в юности его духовный отец, архиепископ Димитрий (Градусов), о чем отец Авель неоднократно вспоминал: «Как-то я приезжаю к владыке по делам, он меня встречает, благословляет, обнимает, прижимает к сердцу и говорит: „Вот, ангел мой, я скоро уйду, а ты…“ – и сделал такую многозначительную паузу. Я с замиранием сердца жду, сейчас он скажет: „А ты потом, после меня, через 40 дней придешь ко мне“. А он вдруг и говорит: „А ты (это был 1953 год!) доживешь до тех времен, когда и церкви открывать будут, и новые строить будут, и монастыри откроют, и новые построят, и у тебя монастырь будет, купола золотить будут".

Я не мог ему не поверить, говорю: „Владыка, а в службе произойдет какое-нибудь изменение?" Он говорит: „Нет, только лишь одно изменение будет: сейчас мы служим в облачениях матерчатых, а тогда будем служить в настоящих, парчовых". Потому что, когда церкви закрывали, вывозили ризницы, а когда церкви стали открывать, там облачений-то нет. И вот люди жертвовали – кто какую-то штору принесет (тогда война шла, ничего не было), какая-нибудь барыня свое венчальное платье отдаст… все было из тряпок матерчатых. А сейчас-то действительно облачения парчовые.

„Только благодати будет очень мало, – продолжал владыка Димитрий. – Вот рядом церковь, а душа не лежит – нектара нет. Люди будут ходить в другую церковь, хоть и дальше. А ты не умрешь. ты еще будешь нужен для пчел, которые понимают толк в нектаре и в пыльце". Вот я и дожил, а теперь удивляюсь».

 

Архимандрит Ипполит (Халин): «Сколько любви, столько и крыльев»

Архимандрит Ипполит был казначеем при архимандрите Авеле на Афоне. Человек удивительного смирения и тишины. Я с ним познакомился в Псково-Печерском монастыре, когда он только что вернулся с Афона. Потом он был настоятелем в Свято-Никольском Рыльском монастыре Курской епархии. Как-то я встретил его в епархии, он ожидал встречи с архиепископом Ювеналием, ныне митрополитом. Я подошел и стал говорить о том, что вот, у меня гордость, и так далее. И думал, что батюшка меня утешит, скажет: «Да нет, у вас никакой гордости нет!» А он неожиданно сказал: «Да, есть немножко». И мне вдруг оказалось не очень приятно это услышать, но он обратил мой взор в мою душу. Вот так незаметным образом, без прямого обличения: «Да, есть немножко». И эти его слова подействовали, как прожектор.

Отец Ипполит всегда умел обосновываться на новом месте, разводил коров, и в монастыре было молоко, творог, сметана. Излишки молока продавали местным жителям, которые с удовольствием скупали эту продукцию. Так он поднимал разрушенный в советское время монастырь, создавая экономическую основу жизни.

Несколько раз мы посещали отца Ипполита. О его прозорливости уже было известно, и отовсюду ехали автобусами паломники, чтобы увидеть человека святой жизни. Я, помню, вернулся с Афона, и там меня поразило, как в Свято-Пантелеимоновом монастыре быстро обедают монахи. Только я сел за трапезу – это была торжественная трапеза на Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, и не успел съесть первое блюдо, как уже зазвонил колокольчик, и призвали к благодарственной молитве. При этом пища на Афоне, может быть, в связи с моими желудочными болезнями, мне показалась острой и не очень вкусной. Сам Афон произвел на меня спокойное впечатление. Я чувствовал, что это благодатное место, но для меня самое великое в Церкви – причащение Святых Христовых Таин, а святыни для меня, при моем к ним почтении, стоят на втором месте. Поэтому не могу сказать, что я вернулся с Афона «под неизгладимым впечатлением». И вот мы приезжаем в Рыльский монастырь к отцу Ипполиту. И я спрашиваю (ведь отец Ипполит около 17 лет прожил на Афоне!): «Отец Ипполит, вы не скучаете по Афону?» И слышу в ответ: «Нет, отец Владимир, там невкусно кормят…»

Отец Ипполит славился невероятным смирением и терпением. Он принимал в монастырь бомжей, людей с преступной прошлой или настоящей жизнью. Между ними нередко случались потасовки. Но батюшка любовью покрывал их недуги, привнесенные извне, не от Бога, и своей волей никого из обители не выгонял. Были те, кто осуждал его, говорил: «Он превратил Рыльский монастырь в сборище пьяниц и наркоманов». Но отец Ипполит имел Божественную любовь в своем сердце.

Однажды отец Ипполит спросил у одного паломника:

– Сколько крыльев у ангела?

Тот отвечает:

– Два крыла.

– А у серафима?

– Шесть.

– А у человека сколько?

– Батюшка, не знаю.

– А у человека – сколько угодно. Сколько любви – столько и крыльев.

 

Архимандрит Серафим (Тяпочкин): Не от мира сего

С архимандритом Серафимом (Тяпочкиным) я познакомился в 1980 году. Благословил меня на это знакомство архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Также он благословил мне исповедоваться у отца Серафима, который был духовником епархии. Конечно, на меня он произвел огромное впечатление. От него веяло удивительной, доброй тишиной. Он был достаточно молчалив, на свои именины или день рождения всегда молча возглавлял трапезу. «Не от мира сего» – так можно охарактеризовать его. Никогда я не видел в нем ни раздражения, ни гнева.

Уже к тому времени я слышал о «Зоином стоянии», чуде, которое произошло в Куйбышеве (нынешней Самаре), это было в 1950-е годы. Кинорежиссер Андрей Прошкин снял по этому сюжету фильм, который так и называется «Чудо». В нем рассказана реальная история о девушке Зое, которая стала танцевать с иконой святителя Николая Чудотворца и окаменела. И никто не мог взять икону из ее рук. Так вот, чудо взятия иконы из Зоиных рук было связано с отцом Серафимом. Я, помню, задал ему вопрос: «Отец Серафим, а с вами связана история с Зоей?» Он легонько махнул рукой: «Не будем об этом». То есть если бы не с ним, то он так и сказал бы. Но здесь он, с одной стороны, не стал уточнять, а с другой – не отказался от своего участия в чуде. Некоторые близко знавшие его люди считали, что эта икона святителя Николая находилась в алтаре храма в Ракитном, где служил отец Серафим.

У меня был знакомый – профессор Казанец, доктор психиатрии, специалист по шизофрении. Он однажды спросил меня: «Отец Владимир, насколько шизофрения связана с темными силами?» Это был вопрос не моего уровня, но я знал, что отец Серафим изгоняет бесов и отчитывает людей, имеющих «духов злобы поднебесной». И я говорю: «Давайте съездим с вами в Ракитное, и вы зададите этот вопрос отцу Серафиму. Он грамотно вам ответит». Мы приехали. Отвечая на его вопрос, отец Серафим тихо сказал: «Мне достаточно дотронуться рукой до руки другого человека, и мне тут же откроется, бесноватый он или нет. Сейчас больше психически больных людей, чем бесноватых».

Отец Серафим прошел тюрьмы и лагеря. Он редко об этом говорил, но очень ценил приобретенный там опыт. Многие старцы научились в ссылках и лагерях молиться, видеть скорбь людей. Когда священномученика Серафима (Чичагова) в очередной раз выпустили из тюрьмы, и некоторые из его близких стали критически отзываться о советской власти, он сказал: «Детки мои, что вы так не любите советскую власть? Она нас, не желающих спасаться, вталкивает во врата Царствия Божия». Видите, какой взгляд! Такой же взгляд был, безусловно, присущ и отцу Серафиму.

Как-то из тщеславия я рассказал ему об одном деле, к которому нас с супругой готовил отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Серафим ответил: «Это произойдет, но не сейчас, а намного-намного позже». И вы знаете, как будто бы припечатал. Сколько раз я ни пытался вернуться к этому вопросу и в разговорах с отцом Иоанном, так ничего и не получалось. И до сих пор дело отложено до назначенного Богом срока.

Помню еще один эпизод. Отец Серафим поручил мне опустить в почтовый ящик письмо. Ему было неудобно у себя это письмо отослать, а я мог через москвичей, которые приезжали, передать его. Но почему-то замешкался. Спустя два или три месяца я приехал к отцу Серафиму и говорю: «Батюшка, простите, пожалуйста, я до сих не передал ваше письмо». Я увидел, как, оставаясь в полном внутреннем покое, он тихо произнес: «Ну как же вы так поступили?! Я уж какое время жду важного ответа на это письмо». Он сказал это без всякого раздражения, без всякого гнева, но мне его слова запомнились на всю оставшуюся жизнь. Они меня обожгли огнем, и, конечно, в будущем я так не поступал.

 

Архимандрит Таврион (Батозский): Огненный человек

Несколько раз я приезжал в Преображенскую пустынь под Ригой, где духовником женской обители был отец Таврион, в свое время и он посидел в тюрьмах и лагерях.

Конечно, каждый старец обладает какими-то своими качествами. Отец Таврион был невероятно выносливый и трудолюбивый человек. Он собственными руками воздвигал кельи, дома, не гнушался никакой работы. С ним связан такой эпизод: глинские старцы избрали его наместником. И он ввел строгий афонский устав, по которому монахи спали буквально несколько часов в день. Монахи не выдержали, и совет старцев снял с отца Тавриона обязанности наместника, потому что они видели, как его строгость к аскетической жизни непосильна другим.

Отец Таврион был ежедневным совершителем Божественной литургии и по нескольку раз за службу выходил к народу с проповедью. Обычно он закрывал глаза и начинал словами: «Чада мои! Какую любовь нам Господь явил!» Затем говорил краткую проповедь, преисполненную любви. Обычно здесь раскрывался его дар прозорливости, потому что каждый, кто стоял в храме, слышал ответ на свой вопрос.

Вспоминаю один замечательный случай – этот совершенно неоценимый опыт мне пригодился тогда и пригождается в моей священнической жизни. Обычно отец Таврион рано совершал Божественную литургию, часов в шесть он начинал службу и примерно в половине восьмого заканчивал. А я опоздал. Я проспал. Прихожу – уже «Отче наш» поется. Вдруг я почувствовал такую жажду причаститься, что мне показалось, что если я сейчас не причащусь (это было очень острое и ясное ощущение, может быть, надуманное), то умру. Когда отец Таврион вышел с Чашей, он передал ее диакону, подозвал меня, наложил на меня епитрахиль, прочел разрешительную молитву и причастил Святых Христовых Таин, невзирая на то, что я пришел к «Отче наш» и не простоял на богослужении. Вот это и есть любовь, которую он мне передал. Я тоже достаточно нестрого отношусь к людям, которые опаздывают в церковь. Я руководствуюсь такой мыслью, что вдруг, если я по строгости, по канону не допущу человека к причастию – «он опоздал, он пришел в конце службы», – то вдруг он выйдет из церкви и умрет? И на мне будет вина за то, что я не причастил человека и не напутствовал его в последний путь. Так опыт, вроде бы единственный раз яркой вспышкой прозвучавший в моей душе, стал руководством на всю жизнь.

Знаю, что отец Таврион тяжело болел, у него был рак. Он отказался от операции, мужественно переносил боли с благодарностью к Богу и таким образом подготовил себя к отшествию из сего мира.

Таким мне запомнился отец Таврион. Он был жертвенным человеком. Всегда, когда мы уезжали, он выносил деньги нам «на дорожку». Эти деньги поддерживали нас еще и по возвращении домой. Отец Таврион был человеком божественной любви, которая распространяется на весь мир, как по слову Христа: «Солнце светит и над добрыми, и над злыми». Это был огненный человек, растворяющийся в любви.

 

Любовь, мир и великодушие

В свое время отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, что «нам были знакомы такие великие столпы Церкви, а мы сами уже не те. А вы знаете нас, и после нас останетесь вы, а вы будете далеко не те».

Я встречался в жизни с несколькими старцами, за каждого из них молюсь, все они уже отошли к Богу. И я с уверенностью скажу, что в моем сердце появился некий индикатор, который может отличить дух старческий от нестарческого. Старцы – это любовь, мир, великодушие, снисхождение к немощи человека и желание вывести его из этой немощи, видение и зрение души изнутри, личностная подсказка, касающаяся именно этого человека, видение его будущего. Это люди, которые находятся в постоянной благодати Божией – они могли бы воскликнуть вместе с преподобным Симеоном Новым Богословом, стяжателем Духа Святого: «Оставьте меня, дайте мне уйти в свою келью, замкнуться в ней, чтобы снова и снова беседовать лично с Богом». Старцы по-матерински пестуют душу преданного им христианина, как мать, выращивая дитя с младенческого возраста. Это люди, любящие Бога и по любви к Нему исполняющие заповедь жертвенной любви к тем, кто нуждается в их помощи.

Я счастлив, что мне пришлось увидеться с этими живыми святыми старцами.