— Я благодарен за визит, — произнёс отец Мартин. — Простите, что потревожил, но надежды возлагаю только на вас.

Священнослужитель распахнул железные узорчатые ворота, пропуская гостью на территорию монастыря. Каменное древнее сооружение с тяжёлыми колоколами в башнях приветствовало угрюмостью и простотой веры, всем видом показывая, что уже ничего не ждёт от живых. Виктория Морреаф в роскошном дорогом пальто выглядела неуместно возле переминавшегося с ноги на ногу старика, довольствовавшегося поношенной рясой. Послушники, завидев женщину, отворачивались, старательно пряча глаза. Но Виктория не обращала ни на кого внимания, кроме отца Мартина.

— Кто? — задала она первый вопрос.

— Лукас Монсо, двадцать три года, не женат, детей нет.

— Он назвал причины, почему выбрал Лукаса?

— Сказал, что Лукас хорошо его подкармливает.

— И больше ничего?

— Ещё его забавляют страдания жертвы.

— Сколько?

— Месяц.

Виктория подставила лицо сухому ветру.

— Лукас необычный человек?

— Архитектор.

— Значит, с долей воображения и логики.

— Прошу прощения?

— У меня пока нет вопросов. Я должна увидеть его.

Отец Мартин засеменил впереди гостьи, показывая путь в помещение, откуда вылетали крепкие ругательства. Старик отворил дверь и вошёл первым, после чего обернулся к женщине, намереваясь произнести заветные слова отпущения грехов перед ритуалом. Но та качнула головой, мол, не надо, и встала у облезлой стены. Незнакомый ей юноша был привязан к стулу в центре пустой комнаты. В неверном свете зажжённых свечей показалось его бледное лицо, которое искажали судороги. Чудовищные синяки под глазами, худоба и грязные всклокоченные волосы производили сильное впечатление. Вид Лукаса Монсо можно было бы счесть жалким, если бы не бегающий озорной взгляд — необычайно живой для человека, который провёл в заключении месяц. Пахло потом и мочой. Отец Мартин с крестом и раскрытой Библией в руках принялся громко читать молитвы. Похоже, присутствие гостьи прибавило старому священнослужителю уверенности.

— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum.

— Morte sola Dei, — прошелестел тихий ответ.

— Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra.

— Voluntas data est homini.

— Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.

— Nulla indulgentiae qui repulit Deus, — вторил одержимый.

— Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo.

— Nulla libertas a propria umbra.

— Amen.

Одержимый оскалился, демонстрируя поломанные коричневато-жёлтые зубы. Алчный плотоядный взгляд нацелился на женщину.

— Tempus tuum exspirat.

— Мне нужно получить его имя, — шепнул отец Мартин и вытер со лба капли пота.

— Знаю, — несколько усталым тоном ответила Виктория.

— Конечно, она знает! — возликовал рычащий утробный голос. — Иначе бы не пришла!

— Он впервые заговорил на итальянском. До этого на латыни, ещё я слышал иврит и язык, очень похожий на сирийский, — добавил святой отец.

— Значит, знаком с арамейским письмом? Похоже, это дух из Ближнего Востока.

— Nulla nomen — nulla virtute.

Они переглянулись, услышав последнюю реплику одержимого.

— Что ж, я продолжу, — выдохнул отец Мартин.

— Вначале с ним поработаю я.

Виктория медленно приблизилась к жертве, после чего, неожиданно для священника, позволила себе присесть перед Лукасом. Одержимый шумно втянул воздух, не сводя с женщины цепкого взгляда.

На протяжении нескольких минут отец Мартин ощущал себя лишним в их неторопливой беседе. Он не понимал ни слова из того, о чём говорили эти двое. Инстинкт требовал предупредить Викторию о возможной опасности, однако, судя по мелькавшей улыбке, в помощи она не нуждалась.

Вскоре священнику начало казаться, что одержимый расслабился. Женщина вдруг поднялась, достала из внутреннего кармана пальто несколько фотографий, отобрала две и помахала перед лицом Лукаса. Отец Мартин успел разглядеть изображения девочек.

— Vivas, — дух вернулся к латыни.

— А эти? — Виктория предъявила фотографии мальчиков.

— Mortui.

Одержимый облизал треснувшие, обкусанные до крови губы.

— Я чую их сладкие души.

— Ясно, — сделав известный ей одной вывод, женщина убрала фотографии и обошла стул, пристально разглядывая с разных сторон тело Лукаса.

— Мне приступить к молитвам? — напомнил о себе священник.

— Обязательно, как только назову его имя.

Тот визгливо рассмеялся в ответ.

— Целый месяц сидишь на цепи, как щенок, — Виктория бесстрастно смотрела в безумные глаза. — Ну же, покажи чудо. Удиви меня.

Она склонилась над изуродованным юношей.

— Похоже, ты не в настроении. Жаль, я надеялась уйти под впечатлением.

Взгляд упал на исцарапанную синюю руку. Виктория, наконец, обнаружила то, что её интересовало. Большой палец Лукаса был обглодан едва ли не до кости.

— Vos mortem propinquus, — изрёк дух прежде, чем она успела отвернуться и сказать:

— Его имя Орниас.

Отец Мартин облегчённо вздохнул и перекрестился.

— Осталась самая лёгкая часть. Не буду вас беспокоить, — бросила Виктория напоследок и, не обращая внимания на крик поражённого демона, захлопнула за собой дверь.

Некоторое время ещё был слышан шум борьбы, но вскоре ритуал завершился, и монастырь впал в протяжную тягучую тишину. Священник из последних сил выкарабкался на воздух. Спотыкаясь на ступенях и придерживаясь за холодные стены, он кое-как дошёл до каменной скамьи, где его поджидала Виктория Морреаф. С мученическим стоном отец Мартин рухнул рядом.

— Не советую больше этим заниматься.

Гостья вытянула ноги и выгнулась, как старая кошка. Прикрыв глаза, подставила лицо сухому итальянскому ветру. Её движения были нарочито медленны и ленивы.

— Мой ученик пока не готов к испытаниям, — скромно ответил старик.

Из-под ресниц мелькнул проницательный взгляд.

— Бережёте его? — уголок рта дёрнулся в полуулыбке. — Не попробует, не узнает.

— На всё воля Господа, — прикрылся заученными словами священник, желая опустить неприятную тему. — А вы не изменились за пятьдесят лет. Кажется, тогда мы встретились впервые? Полвека назад?

— А не виделись сколько? Почти десять? Я начала думать, что вы забыли меня.

— Это невозможно.

Священник деловито поправил одну из тридцати трёх пуговиц на своей рясе.

— Как вам удалось вычислить имя? — спросил он с профессиональным интересом.

— Демон предпочитал общаться на арамейских языках. Логично предположить, что он родом из Ближнего Востока. Привлекают его души мужчин, а не женщин. И чем моложе, тем лучше. Большой палец на руке Лукаса чуть ли не съеден. Мне вспомнилась история о том, как царь Соломон подчинил злых духов и заставил их построить храм Божий. Иерусалим, Палестина, Ближний Восток…

— Имена всех покорённых духов перечислены в апокрифах, — кивнул отец Мартин.

— И первое имя — Орниас. Этот дух преследовал мальчика, верного раба Соломона. И доказательством тому был большой ссохшийся палец ребёнка, из которого демон высасывал жизнь.

— Хорошо, что я догадался позвать специалиста.

Он взволнованно протёр ладони.

— Я подумал… вам следует передать знания достойному человеку.

Виктория вынула пачку дешёвых сигарет, щёлкнула зажигалкой и закурила. Если бы отец Мартин увидел её впервые, непременно бы сделал замечание. Но опыт долгого знакомства подсказывал, что привычка этой женщины тянуться к сигаретам связана с потаёнными глубоко личными переживаниями, о которых вряд ли кому-нибудь доведётся узнать.

— Вы слышали, что сказал дух? — спросила она спустя минуту.

— О том, что вы скоро умрёте? — священник фыркнул. — Никто не солжёт лучше дьявола.

— И всё же это любопытно.

Виктория глубоко затянулась, пропуская смог через лёгкие.

— Если бы мне предложили выбирать себе смерть, я бы предпочла самопожертвование.

— Я нисколько не сомневаюсь в вашем стремлении защищать людей. Вы трижды спасли мне жизнь, а сегодня помогли бедному Лукасу, — отец Мартин еле-еле подавил желание схватить её за плечо. — На ваших глазах свершались великие подвиги и страшные катастрофы. Кто-то смотрит на вас с восхищением, и очень многие с озлобленностью. Но мне вы видитесь глубоко несчастным человеком. Человеком, наказанным за гордость. Время жестоко подшутило над вами. Однако никому не дано судить… Лишь тот, кто несёт крест, может сказать, насколько он тяжёл.

— Святой отец, — прошептала Виктория со снисходительной улыбкой. — Жалость безобидного старика последнее, в чём я нуждаюсь. Я не жертва жестокого бога и уж тем более не покровитель слабых и обездоленных. Я влачу существование, за которое люди готовы продать душу. Все мои родственники умерли ещё в четырнадцатом веке. И никто из знакомых не похвастается, что по-настоящему знает меня. Я одна могу сказать… Я игрок. Я развлекаюсь бесконечными играми в историю событий. Закладываю бомбу в одном столетии и поджидаю, как она взорвётся в следующем. Я давно оторвалась от общества, потеряла связь с сегодняшним днём. Почему? Я жду чего-то особенного, надеюсь увидеть то, что потрясёт до глубины души. И это что-то обязательно должно произойти завтра… Так я говорю себе. Но разочаровываюсь с каждым днём. Приходится мириться с повторяемостью событий, с закономерностью людских поступков. Кажется, это зовётся спиралью истории. Я судорожно ищу новое, не засиживаюсь на месте, утоляю страсть к приключениям. Рискую, не задумываясь о последствиях… Может, потому что заранее знаю исход? Сколько смертей поджидает человека за углом, но ни от одной я не пряталась! За семь столетий я успела пережить самые страшные мгновения. Я следую за смертью, словно за давним и единственным возлюбленным, но она без конца убегает от меня… как будто боится, что если меня коснётся, её покарает сам Бог.

Стальной взгляд женщины обратились к старику.

— Время позволило мне вдоволь изучить природу людей. Я ненавижу их… ненавижу за узость мышления, за примитивность, убогую ограниченность. И знаете, на фоне живых мёртвые кажутся лучше.

Виктория постучала дымящимся окурком по скамье, затушив его.

— Так вы считаете, люди злы? — спросил священник.

— Зло заложено в генотипе человека с начала сотворения мира.

— Но есть множество примеров, когда люди преодолевали свою тёмную сторону и шли на поистине великий акт самопожертвования!

— Этому есть только одна причина, — Виктория склонила голову, спрятав лицо за прядями тяжёлых смоляных волос. — Любовь.

Отец Мартин улыбнулся.

— Разгром городов, уничтожение культуры, массовая гибель людей… Война снится мне в кошмарах, святой отец. Тысячи раз я участвовала в этих кошмарах. Людей клеймили, как бракованный товар, сжигали. И эти сладострастные крики насильников, призывы к вожделению зла… Инквизиция, Холокост, джихад… Человечество негодует, откуда берутся чудовища, которым не ведомы уважение и сострадание. Лучшие умы ломают голову над этим вопросом и не подозревают, что чудовища живут и бодрствуют всюду, они не исчезали ни на день. Больше всего человек любит играть в Господа Бога, и нет искушения порочнее, чем власть над разумом. Если не можешь отличить правду от вымысла, до конца жизни будешь следовать приказам тех, кто создаёт изо лжи целый мир. В стадо людей сбивает вера, а выводит собственное мнение. Кукловод задумывает и ведёт войну, а гибнут в ней марионетки. И это безумие никогда не прекратится.

Виктория подняла взгляд на монастырскую пустошь.

— Святой отец, вам не кажется, что ветки деревьев похожи на руки грешников? Голые, чёрные, они тянутся вверх, к небесам. О чём они просят? Зима всё равно наступит. Им не избежать ни холода, ни войны. Но раз уж неотвратимо такое зло, то должна же смерть быть неизбежна и для меня?

— И вы думаете, наилучший исход вашей жизни — пожертвовать собой ради людей?

— Не ради людей. Ради любви. Из всего увиденного мной за семь веков существования любовь всегда была той единственной вещью, которой Бог не позволял мне владеть. И поверьте на слово, она достойна того, чтобы сам Бог за неё же и распял.

Виктория Морреаф поднялась со скамьи и плотнее запахнулась в пальто, спасаясь от осеннего ветра.

— Впрочем, я солгала вам, святой отец, — она усмехнулась в ответ на удивление священника. — Моя услуга бедному Лукасу была не такой уж и безвозмездной. Детей на тех фотографиях разыскивают в Англии, и теперь я со спокойной душой могу передать сведения детективу Кроули. Он всегда рад полезной информации. Даже если её предоставил демон.

— Знаете, что я вам скажу? — бросил отец Мартин. — Вечность — это чересчур много.

Прощанием послужил отрывистый хрипловатый смех.

Лишь когда гостья удалилась от стен монастыря, седые брови католика сдвинулись, испортив и без того старческое, испещрённое десятками морщин лицо. Из мрачных раздумий священнослужителя вывел подбежавший послушник.

— Эта женщина, с которой вы говорили… Кто она? — полюбопытствовал юноша.

— Одна из самых опасных людей на свете. Но бояться её не следует. Эту женщину зовут Виктория Морреаф. Она бессмертна.

* * *

Одно Виктория Морреаф не в силах была сказать: оставалась ли она человеком или же столетия жизни извратили её природу. Ведь существо, которое видели окружающие, не имело с ними ничего общего.

Для посетителей бара Виктория была лишь тенью: никто не обращал внимания на высокую фигуру в пальто. Она села за барную стойку и заказала кофе. На улице стоял дикий холод. Рим умирал под серым полотном осеннего неба, но в помещении, где играла музыка и пахло сигаретным дымом, обстановка казалась не столь мрачной. Виктория ненавидела позднюю осень.

Услужливый бармен принёс дымящийся напиток, которым она сразу обожгла горло. В противоположном углу бара капризничал ребёнок, за ближайшим столиком распивали пиво и смеялись двое мужчин, а справа помешивал коктейль темноволосый парень в кожаной чёрной куртке. Виктория одарила его равнодушным взглядом и отвернулась: как всегда, ничего примечательного, разве что перстень на его левой руке показался весьма интересным. Женщина сделала глоток кофе, затем чуть склонила голову, желая разглядеть печать. Окружённый дугой из мелких букв паук золотился и отливал блеском — владелец явно частенько начищал перстень, — хотя по виду вещь выглядела не новой. У Виктории глаз был намётан на антиквариат, и даже не будучи знакомой с юношей, взяла на себя смелость утверждать, что перстень не датируется нынешним столетием, он куда более древний. Оторвалась от созерцания украшения и внезапно столкнулась с неистовым взглядом.

Это были красивые глаза. Большие и выразительные. Необузданная сила скрывалась за тёмными озёрами — нечто звериное и прекрасное. Такие глаза могли принадлежать представителю лишь одного племени — цыганского. Смуглая кожа, резкие брови, влажные после глинтвейна губы… Без сомнения, привлекательный мальчик, которому вот-вот исполнилось двадцать или, по крайней мере, должно исполниться — старше не выглядел. На Викторию он смотрел вызывающе, со странным выражением, разгадать которое сразу не удалось.

— Заинтересовал? — мальчик кивнул в сторону перстня.

— Возможно.

— Хотите узнать, что обозначают письмена?

— Нет.

— Почему?

— Пусть это останется тайной. От того, известен ли мне смысл надписи или нет, не будет никакого проку.

— Неужели даже не любопытно?

— Немножко.

— Нравится терзать себя?

Виктория с удивлением воззрилась на мальчика.

— Простите, — улыбнулся он, намереваясь сгладить ситуацию. — Я нередко говорю, что думаю. Бывает, это обижает людей.

— Вы хотели сказать, отталкивает.

— Да, и это тоже.

Виктория равнодушно пожала плечами и сделала вид, что собеседник её не волнует. Кофе продолжал дымиться, а изгнанный двумя часами ранее демон визгливо смеялся.

— Не хотите зайти в гости? — внезапно спросил незнакомец.

Она обернулась, ожидая увидеть подкупающую улыбку, которая так раздражала в мужчинах, но встретила равнодушие. Он будто сам не знал, хотел этого или нет, просто предложил, чтобы прогнать скуку и скоротать свободное время в компании первой встречной, весьма обеспеченной, судя по бриллиантовым серьгам, женщиной. «И с чего он решил, что я соглашусь?» — думала Виктория с постепенно нарастающим раздражением; если за ближайшие часы ничего не случится, она с лёгким сердцем улетит в Марокко.

— Не хочу показаться назойливым, — продолжил юноша. — Я свободен до сегодняшнего вечера, и мне будет приятно, если вы согласитесь провести со мной время.

— Мы раньше встречались?

— Нет.

Виктория вздохнула и вернулась к своему кофе. За долгие столетия она привыкла к вниманию: похоть, признания в любви, глупое раболепие давно утомили. Неужели этот самоуверенный мальчик счёл себя лучше других?

— А ведь я узнал вас, — вновь заговорил он.

В ответ на последнее женщина тихо фыркнула: любой прохожий мог вспомнить известного на весь мир мецената фрау Морреаф. Виктория недоверчиво покосилась на парня.

— И кто же я, по-вашему?

— Создатель философского камня.

«Это что, шутка?»

— Я видел вас на фотографии столетней давности в архивах. Это лицо невозможно перепутать с другими. Ваши глаза, нос, скулы… Вы успешно скрываетесь в толпе. Но глупо надеяться стать невидимой для тех, кто прикоснулся к исторической тайне. Я не настаиваю на свидании: да и кто я такой, чтобы просить об этом? Но я буду рад, если вы согласитесь провести время с человеком, который угадал в сидящей рядом женщине Викторию Морреаф.

— Вы историк?

— В своём роде.

Самоуверенный мальчик цеплял. Вроде бы двадцать лет, молоко на губах не обсохло, а выглядел, словно прошёл через ад. В глазах горело знание, какое бывает у зрелого, повидавшего виды человека.

— Закажете что-нибудь ещё? — спросил бармен.

— Нет, — Виктория метнула вежливую улыбку сразу обоим. — Где вы живёте?

— На Корсо дель Ринашименто.

Юноша назвал дом и номер квартиры.

— Я зайду до вечера, — Виктория заплатила бармену и, не обмолвившись более ни словом, покинула бар.

Холод ударил в лицо и вызвал бурю эмоций, напомнив о приближении зимы. Женщина истосковалась по настоящему солнцу, палящему и опасному. Лишь под небом Марокко в искалеченной душе могла родиться жажда жить дальше. А поздняя осень олицетворяла медленную мучительную смерть. От этого хотелось бежать. Как и из ненавистного века обратно в родное средневековье — к пониманию безграничности мира, чувствам свободы и страха. Того, что она потеряла в одном из предыдущих столетий.

Спустя несколько часов современный Рим, находящийся на осколках величайшего древнего города, должен был остаться позади. Усталость сказывалась всё острее. Наверное, поэтому Викторию Морреаф начала терзать странная тяга к мальчику. в нём крылось что-то заманчивое. Иногда судьба подсылала ей тех немногих, кто запоминался на всю жизнь с первой же встречи.

Ровно в четыре она постучала в дверь квартиры на улице Корсо дель Ринашименто. Мальчик открыл. В его тёмных глазах вспыхнуло торжество.

Рубашка красиво облегала стройное молодое тело. Волосы были зачёсаны в аккуратный пробор, а не растрёпаны ветром, какими запомнились в баре. Заметив быстрый оценивающий взгляд, он слегка улыбнулся и отошёл в сторону, пропуская гостью за порог. Виктория медленно вошла, и на какие-то секунды обстановка поглотила её внимание: идеально застеленная кровать, предназначенная на одного, письменный стол, где всё лежало на своих местах, небольшой телевизор в углу комнаты… Это наводило на подозрения. Виктория всегда считала прилежных и старательных людей самыми страшными представителями общества: они пользовались безупречной репутацией, знали больше других и при этом оставались в тени.

— Осмотрелись? — спросил мальчик.

Виктория одарила его внимательным взглядом.

— Вы здесь давно?

— Около трёх месяцев.

Она позволила хозяину проявить вежливость. Пальто соскольнуло с плеч ему в руки.

— У меня, к сожалению, кофе нет, есть только чай. Могу открыть шампанское в честь знакомства.

— Не надо, у меня самолёт через три часа.

Он кивнул и отправился на кухню кипятить чайник. Виктория по обыкновению заглянула в ванную помыть руки и заметила отсутствие зеркала. Позже она поняла, что в квартире вообще нет зеркал.

— А я ведь до сих пор не знаю вашего имени, — произнесла она, занимая предложенный стул.

За небольшим окном открывался вид на соседний дом. С улицы доносились гудки проезжавших машин.

— Мелькарт Тессера, — ответил мальчик.

— Прямо как языческого бога.

— Правда? — он с деланным удивлением воззрился на неё.

— Вам это не было известно?

— Я не силён в мифологии.

— Не очень-то верится.

— Почему?

— Не знакомый с мифологией человек осведомлён о философском камне? Выглядит невероятно.

— Вас не проведёшь.

— Не старайтесь.

Из отверстия закипавшего чайника повалил дым. Хозяин разлил по бокалам свежую ароматную заварку, приятно пахнувшую персиком, и кипяток.

— Сахару? — предложил он.

— Я пью без сахара.

— Не любите сладкое?

— Не особо.

— А я люблю. Я страшный сладкоежка.

— Про вас не скажешь.

— Да, пожалуй.

— Сколько вам лет?

— Двадцать. А вам?

— В январе исполнится семьсот тридцать пять.

— Срок, — улыбнулся Мелькарт.

Виктория улыбнулась в ответ.

— Это сложно? — спросил он.

— Жить семьсот тридцать пять лет?

— Да.

— Первые сто — двести лет — чрезвычайно сложно. Затем воспринимаешь жизнь как игру, поднимаешь ставки всё выше, рискуешь и ждёшь результата. Единственное, что мучает — скука.

— Я вам завидую.

— А я вам.

— Почему? — в изумлении он изогнул бровь.

— Потому что вы смертный. Потому что вам есть, за что держаться, чем дорожить. Потому что те, кого любите, не успеют остаться пустыми воспоминаниями, словно перевёрнутая страница, даже если уйдут раньше.

— А если я никого не люблю?

— Это ложь.

— Опять не верите?

— А как же родители?

— Их нет.

— Братья, сёстры?

— Нет.

— Друзья?

— Всего лишь попутчики на промежутке времени.

— Девушка?

— Нет.

Виктория прищурилась.

— Вы не семьянин, — не вопрос, а утверждение. — И постоянно в разъездах.

— Да.

Склонила голову, изучая сидевшего напротив юношу, который с улыбкой помешивал чай.

— Вы одиночка. Не нуждаетесь в людях. Общество само к вам тянется. Потому что вы интересный. Красивый. Настойчивый. Сильный. Умеете завоёвывать внимание, умеете нравиться тем, кому хотите. И нравитесь просто так. Полагаю, есть даже люди, которые по вам с ума сходят.

— Как чётко вы описали меня.

— Простите, если была резка.

— Нет, мне понравилось.

— Я констатировала факты.

— Я понял, что это не комплименты. Вы быстро считываете и анализируете информацию.

— Опыт, — она пожала плечами.

— И талант, — добавил Мелькарт с нотками уважения.

Это был замаскированный комплимент?

— Почему не пьёте чай? — спросил он.

— Горячий.

— Можете ещё про меня что-нибудь рассказать?

— Могу, только зачем?

— Редко когда смотришь на себя чужими глазами.

Странный разговор. Виктория продолжила наблюдение. Что у Мелькарта было внутри? Буря эмоций? Штиль? Ни то, ни другое не замечалось в омутах обсидиановых глаз. Смертный с именем древнего забытого бога.

А потом они говорили ещё. Обсуждали политику, последние принятые законы, некоторых выдающихся личностей и достижения человечества. Спустя полтора часа Виктория поймала себя на мысли, что ей нравилось общаться с Мелькартом: его нелегко было подловить и он не относился к числу тех, от кого начинала болеть голова. Чай успел остыть, а они всё говорили, пока Виктория не бросила взгляд на часы.

— Мне пора, — она встала из-за стола, мальчик поднялся следом.

— Я благодарен за визит.

— Не стоит. Я всегда рада хорошему собеседнику.

Уже надевая пальто, она спросила:

— Так что же это за перстень?

— Не удержались? — Мелькарт победно усмехнулся.

— Мне всё равно, — решив не сдаваться, бросила Виктория на прощание и вышла. Дверь за ней закрылась.

Самоуверенный мальчишка. Ему удалось расположить к себе. Женщину мучило предчувствие, что она ещё свидится с Мелькартом: интуиция в подобных вопросах никогда её не подводила. Последние обронённые фразы были далеки от прощания, скорее, напоминали предложение новой встречи. Будто уже завтра пропустят по коктейлю. Ведь именно так происходит у обычных людей?

Мелькарт не относился к обычным людям.

За прошедшие столетия Виктория успела познать разных мужчин. Любовника она не искала. Любая новая игрушка, даже самая хорошая, довольно быстро надоедала бессмертной. Нет, Викторию томила жажда иных отношений.

И прежде всего — желание найти наследника.