В полуразрушенном Лондоне велись строительные работы. То тут, то там слышались звуки сверла и ударов молота. Улицы заметно опустели: многие предпочли покинуть город, когда грянул пожар. В воздухе витал запах страха. Общее впечатление также портила ноябрьская погода: сырость и холод пришлись некстати.

До офиса Виктория решила прогуляться пешком. Удручающее положение города, тучи, слякоть и промозглый ветер не победили желание освежиться после перелёта. Женщина вернулась в Англию под предлогом неотложных дел — слишком ничтожных, чтобы кому-либо говорить о них. Истинная причина приезда должна была остаться тайной для всех, в том числе её преданных псов. Она бы никогда не призналась агентам, что начала руководствоваться чувствами к мальчишке, сумевшему каким-то образом раздразнить любопытство. Мог ли его успех оказаться простой случайностью, или Мелькарт действительно был так хорош, как о нём говорили и писали?

От сладких размышлений Викторию отвлекли громкие заголовки газет. На Оксфорд-стрит она купила одну, сознавая, как далеко уплыла от реальности. Реальность никого не поджидала, напротив, жестоко обращалась с теми, кто не поспевал за ритмом.

«Новая интервенция: Иран — следующий?»

Взгляд Виктории быстро скользил по строкам, выхватывая из журналистской истерики общую суть. Чем дальше она читала, тем сильнее портилось настроение.

Кое-кто опять затевал игру…

— Фрау Морреаф!

Интерес к политическим интригам моментально сошёл на нет. Виктория оборачивалась медленно, словно опасалась, что позвавший её голос — не более чем химера воспалённого воображения, однако на другой стороне улицы и вправду стоял Мелькарт. Тот же омут обсидиановых глаз, красивое лицо и порывистость движений… Защищаясь от ветра, юноша приподнял воротник куртки. Дождевые капли оседали на тёмных волосах и стекали вниз по нежной горячей шее — глядя на них, Виктория искренне пожалела, что не прихватила зонт. Ей захотелось укрыть Мелькарта. Спрятать от безжалостного внешнего мира.

— Я не ожидала вас встретить здесь.

— А я боялся, вы меня не узнаете, — мальчик вежливо улыбнулся. Однако смесь радости и удовлетворения всё же прорывалась сквозь завесу простой учтивости. Для Мелькарта их встреча значила не меньше, чем для неё.

— Вы за мной следили? — с иронией спросила Виктория.

— Следил? у меня нет таких возможностей.

— Но вы знали, где меня найти.

— Да, — он отчего-то не выглядел пойманным врасплох. — Я кое-кого расспрашивал. Добрые люди всегда готовы помочь в поисках.

— Мне льстит ваше внимание. И всё-таки, что вы на самом деле делаете в Лондоне? Для туристических поездок сейчас не сезон.

— О, меня попросили выступить на конференции. Она должна состояться на днях…

— И какой теме посвящена?

— Тайне природы человека.

— Серьёзно? — в глазах Виктории заплясали искорки смеха. — И вы подготовили материал?

— Разумеется. Между прочим, каждый второй обсуждает этот вопрос. Почему бы не попробовать и мне? — Мелькарта, казалось, слегка задел её скептицизм. — Если позволите, приглашаю вас в Лондонский университет.

— Это будет забавно.

— Считаете?

Женщина вдруг поняла, что ей нравится видеть его уязвлённым. В какой-то момент даже хотелось сказать, что он ничего не может знать о человеке и его природе — в двадцать лет рановато рассуждать о подобных вещах, тем более писать монографии, но вовремя прикусила язык. От шутки до издёвки — один шаг, и уж точно нечестно козырять вековым опытом перед юным умом. Мелькарт только начал вставать на ноги.

— Я слышала о вашем подвиге в Дахшуре, — Виктория решила слегка изменить направление разговора. — Вы теперь всеобщий любимец. Про старика Саммерсета никто не вспоминает, хотя именно он предположил, где должна быть мумия царицы. Он посвятил археологии целую жизнь, а вы затмили его в мгновение ока.

— Так вы тоже следили за мной? — по губам Мелькарта пронеслась усмешка. Он заметно расслабился, почувствовав, что давить на него фрау Морреаф не станет.

— Каюсь. Когда мне рассказали про одного молодого гения, который разрешил загадку жрецов с помощью музыки, я сразу же захотела с ним встретиться.

— Вы знали, что я буду в Лондоне…

— Жизнь — невероятная вещь, правда?

Мелькарта захлестнула тёплая волна удовольствия. Он успел привыкнуть к похвалам, обрушившимся, как шторм, после отъезда из Египта, к предложениям личных встреч, выступлений, посещений каких-то светских раутов, но не был готов к тому, что его деятельностью заинтересуется сама Виктория Морреаф.

Рядом с этой женщиной он куда более отчётливо ощущал вкус своего успеха.

— Я приду на лекцию, — пообещала Виктория. — Но только ради вас.

— Поверьте, я не разочарую.

Мелькарт собирался добавить что-то ещё, но его взгляд внезапно упал на газету, которую она держала. Огромного заголовка вполне хватило, чтобы впасть в смятение.

— Что там пишут? Интервенция в Иран?

— А, ничего утешительного, — Морреаф отыскала для него статью. — Вот, прочтите.

Он переключил внимание на новости.

Журналисты с несвойственным для изложения сухих фактов возбуждением описывали, как группа мусульман осквернила в Париже католические храмы, и в тот же день христиане напали на совершавших намаз мусульман и вырезали ножами на их лбах кресты. Ниже была написана короткая заметка: «США взялись за интервенцию в Иран». Европейские политики не высказывали своего мнения насчёт решения государственного департамента Америки, зато вовсю кричали о зверствах в Париже, проклиная религии как источник зла.

— Хороший отвлекающий манёвр, — сказал Мелькарт, возвращая газету Виктории. — Междоусобные войны кажутся актуальнее мировых. Всё это выглядит как начало чего-то большого и страшного.

— Согласна, сценарий превосходный. Знаете, определить победу в шахматах можно по нескольким ходам в начале, затем игрок пожинает плоды ошибок своего оппонента. Перед масштабной войной людей провоцируют на локальные вспышки насилия, используя национальные и религиозные чувства. Оскорблений никто не терпит. Режиссёр надавил на больное, теперь будет ждать реакции. Восток и Запад разделили на враждующие стороны.

— Бизнесмены извлекут немалую выгоду.

— К сожалению, это так. Войны с мусульманскими странами идут на пользу европейской и американской экономике. Это спустя годы, десятилетия будут говорить о невинноубиенных жителях. Сейчас положение жертв никому не интересно.

Виктория обвела взглядом не оправившуюся после погромов Оксфорд-стрит.

— А могут ли люди воспротивиться игре политиков? Могут ли отказаться от войны, в которую их втягивают? Если бы никто не брал в руки оружие, несмотря на приказы?

— Тогда сотрётся разница между индивидуальностью и биомассой, — женщина усмехнулась, наблюдая за тем, как Мелькарт пытается найти выход из тысячелетней ловушки. — Когда марионетка свергает кукловода, она перестаёт быть собой. Она сама становится кукловодом.

— И действует исключительно в своих интересах, — мрачно добавил он.

— Ну, не всё так плохо. На бедствиях и крови обычно усваивают уроки. Например, после резни между Севером и Югом американцы навсегда оставили идею воевать на своей территории. Такова суть развития человеческой цивилизации. Одно влечёт за собой другое. Кто ориентируется в истории и знает о событиях прошлого, легко составит прогноз на будущее. Общество пожинает плоды, которые сеет.

— И что же мы посеем, когда правительство Ирана будет свергнуто?

— Я сомневаюсь в успехе этой интервенции.

— Вот как? — Мелькарт жадно всматривался в стальные глаза Виктории. — Похоже, вам известно больше, чем остальным.

— Скажем так: я имею кое-какое представление, но прямого отношения к этому не имею.

— Поэтому и предпринимать ничего не собираетесь?

На лице женщины отразилось удивление.

— Я тоже действую в своих интересах.

— Простите, я спросил без умысла. Мне просто любопытно.

— Так же, как и мне. Что вы расскажите на конференции? Ваш материал… на чём он строится?

— Я продвигаю идею безграничных возможностей.

— Насколько безграничных?

— Настолько, что человек неотличим от бога.

— Это близко к теории о сверхчеловеке?

— Да, кое-что я позаимствовал из ницшеанства. Но опирался в основном на «запрещённую» археологию.

— О-о… Готовьтесь к публичной казни.

Мелькарт понимающе рассмеялся.

— Честно говоря, на скандал я как раз и рассчитываю.

— Надеюсь, меня вы не впишите в доказательную базу?

— Уже вписал. Мысленно.

Пару мгновений они смотрели друг на друга, словно в отражение зеркала.

— Холодно, — Мелькарт отстранился первым. — Вовремя покинуть поле боя — целое искусство. Так что я, пожалуй, пойду. Пока окончательно не втянулся и не забыл о делах.

— А их у вас много?

— Больше, чем хотелось бы.

Виктория знала, что подразумевалось под этим побегом. Хитрый Мелькарт не навязывался, чтобы не демонстрировать явный интерес к её личности, избавляясь тем самым от удела доступного, испробованного куска мяса, от которого бы она потом отделалась за ненадобностью. Каким бы сильным ни было желание юноши сблизиться с ней, он посчитал, что первый шаг должна сделать Виктория, определив точку невозврата. И пока она не решила, чего же именно ждёт от их отношений, не имела права его задерживать. Фрау Морреаф оставалось только наблюдать за удаляющейся фигурой и мокнуть под дождём в одиночестве.

* * *

«Она не пришла».

Лёгкий укол разочарования. И пощёчина самолюбию.

Стоя на трибуне, Мелькарт пытался отыскать взглядом Викторию в заполненной монохромными лицами аудитории и не мог поверить, что бессмертная пренебрегла им. Что ж, удар подействовал весьма отрезвляюще. С чего он взял, что фрау Морреаф прибежит по первому зову? «Неприятно, но незначительно», — подумал Мелькарт, не желая терять самообладания. На нём было сосредоточено внимание десятков людей, все ждали его слова, зная, что этот мальчик не подведёт, ведь он особенный — яркая, уверенная в себе личность.

На огромном экране мелькали картины и фотографии, иллюстрирующие трактат. казалось, чёрные глаза Мелькарта смотрят на каждого слушателя в отдельности.

— Происхождение человека волнует нас ровно столько, сколько мы существуем на планете. С веками представления о мире менялись, менялись и мнения о том, откуда взялся наш вид. Теорий множество, и среди них нет ни одной, которую мы бы опровергли. Скажем, теория о божественном происхождении: помнится, Фома Аквинский привёл пять доказательств существования Бога. Атеисты в свою очередь приводят доказательства его небытия. То же можно сказать и про учение Чарльза Дарвина: бессмысленно отрицать теорию эволюции, ведь образование видов, их популяции, естественный отбор подтверждены фактами, тогда как происхождение от обезьяны вызывает недоверие. Мы не смеем осуждать ни Фому Аквинского, ни Дарвина, ни кого бы то ни было в том, что эти люди размышляли над актуальной во все времена проблемой. всё, что мы можем делать — опираться на опыт и совершать новые открытия. Но прежде чем ставить вопрос о происхождении, следует разобраться: а кем вообще является человек? Что это за существо?

От общих фраз, выражающих мнение большинства, Мелькарт незаметно переключился на собственное. Слушатели сами не поняли, когда вдруг начали воспринимать слова мальчика на веру. Во всём, что он говорил, имел место здравый смысл, однако данные, которыми пользовался Мелькарт, брали истоки из «запрещённой» археологии — той, что шла вразрез с официальной научной точкой зрения. Выдвинутые тезисы вели к мысли, что человек лишь отчасти связан с животными по генетической линии, однако же аналогов не имеет. Приводимые в пример археологические находки вкупе с аргументированными выводами превращали дарвиновское мнение о родстве с обезьянами в глупость, а религиозные мифы — в пережиток прошлого. Человек не вписывался в экосистему, не воспринимал негласные для всего животного мира законы, не довольствовался инстинктами на протяжении миллионов лет. Во все известные эпохи, даже самые древние, наличествовало разумное существо, которое претерпевало внешние изменения с учётом окружающей среды, географии. В трактате Мелькарта человек представал едва ли не богом. Использование высокого уровня интеллекта, как и развитие энергетического потенциала, поднимал человека до уникума, творца самого себя. Нетленные тела тибетских лам, не сгнившие за столетия, останки великанов, которым насчитывалось девять миллионов лет, коллекция доисторических камней с изображениями людей и динозавров — странные находки оправдывали существование не животного, но бога, способного на чудеса. Цивилизации циклично сменяли друг друга, технологические достижения заново всплывали как образцы прорыва XIX–XX веков. В вину, по которой происхождение человека остаётся загадкой, Мелькарт ставил естественное вырождение.

Парень чувствовал, его мысль не вполне оформлена, однако ему приятно было видеть завороженные лица слушателей. Талантливый оратор способен убедить толпу в чём угодно, порой слова не требовали разумности — важнее было звучание. Поэтому когда Мелькарт заметил, что посетители вперились в него широко распахнутыми глазами и забыли дышать, он больше не думал о рамках трактата. Он понял, что внушил веру, пусть даже основанную на слепоте.

Пожалуй, когда-то давно за много миль от Лондона, на холмистой возвышенности стоял привлекательный мужчина в светлых одеяниях, а вокруг него собралась толпа обездоленных. Этот мужчина сочувствовал чужим бедам и на злобу отвечал искренней улыбкой, давая то, от чего люди отвыкли. А потом его прибили к кресту, позорно пряча за жестокостью собственный страх. Лишь спустя годы у него стали вымаливать прощение.

Мелькарт смотрел на людей и чувствовал, как сильно их презирает. Юноше не терпелось сказать, что именно таких как они и постигает естественное вырождение — безвольную скотину, сторонящуюся своего же мнения. Животное — тот, кто верит в себя как в животное, а бог — тот, кто верит в себя как в бога. В этом Мелькарт видел отличие плотника Иисуса от миллиона других плотников, в этом находил разницу между гением и толпой.

Двадцатилетний парень продолжал выискивать взглядом женщину, которая вопреки обещанию не пришла на его проповедь. Он страстно желал заглянуть в её ледяные глаза и выложить всё, что рьяно раздирало душу, но Виктория Морреаф не сочла нужным явиться к очередному пророку, решившему доказать, какой он особенный. Она и без его крика знала о природной уникальности человека, и весь этот трактат, написанный с величайшим воодушевлением, превращался в груду макулатуры пред своим же создателем.

После окончания конференции к Мелькарту подошёл низенький полный мужчина с удивительно живыми, яркими глазами. Волнистые каштановые волосы ореолом окружали лицо, запоминающееся выпуклыми сальными щеками и ямкой под губами. серый пиджак сдерживал круглый живот. Мелькарт впервые увидел профессора Аллегретти.

— Прекрасная речь, — в голосе итальянца не проскакивало ни толики лести. — Вы далеко пойдёте, Тессера.

Из кипы поклонников только он вызывал интерес. Профессор Болонского университета изъявил желание посетить Англию исключительно ради работы Мелькарта. Пару дней они вели активную переписку в чате. Азраил Аллегретти производил впечатление толкового учёного, который старался объективно подходить к вещам. Отчего-то идеи о человеке-боге понравились ему особенно. Он даже порекомендовал несколько научных трудов.

— Ваши советы подоспели как нельзя вовремя, — вежливо ответил Мелькарт, припоминая их недавнюю переписку.

— О, я всегда рад помочь молодым, — итальянец небрежно пожал плечами. — Ваши мысли по поводу уникальности человеческого существа пришлись мне по вкусу. Я не привык лить воду, поэтому говорю сразу: давайте отужинаем вместе. Поверьте, нам найдётся что обсудить.

— Синьор Аллегретти…

— Азраил, пожалуйста.

Мелькарт поразился его прямоте и даже не нашёл, что добавить. С одной стороны, предложение прозвучало неожиданно, но действительно, так ли необходимо было лить воду?

— Хорошо, — кивнул он.

— Я напишу вам, — Азраил моментально закончил разговор и исчез из аудитории, ни с кем не обмолвившись. Собравшиеся здесь учёные мало интересовали итальянца. Однако раздумывать над его странным поведением Мелькарту было некогда. В следующие полчаса пришлось выслушивать излияния: кто-то горячо отстаивал Дарвина и провоцировал окружающих на спор, а непонятно откуда взявшийся священник англиканской церкви не преминул указать на отсутствие богобоязненности. Мелькарт как раз ожидал скандала: столкновение мировоззрений всегда сулило долгие, изнуряющие баталии.

Воспользовавшись случаем, он сбежал из университета. Желанное облегчение накрыло на холодной, влажной после дождя улице.

Не успел он пройти и пару кварталов, как возле тротуара его настиг автомобиль. Заднее окно приоткрылось, и Мелькарт увидел Викторию.

— Не составите компанию? — спросила она хриплым, срывающимся голосом.

— И чем же я заслужил такую честь? — Мелькарт сам не знал, почему вдруг ощетинился. Наверное, из-за уязвлённого самолюбия.

— Вы что, обиделись на меня? — Виктория засмеялась. — Вот уж не предполагала, что вы настолько чувствительны!

— Вы неправильно меня поняли…

Фрау Морреаф смотрела на него, как на прелюбопытный экземпляр.

— Садитесь в машину, — произнесла она и отодвинулась. Уговаривать его Виктория не собиралась, следующий шаг принадлежал Мелькарту, и он его преодолел, когда, стиснув челюсти, забрался в салон.

— Куда теперь? — задал вопрос шофёр, предварительно окинув мальчика оценивающим взглядом, подмечающим малейшие детали.

— В аэропорт, — ответила Виктория.

— Вы улетаете? — Мелькарт, игнорируя внимание шофёра, уставился на точёный профиль женщины, которая положила голову на спинку дивана и прикрыла глаза. Только теперь он заметил, что она устала: грудь вздымалась, будто после продолжительного бега, язык то и дело скользил по пересохшим губам.

— Мы улетаем, — выдохнула она.

— Улетаем? куда?

— В Индию.

— У меня с собой нет паспорта.

— Он у нас, — шофёр вытащил из нагрудного кармана книжицу, в которой Мелькарт безошибочно угадал собственный загранпаспорт, и помахал ею. — Составишь компанию фрау.

Мелькарт хотел потребовать объяснений, но не успел. Виктория заговорила первой:

— Не волнуйтесь, ваши вещи в безопасности. Считайте эту поездку… курортом.

— Можно было и заранее предупредить.

— Да кто же знал, что…, — выпалил шофёр, но вовремя остановился, не решаясь откровенничать перед незнакомцем.

— Клод, — фрау как-то вымученно улыбнулась. — Не беспокойся, это не такая уж тайна.

— Что произошло? — спросил Мелькарт.

— Меня пытались убить, — рука Виктории поползла во внутренний карман пальто и выудила пачку сигарет.

— Лучше уберите, — предостерёг шофёр.

— Хочу курить.

— Мне придётся принять меры, если не уберёте.

— Да ну?

— Не вынуждайте меня.

Мелькарт даже приблизительно не мог представить, что бы предпринял этот мужчина. В карих глазах шофёра сквозило серьёзное намерение заставить свою хозяйку не курить. Виктория недовольно нахмурилась, но испытывать терпение Клода не стала. Пачка вернулась на законное место — в карман.

— Кто? — Мелькарт не хотел терять нить разговора.

— Такой же, как я… Не важно. Поедете со мной в Индию?

— Это ведь не просто увеселительная поездка?

— Какой умный мальчик, — фыркнул шофёр.

— Не просто. это ваш шанс узнать меня. Стать частью моего мира. Дважды предлагать не буду.

Она накрыла лоб тыльной стороной ладони.

Покушение было неожиданным. Если бы не выработанные рефлексы, голова слетела бы с плеч. Прямо на улице, среди бела дня прогремели выстрелы, и несколько пуль попали в тело. Затем убийцы норовили отрезать ей голову — они знали, как расправляться с бессмертным. Виктория слышала лязг металла и видела блеск наточенного лезвия. Она не скрывала свою ярость, когда отнятым кинжалом рубила наёмников. Подоспевший Клод помог забраться в машину, вытащил из ран пули, после чего исполнил странное распоряжение — проник на квартиру какого-то Мелькарта Тессера и собрал вещи первой необходимости в рюкзак, пригодный для длительной пешей дороги. Клод недоумевал, почему Виктория считала, что этот Тессера отправится с ней в Индию на неизвестный срок, но когда увидел его — темноволосого парня, худощавого, жилистого, весьма привлекательного, с чёрными глазами, в бездне которых плескалась мгла неизведанных чувств, — понял причину. То, как Мелькарт смотрел на Викторию, вызвало у Клода неприязнь: будь он девкой, испугался бы, — но фрау спокойно относилась к жадному взгляду мальчишки. Жадному до умственного слияния, до духовного воссоединения. Про таких, как Тессера, говорят «чёртов маньяк», да он скорее всего и был маньяком, подумал Клод, ведь он нисколько не удивился приглашению ни с того ни с сего посетить Индию, как будто ожидал, что фрау Морреаф про него вспомнит. Он словно был готов к подобному повороту событий. Клод повидал массу людей, но этот мальчик значительно отличался. было в нём что-то, но что именно, Клод пока сказать не мог.

Агента больше волновало состояние хозяйки. Виктория выглядела бледнее обычного: возможно, пули были отравлены, и организм боролся с заражением крови. Дыхание участилось, стало тяжелее. Глаза она так и не открыла.

— Дай ей попить, — Клод, не отрываясь от дороги, бросил Мелькарту бутылку воды. Тот отвернул крышку, наклонился к женщине и прислонил отверстие к её губам. Виктория сделала несколько нетерпеливых глотков.

— Ей хуже, — Мелькарт снял прилипшие к скулам волосы и коснулся похолодевших рук. — Она ведь должна поправиться?

— Ты знаешь, кто такая фрау Морреаф? — резко спросил Клод.

— Я знаю, что она живёт семьсот тридцать пять лет.

— О, ты в курсе. Не ожидал, что вы так хорошо знакомы.

— А кто ты? — Мелькарт послал Клоду неприязненный взгляд.

— Тот, кто душу вырвет ради этой женщины. Увижу за тобой грешок — на куски порву. Со мной лучше не играть.

— Как тебя зовут?

— Клод Каро.

— Личный телохранитель фрау?

— А кто ты? Студент?

— А что, похож?

— Похож.

— И часто фрау проводит время со студентами?

— Ты не огрызайся. Молоко на губах не обсохло. Один неверный шаг — и пеняй на себя!

— Сигарету…, — прошептала Виктория на выдохе.

— Нельзя, — отрезал Клод.

— Курить хочу.

— Сказал же: нельзя!

— Её ломает, — Мелькарт сжал ладони женщины в своих, стараясь согреть.

— Вижу. Мы почти приехали.

Впереди показался аэропорт Хитроу.

— Наконец-то, — Виктория приоткрыла глаза. — Этот апокалиптический город вытрепал мне все нервы.

— Вы сами начали рыть могилу, вернувшись сюда, — из отражения зеркальца на фрау устремился недовольный взгляд. — Очевидно же, он оккупировал Англию. Здесь полно его людей.

— Я не крыса, чтобы в норе отсиживаться! — в голосе Виктории послышались скрипучие нотки.

— Сперва выздороветь надо.

— Он ждёт, что я буду прятаться? Как он? Трус! Даже на глаза боится попасться! Предпочитает бандитов своих подсылать. Что он ещё предпримет? Проберётся в мой дом под покровом ночи, как вор?

— За ним благородство никогда не водилось. Вы имеете дело с обманщиком и ублюдком, а ждёте, что он один на один сражаться выйдет.

— Я не знаю, чего от него ждать. Люди имеют скверное свойство меняться. А за триста лет и вовсе можно исковеркаться до неузнаваемости. По нему все светские львицы с ума сходили, готовы были и в огонь, и в воду идти. Графини, как последние сельские шлюхи, юбки задирали. А теперь что? Он также трахает жён лордов? Или у него уже другие вкусы? Я всё о нём знала, всё! А потом триста лет забвения… И ничего. Ни лица, ни характера, ни привычек. Чистый лист.

— Успокойтесь. Переживать будете, когда придёт время переживать. Сейчас вам главное здоровье поправить, — говорил Клод тоном, не терпящим пререканий.

Они припарковались у входа в аэропорт: позже Морган должен был забрать машину. Виктория выбралась из салона и глубоко вдохнула свежий осенний воздух. Клод вручил Мелькарту его рюкзак с паспортом, дал женщине опереться на своё плечо, и, поддерживая за талию, повёл внутрь здания.

Самолёт готовился отвезти их в Дели.