Рождество Мелькарт согласился провести в доме профессора Аллегретти. Он ничего не знал о жизни итальянского учёного. Их общение ограничивалось перепиской по сети, из которой Мелькарт понял, что перед ним очень образованный человек. Встретить Рождество в его компании казалось хорошей идеей, тем более фрау Морреаф была слишком занята делами, а пренебречь приглашением профессора стало бы серьёзной ошибкой для будущего роста.

Небольшой съёмный дом синьора Аллегретти производил приятное впечатление только со стороны улицы. Сняв влажное от снега пальто и пройдя вслед за хозяином в гостиную, Мелькарт ожидал увидеть накрытый стол с множеством горячих блюд, украшения, гирлянды, да всё что угодно, кроме неприветливого мрачного помещения. Атмосферу мертвенной пустоты не мог разогнать даже огонь в камине.

Итальянец переминался с ноги на ногу, словно не знал, куда пристроиться.

— Я рад, что вы почтили меня визитом, — произнёс Азраил, доставая шампанское и бокалы. — Как вы, наверное, уже заметили, я не праздную Рождество. Да и зачем, если я не христианин? Отметим наше знакомство?

Он как будто оправдывался за свой дом.

Ложная стыдливость никому не шла. Мелькарт даже слегка удивился, с чего это, прежде уверенный, он вдруг принял растерянный вид человека, который впервые осознал, в каких условиях живёт.

— Вас не было в Англии, и я опасался, что нам не удастся встретиться, — продолжил Азраил, глуповато улыбаясь и почёсывая бровь. — Страшно хотелось пообщаться. Я поражён вашими работами. И вот вы здесь! Ну, разве не праздник?

Мелькарт напрягся. Профессор однозначно вёл себя иначе. Употреблял слишком много слов, жестикулировал. В его движениях чувствовалась нарочитая театральность.

— Полагаю, опасались вы вовсе не этого, — мальчик принял из рук хозяина бокал.

Азраил засмеялся.

— Да, вас трудно провести, Тессера, — сказал он, мигом преобразившись.

Исчезла рассеянность. Выражение удовольствия застыло на холёном лице. Мелькарт догадался, что оправдал возложенные надежды, и на мгновение — всего на одну секунду — захотел плеснуть шампанское прямо в глаза зарвавшемуся итальянцу, который отчего-то решил, что имеет право на глупые розыгрыши. Но это выглядело бы так нелепо, что он отбросил куда подальше мысль об отмщении. Профессор испытывал мальчика, намереваясь вызвать у него самолюбование проявленной угодливостью, но вовремя был разоблачён.

— Ох, наверное, я должен попросить прощения за это? — от Азраила не укрылась уже сошедшая на нет злость Мелькарта. — Никому не нравится, когда их дурачат. Я просто хотел вас проверить. Обычно люди чувствуют важность, когда им посылают подобные… комплименты. Особенно такое наблюдается у ботаников: без ощущения собственной значимости они хиреют.

— То есть, вам было глубоко наплевать, встретимся мы или нет, — добавил Мелькарт.

— Именно так. Из всех знакомых вы оказались единственным, кто свободен этим вечером. Поэтому я и пригласил вас.

— Честные признания делают вас привлекательнее. Больше не изображайте подхалима, пожалуйста. Вы становитесь отвратительны, — мальчик приподнял бокал. — За знакомство!

— За знакомство! — Азраил глотнул шампанского и указал на кресло возле камина, предлагая устроиться у источника тепла. — Честно говоря, я редко видел столь прямолинейных людей, как вы, Тессера. Все эти вежливые разговоры с натянутыми улыбками утомляют. Как и долгие обеды.

— Поэтому мы не поедим?

— Признаться, я мало ем, но если вы голодны, я немедленно закажу пиццу.

Мелькарт ухмыльнулся.

— Не утруждайтесь.

— Я просто так не угождаю людям, — предупредил профессор. — Меня считают невыносимым и стараются избегать.

— Это признак силы, — ответил тот. — Люди всегда найдут какие-нибудь недостатки, но пока вы на ногах, они не посмеют напасть.

— А вы властолюбивый чёрт! — Азраил поймал выразительный взгляд Мелькарта и снова засмеялся. Негромко, безрадостно, но с явным одобрением. — Это хорошая черта. Для сильного.

Они подняли бокалы и пару минут просидели в молчании, наблюдая за плясавшим в камине пламенем.

— Что вы видите, когда смотрите на огонь? — вдруг спросил итальянец.

— Огонь, — Мелькарт пожал плечами. — А вы видите что-то ещё?

— Говорят, на огонь и воду можно смотреть бесконечно. Эти две стихии способны гипнотизировать и погружать в глубины нашего подсознания.

— Это всего лишь огонь, — покачал головой мальчик. — Он разгоняет мрак, даёт свет и тепло, но если его не удержать, он всё уничтожит.

— Как и вода. Она ведь бывает также разрушительна?

— Вода порождает жизнь. Огонь — воинственная стихия: либо защищает жизнь, либо отбирает её.

— А человек? На какую стихию он больше похож?

— Ни на какую.

— Вы думаете? — Азраил жадно подался вперёд. — Но вы же написали в своих трудах: «Человек есть бог».

Мелькарт перевёл взгляд на профессора. Толстощёкий, с ямкой на подбородке, пухлыми губами и убранными в хвост каштановыми волосами, итальянец не впечатлял внешними данными, хотя в нём чувствовалась некая таинственность. Возможно, в глазах. Они были похожи на превосходно огранённые драгоценные камни, жёсткие и светящиеся. Такие встречаются у девушек, знающих себе цену. Обычно Мелькарт быстро определял, кем является его собеседник, но не в случае с профессором. Азраил терпеливо ждал ответа, и мальчику пришлось прочистить горло, прежде чем отрывисто сказать:

— Возможно, я использовал метафору.

— В науке не бывает метафор! — воскликнул тот. — Наука говорит либо «да», либо «нет»!

— Я писал о том, что многие способности человека ещё не изучены. Это единственное существо во Вселенной, не имеющее аналогов.

Азраил резко поднялся с кресла и приблизился к зашторенному окну.

— Мы ходим по кругу, — продолжил Мелькарт. — История человечества запечатлена в мифах. Оттуда нам известно, что Потоп — величайшая трагедия, какую претерпела планета. Потоп отбросил человечество далеко назад, обрёк на жизнь в каменном веке, когда предкам приходилось охотиться на мамонтов и прозябать в пещерах. А что было до Великого Потопа? Какими технологиями обладали люди? Древние называли их богами, но разве люди не считают кумирами тех, кто сильнее? Мы никогда не узнаем своего происхождения, ведь мы даже не помним, чем пользовались сто лет назад. заново открываем то, что было известно тысячелетиями. Постройка египетских пирамид и создание скрижалей невозможны без лазера. Напомните, когда мы изобрели лазер?

— Полагаю, эти же знания и погубили древних? — Азраил вежливо улыбнулся. — Человек не справился с обретённым могуществом. Божественность его возвеличила, а затем опустила ниже некуда. На уровень обезьяны. Животного.

— Полагаете, лучше провести жизнь простого обывателя, потратить сто лет, так и не узнав своих настоящих возможностей?

— Люди тратят годы на поиски счастья, — профессор обернулся к гостю. — А вы ищете могущества.

— У каждого своё понимание жизненного смысла.

Азраил некоторое время безмолвно разглядывал мальчика.

— Да… Человек и вправду величайшая загадка.

Он сел в кресло, нежно провёл пальцами по влажным краям бокала.

— Вы правы. Боги — это не человечки, живущие на небе. Таковыми их стали считать намного позже. Боги — это те, кому принадлежала Атлантида. Не остров посреди моря, а целая цивилизация, мир… Мы получили лишь жалкие остатки знаний, коими довольствуемся, как нищий — куском хлеба. не боремся за большее, потому что не хотим прикладывать усилий. На каком-то этапе мы вместе решили уничтожить наследие предков: рукописи, книги, уцелевшие после катастрофы обрывки — из первобытного страха, запечатлённого в генетической памяти. Силам, которые нам недоступны, предпочли поклоняться и превратились в беспомощных тварей, в наблюдателей, жертв реальности. Но где-то глубоко, — Азраил постучал по виску, — мы уверены в своей уникальности.

— И в чём же наша уникальность? — спросил Мелькарт.

— В сознании, Тессера. В сознании. Необыкновенном. Безграничном, — он кивнул в сторону камина. — Пока мы смотрим на огонь, внешний мир отступает, и мы проникаем в себя. Человеческое сознание — это микрокосмос, Тессера. Сложная запутанная схема с тысячью дорог, указателями, названиями улиц… В Библии написано, что Бог создал нас по своему образу и подобию. Вот метафора, Тессера. Самая настоящая метафора, слишком поверхностно описывающая истинное положение дел. Мир, заключённый в человеческом сознании, полностью отражает внешний мир. Большое является отражением малого, а малое — большого. Структура атома — структуры Солнечной системы. Противостояние добра и зла — противостояния света и тьмы. Быть созданным по образу и подобию Бога — значит быть отражением живой и разумной всеобщей сущности. Вы правы, когда написали о том, что появление человека столь же логично, насколько логично расстояние между Солнцем и Землёю, Землёю и Луной. Всё во Вселенной взаимосвязано. Мы неотъемлемая её часть. Микроорганизм в макроорганизме.

— «Скажи нам, как высшее спускается к низшему и как низшее поднимается к высшему», — процитировал Мелькарт.

Он знал, какие тезисы только что выдвинул Азраил.

— Похвально, — выдохнул профессор. — Вы не говорили, что изучали герметизм.

— Вы забыли, я работал в области египтологии, а она неотрывна от герметизма.

— Да, конечно, — Азраил молитвенно сложил ладони. — Вы не могли не слышать о Тоте Гермесе Трисмегисте.

— Воплощение Универсального Ума, — добавил Мелькарт. — Посредник между богами и людьми, автор тридцати шести тысяч книг, в частности «Изумрудных скрижалей» и знаменитой «Книги Тота».

— Тот Гермес Трисмегист неповторимая личность в истории, — подтвердил итальянец. — Считается, что он изобрёл большинство наук: медицину, арифметику, астрономию, письмо… Иудейским теологам он известен как «седьмой патриарх» Енох, которого «не стало, потому что Бог взял его» за благочестие, а мусульманам — как пророк Идрис. Именно Тот Гермес Трисмегист увеличил календарный год с триста шестидесяти дней до триста шестидесяти пяти. Он передал нашим предкам наследие Атлантов, но, к сожалению, люди растеряли знания. Говорят, многие копии рукописей Гермеса Трисмегиста сгорели при пожаре Александрийской библиотеки, а семьдесят восемь золотых пластин «Книги Тота» бесследно пропали. Содержание пластин древние перенесли на папирусы, которых начали уничтожать жрецы, а позже — инквизиция.

Азраил налил в опустевшие бокалы шампанское.

— Как много мы потеряли за минувшие тысячелетия, — сокрушённо ответил Мелькарт. — Если бы рукописи оказались в руках достойного, если бы они не попали к суеверным обезьянам!

— Видимо, поклонники Гермеса Трисмегиста рассуждали также, иначе бы не спрятали золотые пластины. Вы же не думаете, что «Книга Тота» испарилась сама по себе? — профессор покачал головой. — Нет, Тессера, нет. «Книгу» надёжно укрыли!

— И вы мечтаете её найти? — Мелькарт усмехнулся.

— Только глупец не мечтает об этом! — крикнул Азраил. — В ней — тайна могущества над мирами, власть над землёй, океаном и небесными телами! Но главное, — он наклонился к мальчику, жадно вглядываясь в чёрные глаза. — Воздействие на разум людей!

— Да, Тот Гермес известен как величайший гипнотизёр, — Мелькарт отстранился от профессора, который всё больше напоминал умалишённого. — У него был Жезл в виде двух змей, обвивающих стержень. С его помощью Трисмегист повелевал толпами. Если на золотых пластинах хранилось руководство по превращению людей в послушных рабов, тогда я понимаю, почему жрецы стали избавляться от копий. Слишком опасное для человечества знание. Слишком сильное искушение.

— Но вы бы хотели получить это знание?

— Я не тешу себя иллюзиями.

— Но вы считаете себя лучше других? — продолжал давить Азраил. — Видели те, Тессера, я редко ошибаюсь. Ваш трактат неполноценен именно потому, что его автор до сих пор не уверен, кем является: животным, достигшим пика эволюции, или богом, пока не взобравшимся на Олимп. Вы чувствуете своё превосходство над родом человеческим, это ощущается в каждой строке! И кто как не вы осознаёт всю ценность наследия Атлантов!

— Для чего вы мне это говорите? — Мелькарт нахмурился, ожидая какого-нибудь подвоха.

— Я хочу предложить сделку, — Азраил рассматривал лицо гостя, подмечая малейшую деталь.

— Что за сделка? В чём её суть?

— Вы будете работать на меня.

— На вас? — мальчик фыркнул. — Умоляю!

— Как я уже говорил, — голос Азраила возвысился. — Я редко ошибаюсь в людях. Вы не такой как все. Вы не коллекционер, раскладывающий по полочкам артефакты. У коллекционеров мёртвое сознание. Ваше же активно. Вы экспериментатор, Тессера. Именно поэтому я и обратил внимание на вас.

— И в чём будет заключаться моя работа? Броситься на поиски «Книги Тота», полагаю? Или Жезла? Это миф, Азраил. Вы идёте по пустыне к миражу, думая, что впереди оазис.

— Вам не придётся искать Жезл, — терпеливо произнёс мужчина. — Я знаю его местонахождение.

В глазах Мелькарта мелькнуло удивление.

Толстощёкому профессору с выпуклым животом удалось обескуражить его.

— То есть, предполагаете местонахождение? — уточнил мальчик.

— Нет. Я точно знаю, где Жезл легендарного Тота.

Мелькарт повернулся к огню и быстро переварил свалившуюся информацию.

— Что я должен сделать?

— Не так быстро, Тессера! — Азраил с широким оскалом на губах погрозил указательным пальцем. — За Жезл убивают. Я ведь не дурак, и, если выбрал вас, это не значит, что я вам доверяю.

— Боитесь, я его украду?

— Нет. Стащите артефакт — сам вас убью, — итальянец словил подозрительный взгляд. — Я боюсь, в силу неопытности вы совершите ошибку, и Жезл получат другие. Поверьте на слово, как только вы приблизитесь к достоянию Тота, непременно объявятся некие личности, жаждущие отнять добычу прямо из ваших рук.

— И вы нанимаете меня, чтобы самому с ними не сталкиваться?

— Именно так.

— Кто они? Какие-нибудь политические агенты?

— Хуже, — Азраил вновь встал и, пройдя вдоль гостиной, отодвинулся в тень. Он пытался подобрать правильные слова. Мелькарт понял, что его собеседника сильно беспокоила эта тема.

По существу, профессор предлагал заняться расхищением гробницы. Опасное предприятие, требующее доли авантюризма и отчаянности, но не это останавливало Мелькарта. Неизвестный с Чашей Грааля в кармане вызывал немало подозрений: ему нужно было достать Жезл, но делиться им не собирался.

— Я знаю, какие мысли бродят сейчас в вашей голове, — Азраил разглядывал гостя из тёмного угла. — Сомнительный тип предлагает добыть мифическую драгоценность, да ещё подвергнуть себя риску…

— Так кто эти люди?

— Вас только это беспокоит?

— Нет, — Мелькарт допил шампанское и поднялся.

— Деньги? О, не волнуйтесь! Вы получите миллионы.

— Вы не поняли. Мой ответ: нет.

— Вы не дослушали.

— Меня не интересуют деньги, — бросил Мелькарт с пренебрежением. — Мне не нравится сделка. Я прекрасно знаю, чем обычно заканчиваются подобные дела.

— Я могу вам гарантировать…

— К сожалению, вы ничего не можете гарантировать, — мальчик направился по коридору к выходу, намереваясь прекратить разговор.

— Постойте! — закричал Азраил, рванул за гостем и схватил его за плечо. — Речь идёт о Жезле Тота Гермеса Трисмегиста, древнейшей мировой реликвии!

— Да, — кивнул Мелькарт. — Поэтому нет никаких гарантий. Никакой подстраховки. Вы правы в одном: я экспериментатор. Но не дурак, которым можно манипулировать. Не марионетка. Вы предложили сделку не тому человеку.

— А если всё будет на ваших условиях? — профессор попробовал уцепиться за последнюю ниточку.

— Тогда это обман. С вашей стороны.

— Почему вы так решили?

— Потому что вы снова играете, — Мелькарт надел пальто и подмигнул на прощание. — Я вернусь к разговору, когда вы явите свой истинный лик. Счастливого Рождества!

Он незамедлительно покинул дом странного итальянца, который остался стоять в дверях, провожая долгим, но на удивление оптимистичным взглядом.

Мелькарта привлекала идея получить Жезл, но искушение проигрывало холодным доводам рассудка и чувству самосохранения. Не так давно он убил пешку за подлинник «Ключа Соломона», а теперь его самого втягивали в роль пешки. Он ничего не знал о профессоре, кроме того, что это богатый человек, который при всём желании не стал бы жить в пустом доме, где отсутствовала элементарная бытовая техника: парой бокалов и праздничной бутылкой не прикрыть истинное положение дел. Мелькарт точно знал, как должен выглядеть перевалочный пункт, где задерживаешься на несколько дней, а профессор Аллегретти провёл в Лондоне почти месяц. Следовал элементарный вывод: этот дом специально был подобран на Рождество, исключительно для важных переговоров. Профессор солгал дважды: изобразил вначале восхищение, смешанное с растерянностью, затем равнодушие. Он выдавал себя за другого. Притворялся. И если над сохранением «Ключа Соломона» Мелькарту пришлось изрядно потрудиться, то как он поступит с Жезлом, не имел ни малейшего представления. За артефакты расплачивались жизнью. А положиться на Азраила он не мог.

Вопрос доверия — одна из сложнейших вещей в мире. У каждого есть своя цена, нужен лишь верный подход и то, ради чего люди готовы отказаться от принесённых клятв. Не продаются фанатики: они умирают за идеи с восторгом — но легко управляемы извне. Мелькарт не просто любил древние реликвии. Он относился к ним с тем трепетом, с каким новобрачный впервые целует невесту. Он презирал людей, бросающих книги в огонь, — для Мелькарта это были скоты, бездумно потребляющие всё, что дадут. Любая книга — выражение человеческой мысли, и даже если она перечит мнению большинства, никто не вправе её уничтожить. Мелькарт скорее отнял бы чью-то жизнь, чем порвал рукопись. Он никогда не считал себя фанатиком, но признавал, что имел слабость к артефактам, которая, безусловно, оказывала на него влияние. Позволить Азраилу сыграть на этом — значит поставить на своей разумности жирный крест.

Ему нравилось сотрудничать с фрау Морреаф частично из-за того, что она не давила на его чувство независимости, не лезла за возведённые годами преграды, не надевала ошейник. Мелькарт думал, что даже немного похож на Викторию: в обоих кипела страсть к чему-то высшему, непостижимому, и пламя порой прорывалось, скрепляя их узами крепче, чем брак. Фрау Морреаф была похожа на чертовски дорогую реликвию, за которую можно лить кровь бесконечно.

Насколько сильной одержимостью болели египетские архитекторы при возведении статуй богини Изиды, горели ли у них ладони от соприкосновения с каменным телом великой колдуньи, породившей чудовище Гора и отнявшей тайное имя у Амона-Ра?

Мелькарта влекло могущество Виктории, её сотканная из чёрного полотна аура, поистине демоническое очарование — да, это было преклонение, чистой воды восхищение сильной личностью.

С неба падал снег. Мимо прошли две девушки, которые, посмотрев на красивого парня, заулыбались. Одна даже обернулась и пожелала счастливого Рождества. Мелькарт кивнул в ответ и, подняв воротник пальто, двинулся в сторону дома. Всеобщее веселье, смех, знакомые мелодии казались чужими. Словно послания из другого, неведомого мира, куда попасть невозможно. Мелькарт не любил Рождество ещё со времён пребывания в приюте, когда детей заставляли делать ёлочные украшения и он склеивал бесчисленное количество глупых гирлянд, а потом вместе со всеми читал молитвы, глядя на замученное лицо распятого Христа.

Закрыв за собою дверь тихой и уютной маленькой квартиры, он наощупь включил лампу и повалился на кровать. Шорох возле двери прозвучал неожиданно; Мелькарт на мгновение испугался и резво вскочил на ноги.

* * *

В смерть Александра Кроули Виктория не верила. Погибнуть мог кто угодно, но не этот хитроумный змей, плетущий интриги. Своим сообщением он привлёк к делу бессмертную, автоматически заручившись её поддержкой.

Ситуация накалялась. Следующим днём Виктории предстояло лететь во Францию. А пока, забравшись с ногами в кресло, женщина занималась тем, что всегда её успокаивало: отрывала лепестки от бутона розы. Нежные и сладко пахнущие, они опадали на пол. За окном стемнело.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошла Лиззи.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила секретарша.

— Нет, спасибо. Ты можешь идти домой, уже поздно.

— Счастливого Рождества!

— И тебе.

В здании почти никого не осталось, кроме охранников. Виктория отложила убитую розу, встала и приблизилась к окну. Раздвинула жалюзи и выглянула на улицу. Ездили машины, сновали люди. По воздуху летели снежинки. Снаружи было морозно и приятно. Виктория стала медленно и беспорядочно ходить по кабинету, то поглядывая на большую картину с изображением океана, то приоткрывая дверцы шкафчика и раздумывая, какую бутылку выбрать. Пустота, скука, уныние. Морган давно уже уединился со своей девушкой, Рид застрял в баре с друзьями, один только Клод всё ещё прятался на первом этаже: он-то никуда не собирался.

Надев манто, Виктория спустилась вниз, намереваясь покинуть компанию и прогуляться по ночному Лондону. Сидеть и дальше в четырёх стенах, перебирая лепестки роз и вороша мысли о грядущем, казалось решительно невозможным.

С Клодом она столкнулась у лифта.

— Куда вы? — спросил телохранитель, чудом не разлив кофе.

— Хочу подышать воздухом, — Виктория послала Клоду лёгкую улыбку.

— Мне пойти с вами?

— Нет.

Двери лифта закрылись, но в кабину он так и не попал, задержавшись на месте со стаканом дешёвого напитка. Какое-то необъяснимое чувство, похожее на горечь, кольнуло широкую грудь. Агент провожал взглядом прямую спину женщины, пока та не исчезла.

Виктория окунулась в холод и свежесть. Десятки белых хлопьев оседали на волосах и растворялись, изо рта валил седой пар. Рождественская ночь кишела жизнями, в темноте переливались все цвета радуги, звучали музыка, голоса и смех. Ещё недавно город был охвачен пожаром, а теперь из-под пепла вылезали молодые побеги: всё возвращалось на круги своя. Мир претерпевал изменения, но равновесие рано или поздно восстанавливалось.

Виктория шла по тротуару, не зная, куда податься. Существовал лишь один человек, к которому её тянуло сердцем. «Вы не можете представить, каким я вижу мир, когда он окрашен в красный. Я сделаю его красным… Для нас. Только для нас двоих». Виктории не нужен был мир, достаточно только ночи, длиной в несколько часов и неизбежным концом, зато красочной и незабываемой. Ночь может стоить целой жизни. За неё не жалко отдать душу.

Женщине не составило проблем проникнуть в его обитель. Всё в той квартире источало запах Мелькарта: простыни, на которых он спал, ванная, в которой мылся, одежда, обтягивавшая нежную кожу мальчика. Вдоволь насмотревшись, Виктория выключила свет и села в кресло в ожидании своего ученика. Она не знала, где пропадал Мелькарт в рождественскую ночь, как не знала того, вернётся ли он.

Мелькарт вскоре пришёл. Не заметив присутствия постороннего, зажёг лампу и рухнул на кровать, лицом в подушку. Виктория могла бы и дальше любоваться видом ни о чём не подозревавшего мальчика, понаблюдать за его естественным поведением, но всё же намеренно выдала себя, зашевелившись. Шорох испугал его: Мелькарт резво вскочил, готовый защищаться, если посмеют напасть.

— Извини, что напугала, — сказала фрау Морреаф, растягивая слова.

— Всё нормально, — расслабленно выдохнул он, но так и остался стоять посреди комнаты. — Что-то случилось? Я не ждал вас.

— Рождество, — Виктория развела руками. — Странный праздник, не находишь?

— Я не люблю Рождество.

— А я хотела преподнести подарок, — она с наигранным сожалением закусила губу. — Как теперь быть?

— Я всегда рад подарку, если он хороший.

— Это тебе решать…, — Виктория окинула ученика долгим взглядом. — Многие празднуют Рождество только ради получения подарков.

— Вы не похожи на Санту, хотя, как и он, поражаете внезапностью.

— А на фею похожа?

— На зубную?

Они улыбнулись друг другу.

Виктория поднялась и подошла к Мелькарту почти вплотную.

— Я твой персональный Санта, — прошептала женщина, вглядываясь в обсидиановые глаза. — И твоя персональная зубная фея.

Пальцы Мелькарта сами потянулись к застёжкам манто. Верхняя одежда пушистой грудой упала на пол. Шёлковую блузу и длинную юбку пальцы тоже норовили снять, но он не спешил. Шагнул вперёд, преодолев последние сантиметры, и поцеловал её губы, неглубоко и без напора, словно спрашивал разрешения. Виктория ответила на поцелуй, дотронувшись до его мягких волос. Она могла бы толкнуть Мелькарта на кровать, оседлать и объездить, вылив всё скопленное за месяцы напряжение в жёсткое совокупление, но отдала эту привилегию ему, позволяя взять контроль над ситуацией. Виктория заботилась об интересах юного ученика, свободного в науке, но совершенно неопытного в физической близости, и хотела, чтобы его первый раз был чуточку волшебнее последующих. Мелькарт целовал осторожно, опасаясь её оскорбить, и медленно освобождал от одежды, сперва расстегнув пуговицы блузы, затем справившись с молнией на юбке. Виктория осталась в одном нижнем белье, вся открытая. Не было и намёка на стыд: происходящее являлось самой естественной на свете вещью, древнейшим священным обрядом. И никто не пытался отвести взгляды. Кожа зарделась от острой жажды большего. Мелькарт так же медленно избавил Викторию от нижнего белья, замер, внимательно осматривая обнажённое тело, подмечая каждый изгиб, каждую родинку, после чего стал раздеваться сам. Когда он дошёл до ширинки брюк, женщина перехватила его руки и приняла инициативу на себя.

Она намеревалась научить его многим любопытным вещам. И рождественская ночь тоже превратилась в урок, не менее занимательный, чем фехтование.

* * *

Позже Мелькарт лежал на смятых простынях и бесцельно разглядывал потолок, стараясь вернуть рассудок. Виктория находилась рядом: подперев подушки под спину, взирала на мальчика свысока, ловя его учащённое дыхание и трепет ресниц. Она бы закурила, но Мелькарт не любил запах дыма.

За окном светало. Комнату наполняли робкие солнечные лучи.

— Спасибо, — произнёс он, не поворачивая головы. — Это лучший подарок, какой я получал на Рождество.

— Иногда сексом нужно заниматься, — наставительным тоном ответила она. — Помогает не превратиться в урода.

— Говорят, это грех.

— Грех? — Виктория рассмеялась. — Все самые страшные преступления совершались оттого, что людям запрещали секс. Если не выпускать энергию, она долбанёт по мозгам, и с этим уже ничего нельзя будет поделать!

— Вот такую заповедь оставит мой преподаватель?

— По-моему, не самая плохая.

— Согласен.

Некоторое время они лежали молча, наслаждаясь присутствием друг друга. Наконец, Мелькарт спросил:

— Вы сегодня покидаете Лондон?

— Да.

— Когда мы встретимся?

— Не знаю, — Виктория прикрыла глаза. — Они не должны о тебе прознать.

— Совет?

— И Совет, и Бальзамо, — женщина посмотрела на мальчика с сожалением. — Прости, Мелькарт. Ты достойный ученик, и я не хочу подвергать тебя опасности.

— Но это мой выбор. Я сознательно согласился на риск.

— Я сделаю всё, чтобы не потерять тебя, — тёплая ладонь Виктории ободряюще коснулась его плеча. — Прошу лишь об одном: береги жизнь ради себя самого.

— Я тоже кое-что попрошу, — Мелькарт поднял на неё взгляд. — Сохраните свою жизнь ради меня.

На лице Виктории отразилось удивление, которое быстро сменилось нежностью. Она уже забыла, каково это — чувствовать себя нужной.

— Я постараюсь, — прошептала фрау Морреаф с улыбкой.