Огромная яхта русского олигарха Михаила Ульянова не имела бы и толики великолепия, если бы на ней не было красивых женщин. Одна из них, испанских кровей, смуглая кареглазая Алондра Аресес сидела за покерным столом в компании четверых игроков. Бриллиантовая заколка замысловатой формы скрепляла длинные смоляные волосы, несколько волнистых прядей непослушно спадали на шею, где сверкало изумительное ожерелье. Стройная, изящная, в вызывающем красном платье, госпожа Аресес притягивала множество неосторожных мужских взглядов. Её соперниками были сам хозяин яхты — миллиардер Ульянов, престарелый барон Хоффман, французский бизнесмен Анри Демезон и совсем ещё молодой Ланкастер, рисковавший состоянием покойного деда. Крупье — симпатичная девушка в строгом чёрно-белом костюме — сдавала карты.

Покер мог длиться часами. Это было самое настоящее испытание для психики, и одержимые скукой сильные мира сего соглашались его пройти, не жалея средств, что обрели за годы.

— Две пары, — скучающим тоном сообщила Алондра, переворачивая карту.

— Ха, выигрыш за мной! — подал голос довольный Ульянов, вскрывая свою. — Тройка.

— Не радуйтесь прежде времени, игра только началась, — равнодушно отозвалась Алондра. — Терпение есть добродетель.

— Чем дольше длится игра, тем она интереснее, — олигарх плотоядно улыбнулся. — Именно в игре раскрывается истинная суть человека.

Он повернулся к Демезону.

— Вы согласны со мной?

— Может быть, — француз смотрел на Алондру. — Если у вас не сдадут нервы раньше, чем вы успеете снять маску.

— Только бы не разориться, — поддел барон, адресовав своё высказывание в большей степени бледному от волнения Ланкастеру.

Игра продолжалась.

Крупье раздала каждому по карте.

Все внимательно взглянули на расклад.

— Ещё карту, — выдохнул Демезон, оттягивая ворот сорочки.

У Алондры оказались бубновые валет, восьмёрка, червонные дама и король. Пальцы отвернули последнюю закрытую карту — там лежала пятёрка бубей.

— Пас, — сказала госпожа Аресес.

— Поднимаю. Добавляю миллион, — тут же откликнулся Демезон.

— Сбрасываю карты, — решил Ульянов.

— И я, — Ланкастер облизал пересохшие губы.

Алондра выдвинула фишки.

— Поднимаю ставку.

Барон Хоффман одарил американца красноречивым взглядом.

— Принимаю.

— Тройка, — Ланкастер вытер лоб.

— Пустая рука, — Алондра раскрыла пятёрку бубей.

Барон предъявил соперникам семёрку пик.

— Фулл Хаус, к вашему сожалению, — издевательски-сочувствующим тоном произнёс он. — Берегитесь, сегодня я заберу все ваши деньги!

— Какая самоуверенность, — прошипел Ульянов, поморщившись.

— Не вы ли радовались несколько минут назад? — хмыкнул барон.

Крупье кинула олигарху девятку пик.

— Три миллиона, — сказал он, возвысив голос, словно его никто не услышал бы.

— Сбрасываю карту, — выразительные глаза Демезона сверкнули.

— И я, — Хоффман вошёл в раж.

— У меня не хватает фишек, — как-то совсем бесцветно сообщила Алондра.

— Тогда наблюдайте, — Ульянов оскалился. — После того, как одержу победу, обязательно приглашу вас на свидание.

— Жду с нетерпением, — в голосе госпожи Аресес прозвучал сарказм, но это заметил только Демезон, который одобрительно усмехнулся.

— Поднимаю на пять миллионов, — добавил француз.

— Идёте на риск? — Ульянов злорадно засмеялся, заранее предвкушая поражение противника. — Осторожнее, мсье Демезон!

— Мы играем или нет?

— Как хотите.

Олигарх тайком взглянул на закрытую карту. Двойка червей препятствовала удачному раскладу, и он мастерски, малейшим движением пальца подменил её на девятку.

— Я ставлю всё, — заявил Ульянов, посылая улыбку госпоже Аресес.

— Вскрываем карты, — произнёс Демезон.

Тот показал ложную девятку червей.

— Фулл хаус! — Ульянов хлопнул в ладони. — О, да! Фортуна сегодня на моей стороне!

— Каре, — Демезон перевернул восьмёрку бубей. — Вы организовали чудесный вечер, но мадемуазель Фортуна отказалась от танца, предпочтя другого.

— Дьявол! — краска залила холёное лицо хозяина. — Я не мог проиграть!

— В карты может проиграть любой. Я сожалею.

Больше не глядя на женщину, Ульянов сорвался со стула, со злости его опрокинув, и спешно покинул зал.

— Не обращайте внимания. Эти сумасшедшие русские вечно недовольны, — философски подметил барон.

— Вы правы, — ответил Демезон. — И потом, я спас госпожу Аресес от нежелательного свидания.

— Я должна вас за это благодарить? — Алондра высокомерно фыркнула.

— Поблагодарите, когда поймёте, что я куда лучший компаньон.

— Может, мне тоже поучаствовать в состязании за сердце красавицы? — хохотнул Хоффман. — Порой кажется, что на кону не деньги, а женщина.

— В мире нет большей ценности, чем обладание женщиной, — Демезон улыбнулся.

— Давайте сделаем перерыв? — Ланкастер обвёл игроков взглядом, полным надежды. — Пожалуйста…

— Хорошо, — кивнул барон. — Нам всем нужна передышка.

Они оба встали из-за стола и разошлись в разные стороны, на время скрывшись из виду. Ланкастер сильно переживал: он недавно получил огромное наследство и пока не знал, как правильно распорядиться свалившимся на голову состоянием. Хоффман же был стар, и здоровье порой подводило немца.

Алондра осталась на месте. Ей принесли бокал с виски; ленивым движением руки она взяла его с подноса и сделала пару мелких глотков. Ничто не выдавало в ней беспокойства. Демезон любовался этой загадочной женщиной. Он чувствовал в её натуре лидерские наклонности, жёсткую хватку и предельную самоуверенность. Богатая, привлекательная, свободная. это его заводило.

— Не боитесь обанкротиться?

— В карты может проиграть любой, — Алондра повторила брошенную им фразу. — Вы не исключение.

— Ошибаетесь, — Демезон мягко улыбнулся. — Я люблю карты, и они отвечают мне тем же.

— Для меня прелесть состоит в самой игре. Вернее, в последнем моменте, когда судьба сулит проигрыш, а вместо этого забираешь всё.

— И часто вы обманываете судьбу?

— Всё время.

— Глядя на вас, можно поверить во что угодно.

Вскоре игроки вернулись за стол. Ланкастер немного посвежел. Барон Хоффман принял свои лекарства и успокоился.

— Сдавайте карты, — велела Алондра крупье.

В пространство зала ворвалась музыка. Где-то за стеной оркестр сплетал особую атмосферу из гениальных классических композиций. Воистину сильные мелодии меняли настроение, придавая вечеру, проводимому посреди моря, терпкий оттенок.

Хоффман косился на американца, раздумывая: «Хм, на сей раз приличные карты только у Ланкастера. При таком раскладе у него может быть тройка, однако…».

Парень обречённо вздохнул и закусил губу.

«Однако у него есть привычка жевать губы, когда он напряжён», — продолжил барон. — «Нет у него тройки, вот мальчишка и волнуется!»

— Принимаю ставку и поднимаю на восемь миллионов, — огласил он своё решение.

— Сбрасываю карты, — сказала госпожа Аресес.

— Правильный выбор, — кивнул тот.

— Принимаю ставку, — Ланкастер сглотнул. — И поднимаю на пятнадцать миллионов. Чёрт, я ставлю всё!

И снова закусил нижнюю губу.

— Принимаю. Ставлю всё! — откликнулся Хоффман.

— Принимаю.

Неожиданно Ланкастер покрутил перед изумлённым бароном тройку червей.

— Попался, старик! — парень хихикнул, моментально сбросив маску загнанной в угол жертвы. — Знал, что ты купишься!

— Эй, побольше уважения! — одним жёстким взглядом Демезону удалось обуздать зарвавшегося американца. — Не забывайте, где находитесь!

— Прошу прощения, — Ланкастер был слишком рад победе, чтобы вспоминать о правилах приличия. — Просто не ожидал, что у меня получится одержать верх над таким опытным игроком, как барон Хоффман.

— Вы обманули меня! — тот вздёрнул подбородок. — Что ж, я не стану роптать на Фортуну. Проигравший молча удалится со сцены.

Барон поднялся, задвинул стул и гордо покинул зал.

— В его возрасте покер противопоказан, — Ланкастер глумливо усмехнулся. — Ну вот, нас уже трое!

— Кому-то придётся уйти, — Демезон посмотрел на противника, как на назойливую муху.

Алондра догадывалась, с кем ей предстоит остаться один на один, и ничего не предпринимала, решив со стороны наблюдать за разгоравшимся сражением.

Вскоре перед мужчиной лежали бубновые шестёрка, семёрка, восьмёрка и девятка. Демезон перевернул последнюю карту — там пряталась десятка той же масти. Ланкастер похвастаться удачным раскладом уже не мог.

— Стрейт-флэш, — Демезон молитвенно соединил ладони. — Вам придётся уйти. Я сожалею.

— Не может быть! — американец ошеломлённо вскочил на ноги. — Дьявол! Как же так?!

Более двадцати миллионов долларов в одно мгновение уплыло из-под носа. Обиженный и разочарованный, он бросился прочь, пока не представляя, куда податься со своим горем.

— Наконец мы от них избавились, — мужчина подался вперёд, и если бы не длинный стол, непременно коснулся кожи госпожи Аресес. — Я с самого начала знал, что вы сильный игрок. Подождали, пока эти акулы растерзают друг друга, и теперь в шаге от выигрыша. Я восхищён вами.

Алондра склонила голову, принимая комплимент как должное.

— Не тратьте силы, — снисходительно ответила она. — Приберегите их для последнего тура.

Демезон кивнул крупье:

— Сдавайте карты!

Несколько минут предельного накала, и на его руках оказались дама, туз, десятка червонной масти и одна неизвестная, в её — пиковые валет, дама, десятка и карта рубашкой вверх.

— Боже мой, — с азартной улыбкой произнёс мужчина. — У кого-то из нас может выйти флэш-рояль!

Алондра выжидающе вглядывалась в синие глаза противника.

— Я ставлю всё, — добавил Демезон.

— Несмотря на то, что у нас всего по четыре карты?

— Давайте рискнём? Какая бы карта ни пришла следующей…

Он выдвинул все фишки.

— Хорошо, — мягко ответила Алондра. — Принимаю ставку. Только у меня не хватает фишек.

— Заключим сделку?

— Пожалуй. Если проиграю, — её прыткий язычок пробежал по верхней губе. — Исполню любое ваше желание. Если выиграю — сделаете то, что я скажу.

Демезон приподнял бокал с виски.

— Вынужден предупредить, мои желания бывают запредельны.

— А я ужасно непредсказуема.

— Ну же, сдавайте карты! — нетерпеливо велел он крупье.

Речь шла уже не о миллионах, а о куда более заманчивых перспективах.

Мужчине выпал червонный валет, Алондре — король пик.

— Теперь вскрываем!

Демезон перевернул карту и предъявил короля червей.

— Флэш-рояль, — огласила крупье и перевела взгляд на госпожу Аресес, которая провела пальчиками по обратной стороне загадочной карты и внезапно выставила на обозрение единственное спасение от неизбежного поражения — туза пик.

— Флэш-рояль, — повторила крупье, шокированная происходящим.

Довольное лицо Демезона окаменело и вытянулось. Он не ожидал столь радикального поворота событий.

— При одинаковой комбинации выигрывают пики, — помертвевшим тоном оповестила крупье, затем опомнилась и придала голосу торжественность. — Поздравляю, госпожа Аресес! Вы выиграли!

— Вот почему я люблю покер, — Алондра подпёрла подбородок ладонью, любуясь тем, как быстро сходит лоск и напыщенность с соперника. — Прелесть последнего момента ни с чем не сравнить. Совершенно уникальное явление, которое я готова переживать снова и снова.

Она сгребла огромное количество фишек в кучу и любовно обняла.

— Представьте, сколько жизней можно подарить на эти деньги!

Жестом Демезон попросил крупье удалиться. Девушка понятливо кивнула и оставила их наедине.

— Ни одному человеку не под силу обыграть меня, — произнёс он. — Ни одному смертному…

Опрокинул бокал, влив в горло всё содержимое.

— Есть исключение… Исключение, способное победить самого Сен-Жермена, — мужчина поднялся со стула, чинно пригладил волосы, поправил ворот сорочки. — И имя этому исключению — Виктория Морреаф!

* * *

О Сен-Жермене ходило множество легенд. Желая прикоснуться к шлейфу великой личности, люди делились о ней слухами в надежде оставить собственный след. Но настоящего алхимика, из плоти и крови, знали немногие. Он родился в эпоху Просвещения — блестящие времена, когда инквизиция не представляла угрозы и алчная аристократия спонсировала изыскания учёных. Незаурядный ум Сен-Жермена обрёл небывалую славу. Говорили, что этот человек всякий металл способен превратить в золото и все богатства нажил на алхимических опытах, однако одевался он крайне скромно, не вычурно, словно отношения к высшему свету никакого не имел. Говорили, он внебрачный сын португальского короля, потомок древнего рода Ракоци и воспитанник самих Медичи — и в то же время никто не взялся бы сказать, кем Сен-Жермен был по национальности. Коренастый, среднего роста мужчина с угольно-чёрными волосами и глазами поразительной синевы, выделяющимися на лице так же ярко, как и его римский нос — он находил место в любой европейской среде, и не столько благодаря внешности, которая притягивала ценителей красоты, сколько благодаря знаниям языков, коими владел в совершенстве, безупречным манерам и личному обаянию. Говорили, будто бы его страсть к наукам по силе могла соперничать лишь со страстью к женщинам, но имена любовниц оставались в тайне. Не меньшее предпочтение Сен-Жермен отдавал картам: в его опытных руках они превращались в оружие. Искусство игры этот человек освоил задолго до того, как вошёл в вечность. Он был мастером.

Но кроме него в мире жили и другие мастера. Сен-Жермен заметно уступал женщине, которая по возрасту обгоняла его на целых четыре столетия.

Отвечая на изумлённый взгляд, Виктория с улыбкой притронулась к силиконовой маске.

— А ведь вам понравилась Алондра Аресес, — произнесла она на родном немецком, желая создать больший контраст между образом испанки и собой настоящей. — Я не забыла тот факт, что вы всегда выбираете девушек с горячей кровью.

— Мне следовало догадаться. Грим и правда хороший. Видна работа специалистов. Но зачем? Вы и так могли получить приглашение, — Сен-Жермен отошёл от покерного стола на пару шагов, чтобы внимательно изучить сидевшую напротив бессмертную.

— Да, но мне хотелось сыграть с вами.

— Чтобы победить?

— Именно. И добиться кое-какой услуги. Моя ставка — ваше обещание.

— Иногда я забываю, какой коварной вы можете быть.

— Зато я помню, что вы — человек слова.

— Итак, чего же вы хотите?

— Речь пойдёт о иллюминатах, — Виктория поднялась со стула, не желая смотреть на мужчину снизу вверх. — До меня дошли неприятные слухи об их деятельности.

— Слухи? — губы Сен-Жермена дрогнули в лёгкой, едва заметной насмешке.

— Из-за них у моего друга проблемы. Собственно, я здесь ради него.

— Больно слышать, что цель этой встречи — не я. Могли бы притвориться, что соскучились.

После его слов что-то переменилось в Виктории. Будто она только что поняла, что ей незачем выпускать иглы. Плавными движениями фрау Морреаф подхватила меховую накидку, опустила себе на плечи и отправилась на воздух, безмолвно зовя собеседника под ночное небо. Сен-Жермен вышел следом за ней на борт.

— Я скучала.

— Почему же не нашли меня раньше?

— Раньше не было повода.

— А он вам нужен? — в голосе игрока отчётливо звучала обида. — Я ждал вас.

— Я не стану просить прощения, — она вскинула на него жёсткий взгляд. — Я давно уже не та Виктория, которую вы встретили в персидском дворце. И в которую так неосторожно влюбились.

— Я во многом виноват перед вами.

— За любовь не просят прощения. Как и за равнодушие.

Сен-Жермен отвернулся, приковав своё внимание к тёмным морским водам. Он не хотел видеть, как жадно эта женщина исследует его лицо, стремясь выискать в приоткрытых губах и недовольно сдвивутых бровях ответы, которых он не собирался давать, трусливо ссылаясь на безвозвратно утекающее время.

— Вы приехали не только ради своего друга.

— Да, не только, — неохотно признала она. — Правда вам не понравится.

Виктория вдруг коснулась его руки и пальцами пробежалась по голубоватым жилкам вен. Сен-Жермен вздрогнул, ощутив прохладную кожу.

— Есть вероятность, что я скоро умру.

Мягко, но настойчиво она удержала его за руку, когда он попытался отойти, сражённый услышанным.

— Смерть идёт за мной нога в ногу. Отбирает силы. Я угасаю, mon amie. Медленно. Как цветок роняет свои лепестки.

— Что это значит?

— Только то, что вы нужны мне. Эгоистично, правда? Вспоминать о друзьях, когда всё уже кончено.

— Невозможно, — выдавил Сен-Жермен сквозь зубы. — Философский камень…

— Философский камень здесь ни при чём.

— Тогда что это?

— Вам никогда не приходило в голову, что природа может наказать за обман? И наказать очень жестоко. Философский камень не приносит вечности, mon amie. Мы ничего не выиграли у судьбы, — Виктория широко улыбнулась. Она бросала вызов безысходности, забавляясь ею вместо того, чтобы впасть в уныние. Сен-Жермен освободил руку из захвата, пребывая в замешательстве.

— Я прожила семьсот тридцать пять лет. И вы согласитесь со мной, если я скажу, что куда больше похожа на демона, чем на человека. Я убивала, я рушила и сжигала. А теперь мне предстоит умереть.

— Дикость какая… С чего вы это взяли?

Виктория сдавила себе горло, мешая словам вырваться на волю, затем её ладонь спустилась к груди, миновала отлитое из стали сердце и прижалась к животу, где пряталась бесполезная матка. Выражение лица Сен-Жермена изменилось. Мужчина всё понял.

— Вы помните, каким были раньше? Когда философский камень ещё не стал проводником к долголетию и неуязвимости? Помните тот страх, что испытывали в минуты опасности, отчаяние — в ситуации безнадёжности, страсть — при виде красавицы? Ничего из этого больше нет. Философский камень сделал нашу натуру закостенелой, завершённой. Чтобы удовлетворить жажду мести, нам недостаточно одного убийства, мы отнимаем десятки жизней… Не хватает остроты. Есть лишь подобие прежних чувств, гротескное подражание. Чем разрушительнее наши чувства, mon amie, тем ярче иллюзия, что мы всё ещё живы. По-настоящему живы.

Самообладание алхимика трещало по швам. Он дорого бы заплатил за то, чтобы всё сказанное оказалось заблуждением, он многое бы сделал ради этого. Виктория так легко смирилась с мыслью о смерти, словно её будущее, её жизнь, империя, достигнутые высоты не имели ни малейшего значения. Она не ждала жалости или предложений помощи. Она ставила его в известность.

— Я не приму этого! — с вызовом бросил Сен-Жермен, не выдержав бесстрастного взгляда. — Если есть хотя бы малейший шанс…

— Я не ищу шанса спасти шкуру. Сейчас меня волнуют другие вещи. Иллюминаты, например. И подозрительное поведение Джузеппе Бальзамо. Он не выходил с вами на связь?

— Бальзамо? Значит, из-за него всё? Он — причина вашего пессимизма?

— Если бы вы только знали, — до Сен-Жермена донёсся вздох сожаления. — Моя связь с Фениксом куда прочнее, чем я предполагала. Он вернулся, mon amie. Страшно озлобленный, безумный, дикий, как волк. Я знала, что этот день настанет… знала, что буду держать ответ, но кто бы мог подумать, что он пойдёт до конца? У меня была подруга… славная, добрая девочка. Он велел своим прихвостням разорвать ей грудь. И вытащить сердце, mon amie. Как если бы она была приговорена Советом. Бальзамо ни перед чем не остановится, чтобы уничтожить меня… всех нас. Вы понимаете это?

— Он и раньше обещал с нами разделаться, но не преуспел, как видите. Бальзамо всегда горазд был много болтать.

— Вы никогда не видели в нём конкурента, — произнесла Виктория, подходя к мужчине вплотную. — Почему вы принижаете его успехи, mon amie? А может, вы специально закрываете глаза? Чтобы не замечать в поступках ученика собственный след?

— Триста лет… триста лет — и меня всё ещё попрекают этим сумасшедшим ублюдком! — Сен-Жермена передёрнуло от нахлынувшего раздражения. — Я отрёкся от Бальзамо. Отрёкся перед Советом, я принёс клятву…

— И он отомстит за это предательство.

— Предательство? Я всегда считал, что не должен нести ответственности за то, к чему не приложил руку.

— Но вы его учитель, mon amie. Бальзамо любил вас.

— Не хочу, чтобы меня нарекали создателем чудовища.

— Так положите этому конец. Пока заноза сидит под кожей, она будет напоминать о своём существовании. Отмойтесь от заразы.

— Так я вам нужен как союзник в борьбе против Бальзамо? Вы жестокая женщина, Виктория. Без зазрения совести манипулируете людьми.

— А вы нет? Перестаньте, граф. Мы оба знаем, вы не моралист. Предпочитаете аскетизму роскошь, целомудрию — бурные романы. За эти века ваши потребности стали запредельными. И когда умирают друзья, вы лишь равнодушно пожимаете плечами. Самое большое удовольствие вам доставляет разбивать сердца. Вы и моё разобьёте. Так же как разбили сердце Бальзамо, принеся клятву Совету, — Виктория покачала головой, показывая, что вовсе не обвиняет бессмертного друга. — Я очень хорошо понимаю вас, mon amie. На самом деле, кто поймёт вас лучше меня?

— Тогда скажите, почему я до сих пор не разбил ваше сердце?

В ночной тьме облик женщины принял опасный хищный оттенок.

— Потому что я вам его не открыла.

Сен-Жермен как-то слабо, болезненно улыбнулся.

— Вам доводилось пережить боль потери? — прошептала она, завороженно глядя в синие глаза алхимика. — Это не похоже на рану. Наши раны зарастают, шрамы бледнеют и отскакивают сухими ошмётками, но боль… Она никуда не уходит. Потому что настоящая любовь случается редко. Некоторые люди меняют течение нашей жизни. И мы за них боремся, пытаемся удержать во что бы то ни стало… а потом хороним, оставляя жалкие крохи воспоминаний.

— И тот ваш друг из их числа?

— Он больше, чем друг. Он мой протеже. Моё творение.

— Надеюсь, не такой, как Феникс?

Виктория с интересом отнеслась к замечанию.

— Он похож на море, — выдохнула фрау Морреаф, наблюдая за движениями волн, несущих яхту. — Неукротимый, когда дует ветер перемен, и покладистый, когда солнце освещает ему дорогу.

— Пусть не думает, что иллюминаты — чистое зло, сидящее на вершине общества.

— А заговор против Ирана? Финансовая олигархия снова решила обогатиться на войне, как тут не думать…

— Вы говорите о подстроенных убийствах детей рахбара?

— Для чего вообще нужен был этот цирк? — Виктория горько усмехнулась. — Хотели спровоцировать власти, заставить их первыми разжечь конфликт?

— А как насчёт оружия нового образца? Ваш друг ничего об этом не рассказывал?

— Что за оружие?

— Получше ядерного. Изобретено в Иране. За раз сжигает континент. Ох, не завидую я Америке…

— Но причём тут дети?

— Только у рахбара есть право принимать решение о применении или уничтожении такого оружия. Гарибы должны были извлечь урок. Сперва похоронить детей, а после…

— Узнав, что дети живы, они сделали бы всё, чтобы вернуть их, — заключила Виктория. — Иллюминаты хотели сыграть на чувствах безутешных родителей, чтобы лишить вражескую страну ядерного потенциала!

— Мне всегда нравилась интенсивность ваших мыслей, — добавил Сен-Жермен. — «Государство — это я», — сказал однажды один мой знакомый король. Государством управляют люди. А людьми управляют другие люди.

— К сожалению, не только у Ирана есть ядерные боеголовки. Всякое оружие, которое находится на сцене, выстреливает в последнем акте. Мне страшно думать, что когда-нибудь всем этим бомбам найдут применение.

— Такова цена прогресса, фрау. В средневековье было куда проще, не правда ли?

Виктория не ответила. Сен-Жермен вздохнул и провёл по лицу ладонью, стирая обыкновенную человеческую усталость.

— Вы правы, с Бальзамо надо покончить. И как можно скорее.

— Всё-таки решили вытащить занозу?

— Я знаю, вы решили вовлечь меня в эту войну, выставить против моего же ученика, чтобы причинить Бальзамо ещё больше боли. Вы повели себя достаточно откровенно, рассказав о вероятном… уходе, — Сен-Жермену трудно давалось слово «смерть». — использовали мои чувства. Надавили на все слабые места, чтобы сделать союзником. Вы стратег, фрау Морреаф. Но что-то мне подсказывает, вы многое утаили.

— Я поделюсь своей тайной, если вы поможете мне убить Бальзамо, — в глазах Виктории зажёгся огонь. — Объединим силы, mon amie, и тогда я раскрою все свои карты.

— Вы готовы довериться мне? — мужчина подавил удивлённое восклицание.

— Вашему гневу, граф, — мягко поправила она. — И вашему желанию меня спасти.