— Ну вот, — жизнерадостно сообщил мне Санчес, — мы с ребятами обо всем договорились. Америка, как вы, Лио, уже знаете, страна беспредельных возможностей. Поэтому мы предлагаем вам на выбор: или вы соглашаетесь добровольно поехать со мной и этими джентльменами к ним в оффис, или я вас задерживаю до тех пор, пока они получат ордер на ваш арест, после чего мы опять-таки направляемся к ним. Что вы предпочитаете?

На мой взгляд, особой разницы между обоими вариантами не было. Но я уже знал, что, как говорят американцы, подвох всегда в подробностях. Эта поговорка особенно подходит к их невероятно запутанной юридической системе, в которой без адвоката обойтись невозможно. Поэтому я спросил, обращаясь ко всем представителям закона сразу:

— Могу я посоветоваться со своим адвокатом?

— У тебя в Тусоне есть свой адвокат? — удивленно спросил Сэм, опередив лейтенанта Санчеса, который явно хотел задать тот же самый вопрос.

— Да, — с гордостью ответил я. — Стьюарт Розенбергер.

— Ах, Розенбергер, — протянул агент Фаррел и посмотрел на Чена. Тот пожал плечами. — Ну, что ж, позвоните ему.

Я познакомился со Стьюартом Розенбергером довольно странным образом — в кондитерском магазине. Вскоре после моего приезда я обнаружил на улице Бродвей — в Тусоне тоже есть свой Бродвей — на пересечении с Генри-роуд, небольшое заведение под названием «Шок-энд-Лат». Там продавали шоколад любых сортов и в любом воплощении — конфеты, плитки, пирожные, горячий шоколад и так далее. А так как мало что может сравниться со вкусом черного горьковатого шоколада, в который окунается палочка из хрустящего сладкого теста, я иногда позволял себе после работы съездить в этот магазин и полакомиться. Однажды я отхлебнул больше, чем нужно по-настоящему горячего шоколада, и, не сдержавшись, произнес несколько энергичных, но, слава Богу, достаточно пристойных слов по-русски. И вдруг владелица магазина, немолодая, но миловидная дама обратилась ко мне на вполне приличном русском языке. Оказалось, что мама у нее была из России, отец из Польши, а сама она родилась в Израиле, куда семья эмигрировала еще до войны. Мы немножко поговорили о том, о сем, и она, посетовав, что в Тусоне очень немного людей, говорящих по-русски, предложила заходить почаще. В какой-то заход она и познакомила меня со своим приятелем Стьюартом, который тоже любил шоколад.

Стьюарт Розенбергер был старше меня лет на пятнадцать, но выглядел ничуть не хуже, чем я сам. Невысокого роста, подтянутый и энергичный, он обладал такой подвижной мимикой лица, что морщины, по-моему, просто не успевали образоваться. Стьюарт постоянно носил традиционную еврейскую шапочку-кипу и при знакомстве и при нескольких последующих встречах постоянно расспрашивал меня о еврейской жизни в Белоруссии вообще и в Минске в частности. Откровенно говоря, я мало что мог рассказать ему, поскольку почти ничего об этом не знал. Тем не менее, уверял он меня, наши беседы весьма помогали ему с точки зрения его профессии — Стьюарт был юрист, специализирующийся по вопросам иммиграции. Теперь он мой должник, говорил Стьюарт.

Я достал из сумки записную книжку и набрал телефон Стьюарта. Он оказался дома — это и был его оффис. Поскольку и ФБР-овцы, и лейтенант Санчес настороженно прислушивались к разговору, я сказал Стьюарту только то, что я попал в идиотскую историю и изложил предложение, сделанное Санчесом и ФБР. Стьюарт не задал ни одного вопроса, а когда я закончил, скомандовал:

— Скажи, что тебя будет представлять адвокат Розенбергер — Чен и Фаррел меня знают, — и что ты согласен добровольно давать показания, но только в моем присутствии. Я приеду к ним часа через полтора, раньше не смогу. И потребуй, чтобы они нашли переводчика для допроса.

— Но я и сам могу говорить по-английски, — сказал я.

— Тебе придется отвечать на серьезные вопросы, а для этого надо будет думать. Переводчик даст тебе дополнительное время, чтобы подумать. Поверь, я не в первый раз применяю этот прием. И вообще, если я согласился тебя представлять, это значит, что ты обязался меня слушать. Понятно?

— Йес, сэр, — ответил я по-военному. — Спасибо, Стьюарт, — и повесил трубку.

Когда я пересказал представителям власти слова Стьюарта, агенты переглянулись. Фаррел сказал, что ничего другого от адвоката Розенбергера он и не ожидал. Его не удивляет также, многозначительно добавил Фаррел, мое знакомство с Розенбергером, который, похоже, только и делает, что защищает сомнительных иностранцев от американского правосудия. Я благоразумно промолчал — Санчес, кстати, тоже воздержался от замечаний. Однако, пока — пока, подчеркнул Фаррел, - такой вариант им подходит. Они даже постараются, но не обещают, найти переводчика с русского. В конце концов, заключил Фаррел, арестовать меня они всегда успеют.

Я распрощался с Сэмом — он по-прежнему оставался хмурым, но уже снова обрел былую сдержанность, — и мы направились в даунтаун, в оффис ФБР. Весь путь пешком занял бы минут десять, но в Америке, понятно, пешком никто кроме меня не ходит. Мы поехали на двух машинах — оба агента вместе со мной, а лейтенант Санчес за нами в своем полицейском автомобиле. Я было испугался, что он посадит меня в свою машину, в специальное отделение для перевозки преступника — заднее сиденье, отгороженное двойной стальной решеткой, — но Санчес на это не претендовал. Меня усадили хоть и на заднее сиденье, но в обычную машину без решеток и даже наручники не надели. Правда, рядом со мной сидел агент Чен, и замки дверей были защелкнуты.

ФБР в Тусоне занимает два этажа в так называемом Федеральном Доме — одном из трех тусонских небоскребов. Все здание принадлежит федеральному правительству и все учреждения, которые подчиняются центральной власти — иммиграционное ведомство, ФБР, борьба с наркотиками, пограничный контроль, налоговая инспекция — располагаются именно здесь. Такие здания есть во многих крупных американских городах. Жизнь в Америке устроена так, что обычные американцы редко соприкасаются с федеральными чиновниками и люди зачастую даже не знают о существовании Федерального Дома в их городе. Например, многие жители Оклахома-Сити узнали о тамошнем федеральном здании только когда идейный борец с центральным правительством, отморозок Тимоти Маквей, припарковал рядом с ним фургон, набитый самодельной взрывчаткой и подорвал его с безопасного расстояния. Сто шестьдесят восемь человек из числа работающих в здании и их детей — там был и детский сад — погибли в этом взрыве.

История в Оклахома-Сити случилась в апреле 1995 года, почти ровно пять лет тому назад. Охрана федеральных зданий с тех пор резко усилилась и массивные бетонные блоки, установленные вокруг тусонского Федерального Дома, не позволяли припарковать машину ближе, чем метров за сто. Лейтенанту Санчесу пришлось пройти эти сто метров пешком — думаю, что он остался недоволен, — а мы проехали через шлагбаум с караульной будкой прямо к заднему входу. Здесь я расстался с ФБР-овцами, и дежурный полицейский отвел меня в небольшую комнату с замечательным видом на горы из окна восьмого этажа — но и окно и дверь были забраны решеткой — где мне предстояло ожидать допроса. Из мебели в комнате стоял только большой стол для заседаний и стулья вокруг него.

По логике событий, мне полагалось бы провести время, оставшееся до допроса или в непреодолимом страхе перед разоблачением, или мучительно соображая, какие же вопросы мне будут задавать Фаррел и Чен. Но вместо этого наступило неожиданное расслабление. По-видимому, события сегодняшнего утра — время подходило к часу дня, — измотали меня настолько, что тревожиться за себя еще больше я был просто не в состоянии. В конце концов, я уже сделал все, что мог — продумал линию защиты, нашел и пригласил адвоката, и даже разыскал дополнительную улику, о которой еще никто ничего не знал. А всерьез представить, что меня посадят на десять лет за преступление, которое я не совершал, я не мог — воображения не хватало.

А вот чувство голода я ощущал вполне отчетливо. Дверь, конечно, была заперта, но я начал стучать в нее, и со временем на пороге возник полицейский. Я объяснил ему, что мне пора что-нибудь съесть. К моему удивлению, полицейский задумался, и, в свою очередь, стал объяснять, почему это не так просто, как кажется.

— Понимаете, сэр — сказал он, — отвести вас в наш кафетерий я не могу — это не положено. Кормить вас тюремным пайком будут, когда вас переведут в тюрьму, скорее всего сразу после допроса. — Типун тебе на язык, подумал я. — Я бы мог принести вам что-нибудь из кафетерия по вашему выбору, но и это не положено. Мне очень жаль, но порядки устанавливаю не я.

— Как же быть? — спросил я.

Полицейский опять задумался, но вдруг просиял:

— Я могу принести вам кофе и бублик, — сказал он. — Вот это — положено. Вам все равно предложат их на допросе.

— А как насчет двух комплектов? — поинтересовался я.

— Нет проблем, — сказал полицейский, и уже через несколько минут принес поднос с бубликами, маленьким творожным сырком и двумя бумажными стаканами с отвратительным американским кофе. Я поблагодарил его и принялся за еду.

Кофе, хоть и невкусный, подбодрил меня. Не скажу, что я полностью пришел в себя, но через час я уже встретил Стьюарта почти искренне улыбаясь, как и всякий добропорядочный американец.

Впрочем, Стьюарту, по-моему, было безразлично, смеюсь я или плачу. Он быстро вошел в комнату, кивком головы отпустил сопровождавшего его полицейского, уселся рядом со мной и сказал:

— Я только что переговорил с Бобом Ченом — они дают тебе полчаса на предварительную консультацию со мной. Чен рассказал мне, что сегодня ночью твой компьютер соединился с центральным компьютером «Твенти ферст бэнк оф Аризона» и перевел в «Сити-бэнк» полтора миллиона долларов. Из «Сити-бэнка» деньги были немедленно переведены еще дальше — куда, он мне не сказал. С другой стороны, ты постоянно работаешь с «Твенти ферст бэнком» — это они уже проверили, — и, значит, знаешь, как соединиться с его компьютерами. Кроме того, ты работаешь в университете сравнительно недавно, и до твоего появления никаких проблем с «Твенти ферст бэнком» не было. По их мнению, все это делает тебя главным подозреваемым. А теперь расскажи мне твою версию.

Я возмущенно сказал Стьюарту, что мне не нужно придумывать никаких версий — я расскажу ему чистую правду. При этом заявлении обычно подвижное лицо Стьюарта даже не дрогнуло. Я продолжил и объяснил ему все по пунктам. Во-первых, я никогда не работал с центральным компьютером «Твенти ферст бэнка». Во-вторых, мой компьютер стоит в открытом кубике, и любой человек, имеющий хоть какое-то отношение к нашему отделу, может его использовать в мое отсутствие. И, в-третьих, у меня есть алиби на сегодняшнюю ночь. Про отпечаток пальца я говорить не стал, потому что, по идее, я не должен был вообще знать о нем.

— Что за алиби? — спросил Стьюарт.

— Женщина, — коротко ответил я. Я ожидал, что Стьюарт спросит, кто это, но он задал другой вопрос:

— Она согласится подтвердить твое алиби?

— Полагаю, что да, — сказал я, — но полностью — не уверен.

Стьюарт замолчал и несколько минут сосредоточено думал. Затем он сказал:

— Хорошо. Я думаю, что здесь есть за что зацепиться. Во всяком случае, даже без алиби, это дело можно представить как вызывающее обоснованные сомнения. Ты когда-нибудь раньше привлекался к суду?

— Нет, — ответил я.

— Еще лучше. А полиция тебя когда-нибудь задерживала?

— Тоже нет, — сказал я. — Это для меня впервые.

— Совсем замечательно! — воскликнул Стьюарт. — Кстати, ты и сейчас формально не задержан и не арестован. Понимаешь, если бы они тебя формально арестовали, они должны были бы предупредить тебя, что ты можешь не отвечать на их вопросы, поскольку тогда твои ответы могли бы быть использованы против тебя в суде. Это было бы твоим преимуществом, но зато, будучи арестованным, ты бы автоматически оказался в тюрьме, и тебя пришлось бы вытаскивать оттуда под залог. Поэтому я и посоветовал согласиться давать показания добровольно, без ареста. Правда, это значит, что ты обязался отвечать на любой вопрос, и тебе надо быть очень осторожным. Кроме того, я теперь могу только присутствовать на допросе и изредка подавать реплики, но я не смогу останавливать допрос и подсказывать тебе правильные ответы. Главное, не раздражай их, а то быстро окажешься за решеткой. Ты все хорошо понял?

Я кивнул. Как и прежде, я плохо понимал юридические тонкости, о которых толковал Стьюарт, но совет быть очень осторожным я усвоил. Кроме того, я вновь убедился, что Стьюарт и вправду мне необходим.

— А теперь, — сказал Стьюарт, - давай поговорим о другом. Я помогу тебе в этой истории, потому что не верю, что ты способен украсть полтора миллиона, - уже второй человек сегодня говорит мне это, с некоторой обидой подумал я, — и еще потому, что еврей всегда должен помогать еврею. Но я не хотел бы делать это бесплатно. У тебя найдется две-три тысячи, чтобы оплатить услуги юриста?

Я не стал напоминать Стьюарту, как совсем еще недавно он говорил, кто у кого в долгу — может быть, для него это была просто фигура речи. Не стал я и объяснять, что я, Леонид Николаевич Голубович, никакой не еврей, а самый настоящий белорус, хоть и не христианин. Я просто подтвердил, что деньги у меня найдутся и Стьюарту не стоит беспокоиться из-за такой мелочи. Я уже достаточно долго жил в Америке, чтобы понимать, что заветы пророка Моисея — это одно, а деловые отношения юриста и клиента — это совсем другое. С другой стороны, я знал — если бы денег у меня вовсе не было, Стьюарт, скорей всего, все-таки не бросил бы меня в беде. Любой американский еврей и в самом деле искренне хочет помочь своим собратьям, тем более бедным иммигрантам — я много раз убеждался в этом лично. Вроде бы это противоречие, но Америка действительно такая.

Выяснив вопрос с деньгами, Стьюарт попросил меня как можно подробнее рассказать, что и где я делал, начиная с прошлого вечера вторника одиннадцатого апреля. Он по-прежнему не спрашивал, кто же была моя напарница, а я, конечно, ни словом не обмолвился о моих настоящих отношениях с «Твенти ферст бэнк оф Аризона». Я как раз успел добраться до прихода лейтенанта Санчеса в наш отдел сегодня утром, когда в комнату вошел сам лейтенант вместе с обоими агентами. Представлений не последовало: как оказалось, Санчес и Розенбергер были давно знакомы, причем не как полицейский и адвокат, а как члены какой-то местной организации борьбы за права национальных меньшинств — по-видимому, мексиканцев и других латинос, как называют в Америке тех, для кого родной язык испанский.

Фаррел и Чен, наши хозяева, уселись с двух коротких сторон стола, а лейтенант Санчес занял место напротив меня и Стьюарта. На этот раз заседание — если можно так назвать допрос — открыл агент Чен.

— Дорогой мистер Голубев, — гладко произнес мою фамилию Чен, - мы благодарны вам за то, что вы согласились, без всякого принуждения, придти к нам и откровенно ответить на наши вопросы. Я надеюсь также, что вы понимаете, насколько важно для нас — а еще больше для вас, — то, что мы от вас услышим.

— Да, я понимаю, — согласился я.

— Вы понимаете также, — продолжал разливаться Чен, - что мы пошли на необычный шаг, пригласив, по вашей просьбе, присутствовать при нашем разговоре адвоката Розенбергера.

Стьюарт вежливо наклонил голову и, неожиданно выставив два растопыренных пальца правой руки, показал их Чену. Я не понял, что он имел в виду, но агент Чен понял:

— Также, — сказал он, — по вашей же просьбе, мы обратились в бюро по переводам и пригласили опытного переводчика с русского. Хотя, по нашему мнению, переводчик вам не нужен, поскольку вы и без того прекрасно владеете английским.

В свою очередь, я поклонился и изобразил смущение.

— К сожалению, — Чен взглянул на часы, — переводчик почему-то задерживается. Но, как мне кажется, мы и так сделали нашу беседу как можно более удобной для вас, и мы надеемся, что вы не будете возражать, если мы начнем ее, не дожидаясь переводчика.

Я взглянул на Стьюарта, который развел в стороны большие пальцы сплетенных ладоней и вздернул брови. «Что поделать» — мысленно перевел я его сигнал, и сказал:

— Что ж, давайте начинать.

В это время в дверь постучали.

— А вот и переводчик, — обрадованно сказал агент Фаррел. — Минутку, я сейчас открою.

Мы со Стьюартом сидели лицом к окну, и дверь была у нас за спиной. Он резко повернулся, чтобы посмотреть, кто появится в двери, а я в первую секунду замешкался. В то же мгновение знакомый женский голос произнес:

— Добрый день, джентьмены, извините за небольшое опоздание. Меня зовут Инесса Робертсон.

Поворачиваться мне сразу расхотелось — в качестве переводчика ФБР пригласило Инку.