Но миссис Робертсон не оправдала ожиданий агента Фаррела. За семь лет, прожитых в Соединенных Штатах, я всего четыре раза видел — и, конечно, слышал — как человек в полный голос орет на другого. Однажды ранним утром, месяца через три после приезда, когда я еще развозил газеты, я случайно услыхал, как корпулентная дама в ночной рубашке кричит на соседа, разрешившего своей собачке присесть на газон перед ее домом. Два раза это была реакция водителя, машина которого только что попала в аварию по вине другого водителя. И один раз, к моему стыду, кричал я сам, опаздывая на самолет и требуя поскорее оформить билет.

Все эти случаи, однако, ни шли ни в какое сравнение со скандалом, который устроила Инка. Она вскочила на ноги и начала орать на меня. Орала она, разумеется, по-русски. Она называла меня болваном, кретином, козлом и, почему-то, пидарасом. Она упрекала меня за то, что я связался с ней, а себя за то, что она связалась со мной. Ее филологическая подготовка позволяла ей без труда применять, и очень искусно, так называемую ненормативную лексику, которая, по моим наблюдениям, уже почти вытеснила в современном русском языке лексику нормативную. Она сетовала на свою семейную жизнь, разбитую теперь по моей вине. Она стучала кулачками по столу и топала ногами. В конце концов, минут через пять непрерывного крика, она в последний раз обозвала меня подонком, схватила свою белую сумочку, стоящую на столе, выбежала из комнаты и хлопнула дверью.

Даже я, который, как-никак, знал Инку и понимал, что именно она кричала, не ожидал ничего подобного. Что уж говорить о бедных американцах — они, готов поспорить, впервые видели такое бурное проявление чувств не на киноэкране, a наяву, да еще и на непонятном языке. Понимали они только одно — неизвестно почему, миссис Робертсон накинулась на своего соотечественника Лио Голубева, хотя тот ничего плохого ей, вроде бы, не сказал. Поэтому, когда первый шок от выступления Инки прошел, оба агента и лейтенант Санчес отнеслись ко мне с большей симпатией, чем до этого инцидента. Стьюарт же вообще с трудом сдержал смех — он-то понял все моментально.

— Что это было, Лио, — опомнился первым лейтенант Санчес. — Чего хочет от вас эта женщина?

— В том-то и беда, — ответил я, — что она уже ничего от меня не хочет. Она и есть мое алиби.

— Вы имеете в виду, — уточнил агент Чен, — что вы провели сегодняшнюю ночь с миссис Робертсон? Но этого не может быть!

— Почему же, — раздраженно ответил я, — очень даже может быть. Именно это я и имею в виду. Я ведь предупреждал — она замужем, и ей вовсе не хочется, чтобы наши отношения стали кому-либо известны. Если бы вы понимали, что именно она кричала, у вас ни осталось бы никаких сомнений. Я могу попытаться перевести для вас кое-что, но не все — она умеет ругаться по-русски намного лучше, чем я по-английски.

— Вот уж не ожидал, — задумчиво произнес лейтенант Санчес. — Миссис Робертсон такая яркая женщина, а вы, Лио — извините меня, конечно — не очень похожи на страстного любовника.

Я промолчал. Санчес, с его ростом, весом и жгучими черными глазами был, конечно, куда более интересной приманкой для женской половины населения города Тусона — во всяком случае, для женщин из латинос. Я не сомневался, что не одна сеньора добивалась — и добилась — его взаимности, благо нравы испаноязычных жительниц Соединенных Штатов выгодно отличаются от лицемерия их бледнолицых подруг. Впрочем, судя по большому перстню с распятием на левом мизинце лейтенанта Санчеса, он был католиком и, возможно, относился к чужим брачным узам с гораздо большим почтением, чем я.

— Боб, — сказал Фаррел, оправившись от неожиданности — все-таки тут что-то не то. Допустим, что этот тип состоит в незаконной связи с миссис Робертсон. Допустим, она поняла, что он вот-вот назовет ее и возмутилась. Но откуда мы знаем, что она была с ним именно сегодняшней ночью? Ведь она, в сущности, не сказала ни да, ни нет — до этого просто еще не дошло.

Агрессивное замечание Фаррела меня обескуражило — мне казалось, что Чен и уж конечно лейтенант Санчес поверили моим словам. Заметив мою растерянность, Стьюарт поднял руку, как ученик за партой.

— Джентльмены, — сказал он, — я полностью соблюдал нашу договоренность. Я ни одним словом не вмешивался в вашу беседу с Лио, хотя и представляю — пусть пока неофициально — его интересы. Но сейчас я хочу напомнить вам о презумпции невиновности. Не Лио должен доказывать свое алиби — в данном случае, то, что эту ночь он провел с миссис Робертсон. Наоборот, вы должны доказать его вину, если он намеренно вводит вас в заблуждение. Кроме того, по-моему, поведение миссис Робертсон говорит само за себя — при необходимости я мог бы это засвидетельствовать, потому что я тоже наблюдал эту вспышку.

С точки зрения американского правосудия, реплика Стьюарта была вполне разумной. В самом деле, даже будучи под подозрением, я находился под двойной защитой — закона Соединенных Штатов и адвоката Стьюарта Розенбергера. Будь я настоящим американцем, мне, конечно, следовало бы вообще ничего не отвечать агенту Фаррелу. Но я не был настоящим американцем — я слишком хорошо помнил нашу доблестную советскую милицию. Я имел то, что тогда называли «привод» в отделение милиции только однажды, еще в студенческие годы. Поскольку как раз тогда партия и правительство объявили очередной поход против пьянства, меня и еще троих студентов забрали за совершенно невинное занятие — распитие бутылки водки вечером на скамеечке в парке Янки Купалы. В отделении с нами обошлись мягко — каждый получил всего по несколько ударов резиновой дубинкой по ребрам — и, зарегистрировав, отпустили.

Поэтому я не стал молчать. Я заявил:

— Если вы сомневаетесь, что я говорю правду, давайте прямо сейчас поедем ко мне на квартиру. Я докажу вам, что Инка — простите, миссис Робертсон — была у меня сегодня ночью.

ФБР-овцы в очередной раз переглянулись, и Чен сказал, что, вообще говоря, они не должны обыскивать частное помещение без ордера на обыск, подписанного судьей. Но если я выражаю добровольное согласие, они, так и быть, окажут мне эту любезность.

— Лио, — сказал Стьюарт, — ты хорошо подумал? Эти джентьмены не просто не должны — они не имеют права входить в твой дом без твоего разрешения или без ордера на обыск. А вы, — обратился он к агентам Чену и Фаррелу, — надеюсь, понимаете, что улики, полученные без ордера на обыск, могут быть не приняты судом к рассмотрению?

— Дорогой мистер Розенбергер, — в очередной раз улыбнулся Чен, — мы чрезвычайно вам благодарны за те усилия, которые вы прилагаете к повышению уровня нашего юридического образования. Но мы с вами старые знакомые, и вы, безусловно, знаете, что мы никогда не выходим за рамки закона, не так ли? Поэтому, если вы пожелаете сопровождать мистера Голубева, который, как вы сами заметили, официально все еще не ваш клиент, мы не будем возражать.

На этом юридические препирательства закончились, и все мы дружно отправились ко мне на Десятую улицу. Хотя Федеральный Дом, в меру своих возможностей, проявил ко мне гостеприимство, все же, оказавшись вне его стен, я вздохнул с облегчением. Сейчас, в пять вечера, солнце уже склонялось к закату и небо, хоть по-прежнему безоблачное, стало не нежно-голубым, как утром, а, скорее, синим. Цвет горной гряды на горизонте тоже изменился. Складки гор превратились в темно-сиреневые, и я знал, что еще через час они будут совсем фиолетовыми. Как и обещали утром по телевизору, температура явно перевалила за тридцать по Цельсию, и я подумал, что правильно выбрал утром рубашку без рукавов. Жара была заметна только на открытом воздухе — в помещении или в машине всегда были включены кондиционеры.

Из даунтауна мы ехали уже на трех автомобилях — к нашему кортежу присоединился Стьюарт. На этот раз ФБР-овцы не стали усаживать меня в свою машину, и я поехал вместе со Стьюартом, а лейтенант Санчес, как прежде, в одиночестве. По дороге Стьюарт продолжал убеждать меня, что я зря согласился на несанкционированный судьей обыск — это, говорил он, очень необычно и заставляет подозревать какой-то подвох со стороны ФБР. Я не очень внимательно его слушал, поскольку никогда раньше не бывал пассажиром в его машине. Разговаривая за рулем, Стьюарт продолжал, как ни в чем не бывало, оживленно жестикулировать, временами вовсе бросая управление. По счастью, до дома, где я жил, мы добрались очень быстро, так что разбиться не успели.

Запарковав машины у обочины, мы прошли по запыленной асфальтовой полоске к металлическим воротам из кованых прутьев, крашеных черной краской. Ворота запирались на ключ, выдаваемый каждому из жильцов, в том числе, конечно, и мне. Я пропустил своих спутников во двор. Двери каждой квартиры смотрели, как я уже упоминал, внутрь двора. Стены дома были из рыжего неоштукатуренного кирпича. Моя дверь находилась в самом дальнем конце двора, рядом с маленькой калиткой запасного выхода. Навещая меня, Инка пользовалась как раз этой калиткой — я заранее открывал ее изнутри.

Из бассейна доносился плеск, и, даже не посмотрев, я знал, что это мой молодой друг-полицейский. Он вынырнул, повернул к краю бассейна и встал на ноги.

— Добрый вечер, Лио, — жизнерадостно сказал он, — выходит, тебя еще не посадили? — Тут он заметил лейтенанта Санчеса и несколько смутился.

— Нет, — ответил Санчес вместо меня, — Лио все еще на свободе. А ты, выходит, на сегодня уже закончил? Я не знал, что Лио живет с тобой в одном доме. Мы как раз идем к нему в гости — вылезай и присоединяйся к нам, ты можешь пригодиться.

— О'кей, босс, — сказал парень, вылез из бассейна и начал вытираться.

Мы подошли к моей двери и остановились.

— Отпирать? — спросил я. Я понятия не имел, какой должна быть процедура обыска.

— Отпирайте, но пока не входите, — распорядился лейтенант. Он повернулся к агентам. — Вы не возражаете, что командовать буду я?

Дверь открывалась вовнутрь, прямо в жилую комнату. Налево, через проем, комната расширялась в небольшую кухню, а прямо был вход в спальню — типичная квартира холостяка. В том же доме можно было бы снять и так называемое «студио», где все вместе — и кухня, и спальня — умещалось в одной комнате. Студио были дешевле и пользовались большим спросом у студентов университета. Но я, когда выбирал квартиру в Тусоне, решил, что уже не так молод, и не смогу спать мертвым сном под всхрапывания кухонного холодильника.

Санчес вошел в дверь первым и включил свет. На руках у него уже были тонкие резиновые перчатки — я не успел заметить, когда он их надел и откуда вынул. Он прошел на середину комнаты, к дивану, напротив которого стоял телевизор, и сказал:

— Лио, теперь подойдите ко мне. А вы, ребята, входите и постойте у входа. Теперь ваше дело — наблюдать, но не вмешиваться.

Стьюарт, Чен и Фаррел сгрудились у двери. За ними я увидел своего молодого приятеля, который оставался на пороге, не входя в помещение. Он так и был в мокрых плавках — мысли пойти и одеться у него не возникло.

— Лио, — обратился лейтенант ко мне, — вы говорили, что можете доказать нам, что миссис Робертсон была здесь с вами сегодня ночью. Какие доказательства вы имели в виду?

— Вчера мы с ней приехали ко мне около десяти вечера, — сказал я. — Посидели, поговорили, выпили вина, потом чаю с пирожными, а потом она осталась у меня на ночь. В холодильнике еще должны оставаться пирожные — мы купили дюжину в супермаркете. Посуду я мою обычно по вечерам, но вчера, конечно, не мыл. На чашке и бокале, из которых она пила, должна быть ее губная помада, может быть сохранились и отпечатки пальцев. Посуда вон там, в мойке. Она могла обронить что-нибудь в спальне — платочек, шпильку. Кстати, — вдруг вспомнил я, — в спальне на столике должна лежать записка, которую она оставила мне утром. Она ушла до того, как я проснулся.

— Хорошо, — сказал Санчес. — Теперь вы, Лио, стойте где стоите, а остальные джентльмены вместе со мной посмотрят, правда ли то, что вы сказали.

Разумеется, все оказалось правдой — я ведь и не собирался ничего скрывать. Комнатка была маленькой, и когда Санчес включил верхний свет на кухне, я и не подходя ближе отчетливо увидел Инкину губную помаду на бокале и чашке. Наполовину пустая коробка с пирожными, как я и сказал, лежала на верхней полке в холодильнике. Зайти в спальню вместе со всеми лейтенант мне не позволил, так что я не видел, где именно они нашли записку — она могла, к примеру, завалиться за кровать.

Но записка была благополучно найдена и даже произвела некоторую сенсацию. Я как-то не подумал, что написана она по-русски, и никто из присутствующих прочесть ее не сможет. Однако не успел агент Фаррел выразить свое недовольство по этому поводу, Стьюарт перехватил инициативу. Русский язык записки еще раз подтверждает мою невиновность, сказал он, поскольку по-русски записку могла написать только миссис Робертсон. Мало того, в записке указано время — шесть часов десять минут утра. Следовательно, миссис Робертсон действительно оставалась здесь всю ночь.

Все-таки Фаррел не хотел сдаваться. Он возразил Стьюарту:

— Во-первых, эксперты еще должны проверить, кому принадлежат следы, оставленные на посуде и кем написана записка. Фрэнк, — сказал он лейтенанту Санчесу, — ты ведь займешься этим?

Конечно, — ответил Санчес, — мы проведем изъятие записки и, пожалуй, чашки с блюдцем прямо сейчас, если Лио не возражает. Билл, у тебя найдется дома пара наших вакуумных пакетов для вещественных доказательств? — спросил он полицейского, стоящего у входной двери. Тот утвердительно кивнул. — Принеси, пожалуйста. И заодно надень штаны.

Билл — теперь я вспомнил, что так его и зовут — нехотя начал разворачиваться к нам спиной, но, услышав, что Фаррел продолжает говорить, вернулся на прежнее место. Фаррел сказал:

— Во-вторых, даже если мистер Голубев действительно провел ночь с миссис Робертсон, — Фаррел уже не говорил «этот тип», — как он докажет, что это была сегодняшняя ночь? На записке нет даты, только время. А что, если он моет посуду не каждый вечер, а раз в неделю?

Я хотел было обидеться за такое сомнение в моей чистоплотности, но вдруг раздался голос Билла:

— Простите, сэр, — произнес он, обращаясь к Фаррелу, — если речь идет о той самой немолодой рыжей кошечке, которая иногда захаживает к Лио, то я вчера вечером видел как они приходили. Понимаете, обычно он впускает ее через запасной выход, а вчера они вошли в основные ворота и прошли через весь двор. Любой мог их увидеть.

— Черт возьми, — воскликнул лейтенант Санчес, — а ты откуда все это знаешь? Ты что — специально следил за ними?

— Нет, — скромно потупился Билл, — но я ведь учусь на курсах детективов при городской полиции, и один из моих классов — наблюдение. Я стараюсь запомнить, что я случайно мог видеть в течение дня, а вечером записываю, чтобы в конце семестра составить полный отчет. Они хотят развить у нас общую наблюдательность — класс по настоящей слежке будет только в следующем году.

Лейтенант Санчес не нашел подходящий ответ. Конечно, ему не очень понравилось, как его же собственный подчиненный подкрепляет мое алиби — а ведь еще несколько часов назад Санчес был уверен, что мне не ускользнуть. Но, с другой стороны, благодаря зоркому глазу университетского полицейского ФБР могло остаться ни с чем, и это Санчеса явно радовало.

— Ладно, — пробурчал он, — мы с этим разберемся. Ты что — все еще здесь, и притом без штанов?

Пока Билл бегал за своими криминалистическими принадлежностями, Стьюарт обратился к обоим агентам с маленькой речью:

— Джейми, — сказал он, назвав Фаррела по имени, — и ты, Боб. По-моему, ваша миссия здесь на сегодня закончена. Вы сами увидели, как мистер Голубев совершенно добровольно дал показания, подтвержденные независимым свидетелем. Криминалистическая экспертиза, которую проведет лейтенант Санчес, также, несомненно, подтвердит его слова. Кроме того, вы наблюдали реакцию миссис Робертсон — она испугалась, когда Лио был готов назвать ее имя. Таким образом, мистер Голубев имеет надежное алиби и, следовательно, никак не мог взламывать компьютер «Твенти ферст бэнк оф Аризона» сегодня в два тридцать ночи. Вы, конечно, можете оспаривать эти факты, но, согласитесь, сейчас у вас нет никаких оснований задерживать мистера Голубева. Со своей стороны, я гарантирую вам — он по-прежнему будет к вашим услугам, если это потребуется в дальнейшем.

Фаррел не ответил Стьюарту, но было видно, что ФБР-овцы могут смириться с поражением, по крайней мере временно. Наверно, они уже обсуждали такой вариант по дороге из Федерального Дома ко мне на Десятую улицу.

— Хорошо, — сказал Чен, — мы полагаемся на ваши гарантии, Стьюарт. Мы не будем задерживать мистера Голубева сегодня. Мы заранее просим у вас прощения, дорогой мистер Голубев, если наши подозрения окажутся необоснованными, но вы, разумеется, понимаете, что мы должны исполнить наш долг. Мы полагаем также, что мы еще увидимся с вами и, может быть, не один раз. До свидания, мистер Голубев. До свидания, Стьюарт. Фрэнк, как только у тебя что-то будет известно, дашь нам знать.

Чен похлопал Стьюарта по плечу и вышел. Фаррел ограничился общим поклоном и молча отправился догонять своего напарника. Стьюарт многозначительно посмотрел на лейтенанта Санчеса, и тот сказал:

— Да, я понимаю — вам хочется поговорить с Лио наедине. Подождите, пока мы с Биллом закончим.

Билл, уже в штанах и футболке, как раз входил в комнату с небольшим чемоданчиком в руке. Он раскрыл чемоданчик и Санчес достал оттуда несколько пластиковых пакетов, в которые вскоре были упакованы блюдце, чашка и записка — каждый предмет отдельно. Санчес собрал пакеты, выбросил резиновые перчатки в мое мусорное ведро и, попрощавшись, вышел — он не пообещал мне, что мы скоро увидимся. Билл последовал за ним, и мы остались вдвоем со Стьюартом.

Солнце уже село — быстро, как это всегда бывает на юге, — и я прикрыл дверь, чтобы на свет не налетели мошки. День закончился, и я только сейчас ощутил, насколько он был для меня тяжелым — ведь я на самом деле чуть не попал сегодня в тюрьму. Я был полностью измотан и мне не хотелось разговаривать даже со Стьюартом. Он видел это, и поэтому встал и сказал:

— Ну что ж, Лио, пора и мне. Я думаю, что мы сегодня хорошо поработали. Во всяком случае, эти недотепы из ФБР трогать тебя пока не будут. А с Фрэнком Санчесом можно договориться. Завтра мы еще созвонимся, а пока давай решим только один маленький вопрос. Ты хочешь, чтобы я прислал тебе счет за сегодняшнюю работу по почте, или выпишешь чек прямо сейчас?

— Пришли счет, — устало сказал я. — И, извини, у меня нет сил даже тебя проводить.

— Ничего, я понимаю, — ответил он. — До свидания.

После ухода Стьюарта я хотел было позвонить Зиновию, но представив, как он начнет меня подробно выспрашивать, я решил отложить звонок на завтра. Потом я вспомнил, что целый день почти ничего не ел и направился к холодильнику. Приготовил яичницу с ветчиной, поужинал, запил чаем с пирожным и почувствовал себя немного веселее — настолько, что взялся за ежевечернюю мойку посуды.

Но посуда так и осталась не вымытой. Когда я вынимал из мойки стеклянный бокал со вчерашней губной помадой, он блеснул своей гладкой поверхностью и на нем четко отразились отпечатки пальцев — моих и Инкиных. И вдруг я увидел знакомую перекошенную восьмерку. Не веря собственным глазам, я бросился к сумке, вытащил ноутбук и раскрыл изображение отпечатка, который кто-то оставил на кнопке «sleep» моего компьютера. На экране ноутбука высветилась все та же восьмерка. Это значило, что миссис Робертсон сегодня ночью взломала центральный компьютер «Твенти ферст бэнк оф Аризона» и украла ни много ни мало — полтора миллиона долларов.

Я попытался обдумать полученную информацию, но мой мозг отказался ее переваривать. Слишком много событий произошло со мной за один день. Я не выдержал и завалился спать.