— Не могу я ждать. Надобно поспешать в столицу, — услышал я голос Залесского, как только сознание вернулось. — И ты, Евлампий не тяни. Уходи, покуда Петька гвардейский полк для облавы не снарядил.

Через несколько секунд тишины половицы начали содрогаться под шагами выходящих людей. Но кто-то еще остался, ибо я отчетливо слышал недовольное сопение.

Я бы и дальше продолжил притворяться, но тут сопение стихло, скрипнула половица, меня пнули, и раздался голос Евлампия:

— Остап, волоки эту падаль во двор. Там вроде морозец крепчает. Вот и полей его водичкой. Да так, чтобы сухого места не осталось.

Не успел я ничего сообразить, как подчиненный Савина схватил меня за ноги и поволок.

— Эй-эй! — поняв, что притворством не спастись, я решил немедленно прийти в сознание. Дернув ногами, вырвал их из рук, Остапа, и попытался встать. Однако со связанными руками и ногами сделать это оказалось затруднительно. Через мгновение, получив сапогом по ребрам, я был прижат бандитской ногой к полу.

— Очнулся, говорун, — констатировал факт бандитский генерал.

— Да отдам я вам это золото, — поспешил я заверить Евлампия. — Нешто оно мне дороже жизни?

— Ай, не верю. Мыслю, опять что-либо учудишь, бисов сын.

— Ежели пытать не будете, не учужу. Говорю же, боюсь я боли. Как только больно мне делают, так сразу хочется поубивать всех вокруг.

— Погодь, Остап, — распорядился Савин, бандит снял с меня ногу и я смог отстранить лицо от грязного пола и посмотреть в сторону Евлампия. Тот сидел на лавке и задумчиво смотрел на меня.

— Ну, и где то золотишко?

— Прикопано в снегу, недалеко от того места, где вы устроили засаду на княжеский обоз. Пока нового снега не навалило, могу легко найти. Только мне нужны гарантии.

— А вот такой гарантии не хочешь? — с металлическим шелестом сабля покинула ножны, и кончик клинка тускло блеснул перед моим носом.

— Да не вопрос, — я постарался изобразить ухмылку, хоть внутри все сжалось от страха, — без головы я наверняка буду менее разговорчив, и молча отведу тебя к кладу.

— Чего хочешь? — Савин все же убрал саблю.

— Жизнь, естественно, — и видя презрительную ухмылку бородача, добавил: — и Алену Митрофановну отпустить.

О том, жива ли девушка, и что с ней сделали бандиты, я старался не думать.

— Ежели золото найдешь, отпущу обоих, — после недолгой паузы заявил Савин и бросил подручному: — Покарауль этого пройдоху.

— От мэне не сбегит, пан генерал, — заверил Остап и, ухватив меня за шиворот, отволок в угол помещения и для вразумления еще раз врезал ногой в бок. — Ось тут сиди, вражина.

Я согнулся от удара и завалился на бок. Влепил он мне действительно крепко, но на самом деле я упал, чтобы накрыть блеснувший в сметеном к стене мусоре осколок зеленого бутылочного стекла. Повозившись и постонав для вида, уселся так, чтобы мусор оказался скрыт от посторонних глаз, а связанные за спиной руки нащупали стекло. Осколок оказался достаточно острым, и я, захватив его пальцами правой руки, тут же порезал ребро левой ладони. Пытаться разрезать стеклом связанные за спиной руки дело и так-то под стать только какому-нибудь Копперфильду, а тут еще и перетянутые веревкой кисти затекли. Но по немногу, получив еще несколько порезов, я приноровился — прижав стекло к бревну сруба, начал елозить по нему веревкой.

Не знаю, как Алену, а меня, понятно, в живых никто оставлять не собирался. Да и девушку, если она знает об участии Залесского во всем этом беспределе, тоже. Жива ли она еще? Может как раз в этот момент бандиты насилуют ее, прежде чем убить.

Наконец путы на руках, мокрых от сочащейся из порезов крови, ослабли и спали. Разминая кисти, я размышлял над тем, как на виду у охранника развязать ноги.

В это время бандит достал из-за пазухи сложенный цветастый платок и принялся его разглядывать.

— О це гарный платочек, — бубнил он, — Ось туточки юшка мабудь отмоется, и буде Роське добрый подарочек.

Продолжая разглядывать трофей, мужик вытянул перед собой руки, отгородившись от меня, словно занавеской. Воспользовавшись моментом, я потянулся было к путам на ногах, но понял, что вряд ли бандит долго будет держать перед собой платок. И тогда, сев на ноги, я с силой оттолкнулся и прыгнул вперед. Сбив татя на лавку, с замахом из-за головы врезал ему двумя кулаками в лоб, отчего тот ударился затылком о дубовую столешницу. Глухо звякнула лежавшая тут же обнаженная сабля. Растолковав звяк, как намек, я схватил ее и полоснул хрипящего мужика по горлу.

В глазах потемнело то ли от вида хлынувшей из перерезанного горла крови, то ли от того, что моей отбитой голове были противопоказаны столь резкие движения и тем более прыжки. Едва не потеряв сознание, я упал на коленки и какое-то время так и стоял, приходя в себя. Первое, что увидел, когда зрение прояснилось, собственные окровавленные руки. Не сразу дошло, что это моя же кровь от порезов бутылочным стеклом.

Поднявшись и стараясь не смотреть на запрокинувший голову труп и лежавший на его коленях заливаемый кровью платок, я прислушался. Вроде бы, на шум никто не спешил. Я осмотрелся. В помещении две двери. Одна, судя по снежным следам у порога, ведет на улицу. К ней и поспешил, как только перерезал путы на ногах, но, услышав приближающиеся голоса и скрип снега, отпрянул и ринулся к противоположной двери. Но и за ней слышались голоса.

Я затравленно осмотрелся вокруг — спрятаться негде. В отчаянии поднял взгляд кверху и увидел лаз под крышу. Собственно, назвать эту щель лазом можно было только находясь в столь отчаянном положении. Потолок в помещении был под наклоном, вероятно доски нашивались прямо на стропила, и вдоль всей внутренней стены под потолком тянулась щель не более четверти метра шириной, выходящая, как оказалось, на чердак дома.

Встав на лавку, ухватился за балку, забросил поочередно ноги в щель и с большим трудом протиснулся сам. Благо был в легком стрелецком кафтане, который мне выдал оскольский воевода.

Скатившись с верхнего бревна простенка в густую паутину, я утешил себя мыслью о том, что зимой все пауки спят, заныкавшись по щелям, и затих, вспомнив, что нахожусь как раз над теми, чьи голоса слышал за внутренней дверью.

А тут и наружная дверь заскрипела, отворяясь, и сразу прозвучал удивленный возглас:

— Цэ шось такэ? Петро, побачь, це Остап, чи не?

Прогрохотали поспешные шаги, скрипнула дверь подо мной и уже другой голос заорал:

— Пан генерал, цэ шо с Оськой Горобцом такэ? Цэ-ж какая вражина его зарубила?

— Где пленник?! — истошный вопль генерала-ренегата заставил меня вжаться в насыпанную на настил перекрытия сухую землю и затаить дыхание.

— Утек, курва, — ответил кто-то главарю.

— Изловить!

Топот множества ног в направлении выхода, и внизу воцарилась тишина. Я наконец-то смог вдохнуть, но, втянув ноздрями изрядное количество пыли, тут же зажал рукой рот, пытаясь сдержать чих, могущий прозвучать в наступившей тишине слишком громко. Мне это с трудом удалось ценою заложенных ушей и едва не вылетевших барабанных перепонок.

Снова послышались голоса, потянуло холодным сквозняком из открывшейся двери, и я услышал:

— Цэ-ж вин ежели до Оскола побег, хлопцы мабудь и догонют. А ежели нет? Тут же на пятьсот шагов вокруг все истоптано, пан генерал.

Далее последовали долгие и витиеватые излияния из уст Евлампия Савина, в коих поминалась судьба-злодейка, князья-московиты и никчемное отребье, годное лишь просить милостыню на паперти, а не именоваться казаками и ходить в лихие набеги на клятых москалей. А я тем временем молил Бога, чтобы ни у кого из бандитов не возникло желание проверить, способен ли нормальный человек протиснуться в узкую щель под потолком. Выплеснув накипевшее, генерал распорядился немедленно покинуть усадьбу, ибо, ежели беглец, то есть я, все же доберется до крепости, то надо как можно дальше оторваться от возможной погони.

— Полоняников порубать, чи шо? — вопросил кто-то.

— Я тя самого порубаю! — взъярился Савин. — с собой погоним. Продадим османам, хоть какой-то навар получим. И не дай Боже, кто девку пальцем тронет!

В доме вновь поднялась суета, а я, дрожа от холода, размышлял над полученной информацией. Слава Богу, Алена жива и невредима. Сопровождающие нас мужики тоже. Все ли? Но мне-то что делать? Дождаться, когда бандиты уйдут и, если не околею тут окончательно, бежать в Оскол? В лучшем случае доберусь туда к ночи. Погоня, если воевода ее организует, выедет не ранее утра. Плюс, пока домчатся до усадьбы. По любому у банды будет минимум полтора суток форы. То есть, Алену наверняка ждет османское рабство. А ежели Савин за своими бандитами не уследит, то чего и похуже. Ну, и что я могу сделать? Спрыгнуть и всех поубивать? Не смешно.

Дверь наружу теперь не закрывалась, и меня все сильнее трясло от пронзительно-ледяного сквозняка. Во дворе ржали кони, перекрикивались люди. Кто-то говорил, что надо подождать отправившихся в погоню хлопцев. Но Евлампий послал его куда подальше вместе с теми хлопцами и приказал выступать.

И вот все звуки стихли и я наконец-то расслабился. Дрожь тут же передалась челюстям, и они звонко застучали зубами.

Не в силах больше терпеть холод, я с трудом протиснулся в обратном направлении. Окоченевшие руки соскользнули с балки, но падение оказалось удачным — обошлось без травм. Содрогаясь всем телом, я поспешил внутрь дома в поисках тепла. Обнаружил печку и прильнул к ней, пытаясь впитать исходящее тепло. Увидел торчащий с лежанки край овчиной шкуры, стянул и завернулся в нее. После чего прошел и закрыл обе двери — комната была проходная. Вернувшись, снова прижался к печке, продолжая сотрясаться от не желающего покидать мои внутренности холода. Эх, сейчас бы кружечку простого кипяточка…

Неожиданные шаги за дверью оборвали мысль о кипятке, сменив ее другой — об отправленной за мной погоне. Наверняка это они вернулись.

Дверь заскрипела, открываясь. Паника мгновенно выгнала из меня холод, заставив его выступить липким потом.

В следующее мгновение через порог шагнул стрелец Федька. Парень обнимал себя за плечи и трясся от холода так же, как пару минут назад трясся я. Его взгляд быстро окинул комнату и наткнулся на меня. Стрелец испуганно шарахнулся назад, но уперся во входящего следом Данилу. Тот тоже заметил меня и удивленно взметнул брови.

— Дмитрий? — дрожащим от холода голосом вопросил он. — Так ты не утек?

— Я-а? Да я в жизни ни от кого не убегал!

— Дык, э-э… а… — попытался выразить мысль Данила, припадая к печке.

Федька забрался наверх и простучал оттуда зубами:

— По-по-подбросьте па-па-палешков.

— Охренел, чувак?! — осознание того, что я не одинок, придало мне уверенности, и потому решил сразу определиться с субординацией. — Нешто я тебе прислуга?!

Юный стрелец дернулся было соскочить с печи, но я остановил его повелительным жестом.

— Сиди уже. Данила подкинет. Да и недосуг нам тут долго греться. С минуты на минуту должны бандиты нагрянуть.

Услышав про бандитов, парни встрепенулись и опасливо покосились на дверь. Я в двух словах рассказал об отправившейся за мной погоней. Оказалось, они о погоне знали, но не подумали, что те, не догнав меня, вернутся в усадьбу.

А тут со двора послышался стук копыт по утоптанному снегу и конское ржание. Федьку сдуло с печи, и мы суетливо заметались по комнате. Данила сунулся под печь, заставив меня удивиться, что такой здоровый мужик пытается протиснуться в такую маленькую дырку. Но он всего лишь извлек оттуда топор и переместился к двери, приготовившись снести голову первому вошедшему. Видя такую решимость ямщика, я устыдился своей панической суетливости. Подхватив небольшую, но увесистую лавочку и занеся ее над головой, встал с другой стороны двери. Вот и стрелец вооружился какой-то кочергой, притих за спиной данилы.

А из соседнего помещения уже неслись перемежающиеся с матершиной удивленные возгласы по поводу отсутствия подельников. Дверь рывком распахнулась, пропуская двоих решительно ворвавшихся хлопцев. Дух, бум, — дуплетом шарахнули по прикрытым войлочными шапками головам обух топора и дубовая лавочка. Тюк, — на всякий случай добавил кочергой слишком медленно падающему бандиту Федька.

Данил бросился в двери. Я за ним. Больше в доме никого не встретили. Выскочив на улицу, увидели третьего бандита. Он стоял к нам спиной и справлял малую нужду в оставленные во дворе сани.

Хрясь! — врубился в затылок зассанца брошенный ямщиком топор. Бандит молча завалился на мокрую солому.

— Ну, ты, блин, Чингачгук, — оценил я Данилин бросок.

Топчущиеся тут же лошади никак не отреагировали на смертельный инцидент. Судя по тому, что кобылы было три, Данила упокоил последнего гостя. А ямщик вместе со стрельцом уже подхватили животных за поводья и отвели к коновязи.

Кроме трех лошадей, итогом засады стали три сабли, два пистолета, ружье и разные боеприпасы к ним, в которых я ничего не соображал. Ружье, естественно, досталось Федьке. Пистолеты пытались навязать мне, но я вручил их Даниле, заявив, что ему они нужнее. Удивленно-вопросительный взгляд проигнорировал, отправившись в дом, искать полушубок, который мне презентовал в дорогу воевода.

Еще через несколько минут мы вновь собрались у печки. Пронырливый Федька притащил откуда-то мешок с вяленой рыбой. Оставалось только мечтать о пиве.

Под рыбку парни поведали мне о том, как перед рассветом вместе вышли из дома. Даниле приснился кошмарный сон, и он вышел проверить лошадей, дабы развеяться. А Федьку погнала малая нужда. И вот, зайдя за поленицу и занимаясь мокрым делом, стрелец увидел многочисленные темные фигуры, вынырнувшие из предрассветного сумрака и метнувшиеся в дом. Затаив дыхание, парень вдоль стенки прокрался в конюшню, где рассказал о налетчиках Даниле. Тот уже и сам расслышал грохот и голоса доносящиеся из дома. Да и во двор въехали несколько всадников, и чей-то властный голос приказал обыскать всю усадьбу.

Поняв, что в конюшне их непременно обнаружат, парни выскользнули за поленницу и хотели выбраться со двора. Однако вокруг уже было слишком много народу, и с каждой минутой становилось все светлее. Тогда стрелец протиснулся под сторожку, которая была приподнята от земли на нескольких каменных столбцах. Кое как за ним протиснулся Данила. Они проползли за фундамент печки. Здесь валялись прелые тряпки, клочки собачьей шерсти и обглоданные кости. Вероятно когдато, в более благополучные для усадьбы времена, под сторожкой обитали местные дворняги.

Так в бывшем собачьем логове ямщик со стрельцом и пролежали несколько часов, пока бандиты не покинули усадьбу. Из доносящихся обрывков разговоров поняли, что всех взяли сонными, а потому живыми, и теперь собирались забрать с собой в качестве живых трофеев, дабы продать в османское рабство. Их не искали, а значит товарищи не сообщили бандитам об отсутствии еще двух человек. Слышали парни и о моем бегстве, и об отправленной погоне. А вот о присутствии боярина Залесского ничего не знали. Вероятно, тот особо здесь не расхаживал, убедился, что меня повязали, и сразу уехал.

Я в свою очередь тоже рассказал о своем освобождении. Мол, владею восточным искусством ниндзюцу, позволяющим делаться незаметным, находясь среди врагов. Не ну, я же действительно оставался в доме, и при этом меня никто не видел…

— Мыслю я, в крепость пусть Федор один отправляется, — заявил Данила, когда пришло время решать, что делать дальше, — а я, Дмитрий, с тобой отправлюсь.

— Э… — отвесил я челюсть, ошарашенный заявлением. — Куда ты со мной отправишься?

— В погоню за людокрадами, — насупился парень, показывая, что его решение окончательное и бесповоротное. — Не могу я без брата вернуться. Что я его жинке и деткам скажу? Хоть убей меня, Дмитрий, а я все одно с тобой пойду. Нешто тебе помощь не потребуется?

М-да… Я задумчиво смотрел на набычившегося ямщика и пытался вспомнить, когда это я мог хотя бы намекнуть, что собираюсь отправляться в погоню за бандитами? Неужели я так сильно похож на идиота, или вообще на какого-нибудь Рембо, чтобы в одиночку гоняться за целой бандой?

С другой стороны, Данила прав, если ждать погони из крепости, то найти банду Евлампия Савина будет крайне сложно. Земли южнее Оскола, как я понял, хоть и считаются частью Российской империи, но по факту являются дикими, мало контролируемыми территориями, в коих очень легко затеряться. Ну, и еще одна мыслишка подтачивала мою совесть. Ведь это на меня навел бандитов Залесский. А значит, из-за меня попали в беду угоняемые в рабство люди. Сиди я в крепости, катила бы сейчас Алена Митрофановно спокойно в возке, любуясь бескрайними Российскими просторами. Правда, меня бы тогда подловили за каким-нибудь углом, или ночью придушили тихонечко. Впрочем, я и тут чудом спасся. Если бы не жадность Савина до золота…

— Ладно, — хлопнул я себя по колену, поднимаясь с лавки, — время дорого. Ты, стрелец-молодец, не медля скачи в Оскол. Пусть воевода шлет отряд вслед за бандитами. Я конечно и сам с ними справлюсь, но мало ли что. Вдруг ногу подверну на бегу. Да хватит тебе грызть эту рыбину! Данила, выдели ему лошадь.

Когда Федька, лихо вскочив в седло, унесся, я обратился к ямщику:

— Ну, ежели решил пойти со мной, то на тебе обеспечение предприятия.

— Э-э?

— Забота о лошадях и провизии, — пояснил я.

— А чего тут заботиться-то? Овес в седельных сумках есть. Нам из провизии только рыба, — развел руками Данила и нетерпеливо добавил: — поспешать надо, Дмитрий.

— Тише едешь — морда шире, — нравоучительно поднял я палец и, кряхтя, полез в седло.

С лошадьми я был на «вы», но мало-мальские понятия об управлении этим транспортным средством имел. Опять же, благодаря одной из бывших подруг. Ее родственники держали небольшой конный клуб, где за приличные деньги желающие совершали конные прогулки по огороженному парку. Девушка несколько раз приглашала меня покататься на халяву. Потому лошадей я не боялся и мог уверенно держаться в седле при беге рысью, или, как этот бег называла подруга, при свободном аллюре.

Ориентироваться в направлениях я, сугубо городской житель, не мог и, как только выехали за ворота, пропустил вперед Данилу. Слава Богу, после оттепели на протоптанных участках снег замерз малопроходимыми колдобинами, а по нехоженым местам был достаточно глубок, чтобы пуститься в галоп, не то он наверняка поскакал бы со всей дури, чего я очень даже опасался, все же сомневаясь в собственных кавалерийских способностях. Но, надеюсь, по тем же причинам не могли быстро двигаться и бандиты. К тому же, большой караван всегда движется медленнее.

В лесу дорога сузилась до широкой тропы, и стало понятно, что банда ренегатов движется исключительно верхом, не обременяя себя санями. Впрочем, судя по тому, сколько этих бандитов полегло во время схватки с обозом Светлейшего, лошадей у выживших должно быть с избытком. Данила подтвердил, что слышал многочисленное ржание за пределами двора, когда прятался под сторожкой.

Многочисленные подковы стесали с лесной тропы все неровности, сделав ее более проходимой, и напарник не упустил возможности ускорить темп. Когда доскакали до реки, я чувствовал себя мешком, набитым перемешанными потрохами. Возможно сказывались недавние тумаки, коими меня ласкали подручные генерала и боярина Залесского. Потому я приказным тоном заставил Данилу сбавить скорость, аргументируя тем, что если беглецам вздумается устроить привал, то они услышат топот наших коней издали, а выскочить вдвоем на поджидающую нас вооруженную банду как минимум глупо. А значит ехать надо сторожко, дабы первыми засечь противника. Парень с трудом, но подчинился, хоть и частенько непроизвольно понукал свою лошадь.

Дотемна мы так никого и не догнали. Лишь уже ближе к полуночи, сделав изрядную петлю по полям и подлескам, снова вернулись к реке. Теперь след людокрадов вел по льду вниз по течению.

— Тю-у-у, — с досадой протянул спутник и в сердцах сплюнул на лед.

— Чего ты?

— Да то ж они крепость огибали. Эх, догадаться бы, надо было со стрельцом в Оскол скакать. Давно б уже людокрадов догнали. Да не вдвоем. Небось, воевода отрядил бы казаков. Э-эх…

Я столь досадливое открытие воспринял довольно равнодушно, ибо вымотан был до предела и едва не вываливался из седла.

На автопилоте я собирал сушняк для костра, пока Данила управлялся с лошадьми. Потом ямщик разбудил меня, предложив кружку кипятка, сухарь и вяленую рыбину. Но я отказался и снова провалился в сон под ласковое потрескивание пожираемых огнем дров. Потом меня в очередной раз били. Потом связали и куда-то поволокли. Чей-то надсадный голос кричал, что порубит нечестивцев за сына Ваньку. Другие голоса его успокаивали, говоря, мол, никуда ироды от расправы не денутся, надо только им для начала развязать языки. Потом меня бросили на солому, и я смутно осознал, что лежу в санях рядом с каким-то скарбом. В дороге я периодически то ли терял сознание, то ли просто проваливался в дрему из-за не только физического, но и морального истощения.

Пришел в себя, когда меня снова куда-то волокли, но открывать глаза не хотел, пытаясь таким образом отгородиться от кошмарной реальности.

Скрипнула дверь. Обдало теплом помещения. Меня снова бросили, но теперь вместо соломы я ударился о жесткие доски пола.

— Дмитрий Станиславович? — знакомый голос заставил разлепить веки. Надо мной склонился выпучивший от удивления глаза, воевода крепости Оскол.

* * *

Сутки напролет я отсыпался, отъедался и приводил в порядок свою изрядно пошатнувшуюся психику. А после баньки, натянув чистое нательное бельишко, я и вовсе окончательно пришел в себя. Побеседовал с воеводой, рассказав о нападении бандитов, но пока умолчав о присутствии с ними боярина Залесского. Узнал о неожиданном столкновении охраняемого десятком казаков обоза с бандитами. Благо те не стали ввязываться в рубку, а, ошеломив казаков неожиданным наскоком, унеслись прочь. В результате столкновения погиб молодой казак, доселе ни разу не бывавший в сече. Это его отец, приказной казак Григорий Нечаев, рвался ночью порубить нас с Данилой. Почему нас? Потому что, спеша в крепость и наткнувшись на нас, приняли за отставших бандитов. Самое смешное, все обозные возницы знали Данилу, но в темноте не разглядели его лицо. А подать голос нам не дали налетевшие казаки. Спасибо десятнику, который не дал обезумевшему от горя Григорию нашинковать нас в винегрет.

Впрочем, осознание всей этой информации пришло позже. Весь день, после того, как меня узнал и освободил воевода, я старательно отгонял все мысли, кроме одной, уверяющей, будто все злоключения закончились.

Когда разбудили ранним утром и сообщили, что пора отправляться в дорогу, я старательно пытался вспомнить все вчерашние разговоры. Однако ничего в голове не прояснилось. Куда мне вновь предстоит ехать? Наверняка в столицу.

— Примерь одежку, Дмитрий Станиславович, — воевода протянул мне короткую шубейку из белой дубленой кожи. Такие полушубки я видел в фильмах про Великую отечественную у советских командиров. К полушубку, который оказался впору, я получил мохнатую овчинную шапку. После чего хозяин крепости протянул ножны со слегка изогнутым клинком. — И сабельку прими. А пистоли у сотника спросишь.

— У какого сотника? — не понял я.

— Михайло Волобуева отрядил я во главе полусотни тебе в сопровождение, Дмитрий Станиславович, — пояснил воевода.

Я лишь хмыкнул, подумав о заднем уме Афанасия Егоровича. Отряди он казачков ранее, глядишь, и не случилось бы беды, не угоняли бы сейчас Алену с сопровождающими нас парнями в рабство. Оно конечно я сам от большого сопровождения отказался, Но, кто я такой? А воевода он на то и воевода.

— Ну, коли одежа ладна, пора и в путь, — Афанасий Егорыч первым выходит из дома, впустив внутрь морозный воздух.

Снаружи еще царят предутренние сумерки. Зябко передернув плечами, испытываю сильное желание вернуться в тепло, раздеться и забраться под пуховое одеяло. В усмешку на мои мысли утренний морозец чувствительно щипает кончик носа.

Возле крыльца нас ожидают несколько всадников. Неожиданно легко для своего грузного тела воевода вскакивает в седло и выжидательно смотрит сверху. Понимаю, что свободная лошадь предназначена мне. Он что, думает, что я тыщу верст в седле скакать буду? Да я ж себе последние мозги отобью! Однако, протестуя в душе, все же взбираюсь в седло. Кавалькада трогается.

— Дубль два, — комментирую вторую попытку покинуть крепость.

Воевода вопросительно оборачивается на мое восклицание, но делаю вид, что всматриваюсь куда-то в сумрак.

Первое смутное подозрение шевельнулось, когда я заметил, что мы направляемся не к тем воротам. У башни, которую осматривал в первый день, когда встал после ранения, было людно и, я бы даже сказал, лошадно. Несколько десятков казаков в мохнатых шапках и с ружьями за спиной, горячили коней.

— Михайло, — окликнул воевода.

К нам подскакал казак в таком же, как на мне светлом полушубке, и принялся докладывать о готовности.

— Здрав будь, боярин Дмитрий, — отвлекло меня приветствие еще одного подъехавшего всадника.

С удивлением таращусь на Данилу. Ямщик разве что одет не как все казаки. На нем стеганый кафтан и войлочная шапка. Но за плечами ружье, а на боку сабля.

— А ты чего это верхом? — спросил я, забыв ответить на приветствие.

— Нешто я б в погоню на санях отправился? — удивился тот.

— Очень уж просился хлопец с тобой в погоню за людокрадами, — словно оправдываясь, пояснил присутствие Данилы воевода. — Ну, да пусть будет при тебе, Дмитрий Станиславович.

— В погоню? — только и смог вымолвить я. Осознание того, что меня отправляют в погоню за бандитами, заставило все остальные вопросы застрять в глотке.

— Я должен освободить брата, — истолковал, как сомнения, мой остановившийся на нем взгляд ямщик.

Лишь когда миновали мост через реку Оскол и ехали через Стрелецкую слободу, ко мне вернулся дар речи, и я попытался наводящими вопросами прояснить обстановку у ехавшего рядом воеводы. Как я уже понял, мы отправляемся в погоню за бандитами. Воевода выехал нас проводить. После нескольких осторожных попыток узнать, с какого перепугу с казачьим отрядом отправили меня, выяснилось, что отправили-то не меня с казаками, а их придали мне в помощь. О-бал-деть! Нет ну, может я вчера и выпил пару бокальчиков вина, но пьяным точно не был. И точно помню, что не только не высказывал, но даже и не испытывал желания отправляться в погоню за кем бы то ни было. Оно конечно мне искренне жаль Алену Митрофановну. Но кто она мне такая, чтобы ради нее бросаться на верную смерть? Да у меня таких Ален было… Я им кто, Рэмбо, что ли? Я обычный мелкий предприниматель, разложенный сумасшедшим алкогением на нуклоны. Меня вообще нет! Это вообще не я!

— Удачи тебе, Дмитрий Станиславович, — оборвал вихрь моего мысленного негодования голос Афанасия Егоровича. — Эх, скинуть бы годков десяток, да не было б на моих плечах заботы о крепости, составил бы я тебе компанию. До чего ж иной раз душа тоскует по лихим походам! Но ты, друг Дмитрий Станиславович зазря головой не рискуй. Мне за тебя перед Светлейшим ответ держать. Ежели уйдут тати на турецкую сторону, значит судьба такая у Алены Митрофановны. Ты туда не суйся. Я и сотнику дал наказ не пущать тебя, ежели что. Не то и девицу не спасешь, и сам голову сложишь.

— Нешто ты, Афанасий Егорыч, думаешь, что я турок испугаюсь? — строго воззрился я на воеводу и вопреки своим мыслям продолжил: — А как же я потом буду в глаза Светлейшему Князю смотреть, когда он узнает, что дочь боярина Жукова, которую он лично, рискуя жизнью, освобождал из лап бандитов, по моей вине вновь к тем бандитам попала?

Обалдев от собственных пафосных слов, я с подозрением пытался вспомнить вкус компота, которым запивал расстегаи во время спешного завтрака. Может, вместе с сухофруктами в него какую-нибудь веселую травку положили?

— Да понимаю я тебя, Дмитрий Станиславович, — смущенно потупился воевода. — Иначе и не пустил бы вовсе. Но и ты пойми, ежели что, Петр Александрович с меня же голову снимет.

— Не волнуйся, Афанасий Егорыч, — я задорно подмигнул воеводе, — как говорят у нас в монастыре, все будет пучком!

— Энто как? — удивленно поднял тот брови.

Я произнес поговорку целиком. Сотник и бывшие рядом казаки сдержанно хохотнули.

— Ну, коли так, то не буду более задерживать, — кивнул воевода. — Пусть воинская удача сопутствует тебе!

Дальнейшие дни слились в одну бесконечную скачку с периодической сменой лошадей на заводных. На ночлег останавливались только в сумерках, а с утренней зорькой вновь пускались в дорогу. Казаки в пути вели себя так, будто выехали на веселую прогулку, а не на опасное предприятие. Они ухитрялись без перерыва переговариваться и шутить, умолкая лишь во сне и в галопе. Угрюмо молчали только Данила и тот казак, чей сын погиб при столкновении с бандитами. Во время первой ночевки Григорий Нечаев подходил извинялся за то, что рвался убить нас с Данилой, приняв за врагов. Несмотря на все еще ноющие после тумаков ребра, я понял его и простил.

Сотник Михайло Волобуев пытался заводить со мной беседы, но на скаку мне было не до того, а как слезал с лошади, так, наскоро поев, засыпал.

В этот раз заночевали с комфортом в оказавшемся на пути крупном поселении с небольшой крепостью в центре. Следы людокрадов вели вокруг. Мы же решили рискнуть и не идти по следу, а срезать путь через селение, заодно и переночевать.

Утром как обычно выехали едва забрезжил рассвет. Сотник заранее пустил вперед дозор, дабы обнаружить след беглецов. И вскоре в расположенной в трех верстах от поселения дубраве дозорные обнаружили недавно оставленную стоянку. По еще тлеющим углям в кострищах определили, что бандиты опережают нас максимум на час. Последовала короткая остановка — кто-то сменил лошадь на заводную, кто-то подтянул сбрую — и полусотня ринулась в погоню. Пока не в галоп, но аллюром.

То ли я уже стал сносным наездником, то ли так действовал азарт, но седло больше не колотило по отбитому заду. Я вообще забыл обо всех неудобствах, вместе с остальными всматриваясь вдаль, где вот-вот должны показаться беглецы.

Мы почти поднялись на поросшую редколесьем вершину пологого холма, когда заметили скачущего навстречу всадника. То оказался казак из посланного вперед дозора. Он едва держался в седле, припав к лошадиной шее, а из его правого плеча торчало древко стрелы.

— Крымчаки, — прохрипел он, остановив лошадь, — много. Сотни три, а то и более.

— Окстись, Гриня, откуда здесь зимой крымчакам взяться? — удивленно воскликнул сотник, гарцуя на разгоряченном жеребце.

— То ты, Михайло, у ентой стрелы спроси, — раненый казак покосился на свое плечо.

— Точно крымчаки! — воскликнул один из казаков, привстав на стременах и вглядываясь в сторону вершины холма, где из-за деревьев уже вылетали один за другим дико визжащие всадники.

Казаки подняли ружья и пистоли. Я тоже поднял один из врученых мне пистолетов. А крымчаки все выезжали и выезжали из-за деревьев. Вот уже целая лавина несется на нас по склону.

— Хлопцы! Стреляем, и тикать! — скомандовал сотник, первым разряжая пистолеты в накатывающих врагов.

Поддавшись общей панике, я тоже выстрелил, никуда особо не целясь, отбросил пистолет и, ничего не видя в пороховом дыму, принялся разворачивать лошадь. Рядом прозвучали еще несколько выстрелов. Один грохнул прямо у морды моей лошади. Та дико заржала и взвилась на дыбы, выбрасывая меня из седла. Хвала Богу, шмякнулся оземь удачно, ничего себе не сломав. Единственной мыслью после падения было, что меня сейчас затопчут. Потому сразу вскочил на ноги, но тут же вновь был сбит наскочившей лошадью.

— Дмитрий! Живой?

Узнаю голос Данилы. Парень помогает мне забраться в седло, придерживаемой им лошади, и следом сам вскакивает на другую. Лошадей не надо погонять. Испуганные животные берут с места в карьер. И в этот миг какая-то сила выдергивает меня из седла.

На этот раз падение выбивает воздух из легких. На какое-то время темная пелена застилает сознание, и я ничего не вижу и не слышу.

Когда сознание проясняется, вокруг стучат сотни копыт, обдавая меня комьями грязного снега. Пытаюсь встать, но обнаруживаю, что руки плотно притянуты к туловищу. Однако ноги свободны. Повернувшись на бок, поднимаюсь на колени. И вновь та же сила, что выдернула из седла, рывком валит меня на землю и, все ускоряясь, тащит по земле. Теперь все мои усилия направлены на то, чтобы стараться скользить на спине, но все же несколько раз, наткнувшись на кочки, переворачиваюсь и обдираю лицо о жесткий ледяной наст, искрошенный конскими копытами.

Наконец адская гонка заканчивается, и я, едва дыша из-за отбитых боков, расслаблено замираю на снегу. Благо на мне плотный полушубок. Иначе сомневаюсь, что отделался бы только ушибами.

— Урус, вставай!

Несколько раз пнув по и так отбитым бокам, меня за шкирку вздергивают на ноги. Передо мной классический татарин в лисьей шапке и стеганном халате. На поясе кривая сабля. Ростом на полголовы выше меня. Он стягивает мои кисти веревкой, привязанной другим концом к луке седла топчущейся рядом лошади. Только после этого татарин ослабляет и снимает с меня петлю аркана. Взлетев в седло, он дико визжит, словно сел на заботливо подставленный кем-то гвоздь. Однако, вопреки моим опасениям, не пускает лошадь в галоп, а удовлетворяется легкой рысью. Впрочем, мне удается пробежать не более пары сотен метров, после чего благополучно падаю и скольжу по насту. Но теперь хотябы можно поднять лицо, когда меня переворачивает на живот.

Снова остановка. Снова тумаки. Снова меня поднимают за шкирку и что-то втолковывают на нерусской белиберде.

И вот я снова бегу, подвязанный к общей грозди пленников, подгоняемый окриками и ударами нагаек. Рядом семенит кто-то смутно знакомый. Пытаюсь всмотреться в его бородатое лицо, разукрашенное синяками и кровоподтеками, но едва не падаю, споткнувшись о подвернувшуюся кочку. Крепкий полушубок в очередной раз смягчает обрушившийся на спину тонизирующий удар нагайки.

— Что, говорун, убег из огня да в полымя? — щербато щерится сосед.

Я снова спотыкаюсь, узнав в бегущем рядом пленнике бандитского генерала Евлампия Савина.