Глава 1

Мамин праздник

Ровно в 22.00 из ночной сырости Милочка шагнула в тепло, мягкий свет и музыку ночного клуба. За ее спиной остался мир обыденности и праведных трудов, а впереди расстилалась страна запретных плодов и сомнительных удовольствий. Дожив до двадцати трех лет, самостоятельная гражданка, мать пятилетнего сына и начинающая журналистка Людмила Радченко еще никогда не бывала в ночном клубе. Ее распирало от ужаса и восторга, но, взглянув на беззаботно-спокойных подружек, она придала своему живому лицу выражение легкой надменности: мол, видели мы места и пошикарнее… Припудривая перед зеркалом носы и подкрашивая губы, девчонки уже вовсю веселились и обсуждали всех, кого успели увидеть, пока раздевались.

— Милка, ты видела эту дылду? Ну, в красном платье? Как она на нас глянула! Как жираф…

— …на стадо диких обезьян. Вы бы еще громче трещали и визжали!

— Подумаешь, мы же не в монастырскую трапезную пришли!

— А эти два дедули как на нас уставились! Крутые старички!

— Такие старички за топ-моделями приударяют, Машка. Мы для них уже дамы в возрасте.

— А ты откуда знаешь? Молчи уж, специалист-теоретик. Хорошо, что хоть один раз куда-то вышла, затворница!

Через несколько минут, все так же перешептываясь и пересмеиваясь, симпатичная троица уже сидела в баре, пробуя бесплатный коктейль. Милочка исподтишка рассмотрела окружающих и убедилась, что люди вокруг самые обычные и выглядит она ничуть не хуже других. А судя по заинтересованным взглядам мужчин, даже лучше. И ужасно радовало Милочку то, что одета она была соответствующе: стильно и эффектно. А ведь каких-нибудь пару часов назад она уже решила, что идти ей сюда не в чем и, следовательно, незачем. Только женщина в состоянии понять эту нерушимую причинно-следственную связь: праздник требует наряда, а наряд подразумевает праздник. Иначе для чего все?!

Двенадцать часов тому назад, солнечным утром 8 Марта, Милочка лежала в своей постели, предвкушая день великого мотовства. Ибо именно сегодня она решилась преподнести себе в подарок самый элегантный, самый стильный в мире кожаный сарафанчик. Производства то ли Китая, то ли Тайваня. Сомнительность фирмы-производителя Милочку не смущала. Она просто не представляла себе, что можно покупать одежду где-нибудь еще, кроме Козьедемьяновского рынка.

На этом рынке еще месяц тому назад она и сама стояла в рядах мелкого бизнеса, торгуя дамской обувью. В среде интеллектуальных и образованных торговцев ходили слухи, что все шопы и бутики заполнены аналогичным их собственному товаром, и древняя поговорка насчет контрабанды, которая вся производится на Малой Арнаутской, не казалась им устаревшей. Дружно приплясывая на морозе и согреваясь извечным отечественным способом, «бывшие» обменивались новостями, рассказывали о прочитанных новинках, то есть жизнь вели самую светскую. Портили эту жизнь лишь такие мелочи, как отсутствие покупательского спроса и необходимость платить за патенты и места.

Именно там, на рынке, Милочка и собиралась сегодня приобрести сарафан своей мечты. Конечно, сарафан можно было взять в кредит, поскольку Валя хорошо Милочку знала. Но у Людмилы Радченко была гордость. После того как она устроилась работать в газету, ее новый социальный статус обязывал производить расчет наличными. Наличные у нее имелись. Еще шестого числа в редакции ей выдали первую зарплату. Сначала зарплата показалась Милочке огромной: на рынке она привыкла получать небольшие суммы, а тут такая куча денег сразу! Но после вычета квартплаты, долгов за садик и тридцати гривен соседке осталось не так уж много. Как раз прожить до следующей получки, а если прожить очень, ну очень экономно, то можно было купить сарафанчик. Милочка его уже примеряла.

Валя сказала, что Милочке исключительно повезло: покупательницы сразу обращали на него внимание, но никто не мог в него влезть. Даже школьницы нынче отличались таким сложением и ростом, что не могли протиснуть в него плечи. А вот на тощей Милке он сидел как влитой. И вид у нее в этом сарафане был что надо — сексапильный и продвинутый!

От утренних грез Милочку отвлекло сопение и шуршание под дверью комнаты. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге застыл Милочкин сын Мишка. В руках он держал огромное произведение искусства, созданное им накануне в детском саду. Пока вся страна размышляла, нужен ли нам этот праздник с тоталитарным прошлым, работники школ и садиков продолжали твердо стоять на позициях Международного женского дня. И это вселяло надежду, что традиция будет жить в веках. На огромном листе бумаги Мишка собственноручно написал: «Мамин праздник», между яркими и толстыми буквами «з» и «н» втискивалась крохотная «д». А вокруг надписи летали бабочки, цвели цветы и громоздились гусеничные танки. Видимо, танки Мишка нарисовал от души, а цветы и бабочек — по обязанности.

Мишка был немедленно расцелован, а эпохальное полотно прикреплено на стену в ряду прочих Мишкиных шедевров. Засим следовало торжественное поздравление бабушки, которой был вручен пластилиновый ежик. А затем обе представительницы прекрасного пола семейства Радченко обменялись кремами, купленными друг другу в подарок. Мишка, как единственный мужчина в доме, сказал за завтраком краткую речь. Смысл ее заключался приблизительно в следующем: в честь праздника кашу можно было бы отменить.

На этой радостной ноте Милочка и Мишка отправились на прогулку, а Наталья Михайловна — на работу. В ее научном учреждении сотрудников не обременяли зарплатой, но в неурочной работе не отказывали. Милочка, как человек свежей формации, совершенно не понимала, зачем работать бесплатно. А Наталья Михайловна, как представитель эпохи застоя, ужасалась, как это Милочка может торговать на рынке. Ее не утешало даже то, что рядом с Милочкой трудились доценты и музыковеды. И теперь, когда она устроилась в газету, мама была счастлива. Тем более что взяли туда Людмилу практически с улицы.

Этой улицей Мила пробегала каждый день мимо старинного особнячка с табличкой «Редакция женской газеты “Твой дом”». В сумочке у нее давненько лежали слегка потрепанные листочки с рассказами. Эти произведения, заслужившие положительную оценку подруг, она рассчитывала отдать в газету для публикации. Но все было некогда или страшно. А в тот февральский день хозяйка сообщила Милочке, что ей самой придется оплачивать патент. Милочка вынуждена была покинуть рынок в поисках новой работы. И она вдруг решилась заглянуть в редакцию.

Милочка даже не догадывалась, насколько ей повезло. Именно перед ее приходом главного редактора Асю Ивановну шантажировала немедленным увольнением молодая, но опытная журналистка Лякина. Уже дважды Ася повышала ей зарплату, но неблагодарная вновь декламировала монолог о том, что в «Леди» платят прилично, а в «Куртизанке» — неприлично много. Ася Ивановна резонно отвечала, что у них обычная женская газета с обычной зарплатой, а кому это не нравится, могут отправляться в куртизанки…

И тут появилась Милочка. Деморализованная скандалом, Ася Ивановна, вместо того чтобы отправить ее произведения в долгий ящик с самотеком, сгоряча начала читать написанное. Ей понравилось, и она в порядке эксперимента взяла Милочку в штат.

Приняли девушку хорошо. Литредактор Светик сажала ее рядом с собой и учила, как править материал. Клава из отдела писем советовалась с ней о том, что ответить на то или иное письмо. Не злая, в сущности, Лякина давала номера нужных телефонов. И только красавица Катерина встретила ее в штыки. Уже в первый свой рабочий день Милочка услышала, как та говорила: «Теперь журналистов прямо от сохи берут. Что поделаешь — гибель культуры!»

Но вообще-то дела шли прекрасно! Хотя еще ни одного материала под Милочкиной подписью не вышло, она вовсю участвовала в процессе, составляя крошечные «информашки». Мила с удовольствием находила интересные и нужные факты и всячески старалась придумывать для них самые точные слова.

А накануне Восьмого марта редакция замечательно повеселилась. Милочке, как и другим, мужчины-сотрудники подарили конфеты и цветы. Компьютерщик Ярослав пел под гитару, а редакционный шофер Митя поразил всех, притащив огромный, как тележное колесо, торт.

А еще Милочке вручили билеты в ночной клуб. Честно говоря, эти билеты пачками валялись у Аси Ивановны. Их постоянно оставлял хозяин этого клуба, дававший в газете рекламу. Но все журналистки были не в том возрасте и семейном положении, чтобы ходить по ночным клубам. Единственная дама на выданье, Катерина, предпочитала заведения более элитарные.

А Милочка страшно обрадовалась возможности выйти в свет, да еще в такое время, когда Мишка уже будет спать.

На улице Мишка, как всегда, подошел к дереву и сказал:

— Здравствуй, дерево! — И пожал ему ветку.

Когда-то Милочка сказала ему, что все деревья живые, и с тех пор Мишка здоровался с каждым деревом. Мила, с одной стороны, радовалась, что сын такой нежный и трогательный, но, с другой, задумывалась, не слишком ли мало в нем твердости. Иногда она думала, что в доме необходим мужчина… Однако дальше этих мыслей ее брачные планы не продвигались.

Снег давно сошел, весна была ранняя, и Милочка с Мишкой забрели в парк. Там они понаблюдали скандал между воронами и бросили крошки от печенья воробьям. Из парка пошли другой дорогой. Когда проходили мимо нового Макдональдса, Мишка рассудительно заметил:

— От этих гамбургеров один вред. Правда, мама?

Мила растерялась.

— Почему?

— Ну, вы меня туда не водите, и значит, там один вред…

Милочка расхохоталась, но в этом смехе слышались грустные нотки. Далее по маршруту следовал, как на грех, роскошный магазин игрушек. Милочка, растревоженная высказываниями сына, решила купить ему маленькую игрушку. Солдатиков или машинку. Но в магазине были такие цены! Мила уже лихорадочно подсчитывала в уме, на чем еще можно сэкономить. И тут Мишка собранно и решительно произнес:

— Мама, пойдем отсюда. Мне ничего не надо. — И добавил с бабушкиной интонацией: — Это просто безумие.

Мила оглядела стенды и стеллажи с приманчивыми коробками, потом перевела взгляд на маленького строгого Мишку и спросила:

— А что бы ты хотел, по-настоящему?

Мишка уставился синими глазами на трансформер, стоимость которого чуть-чуть превышала цену кожаного сарафанчика. Но ничего не ответил, а снова потянул мать к выходу…

Через пятнадцать минут они вышли из магазина. Мишка прижимал к груди коробку с трансформером и счастливо молчал. Потом они съели в Макдональдсе по чизбургеру и запили колой. Дома Мишку, наконец, прорвало, и он без умолку трещал о достоинствах трансформера. Спать днем он согласился без скандала и улегся, положив сбоку от подушки коробку с игрушкой. И, уже засыпая, пробормотал:

— Это нечестно вышло. Ведь сегодня мамин праздник, а ты мне его подарила.

— Спи, Мишка, — сказала Милочка, — спи, не волнуйся. Все честно. Ты — мой праздник!

Потом позвонила мама.

— Ты суп разогрела?

— Мы в Макдональдсе перекусили. В честь первой зарплаты. И еще, ты только не ругайся… Я Мишке игрушку купила. Дорогую.

Наталья Михайловна сразу догадалась:

— А сарафан накрылся!

— Накрылся, мамуля. Да ладно!

Но мама неожиданно спокойно восприняла новость и только сказала, что подъедет на часок позже.

Пока Мишка спал, Милочка дважды накрасилась и смыла нарисованное. Соорудила из рыжих волос башню и разрушила до основания. Примерила старенькую блузку с «другой» юбкой (блузка была одна, а юбок две — одна и «другая») и пришла к выводу, что стиль «благородная бедность» для первого выхода в свет не годится.

Дама постарше с удовольствием обменяла бы любой вечерний туалет на Милочкино юное и нежное лицо, на удивительный цвет ее волос. Но Милочка была еще так молода, что прелести своей не понимала. Она слегка поплакала и решила, что никуда не пойдет. И тут явилась бабушка.

Наталья Михайловна молниеносно разделась и оглядела чисто умытую дочь. А затем торжественно заявила:

— Бери в пакете сарафан и катись в свое злачное заведение!

— Мамочка, откуда? — восторженно заорала Мила.

— От верблюда, — с достоинством ответила научный сотрудник и добавила: — Сделала две курсовые ребятам. Единственный способ своим интеллектом заработать деньги!

Глубокой ночью Милочка забралась в постель. Ноги сладостно ныли от беспрерывного четырехчасового танца, перед глазами кружились лица новых знакомых, впереди ожидало огромное счастье, потому что разве могло быть иначе… И перед тем как уснуть, Милочка успела подумать: «Какой замечательный все-таки праздник — Восьмое марта!»

 

Глава 2

Вспомнить главное

Скандальчик разгорелся перед обедом. Милочка только что начерно накатала психологический материал, в котором вволю поразмышляла о том, что есть главное в этом мире. Продолжая думать о возвышенном, она достала бутерброд, но чуть не подавилась первым же куском, так как над ней возникла Катерина. Именно над ней, потому что даже стоя Милочка доставала топ-моделистой Катерине только до плеча, а уж сидя и вовсе смотрела на нее, запрокинув рыжую голову.

— Людмила, — проговорила Катерина почти ангельским голосом, — тебе задание.

Милочка, борясь с непрожеванным куском, молча замотала головой. На ней висели еще два срочных материала и невычитанная полоса.

— Сегодня не могу, Катюша, дел полно! — не менее ангельским голосом ответила наконец она.

— Ничего, вечерком сделаешь.

Хорошо ей говорить, у Милочки каждый вечерок был заполнен домашними делами. Мама ее частенько брала работу на дом, накапливались хозяйственные хлопоты, а главное — пятилетний Милочкин сын Мишка требовал заботы и внимания хотя бы по вечерам. Но Катерина не отвязывалась и настаивала на своем. Мало-помалу в ее богатом оттенками голосе появились металлические нотки, а в Милочкином зазвучали слезы. Редакционный коллектив не без удовольствия прислушивался к ссоре: Катерина частенько норовила свалить хлопотную работу на кого-нибудь другого, а себе забирала выгодно подчеркивающие ее интеллект интервью со звездами и политическим бомондом. На сей раз кроткая Милочка оказала ей сопротивление, и все тихо балдели от происходящего. Ехидная Лякина тихонечко шепнула литредактору Светику: «Бодался теленок с дубом!» Теленок, то есть Милочка, бодалась недолго. Катерина наконец изложила суть задания: нужно было сходить в детский приют и сделать о нем очерк, а уж потом она лично напишет о бизнесмене и политике Владимире Волине, который это учреждение организовал и содержит.

Детский приют, с точки зрения Милочки, относился к категории главных вещей, и поэтому она все-таки согласилась. Катерина, удовлетворенная исходом дела, упорхнула куда-то, а в редакции разгорелся диспут о том, следует ли потакать Катьке в ее карьерных и личных планах…

Ни для кого не было секретом, что девица ищет выгодную партию, да не просто выгодную, а ошеломительно выгодную. Милочка часто недоумевала: неужели Катерина не видит, с каким обожанием смотрит на нее редакционный шофер Митя, человек загадочный и красивый?…

Позвонив по телефону, который ей оставила Катерина, Милочка неожиданно выяснила, что этот Волин хочет сам предварительно побеседовать с журналисткой. Более того, он желал побеседовать с ней немедленно. В результате Милочка чинно-благородно поехала на редакционной машине, что случалось с ней весьма редко.

В дороге она не болтала с Митей, а думала о сиротах из прию та. О том, как страшно будет ей смотреть им в глаза и как тяжко будет потом писать этот материал…

Милочка вдруг вспомнила о том, что Мишка несколько раз будто бы невзначай говорил о том, что его приятелей из детского сада забирают домой папы. А в три года ткнул пальчиком в Пушкина, чей портрет украшал книгу сказок, и заявил: «Это папа!» Милочка тогда засмеялась и сказала, что его выбор неплох, но ночью плакала…

Она понимала, что рано или поздно сыну придется все объяснить. Объяснить, почему он растет без отца, почему мама родила его так рано, почему у него нет многого из того, что есть у других детей. Но ведь не теперь же, когда ему всего пять лет! Милочка вообще гнала от себя воспоминания.

Воспоминания о том чудесном, том ужасном, том главном июле, когда внутри нее зародилась Мишкина жизнь.

Мама отправила Милочку в село к дальним родственникам, чтобы она попила парного молочка и спокойно, не отвлекаясь на глупости, подготовилась к экзаменам в институт. Цвели травы на лугах, пели птицы, и вода в пруду была прогрета солнечным теплом.

Бледненькая городская Милочка позолотела от загара, и всю ее переполняло легкое, словно птичья трель, счастье. И здесь явилась любовь. Первая и главная. Это был Володя, то ли дачник, то ли чей-то знакомый, живший в доме по соседству. Взрослый, красивый, умный. Сначала они болтали через ограду между двумя садами, потом он стал помогать ей зубрить английский… За две недели Милочка прошла все стадии влюбленности: от невозможности поверить, что она действительно нравится этому темноволосому, уверенному в себе мужчине, до безоглядной, всепрощающей и безрассудной страсти.

Короткой летней ночью в саду, среди света луны и лиственных теней, она отдалась ему со всей простотой и безмятежностью никем никогда не обманутого существа…

Он был так нежен и так благодарен!

А потом он исчез. Просто однажды утром не вышел в сад.

И днем не вышел. И вечером.

Конечно, Милочка надеялась и торчала в селе чуть ли не до самых экзаменов, но Володя так и не появился…

Милочка все же поступила в институт, но учиться не смогла… Оказалось, что она беременна. Они с мамой поговорили-поговорили и решили рожать.

А потом появился Мишка, и Милочка ни в чем не раскаивалась… Разве только чуть-чуть в том, что, выспросив все про любимые Володины книги и рок-группы, зная, что больше всего он любит землянику и соус ткемали, немодного писателя Драйзера и БГ, грузинское вино и звезду Альтаир, она так и не поинтересовалась его адресом и фамилией…

Входя в роскошный офис господина Волина, Милочка выбросила из головы все, кроме работы, и приняла строгий вид, который, как ей казалось, должен отличать серьезную, преуспевающую журналистку.

Но охранник отнесся к ней несерьезно и грубовато спросил:

— Девочка, ты к кому?

Но уже после того как Мила предъявила удостоверение, очень извинялся. Несколько обескураженная таким несолидным происшествием, она вошла в приемную, откуда холеная секретарша пригласила ее в кабинет к господину Волину.

Солнце почему-то било прямо в окна кабинета, хотя на них висели жалюзи. Это страстное, что-то напоминавшее солнце, не давало Милочке как следует разглядеть хозяина кабинета, который встал при ее появлении. Походив уже по всякому высокому начальству, Мила знала, что далеко не все из новых джентльменов утруждают себя вставанием при виде дамы…

Волин начал что-то говорить по работе, а Милочка все никак не могла сообразить, отчего ей так странно и горячо в груди. Но вот что-то сместилось в ней, больно и нежно и… она узнала!

Напротив нее сидел Володя. Ее первая, главная любовь, отец ее Мишки.

Милочка машинально кивала и писала что-то в блокнот, но ничего не слышала и не понимала.

«Он не узнал меня! — думала она. — Я ничего для него не значила… Смешное маленькое приключение… А я-то, дура, насочиняла себе, что с ним произошло что-то ужасное, какая-то катастрофа… Верила, что только смерть могла разлучить нас… А вот и не смерть, а просто обычная жизнь, деньги и денежки».

Кажется, Волин закончил говорить и теперь выжидательно глядел на корреспондентку. Милочка встала и молча пошла к двери. Несколько удивленный таким поведением журналистки, хозяин кабинета сделал несколько шагов вслед. На его лице отразилось смутное беспокойство. Милочка обернулась, глянула прямо на него и увидела, что он стал старше и как-то значительнее, а в глазах появилась жесткость…

Она подумала, что, оказывается, совсем забыла, какие у него темные волосы с одной светлой прядью и высокий лоб, но вот глаза она забыть не могла: точно такие же пронзительно-синие глаза были у Мишки.

«Мишка! — осенило вдруг Милочку. — Мишка… Ведь ему так нужен отец! Может быть, напомнить, сказать прямо сейчас? Нет, это будет так унизительно, так глупо, как в сериалах: “Здравствуйте, я мать вашего сына!” Ничего я не скажу, ничего…» И Милочка, уже не глядя на Волина, вышла из кабинета.

Дома она, ни с кем не разговаривая, рухнула в постель и закрыла глаза. Маме расскажет завтра… А подруги перебьются. Как же, знаменитый Волин — отец ее сына! Сколько будет пересудов! «Никому не скажу», — решила Милочка.

Волин приехал из офиса за полночь. В огромной квартире стояла тишина, окна не пропускали уличного шума, но Владимиру хотелось шума. День был удачен, и душа требовала его продлить… «А не отправиться ли в клуб?» — подумал он, но, поразмыслив, решил, что завтрашний день тоже потребует собранности. Он взял было книгу, но читать не стал: ему казалось, что он упустил нечто… Нечто особенное, неправильное… Неправильным в прошедшем дне было только поведение молоденькой журналистки, кажется так ничего и не понявшей, насколько важны мысли, которые он вбивал в ее хорошенькую головку. Солнце освещало ее рыжие волосы. Когда-то давно он уже видел такой редкий бронзовый оттенок.

Летом… Да, летом! Тем летом, когда произошла эта слегка постыдная история с его бегством.

Владимир вырос на рабочей окраине, где емкой характеристикой мужчины было простое определение: «Не сидел». Он не сидел, возможно, благодаря отмотавшему изрядный срок другу. В память о Володькином отце Витек опекал пацана. Научил жестоко драться и внушил мысль искать путей вне криминальных подвигов. Володька их нашел. Подоспевший свежий капитализм был воспринят им как торжество индивидуальности, как право сильного, в чем бы ни заключалась сила: мускулах, деньгах, уме…

Он имел мускулы и ум, а деньги пришли. Тем летом в своих спекуляциях он вышел на отличную схему, как всегда придерживаясь рамок закона. Конечно, он почуял, что кто-то дышит ему в спину, но был еще беззаботен и не засуетился… Может, это его и спасло. А через некоторое время позвонил Витек.

Старый друг стал человеком известным и влиятельным. Он предупредил Волина об опасности и велел посидеть где-нибудь месячишко. «Охрана — дело пустое, один форс. Надо будет, и с охраной уроют. Ты просто посиди в селе, что ли… А мы тут посмотрим», — спокойно посоветовал он.

Именно там, в этом зеленом и голубом июле, он увидел те медно-рыжие волосы… Теперь он отчетливо вспомнил, что девушку звали Мила. И была она действительно ужасно милая и молоденькая, легко красневшая, умненькая и романтичная. Легко отдалась ему и оказалась нетронутой, что поразило его тогда до восторга. У него было много женщин, но такой чистой и нежной — никогда… Владимир вспомнил, как они купались в пруду и как бледным золотом горело ее молодое тело сквозь зеленую воду…

Милочка, рыжая Милочка… лучшая девушка из всех возможных! Он понял почти холодно и бесстрастно, что именно она сегодня приходила в его офис. А он не узнал ее! Но она его вспомнила, потому и держалась так странно. Она должна ненавидеть его… Он исчез тогда, даже не предупредив. Почему? Просто от этой влюбленности в нем скопилась такая самоуверенная и огромная сила, что он просто не усидел в глуши. Рванул в город, и пошла такая заваруха, что из головы у него вылетело все, кроме дела, которое владело им, как стихия владеет своей собственностью, и он забыл все, кроме него. Так вот что он забыл: свою единственную девушку! Он забыл главное. А она жила все это время, может, вышла замуж… Но теперь это не важно! Главное, он вспомнил ее волосы, ее вкус, ее запах…

Владимир Волин, бизнесмен и политик, набрал телефонный номер, и через весь город по невидимой связи ответственные люди начали быстро и слаженно выяснять, где находится и какой номер телефона имеет журналистка Милочка, работающая в женской газете «Твой дом».

А Милочка засыпала в своем доме и не думала, что всего лишь через несколько минут раздастся звонок и слегка забытый, но любимый голос скажет ей: «Здравствуй, ты узнала меня?»

 

Глава 3

Когда цветет сирень

Охота на олигарха — дело серьезное. Оно требует тщательной подготовки, трезвого расчета, железного характера. Мало того, что к олигарху очень трудно подобраться близко, еще необходимо действовать молниеносно, что не каждому по силам.

Все эти здравые размышления вертелись в голове Катерины Изюмовой.

Катя, хотя и не была киллером, охотилась на олигархов уже давненько. Но до сего времени особых успехов на этом нелегком поприще у красавицы-журналистки не наблюдалось. Еще со времен пионерского детства Катя готовилась блистать. И гранила себя, словно бесценный алмаз. Она всегда знала, что невероятно красива. Даже в детском саду она часто слышала: «Ах, какая красивая девочка!»

Красивая девочка тем не менее ни в детстве, ни теперь на свою красоту не полагалась. У нее имелась мама, на которую она была весьма похожа. И эта очаровательная мама прозябала вместе с умным папой в городишке со смешным нарицательным именем. А Катя твердо решила, что прозябать она не будет. А напротив, будет изнурять себя солнцем на палубе яхты и отдыхать от жары в прохладном Лондоне…

Пока никакой яхты на Катеринином горизонте не возникало. Но поскольку девушка отличалась железным характером, все, что она задумывала, воплощалось в жизнь. К двадцати восьми годам она была вполне самостоятельной дамой, владелицей крохотной квартирки, обладательницей звания «Мисс журналистика-2000» и столичной прописки.

Но вот олигарх все еще не давался Катерине. Были у нее поклонники, по обычным меркам блестящие молодые люди. Но Катины планы в обычные рамки не вмещались. Она знала: человек — творец своего счастья. И, руководствуясь сим вполне прагматическим принципом, Катерина учила языки, играла в теннис и держала форму, которая и без того была у нее поистине божественной.

Сегодня Катерина с самого утра находилась в полуобморочном состоянии. Она пыталась привычно взять себя в руки и сосредоточиться на теме пресс-конференции, но у нее ничего не получалось. Нынче поздним вечером ей предстояло судьбоносное свидание. Не просто рандеву с очередным поклонником, а встреча, которая определяет судьбу. Конечно, в таком состоянии следовало прогулять работу: позвонить и отправить на конференцию по женским правам кого-нибудь другого. Хотя бы овцу Милку.

Но новенькая так рвалась в первые ряды отечественной журналистики, что этот пыл не мешало пригасить. Ну почему она, Катерина, бывшая всегда в курсе всех новинок, бегло говорившая по-английски, знающая, что будут носить летом, а что читать зимой, — и никогда не удостоилась такой похвалы от Аси Ивановны, как Милочка! А эту Милочку главный редактор всегда величает «светлой головкой». Нашли у этой девицы с рынка какое-то свежее мышление. А вот то, что Катерина трудится, как пчелка, никто не замечает. У нее день расписан по секундам. Она знает цены на недвижимость, подрабатывает брокером на бирже. Разбирается в драгоценностях и стилях живописи. Еще бы, ведь она готовила себя к покорению высшего общества! Катерина с презрением относилась к современным нуворишам, не умеющим красиво потратить свои грязные денежки. Уж она-то создаст из этих вульгарных баксов чистый шик!

И вот случай представился. Она заарканила настоящего олигарха. Катя бегала к его пресс-секретарю как на работу. Олигарх упорно не понимал, зачем интервью с ним нужно газете для домашних хозяек. Вот бизнес-журнал — это другое дело! У него никак не находилось времени для встречи с Катериной: то у олигарха была поездка за границу, то судебная тяжба…

Но наконец-то свершилось: Катя к нему попала! Она недаром продумала свой облик для этой встречи еще много месяцев тому назад. Она вошла строгая, стильная, но за этим скромным обаянием проглядывала особая грустная утонченность тургеневской барышни. Недаром Катя изучала последние журналы и кинофильмы, словно учебники жизни. Олигарх Николаев просто обалдел! Он купился! И в конце беседы дал самый-самый личный, секретный номер телефона и попросил позвонить послезавтра вечерком, дабы отметить знакомство в каком-нибудь уютном месте.

От размышлений о предстоящем свидании Катю оторвало окончание конференции. Она села в машину и велела Мите ехать к ней домой. «Черт с ней, с этой конференцией, — решила она, — потом по буклетам что-нибудь изображу!»

Митя, как всегда, молчаливый и спокойный, оценил Катин возбужденный вид и поинтересовался:

— Что случилось?

Митя был не только редакционным шофером, но и Катиным приятелем. Эта дружба началась еще пять лет назад, когда Катя только пришла работать в редакцию. У нее тогда не было квартиры, почти все деньги уходили на оплату снимаемой жилплощади. И Митя здорово помогал ей. Подкидывал иногда денег, подкармливал. Они часто болтали о всяких книжках. Митя был человеком странным и особенным. Катя знала, что он служил в Афгане. Окончил университет, кажется, исторический факультет. Мог бы по примеру других афганцев неплохо устроиться по охране фирм. Или, как многие мужчины из Катиного окружения, заняться коммерцией. Но Митя ничего этого не делал, а крутил баранку редакционной «Волги». Сам ее ремонтировал. А по вечерам бесплатно занимался с ребятами восточными единоборствами в каком-то жэковском клубе.

Впрочем, об этом он Катерине не рассказывал, она сама увидела заметку о Мите в городской газете «События». Катя вдруг захотела рассказать Мите, какой счастливый билет она вытянула. Она смущенно засмеялась и сообщила:

— Мечта сбывается, Митяйчик!

Внезапно впереди обнаружилась солидная пробка. Митя, ставший в это время еще более суровым, вдруг предложил:

— Давай вывернем во двор. Я тут живу. Попьем кофе. Как раз пробка рассосется, и я отвезу тебя.

— Давай! — неожиданно для себя согласилась Катя. Ей еще не доводилось бывать у Мити в гостях. Когда они только подружились, он почему-то ее не приглашал, а последние год-два ей самой было не до того.

Заехали в старый дворик, скрытый домами от шума и смога проезжей части. Во дворике вовсю цвела ранняя сирень.

— Господи! Уже сирень цветет, а я и не заметила! — ужаснулась Катерина.

Пока Митя закрывал машину, она отщипнула кисточку и внимательно всмотрелась в нее: нет ли пятилепестковой. Все цветочки были с пятью лепестками.

— Митька, смотри, сирень волшебная! — поразилась Катя.

— Сорт такой, — скупо улыбнулся Митя. — Пойдем, а то баба Вера сейчас разорется — она за ней бдит.

Они поднялись на третий этаж и вошли к Мите. В его жилье было удивительно чисто и опрятно. Просторная комната. Отличный музыкальный центр. Много книг. Катя подумала, что у нее в доме куда больше беспорядка. Веточку сирени поставили в фужер и сели пить кофе, который Митя сварил очень быстро. «Я бы три часа искала, где у меня что», — снова удивилась Катя.

— Тебе что включить? «Аквариум»? Стинга? Шумана? — поинтересовался Митя.

— Полегче! — засмеялась Катерина. — Джазик какой-нибудь!

Приглушенно звучал Армстронг. Пили кофе. Катя смотрела на Митю. Митя смотрел на Катю. И она вдруг почувствовала, как между ними начинает сгущаться пространство. «Вот еще! — подумала она. — Совершенно не ко времени.

Николаев ждет меня сегодня. А там, за его довольно жирной спиной, — яхты, острова и храмы Италии!»

Николаев вдруг вспомнился ей особенно отчетливо. Не как символ богатства, а как усталый, немолодой человек с лысиной. Лысина, конечно, Кате не нравилась. Как-то она брала интервью у одного старика восьмидесяти лет, из тех еще, настоящих дворян. Тоже лысый был дедушка. Но, помнится, Катерина тогда залюбовалась формой его черепа, изящ ной, благородной. А у Николаева голова была круглая, даже приплюснутая. «Вот Митька и лысый был бы красивый, как тот старик! — почему-то подумала Катерина. — Хотя при чем тут Митька?! Я все уже для себя решила, и редакционный шофер тут явно ни при какой кухне!»

А Дмитрий стоял у окна, смотрел на Катерину, и в глазах у него были мука и свет любви.

— Катя, девочка, скажи мне, что с тобой сегодня? — необычно нежно вдруг спросил он.

Катя задохнулась от догадки. Да какая к черту догадка! Она всегда знала! Конечно, всегда, с самого начала! Как знает любая женщина, что она желанна, что она бескорыстно и тайно любима. Просто ей не хотелось об этом думать. Митька был таким надежным и удобным другом и ни на что не претендовал…

— Митенька, — ушла от ответа Катя, — ну сколько ты будешь так жить?

— Как так? Не как все?

— Ну да. Мог бы…

— Я знаю, Катюша, мог бы заколачивать бабки, изображать крутого, убивать. Наверное, мог бы. Но не хочу!

Катерина замолчала. А Митя неожиданно подошел к ней и коснулся ее волос, потом щеки… На мгновение Катя прижалась к нему, потерлась лбом о чуточку колючий подбородок, подняв глаза, увидела твердый рот и впадины под скулами.

Но тут же оторвалась, отошла к стене, перевела дыхание.

— Митенька, прости! Не надо сейчас ничего!

Митя помолчал и жестко проговорил:

— Ну, тогда поехали! Куда изволите везти вас, Екатерина Михайловна? Домой? В офис?

— Не надо так, Митя, — жалобно попросила Катерина, — не сердись!

Поехала она домой. Приняла ванну. Выпила сок. Светлые весенние сумерки вошли в комнату. Следом за ними вошла тоска. Но какая необычная, какая нежная тоска!

Катя представляла себе, что там, на другом краю города, сидит в своей комнате Митя. Что Гребенщиков поет что-то созвучное Митиным философским мыслям. И так сладко-сладко было представить Катерине, как она входит в его дом и прижимается к нему, как он говорит ей нежно: «Катя, девочка…»

Но разве можно было ради этого, такого эфемерного и сомнительного счастья отказаться от лелеемого всю жизнь блистания! Катя постаралась взять себя в руки.

Заставила себя думать, в чем она явится к Николаеву, что будет лепетать. Именно лепетать! Николаев не должен заподозрить, что она умна и образованна. Нельзя вспугнуть эту жар-птицу! Катя так хорошо знала все, что должно было случиться. Она уже видела утро их первого с Николаевым дня. Помнила, как независимо и необременительно должна повести себя. Продумала даже второе свидание, самое важное, как утверждают психологи.

Пора уже было собираться. Катерина встала перед зеркалом в чудном белье, распустила гладкие черные волосы. Потом настала очередь платья. Потрясающее платье — красное, цвета теплого вина. Оставалось лишь набрать заветный номер.

Она набрала его и сказала:

— Борис Ашотович? Это Катя вас беспокоит. Журналистка. Извините, но я не смогу сегодня прийти… Да-да, может быть, позже, через недельку.

Положив трубку, Катя накинула халат и взяла крохотную ветку сирени. Затем, представив Митькино лицо, она отщипнула цветок, старательно пожевала и мысленно произнесла: «На счастье!»

 

Глава 4

Безумный день

Бизнесмен и политик Владимир Волин увольнял любовницу. Уволить ее было куда труднее, чем принять. Женщина неземной, но рукотворной красоты с морским именем Марина и морским характером боцмана увольняться не хотела. Она плескала полами пеньюара и вздымала идеальную грудь, бросалась Волину в ноги и накрывала его с головой, словно девятый вал. Три года интриг и железной стойкости пошли насмарку. И ее не могло утешить даже выходное пособие в виде квартиры, машины и приличного счета в банке. Марина уже привыкла к мысли, что Волин со временем станет ей законным мужем, она изучила его привычки и потакала прихотям. И вот все ее мечты о шикарной свадьбе в Лондоне и медовом месяце на Багамах рухнули. Сегодня Волин объявил ей, что им необходимо расстаться. Про себя Марина немедленно обругала любимого самыми некрасивыми словами. Но, естественно, вслух она не произносила таких слов, как «свинья неблагодарная» и «скотина подлая». Напротив!

— Я люблю тебя! — кричала она. — Я умру без тебя!

В пылу Марина подбегала к широкому подоконнику и делала вид, что немедленно кинется за пыле— и шумонепроницаемое окно. Волин хватал ее в охапку, и тогда она повисала на нем, обвивалась вокруг него руками и ногами. Волин ей не верил, потому что прекрасно знал, что железобетонная девушка Марина способна обойтись без кого и без чего угодно, за исключением денег.

— Марина, ну неужели нельзя расстаться интеллигентно! — твердил вспотевший от объятий бывшей любовницы Волин.

Марина, понимавшая интеллигентность исключительно как наличие очков на носу, продолжала упираться и требовать немедленного секса. Ей казалось, что, если быстренько возлечь с Волиным на ложе любви, инцидент будет исчерпан. Но Владимир держался от кровати достаточно далеко, а повалить его на пол у Марины не хватало веса. Объяснение закончилось тем, что Волин старательно обошел ее роскошное тело, лежащее в очередном обмороке, и, вызвав с кухни горничную, вышел вон из Марининой квартиры. Марина, убедившись, что дверь за Волиным плотно захлопнулась, энергично поднялась, припудрила нос и набрала номер телефона секретарши Волина, которой не забывала делать маленькие, но дорогие подарки.

Секретарша не без легкого удовлетворения в голосе сообщила Марине, что вот уже месяц Волин созванивается с какой-то девицей, работающей в женской газете «Твой дом». Причем названивает ей по три раза на дню и стал весьма задумчив и тих. Марина прекратила ругать Волина и обругала себя. Надо же было так запустить ситуацию! Она совершенно не озаботилась тем, что вот уже месяц или больше Владимир к ней не заезжает. Но такое положение дел было в порядке вещей, поскольку он человек занятой. К тому же Марину это устраивало, и она сполна пользовалась своей свободой. И вот эта свобода аукнулась ей самым неприятным образом.

Марина приняла ванну, вызвала массажиста и педикюршу (она всегда встречала удары судьбы во всеоружии) и, оглядев себя в зеркало, решила, что от такой красоты способен отказаться только слепой, а Волин вроде бы видел неплохо. Марина тут же наметила план действий.

В это судьбоносное время в редакции вышеупомянутой газеты происходили события странные и глупые. В помещении было пустынно, поскольку накануне сдали многострадальный очередной номер, и теперь редакторы и корректор, а также все прочие сотрудники удалились на короткий, но заслуженный отдых. Не было даже грозной Клары — ответственного секретаря, которую сотрудники прозвали «железной леди».

И только Катерина и Милочка торчали за своими столами. У каждой на то была своя причина. Катерина «зависла» в редакции, чтобы лишний раз, вроде бы случайно, встретить редакционного шофера Митю. Просто по-человечески позвонить ему и назначить свидание ей не позволяла гордость, поэтому она делала вид, что трудится, а сама поджидала Митю.

А у Милочки продолжался странный роман с господином Волиным. Владимир, слегка обезумевший от неожиданно нахлынувшего чувства, на сей раз не хотел упустить свою рыженькую птицу счастья и потому вел себя в лучших традициях отечественных нуворишей, что, в общем-то, было ему несвойственно. Он то тащил Милочку в дорогой ресторан, то норовил вручить ей колье из бриллиантов, то сообщал, что они едут в Париж… И при этом постоянно присылал ей домой и на работу снопы роз.

В дорогих ресторанах Милочка смущалась и давилась каждым куском японской кухни, стоимость роз вызывала у нее аллергию на их запах, а драгоценности и платья от кутюр она просто возвращала Волину. Конечно, как любой женщине, Милочке льстило такое роскошное ухаживание, но вместе с тем ей было не по себе: уж очень это напоминало анекдоты и сериалы, где фигурировали новые богачи… Ей казалось, что за прошедшие годы Володя изменился, причем не в лучшую сторону.

Что-то внутри Милочки сопротивлялось ухаживаниям Волина. Она много лет мечтала о встрече, но он оказался совсем не таким, каким сохранился в ее памяти. Милочка ускользала от решительного объяснения и до сих пор не сообщила Владимиру, что у них имеется вполне симпатичный и разумный пятилетний сын. Иногда она думала даже, что эти отношения необходимо оборвать, — так мало теперь у них было общего.

Сегодня Милочка хотела в тиши и уединении посидеть в редакции, чтобы поразмыслить о странностях любви и написать еще один стишок про то, как она, Милочка, любит, и как ее, Милочку, не понимают. Но в редакции почему-то торчала Катерина и мешала своим присутствием Милочкиному свободному творчеству.

А Катерина тоже хотела побыть одна, поскольку в любой момент мог войти Митя, и при Милке ей не хотелось вести себя слишком откровенно.

В результате Милочка и Катерина довольно злобно поглядывали друг на друга и ждали, когда одна из них не выдержит и уйдет.

А денек выдался поистине безумный. Сначала в редакцию пришла симпатичная, но странная женщина в шляпе с вуалью и потребовала опубликовать ее стихи. Стихи черпались дамой непосредственно из космоса, и она полагала, что послания высшего разума необходимо довести до широких масс. Все объяснения о том, что в их газете стихи не публикуют, она игнорировала. «Ведь мои стихи созвучны небесным гармониям!» — восклицала она певучим, но слишком высоким голосом. Милочка полагала, что стихи ужасные, но пыталась ответить мягко, и дама продолжала ее пытать. Мила билась с ней почти час, убеждая и упрашивая, и наконец поэтесса удалилась.

Катерина отвлеклась от своих грез и с удовольствием наблюдала за мытарствами сослуживицы. Даже заметила ехидно:

— Учись, Милка, проходи школу молодого журналиста!

Только Милочка облегченно вздохнула, как явился мужчина весьма интеллигентного вида. Мужчина начал свою речь вполне разумно, но скоро сообщил, что им изобретен способ находить во времени и пространстве некие связующие нити бытия и менять их по своему усмотрению. От Милочки требовалось написать об этом статью, а не то он свяжет ее нити так, что никакого счастья ей не видать. Понимая, что мужчина не в себе, Милочка попробовала его обмануть, обещая рассмотреть вопрос позже, но мужчина требовал, чтобы статья была написана здесь и сейчас и столь же немедленно опубликована. Милочка попыталась было выйти из-за стола, но грозный изобретатель перекрыл ей выход, и она с мольбой посмотрела на Катерину. Катерина вздохнула и быстро достала откуда-то визитку с телефоном. Вручая ее мужчине, она сказала, что это секретный телефон их спонсоров, без ведома которых никакие дела теперь не решаются.

На радостях мужик удалился, а Милочка испуганно спросила, зачем это Катя дала безумцу телефон таких важных людей. Катерина глянула на нее с тем же выражением, что и на недавнего посетителя, и сообщила:

— Это телефон моего знакомого психиатра. Мы с ним договорились, что я всех психов к нему отправляю. А я за это его консультантом рекомендую. Тебе, Мила, кстати, не мешает к нему наведаться. У тебя, Мила, тоже явные отклонения от нормы, — закончила язвительно свою тираду Катерина.

Когда в редакцию влетела одетая как на подиум Марина, обе приняли ее за очередную безумицу (ведь всем журналистам известно, что сумасшедшие посетители ходят стаями). Даже не взглянув на невзрачную Милочку, Марина прямиком направилась к яркой Катерине.

— Значит, это ты! — заявила Марина, уставившись на Катю тщательно накрашенными зелеными глазами.

Катя не поняла, но на всякий случай достала телефон психиатра.

— Я — жена господина Волина! — сообщила Марина и внимательно посмотрела на реакцию стильно одетой красавицы.

Реакция была нулевой. Катерина лишь пожала плечами. А вот Милочка покраснела как рак и встала из-за стола. И тут Катерина вспомнила, что Волин постоянно названивает Милочке на работу, заваливает помещение букетами, и вся редакция обсуждает этот странный роман. Редакционные дамы, хотя и любили Людмилу Радченко, полагали, что до Волина она не дотягивает. И вообще, миллионеры традиционно считались контингентом Катерины.

Пауза затянулась, и Марине пришлось повторить свою репризу:

— Я — жена господина Волина!

— Ну и что из этого следует? — радостно поинтересовалась Катерина.

— А ты не понимаешь? Сейчас объясню! — продолжила светскую беседу Марина.

Перед ней был достойный противник, и она, оценив красоту соперницы, встала в боксерскую стойку. Катерина расхохоталась:

— Внимательно слушаю!

Но в это время раздался тихий писк Милочки:

— Катя, извини, но это ко мне!

Марина оглянулась на новое лицо и сначала даже не поверила, что ей так повезло, а потом с облегчением вздохнула. Девчонка была простенькая, без макияжа и претензий, и это меняло дело.

— Так это вы и есть та самая?! — изумленно спросила она.

Обращением на «вы» Марина, как правило, подчеркивала неуважение к собеседнику.

— Да, я — это она, — подтвердила Мила.

— Как же вам, девушка, не стыдно? Вы знаете, что Волин женатый человек?

— Нет! — вскрикнула Милочка. По ее мнению, хуже связи с женатым мужчиной был только шпионаж в пользу иностранного государства.

— Да! — не на шутку разошлась Марина. — Женатый! И деток у него двое, то есть даже трое…

Катерина увлеченно наблюдала за спектаклем, чувствуя легкое сожаление, что не она его героиня. Уж она-то ответила бы дамочке по существу! А овца Милка приготовилась заплакать, ну что с нее взять?! Марина же, видя полную деморализацию противника, решила довести дело до полной победы и, достав платочек, театрально воскликнула:

— Не губите семью, девушка! Не берите грех на душу!

Милочка кинулась наливать воду из графина.

Конечно же, Катя могла бы не вмешиваться в происходящее и не совать нос в чужие дела, но ее бойцовская натура не позволяла оставаться в стороне. Дело в том, что, мечтая выйти замуж за олигарха, она обзавелась досье на всех мало-мальски перспективных женихов в городе, и, конечно же, не на последнем месте в этом списке числился Волин.

— С каких это пор Волин женат? Вы, дорогуша, не привирайте! Волин вполне холостой человек, и ни жен, ни детей у него нет! А ты, Милка, высуши глаза и пошли эту девицу куда подальше!

И тут Марина совершила тактическую ошибку: она решила, что если Милочку так легко обмануть, то так же легко ее можно и запугать. И экс-любовница видного бизнесмена и политика произнесла пространный монолог, где упоминалась Милочкина мама и делались прозрачные намеки на возможное ухудшение Милочкиного здоровья.

Слушая угрозы, Милочка почему-то перестала рыдать. Она то краснела, то бледнела, но теперь уже от злости. И, наконец, выдала такую речь, что Маринина тирада показалась лепетом ребенка, воспитанного английской гувернанткой.

Дело в том, что Милочка когда-то пробовала себя в роли продавщицы магазина. И в процессе работы выяснилось, что грузчики наотрез отказываются понимать обычную речь. Тогда старший продавец просто заставила Милочку затвердить наизусть несколько фраз, понятных для грузчиков. И вот теперь Милочка выдала эти хранимые в памяти спасительные выражения.

Катерина от неожиданности даже присела на стул, а потом восторженно зааплодировала. Милка начинала ей нравиться. А та, не давая Марине ни малейшей передышки, набрала номер Волина и сладким голосом пропела:

— Это ты, милый? А у меня тут твоя знакомая… Да, Мариночкой зовут… Говорит, что у вас трое детей… Куда ее послать? Ах, к тебе! Да, милый. Да, ужасно соскучилась. Обязательно, сегодня вечером.

И, положив трубку, показала Марине язык.

Когда Марина, продолжая выкрикивать угрозы, удалилась, Катерина подошла к Милочке и крепко пожала ей руку. Начавшуюся дружбу они скрепили светлым пивом в ближайшем пабе, где Милочка поведала про свой длинный и нескладный роман с Волиным, а Катерина — про свое внезапное чувство к Мите. Потом они бродили по парку возле редакции и читали стихи замечательных поэтов. Обнаружили Митю и рассказали ему про безумный день и посетителей…

Утром следующего дня Марина красилась для решительного наступления на Волина и строила новые планы по его удержанию. И не подозревала, что еще вчера все было решено. Милочка сказала Владимиру решительное «да»! Кто знает, что было бы с ее любовью, если бы не вторжение Марины! И она навсегда сохранила в душе легкую благодарность к своей сопернице. В конце концов, кто заставит нас действовать, если не наши враги?!

 

Глава 5

Грозы, слезы и розы…

Неожиданную любовь Катерины и Мити в их родимой редакции восприняли неоднозначно. Когда они, впервые прилюдно обнявшись, удалились по окончании трудового дня вместе, «железная леди» буркнула что-то насчет мезальянса. И было совершенно неясно, кого она считает пострадавшей стороной. Но, судя по их постоянным перепалкам с Катериной, она полагала, что прогадал Митя. Добрая Светик промямлила, что Катюша — девушка неплохая. Милочка вступилась за влюбленных и изрекла очередную истину насчет противоположностей, которые сходятся… А в целом все смирились с данным фактом — что поделаешь, любовь!

Лето выдалось жаркое, грозовое. Утром светило солнце, а к вечеру набухали синие тучи и лил дождь. Утром при свете солнца и вечером под шум ливня Катерина с Митей любили друг друга. Розы, которые каждый день приносил Митя, пахли одуряюще. Они стояли на столе неподалеку от кровати, и вся комната переполнялась их ароматом. Кате чудилось, что вся их короткая общая жизнь, все эти нежные рассветы и жгучие вечера пропитались благоуханием темно-красных, нежно-розовых и золотистых цветов. «Ваш нежный рот — сплошное целованье…» — шептала она, почти пела в Митино непроснувшееся лицо, и он просыпался с улыбкой желания. По ночам они разговаривали и узнавали друг о друге удивительные и важные вещи. Катя вспомнила о себе то, что сама уже забыла. Какие-то смешные детские обиды, первые влюбленности. А Митя, замкнутый, ироничный и отстраненный, заговорил о самых страшных минутах в своей жизни, о том, что никогда не поверял ни друзьям, ни родным. Эти сбивчивые, задыхающиеся слова сближали их не меньше, а может быть, еще больше, чем горячие касания. Интонация доверия потихоньку входила в их совместную жизнь, и им обоим становилось понятно, что это — навсегда. Они почти не расставались и даже на работе засматривались в глаза друг другу так, что сотрудники редакции отворачивались: таким невыносимо ярким было их счастье. Жили они у Мити, им некогда было даже поменять квартиры на общую, и они все откладывали деловые вопросы на потом. А потом Катя поняла, что беременна.

На работе она машинально выполняла редакционные задания, писала что-то о разводах и свадьбах, а про себя решала, что будет делать. По всему получалось, что выход может быть только один. А ее красивое, здоровое тело, словно понимая что-то, чего не понимала сама Катя, замирало в сонном покое и отказывалось подчиняться требованиям разума. Этому телу хотелось только принять горизонтальное положение и отключиться от всего в блаженном сне. Было невыносимо нести свое рациональное, жесткое решение в одиночку. Кате требовалось поговорить хоть с кем-то, и она рассказала новость Милочке.

Они сидели в парке на скамеечке. Тихо волновались под ветром кроны старинных лип, цвели на клумбах цветы, посвистывали птицы, пьющие воду из фонтана. Две женщины в белых платьях, словно на картине восемнадцатого века…

— Катюша, но это же здорово! — обрадовалась за подругу Милочка.

Катя молчала и вертела в руках сигарету. Закурила, но тут же затушила ее.

— Вот. И курить не могу. Тошнит.

— Нормально, Катя, потом пройдет. Не в смысле курения, курить придется бросить, конечно. Просто сначала немножко потошнит, а потом ничего.

— Ой, Милка, ну ты уникальный экземпляр! — разозлилась Катерина. — Если завтра конец света объявят, ты тоже скажешь: нормально, ничего страшного.

Милочка не обиделась, а рассудительно заявила:

— Конец света — это тоже начало. Нет, Катя, я не понимаю, что за паника? Это ведь так естественно: два человека любят друг друга, у них появляются дети. А все так удивляются, словно произошло нечто вопреки природе. Да не вопреки, а в соответствии с великим законом! Вот были цветы на ветвях, а теперь яблоки… — И Мила протянула Катерине огромное красное яблоко. Катя яблоко машинально взяла и стала грызть, но разговор не прекратила.

— Ты, Милочка, выходишь замуж за человека богатого. А у Мити, как и у меня, доходы сама знаешь какие. Я же должна за нас двоих теперь думать. У нас с ним выход один — спешно делать карьеру. А с ребенком все равно что работой заниматься.

…Вновь и вновь звучали их красивые голоса, сливаясь в невнятную мелодию. И если не слышать слов, то можно было подумать, что две красивые женщины лепечут о нарядных платьях и блестящих безделушках.

Милочкины философские сентенции Катерину не убедили. Она все решила для себя. За исключением одного пустяка. Она не знала, говорить ли о беременности Мите. Как он отреагирует, ей было понятно. Обрадуется, поднимет на руки. Все в лучших традициях отечественного кинематографа. Но что будет после, когда она скажет, что решила сделать аборт? Катя шла медленно, оттягивая ужасное объяснение, но уже возле дома взяла себя в руки. Открыв дверь в квартиру и не сказав даже «добрый вечер», она решительно произнесла:

— Митя, я завтра иду на аборт.

Митя, вышедший из кухни на звук открываемой двери, долго молчал, осмысливая Катины слова. Потом заговорил резким, неприятным голосом.

— Ты это здорово придумала, Катерина. Правильно, чего церемониться… Меня ведь спрашивать не надо. Я права голоса не имею. Кто я такой? Посторонний.

Катя расплакалась злыми, едкими слезами. Она знала, что разговор будет тяжелый, но не думала, что ей он окажется не по силам.

— Митя, не говори таких слов! Ты потом пожалеешь!

И дальше ссора покатилась лавиной, набирая скорость, еще более серьезная, оттого что велась она на приглушенных тонах, ровными, спокойными голосами. Катя взывала к Митиному разуму, находила бесспорные аргументы. Она приводила в пример женщин просвещенного цивилизованного Запада, которые сначала думают о карьере, а потом о детях.

— Они же все в сорок рожают — и ничего, — твердила Катерина.

Митя вскипал холодным бешенством:

— Вот именно что ничего! Ты говоришь только о себе, а почему ты ничего не скажешь о ребенке, об этом ребенке, Катя!

Но Катерина переводила разговор на другое. Она вновь и вновь ссылалась на знакомых и родных, которые упустили возможность изменить свою жизнь, погрязли в быте и служили ежедневно ради хлеба насущного, становясь все приземленнее и мелочнее. А Митя не понимал ее и все повторял про вечное счастье просто жить, про обыкновенные, но единственно важные вещи, которые Катя не способна понять… Разговор завел их далеко. Так далеко, что вдруг стало ясно, насколько по-разному они представляли себе совместную жизнь. И в какую-то ознобную секунду Кате подумалось, что произошла громадная ошибка, что они не любят друг друга. И тут, когда они замолчали, глядя в разные стороны и по-прежнему сидя за столом, на котором стояли розы, произошло самое невыносимое… Митя заплакал. Это было невероятно. Это было чудовищно. Катя оцепенела и слушала, как он бормочет:

— Сын. Я знаю, это будет сын…

Сначала она почти кинулась к нему, чтобы прижать к себе, но тут же опомнилась, поняла: если сейчас подойдет к нему, то сдастся и отменит свое решение. Она сидела молча, пока он не встал и не ушел на балкон. А потом они впервые лежали в одной постели, не обнимая друг друга, и запах роз напрасно витал в темной комнате…

На рассвете Катя проснулась. Она помнила, что снилась ей мама, но о чем был сон — забыла. Утренние смутные и неконтролируемые мысли вызвали в памяти давний разговор с матерью. Это было, кажется, с полгода назад, когда Катя приехала в гости к своим, в их глухой провинциальный угол. Городишко, особенно неприглядный ранней весной, был скучен. Катя отбывала гостевание как повинность. Но родители радовались и все норовили показать ее знакомым. Дочь — столичная журналистка, даже по центральному телевидению ее показывали, ну как же не похвастаться! После очередного прихода гостей мама устало сидела в кухне, пока Катя мыла посуду, и вдруг начала говорить об их с папой молодости, стройотряде, где они познакомились, и о предутренней степи, где они любили друг друга… Катя вспомнила, как мама, молодо засмеявшись своим мыслям, сказала: «А знаешь, Катька, если бы не змея, ты могла бы и не родиться…» И рассказала, что на рассвете, в очень жаркий момент их объятий, она вдруг увидела, что совсем рядом с ними лежит змея. И, завороженно глядя на степную гадюку, пропустила тот момент, когда нужно было сказать «нет». Катерина, выслушав семейное предание, тогда ужасно развеселилась и констатировала: «Оттого у меня такой змеючий характер!» Но сейчас ей было не смешно, а странно: ее, Катерины, могло не быть на свете, ее глаза, и волосы, и мысли — случайность… Она вздрогнула и потрясла головой, гоня воспоминания и сопоставления. Посмотрела на часы и пошла заваривать чай. В кухне Катя включила маленький телевизор. В утренних новостях привычно вещали про бомбежки и военные конфликты, безработицу и заказные убийства. Катерина тоскливо усмехнулась: мир подтверждал ее правоту. Митя остался дома, и они больше не разговаривали. Катя побежала на планерку, а у него был выходной.

С работы Катя позвонила врачу. Ирина Степановна консультировала в их газете рубрику «Женское здоровье», а в ее клинике работал кабинет вакуумрегуляции. Ирина Степановна сказала, что можно подъезжать, и Катя поехала в клинику. Все выглядело не так страшно, как ей представлялось. Было не по-больничному уютно. Пока соблюдали необходимые формальности, записывали что-то в карточку, Катя отрешенно глядела в окно на ветки деревьев, видневшиеся за полосками жалюзи. Машинально отвечая на вопросы медсестры, она совсем успокоилась. Потом Катя переоделась, и ее провели в палату. Почти сразу за ней пришла Ирина Степановна и сказала:

— Потом часика три полежишь и — домой. За тобой муж приедет?

Катерина ответила, что у мужа срочная работа. На что врач неодобрительно заметила, что у мужчин нервы железобетонные и им не понять, что из-за них женщины терпят.

— Хотя теперь это — ерунда. Вот раньше, в наше время, без обезболивания, на одном терпении… А сейчас — вакуум! — оптимистично заключила она и повела Катю в кабинет. Там она велела ей сесть на минуточку и принялась чем-то греметь и что-то говорить сестре. «Вакуум… — повторяла про себя Катя, — вакуум…» И вдруг осознала, что сейчас, когда все решено и идет уже независимо от ее воли, она может наконец подумать о том, о чем запрещала себе думать эти недели. Она ясно и отчетливо представила себе мальчика с темными кудрявыми волосами, с Митиным взглядом. Маленького мальчика, лепечущего что-то детское, неразборчивое. Его крошечные розовые ступни со сморщенной младенческой кожицей, его запах, его два первых зуба, его смех… Она восхищенно и сладостно любовалась им, словно он и впрямь уже существовал, и лепетал, и смеялся… И все оборвалось внутри нее от жалости и ужаса.

— Все готово, Катя, иди на кресло, — позвала Ирина Степановна.

Катя судорожно вздохнула и проговорила невнятно:

— Я передумала. Я не буду этого делать.

Врач поняла ее сразу и просияла:

— Катечка, ты — молодец! Это ты замечательно придумала. Хотя это первый случай в моей практике, что вот так, в последний момент…

На улице Катя первым делом купила мороженое и, откусывая от него, медленно пошла по бульвару. Она брела не спеша, точно так же, как вчера, но теперь всю ее наполняло спокойствие. Она уже не отводила глаз от мам с колясками, от проезжающих на роликах и велосипедах детей… Снова собиралась гроза, где-то далеко за полями, за лесами погромыхивал гром. Темнело, и нужно было бежать домой. Но Катя успела до закрытия войти в детский магазин и долго и придирчиво рассматривала распашонки и погремушки. Дома было пусто. Митя шлялся где-то, и Катя поужинала одна. Потом долго сидела на балконе, а Митька все не шел и не шел. Катя забеспокоилась, потом всерьез испугалась. Она накинула плащ и выскочила под начавшийся дождь во двор. Митя сидел на скамейке один, совершенно пьяный. Лицо его было жестоким и бессмысленным. Он, кажется, не узнал Катю и, пока она вела его по лестнице, все повторял: «Но ты скажи мне, брат… Ты, брат, скажи…» Катя уложила его и под шум дождя сама заснула быстро и крепко, словно упала куда-то.

Когда она открыла глаза, Дмитрий уже встал и варил в кухне кофе. Катя подошла к двери и некоторое время смотрела на его мало что выражающую спину.

— Митька, — позвала она его.

Митя повернул к ней лицо.

— Митька, я вот думаю, а нужен ли нашему ребенку папочка с похмельным синдромом?

Кофе вылился на плиту и немедленно подгорел. Но все полчаса Митиных восторгов, когда он таскал Катерину по всей квартире на руках, в доме пахло августовскими розами.

 

Глава 6

Не будите спящую принцессу!

Ася Ивановна прикрыла дверь кабинета и распахнула окно. Она закурила в помещении редакции, что было строжайше запрещено ее собственным приказом. Как же ей было не закурить! Перед ней лежала пачка распечатанных материалов, и все эти плоды журналистских трудов пели, лепетали, кричали о любви…

Конечно, женская газета без произведений о любви существовать не может. На то она и женская. Но чтобы вся она была посвящена столь удивительному чувству — это уже перебор! Ладно, Милочка, у которой в самом разгаре роман с Волиным, что, кстати, принесло газете хороший кусок рекламы от Волинских щедрот. Но Катерина! Любовь к Мите Ася Ивановна только приветствовала, но Катино перо до сих пор отличалось приятной ехидностью, а теперь и у нее расцвели в текстах пышные и невнятные отступления от сути. И это явно наносило урон газете. А теперь еще и Лякина!

Обычно Лида Лякина писала о бытовых неурядицах в семье, давала полезные советы и характеризовала мужчин как бессмысленных, но очаровательных младенцев, а теперь и у нее вдруг прорезалось некое восторженное чувство по отношению к сильной половине человечества. Вместо двух крепких бытовых очерков она сдала три лирических эссе, полные метафор и сладостных грез. А ведь у Лякиной двое детей и вполне симпатичный муж, поэтому считалось, что ей некогда заниматься такой ерундой, как самовыражение. Что-то неладно было в женском редакционном королевстве.

Ася Ивановна затушила сигарету, постояла у окна, поглядела на пышную зелень парка и зычно кликнула Лякину.

Лякина вошла в кабинет, и Ася Ивановна убедилась, что с ней и впрямь неладно: вместо обычного хвостика волосы уложены в модную прическу башенкой, глаза и губы подкрашены, а блузка расстегнута на три пуговицы сверху и две снизу. Но самое главное, что подкрашенные лякинские глаза глядели на мир чуть туманно и радостно, словно только сейчас заметили все его летние красоты. Ася Ивановна немедленно приступила к сути вопроса:

— Что это ты тут понаписала, дорогая моя?

— Эссе, — промолвила Лякина и улыбнулась.

Ах, то была улыбка спящей принцессы, чей сон наяву был важнее любого разноса начальства. Ася Ивановна испугалась.

— Что с тобой, Лидочка?

— Ничего, — ответила спящая принцесса.

Но Ася Ивановна не зря работала главным редактором женской газеты. В женской психологии она знала толк.

— Ты влюбилась! — приговорила она Лякину.

Но та перенесла приговор спокойно, и редактору ничего не оставалось, как отпустить ее и заняться насущными делами. То есть разбавить весь любовный бред следующего номера чем-нибудь деловым и внятным, хотя бы советами астролога.

Открытие, так поразившее Асю Ивановну, для всей редакции давно не составляло тайны. Началось лякинское падение с почтенной высоты статуса замужней дамы месяц тому назад. Психологический климат в редакции в то время напоминал сезон коротких летних гроз. Катерина и Милочка то нежно сияли, словно солнечные лучи, то разражались бурными ливнями слез. В воздухе витал запах духов и цветов, блестели зеркальца и взвивались облачка пудры (Катя использовала только рассыпчатую пудру). Лихорадочно примерялись новые платья и шептались на ушко свежие секреты. Остальные дамы, невольно вовлеченные в этот круговорот любви в природе, воспринимали происходящее снисходительно и немного грустно.

Но вот Лида… Она была еще так молода, так рано вышла замуж, так много хлопотала по хозяйству и столько работала! А тут просто перед самым носом разворачивались такие соблазнительные, такие интересные картинки из жизни. Из чужой жизни… Может быть, сначала Лидой двигала легкая зависть: почему у всех могут быть романы, а у нее — нет?! И она просто решила чуть-чуть поиграть во влюбленность. Но потом все пошло как-то помимо ее воли.

Ярослав появлялся в редакции не каждый день. Где-то у него существовала другая работа, а в дамском коллективе его держали скорее дружеские отношения со всеми, чем деньги. Но уж когда он появлялся, день превращался в праздник. Сам его вид, лихой и чуть разболтанный, навевал всякие мысли о молодежных тусовках, рокоте мотоциклов и визге рок-фестивалей. При этом он всех редакционных теток называл «девицами», что им ужасно нравилось. Девицы, которым исполнилось сорок, кормили Ярослава домашними пирожками и пытались сосватать ему кого-нибудь. Но ни в каких привязанностях он уличен не был, поэтому оставался общим любимцем. Таким же вниманием пользовался только редакционный кот.

И вот коллектив стал примечать, что Ярослав подолгу задерживается у Лякинского компьютера, а Лидино лицо цветет при этом, словно летняя роза. Конечно, сначала никто не отнесся к этому всерьез. Лякина и Ярослав настолько не соответствовали друг другу внешне и внутренне, что мысль о возможном романе могла прийти только в дурную голову. Такая дурная голова была у Клары — «железной леди». Именно она первая заподозрила, что дело вышло за рамки приятельских отношений. Будучи человеком принципиальным, Клара забила тревогу. Отправившись в обеденный перерыв со Светой посидеть на скамеечке в парке, она спросила:

— Ты заметила, что у Лякиной с Ярославом — серьезно?

Несерьезная Светик легкомысленно махнула рукой.

— Да ладно! Нам-то что?

Клара возмутилась:

— Вот так всегда. Человек пусть пропадает, а мы равнодушно будем смотреть на это и ничем не поможем.

Светик сначала не согласилась, что Лякина пропадает, но, когда Клара в качестве аргумента напомнила о существовании Лидиных детей, решила, что действительно, так и семью недолго потерять.

А Лякина продолжала грезить наяву. Уже не только зоркая Клара, но и все остальные догадались, что дело зашло далеко. Дважды их видели гуляющими после рабочего дня в парке возле редакционного особняка. Причем Лякина вела себя как одержимая, по выражению Клары, то есть кружилась на ходу и хватала Ярослава за руку. Лида покрасила волосы в золотистый цвет, и, хотя все признали, что так ей намного лучше, сам поступок говорил о многом. А Ярослав, вместо того чтобы тихонько свести на нет этот аморальный роман, подливал масла в огонь. Например, пригласил Лякину на концерт «ДДТ», куда она и понеслась, забыв, что должна идти на свое законное место к плите и детям. Парочка подолгу беседовала о чем-то в коридоре у подоконника. Иногда на столе Лиды появлялись цветы, и она все чаще звонила с работы мужу, чтобы он забрал детей из сада.

Но главное — и это заметила даже занятая работой Ася Ивановна — Лякина светилась изнутри, что так редко наблюдается у нормальных замужних женщин. В редакции решили, что Лякину надо спасать.

Милочка и Катерина не сразу включились в это добродетельное занятие. Милочка, как обычно, ничего не поняла, пока ей не рассказали. А Катерина, далекая от добродетели, сначала даже радовалась за Лиду.

Но остальные женщины быстро вправили им мозги. Были приведены десятки случаев из своих и чужих жизней, рассказаны неимоверные истории с летальным исходом. И Катя с Милой влились в плотные ряды спасительниц.

Начали с Лякиной. Разговаривали с ней по очереди все, но ничего не добились. Она молча улыбалась, вздыхала, а потом говорила какую-нибудь чушь, например:

— Ой, девочки, я сегодня на рассвет смотрела. Облака так розовели… Даже сердце зашлось…

Или просто теребила непривычно лежащую на плече прядь волос, и было заметно, что она просто ничего не слышит. Иногда она роняла ласково:

— Спасибо, что волнуетесь обо мне, но напрасно, честное слово, не надо… Все будет хорошо.

Тогда переключились на Ярослава. Но всегда приветливый парень вдруг разъярился и просто заорал:

— Что вы лезете в чужую жизнь! Занимайтесь своими делами!

Страсти накалялись, и теперь Лякина подходила к Ярославу во время работы под осуждающими взорами чужих глаз. Кормить компьютерщика дамы перестали, а когда вечером в редакцию заглядывал лякинский муж, его встречали с неистовой нежностью. И на следующий день не забывали сказать:

— Лидочка, твой муж — такой очаровательный человек!

При этом подразумевалось, что она и мизинца его не стоит.

А Лякина была счастлива. Она не мучилась сомнениями, не задумывалась о будущем. Ей казалось, что впервые в жизни она вдохнула воздух полной грудью, и глоток этот был сладок и свеж. Она слушала пение птиц по утрам, целовала мужа и детей, кормила их завтраком и летела на работу. Именно летела. Ей казалось, что она чуточку приподнимается над асфальтом и парит, парит… А на работе она виделась с Ярославом. И, кроме взглядов, легкого касания рук, приветливых слов и разговоров между ними ничего не было. Так, почти школьный роман, влюбленность в любовь…

Но у Лиды никогда не было школьных романов. И влюбленностей не было. Сразу на первом курсе института она вышла замуж, и чувство долга, родственники, обязанности заполнили всю ее жизнь. Но оказалось, что внутри нее, Лиды Лякиной, сохранился маленький незанятый уголок, и теперь этот уголок наполнился молодым, синим утренним светом. Она снова начала писать стихи. И прятала их под рабочими папками. Она напевала песенки на стихи Вероники Долиной и рисовала на полях черновиков. Ей даже пришла в голову сумасшедшая мысль написать роман и прославиться. Муж стал смотреть на нее по вечерам отчаянными глазами, и ей это нравилось.

Кто знает, чем бы это закончилось, если бы все шло своим чередом. Но произошло так, как произошло.

Однажды вечером Ася Ивановна вызвала к себе Ярослава.

— Слава, — сразу огорошила она его, — что у тебя с Лякиной?

— Ася Ивановна, и вы туда же! — возмутился Ярослав. — Ну уж вы-то хоть не грузите!

Но Ася Ивановна глядела тяжело и мрачно и шутить не собиралась. Ярослав вздохнул и сдался. Асю он знал с самого рождения, так как его мама работала с ней вместе много лет тому назад. И ему было известно ее феноменальное упрямство.

— Да нет у нас ничего, теть Ась! — перешел он на родственный тон.

— Нет ничего — это как? По-вашему, по-современному? Или по-людски? Ты ее любишь?

— Ну, вы сказали! — разозлился Ярослав. — Любишь — не любишь… Мексиканский сериал! Других слов на свете вроде нет! Мало ли какие чувства могут людей связывать. Я, может, и сам не знаю, что к ней чувствую, а вам сразу доложи! Ну, нравится она мне.

Ася Ивановна вздохнула, но продолжила сурово допрашивать переминающегося с ноги на ногу длинного Ярослава.

— А насколько нравится? Ты готов ее детей к себе взять, если придется? Я ведь хорошо ее знаю. Ты же ее первое увлечение, не считая мужа. Она чистый, верный человек. И что ты потом будешь делать, когда она к тебе с чемоданом приедет?

Ярослав с ответом замялся. Женитьба в его ближайшие планы не входила, он собирался выиграть грант на учебу в Гарварде и сделать блестящую карьеру в науке. Конечно, Лида ему нравилась, возможно, очень нравилась… Но…

Через неделю Ярослав уволился из редакции. Лида Лякина по инерции еще светилась неделю-другую, а потом стала сама собой, замотанной и деловитой работающей женщиной. Она срывалась сначала на телефонные звонки в редакции и первой подбегала к телефону на Кларином столе. Но уже скоро даже не поднимала на них голову. Кстати, голова ее тоже вернулась к привычной цветовой гамме, только кончики волос еще сияли золотом. Она сдала замечательный бытовой очерк, в котором меж строк ясно читался приговор мужскому населению.

Как-то Катерина и Милочка решили позвать ее с собой в кафе.

— Нет, девочки, мне некогда, столько дома накопилось — и стирка, и уборка, да и материал закончить надо, — отказалась Лякина, и в глазах у нее мелькнула затравленность.

За столиком с чашечками кофе и соком Катерина и Милочка долго молчали. Потом глянули друг на друга и отвели глаза. Им хотелось плакать.

 

Глава 7

Мишка нашелся

Утром Милочка долго приступала к работе и никак не могла найти верный тон для статьи о хорошем настроении. Потом вспомнила, что по дороге в детский сад Мишка заметил несколько мордатых котов и хитрую ворону, а она сама обратила внимание лишь на пару похмельных бомжей и хамоватую продавщицу в ларьке, где покупала пакетик кофе. Оказывается, она, Милочка, отвыкла видеть хорошее и машинально отмечала глазами лишь неприятное… Припомнив это, Милочка быстро наваяла начало материала, лирически описав детский взгляд на мир, и работа пошла. А в середине дня раздался телефонный звонок, и плачущий девичий голос пригласил к телефону Людмилу Радченко. Милочка не сразу поняла, что это говорит молоденькая воспитательница детского сада Лариса, которая обожала Мишку и слишком баловала его. Она долго пыталась понять, почему Лара рыдает, а когда поняла, села на стул и почувствовала в животе странную пустоту. Потом у Милочки затряслись руки, и осипшим чужим голосом она начала переспрашивать: «Когда? Как это случилось? Где были все дети?» Дружный редакционный коллектив уже стоял вокруг Милочки. Женщинам по голосу подруги было ясно, что случилось что-то страшное… Мила положила трубку и, обведя редакционное помещение невидящим взглядом, проговорила все тем же осипшим голосом:

— Миша пропал.

Из рыданий воспитательницы она поняла, что все вышли на прогулку, а когда вернулись в группу, выяснилось, что Мишки среди детей нет.

Немедленно Милочка и Катерина схватили такси и помчались сначала в детский сад, потом к Миле домой, чтобы убедиться, что Мишки там нет. Мишки там не было. Тогда они понеслись на работу к Наталье Николаевне. Милочкина мама, бледная и накачанная валерьянкой, была оставлена в квартире на случай, если Мишка вернется домой, а Мила и Катя поехали вновь в детский сад. В кабинете заведующей Лариса звонила в милицию и каждый раз слышала: «Не волнуйтесь, дети чаще всего к вечеру возвращаются». По ближним улицам уже бегали две нянечки и охранник. Они заходили в магазины, опрашивали продавцов и торговцев на улицах. Милочка тоже час ходила вокруг территории детского сада, потом вернулась. Оставалось только ждать. Именно в эти минуты тоскливого ожидания Лариса и выдвинула дикую идею, что ребенка похитили. Она клялась и божилась, что выйти незамеченным с территории Мишка не мог, а дети видели неподалеку от ворот иномарку… Конечно, Милочка не знала, что Лариса вчера до утра читала детектив, в котором с душераздирающими подробностями излагалась история отечественного похищения. Если бы она и знала об этом, ее смятенный несчастьем ум вряд ли бы связал воедино Мишкину пропажу и данную подробность. Но она все же довольно здраво заметила, что, поскольку не является подпольной миллионершей, похищать Мишку вроде бы незачем… И тут наткнулась на пристальный Катеринин взгляд. Та что-то пыталась сказать ей шепотом. Наконец Милочка расслышала:

— Волин! Ты забыла о Волине!

— При чем тут Волин? Он же вообще ничего не знает, — напомнила Милочка подруге, которую месяц назад посвятила в свою тайну.

— Он-то не знает, но другие могут знать! Подумай, Мила, он же очень богатый человек!

И тут Милочка поняла, что кто-то, знавший об их отношениях, просчитал ситуацию. Но, видимо, этот кто-то не подозревал, что Владимир Волин понятия не имеет о том, что у него есть сын.

Вот уже несколько месяцев Милочка встречалась с Владимиром Волиным… Но так уж вышло, что он до сих пор ничего не знал о существовании своего сына. Мила мучилась столь важной тайной, но никак не могла решиться рассказать о ней Владимиру. Что-то внутри нее, злое и холодное, мстительно останавливало ее, когда она уже была готова сказать Володе: «А знаешь, у нас с тобой есть ребенок…» Катерине и маме, которые советовали ей сказать Владимиру правду, Милочка отвечала невразумительной отговоркой: «Как-то не выходит произнести такую фразу!» Да и с Волиным, несмотря на всю пылкость вновь начавшегося романа, они виделись не так уж часто. Он действительно занимался и бизнесом, и политикой. И встречались они гораздо реже, чем им хотелось бы. Две-три встречи в месяц, ужасно красивых и обставленных Волиным со всей пышностью… Но Милочка знала, что дело не в глупости ситуации и не в количестве встреч, а в ней самой. Ей казалось обидным, что любимый ею человек так легко получит то, что досталось ей с муками, болью, унижением. Она произносила про себя злые и грубые монологи. «А где вы были, уважаемый папочка, пока на меня смотрели в роддоме как на уникальное пособие и каждая нянька норовила высказать свои моральные принципы? А с кем вы, господин Волин, развлекались, когда я вышла из роддома, и ноженьками, с мамочкой, без всяких цветов и такси поплелась в родимый дом? Кому вы пихали в накрашенный ротик кусочки ананаса в шампанском, когда я кормила Мишку грудью, а у самой, кроме картошечки, ничего не было? Да пошли вы к черту, господин хороший!» Говоря так про себя, Милочка тем не менее Волина любила и собиралась за него замуж, но тайну свою лелеяла, и казалась она ей последней сладкой местью. Местью, которая окончательно поставит все на свои места, каждому воздаст по заслугам и соединит их с Владимиром истинно и окончательно. Мама Милку ругала, но по-женски понимала всю искусительность сохранения этой тайны до поры до времени. Тем более что десять лет назад ее покинул Милочкин отец, отправившись в дальние края с молодой красоткой на постоянное местожительство. Наталья Михайловна тогда гордо дала развод, разрешение на выезд и отказалась от всякой помощи, но в душе тоже желала бы возвращения блудного супруга с покаянием и запоздалой любовью.

Но сейчас Милочке было не до мстительных рассуждений! В ее сознании ситуация из ужасного «мальчик пропал» трансформировалась в запредельно-жуткое «мальчика украли». Поэтому, недолго думая, она схватила телефонную трубку и через минуту кричала не своим голосом. Волин, к счастью, оказался на месте. Сначала он не понял ничего, потом понял, что пропал какой-то Миша, и сказал, что выезжает немедленно, просто потому, что любимая была так взволнованна и ей требовалась помощь. И уже через пятнадцать минут был в детском саду и спрашивал бодрым голосом, приятно улыбаясь, что случилось и кто такой Миша… Катерина немедленно удалила из директорского кабинета всех желающих посмотреть на чужую драму и даже вышла сама, хотя ей ужасно хотелось побыть рядом с Милочкой в такой невероятно важный момент.

Милочка бессвязно лепетала о том, что сын одет слишком легко, что он очень хороший, но наивный и все это ужасно.

Волин смутно начал о чем-то догадываться и прибег к тактике банального допроса.

— Кто такой Миша?

— Миша — мой сын… Наш сын.

— Замечательно, — успокаивающе произнес Волин, еще не понимая, что ему говорит Милочка.

— И откуда же он взялся?

И тогда Мила закричала во весь голос:

— Я родила его пять лет назад! А ты — его отец!

Между тем Мишка брел по огромному городу и разглядывал всякие мелочи, которых взрослые не видят по причине их большого роста. Разные замечательные и интересные бумажки, валяющиеся на тротуаре, окна в подвальных помещениях, трещинки на асфальте и первые листья, упавшие на землю… Конечно, он понимал, что удача второй раз за сегодня вряд ли ему выпадет: на первой утренней прогулке он нашел пять гривен — сумму поистине несметную. Идея пришла к Мишке практически сразу. Его друг Серега рассказывал неимоверные вещи про Луна-парк, куда его водили этим летом, про комнату страха и американские горки, про вагончики, переворачивающиеся в воздухе. Мама с бабушкой сказали, что когда-нибудь позже они, конечно, поведут его в эту страну чудес, но теперь не уверены, что все эти развлечения достаточно безопасны… Вот бабушка выяснит у всех своих знакомых, что слышно про Луна-парк, и тогда… Короче, Мишка понял: ему не видать всех этих катаний, как своих ушей. А Серега издевался и говорил, что Мишка маленький. И вот он нашел пять гривен и решил, что этих денег хватит и на Луна-парк, и на подарок маме с бабушкой. Может, даже на что-то еще… Поэтому на второй прогулке, после обеда, Мишка незаметно подошел к ограде и пролез в дырочку. Этой дырочкой пользовались окрестные бродячие собаки, которых подкармливали повара из столовой. Мишка помнил, что видел яркие аттракционы где-то неподалеку, и рассчитывал вернуться как раз к концу прогулки. Но отправился он совершенно в другую сторону.

Мишка шел и шел, но никакого Луна-парка не было, а вместо него появились совершенно незнакомые строения и скверы. В этих местах он никогда не был, а если был, то уже не помнил. Зато он обнаружил замечательную стройку, где долго смотрел, как работает экскаватор. А еще через пару кварталов увидел автосалон, а на улице рядом с магазином стояли такие машины! Конечно, Мишка еще полчасика или дольше смотрел на эти машины. А уж потом он понял, что ужасно хочет есть, и на одну гривну из пятерки купил чебурек и обкапал жиром куртку… Он подумал, что мама с бабушкой будут сердиться из-за новой куртки, и при мысли о них наконец-то вспомнил, что, пожалуй, прогулка давно закончилась и, возможно, Лариса Ивановна уже волнуется. Маленькое приключение превращалось в проступок. Мишка, конечно, такими словами не думал, просто понимал, что пора идти сдаваться. Будучи человеком мужественным и храбрым, он приготовился получить по полной программе, но тут выяснилось, что он не помнит, как возвращаться…

В эти нелегкие для Мишки минуты его мать и отец кричали друг на друга сдавленными голосами.

— Как ты могла! Как ты могла все это время обманывать меня! — выходил из себя Волин.

— А как ты мог все эти годы обо мне не вспоминать?! — твердила Милочка. — Мы вообще могли не встретиться, и ты никогда бы не узнал о нас…

— Нет, — не унимался Владимир, — почему ты теперь молчала? Ты что, мне не веришь? Я для тебя пустое место?

Перепалка затихла сама собой, и в тишине одна почти осязаемая мысль соединила их.

— С чего ты решила, что его украли? — спросил Волин.

— Это не я. Это Лариса решила.

— Бред. Полный бред, — произнес Владимир, но все же стал набирать номер по мобильнику. Какое-то время он выяснял по телефону про каких-то людей, потом вызвал к себе начальника охраны.

Вместе с бравым начальником к садику съехались джипы, и на территории, украшенной маленькими домиками и уютными беседками, расположились парни с автоматами в грозной спецназовской форме. Они переговаривались по рациям, и постоянно звучало слово «беспредельщики». Милочке стало еще страшнее. Они сидели с Катериной в обнимку, потому что Милу трясло. Каждые пять минут звонила Наталья Николаевна и плакала в трубку. Волин кричал на кого-то, употребляя недетсадовские выражения, а его начальник охраны дотошно выяснял, во что был одет Мишка.

Лариса сняла со стенда с праздничными снимками группы маленькую Мишкину фотографию, где он был наряжен клоуном. И, пожалуй, только глядя на нее, Волин осознал реальность происходящего… Со снимка смеялся ужасно похожий на самого Володю в детстве ребенок — и это был его ребенок! Его собственный сын! Наверное, такого бешенства Волин не испытывал в самые опасные и тяжелые минуты своей богатой приключениями жизни. У него посмели отобрать этого никогда не виденного им ребенка. Его мозг работал, словно перегруженный компьютер, мелькали имена врагов и партнеров, способных на предательство, потом наступала пауза, и только лицо сына смеялось и сияло синими глазами…

В одну из этих пауз Волин увидел Милочку, опухшую от слез, трясущимися руками неумело раскуривавшую сигарету и наконец подошел к ней, обнял и прижал к себе.

— Прости меня! Прости! — шептал он ей, и она шептала ему:

— Прости меня!

Уже подняты были все охранники, все знакомые из милиции. Волин разыскал отдыхавшего на Кипре Виктора, которого тревожил лишь в крайних случаях. Виктор, человек серьезный и авторитетный, позвонил своим и сказал:

— Мои ничего не знают. Не было такой информации, жди, когда они сами обозначатся. Ведь должны что-то потребовать.

Волин и сам понимал, что уж если кто-то пошел на такое, то должен быть звонок. Но звонка не было. Начинало смеркаться. В сумерках фигуры людей с автоматами, заплаканные женщины и даже служебная собака, которая взяла след, но быстро сбилась, выглядели, словно кадры из детектива. Во всяком случае, так казалось Катерине, которая стояла в обнимку с приехавшим Митей… А Милочка ничего не видела и не понимала. Ее накачали какими-то лекарствами, и она просто смотрела в одну точку, шепча что-то побелевшими губами.

Мишка хорошо помнил домашний адрес и телефон, но решил, что надо сначала пойти в детский сад, чтобы не волновалась Лариса. А вот адрес детсада он помнил неточно. Поэтому спросил у прохожих про Даниловскую улицу. А нужно ему было на улицу Данилова. Эта ошибка занесла его еще дальше от нужного места. Но в конце концов какая-то тетенька вспомнила, что действительно есть улица Данилова, а неподалеку имеется Луна-парк. Она же посадила Мишку в троллейбус и попросила пассажиров проследить, чтобы он вышел на нужной остановке. Поскольку Мишка не плакал и не выглядел испуганным, никто не взял его за руку и не повел в милицию или домой. Только одна старушка посетовала, что времена настали ужасные и малые дети гуляют совершенно одни… Таким образом, к детсаду Мишка подошел гордо и самостоятельно. Подойдя, он обнаружил вещи потрясающие и увлекательные: возле беседок торчали дяденьки с автоматами, рядом с оградой стояла пара джипов, а возле входа обнаружились мама, Лариса Ивановна и тетя Катя. Все эта толпа кинулась к Мишке с воплями и причитаниями. И минут двадцать его тискали и теребили. Мама смотрела на него так страшно, что он первый раз за весь трудный день заревел в голос. И тогда она прижала Мишку к себе с такой силой, что пуговица ее куртки вдавилась ему в щеку очень больно, но Мишка ничего не сказал… А напоследок всей этой суматохи мрачный дядька в длинном плаще вдруг поднял Мишку на руки и тыкался в него носом, и сопел, и что-то бормотал. Мишка разобрал только, что дядька шепчет: «Сын… Сын…»

А потом в настоящем джипе они поехали домой. И там уже бабушка плакала, и причитала, и тискала Мишку, и пыталась всунуть ему в рот кусок пирога… Мишка пирог жевал, а сам глядел на того человека, который назвал его сыном. Человек ему понравился. И Мишке захотелось именно ему рассказать про пять гривен и дырочку в заборе, про то, как было страшно, но он не плакал… И тогда человек взял его на руки, понес в спальню и сказал ему: «Спи, сынок. Завтра ты все расскажешь мне и маме…» Щека у человека была немного колючая, совсем не похожая на мамину, нежную и душистую. И Мишке стало спокойно. А последнее, что он почувствовал перед тем, как заснуть, — это счастливая догадка: «Папа нашелся!»