Стол старшего следователя находился почти возле самого балкона. Дверь на балкон была раскрыта. Из сада веяло теплом и запахом цветов.
Гасанов работал над делом самоотверженно. Может быть, впервые в своей жизни ему хотелось в этом деле проявить себя целиком. Он забывал, что он в канцелярии, что рядом болтают о кинокартинах машинистки, что стены комнаты засижены мухами, папки воняют клеем и бумаги вопиют о человеческой жестокости, что в чайнике жидкий, пахнущий жестью чай, что делопроизводитель вчера проигрался «в очко». Иногда он так уставал, так изнемогал от своей работы, что доходил до исступления, и в эти минуты ему казалось, что он теряет веру в прекрасное назначение человека, в доблесть, в самопожертвование, в мужество, в любовь и ум. В клубке преступлений, в скопище их можно было растеряться, проститься с доверием к человечеству, заболеть подозрительностью и весь мир расчленить на две группы: первую уже определивших себя, то есть показавших всю свою низость, глупость, жадность, предательство, и вторую - еще не успевших обнаружить свои пороки.
Посматривая в сад на вздрагивающие от ветра деревья, следователь писал свой доклад о Хамдаме. Многое в деле было туманно, противоречиво, случайно, запутанно. Трудно было разобраться в событиях, протекавших не так давно, но уже ставших почти забытыми. Дело требовало огромного количества свидетелей. Гасанов раскапывал восемнадцатый, девятнадцатый и двадцатый годы. В них он хотел найти ключ к июлю 1924-го. Он знал, что большинство из свидетелей этих лет недоступно; все смертно, но человек самое яркое и самое смертное. Одни стали слишком важными, другие убиты в боях, третьи расстреляны, погибли без вести, некоторые эмигрировали или затерялись. Жизнь раскидала многих. Иные же, очевидно, сами сознательно избегали явки.
Но, вопреки всем трудностям, он решил поднять дело, взворошить его, потому что чувствовал в нем большой политический смысл. О политическом характере его он сообщил и прокуратуре. Поэтому чуткий, как зверь, Хамдам, не зная ничего, не осведомленный ни о каких деталях, понял если не умом, то сердцем всю опасность и правильно сказал, что его ждет арест ГПУ. Дела в ГПУ еще не было, но несомненно, что оно должно было поступить туда.
Следователь принужден был дополнять воображением, а потом проверять анализом имевшиеся в деле пробелы. Он не спал ночами, точно поэт, оканчивающий свою поэму, понукаемый гением, и если гений не любит торопливости, то он не любит и медлительности. В горячке Гасанов кое-как ел, отдыхал еще меньше, и в небольших перерывах от своей работы, возбужденный ею, наполненный одними и теми же мыслями, опьяненный жарой, выбегал на балкон глотнуть хоть каплю чистого воздуха.
В саду уже запахло плодами, все говорило о венце лета, о созревании и завершении тяжелых летних трудов.
Иногда Гасанову не хватало знаний, иногда ему приходилось строить домыслы и доказательства на каких-то обрывках. Он прибегал почти к ясновидению, к воображению, стараясь вкопаться глубже в прошлое, так как современники мало помогали ему. Они либо видели истину очень близко, в событиях вчерашнего базара, либо людей расценивали очень мелко, каждый на свой лад и всегда поверхностно. Поэтому приходилось не только взвешивать показания, но и развивать их, расшифровывать.
Впервые, работая над этим делом, он почувствовал в себе мастера. Дело началось именно с микроскопической мелочи, с заявления бывшего басмача Алимата.
Разбираясь в событиях после взятия Бухары, следователь наткнулся на сообщение одного из свидетелей:
«Комиссар Юсуп внезапно, по неизвестной причине, оставил полк, и Хамдам некоторое время командовал полком один, без комиссара».
- Юсуп внезапно оставил полк… Внезапно… Почему внезапно? бормотал Гасанов, заглядывая в протокол, точно для сверки. - Внезапно? По неизвестной причине? Но неизвестных причин не бывает.
Он вскочил, походил по кабинету, потом опять подсел к столу, задумался. Его глаза упорно смотрели в чернильницу, точно там под черной глянцевитой жидкостью лежало объяснение поразившего его обстоятельства.
Потом он снова вскочил и зашагал от письменного стола к дивану, от дивана к двери на балкон. Потом пожевал губами, рассмеялся, прошептал себе под нос:
- Какие же мы дураки! Дураки-канцеляристы! Да, несомненно дураки!
Он посвистал и бросился опять к столу; взял лист бумаги, лихорадочно, будто боясь упустить каждую секунду времени, торопливо принялся набрасывать письмо Блинову.
«Многоуважаемый Василий Егорович, - писал он. - Полученное вами отношение за No 1475/13-В, к сожалению, было составлено моим делопроизводством в канцелярских тонах. Да надо сказать, что в то время нас интересовал только один узкий вопрос, то есть в каких отношениях Хамдам был с Иргашом. Об этом мы вас и запрашивали, причем, как водится, в погоне за оперативной краткостью мы упустили самое главное - что все дело возникло в связи с убийством товарищей Юсупа и Артыкматова, павших от выстрелов неизвестных людей на базарной площади города Беш-Арык. Мы не упомянули об этом. Сейчас у меня другая просьба. Вы - единственный человек из кокандцев, который как-то Может осветить нам взаимоотношения между Юсупом (он еще жив, но безнадежен совершенно и опрошен быть не может) и теперешним начальником милиции Хамдамом. По моим сведениям, Юсуп служил комиссаром в его партизанском полку. Прошу вас наиболее подробно, не стесняясь никакой формой, совершенно частно изложить ваши впеча…»
В эту минуту в канцелярии зазвонил телефон. Делопроизводитель Майборода подошел к телефону, потом, держа трубку за шнур, сказал следователю:
- Гасан, тебя!
Следователь не слышал, Майборода повторил. Тогда Гасансв поднял голову и, будто высунув ее из кадки с водой, отряхиваясь спросил:
- Что? Кто там?
- Тебя из прокуратуры.
Гасанов бросил перо и подскочил к телефону. Он отвечал только одним словом:
- Да… да… да…
Это «да» через короткие перерывы звучало все тише и тише. Наконец Гасанов замолчал. Пошевелив губами, он тихо повесил трубку и поплелся к своему столу. Он постоял около него, потом упал на стул.
- Что случилось? - закричал делопроизводитель и выплюнул изо рта желтый комок, табачную жвачку. - Гасан! тебе плохо?
Следователь не ответил. Облокотясь на спинку стула, он сидел в обмороке, с открытыми глазами. Спустя несколько минут он вдруг усмехнулся, скомкал письмо к Блинову, потом разорвал его на мелкие кусочки и отшвырнул от себя все бумаги.
- Я покойник… - пробормотал он. - Не видишь, что ли? - Губа у него задергалась.
- В чем дело? - спросил делопроизводитель.
- Ни в чем. Его нет, - ответил следователь. - Оказывается, я его выдумал. Прокурор говорит, что я взбудоражил район. Не время, говорит. Запретил вызывать Хамдама. Раздул? Я раздул? Может быть, - сказал он прерывисто, почти задыхаясь. - Все может быть.
- Словом, заткнитесь, сэр! Так понимать? - спросил Майборода, не удержавшись от улыбки.
Следователь не ответил. Тогда на лице делопроизводителя, в его опухших старческих глазах отразилось что-то похожее на трепет.
Гасанов молчал. Его собеседник быстро опустил глаза и как ни в чем не бывало отошел к своему месту. Высморкавшись, он принялся строчить какую-то бумагу. Следователь посмотрел на него, потом оглядел свою канцелярию, и все в ней показалось ему настолько омерзительным, что он встал и вышел на балкон.
«Что делать? Ну, что делать? - думал он и ничего не мог придумать. Оспаривать? Кого оспаривать? Кто меня будет слушать? Согнут меня в бараний рог…»
Вернувшись в канцелярию, Гасанов обратился к своему делопроизводителю.
- Слушай, Костя, - сказал он, - ты старый спец, составь все, как полагается, в соответствии и прочее…
Майборода ухмыльнулся.
- Пара пива за благополучный исход! За прочее, - снисходительно сказал он Гасанову.
Гасанов его не слышал. Сняв с вешалки свою фуражку, следователь очутился у зеркала; напялив ее поглубже на лоб, он пристально посмотрел на себя в зеркало и затем молча вышел из канцелярии.
Сразу же после ухода Гасанова приехал к следователю Лихолетов. Он вошел в канцелярию, звеня шпорами, возбужденный и взволнованный. Его принял Майборода и заявил ему, что следствие уже закончено, но виновных, к сожалению, не нашли.
- Найдем, но не сейчас. Пока отложено, - прибавил он.
- Отложено или закончено? - спросил Лихолетов.
Майборода, сразу увидев, что его посетитель - человек горячий, отправил его к прокурору. Прокурор принял Александра очень любезно, внимательно выслушал от него всю историю взаимоотношений между Юсупом и Хамдамом и в конце своего приема сказал:
- Все это очень интересно. Но к делу, конечно, отношения не имеет. Хамдам - проверенный человек. Ведь сам Карим интересовался этим делом. Вы понимаете, как мы вели следствие…
- Ах, даже так! - проговорил Александр, понимая, что большего требовать уже нельзя. Он встал, раскланялся с любезным прокурором и поехал к Варе. Прокурор его убедил.
В этот же вечер Гасанов запил и пил три дня. Когда он явился на службу, делопроизводитель Константин Сергеевич Майборода подсунул ему отношение в прокуратуру. Следовательская часть сообщала, что от обвинения надзирателя Сапара и трех милиционеров надлежит отказаться за отсутствием улик. Гасанов не глядя подписал эту бумагу. Всех арестованных выпустили.
Огромное дело, несколько томов, со всеми протоколами, где некоторые из свидетелей показывали против Хамдама, с докладом Гасанова о Хамдаме, было отослано в прокуратуру. А через месяц Гасанов узнал, что все это из прокуратуры пропало неизвестно куда.