Этим же утром на станции Коканд Аввакумов и Сашка принимали сводный отряд Блинова, пешком пробравшийся из Южной Ферганы. В станционном буфете были приготовлены Агнией Ивановной столы с чаем и хлебом. Всего прибыло сто двадцать штыков и два пулемета.

Это уже было кое-что… Даже Агния Ивановна повеселела. С огромным чайником она суетилась возле столов. В буфете стало тепло и парно. «Мамаша… Мамаша…» - с разных концов кричали красногвардейцы, подставляя старухе манерки, кружки и стаканы. Старуха старалась всем услужить. В этой суматохе у нее отдыхало сердце, исчезала тревога, жизнь казалась спокойней. Она весело покрикивала на ребят:

- Не торопитесь, сынки! Всем хватит.

В ее взглядах, в ее движениях, в ее тоне было что-то сердечное и теплое, и этим каждому она напоминала мать. Красногвардейцы нарочно толклись около нее, чтобы только перекинуться с ней каким-нибудь словом.

Оська Жарковский, пулеметчик, испитой и драный паренек, обратил внимание на платье Агнии Ивановны из черного сатина с белым горошком, хорошо вымытое, еще лучше проглаженное и поэтому блестевшее, точно шелк.

- Почем платили? - сказал он, дотронувшись двумя пальцами до плеча Агнии Ивановны.

Но тут товарищи так зашикали на него, так заорали, что он быстро отступил, извиняясь.

- Простите, мамаша! - залепетал он, играя глазами. - Я думал, вы из буржуев.

Агния Ивановна, посмотрев в его умные и беспокойные глаза, строго сказала:

- Не прикидывайся ты, невежа!

Сразу запахло на станции потом, сапогами, махоркой. Зазвенели штыки винтовок, устанавливаемых в пирамиды. Красногвардейцы тащили ящики с патронами и подшучивали над трусостью кокандцев. Город со стороны вокзала казался им совсем обычным, тихим и спокойным. Они уже чувствовали себя победителями. А когда до них дошла весть, что на станции Веревкиной появился еще красногвардейский отряд из Перовска, в восемьдесят штыков, и что они также добираются пешком, храбрости еще прибавилось.

Аввакумов пригласил Блинова в контору.

Блинов подсел к письменному столу и тщательно затоптал тяжелым смазным сапогом брошенную цигарку. Солдатская ватная жилетка стесняла его. Она доходила ему только до пояса, руки вылезали почти по локоть. Как будто с карлика она досталась великану.

Блинов полез в карман, достал плоский пузырек из-под одеколона, вытащил стеклянную пробку, глотнул из пузырька какой-то темной жидкости, потом понюхал пробку и снова аккуратно вставил ее в горлышко. Аввакумов этим заинтересовался.

- Вы чего это глотаете? - спросил он у Блинова.

- Кашель! - коротко, басом ответил Блинов, утер рот и, усмехнувшись, добавил: - Вроде лекарства что-то принимаю… Лак очистил да на калгане настоял. Помогает.

- Вы столяр?

- Угу… Из вагонной мастерской.

- Ну, а в мастерских как дела? Каково настроение масс? Каково в Ташкенте?

- Да все… как везде. Революцию делаем. Настроение всякое. Город немалый. И народу напихано всякого… Сразу не расскажешь… Оратор я неважный.

Аввакумов, выслушав этот ответ угрюмого столяра, добродушно ухмыльнулся.

- Ну ладно… - сказал он. - Тогда я вам расскажу, что происходит у нас в Коканде…

Блинов слушал внимательно. Узнав, что в крепость бегут многие из гражданского населения, он недовольно покачал головой.

…Приехав в крепость, Аввакумов познакомил его с товарищами. Блинов молча протянул руку. Сашке он не понравился.

- Сундук! Все молчит чего-то, - сказал сердито Сашка.

От Чанышева прибыл парламентер. Военный министр обещал всем бойцам свободный выезд из Коканда и даже отправку на родину, если они сдадут крепость. Бойцы отказались.

После совещания решено было отправить к Мустафе новую делегацию с требованиями: пункт первый - завтра в три часа свезти на Воскресенскую площадь все оружие; пункт второй - автономному правительству сложить власть, иначе артиллерия крепости начнет обстрел города.

Аввакумов, конечно, понимал, что это только проволочка, комедия. Но ее приходилось играть. Надо было высоко держать голову, чтобы дотерпеть до конца, дождаться помощи. Ташкент все медлил.

Это выводило из себя Аввакумова. Он злился и ругал ташкентцев последними словами.

Он был неправ, так как не знал всех обстоятельств, мешавших Ташкенту быстро выслать помощь. Как раз в это время в Оренбурге поднял восстание атаман Дутов. Восставшие казаки являлись хорошо организованной и прекрасно вооруженной силой; поэтому Ташкент желал покончить с этим противником в первую очередь…

Аввакумов же, не осведомленный о настоящих причинах медленных действий Ташкента, считал, что ташкентцы недооценивают кокандских событий. Он не знал и другого, быть может самого главного, - что некоторые из ташкентцев уже окрестили Кокандскую автономию «глупой, случайной затеей каких-то мусульманских буржуев» и считали, что «это дело замрет само по себе». И когда ему сказал об этом Блинов, он обеспокоенно спросил:

- И ты веришь? Ошибаются ребята…

Блинов пожал плечами:

- Не знаю. За национальность свою дерутся… Так мне говорили.

- Брось ты… - опроверг его Аввакумов. - При чем тут национальная их сущность?.. Они ее к черту продадут. За монеты идет борьба. И все. Видят, что капитал от них уйдет. Нация? Сплошь фабриканты, царская военщина да русские чиновники… Только это во главе. А вот когда трудовая власть укрепится, тогда только бедняк узбек, или татарин, или вообще трудящийся человек всякой нации поймет, что есть нация…

- Все это, по-моему, контра, - говорил он и на совещании. - И никакому ихнему туману не должны мы верить… Это классовый вопрос! Но мы должны держать себя с оглядкой… Силы-то у нас кот наплакал… Будем вести пока что переговоры… Пока что оттянем дело.

Делегаты с написанным на клочке бумаги советским ультиматумом опять поехали в Старый город к Мамедову.

Мустафа Мамедов заявил, что без совета министров он ничего определенного сказать не может, но что надежд на выполнение ультиматума, по его мнению, нет. Мустафа сидел в кресле, наклонив голову, и вежливо слушал доводы Муратова. Иногда он осторожно прерывал делегата, чтобы спросить его о каком-нибудь пустяке. Было ясно, что он разыгрывает роль любезного министра, к которому явились какие-то чудаки.

В самом Коканде шла откровенная проповедь против большевиков. Муллы агитировали, не стесняясь ничем. Банды Иргаша в окрестностях уничтожали русских. На станции Мельниково отряд Хамдама вырезал всех железнодорожников, из домов устроил костры. Этот же самый Хамдам заявил Чанышеву, что налет на станцию произошел случайно, без его ведома. Ссылаясь на отряды Иргаша, опьяневшие от крови, грабежа и беззакония, он сообщил, что у него нет средств предотвратить то же самое в своем отряде. «До тех пор, пока существует Иргаш, - сказал он, - я не решаюсь ничего противопоставить ему. Иначе мои джигиты перейдут к Иргашу».

Хитрый Хамдам добивался уничтожения Иргаша. Он желал объединить оба отряда в своих руках. Он как бы подсказывал Чанышеву и Мамедову выход. Но те колебались, потому что из Персии через Ашхабад приближались семнадцать казачьих полков. По Закаспийской железной дороге двигались их эшелоны, кони, оружие, скорострельные трехдюймовые пушки. А из Хивинского Оазиса вышел навстречу им полковник Зайцев и соединил свои оренбургские казачьи полки с конниками персидских походов.

Официально казаки возвращались домой, пробиваясь до родного войска. Генерал Дутов приказал казакам промаршировать через Туркестан и отдать свою военную силу в распоряжение Кокандской автономии. Самарканд был уже взят казаками. Самаркандские большевики ушли в подполье. Агент Дутова, прикомандированный к правительству Мамедова, явился в Коканд. С этих пор кокандское правительство почувствовало себя прочно. Тут же работал, играя роль коммерсанта, Джемс, предлагая поддержку, финансовую и материальную, с одним условием: очищать Туркестан от большевиков всеми средствами, во что бы то ни стало. «Автономия» пошла на это.

Муратов нервничал. Вынув свои стальные часы, он предложил Мамедову сверить время.

Тот удивился:

- Зачем?

- Как же! В ультиматуме у нас указан час.

Мустафа усмехнулся и кивнул на стеклянный колпак. На камине под колпаком стояла французская бронза, с амуром, стрелой и циферблатом.

Делегаты вышли. Услыхав за своей спиной крик, Муратов остановился. Подъезд был пуст. Кто-то торопливо спускался со второго этажа. Очевидно, кто-то неожиданно вошел к Мамедову, и оттуда, из кабинета, донесся его злой и визгливый голос.

- Нечего меня контролировать! Я не приказчик! - кричал Мамедов.

На лестницу высыпали офицеры в черкесках. Муратов поторопился уйти. Около подъезда его дожидалась коляска с Юсупом на козлах.