Кабинет опустел. Зайченко предложили остаться ночевать. Ротмистр Цагарели, один из спутников, сопровождавших сюда Зайченко, провел его во флигель. Там для обоих были приготовлены постели.
- Вам опасно ходить: влипнете как миленький! Вас отсутствие руки выдает. Почему протез не носите? - спросил он Зайченко.
- Не спасет ведь все равно, - ответил Зайченко.
Ротмистр скинул тонкие красивые сапоги и не раздеваясь бросился на тахту.
- Мне скоро вставать, - объяснил он Зайченко. - Через час отдам концы - и тю-тю! Поминай как звали!
- Куда же? - спросил Зайченко.
- Обещали к Дутову. Я-то, собственно, намереваюсь к Колчаку. Я ведь, между нами говоря, моряк. Мичман. А здесь превратился в ротмистра. Повар за кухарку. Или кухарка за повара.
Молодой человек расхохотался и, потянувшись всем телом, беззаботно чертыхнулся.
- А в общем наплевать! Вас-то не выпустят, вас замаринуют здесь, как пить дать, в этой Узбекии. Ой, боже мой, если бы вы знали, как мне надоели все эти меки да узбеки! Желтомордые! В Россию хочется. До смерти!
- Вы же грузин?
- Липовый. - Он опять расхохотался. - Во всех смыслах повар за кухарку или кухарка за повара. Кто-то, когда-то, где-то, при батюшке-царе или при матушке-царице, был грузином. Мы - выходцы чуть ли еще не с времен Елизаветы, а может быть, с Петра. Ярлык остался, товар не тот. В общем и целом, как говорят товарищи, не жизнь, а жестянка.
- Скажите, Цагарели, иностранная миссия действительно существует в Ташкенте легально?
- Вполне. С разрешения Туркестанского совнаркома. Легально… и парадоксально. - Цагарели зевнул. - Ну, спать, поручик! На бочок! В дрейф! Под покровительство Николы!
Через минуту он уже храпел, но спал не крепко и вздрагивал во сне.
Под окном цвел душистый табак, на скамейке лежали огромные желтые летние дыни. Было душно от приторного аромата этих дынь.
«Пахнет Азией», - думал Зайченко, засыпая.
И показалось ему, что сна почти не было. В дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Зайченко.
Кадет вошел в комнату и покраснел, увидав Зайченко голым.
- Который час? - спросил Зайченко, накинув на себя одеяло, и покосился на соседнюю койку. Она была пуста, Цагарели уже ушел.
- Шесть десять, господин поручик. Генерал вас ждет, - ответил кадет, не глядя на ночлежника.
- Раненько встает ваш папаша! - сказал Зайченко.
- Как Суворов, - фыркнул кадет.
«Да ты не в отца, а в проезжего молодца», - подумал Зайченко.
- Что ж, вы тоже участвуете в белом движении? - спросил он у кадета.
- Пока не участвую, - ответил кадет.
- Почему же?
- Я заменяю у нас в доме лакея. Разве вы не заметили?
Зайченко посмотрел на вздернутые густые, точно нарисованные, брови мальчишки. «Умненькая морда…» Мальчишка сперва понравился Зайченко, но когда на лице мальчишки появлялась улыбка, оно вдруг становилось порочным и неприятным.
Через десять минут Зайченко стоял навытяжку в кабинете.
- Прошу покорно, прошу! - лепетал аккуратный и вымытый генерал, кивнув поручику на кресло. - Прошу садиться! Не завтракали? А я уже заправил брюхо православной кашей. Гречка наша, родимая. В горшке, по-русски. Не желаете? Идемте в столовую! Не стесняйтесь! Я хлебосол.
- Благодарю вас! Я не ем с утра, - сказал Зайченко.
- Напрасно, молодой человек! Но вы молодец, молодец! - выпалил генерал. - Слышал вчера «речь не мальчика, а мужа». Произвели впечатление, поручик. Произвели. Кха-кха… - Генерал откашлялся, вытащил из письменного стола желтую склянку, плюнул в нее, долго и сосредоточенно разглядывал свою мокроту. Потом, покачав головой, печально сказал: Чахотка.
- Что вы, ваше превосходительство. Такой свежий вид…
- Свежий? - Генерал обиделся. - Свежий, говорите? А врачи думают иначе. Правда, палочек еще нет. Но… Нет-с, не то здоровье! Я, бывало, неделями с лошади не слезал, на тигров охотился. А теперь прикован к столу. Вот наша жизнь! Игра! Чувствую, сдал! Если бы не это, разве я бы остался здесь? Туда, в бой, в самую горячку… Я ведь холерик по природе. Если я разгорячусь, меня не удержать, я и опасности не чувствую. Расшатал свое здоровье…
- Очевидно, в германскую войну?
- Именно. Боже мой, сколько сил и сколько нервов было ухлопано на нее! Да, мы не береглись.
- На каком фронте вы были, господин генерал?
- На всех… На всех…
- На всех?
- Так точно, господин поручик, на всех. Практически - отчасти, теоретически - везде. В поезде ее величества я объехал все фронты. Ужасно, ужасно! А на каком фронте вы изволили потерять вашу левую руку?
- Я… ее не терял, - сухо ответил Зайченко. - Мне ее потеряли…
- А… Ну да! Ну да! - смутился генерал.
- Под Двинском.
- Ах, вот как! - заулыбался генерал. - Под Двинском были чудесные бои… Так, чудесно! Вас, как боевика, мы назначаем в одну из главных точек, боевых. Вы бывали в Фергане?
- Практически - отчасти, теоретически - везде.
- Чудесно, вполне чудесно. - Генерал не заметил дерзости. - Вы знаете состояние тамошних частей? Впрочем, это не суть важно. Мы о них имеем более верные сведения, чем советская власть. Наши люди везде. Наши люди, повторяю, дают нам более верные сведения, чем большевикам.
«К делу!» - хотел крикнуть Зайченко, уже изнемогая от болтовни.
- Вы едете к Иргаш-беку…
- К Иргашу? К кокандскому Иргашу? - спросил Зайченко.
- Кажется, к кокандскому, - сказал генерал. - Да, да, к кокандскому.
- Позвольте! - Зайченко прервал генерала. - Но ведь у Иргаша есть Чанышев? Насколько мне известно, полковник удрал вместе с Иргашом. Зачем же я Иргашу?
- Махдий, Махдий… - завздыхал генерал. - Его уже нет!
- Как нет?
- Погиб. Погодите! - Генерал засуетился. - У меня здесь где-то было сообщение из Скобелева. Там совершенно точно все описано. Вам надо будет прочитать. Вы должны быть обо всем осведомлены.
Генерал принялся шарить среди бумаг, ничего не нашел, потом хлопнул себя по лбу и, подойдя к стене, вынул из потайного ящичка письмо, которое он передал Зайченко.
Информатор, по всей вероятности человек близкий Чанышеву, писал обо всем действительно подробно.
Зайченко начал читать письмо.
«…Иргаш, прибыв вместе с всадниками в Скобелев, был торжественно встречен русскими и местными купцами, - сообщал неизвестный корреспондент. - Полковник Чанышев тоже праздновал на этом банкете. Банкет был, конечно, с пловом… Чанышев подымал бокал водки за здоровье Иргаша. По правде говоря, мой полковник, в грязном военном сюртуке, небритый, мятый, не внушал доверия; мне было жалко его. Иргаш улыбался и милостиво хлопал Махдия по плечу. Это было в достаточной степени противно. Махдий терпеливо выносил все милости бандита. Иногда, в какую-то секунду, я замечал, что у него наступало протрезвление. Чанышев глушил себя новой порцией водки. Никогда в жизни он не пьянствовал так безобразно… Багровый, встрепанный, он выкрикивал какие-то речи и хотел распоряжаться, но его мало кто слушал. В самый разгар пира скобелевский красный отряд вернулся из Коканда. Высадившись из вагонов, он шел с вокзала двумя группами - в полном боевом порядке. Узнав об этом, Чанышев выскочил из-за стола, собрал всадников и крикнул Иргашу: «Ты… сиди спокойно! Ты меня не забыл в кокандской тюрьме. Ты меня взял с собой. Теперь я не забуду тебя». Махдий устроил засаду на Московской улице. Кизилкийские рабочие с мельницы Юрова, скобелевские железнодорожники и солдаты, вернувшиеся с фронта были неожиданно обстреляны из окон пекарни. Мне кажется, что после первого же выстрела Чанышев понял, что эта глупость - последняя в его жизни. Буквально за час до этого, на встрече, он мне сказал такую фразу: «Был ли у меня ум? Был. Способность, счастье, удача? Все было. Почему же я так бездарно и глупо прожил? В чем дело?» Красногвардейцы не растерялись. Потеряв несколько раненых и убитых, они окружили пекарню. Чанышев был арестован и отведен в Скобелевскую крепость. Ревком, засевший там, надеялся получить от Чанышева ряд сведений об участии англичан в Кокандской автономии. Чанышев, ожидая допроса, буйствовал как сумасшедший. Часовой, очевидно разгоряченный боем, не выдержал и пристрелил его… Иргаш успел скрыться».
Зайченко молча вернул письмо генералу.
- Бедный Махдий! - сказал генерал.
Зайченко ничего не ответил. Нарочно переведя разговор на другую тему, он спросил:
- Будет ли у меня в поездке проводник и надежен ли он?
- Вполне, вполне! - бодрым голосом прокричал генерал.
Ему показалось, что письмо неприятно подействовало на Зайченко. «Необходимо успокоить его», - подумал он и сказал:
- Вы, поручик, будете снабжены всем. Великолепно! Это не то, что раньше. Мы сейчас бережем каждого человека. Будьте спокойны!
- Благодарю вас! Я не нуждаюсь в валерьянке, - ответил Зайченко.
- Вас дожидается Усман. Две лошади, два комплекта одежды, европейской и сартской. Вы поедете в направлении на Чирчик и в двадцати пяти верстах отсюда встретитесь с полковником Корниловым. Брат Лавра Георгиевича… покойного! Господи, прими его душу!
Генерал встал и перекрестился.
- Полковник Корнилов вас ориентирует. Ну, обнимаю вас! - сказал он. Вы назначаетесь начальником штаба по руководству движением в Фергане. Здорово шагаете, поручик! Благослови вас бог!
Генерал перекрестил Зайченко. Поймав улыбку на его лице, он спросил:
- Да вы верите ли в бога?
- Едва ли, - ответил, улыбаясь, Зайченко.
- Как едва ли?
Генерал отступил. Искренний ужас отразился в его глазах. Вдруг он стал заикаться.
- Ка-ак же? Ка-а-ак же вы идете на святое дело бе-ез веры? Бе-ез веры?
- Иду в возмещение произведенных на меня расходов, - холодно ответил Зайченко.
- Вы ма-атериалист?
- Реалист. Кончил реальное училище.
Генерал всплеснул руками.
- Не понимаю вас, - пробормотал он. - Ну, пусть бог простит вас!
- Он простит, - сказал Зайченко, ухмыляясь.
- Вы будете служить, поручик, для Туркестанской демократической республики.
- Под чьим протекторатом?
Генерал взволновался:
- Сегодня - протекторат, а завтра - мы их надуем. Я тоже республиканец. Но я смотрю вперед. Я смотрю…
Зайченко взглянул в окно:
- Пора ехать, генерал!
Генерал продолжал свое:
- А в крайнем случае… Слыхали Назиева? Он иго любой цивилизованной державы предпочитает игу плебса. Кроме того: нас с вами не обидят.
- Светает, генерал.
- А-а… Ну, еще… Хотя звезды уже исчезли… А днем вы не можете ехать? Нет? Ах да, я забыл! Вот память, вот память, - забормотал генерал. - Тогда отправляйтесь спать!
- Но зачем же вы меня будили, приказывали?
- Папа, Усман торопит, - сказал кадет, неожиданно появившись у дверей кабинета. - Усман уже у нас, на дворе.
Зайченко решил прекратить эту глупую генеральскую суматоху; он щелкнул каблуками и откланялся:
- Господин генерал, я все-таки рискну. Я еду. - И, повернувшись через левое плечо, он строевым шагом вышел из кабинета.
Кадет посторонился, уступая дорогу кругленькому длинноволосому несуразному человеку в мятых суконных брюках, в кургузой куртке и в летнем картузе.
На дворе, переминаясь с ноги на ногу, стояли два отличных верховых заседланных коня. В курджунах, прикрепленных к седлу, лежали вещи, оружие, патроны, продукты, документы, одеколон и даже ногтечистки. Усман производил впечатление верного, надежного и лихого кавалериста.
- На царской службе был? - спросил Зайченко Усмана.
- Был. У генерала Крымова.
- В дикой дивизии?
- В дикой, - засмеялся Усман и щегольски поправил усы. - Дикий башка!
- Молодец! Подавай лошадь!
Усман понравился ему. Четкие ответы, субординация - все это были те мелочи, по которым он соскучился. «Я и не знал, - невольно подумал про себя Зайченко, - что я такой закоренелый офицер». Это даже рассмешило его. Он вскочил в седло, поправил у лошади мундштук и лихо приказал:
- Ну, марш, Усман!
Проводник свистнул плеткой. Лошади заскакали мимо круглых карагачей. Утренняя роса еще блестела. От цветов и от травы шел легкий пар.