Через час к Сашке в камеру явился Синьков. Подойдя к нарам, он окликнул Сашку:

- Уязвлен?

- Катись! - пробурчал Сашка и перевернулся на другой бок, спиной к Синькову.

Еще вчера они были приятелями, еще вчера он одолжил Синькову новую гимнастерку. «А сегодня этот же Синьков трубит надо мной, смеется!» подумал он.

Синьков сказал:

- Блинов звонил. Спрашивает, одумался ли ты?

- Отстань! - отмахнулся от него Сашка.

- Что доложить?

- Что хочешь.

Синьков вышел из камеры. Сашка кубарем слетел с нар, чтобы задержать Синькова, но дверь уже захлопнулась. Сашка снова повалился и застонал. «Проворные! Бойцы! И Блинов - боец, и Жарковский - боец, и конвоиры бойцы, и горбатый певчий - боец. А я не боец! Штрафной! Как это случилось? - подумал он. - А все счет! Да знаешь ли ты сам счет, чтобы посылать меня сюда? Нашелся тоже мировой бухгалтер томить бойцов! Хорошо. Допустим, я считаю до ста и думаю: «Сашка, Сашка, что случилось?» Считаю раз, два, три…»

Сашка загибал пальцы, чтобы не сбиться со счета. Сбился, начал снова. Опять сбился. Наконец плюнул и незаметно для себя заснул. Спал крепко. Во сне видел коров. Они двигались, как товарный поезд, гуськом, по шпалам. Сашка проснулся. Кто-то его тянул за ворот. Опять возле нар стоял Синьков.

- Выспался? - спросил он Сашку.

- Не твое дело, - зевнув, ответил Сашка.

- Блинов беспокоится. Одумался ли ты?

В душе Сашки боролись самые противоположные чувства. Он понимал, что с ним происходит что-то неладное, но никак не мог скрутить себя. Он выругался от огорчения и снова лег на нары.

- Товарищ комэск, - вдруг строгим голосом пропел Синьков, - с вами говорит начальник гауптвахты по приказанию комиссара Блинова. Встать, смирно!

Сашка вздохнул и нехотя поднялся.

- Что доложить? - спросил официально Синьков.

- Доложи: считал, да сбился! - ответил Сашка.

Синьков не понял, о чем говорит Сашка. Но в растрепанном, отчаянном взгляде его он увидел такую безнадежность, что ему стало обидно за приятеля.

- Эх ты, дура! - снова пропел он. - Смотри, допрыгаешься.

Синьков вышел, щелкнув дверью и чиркая по каменному полу своими каблуками на металлических подковках.

Человек порядка, аккуратный, он не выносил неожиданных поступков. Сашка стал опасным. Вспоминая о друге, Петя Синьков затосковал. Много было спето вместе песен, и веселых и грустных, много чувства вложено в эти песни! И, что греха таить, вдоволь было выпито под старую гармонь! «Жаль по человечеству, - бормотал Синьков, сидя в канцелярии и раздумывая о Сашкиной судьбе. - Но «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых!» С таким бесшабашным наживешь беду!»

Синьков вытащил из нагрудного кармана гимнастерки оловянное зеркальце, посмотрелся в него, поправил пробор. Шелковая шапка волос, брови навзлет - все это чрезвычайно подходило бы молодцу саженного роста. И все-таки, несмотря на горб, женщины не обходили своим вниманием Петю Синькова. И в этом, так же как в пении, он мог поспорить с Лихолетовым. Его любили за деликатность и щегольство, а Сашку за лихость.

После ухода Синькова Сашка опять лег. Мучительное, тупое отчаяние мешало ему заснуть. Манерку каши, поданную ему на ужин, он вернул дежурному нетронутой. Так он провел время до утренней поверки. «Сосчитай до ста!» Хорошо говорить: «Сосчитай до ста!» - бубнил он про себя. - А если, сосчитавши до ста, я сделаю совсем не то, что надо? Пока я не считал, ничего плохого не было. Легко сказать: «Считай!» От счету сохнет человек. Нет! В пустыню! Уйду в пустыню! Там я сам по себе, вольная птица. Хочу - считаю, хочу - нет. Употребите меня в крайнем случае прямо для гроба. Дайте мне коня, оружие, буханку хлеба и четвертку соли и отпустите на все четыре стороны, как ветер! Я сам таких наделаю делов, спасибо скажете».

Сашка упорствовал. Это озлобляло его еще более. Он отлично понимал, что требует от него Блинов. Ясное дело, и в кишлаках и в бою командиру нужна не одна лихость, а и ум, и сметка, и учет сотни мелочей. Хамдам? Приказано? Значит, такая операция. Значит, надо. Приказ есть? Будет исполнено. Да и не в Хамдаме дело! Ясно! Взбеленился не от этого. Когда вожжа под хвост попала, тут уже не разбираешь, что к чему.

«Герой Кузьма Крючков! Василий Егорович, понятно, - человек сухой. Наверно, понял, почем соль? Случись это в моем эскадроне, я бы такому вояке снес башку, - подумал Сашка. - Ей-богу, снес! И не пожалел бы! Не форси! Собственноручно такого дурака, барана, ферта огрел бы. Не лезь в тузы, не твоя очередь! А что теперь скажут эскадронцы? Какой пример? А ведь они при Макарыче служили! Да ведь я Макарыча обидел! Память его оскорбил…»

- Врешь, Блинов! - крикнул Сашка. - За саботаж Сашка не живет. За саботаж, Блинов, протяни вперед клинок - и Сашка сам упадет на него грудью! Нет, Вася! Нет, друг мой ситный! Еще не кончен Сашка…

Всю ночь он бегал по камере, бормотал, вздыхал, садился, вскакивал. Часы летели в беспокойстве. Утром, попросив у Синькова лист бумаги, он нацарапал рапорт:

Комиссару особых отрядов Ферганы, товарищу Блинову.

Есть сто. Казните или милуйте!

Комэска Лихолетов.