I.

Водворение знаменитого преступника, Бориса Карцева, в Костромскую тюрьму носило торжественный характер.

Как человек интеллигентный, притом бывший помещик, Карцев возбудил к себе всеобщий интерес, а целый ряд крупных, из ряда выходящих, преступлений создал ему ореол своеобразной славы.

Красивый и статный, он возбуждал к себе наибольший интерес среди прекрасного пола.

Поэтому неудивительно, что при водворении его в тюрьму присутствовал почти весь род.

Каждому и каждой хотелось взглянуть на него хоть глазком, когда его подвезут к тюремному двору.

Еще с раннего утра к тюремным воротам стала стекаться многочисленная публика, словно перед тюрьмой в этот день должно было быть дано даровое и интересное представление.

Наконец, около двенадцати часов дня показался давно ожидаемый кортеж.

Бориса Карцева, скованного по рукам и ногам, везли в простой извозчичьей пролетке, окруженной со всех сторон конными полицейскими и жандармами.

Вместе с ним в пролетке также сидело двое городовых.

Преступник держался гордо и вызывающе, насмешливо поглядывая на собравшуюся толпу и кивая по временам головой своим знакомым.

Подъезжая к воротам тюрьмы, он вдруг повернулся к публике и громко, отчетливо крикнул:

— Надеюсь, господа, что через несколько дней мы увидимся!

Это было настолько неожиданно и так эффектно, что несколько дам не выдержали и захлопали в ладоши.

Мы с Шерлоком Холмсом стояли около самых тюремных ворот и, как только они растворились, вошли внутрь двора, куда, следом за нами, ввезли и Карцева.

Он сразу заметил Холмса и, вежливо сняв шляпу, проговорил:

— А, вот этому я рад, что мне приходится еще раз повидаться с вами!..

— Вы знаете, — чистосердечно произнес Холмс, дружески протягивая ему руку, — с таким человеком, как вы, приятно иметь дело, и я серьезно горжусь тем, что вышел победителем из нашей борьбы!

— Ну, говорить о победе еще рановато! — ответил преступник, улыбаясь. — Уж не думаете ли вы, что я долго засижусь здесь, в этих стенах?

— Надеюсь, вы не исчезнете, как дым?

— Кто знает? — пожал плечами Карцев. — Во всяком случае, я от души жалею, что судьба послала мне в лице вас не сотоварища, а врага.

— О, эту же фразу и я сказал бы вам! — воскликнул Холмс.

— Ну-ка, нечего тут разговаривать! — произнес, подходя, смотритель тюрьмы. — Посмотрел бы я, как ты убежишь! Конвойные, ведите его!..

И, обращаясь к своему помощнику, он добавил:

— Камера № 18. Скажите часовому, чтобы почаще заглядывал в глазок и вообще усильте над этим арестантом надзор.

Карцев еще раз кивнул нам головой и исчез за тюремной дверью.

— Пойдемте домой! — произнес Холмс, дотрагиваясь до моей руки.

Мы вышли за ворота и уже собрались нанять извозчика, как вдруг знакомый голос окликнул нас.

Оглянувшись, мы увидели начальника сыскного отделения, торопливо шедшего за нами вместе с полицеймейстером.

II.

— Вы, вероятно, домой? — спросил Шестов (так была фамилия начальника сыскного отделения), обращаясь к Холмсу.

— Да, а что?

— Я хотел бы украсть у вас минут пять вашего времени.

— Я к вашим услугам! — поклонился Холмс. — Вероятно, случилось еще что-нибудь интересное?

— О, нет! — воскликнул Шестов. — Я все насчет того же Карцева. Дело в том, что самонадеянность этого господина прямо-таки не дает мне покоя!

— Это вы насчет чего же? — удивился Холмс.

— Насчет того, что он все время говорит о своем исчезновении. Даже смотритель тюрьмы потерял голову! — ответил взволнованно Шестов. — Это прямо-таки ужасный человек! Ведь если он так откровенно говорит это, значит, имеет к этому основание. Вероятно, те скрытые помощники, о которых он упоминал, когда мы его арестовали, не спускают с него глаз…

— В этом я и не сомневаюсь!

— Ну, так как же?

Холмс пожал плечами.

— Само собою разумеется, надо ждать попыток освобождения. Вопрос только в том, каковы они будут? Ведь не взорвут же они всю тюрьму!

— А черт их знает? — со злостью промолвил Шестов.

— Нет, я не думаю, что они пойдут на террористические акты. Карцев слишком умен и хитер для того, чтобы не придумать более спокойного и оригинального способа бегства.

— Что бы вы посоветовали сделать?

— Я? Господи! Предотвратить бегство вовсе уж не так трудно, — ответил Холмс. — Держите его в одиночной камере, почаще посматривайте за ним, и вряд ли при таких условиях ему удастся удрать…

— Об одиночной камере я уже отдал распоряжение, — произнес Шестов. — А вот я все подумываю о том, чтобы его даже в камере держать в кандалах.

— Ну, это совершенно лишнее, — рассмеялся Холмс. — Конечно, если будет замечена серьезная попытка, тогда можно будет прибегнуть и к этому средству. Что касается меня, то я понаведаюсь к нему еще несколько раз…

— Я только что хотел просить вас об этом!..

— О, это не составит для меня особого труда!

— Очень, очень благодарен вам за это! — воскликнул Шестов, пожимая руки Холмса.

Он несколько минут, молча, шел вслед за нами.

— А знаете что? — проговорил он наконец.

— Что?

— Я уверен, что он сбежит! — произнес он уверенным голосом.

Холмс и я не могли удержаться от улыбки.

— Откуда у вас такая уверенность? — спросил Холмс.

— Право, не знаю! — задумчиво произнес Шестов. — Но сердце мое чует несчастье. Вот уверен, да и баста! И сколько бы мы его ни заковывали, он все равно сбежит.

— Ну, уж если вы так уверены, так наверно сбежит! — расхохотался наконец Холмс.

Пройдя с нами до памятника Сусанина, Шестов и полицеймейстер стали прощаться.

— Так я надеюсь на вас! — проговорил Шестов на прощание.

— Попробую!.. Зайду к нему, — улыбаясь, ответил Холмс, пожимая протянутые руки.

С этими словами мы разошлись в разные стороны.

III.

Прошло дня три без особых перемен. Мы продолжали жить в гостинице «Старый Двор», гуляли по городу, нес-колько раз катались на лодке по Волге и вообще отдыхали в полном смысле этого слова.

Вялый город отличался и вялой жизнью.

В один из этих трех дней в город приезжал доктор Дубровин, один из главарей «Союза русского народа».

Говорят, он гастролировал и дал где-то в городе два представления, на которые собрались все рыночные торговки и несколько джентльменов в опорках.

Я уже начинал свыкаться с однообразной, праздной жизнью, как однажды Холмс подошел ко мне со словами:

— А ведь мы, дорогой Ватсон, совсем забыли нашего приятеля!

— Кого это? — удивился я.

— А Карцева, разве вы уже забыли? — спросил Холмс.

— Но ведь, насколько я знаю, он сидит за надежной решеткой! — проговорил я.

— И все-таки мы навестим его сегодня, — ответил Холмс. — Не хотите ли пройтись вместе со мной в тюрьму?

— С удовольствием!

Мы оделись и вышли на улицу, направившись к зданию тюрьмы.

Вскоре мы были уже у ворот, в которые нас пропустили беспрепятственно.

Тут же во дворе мы встретили и самого смотрителя тюрьмы.

Поздоровавшись с нами, он пригласил нас к себе на квартиру, где мы застали в столовой кипящий самовар.

— Ну, как наш арестант? — полюбопытствовал Холмс.

Смотритель развел руками.

— Ничего не могу сказать про него, — ответил он. — Ведет себя смирно, больше лежит и, мне кажется, он совершенно отбросил мысль о бегстве.

— Вы так полагаете?

— По крайней мере, он не выдает ни единым жестом своих намерений.

— Он, вероятно, скучает?

— Очень. За эти три дня он так сильно изменился, что положительно выглядит выходцем с того света! Ест мало…

— Он питается на свой счет? — полюбопытствовал Холмс.

— Да, — ответил смотритель. — Ведь у нас это разрешается. Вчера он заявил мне, что чувствует сильный упадок сил, и просил, между прочим, покупать ему ежедневно по полфунта сырого мяса…

— Это еще для чего? — удивился Холмс.

— Он ест его сырьем и говорить, что это поддерживает его силы.

— И действительно ест?

— Ест. Это видели и часовые, — ответил смотритель. — Признаюсь, его вид настолько обеспокоил меня, что я даже предложил ему лечь в нашу тюремную больницу, но он наотрез отказался.

— Что же он ответил?

— Говорит, что если ему суждено умереть, так и в больнице умрет, а поэтому нечего и места менять.

Холмс казался очень задумчивым.

Несколько минут он угрюмо молчал, весь погруженный в свои думы.

Наконец, он поднял голову.

— Насколько я помню, при его аресте у него было отобрано решительно все, кроме носового платка?..

— Совершенно верно! — подтвердил смотритель.

— Каким же образом у него очутились деньги? — неожиданно спросил Холмс.

— Деньги? — растерянно пробормотал смотритель. — Гм… деньги… Признаюсь, я об этом не подумал!

— А между тем, они у него несомненно есть, так как он делает покупки. Между тем нельзя предположить, чтобы человек заранее знал о своем аресте и зашил деньги себе в платье. Да… Кроме того, я сам видел, как его платье ощупывали самым тщательны образом…

— А здесь и совсем отобрали, — подсказал смотритель. — Он с ног до головы переодевался при мне.

Несколько минут снова длилось тяжелое молчание.

— Нет сомнения, что он имеет сношения с внешним миром, — произнес, наконец, Холмс решительным тоном, — и деньги он получает извне.

— Что вы говорите? — воскликнул смотритель, вскакивая со стула.

— Это так же верно, как и то, что мы сидим с вами вместе, — произнес Холмс.

Он встал со стула и нервно зашагал взад и вперед по комнате.

— Гм… болен… сырое мясо… отказывается от больницы… — бормотал он про себя, шагая по комнате. — Да, да… очень странно…

— Вы находите в его поведении что-нибудь особенное? — с беспокойством спросил смотритель.

— Карцев готовится к чему-то, — ответил Холмс. — В этом нет никакого сомнения! Вы угадали: его поведение сильно интересует меня и мне придется слегка понаблюдать за ним.

— Но что именно находите вы странным? — не успокаивался смотритель.

— Я не могу вам открыть мои мысли раньше времени, — ответил Холмс. — Могу лишь посоветовать вам удвоить надзор за преступником.

Посидев у смотрителя еще несколько минут, мы попросили провести нас к камере Карцева.

Когда мы вошли к Карцеву, он, вероятно, спал. Но при нашем входе он проснулся и, сразу узнав нас, быстро поднялся с кровати, дружески протянув Холмсу руку.

— Хоть мы и враги, но я привык ценить ум, — произнес он немного ослабевшим голосом. — Вот почему я радуюсь всегда, видя вас при той обстановке, в которой вы не можете сделать мне никакого вреда…

— Вы знаете прекрасно, что и я очень люблю вас в той обстановке, в которой вы не можете делать зла другим, — улыбаясь, ответил Холмс, садясь рядом с Карцевым на кровать и внимательно оглядывая его с головы до ног.

За три дня тюремного заключения Карцев, действительно, страшно изменился. Лицо его побледнело, щеки ввалились, глаза горели болезненным лихорадочным блеском. Весь он осунулся и словно постарел.

— Однако, вид у вас неважный! — проговорил Холмс. — С такими силами вряд ли можно привести в исполнение свое обещание.

Карцев болезненно улыбнулся.

— Да, лишение свободы сильно-таки подействовало на меня, — ответил он. — Я и сам не ожидал…

Он вдруг насмешливо взглянул на Холмса и спросил:

— Неужели же вы так наивны, думая что я так и дам себя повесить?

— То есть?

— То есть, что я не буду искать средств к освобождению? Правда, в таком виде я не гожусь никуда, но… как только я поправлюсь, я займусь своим делом…

— В чем и желаю вам успеха, — улыбнулся Холмс.

— Благодарю вас, — серьезно ответил Карцев. — Как только я окажусь на свободе, я не замедлю известить вас об этом. А пока я подкрепляю свои силы самой питательной пищей.

С этими словами он взял с тарелки несколько кусочков сырого мяса, обмакнул их в соль и, не садясь, стал прожевывать.

— Верное средство обзавестись солитером, — произнес Холмс, глядя на него.

Шум крыльев, раздавшийся в это время, вдруг привлек наше внимание к решетке окна. Взглянув одновременно вверх, мы увидели огромного черного ворона, сидевшего на железе решетки.

Птица, видимо, не боявшаяся узников, преспокойно просунула голову внутрь камеры, поглядывая то на Карцева, то на нас.

— Послал Бог приятеля! — с улыбкой произнес Карцев, кивая на птицу. — Каждый день прилетает! Ишь, какой здоровый! Должно быть, хорошо ему живется на арестантских хлебах!.. Я с ним даже разговаривать научился.

Между тем, ворон вдруг вытянул шею и громко каркнул три раза.

Карцев взял с тарелки несколько кусочков мяса и подал их ворону, который выхватил их прямо из рук.

— А ну-ка, и я тебе покаркаю! — повеселев, проговорил Карцев.

С этими словами он закаркал так натурально, что, не присутствуй мы сами здесь, нам никогда не отличить бы его карканья от вороньего.

Услыхав ответное карканье, ворон натопорщился, спрыгнул на подоконник и, взмахнув крыльями, взвился вверх и скоро исчез из виду.

— Славная птица! Мы с ней дружим! — проговорил Карцев, глядя вслед улетавшему ворону.

— Но я посоветовал бы вам лечь в больницу, — перебил его Холмс.

Карцев пожал плечами, — Не стоит! Я болею не от пищи, а от сознания, что я не свободен. Ведь в больнице я буду таким же арестантом!..

Поговорив с ним еще немного, мы простились и вышли из камеры.

IV.

Выйдя из камеры Карцева, Холмс попросил провести нас в общую камеру.

Смотритель с готовностью исполнил его просьбу, и скоро мы очутились в просторной комнате, заставленной нарами, на которых группами и в одиночку сидели арестанты.

При нашем появлении шум стих и несколько десятков глаз впились в нас подозрительными взорами. Лишь один старик почти не обратил на нас никакого внимания.

Он стоял у окна и кормил голубей, буквально облепивших железную решетку.

— Что, дедушка, птицу кормишь? — обратился к нему ласково Холмс.

Старый арестант посмотрел на него.

— О Божьей птице и позаботиться не грех, — ответил он степенно. — Вот только воробьи все отнимают.

— И ворон небось тоже? — спросил, словно невзначай, Холмс.

— Какой ворон? — удивился старик.

— А тот, что к вашим решеткам все летает.

Арестант удивленно покачал головой.

— Эта дрянь к нам не летает! — произнес он строго. — Наш брат арестант не любит эту птицу. Только прилети она к нам, так мы бы ей показали Кузькину мать!

Холмс, улыбаясь, отошел от него.

Пройдя по всей камере, мы вышли в коридор и тут, простившись со смотрителем, покинули тюрьму.

Всю дорогу до дома Холмс шел молча, весь погруженный в раздумье.

Зная, что мой друг не любит несвоевременных расспросов, я тоже молчал.

Так дошли мы до дому.

Войдя в номер, Холмс скинул с себя пиджак и, сев в кресло, закурил сигару, попыхивая дымом, наполнившим скоро всю комнату.

Перебрасываясь пустячными фразами, мы скоротали день и, скромно поужинав в городском саду, в который вечером прошли послушать музыку, мирно заснули у себя в номере.

* * *

Когда на следующий день я проснулся, было уже около девяти часов утра.

Кровать Холмса была пуста, а чуть теплый самовар на столе показывал, что Холмс уже давно тихонько напился чаю и ушел из дому, находя излишним будить меня.

Я один позавтракал, погулял бесцельно по городу, затем зашел пообедать в ресторан «Большой Московской гостиницы» на Павловской улице и, возвратясь домой, принялся за чтение одной единственной местной октябристской газетки, наполненной хроникой, объявлениями и агентскими телеграммами.

Часов около семи вечера пришел и Холмс.

Он был весел и насвистывал на ходу какой-то игривый мотив.

— Ну, что, дорогой Ватсон, вы, наверно, изрядно соскучились? — спросил он, снимая пальто и шляпу.

— Признаюсь, да, — ответил я. — Я думал, что с вами, по меньшей мере, случилось что-нибудь необыкновенное…

— И вы были совершенно правы! — весело воскликнул Холмс. — Положительно, этот Карцев выдающийся человек!

— А что?

— Нет, я просто удивляюсь тому, что человек с такими талантами пошел по такой дороге. Ведь направь он свои способности в хорошую сторону, из него вышел бы прекрасный делец, администратор, купец, даже циркач, ну, одним словом, все, что угодно. И на любом поприще он заработал бы крупную деньгу.

Я был положительно заинтригован.

— Вы, вероятно, открыли в нем еще один талант? — спросил я Холмса.

— Да. На этот раз я окончательно убедился в его замечательной способности дрессировать зверей и птиц, — ответил Холмс, заметно потешаясь моим любопытством. — Вы, конечно, не забыли его прекрасного экземпляра павиана, которого он так мастерски приучил душить людей и который задушил его дядю, чуть не задушив нас с вами?

— Еще бы не помнить это проклятое животное! — воскликнул я, содрогаясь при одном воспоминании той ночи, когда чуть не погиб Холмс.

— Ну, вот… А теперь как вы думаете: кто его помощник?

— Вот уж не знаю!

— Черный ворон!..

— Черный ворон? — воскликнул я удивленно. — Уж не тот ли самый, который прилетал к нему на решетку?

— Он самый и есть! — самодовольно произнес Холмс. — Я еще тогда заподозрил это, а сегодня лишь убедился в этом окончательно.

Заинтересованный словами Холмса, я стал просить его рассказать мне подробнее все то, что ему удалось открыть.

Кивнув головой в знак согласия, он докурил сигару и, усевшись поудобнее в кресле, начал.

V.

— Я не могу себе до сих пор ясно представить плана побега, задуманного Карцевым. То, что он серьезно готовится к побегу или вообще к освобождению, это несомненно. Когда я увидел на его решетке откормленного черного ворона, я сразу же понял, что мясо, которое он покупает, якобы, для себя, на самом деле берется для ворона. В тот раз, когда мы были с вами у Карцева, ворон каркнул два раза и Карцев в ответ каркнул четыре раза. Я прекрасно знал, что арестанты терпеть не могут воронов, и мне сразу показалось странным, что ворон, птица обыкновенно очень осторожная и дикая, на этот раз является совершенно ручной. Однако, я решил проверить самого себя и посмотреть: не приручили ли действительно арестанты эту птицу? Вы слышали, Ватсон, что ответил мне старик, кормивший голубей? И вот, после его ответа мне стало ясно, что черный ворон прилетает специально к Карцеву. Птица сразу отыскала своего хозяина и проникла туда, куда не могли проникнуть его товарищи. Черный ворон Карцева выдрессирован великолепно и служит заключенному не только как поставщик необходимых предметов, но и как прекрасный сигнальщик.

— Это каким же образом? — удивился я.

— Я сегодня весь день наблюдал за ним, — продолжал Шерлок Холмс. — Выйдя отсюда около шести часов утра, я спрятался в одном из садиков, находящихся против окна той камеры тюрьмы, в которой сидит Карцев. Отсюда я мог незаметно наблюдать за окном, не рискуя быть открытым. Действительно, как я и ожидал, черный ворон около семи часов очутился на решетке. На этот раз он каркнул один раз и спрыгнул в камеру. Я подозреваю, что он принес ему что-то под крылом. Через несколько секунд ворон снова вскочил на решетку и Карцев каркнул из камеры два раза, после чего ворон взмахнул крыльями и улетел.

— Крайне любопытная история! — воскликнул я.

— О, да! — согласился Холмс. — Завтра, как только Карцева уведут на прогулку, я постараюсь поставить снаружи окна силок с приманкой.

— А что вы говорили относительно сигнализации? — полюбопытствовал я.

— В этом я еще не совсем уверен, но… мне кажется, что через черного ворона идет условный разговор. Представьте себе, что ворон приучен повторять карканье столько раз, сколько ему приказывают. Карцев каркнет три раза, и ворон, прилетев к его сообщнику, каркнет столько же раз. В свою очередь и помощник, прокаркав, предположим, пять раз, знает, что ворон столько же раз прокаркнет на решетке тюрьмы.

— Да ведь это настоящий телеграф!

— Только упрощенный. Каждое число карканий обозначает или известное действие или предупреждение. Условный смысл этого карканья известен, конечно, лишь им одним и вряд ли возможно понять его, но то, что приносит с собой ворон, завтра же будет моих руках.

— Да, Карцев действительно редкий экземпляр! — проговорил я. — Но что вы скажете относительно его внезапной болезни?

— В этом отношении у меня имеются кое-какие подозрения, которых, впрочем, мне нечего скрывать от вас. Мне кажется, что прилеты ворона до некоторой степени связаны с этой болезнью. Можно предположить, что ворон доставил ему нужное средство, которое сделает из него мнимо-умершего. Он будто бы умрет, его похоронят, а вырыть его из могилы будет делом нетрудным для его сообщников.

— Разве есть такие средства?

— О, да! В особенности хорош для этого сок одного растения, растущего на южной оконечности Малакки. Сок этот вызывает летаргическое состояние на несколько дней при маленьких приемах. При средних приемах летаргия может длиться до двух-трех недель. Дальнейшее увеличение дозы приема становится опасным и может иметь даже смертельный исход.

— И вы думаете, что преступник прибегает к одному из этих средств? — спросил, я заинтересованный.

— По всей вероятности, — ответил Холмс серьезно. — Хотя… конечно, это лишь предположение, основанное лишь на совершенно непонятной и неожиданной болезни Карцева и на странном его отказе от лазарета, где арестанты чувствуют себя обыкновенно много лучше.

— Итак… завтра мы с вами ставим силки?

— Или иначе: превращаемся из сыщиков в птицеловов, занимающихся ловлей никому не нужной породы.

Сказав это, Холмс весело рассмеялся.

Снова одевшись, мы вышли из гостиницы и прошли в городской сад поужинать.

Тут мы встретили следователя, а затем Шестова, вместе с которыми и заняли одну из беседочек ресторана.

— Ну, как наши дела? — спросил Шестов.

— Скоро будут новости, — ответил Холмс загадочно.

— А пока? — насторожился Шестов.

— Пока же мы будем ужинать, а потом разойдемся спать, — улыбаясь, ответил Холмс.

Как ни были заинтересованы Шестов и следователь, однако они поняли, что настаивать бесполезно и, переменив тему разговора, мы принялись за поданный ужин.

VI.

Рано утром на следующий день Холмс разбудил меня.

Зная заранее, в чем дело, я быстро соскочил с постели и уже через несколько минут мы пили чай.

— Мы, конечно, зайдем купить силок? — спросил я между прочим, вспоминая его вчерашнее намерение.

— О, нет! — ответил он. — Я запасся вчера пучком конского волоса, чтобы сделать из него несколько петель на подоконнике. Птице достаточно будет лишь ступить на подоконник снаружи решетки, где между петлями будет положено мясо, чтобы крепко попасть ногой или головой в петлю.

С этими словами Холмс достал из письменного стола пучок длинных конских волос и стал приготовлять петли.

За этим занятием он провел около часу и когда мы, наконец, вышли из дому, было уже около восьми часов.

Придя к зданию тюрьмы, мы заявили, что идем к смотрителю, и нас тотчас же проводили к нему на квартиру.

Наш приход немного взволновал его.

— Уж не случилось ли чего-нибудь? — тревожно спросил он.

Узнав, что ничего особенного не произошло, он сразу успокоился и, ни с того ни с чего, предложил нам выпить по рюмке водки.

— От водки я позволю себе отказаться, — ответил Холмс. — Но позвольте вам задать несколько вопросов относительно Карцева!

— К вашим услугам! — произнес смотритель, сконфуженный отказом.

— Как ведет себя арестованный? — спросил Холмс.

— Почти все время лежит, закутанный в одеяло, — ответил смотритель. — Вероятно, его знобит.

— Часто ли он встает?

— Встает-то часто, но не надолго.

— А каков его вид?

— Плох. С каждым днем худеет и становится бледнее.

— Возможно ли под каким-нибудь предлогом удалить его временно из камеры?

— Конечно. Его можно заставить пойти в лазарет или вызвать в канцелярию, якобы для опроса.

— В таком случае, я попросил бы вас удалить его на время, — проговорил Холмс, вставая. — Мне необходимо побывать в его камере, но надо сделать так, чтобы мы не встретились с ним в то время, как его будут уводить.

— О, это очень легко! Мы выведем его, а потом пройдем вместе с вами в его камеру.

— Прекрасно! И еще один вопрос…

— Я слушаю…

— Не замечали ли вы еще какой-нибудь особенности в его болезни?

Смотритель задумался.

— Как вам сказать… — проговорил он после минутного молчания. — У него, вероятно, сильное расстройство желудка…

— Из чего вы это заключаете? — быстро спросил Холмс.

— Из того, что каждый раз, как он встает, он просится на двор. Вероятно, сырое мясо, которое он продолжает есть, действует слабительно на его желудок.

— Благодарю вас, это все, что мне нужно было знать, — поклонился Холмс. — А теперь я бы попросил вас исполнить мою просьбу. Самим вам лучше было бы не ходить с нами, а вести разговор с ним самим. Это не возбудило бы его подозрения.

— Как угодно, — немного обидчиво произнес смотритель. — Не могу ли я, по крайней мере, узнать, чем вызвано все это?

Холмс улыбнулся.

— Вы ведь прекрасно знаете, что преступник собирается бежать. Я имею некоторые данные предполагать, что он подготовляет побег…

Смотритель так и подскочил на стуле.

— Как подготовляет?! — воскликнул он, бледнея.

— Успокойтесь! — насмешливо проговорил Холмс. — Мы сумеем предупредить его. А пока, повторяю, пора выполнить мою просьбу.

Перепуганный смотритель не заставил себя просить два раза.

Выскочив за дверь, он исчез на четверть часа и, возвратившись, произнес:

— Все готово. Карцева только что повели в канцелярию, и я сейчас иду к нему, а вас служитель проводит в его камеру.

Мы вышли.

В прихожей нас встретил тюремный сторож и, временно простившись со смотрителем, мы ушли в тюрьму.

Как только Холмс переступил порог камеры Карцева, он сию же минуту принялся осматривать ее самым тщательным образом.

Он осмотрел стол, табуретку, кусок выходившей в камеру кафельной печи, заглянул под кровать и матрац, и через несколько минут во всей камере не осталось ни одной щели, не осмотренной Холмсом.

Но все было напрасно.

В камере не было ни одной посторонней мелочи и решительно ничего такого, что могло бы подтвердить хоть сколько-нибудь подозрения Холмса.

Не добившись осмотром никакого толку, Холмс быстро придвинул стол к стене, вверху которой было окно. Поставив на стол табурет, он влез на него и, вынув из кармана приготовленные петли, стал закреплять их за решетки, выводя их на наружную половину подоконника, так что их никоим образом нельзя было заметить изнутри камеры.

Затем, положив приманку, он осторожно спустился вниз и, поставив сдвинутые стол и табуретку на прежние места, вышел из камеры.

VII.

Сначала мы зашли к смотрителю, но не застали его дома. Он все еще был в канцелярии, где, для отвода глаз, вероятно, делал допрос Карцеву, а потому, сказав слуге, что уходим, мы вышли из тюрьмы.

— Желал бы я посмотреть, дорогой Ватсон, как эта птица вывернется на сей раз из моей западни! — произнес Холмс, потирая руки. — Пойдемте-ка в мою засаду. Откуда прекрасно видна решетка карцевского окна. От угла оно седьмое справа.

Обойдя здание тюрьмы, мы зашли в переулок, примыкавший к ее боковому фасаду и, перейдя улицу, вошли в ворота одного из домов.

Со двора мы проникли в сад, окруженный сильно прогнившим дощатым забором, и засели там около одной из многочисленных щелей, сквозь которую можно было прекрасно наблюдать за окнами тюрьмы.

Как мы и ожидали, ворон скоро прилетел.

Но — увы! — на этот раз мечтам и надеждам Холмса суждено было потерпеть полнейшее фиаско…

Подлетев к окну, черный ворон сел на железную решетку и, по-птичьи подозрительно, оглянулся кругом.

Положенное на подоконнике мясо, видимо, удивило его. Он несколько раз взглянул на него, нагибая голову то на один бок, то на другой, и вдруг поднял такой отчаянный крик, как будто бы его собирались резать.

Он махал крыльями, подпрыгивал на железной решетке и вообще вел себя так, как будто бы видел перед собою не лакомые куски, а смертельного врага.

С напряженным любопытством смотрели мы на мрачную птицу, полные изумления, смешанного с невольным восторгом.

Через несколько секунд за решеткой показалась рука.

Ворон, не переставая кричать, доверчиво вспрыгнул на поднятую руку, словно спасаясь от опасности, и исчез с нею за окном.

— Вот это так птица! — с неподдельным восторгом прошептал Холмс. — Первый раз в жизни приходится мне видеть подобное чудо.

— Признаюсь, и я не видел до сих пор ничего подобного! — воскликнул я.

— Нет, каков ум! — снова заговорил Холмс. — И если этот негодяй умеет сделать для себя помощника из глупой птицы, то какое, подумайте, влияние должен он иметь на людей, помогающих ему!

— О, да! — воскликнул я.

— Смотрите, смотрите!

Я снова взглянул на окно.

Ворон появился на решетке.

Он снова поднял неистовый крик, глядя на приманку, и, наконец, взмахнув крыльями, взвился кверху и быстро исчез из наших глаз.

Взглянув на Холмса, я невольно расхохотался — до того потешно было его лицо, на котором теперь отражались и злость, и удивление, и досада за обманутые надежды.

— Черт возьми, вам смешно, Ватсон! — пробурчал он. — А между тем, сегодняшняя неудача имеет для меня огромное значение! Боюсь, как бы мы не опоздали узнать истину. Карцев, конечно, догадался, в чем дело, и теперь удвоит свою осторожность. Но то, что он успел за эти дни сговориться обо всем со своими помощниками, не подлежит сомнению. Нам необходимо добыть эту птицу живой или мертвой!..

— Что же вы думаете сделать? — полюбопытствовал я.

— Завтра, как только птица влетит в камеру, я захлопну окно.

— Но как?

— О, это я сделаю посредством шнурков, которые проведу в соседнюю камеру. В то же время, как только окно захлопнется, смотритель и вы войдете моментально в камеру, чтобы не дать времени преступнику отобрать от птицы то, что она принесет ему.

— Отчего же вы не хотите сделать того же самого, удалив предварительно из камеры самого Карцева?

— Оттого, что ворон не влетит внутрь, если там не будет его хозяина.

— Вы полагаете?

— Больше, чем уверен в этом! Птица даже корм берет исключительно из его рук.

Раздосадованные неудачей, мы вышли из засады и направились к смотрителю тюрьмы.

К нашему большому удовольствию, мы застали у него на квартире начальника сыскного отделения и следователя.

По-видимому, смотритель успел им рассказать о всем происшедшем, так как они встретили нас с нескрываемым любопытством, сразу набросившись на Холмса с расспросами.

Подумав немного, Холмс посмотрел на них с улыбкой.

— Вижу, что вам не терпится, — проговорил он. — Извольте, я расскажу вам все, что знаю, но взамен этого попрошу полного молчания до поры до времени. Я желал бы, чтобы вы не рассказывали ничего даже вашим семьям, так как все новости из семейств переходят обыкновенно на кухню, а оттуда расползаются по всему городу.

— О, в этом вы можете быть совершенно покойным! — воскликнул следователь.

— За меня также! — подтвердил Шестов.

VIII.

Не спеша, не упуская ни малейшей подробности, Холмс принялся излагать присутствующим весь ход своих наблюдений и предположений.

Когда рассказ дошел до черного ворона, изумлению слушателей не было границ.

Неудача сегодняшнего дня привела всех в смущение.

— Это не человек, а черт! Это — полубог! — восклицал Шестов.

— Нет, каково! Ворон, простой ворон с птичьей головой, и вдруг такой ум! Ведь это поразительно! — не переставал удивляться следователь.

— Да, — согласился и Холмс. — Случай не из обыкновенных и нам завтра надо постараться во что бы то ни стало захватить птицу в первую же минуту.

— Ну, уж это-то мы сумеем сделать! — воскликнул Шестов. — Надо будет во время прогулки хорошенько прикрепить шнурки и петли, чтобы Карцев не заметил их. Они должны проходить снаружи…

— И сходиться в руках человека, которого мы посадим в соседнюю камеру, — подсказал Холмс.

— А почем он будет знать, когда надо дернуть шнуры?

— Пусть следит за мною. Я скажу ему, где буду сидеть, и, как только я махну рукой, он должен будет дернуть шнуры.

— Прекрасно! — согласился начальник сыскного отделения. — Мы же, вместе с господином Ватсоном, будем незаметно следить за камерой, не заглядывая в глазок и лишь прислушиваясь. Как только мы услышим шум захлопнувшейся рамы, мы тотчас же вскочим в камеру и не дадим преступнику возможности взять что-либо от птицы.

— Совершенно верно, — кивнул головой Холмс. — Это именно то, чего я хотел.

Поговорив еще о разных подробностях, мы простились и, вместе с Холмсом, пошли домой.

Мы шли не спеша, желая подольше подышать свежим воздухом.

По дороге, проходя мимо одного из столбов, на которых обыкновенно наклеиваются афиши, наше внимание привлекла одна из них.

В ней костромская публика извещалась крупными красными буквами с массой восклицательных знаков о прибытии в Кострому великого воздухоплавателя, известного всей Европе смелостью своих полетов, итальянца Паоло Люччини.

Знаменитый аэронавт извещал, что через два дня состоится его полет. Он взлетит на необыкновенную высоту и затем бросится с парашютом вниз. После этого полета, шар будет несколько дней подыматься на привязи, причем публика, за известную плату, может подыматься на шаре, чтобы осматривать, под наблюдением самого Паоло Люччини, город с высоты птичьего полета.

— Должно быть, какой-нибудь шарлатан! — равнодушно произнес Холмс, отходя от столба. — По крайней мере, я никогда не слыхал о воздухоплавателе Паоло Люччини. Впрочем, теперь этих акробатов, корчащих из себя воздухоплавателей, развелось много.

— А знаете, дорогой Холмс, хоть вы и называете это шарлатанством, но я не совсем согласен с вами. По-моему, это — демонстрирование известного изобретения с профессиональной целью, — возразил я. — Почти все знают, что на свете существуют воздушные шары и парашюты, но лишь очень ограниченному количеству людей довелось их видеть. Меня, например, лично очень интересует это зрелище, и я с удовольствием пойду посмотреть на полет с парашютом.

— Конечно, это дело личного вкуса, — ответил Холмс, пожимая плечами.

Но, подумав немного, он добавил:

— Впрочем, полет с парашютом доставляет сильное ощущение, а так как я их люблю, то, конечно, не откажусь пойти с вами.

Этими немногими фразами и закончился наш разговор.

IX.

Следующий день, как сейчас помню, была суббота и в этот день арестантов водили обыкновенно в баню.

Вспомнив про это вечером, мы рано легли спать и в субботу, чуть свет, были на ногах.

Холмс приготовил шнуры и металлические петли с винтами и, вооружившись этим, мы направились в тюрьму к смотрителю. Шестов и следователь, которых мы предварительно известили по телефону, уже были там и ждали нас.

Через полчаса арестантов увели в баню, и мы, никем не замеченные, прошли в камеру Карцева, где в несколько минут устроили все, что нам было нужно.

Затем, распределив между собой роли, мы разошлись по своим местам.

Холмс ушел для наблюдения за забор, следователь поместился в соседней камере, откуда он мог видеть Холмса, и взял в руки концы шнуров, я же с Шестовым и смотрителем удалились до того времени, пока арестантов не приведут снова из бани.

Через час арестанты возвратились и, когда все они были рассажены и заперты по камерам, мы заняли места в коридоре, рядом с дверью карцевской камеры. Мы ждали долго…

Уж чересчур как-то томительны казались нам минуты.

Каждую секунду готовы мы были ринуться в камеру, замок которой был нарочно не замкнут, но минуты проходили за минутами, а звука захлопываемого замка не было слышно. Наше терпение таяло. И вдруг…

Как вы думаете, кто подошел к нам?

Шерлок Холмс!..

Взглянув на наши растерянные физиономии, он невольно улыбнулся, хотя за секунду до этого он был угрюм и, видимо, сильно раздосадован.

Не ожидая наших вопросов, он сделал нам знак, чтобы мы следовали за ним, и, когда мы спустились в нижний этаж, он сказал со злостью:

— Так выдрессировать глупую птицу может только гениальный дрессировщик!

— В чем дело?!

— Опять неудача?!

Мы засыпали его вопросами.

Холмс пожал плечами.

— Я сел в засаду, — начал он нервным голосом. — Через десять минут я увидел черного ворона. Он дал широкий круг над тюрьмой, все время глядя вниз и громко каркая на лету. Затем, вместо того, чтобы опуститься на железную решетку окна, он внезапно сел на крышу противоположного дома. В ту же минуту Карцев выглянул из окна. Увидав его, ворон каркнул два раза, потом, выждав немного, каркнул пять раз и… улетел…

— Это черт знает что такое! — воскликнул Шестов. — Завтра же я подстрелю эту проклятую птицу!

— Если только она прилетит еще раз, — насмешливо ответил Холмс.

— Как? Вы думаете…

— Я думаю, что если сегодня ворон не прилетел на окно, то те, которые пускали его, видели это и сообразят, что дальнейшие путешествия птицы опасны.

Мы поникли головами.

— Что же теперь делать? — с отчаянием спросил Шестов. — Признаюсь, на ворона я возлагал огромные надежды, думая, что благодаря какой-нибудь перехваченной записке, нам удастся переловить всю шайку.

— Признаюсь, и я думал то же самое! — ответил Холмс. — Но… теперь надо переменить тактику.

Мы насторожились.

— Нам надо дать ему возможность бежать, — пояснил Холмс.

— Святая истина! — воскликнул Шестов. — Пусть бежит! Я поставлю на ноги всех своих агентов! Мы сами займемся ими и вряд ли проклятой шайке удастся уйти от нас.

— Жаль, что мы потеряли даром столько времени, — задумчиво произнес Холмс. — Впрочем, нет худа без добра! Он думает, что провел нас, и теперь, вероятно, смеется над нами! Ну, пусть… Тот посмеется хорошо, кто засмеется последним! Побудьте, господа, пока здесь, а мы с Ватсоном пойдем к нему.

X.

Когда мы вошли в камеру Карцева, тот по обыкновению лежал.

— Надеюсь, мы не потревожили вас? — спросил Холмс, подходя к его кровати.

Он быстро сбросил ноги и протянул Холмсу и мне руку.

— О, нет, мне ужасно скучно! — проговорил он. — Вы хоть делом заняты, а мне ведь ровно нечего делать.

В его голосе мне послышалась насмешка.

Холмс тоже заметил ее.

— Вы ошибаетесь, мы в настоящее время находимся совершенно без дела, — произнес он добродушно.

— Если не считать выслеживания меня и простой вороны, — насмешливо проговорил Карцев.

Этот неожиданный оборот, видимо, поставил в тупик даже Холмса.

— Разве это было так заметно? — спросил он наконец весело, совершенно овладев собою.

Карцев нахально расхохотался.

— Я думаю, что только слепой не заметил бы этого! — воскликнул он, окидывая Холмса насмешливым взглядом. — Бедный ворон! Он должен гордиться тем, что привлек на свою глупую голову внимание такой знаменитости! Но, серьезно, мистер Холмс, неужели вы думаете, что это вам поможет?

— Предотвратить до суда ваше бегство? — в свою очередь спросил Холмс.

— Да.

— Гм… Говоря по правде, я ошибся в расчетах, но… все- таки вам вряд ли удастся бежать.

— И если я убегу?

— Я назову вас гениальным человеком!..

Карцев пристально взглянул в глаза Холмса.

— Так знайте же, что до суда еще далеко и… нет на свете той силы, которая удержала бы меня от побега, — сказал он, подчеркивая каждое слово.

— И вы говорите это совершенно открыто? — улыбаясь, произнес Холмс.

— Да, — ответил Карцев твердо. — Я ведь такой же спортсмен, как и вы, только спорт у нас разный.

Между тем, видя, что от пытливого взгляда Карцева не ускользает ни одно наше малейшее движение, Холмс совершенно открыто стал осматривать камеру.

Карцев хладнокровно следил за ним взором и, наконец, растянулся на своей кровати.

Не найдя, по-видимому, ничего подозрительного, Холмс встал.

— Ничего? — насмешливо спросил Карцев.

— Пока, кажется, ничего, — шутливо ответил Холмс.

Мы простились и вышли.

Когда мы снова встретились с Шестовым и следователем, Холмс сразу огорошил их:

— Побег готовится, — сказал он прямо. — Преступник сам откровенно заявляет об этом. Надо смотреть в оба, чтобы по его следу не упустить его шайки.

И, обратясь к смотрителю, он спросил:

— Давно ли ремонтировалась та камера, в которой сидит Карцев?

— Как раз перед тем, как его посадили туда. А что?

— Что именно ремонтировалось в ней?

— Печь, полы и подоконник. А разве вы заметили что-нибудь?

— Мне показалось, что мел, замазывающий щели между кафлями, чересчур уж свеж, — проговорил Холмс.

— Гм… он и на самом деле свеж, — ответил смотритель. — Впрочем, я осмотрю печь. Вы к нам скоро зайдете?

— Зайду на днях. Я не думаю, чтобы побег произошел так скоро, но… если вы что-нибудь откроете, то не показывайте виду, а лишь известите меня.

Дав смотрителю еще несколько наставлений, Холмс удалился вместе со мною.

XI.

Прошел день и настал следующий.

Это был тот самый день, в который знаменитый Пасло Люччини должен был совершить свой первый полет.

В тюрьму Холмс не собирался, получив от смотрителя уведомление по телефону, что камера Карцева тщательно осмотрена и в ней не обнаружено ничего подозрительного.

Поэтому, когда, вспомнив про полет, я предложил Холмсу пройтись со мною на площадь, откуда должен был полететь шар, он с удовольствием согласился.

Полет был назначен в три часа дня и, чтобы скоротать время, мы зашли в ресторан городского сада, чтобы позавтракать.

Около двух часов мы были уже на площади.

Народ уже собирался и огромная толпа с живейшим интересом следила за наполнением шара и приготовлениями воздухоплавателя, который стоял тут же.

Это был стройный, среднего роста яркий брюнет, с красивым выразительным лицом, на которое с удовольствием заглядывались местные дамы и барышни.

Одет он был в форму морского офицера итальянского флота, которая красиво облегала его стройный стан.

Похаживая вокруг шара, который наполняли водородом, он резким голосом отдавал приказания, невозможно коверкая русский язык. Шар, мало-помалу, надувался.

— А вы знаете, дорогой Ватсон, — заметил Холмс, с интересом наблюдавший за этой сценой, — я немного ошибся в мнении относительно это итальянца.

— В чем именно? — спросил я.

— В том, что назвал его акробатом, — ответил Холмс. — Во-первых, его шар приспособлен не только для пустячных подыманий, но годится и для дальних полетов, а по некоторым указаниям его я заключаю, что он знаток воздухоплавательного дела.

— Я очень рад, что вы, наконец, нашли удовольствие хотя бы в наблюдении за ним, — проговорил я.

— И это удовольствие было бы еще цельнее, если бы не его физиономия.

— Его физиономия? — удивился я. — Но ведь он писаный красавец!

— Да. И в то же время физиономия его весьма характерна, — задумчиво произнес Холмс.

— Чем именно?

— Как вам сказать… Если бы я, не зная, что он — воздухоплаватель, встретил его на улице, я сказал бы, что он или преступник или, по меньшей мере, «кот».

— Ну что вы говорите! — воскликнул я, возмутившись.

— Нет, я нисколько не ошибаюсь, — задумчиво ответил Холмс. — Узкий лоб, злые плутоватые глаза, чувственные губы… Таких типов можно встретить в Париже ночью в тех кабачках, куда собираются кокотки после ночной «работы» и где эти «коты» без церемонии обирают этих несчастных созданий. Большинство этих джентльменов — профессиональные воры и кандидаты в острог. Возьмите на себя труд, вглядитесь в него попристальнее.

Пожав плечами, я сталь всматриваться в лицо итальянца.

И странно: чем больше всматривался я в него, тем больше находил правды в словах Холмса.

Действительно, итальянец был красив на первый взгляд, но при внимательном взгляде на него дефекты его лица резко бросались в глаза.

Между тем, Паоло Люччини делал свое дело.

Шар был уже почти наполнен и он прикреплял к нему парашют и клал в корзину балласт.

Публики собралось очень много и все с любопытством смотрели на вздувшийся шар, который теперь удерживало человек сорок солдат, державших его за веревки, прикрепленные к верхнему краю корзины.

Наконец, час поднятия наступил.

Паоло Люччини, слегка рисуясь, снял фуражку и, махнув ею публике, произнес, коверкая русский язык:

— Я будь подымайся не боль два тысяч метр. Оттуд я бросай парашют.

По веревочной лестнице он взобрался в корзину и громко крикнул солдатам:

— Пускай!

Легкий крик вырвался из толпы.

Шар стремительно взвился кверху и скоро превратился в большой мяч, ярко выделявшийся на фоне безоблачного неба.

— Он выпускает водород, — произнес Холмс, следя за полетом.

Вероятно, Паоло действительно открыл клапан, так как шар начал удлиняться.

В ту же минуту сам воздухоплаватель вместе с парашютом отделился от шара и словно камень полетел вниз.

Сначала он летел с головокружительной быстротой и вместе с парашютом походил на длинную стрелу.

Но вот парашют вдруг развернулся и плавно стал спускаться к земле.

Толпа облегченно вздохнула, словно при виде человека, который только что избавился от смертельной опасности.

Между тем, парашют, относимый ветром, спускался, вероятно, за городом, и специально приготовленный извозчик понесся по тому направлению, чтобы захватить воздухоплавателя и парашют.

А шар, в котором Паоло открыл клапан, спускался все ниже и ниже.

Не ожидая прибытия Паоло, мы покинули площадь и возвратились домой.

— Непременно подымусь завтра на шаре, — весело сказал Холмс по дороге. — Любопытно посмотреть этот город и Волгу с высоты птичьего полета.

— Я подымусь тоже, — ответил я.

XII.

На следующий день Холмс встал раньше меня и пришел домой часам к двенадцати.

Он был в тюрьме, наблюдал и за окном Карцева, но ничего особенного не заметил.

Как он и ожидал, черный ворон больше не прилетал, и поэтому Холмсу не пришлось сделать ни одного выстрела из захваченного с собою монтекристо.

Однако, вид его был невеселый.

На мой вопрос, отчего он такой скучный, он задумчиво ответил:

— Право, не знаю сам, но… у меня есть какое-то странное предчувствие. Вероятно, сегодня случится что-нибудь особенное.

Заметив невольно мелькнувшую на моем лице улыбку, он произнес:

— Я знаю, вы не верите в предчувствия, но, как это ни странно, я верю в них и редко ошибаюсь. Попомните, дорогой Ватсон, мои слова, и дай Бог, чтобы вам можно было сегодня вечером упрекнуть меня в излишней мнительности.

Перед завтраком к нам зашли начальник сыскного отделения Шестов и следователь.

Мы позавтракали вместе и компанией направились на площадь, где сегодня должны были совершаться подъемы шара на привязи.

Желающих подняться, несмотря на высокую плату в три рубля с персоны, набралось порядочно и нам пришлось довольно долго ожидать очереди.

Не считая себя, Паоло брал в корзину по три человека и шар, прикрепленный металлическим канатом, намотанным на крепкий ворот, подымался по мере того, как раскручивался канат.

Ветер был южный и шар сильно относило к северу, благодаря чему он все время стоял над Волгой.

Это пугало публику.

Но Паоло, который, по-видимому, вовсе не хотел из- за ветра лишаться барышей, придумал оттяжку.

Эта оттяжка состояла в том, что от половины высоты проволочного каната вели две веревки: одна в восточную часть города, другая в западную.

Таким образом, если ослаблялась западная веревка и натягивалась восточная, весь шар перемещался к востоку и слегка подавался назад.

И наоборот.

Одним словом, благодаря этим оттяжным веревкам, шар можно было по желанию перемещать с места на место и ставить его приблизительно над тем местом города, над которым хотел того Люччини, дававший солдатам сигналы посредством белого и красного флагов, лишь бы это место находилось к северу от главного ворота.

Наконец, дошла и наша очередь.

Оставив внизу следователя, мы все трое поднялись довольно высоко над землей.

— Вы, вероятно, совершаете и дальние полеты? — спросил Холмс итальянца, разглядывая свертки веревок и закрытые ящики, которыми было сплошь уложено дно корзины.

— О, да! — хвастливо ответил Паоло. — Я скоро улечу отсюда.

— Куда же? — полюбопытствовал Холмс.

— На Сибирь, если ветер позволит, — ответил Люччини.

— А вот и тюрьма! — произнес Холмс, указывая сверху на крышу большого двухэтажного здания.

Шар стоял неподвижно, в немного наклонном по отношению к корзине положении.

Тюрьма была действительно под нами и канат, соединяющий шар с воротом, проходил лишь дома на два правее здания тюрьмы.

Дав нам время налюбоваться на Волгу, Паоло дал сигнал к спуску.

Мало-помалу, мы спустились вниз и вышли, наконец, из корзины. Следующая очередь подошла к шару.

— Нон, нон, — отрицательно закачал толовой итальянец. — Погодить, погодить. Мне надо подняться один. Бал-лон не совсем карашо… надо смотреть сам.

С этими словами он влез в корзину и приказал поднимать себя одного, все время посматривая на шар.

Как только шар поднялся на высоту трех четвертей длины каната, он дал знак остановить подъем и по данному сигналу шар посредством боковой оттяжки стал передвигаться влево.

Вдруг Холмс судорожно сжал мое плечо.

Обернувшись, я взглянул на него.

Он стоял словно в столбняке, вперясь в одну точку.

— Что такое? что случилось? — в один голос спросили мы тревожно.

— Он, он! — прошептал Холмс, указывая на крышу одноэтажного дома, стоявшего на краю площади.

— Кто «он»? Что за «он»? — встревожились мы еще более.

— Черный ворон! — прошептал Холмс.

Взглянув по указанному направлению, мы действительно увидели на крыше ворона.

Из-за этой крыши выглядывал второй этаж тюрьмы, обращенной к нам той самой стеной, в которой было окно Карцева.

Как-то невольно это бросилось мне в глаза.

— Ну да, ну да… и он смотрит, — шептал между тем Холмс. — Карцев, Карцев, это он.

Взглянув в окно, мы действительно различили за решеткой физиономию Карцева. И, в ту же секунду, случилось нечто совершенно неожиданное. Из корзины воздушного шара, который, управляемый оттяжками и главным воротом, находился теперь над самым зданием тюрьмы, вдруг длинными змеями упало вниз несколько веревок. Одновременно с этим ворон на крыше отчаянно закаркал и физиономия Карцева исчезла за решеткой.

— Все пропало, все пропало! — неистово крикнул Холмс, срываясь с места и пускаясь со всех ног бежать по площади.

Не будучи в состоянии что-либо понять, мы со всех ног кинулись за ним, инстинктивно чуя что-то неладное.

XIII.

Только на бегу я сообразил, что Холмс несется к тюрьме.

— Побег, побег! — крикнул он, подскакивая к воротам.

Смотритель, бывший во дворе, побледнел.

Впятером, словно сумасшедшие, мы вбежали во второй этаж.

Тут уже шла тревога.

— Он в печке! — кричал часовой.

Камера Карцева была отворена и в ней толпились солдаты.

Довольно большое отверстие зияло в кафельной печи.

Не говоря ни слова, Холмс бросился в него, успев крикнуть:

— Караул на крышу!

В темном отверстии Холмс скоро исчез.

Зная, что караул опоздает, мы по очереди полезли за Холмсом. Кирпичи внутри печи были вынуты и образовывали хотя и узкий, но достаточный для человека проход, по которому мы взбирались вверх, цепляясь за неровно высеченные кирпичи.

Надо мною карабкался Холмс, обсыпая меня кирпичным мусором.

Но вот, наконец, мы выбрались на чердак.

В ту же минуту кто-то быстро пробежал над нашими головами по крыше, гремя ногами по железным листам.

Оглянувшись во все стороны, Холмс кинулся к слуховому окну, выхватив на бегу из кармана револьвер.

Мы не отставали от него.

Словно ураган, выскочили мы на крышу и вдруг остановились с открытыми ртами.

На крыше не было никого.

Но зато вверху, уже под самыми облаками, гонимый сильным ветром, несся воздушный шар.

Длинная веревка спускалась с корзины и на конце ее, болтаясь в воздухе, качался человек, привязанный за пояс.

В корзине шла лихорадочная работа и видно было, как человек, сидевший в ней, постепенно подтягивал вверх другого, висевшего на веревке.

Публика, при которой все произошло и у которой на глазах воздухоплаватель перерезал канаты, соединяющее шар с землей, как только преступник обвязал вокруг себя брошенную ему веревку, металась по площади, словно испуганное стадо.

Что же касается нас, то мы стояли, молча, беспомощно глядя на исчезавший из глаз шар.

Наконец, Холмс очнулся.

— Да… — произнес он. — На этот раз он перехитрил меня. И как я только поддался на эту удочку? Ведь говорил же я, что физиономия этого итальянца крайне подозрительна!

— Надо разослать во все концы телеграммы о задержании шара! — воскликнул Шестов.

— Конечно, это не мешает, но… но вряд ли от этого будет успех! — ответил Холмс.

И, обернувшись к стоявшему с растерянным видом смотрителю, он со злостью проговорил:

— Вы очень хорошо осматривали камеру!

— Но я… — забормотал было тот, но Холмс перебил его:

— Теперь не время для оправданий! Пойдемте взглянуть на пролом.

Уныло спустились мы вниз и, войдя в камеру Карцева, стали осматривать пролом.

— Мастерская работа! — воскликнул через несколько минут Холмс. — Негодяй сделал все, чтобы его работу нельзя было заметить из коридора. Самым трудным было, конечно, начало.

— Но каким образом сделал он этот пролом? Ведь в печку заглядывали из коридора несколько раз… В ней не обнаруживали никакого мусора, — проговорил я.

— Очень просто. Вынув четыре кафли, Карцев выломал изнутри несколько кирпичей и заложил ими дымовод, через который сор падал бы, в противном случае, в печь. Ворон доставал ему необходимый инструмент и мел, кото-рым он тщательно замазывал щели кафлей, как только вставлял их на место, переставая работать. Работая дальше, он разламывал вынимаемые кирпичи на мелкие куски, вероятно, наполнял ими карманы и выбрасывал в клозете, куда выходил слишком часто, под видом болезни желудка.

— Но ведь он все время лежал? — удивился Шестов.

— Лежало больше чучело, свернутое из халата и покрытое одеялом, — возразил Холмс. — Для этого он и принимал средство, чтобы казаться больным. Я, без сомнения, ошибся, говоря, что он хочет освободиться посредством летаргического сна.

Проговорив это, Холмс осмотрел камеру и, подойдя к столику, взял в руки лежавший на нем небольшой лоскуток бумаги, на котором что-то было написано карандашом.

— Эге, да он оставил даже письмо! — проговорил он.

«Дорогой мистер Холмс! Вы проиграли, и я от души сожалею вас. Бросьте ваше занятие; вы уже выдохлись. Встречаться со мною не советую, так как, несмотря на мое уважение к вам, мне придется в этом случае, в силу необходимости, свернуть вам шею. Ваш Карцев».

Прочитав эти слова вслух, Холмс проворчал сквозь зубы:

— Ну, это мы еще посмотрим! А теперь, господа, мы смело можем разойтись. Жаль, что я не понял последнего сигнала черного ворона!

— А именно? — спросил я.

— Он каркнул сначала два раза, а затем — пять. Это должно было обозначать: «через два дня, в пять часов». Жаль, что я не запомнил прежних двух сигналов…

— Это черт знает что! — воскликнул следователь.

Но все охи и ахи были напрасны. Карцев исчез надолго и на этот раз нам пришлось возвратиться домой, несолоно хлебавши.