Коктейль из общения с профессором Перчатниковым и Антипом-патриотом оказался слишком крепким для меня. Я не хотел задумываться над тем, что услышал в первую очередь от профессора, и глушил эти мысли сначала музыкой, а затем воспоминаниями. И еще я не хотел признаваться себе в том, что чего-то боюсь. Я чувствовал, что с каждым ударом сердца приближается неумолимо минута, когда я должен буду либо назвать себя ослом уже de facto, либо соприкоснуться с каким-то немыслимым миром, о существовании которого потом никому не расскажешь, не рискуя заработать репутацию сумасшедшего. И все же я допускал, что дело здесь не столько в них, моих любезных хозяевах, готовивших для меня невиданный аттракцион, сколько во мне самом, в моем тупом нежелании считаться с простыми истинами, одна из которых гласит: умерший уходит навсегда.

Они большие профессионалы, эти мои любезные хозяева. Если бы я был ценителем не джаза, а, скажем, астрономии, то в номере бы у меня стоял не фортепьянный инструмент, а хороший телескоп и занимался бы мною не Деревянко, а какой-нибудь Обезьянко, проводящий все свободное время за изучением небесных светил. Я мог бы приводить еще десяток примеров того, как они выстраивают наши отношения, точно их направляет не человек, а компьютер, но что толку от этих моих знаний, когда на самом дне, в самом темном месте моей души, прячась от всех и стыдясь самое себя, теплилась слабенькая надежда на то, что это не блеф, а новое, непостижимое моему уму достижение человеческого разума.

Дождь капризничал, то стихая, то вновь усиливаясь. На террасе стало прохладно, пришлось перебраться в гостиную, где я и наткнулся на агнешкины эскизы, сделанные прошлой ночью. Они отрядили меня к портрету Агнешки, написанному в холодном доме в глухом понизовом селе, портрету удачному, со счастливой выставочной историей, где все было в плюсах до той поры, пока я совсем недавно не увидел случайно другое полотно, посвященное другой женщине. То был портрет Сары Вон, сделанный примерно в той же стилистике, что и мой: этот синеватый фон и это белое платье, похожее на ночную рубашку, и эти руки около страдающего лица, и эта полоска света, что нимб, над головой… Мисс Вон была запечатлена в момент концертного исполнения одной из лучших джазовых композиций «Misty» Эррола Гарнера. Агнешка же пела (только на картине) «Sophisticated lady» Дюка Эллингтона. Если уместно здесь говорить об утешении, то портрет Агнешки был написан чуть-чуть раньше портрета мисс Сары Вон, да и по большому счету различий в художественной манере было достаточно, чтобы не морочить себе голову, однако я был расстроен… Портрет Агнешки назывался также, как и музыкальная композиция, и спустя время, уже после того, как он поколесил по городам и весям, я вдруг подумал, а не обиделась ли бы сама Агнешка на такое название, считала ли она себя утонченной, а уж тем более порочной? Ответа я не получил, менять же название было поздно. Да и, в конце концов, я ведь не обозначил ее, как утонченную или испорченную, порочную барышню (это всё переводы названия) – я оставил для нее оригинал, а в «Sophisticated lady» было что-то возвышенное и, соответственно, грубым переводом уродуемое…

Новые эскизы ее портрета обнаруживали новую Агнешку. Мне нравились стиль, манера, идея, если хотите, но не нравилась сама Агнешка. С белых листов на меня смотрела все та же одухотворенная, нервная, сумасбродная девушка, однако э т а девушка, скорее всего, была знакома с такими понятиями, как целесообразность, разумность и даже, возможно, выгода. Я пришел к камню, на котором было начертано: влево пойдешь – пропадешь, вправо пойдешь – пропадешь, а о том, чтобы идти прямо, даже и не думай! Я так мало знал о ней, и то преимущественно от Лидии. С той у меня вообще не возникало никаких проблем, если не считать ее реакции на мое общение с Агнешкой. Тут она временами становилась сфинксом, говорила через губу, обдавая меня арктической стужей, а на мои притворно-недоуменные вопросы отвечала выразительнейшими взглядами, в которых, как в хорошем композитном напитке, всего было в меру: и высокомерия, и ненависти, и презрения, и вожделения, и, смею полагать, любви. Удивительное дело, но за все эти годы у меня ни разу не возникла мысль написать портрет Лидии. Причину этого я знал. Лидия была слишком цельной натурой с практически завершенным циклом физического и духовного развития. Она была слишком хороша, слишком ярка, слишком желанна – уберите это «слишком» и все встанет на свои места. Поэтому, в каком бы обличии я не взялся ее писать, хоть в наряде красавицы-папуаски, все одно вышла бы снежная королева.

Глядя на эскизы к новому портрету Агнешки и вспоминая при этом Лидию, я и сам не заметил, как вновь вернулся за праздничный стол, где меня уже толкал в плечо Гена-друг, интересуясь (вероятно, по просьбе жены), каким номерам я отдал предпочтение. Когда я признался, они некоторое время крутили головами, а потом начали ругаться всяк по своему. Из их ругани я понял, что все они проголосовали за меня и Виталикову жену, которая без сомнения украсила бы собой любой зоомагазин, рекламируя покупателям новый корм для попугаев, но в качестве «Мисс» я ее не представлял, впрочем, как себя в качестве «Мистера». Чтобы загладить свою вину перед женой Виталика, я на другой бумажке написал нужный номер, но посланный столом на бой с жюри супруг вернулся на щите: корм для попугаев закончился, и лавочка закрылась. Я и не знал, что люди так серьезно относятся ко всякого рода глупостям, и тем не менее, веселья на нашем участке стола поубавилось, но тут на помощь мне пришла соседка справа, пышнотелая чешка, одетая нарядно во что-то, спереди напоминающее кухонный фартук. Смущаясь и оттого излишне четко выговаривая слова, она сообщила, что голосовала за меня. Я поблагодарил ее и налил ей водки. Супруги сопровождали сей акт добрососедства улыбками, от которых за версту разило лицемерием.

Наконец, подсчет голосов завершился, и представители жюри вышли к микрофону. Победительницу в категории «Мисс» представлял мужчина, очень улыбчивый гражданин, глядя на которого можно было пить чай без сахара. Он открыл конверт, сделав паузу на зависть Станиславскому, и объявил по-болгарски: Лидия такая-то, номер 127, Польша. Странно, но руки мои самопроизвольно начали побивать одна другую, производя значительный шум, и это при том, что в нашем сегменте стола шумопроизводителей было немного. Супружеские пары смотрели на меня так, как смотрят на предателя интересов рабочего класса. Снежная королева поднялась и пошла получать свою корону, а когда та уже украсила ее прелестную головку, раскланялась во все стороны; на какое-то мгновение наши с ней взгляды встретились – и разбежались, оттолкнувшись один от другого.

«Мистером» объявили меня. Смешно, конечно, быть мистером с тридцатью долларами в кармане, а идти было надо и дурацкую корону получать тоже было надо. Толпа меня не смущала. За годы хождения по помосту без штанов привыкаешь ко всему, но трудно привыкнуть к тому, что ты летишь со всех ног на пол, ударяясь при этом об край стола и опрокидывая энное количество фужеров. Вовочка – божий человек, предвидя подобные неприятности, говорил, напуская на себя важности: «Я не люблю падать с лестницы на виду у всех». К счастью, я упал не с лестницы, да к тому же сорвал аплодисментов больше, чем моя предшественница, которая, кстати, чествовала меня весьма вяло, но зато протянула руку в уверенности, что я ее поцелую. Я же просто подал ей один палец – указательный, и она была вынуждена слегка пожать его. Нас сфотографировали, вручили бутылку шампанского и торт, посадили за отдельный столик и предупредили, что мы будем открывать танцевальную программу. Я уже было взялся выпустить дух из шампанского, но она отобрала у меня бутылку, мельком глянула на нее и сказала, что предпочитает другой сорт, а потом махнула кому-то рукой, к нам подошел молодой человек, безусловно, в нее влюбленный, она что-то тихо приказала ему, он ушел и тотчас вернулся с другой бутылкой шампанского, производителем которого была одна французская старушка, так и не вышедшая замуж после смерти мужа, г-на Клико. Мы выпили, еще раз поздравив друг друга, и она сказала:

– Вы знаете, Тим, я ведь отдала свой голос не за вас, а за того человека, который принес нам шампанское.

– И в этом нет ничего удивительного, – поддержал ее я. – Он строен, элегантен, и у него хороший костюм. То, что он косолапит и подергивает левой бровью, в данном случае сообщает ему определенную долю аристократизма. Я бы назвал его не мистером, но джентльменом.

Она слушала меня, слегка приоткрыв рот, силясь понять, шучу ли я или проявляю образец великодушия. Затем мы обсудили наш будущий совместный танец. Я сразу отверг вальс, потому что не собирался второй раз оказаться на полу, запутавшись в собственных ногах, и предложил танго в его самом примитивном варианте – ну это когда мужчина и женщина стоят, обнявшись, посреди зала, и занимаются, чем угодно, правда, при этом делая вид, что танцуют.

– Этот вариант танго может не всем понравиться, – со смущенной улыбкой сказала она. Голос ее очень шел ей: грудной, глубокий, с едва заметной хрипотцой.

– Главное, чтобы он понравился вам, – ответил я с очень серьезным видом.

Устроители для порядка покривились, узнав наш выбор. Они рассчитывали на вальс и уже приготовили, конечно же, Штрауса, но, увы, маэстро уступил свое законное место бывшему вратарю мадридского «Реала» Хулио Иглесиасу, который с чувством спел для нас «Кумпарситу».

Лидия была прекрасной партнершей. Она всецело доверилась мне и точно отвечала на любой мой экспромт. Я, как урожденный аргентинец, танцевал с ней несколько отстраненно, держа ее от себя на расстоянии. До аргентинца мне было, говоря откровенно, далеко, так же примерно, как грубой кувалде до посеребренного гвоздя – кто здесь кто, можно догадаться и без моей подсказки. В финале танца я поднял ее, слегка подбросил и, поймав, тотчас переложил на левую руку и опустил почти что до пола. Получилось не вполне чисто, но весьма эффектно. Зал одобрительно зашумел, и мы, раскланявшись, вернулись за свой столик.

– Вы танцуете столь же прекрасно, как и поете, – сказал я, наливая шампанское.

Она посмотрела на меня удивленно, вновь приоткрыв рот, и вдруг рассмеялась.

– Я не пою. Поет вон, Агнешка. – Она кивнула в сторону лысого дядьки и девочки-подростка. – А вам хотелось, чтобы я еще и пела?

Я так был поражен ее ответом, что не сразу сообразил, что ей сказать. Конечно, я хотел, чтобы она и пела, и плясала, и вышивала, и пирожки пекла, и в постель бы свою сегодня незаметно меня затащила, ну, хотя бы для того, чтобы оправдать предостережение Курдюжного – и вместе с тем я был слегка контужен новостью об Агнешке. Я попытался получше разглядеть ее, но все заслонял собой объемный папаша или кем он там ей доводился. Лидия заметила мои потуги и предложила:

– Если хотите, мы можем присоединиться к ним.

Я взял бутылку и торт, и мы пошли к ее соотечественникам – говорю так потому, что не знал степени их родства или близости. По дороге нас разноголосо приветствовали, протягивая руки. Лысый дядька облобызал Лидию, и сделал это несколько фривольнее, чем того требовал церемониальный поцелуй. Агнешка смотрела на меня с восторженным испугом, держа указательный палец у рта. Она была прелестна, как молоденькая лань, только-только крепко вставшая на ноги. Лидия представила нас друг другу. Я, подлец, вновь не удержался и слегка сдавил ладонь любителя долгих поцелуев, в результате чего он с извинениями отправился в мужской кабинет, чтобы припудрить уши, которые у него заметно покраснели. Звали его пан Гжегош, он был деятелем «Солидарности» высокого ранга, а Лидия и Агнешка были его помощницами.

Я повернулся к Агнешке и сказал:

– Вы меня покорили своим голосом. В таком юном возрасте так чувствовать джаз…

– Кстати, ей девятнадцать лет, и она уже довольно взрослая девица, – с холодной улыбкой проинформировала меня Лидия.

– Вы хотите сказать, что она и говорить умеет? – удивился я.

– Я вас боюсь, – сказала неожиданно тихим голосом Агнешка. – Вы – великолют.

– Это значит – великан, – пояснила Лидия. – Причем, Тим – великан добрый. Ты поняла меня, детка?

– Но я все равно его боюсь, – упрямилась Агнешка. – Не понимаю, как тебе не страшно было с ним танцевать? Я думала, он тебя выбросит в море.

Мы с Лидией посмеялись, представив подобное развитие событий, и Агнешка тоже улыбнулась.

Я разглядел ее теперь основательно. Если Лидия восторгала, то Агнешка очаровывала. Она была в той самой благодатной поре юности, когда каждая черточка лица освещается каким-то внутренним светом. В разрезе и посадке ее глаз было что-то восточное, мне же они напоминали глаза лани. Она была хрупка, и в то же время плечи ее округлились, а весьма увесистая грудь вызывающе не соответствовала в целом субтильной фигуре. Одета она была просто, в какой-то крестьянский сарафан, и насколько я мог заметить, лифчика она не носила. Прелестны были и ее льняные волосы завидной длины.

Меж тем вернулся пан Гжегош. Он повеселел, уши его приобрели естественный цвет, и он что-то быстро сказал по-польски Лидии. Судя по всему, это было приятное сообщение, потому что девушки захлопали в ладоши, а сам пан Гжегош счел нужным объясниться:

– Я сейчас звонил в Варшаву и получил хорошую для нас информацию, – сообщил он мне. – Вы, вероятно, знаете о политической ситуации в нашей стране?

– Знаю, – сказал я, – и отношусь с большой симпатией к вашей борьбе.

– Спасибо, – отчего-то смущенно произнес пан Гжегош. – А вообще в Советском Союзе как относятся ко всему этому обычные люди?

– Обычные советские люди к этому никак не относятся, – сказал я. – Обычным советским людям наплевать не только на вас, но и на самих себя.

Едва завершив фразу, я понял, что должен был использовать для ответа другую стилистику и, соответственно, другие слова. Лица моих новых знакомцев вмиг повяли, и в их взгляде появилось виноватое выражение. Могло даже показаться, что они испытывали определенную неловкость за меня – будто я кого-то из них дурно обозвал или намеренно толкнул. Невольно возникшая в нашей беседе пауза дала нам возможность обратить внимание на то, что все вокруг нас пьет, поют и танцуют.

Я готов уже был извиниться за грубоватый оборот речи, но мне помешала Лидия, которая, пригубив шампанское, сказала:

– Может быть, кто-то из мужчин пригласит меня на танец? Тим своим устрашающим видом распугал всех кавалеров, а сам… Что делает корова?

– Ясно, – сказал я. – Не мычит, не телется. Яуже вроде как бы танцевал с вами в этом столетии, но если пан Гжегош любезно уступит мне свою очередь…

– Уступлю, – ответил пан Гжегош, – и исключительно потому, что сегодня вы бенефицианты.

– А вы не забыли, что здесь есть еще одна дама? – сдержанно поинтересовалась Агнешка.

– Ты, детка, не дама. Ты – тинейджер, – сказала Лидия, беря меня за руку. – И потом – ты ведь боишься Тима. Он ведь страшный-престрашный великолют, не так ли?

И после этих слов она просто вытянула меня из-за стола. Нам опять поаплодировали, но мы уже больше не раскланивались. Лидия была на взводе. Еще пару фужеров шампанского, и она поплывет, подумал я, все еще держа ее на дистанции.

– Как она меня раздражает! – сказала моя разгоряченная партнерша, сокращая расстояние между нами. – Вы знаете, Тим, что она голосовала не за меня? Она голосовала за себя!

– Не вижу в этом ничего странного, – ответил я. – Можете поставить меня в угол, но я тоже голосовал не за вас, а за нее.

Лидия на какое-то мгновение прекратила танцевать и остановилась, будто натолкнулась на препятствие, но затем продолжила и с усмешкой сказала, дистанцировавшись от меня:

– Очень смело с вашей стороны сообщить мне об этом. Поверьте, я это оценила. По-видимому, вы неравнодушны к девственницам.

– Если вы девственница, то – да, – не мудрствуя, ответил я.

– И как вам такое могло придти в голову? – с ложным возмущением проговорила Лидия и вновь приблизила меня к себе.

Вернувшись к столу, мы не обнаружили за ним пана Гжегоша. Агнешка, сосредоточенно разжевывая жвачку, сказала, что он пошел говорить с Лехом. В отсутствии взрослых она определенно солидно приложилась к шампанскому и сидела теперь, что называется, осоловевшая, тупо глядя перед собой.

– Имеется ввиду Лех Валенса? – без особой надобности поинтересовался я.

– Да, – недовольно ответила Лидия. – Он звонит уже третий раз. Тим, не ходите в политики. Есть масса более приятных способов зарабатывать себе на жизнь.

– Правильно, – ожила вдруг Агнешка. – Тиму больше пойдет быть альфонсом. В мире сейчас очень много одиноких состоятельных дам и очень мало мужчин, которые могут этих дам подбрасывать в воздух.

Я налил себе и Лидии, проигнорировав ораторшу.

– Может быть, ты извинишься перед Тимом за свои дурацкие слова? – возмущенно произнесла Лидия, но я остановил ее жестом.

– К сожалению, – сказал я, – альфонс из меня не получился бы. Это по большей части артистическое амплуа, а я не артист. То есть, я, конечно, артист, но не того жанра. Надеюсь, вы меня поняли.

– Да, – хмуро кивнула Агнешка. – Но тогда вам нужно жениться на богатой вдове, подбросить ее пару раз высоко-высоко и один раз не поймать. А потом к вам приедем мы и будем развлекать вас до конца жизни.

– Положим, в этом варианте ко мне первой приедет полиция, и развлекать вы меня будете с той стороны решетки, – уточнил я. – Но все равно спасибо, что вы думаете о моем благе.

– Если бы она думала о вашем благе, то немедленно отправилась бы спать, – жестко сказала Лидия. – Время позднее, и ты выпила лишнее.

– Интересно, а куда пойдете вы? – спросила Агнешка, развеселившись.

– На берег, в бар к Пламену, – ответил я за нас обоих. – Может быть, искупаемся.

– Отличная программа! – одобрила живо Агнешка. – Только мне нужно сменить наряд. Лидия, проводи меня, а то я боюсь темноты.

Лидия хотела поначалу возразить ей, но потом молча поднялась и из-за спины младшей подруги сделала мне эдакий замысловатый жест, который я истолковал так: вот сейчас утолку дитятку и приду к тебе, милый, хоть на край света.

Я вернулся за маленький столик, взял шампанское, отвергнутое Лидией, и побрел к своим.

– Батюшки, – всплеснул руками Гена-друг, – вы посмотрите, кого к нам прибило волной – покорителя женских сердец и лучшего друга беременных женщин!

Виталикова жена стукнула его в шутку по губам и сказала:

– Почему это, интересно, беременных? Мы вот с Мариной, к примеру, не беременные, так что же – поэтому Тима нам не друг?

– Это вы сейчас не беременные, – уточнил Гена, отбирая у меня бутылку. – А вот поведетесь с ним, тогда… – и, не успев договорить, получил еще раз по губам, на сей раз от своей жены и далеко не шутейно.

Я сказал:

– Может быть, кто-то здесь нальет водки? Мне так было плохо без вас…

Удивительно, но сей примитивный трюк сработал на двести процентов. Народ вокруг меня засуетился, принялся кормить-поить, восторгаться моим танцем…

– Только вот с партнершей тебе не повезло, – посочувствовала Виталикова жена, Лариса. – Одно жеманство и неприкрытый секс.

– Много ты понимаешь в сексе, – возразил лениво Виталик. – Это не секс, это шарм. Знаешь, что такое шарм? Это то, чего нету наших матрен, даже самых распрекрасных.

Зря он тронул наших матрен – я это понял сразу, еще до того, как иссяк последний звук от его последнего слова. То, что в ответ сказали ему, а заодно и Гене-другу наши дамы, я не решаюсь перевести в письменную речь по двум причинам: из-за мужской солидарности и еще из-за того, чтобы не травмировать других мужей. Досталось там и пану Гжегошу, и Лидии с Агнешкой прицепом – только я один был чист и светел, как херувим (в точности сравнения не уверен, а потому не знаю, хорошо ли оно).

Я получал удовольствие от этого спектакля, наслаждаясь образным строем речи Ларисы и Марины под водочку, финский сервелат и мысли о том, то вскоре меня ждет свидание с Лидией на берегу моря, аккурат под баобабом. Бывшая моя соседка-чешка послала мне воздушный поцелуй, я вернул его ей, она на радости сгребла в охапку какого-то под руку подвернувшегося мужичка, и он исчез в ее танцевальных объятьях.

Завершилось представление, как и подобает, опусканием занавеса. Я, изображая иезуита с солидным партийным стажем, пригласил всех в бар к Пламену, и надо было видеть, с каким выражением лиц и по какому резону дамы мне отказали. Они, знаете ли, пять минут назад решили не откладывать такого важного дела, как посещение кожевенно-меховой ярмарки в долгий ящик, а потому посетят ее завтра рано утром и, возможно, к вечеру вернутся с небольшими пакетиками, нести которые доверят своим малосильным мужьям. Я пожелал тем удачи в супружеской постели, однако, дамы сообщили мне доверительно и почему-то радостно, что именно сегодня удача от Виталика и Гены-друга непременно отвернется, и подкрепили эту догадку синхронными подзатыльниками помрачневшим супругам.

Мы вышли вместе, распрощались с поцелуями и всяческими заверениями. Уже стемнело, но даже сизая мгла не была способна утаить от меня жестокую тоску в глазах Виталика и Гены-друга, когда они пожимали мне руку…

В баре у Пламена сидели лишь две пары. Я занял дальний столик справа у входа, на первой от моря линии, бросив на него пачку «ВТ», и пошел к стойке. Луи Армстронг тихо пел «Basin street blues». Пламен улыбнулся мне, но руки не подал – предпочел схватить полотенце и фужер. Я взял у него бутылку «Плиски», нарезанный дольками лимон и темный шоколад.

– А Элла? – спросил я. – Элла в твоем концерте примет участие?

– Да, если вы хотите, – пожал плечами он. – У меня есть одна кассета.

– Отлично! – сказал я. – Ты бесценный парень. Только шея у тебя немного перекачена, а трапециевидные наоборот… Если хочешь, я составлю тебе нормальную программу.

– Было бы хорошо… – обрадовался он. – Можете посмотреть мою коллекцию. У меня двадцать семь кассет и тридцать четыре пластинки с джазом. Правда, в основном «Балкантон».

– Спасибо, – сказал я. – Завтра обязательно посмотрю. А сейчас извини, жду даму.

Он понимающе кивнул, и я направился к своему столику. Не успел я почать бутылку, как он вновь объявился, молча поставил на столик небольшую вазочку с кремового цвета розой и молча же удалился. От неожиданности я даже не догадался его поблагодарить. Закурив, я стал вглядываться в слабо освещенные подходы к бару, но сколь не напрягал глаза, в них все одно не появилась та, которую я ждал. Вот уже и Элла запела «Prelude to a kiss», вот уже и пузатая бутылка на четверть полегчала, и роза стала увядать, а Лидия все не шла. Когда же она наконец появилась, я все понял без объяснений. Она решительным шагом шла впереди, а за ней почти что вприпрыжку следовала Агнешка, которую очевидно не удалось утолкать, несмотря на все старания, посулы и угрозы. Я едва не расхохотался, хотя присутствие Агнешки моими планами не предусматривалось. Будучи взвинченными, барышни быстренько разделались с остатками бренди, а Лидия решительно отстранила мои сигареты, отправив их на край стола, и достала из сумочки еще одну пачку «Мальборо». Я сделал вид, что не заметил подмены, и пошел за второй бутылкой, которую дамы вознамерились завершить столь же стремительно, как и первую. Пришлось взять власть, то есть, бутылку в свои руки и ввести временные ограничения на потребление алкоголя. Они поворчали на всякий случай, но в целом одобрили мое решение, так как обе уже заметно окривели. Я танцевал то с одной, то с другой и говорил им комплементы. Они и впрямь были прелестны. Лидия сменила комбинезон на приталенное платье небесно-голубого цвета с накладными карманами, в котором напоминала студентку, а на Агнешке была юбка-мальвинка и тоненький свитер, еще больше подчеркивавший достоинства ее свободолюбивой груди. Разумеется, я сразу же поинтересовался местонахождением пана Гжегоша, на что получил ответ: он спит, так как рано утром уезжает в Гданьск на какое-то внеочередное собрание недовольных трудящихся (интерпретация моя).

Мы в обнимку покидали бар Пламена после солидного посошка прямо у стойки. Впереди темнело море, и ориентиром для нас служила лунная дорожка, до которой мы никак не могли добраться. Наконец Агнешка шлепнулась на песок и сказала:

– Я хочу купаться.

– А ты купальник надела? – спросила Лидия, передернув плечами.

– А зачем? – вяло вопросила Агнешка и тотчас скинула свитер. – Здесь же темно и ничего не видно. К тому же Тим старый и слепой. – Вслед за свитером были поочередно сдернуты мальвинка и трусики, которые мало что скрывали.

Она побежала в море с каким-то диким криком, и ее гибкое белое тело вскоре исчезло в набегавшей волне. На короткое время мы с Лидией онемели, а потом я сказал:

– Ну что – будем вот так стоять или присоединимся к дитю природы?

– Расстегни мне молнию сзади и закрой глаза, – сказала Лидия и нервно зевнула.

Я исполнил лишь одно ее пожелание, надеюсь, понятно, какое. Тело ее было смуглым и налитым. Они же, когда раздевался я, подчеркнуто отвернулись и стояли ко мне спиной, погрузившись по плечи в воду, пока я не дотронулся до них. Боже, что тут началось! Обе заорали так, будто к ним незаметно подобрались пять акул и три анаконды. Лидия визжала даже больше, чем Агнешка. Она была готова к близости – это я понял, поймав ее однажды в воде, как большую, прекрасную рыбу, и она сладко вздохнула, откинув голову, а потом что-то резко сказала Агнешке по-польски, возможно, что и выругалась…