– Ну вот и все, – сказал я, откладывая в сторону ручку и рассматривая свою подпись, будто сам сомневался, что она подлинная. – Надеюсь, вы меня не отравите раньше, чем через полгода?

Нотариус, полноватый пожилой мужчина с роскошными усами, которые были главной приметой его маловыразительного лица, молча воззрился сперва на профессора Перчатникова с Антипом, а потом на меня.

– Что вы имели в виду, сказав это, господин Некляев? – поинтересовался он подчеркнуто корректно и серьезно.

– Да просто пошутил не слишком умно, – объяснил я. – Однажды в аэропорту меня спросили, что в сумке. Я ответил: небольшая бомбочка, и тут началось…Словом, чуть не ссадили с рейса.

Усач осуждающе покачал головой и медленно, словно нехотя, продолжил оформление моего завещания. Когда все штемпели, штампы, печати и подписи были проставлены на листке стоимостью в восемьсот тысяч долларов, нотариус еще раз зачитал мне его текст и вручил один экземпляр. Второй же оставил себе на ответственное хранение.

Провожал его Антип. Я смотрел в спину человеку, который уносил с собой мою давнюю мечту о «зеленом» миллионе, и чувствовал себя неважно.

– Что, Тимофей Бенедиктович, тяжело с деньгами расставаться? – угадал мои мысли Перчатников. – Вроде даже и не понятно, за что их надо отдавать – Агнешка-то уже дома!

– Дорогой профессор, – начал я оправдываться, – то, что сделали вы и ваша команда, вообще бесценно, и я не знаю, как благодарить вас. Но это практически мои последние деньги и, согласитесь, мне есть, о чем задуматься.

– А вы не обратили внимание на то, что проценты с этой суммы будут переводиться на специальный счет, которым вы станете пользоваться по меньшей мере полгода, пока мы вас не отравим? – спросил едва ли не презрительно Перчатников, поднимаясь из кресла. – Надо же было т а к о е сказать! Вот она, ваша благодарность.

Следует признать, что он умел заставить человека сожалеть о сказанном или сделанном. Я не знал, чем еще оправдаться, и потому молчал с покаянным видом.

Когда вернулся Антип, они вдвоем принялись казнить меня. Бывший французский танкист лютовал даже больше профессора, стреляя прямой наводкой стокилограммовыми болванками и норовя попасть ими по моей бестолковке. Такого количества упреков, обвинений и нравоучений в свой адрес я не слышал никогда, даже в пору своей далеко не безупречной юности.

Завершилось, однако, все по-русски: распитием спиртных напитков и какими-то малозначимыми воспоминаниями.

Расслабившись, я рассказал своим собутыльникам про вчерашний вопрос Агнешки и про свой ответ. И то, и другое их, кажется, ошарашило. Антипу даже пришлось еще раз наполнить бокалы, после чего ответ мой был признан удовлетворительным. Тут же профессор Перчатников, вспомнив, что он все же по призванию психоаналитик, поинтересовался в соответствии с таблицей слов-раздражителей доктора Бройера, а должным ли образом я выполняю его завет относительно интенсивного секса с Агнешкой, на что я ответил, краснея: мол, выполняю по мере сил. Не желавший отставать от профессора по части бестактных вопросов, Антип спросил, не забываю ли я про пилюли. Вот здесь я не выдержал и сказал, а не пригласить ли их со свечкой и опахалом постоять вечерком у моей кровати. Это их рассмешило, и я понял, что кризис в наших отношениях преодолен.

Агнешка встретила меня упреками за то, что я на целых два часа оставил ее одну, что ей холодно и что она вдруг забыла, как я выгляжу. Я напомнил ей, куда и зачем я ходил, и что нельзя поздравить профессора с днем рождения и тотчас убежать от него, как от прокаженного. Он все же к о е – ч т о сделал для нас с тобой, не так ли, моя забывчивая леди? Она улыбнулась и сказала, что ей понравилось, как я ее сейчас назвал. Прекрасно, сказал я. Если будешь со мной нежна, то можно будет иногда называть тебя герцогиней. Как леди Памелу, кивнула она. Как леди Памелу, подтвердил я. Можно было бы как-нибудь встретиться с ней и с ее мужем-индусом, предложила она. Он сначала миллиардер, а потом индус, уточнил я. Будь с ним поласковей. Нам, возможно, придется занять у него миллиончик на житье-бытье. И ты тоже будь поласковей с леди Памелой, посоветовала Аги. Возможно, она уговорит его дать нам этот миллион просто так, без отдачи. Лет двадцать назад я бы ее точно уговорил, а теперь… Не вздыхай, сказала она. Не такая уж ты и кляча, какой хочешь прикинуться. Что мы будем делать вечером? Если хочешь, я приглашу тебя в страну воспоминаний. Хочу, хочу, захлопала она в ладоши, я все х о ч у!

По непонятной причине я не стал сразу говорить ей, что мы поедем в международный дом всякого рода бездельников, прикидывавшихся творцами. Мне казалось, что так будет лучше и для нее, и для самих бездельников, к числу коих я причислял и самого себя. Мы отправились туда пешком – в пляжном облачении, с пляжной сумкой, в темных очках и с той медлительностью движений вкупе с важным видом, которые характерны для всех бездельников, независимо от возраста, пола, цвета кожи и вероисповедания. Собственно, вся эта клоунада предназначалась для охранников, стерегущих вход в обитель творчества. Конечно, я мог бы дать им двадцатку, и они бы еще бежали впереди нас с мегафоном, расчищая путь от зевак, но мне хотелось немного похулиганить.

Еще на подходе к пансионату из-за поворота вывернула «свечка», в которой жила Агнешка. Она в это время что-то рассказывала – и вдруг остановилась, как завороженная. Зрелище и впрямь впечатляло. Самый высокий на побережье прямоугольник с синеватым отливом переливался в лучах заходящего солнца, и я смотрел на ошеломленную Аги со снисходительностью человека, который его или построил, или реставрировал к приезду своей возлюбленной, чтобы подарить ей при первом удобном случае.

– Боже, Тим, это же наша «свечка»! – воскликнула она, даже не глядя на меня, в результате чего я передумал дарить ей ее. – Это ведь она, да, Тим?

Я подтвердил ее догадку и коротко ввел в курс авантюры, которую она с присущим ей энтузиазмом восторженно одобрила. Прошли мы, что называется, без задева. Агнешка очаровательно улыбнулась охранникам, и один из них, видимо, тот, поглупее, и, стало быть, повлюбчивее, поспешил к воротам, которые были слегка прикрыты, точно для него мы были не людьми, а машинами представительского класса. Я хотел дать ему пятерку, но не стал унижать подачкой, а вместо этого пространно поблагодарил по-английски.

Итак, мы неспешным шагом вернулись туда, откуда тридцать лет назад были у в е з е н ы по разным адресам. Свернув налево и выйдя таким образом из поля зрения обычно любознательных охранников, мы остановились и стали глазеть по сторонам, удивляясь переменам, которые здесь произошли. Агнешка, увидев что-то новое, всякий раз поначалу показывала на него пальцем (все-таки, будущая герцогиня!), а затем чмокала меня в щеку. Хорошо еще, что она не красила губы, а то бы я превратился в ходячее пособие, которым можно было бы иллюстрировать лекцию о грязных старикашках…

Сойдя наконец-то с места, мы посетили первым делом измененное до неузнаваемости строение, где я читал когда-то стихи о Конституции комбату Курдюжному, заложившему меня по приезде и разжалованному мною в рядовые сексоты. Агнешка, снова наехав нижней губой на верхнюю, спросила обиженным тоном, а больше я ничего там не делал, только, мол, стихи читал, и я, стукнув себя по лбу, припомнил, как учил целоваться одну глупую девчонку да так и не научил. Плохой, выходит, ты был учитель, сказала Аги, и мы пошагали мимо бассейна, которого раньше и в помине не наблюдалось, к высотке, удивляясь по пути, кому помешала большая клумба, часто служившая местом встречи.

С высоткой все было в полном порядке. Она стояла, как… как… ну неважно, что – главное, стояла и падать еще в ближайшие тридцать лет не собиралась. Я с завистью посмотрел на нее и ничего не сказал. А вот Агнешка вся извертелась в поисках своей лоджии, откуда она застукала меня, идущего на рассвете в модной рубашке. Мне-то отыскать ее не составило труда, но я дождался, покуда сама Аги не сделала этого, правда, с третьей попытки.

Вход мы миновали раньше, благодаря моему энергичному шагу. Я не хотел останавливаться там, потому что боялся снова увидеть в плотном фиолетовом тумане любопытствующую толпу – и ч т о – т о, лежавшее на носилках под длинной и непрерывной простыней.

Примерно тот же самый страх я испытывал перед следующим шагом в направлении моря, где по левую руку должен был находиться бар Пламена. Должен был да всем простил, как опять же любила говаривать моя матушка. Не было там никакого бара, и мне показалось, что Агнешку это обстоятельство совсем не порадовало. Во всяком случае она просто констатировала факт, что бара больше нет.

Я же, чтобы не бередить душевную рану, принялся представлять, как бульдозер с ужасным ревом и скрежетом рушит и бетонную эстакаду, о которую Пламен размозжил себе руку, и барную стойку, и бендежку – и топчан, на котором… Я все это видел и слышал: стоны, скрежет, грохот, тихий ласковый шепот, надсадный рев мотора, заглушавший пьяный протестующий говорок и размеренный поскрип высохших досок… В общем, заставь дурака Богу молиться, так он не только лоб, но и пол расшибет.

Несколько отвлекла меня от ужасных видений Агнешка, предложив поискать то место, где я впервые делал ей массаж. После долгих хождений по песку мы обнаружили каждый свое место, правда, надо отметить, что расстояние между ними не превышало трех метров. Мы расположились по середине и вскоре уже резвились в воде. Как и прежде, я делал Аги «самолет», держа ее за руку и за ногу, а затем выбрасывая в воздух, где она по инерции пролетала несколько метров и с криком плюхалась в воду. В какой-то момент я непроизвольно посмотрел на берег, но Лидии там не оказалось: видимо, ушла, как и т о г д а…

Потом я делал Аги массаж, и она снова стонала, только не так чувственно и не столь громко. Никто не обращал на нас внимания, потому что кроме нас там было лишь две пары – одна целовалась, а другая ела фрукты. Вот там, на золотистом песке я и почувствовал по-настоящему, что непоправимо постарел. Раньше, прикасаясь к агнешкиному телу, я старался прикрыться полотенцем, чтобы скрыть от стороннего взгляда свое возбуждение. Теперь же не только полотенца, но и носового платка мне не требовалось, ибо я был спокоен и мудр, как евнух со стажем. Антипова пилюля иссякла, и меня можно было сдавать в утиль.

Когда мы закончили пляжиться, Агнешка предложила посидеть на веранде ресторана, который расположился на месте бара Пламена. Этого-то я и боялся. Тот, кто пренебрегает старой истиной, суть которой сводится к тому, что не следует возвращаться туда, где тебе было очень хорошо или очень плохо, рискует получить звонкую оплеуху. Я ее и получил, потому что не мог отказать Агнешке. Она же была весела, игрива, отпускала порой двусмысленные шуточки, которые меня почему-то теперь раздражали. Тогда я налег на выпивку, и минут через сорок все мне стало мило, и захотелось лизнуть агнешкину грудь и – куда уж дальше! – потанцевать буги-блюз.

Я пошел к служителям и распорядителям, но они и знать не знали, что такое буги-блюз, и предложили популярное рвотное из серии «бум-бум». Сходил я, однако, к ним не зря. Возвращаясь к Агнешке, я увидел в самом углу старенькое пианино, подошел к нему, и враз признал в нем веселиновский инструмент, на котором давал когда-то жару дождливым осенним вечером. Я вновь вернулся к устроителям и доверителям и уточнил, не он ли стоял во время оно в баре у Веселины. Они пожали плечами и кликнули пожилую женщину с кухни, которая, внимательно оглядев меня, подтвердила мою догадку, а затем сама спросила, не я ли двадцать пять-тридцать лет назад заходил несколько раз к Веселине с очень молодой и красивой девушкой и даже играл на пианино. Батюшки, растрогался я, меня еще, оказывается, можно узнать! А что с вашей девушкой, спросила женщина. Она на веранде ждет меня, ответил я. Женщина пошла к выходу и тотчас вернулась, качая головой, покрытой косынкой. Это ваша дочь, сказала она, оживившись. Просто копия вашей жены. А, кстати, она приехала с вами? Ее больше нет, сказал я. Извините, сказала женщина. Вы нам не сыграете что-нибудь в память о вашей жене? Я сел за пианино и прошелся по жутко расстроенной клавиатуре. Агнешка, заметив мои шатания, подошла ко мне, и я коротко объяснился. Женщина в косынке во все глаза смотрела на нас и даже перекрестилась, когда Аги повернулась к ней лицом. Я сыграл с грехом пополам пару вещей и хотел откланяться, потому что половина клавиш западало, но ко мне подошел какой-то ухарь с двадцатью левами и попросил сыграть «Очи черные». Я начал объяснять ему, что инструмент неисправен и к тому же не знаю того, что он просит, но парень угрожающе теснил меня, и я уж было хотел дать ему в лоб, но меня опередили охранники, аккуратно взявшие смутьяна под руки и откомандировавшие в неизвестном направлении. Я поискал взглядом Агнешку и нашел ее в компании, видимо, двух соплеменниц. Они сидели за нашим столиком и о чем-то оживленно беседовали. А меня вновь потревожила женщина с кухни. Говорили, что одна из девушек умерла тогда, сообщила мне она. И будто с этой девушкой вы приходили к нам накануне. Да, подтвердил я, о д н а из девушек. Вы правы. Значит, я видела вас с другой, не с матерью вашей дочери, облегченно сказала она. А то уж я было подумала… Что это была она, сказал. Нет, другая. У меня, знаете ли, тогда много было девушек. Конечно, согласилась охотно она и поправила косынку. Вас ведь выбрали в тот раз главным красавцем. И еще такую брюнетку. Она жива? (Я кивнул). Вы были очень красивой парой. И так хорошо танцевали. Будьте счастливы вместе со своей девочкой. Я порылся в кармане, достал сотню и с трудом вручил ее женщине – призраку из прошлого. Признаться, я с удовольствием слушал ее…

Уходили мы в хорошем расположении духа. И дома, за рюмкой бренди с сигаретой продолжили вечер тихих воспоминаний. Мне было очень хорошо сидеть с Аги вот так, говоря о чем-то близком нам обоим, наполнять ее рюмку, прикуривать ей сигарету… В угасании полового влечения есть что-то правильное и разумное, как и все в природе, думал я, глядя на антиповы пилюли, которые так и не принял. Агнешка, перехватив мой взгляд, взяла коробку, достала из нее капсулу и заставила проглотить ее. Это сердце, сказала она авторитетно, вызвав дух большой Нади, которая свято верила, что поэт Вениамин пожирал греческие орехи исключительно для подпитки мозга. Утолклись мы часа в два ночи и сразу же уснули, а наверстали свое под утро, когда Аги растолкала меня и сказала, что видела во сне, как я хочу ее и мучаюсь от того, что она спит…

После завтрака мы поехали в агентство по недвижимости, которое рекомендовал мне Антип. Агнешка все не могла понять, зачем нам нужно ехать туда, пока я не сказал ей, что хочу купить здесь квартиру.

– Кому? – спросила она в недоумении.

– Нам с тобой, – ответил я.

– Но мне надо в Польшу…

– Там у тебя никого и ничего нет, – сказал я. – Одна тетушка – и та в психлечебнице. Если она тебя увидит, то окончательно свихнется, потому что думает, что ты давно на том свете. У тебя даже документов нет.

– И что же мне теперь делать? – подавлено вопросила она.

– За меня держаться покрепче. Сделаем тебе паспорт, купим квартиру, получим вид на жительство и будем жить-поживать и добра наживать. Здесь жизнь дешевая. И квартиры пока дешевые.

– Но у тебя же нет денег…

– Кое-что осталось. Есть еще картины тысяч на двести, – бодро отрапортовал я. – Для пенсионеров здесь настоящий рай. Им просто дают вид на жительство и говорят: отдыхай! А ты пойдешь, как моя жена.

– А разве ты пенсионер?

– Пока нет, но скоро буду, – сказал я.

– Значит, у меня ничего нет, ты скоро станешь пенсионером – как все сложно… – произнесла отрешенно Агнешка и начала переодеваться.

Риэлтерская контора, о которой говорил Антип, находилась в самом центре Варны, в небольшом двухэтажном здании. Мы познакомились с молодой женщиной с красивым именем Росица, и она представила нам городской рынок недвижимости.

Аги, по привычке прикрыв ладошкой рот, смотрела на монитор ноутбука, где, сменяя одна другую, возникали разнообразные квартиры, и подобно ребенку, одномоментно напуганному и изумленному, растерянно поглядывала на меня. Впрочем, минут через десять она уже чуть ли не тыкала в экран пальцем и просила задержаться на отдельных картинках.

За час мы отсмотрели квартир пятьдесят. По сравнению с Астраханью цены были весьма низкими, Москва же в этом смысле улетала вообще куда-то за облака. Хорошую, новую, доведенную до ума «трешку» на побережье и срединном третьем этаже с морской панорамой можно было взять примерно за 70 тысяч евро. Мы присмотрели три квартиры в разных районах и договорились съездить туда вместе с Росицей после обеда.

Сидя в кафе под навесом на широком тротуаре, мы оживленно обсуждали достоинства и недостатки претендентов на нашу благосклонность. Больше меня суетилась Аги. Она разглядывала то одну, то другую, то третью распечатки, склоняя голову в разные стороны – в зависимости от того, нравилась ей данная квартиры или не очень. Изучив всю эту сложную механику, я пришел к выводу, что выбор свой она, скорее всего, остановит именно на том жилье, которое облюбовал и я. Так оно и оказалось. Наша избранница находилась в районе Ален Мак, невдалеке от знаменитого пляжа Кабакум, по дороге в сторону Золотых Песков. Мы одновременно сказали «yes!», дернули за цепочку и смыли этот вопрос в унитаз. Потом мы допили кофе, а я еще и бренди, выкурили по сигарете и отправились к Росице.

Она уже поджидала нас у входа, сидя в японской малолитражке. Мне нравились женщины, которые всегда улыбались. К ним принадлежала и Росица. Допускаю, что ее непременная улыбка была напрямую связана с профессией, но когда миловидная женщина улыбается тебе, как-то не хочется сразу уточнять, с чем это связано. Агнешке, по-моему, она тоже понравилась.

Я объяснил ситуацию, и мы направились в знакомые места. Дом с желанной квартирой стоял на холме и издалека был похож на небольшой теплоход. На крыше у него находился солярий, а внизу был гараж. Несколько рабочих в фирменных комбинезонах высаживали декоративные деревья и кустарники. Дом, судя по всему, был еще не заселен, и воздух не тревожили посторонние шумы, благо и автомобильная дорога лежала далеко внизу. Мы поднялись на третий этаж по лестнице, отделанной мрамором бежевых тонов, и Росица открыла нам своим ключом входную дверь.

Еще не войдя в помещение, я сразу же увидел море. Сама квартира была солнечной и сияла чистотой. Никаких вычурностей, никаких претензий на «сделайте нам красиво»: терракот и светлый лимон на стенах в гостиной и спальне, а в детской – специальная роспись, пол – бежевая керамика, белоснежный санузел с просторной ванной… Я уже знал, что в болгарских квартирах редко бывает отдельная кухня, и поэтому пригляделся к гостиной, где был выделен для этого достаточных размеров уголок, который можно было обособить легкой перегородкой. Я проверил напор воды и остался доволен им: душ дрожал от нетерпения кого-нибудь помассировать своими упругими струями, напряжение в сети было стабильным – дело было за светильниками, мебелью, электробытовыми приборами и кухонной утварью с посудой. Росица сказала, что всем этим они могут снабдить нас в течении трех дней, но я отказался, представив, как будет радоваться будущая хозяйка, когда станет обставлять все по своему вкусу.

Там же, на продолговатой террасе я вручил Росице тысячу евро в качестве задатка, пообещав полностью заплатить за квартиру через несколько дней. Обладательница красивого имени сказала, что ей всегда нравились решительные мужчины, и что Агнешке очень повезло быть дочерью такого прекрасного отца. Этим она несколько смазала общее благостное впечатление, но я не стал ее переубеждать, что Аги мне вовсе не дочь, тем более и последняя отметилась лишь едва заметной ухмылкой. Росица по дороге завезла нас домой, и мы ненадолго расстались.

Как только мы вышли из машины, Аги тотчас принялась многозначительно улыбаться, а очутившись в номере, сказала, засунув палец в рот и состроив рожицу дебилки:

– Папа, дай мне конфетку!

Я шлепнул ее по заднице, и она с визгом ускакала в ванную. Пока она купалась, я позвонил в финансовую компанию своему персональному советнику, которому под неплохой процент одолжил еще зимой на полгода сто тысяч евро, и попросил перевести эти деньги на мою «Golden Visa». Он обещал сделать это завтра же.

Завершался телефонный разговор в присутствии Агнешки. Вытирая волосы большим банным полотенцем, она смотрела, приоткрыв рот, на маленький аппарат у моего уха с видом той же интеллектуалки, которая несколько минут назад просила у меня конфетку.

– Как это называется? – спросила она, показывая пальцем.

– Сотовый или мобильный телефон, – ответил я, кладя его на столик перед собой. – Надо будет купить тебе тоже такой.

Она осторожно взяла его и стала рассматривать, высунув от умственного напряжения кончик языка, и вдруг громко взвизгнула, перекрывая звук телефонного звонка. Я выхватил у нее мобильник, который она держала уже на вытянутых руках и готова была бросить. Звонил мой советник, чтобы подтвердить, что деньги поступят на мою карту завтра во второй половине дня, но получить всю сумму сразу будет затруднительно. Скорее всего, придется снимать частями.

– Хорошо быть богатым, да? – спросила пришедшая в себя от испуга Агнешка, косясь на трубку.

– Не знаю, – почти что искренне ответил я. – С протянутой рукой мы, конечно, стоять не будем, но и бриллиантов я тебе не гарантирую.

– Очень они мне нужны! – сказала с усмешкой Аги. – Я сама бриллиант, если ты еще не понял.

– Прекрасно! – обрадовано произнес я. – Если дело пойдет плохо, продадим тебя. Лично мне недели на две хватит.

Она некоторое время раздумывала, бросится ли на меня с ноготками или просто молча обидеться, и в результате выбрала первое.

Я не сопротивлялся.