Профессор Перчатников хмуро разглядывал изображение агнешкиного памятника на экране моего мобильника и все цокал языком. Каждое такое цоканье превращалось в моей голове в матерные слова, если, конечно, теперешние профессора знакомы с ними. Я сидел, оглядывая пустые стены пустым взором, и подобно тому мужику из анекдота, думал о том, как же это действительно спариваются ежи. Наконец хозяин, насмотревшись, вернул мне трубку и сказал сухо:

– Не пойму одного: почему вы не слили все это в компьютер, а оставили в таком доступном месте? Хорошо еще, что тут не особо что-то различишь, а то бы совсем худо было. Поймите, мы ведь, по сути, ничего не знаем о людях, которых возвращаем о т т у д а. Что-то они теряют, но, возможно, и что-то обретают. Почему она сразу подумала о том, что это ее памятник? Версия о воротнике смехотворна, там и воротника-то не видно. Тут, вероятно, обостренная интуиция. Вы должны будете впредь учитывать это.

Я оставил в покое ежей и заметил тоже не особо приветливо:

– Мне как-то мало нравится ваше признание, что вы практически ничего не знаете о тех, кого… ну понятно, кого. В таком случае допустимо предположить, что как эти люди чудесным образом объявляются, точно также могут и откланиваться в неизвестном направлении. И что тогда мне останется? Ваши разведенные в сторону руки и недоумевающий взгляд? Они не стоят восьмисот тысяч долларов. Я бы за них и три рубля не дал.

– Вы чем-то недовольны? Есть какие-то претензии к Агнешке? – нагловато поинтересовался он.

– Оставьте этот шутовской тон, – оборвал его я. – Вы не дали мне никаких гарантий. На китайский электрочайник за двадцать долларов и то полагается гарантия, а вы не чайник п р о и з в е л и. Мне просто не до того тогда было, чтобы думать о каких-то гарантиях, но теперь, после вашего признания, я настаиваю на них.

Перчатников зло посмотрел на меня, по привычке погонял ручку между ладонями и, помассировав свою худую шею, сказал:

– Вы представляете, насколько это сложно зафиксировать юридически? Предположим, мы даем вам гарантию на год или на два – предположим! А за час до наступления срока случается непредвиденное… ну мало ли что, к нашей р а б о т е не имеющее никакого отношения, и вы получаете право забрать у нас свои деньги. Вам это кажется справедливым?

– Нет, – ответил я без былой враждебности, потому что в его словах был резон. – Мне не хотелось бы умалять результат вашей работы и лишать вас заслуженного гонорара, но вы и меня поймите.

– Вот что значит быть откровенным и честным с людьми! – с горечью произнес Перчатников, отшвыривая в сердцах ручку. – Не скажи я вам пары слов – и все было бы прекрасно. А, может, она теперь бессмертной будет, а! Хорошо, на год после первых полгода.

– Как это? – не понял я. – Почему на год после полгода?

– Не знаю, почему, – срывающимся голосом прокричал профессор и резко поднялся. – Просто в голову так пришло. Я не готов к такому разговору.

Когда я вернулся в номер, Агнешка еще спала. Снова она лежала на боку, положив голову на ладошку, и улыбалась мне во сне. Я развернул кресло, устроился в нем поудобнее, вылил в стакан остатки бренди, отпил слегка и стал любоваться своей ненаглядной. Мне было ясно, что я перегнул палку в разговоре с Перчатниковым, и даже обидел его. Ведь, по чести, я отдал бы эти восемьсот тысяч даже за то, чтобы просто вернуть Аги – не для меня, а просто вернуть, но чтоб я знал: она жива и здорова. Она мне уже теперь казалась бессмертной. Лицо ее было таким юным и беззаботным, что мне стало стыдно за себя. Я знал причину этого стыда: пользуясь положением, я ограничивал ее новую жизнь общением исключительно с собой, настоящим грязным старикашкой, вернувшим ее из темноты воистину для своей потребы. Вероятно, это было не совсем так, и мне нашлось бы, чем оправдаться, но я не хотел снисхождения, я обязан был признаться себе в том, что прежде всего вожделел эту девочку и тосковал по тем временам, когда сдавливал ее нежную шею в ожидании конвульсий и хрипов.

Я допил бренди и согласился с тем, что лучше всего на свете умею портить себе настроение. Грех лишь тогда грех, когда ты стыдишься его, то есть, знаешь, что он – грех. Я знал, и это меня угнетало. Если бы я действительно бескорыстно любил Агнешку, то устроил бы ее жизнь и ушел навсегда, охраняя издали, но я не был способен на такую жертву, и потому в ясном и чистом лике самого дорогого мне существа видел отражение своего рыла, которое так тщательно скрывал от нее – и от самого себя.

Она вдруг резко открыла глаза и молча воззрилась на меня. Какое-то время мы ласкались взглядами, а потом она спросила:

– Что-то случилось, милый? Ты сторожил мой сон, да?

Я кивнул неловко вместо ответа, потому что в горле снова был ком. Ее интонация и голосок были такими нежными, что я совсем ослаб, услышав ее.

– Эй, Тим! – сказала удивленно она. – У тебя слезы. Что случилось, дорогой?

И, приподнявшись, обняла меня за шею.

– Ничего, – ответил я. – Просто смотрел на тебя, смотрел и вот заплакал от счастья. Ты ведь здесь теперь, со мной – такая юная, свежая, прекрасная, а я уже старый и нелепый пьяница. Тебе девятнадцать, а мне через неделю шестьдесят. Так не должно быть.

Она отодвинулась от меня, осмотрела внимательно мое лицо и сказала:

– Больше не брейся, Тим. Я хочу, чтобы у тебя была борода. Чтобы ты был похож на настоящего старика. Молодого, красивого и здорового старика. И потом, Тим, мне не девятнадцать – мне с о р о к д е в я т ь, Тим! Я просто очень хорошо сохранилась в этой вечной мерзлоте. Знаешь историю про мамонта, у которого, когда его откопали, нашли между зубов свежую травку? Не думай ни о чем, Тим. Мне очень хорошо с тобой, а станет еще лучше, когда у тебя будет борода. Тебе, правда, через неделю шестьдесят?

– Да, – ответил я. – Через неделю и один день. Я тебя приглашу на торжество. Может быть, поедем выбирать тебе наряд?

С гиканьем выскочив из постели, она побежала в ванную. Мне так хотелось последовать за ней, встать, обнявшись, под теплый душ, ласкать ее и принимать ответные ласки, но вместо этого я взял сигареты и пошел на террасу.

Платье мы купили в бутике итальянской моды. Мне оно сразу понравилось. Оно было вязаное, темно-зеленого цвета, мягко облегавшее фигуру. Агнешка поначалу отнеслась к нему сдержанно, однако, надев его и покрутившись перед зеркалом, одобрила, правда, не столь восторженно, как я. Настроение мне по обыкновению испортила было продавщица, сказавшая, что у меня очаровательная дочь, но на это Агнешка вызывающе громко ответила ей, что она мне не дочь, а любовница, и что скоро станет женой. И страстно поцеловала меня, благодаря за подарок.

В магазине в основном были русские. Мы уже уходили, когда одна пара принялась обсуждать наше поведение. Сутулая дама сказала, что девчонка похожа на полячку, а ее кавалер, одутловатый господин с брюшком и одышкой, заметил, что все полячки – сучки. Я сунул коробку Агнешке, выпроводил ее на улицу, неспешно вернулся и ударил толстяка сильно в живот. Он согнулся пополам, и его вырвало на ворсистый ковер. Дама закричала, я извинился и вышел.

Агнешка не стала задавать мне вопросов. Она, скорее всего, слышала, что сказал толстяк, и видела, как я его ударил. Взяв меня под руку, она прижалась ко мне бедром и искоса глянула мне в лицо. Вид у нее был серьезный и гордый.

Потом мы нашли банкомат и сняли очередную порцию денег. Позвонили Росице, она оказалась на месте, и через пятнадцать минут мы были у нее. Я подписал договор с поэтапной оплатой, предупредив, что владелец может поменяться, сделал первый взнос, который с учетом задатка составил двадцать тысяч, полистал нотариальный акт, свидетельствовавший о праве на собственность. Росица пояснила, что я смогу получить его после оплаты трех четвертей общей стоимости квартиры. Я заверил ее, что через пять – шесть дней рассчитаюсь полностью, и спросил, нельзя ли будет получить у нее ключ заранее. Она посмотрела на Агнешку, понимающе улыбнулась и протянула мне связку из нескольких ключей, в том числе и от подъезда. Мы договорились рассчитаться и завершить все формальности у нотариуса.

Аги, не проявившая ни тени любопытства в конторе, буквально насела на меня, едва мы вышли.

– Тим, зачем тебе понадобились ключи? – спросила она возбужденно. – Ты хочешь жить в с в о е й квартире?

– Я хочу жить в т в о е й квартире. У тебя же должна быть с в о я квартира? А там, глядишь, со временем встретишь принца и выйдешь за него замуж, и вы будете тихо-мирно жить и вспоминать меня добрым словом.

– Ты имеешь в виду, что сам принц будет без квартиры? – насмешливо поинтересовалась Агнешка. – Интересный у тебя принц! Нет, Тим, зачем тебе сейчас ключ?

Пришлось коротко объяснить ей причину, и Аги запрыгала и захлопала в ладоши. Мы взяли такси и попросили водителя отвезти нас в самый лучший мебельный магазин Варны. И в результате я получил то, что и надеялся получить, когда затевался с квартирой: я разбудил в Агнешке собственницу и хозяйку.

Как внимательно и придирчиво она разглядывала диваны, кровати, шкафы, вешалки, комоды, горки, трюмо, тумбочки – словом, все, чем был заполнен четырехэтажный центр мебели! Иногда она спрашивала у меня совета, но вскоре перестала, видя, что мне нравится все, что бы она мне не показывала. Мы примерно наметили то, что хотели бы взять, попросили размеры, предварительно договорились о доставке и сборке и отправились в супермаркет бытовой техники и прочих люстр и светильников, где также выбрали приятное глазу и душе. Провозились мы до позднего вечера и устали так, будто отпахали по две смены в забое. Потом мы еще перемеривали комнаты и прикидывали, где что будет стоять, но это уже сошло за отдых.

Когда мы вернулись к себе, было почти одиннадцать. В холле с видом человека, которому негде ночевать, прохаживался Антип. Я сразу понял, кого он тут ожидает, и обещал сойти к нему через пять минут.

В прихожей Агнешка обняла меня и нежно поцеловала. Было в ней что-то новое, одномоментно радостное и грустное, а то и что-то недосказанное. Я хотел продлить поцелуй, но она отстранилась и напомнила, что меня ждут.

Антип был хмур. Он сидел в большом рыжем кресле рядом с журнальным столиком и пил кофе мелкими глотками. Поинтересовался, буду ли я тоже пить кофе, увидев же, как я покачал головой, произнес: «Ну и ладно!» и молча протянул мне листок.

Я мельком глянул на него и вернул ему, сказав:

– Не надо ничего. У меня нет к вам никаких претензий. Это было глупо с моей стороны требовать каких-то гарантий. Я приношу свои извинения профессору.

– Но ведь даже на китайский чайник… – усмехаясь, хотел поддеть меня Антип, но я лишил его такого удовольствия, выразив уверенность, что в данном случае речь идет все же не о китайском чайнике.

С появлением Агнешки что-то разладилось у нас в общении, словно из него ушла доверительность. Мне было жаль, что так получилось, но я надеялся, Антип все поймет и не будет на меня в обиде. Я рассказал ему о желании приобрести квартиру, и о первом взносе, и о посещении мебельных и прочих магазинов… Он был очень удивлен той стремительности, с которой я проделал это, не посоветовавшись с ним. Правда, узнав, что мы имеем дело с его протеже, несколько смягчился, а после того, как я назвал ему метраж, район и цену, вообще заулыбался, сходил в бар, принес бренди и поздравил с хорошим начинанием. Я сказал, что поздравлять меня пока рано, а вот через неделю будет в самый раз, только уши я свои на поругание не дам, потому что шестьдесят дерганий они могут и не выдержать. Антип покачал головой, вздохнул, точно получил неприятную весть, и, потеряв бдительность, протянул мне руку. Прощаясь, я обещал вскоре сообщить им с профессором дату, место и время встречи.

Агнешка меж тем приняла душ и возлежала теперь на тахте в эротическом белье. Я остановился в проеме, осмотрел ее, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и сообщил, держась за сердце:

– Найду-ка я, пожалуй, себе какую-нибудь старушку…

– А ты разве не пил сегодня пилюльку? – ангельским голоском осведомилась моя губительница, и, не дожидаясь ответа, поднялась грациозно с тахты, достала капсулу, налила в стакан немного бренди, а затем положила «пилюльку» себе на язычок, всунула его в мой раскрытый от удивления рот, пригубила бренди и следующим номером своей обширной программы перелила запивку в меня.

– Девушка, а вы из какой поликлиники? – чуть не подавившись, только и успел спросить я…

Последующие несколько дней мы посвятили обустройству новой квартиры. Деньги были самыми лучшими и безотказными мастерами. Все у них ладилось, все у них спорилось, и с каждым новым днем жилище наше преображалось и хорошело.

Я смотрел на Агнешку и видел, какая из нее будет прекрасная хозяюшка. Всему она находила свое место, была любезна с рабочими, и те безропотно, случалось, переносили тяжести с одного места на другое, а потом наоборот.

Мы готовы были переселиться накануне дня рождения, но агнешкины ангелы – хранители в лице профессора Перчатникова и Антипа Илларионовича не дали нам на это разрешения, потому что ежедневно собирались теперь делать какие-то замеры, исследовать кровь и что-то еще, мне не ведомое. Я начал было говорить, что мы будем приезжать сюда, но слушать меня никто не стал. Правда, никто и не напомнил мне про мою недавнюю тягу к гарантиям…

Но было и нечто, слегка огорчавшее меня. Временами я подмечал, как среди безудержного веселья, Аги неожиданно стекленела взглядом, уходя в себя, в свои думы и переживания, и будто переселялась в иное пространство. Длилось это обычно не более десятка секунд, после чего она вновь возвращалась в прежнее состояние. Примерно также ведет себя магнитофонная лента, когда вы случайно или намеренно нажимаете на «паузу». Меня эти агнешкины «паузы» не то чтобы пугали, но тревожили определенно. Однажды я не выдержал и попросил у нее объяснений. Она смутилась, бросилась мне на шею и сказала, что как-нибудь все мне расскажет. Ей просто необходимо кое-что уточнить. Атак все хорошо и прекрасно.

Этот ответ привел меня в тихий восторг. У нас будет ребенок, ликовал я про себя. Она ничего пока не говорит мне, потому что хочет удостовериться. Было это в новой квартире, после того, как мы, оглядев приведенную в порядок гостиную, собирались уходить.

В ту ночь я был особо нежен с ней и долго потом не мог заснуть, слушая ее мерное дыхание. Я заставлял себя не думать загодя о ребенке, видя в этом плохую примету, но чем настойчивей я старался уводить от себя эти мысли, тем предметнее и красочнее представлялся мне наш будущий малыш. Это была девочка, маленький эльфик, похожий на Агнешку. Я видел ее почему-то уже подросшей, годика в три, уже много и складно говорившей, постоянно чем-то занятой, называвшей меня, как когда-то ее мамочка, в е л и к о л ю т о м, и при этом ежившейся и убегавшей с криком от меня в притворном страхе. Эти картины наполняли меня такой жаждой жизни, таким желанием сделать для них что-то невообразимое, что в конце концов я едва ли не лишался последних сил и походил, возможно, на сомнамбулу. Странно, что Агнешка этого не замечала, а, может быть, и замечала, но не беспокоила меня расспросами…

Накануне дня рождения мы занимались готовкой. Я собирался сделать карбонады по-фламандски и бил нещадно куски мяса, которые затем предстояло тушить в светлом пиве со специями, а моя пигалица в основном путалась у меня под ногами.

Кухонный уголок был невелик, но прекрасно оборудован, и если бы не моя помощница, то я бы уже давно поставил скороварку на сенсорную плиту и покуривал бы себе на террасе.

Чтобы найти бестолковице какое-нибудь полезное занятие, я предложил научить ее делать торт под названием «Счастливый эльф». Вообще-то, назывался он иначе, и потчевала меня им когда-то одна очень милая дама (именно д а м а, а не просто женщина), с которой я расстался по собственной глупости. Она была красива, интеллигентна, хозяйственна, чистоплотна и по-немецки аккуратна, хотя и не имела в своем роду ни одного немца. Увы, я просто оказался недостойным ее, потому что являл собой полную ей противоположность, будучи неаккуратным, нехозяйственным, неинтеллигентным, ну, и так далее… Возможно, она бы и смирилась с этим, если бы я хотя бы был похитрее и нахваливал ее почаще, и говорил ей нежные слова, но и здесь мне не хватило ума. А ведь я по-своему любил ее и одновременно отравлял своим цинизмом и дурацкими шутками. Закончилось все тем, что она вышла замуж за какого-то спортсмена и уехала жить в Киев. Так вот, торт, которым она меня довольно часто баловала, назывался «Киевским» в домашнем варианте – это я к тому, что жизнь и впрямь сюжетна. Торт был прост, как правда, которая, как все знают, в действительности очень непроста. Бралось с десяток яиц, желтки отделялись от белков, взбивались с сахаром, затем блином распределялись на пергаменте, предварительно помещенном на противне, который ставился в духовку и находился там минут сорок – до готовности. Так делались три коржа, а белок из одного яйца шел на украшения в виде всяких круглых безешек. Потом брались пачка сливочного масла, банка сгущенного молока, все это сбивалось и полученной кремовидной массой намазывались коржи, укладывались один на другой и посыпались мелко нарезанными грецкими орехами.

Агнешка очень внимательно слушала меня, и когда я поинтересовался, есть ли у нее неясности, спросила:

– А почему торт называется «Счастливый эльф»? Эльфы – это маленькие лесные люди из сказки?

Мне захотелось вдруг рассказать ей в с е, но я отговорил себя и вместо этого сказал:

– Не только из сказки. Эльфы встречаются и в жизни.

– И многих ты знаешь, Тим?

– Всего одну, – уточнил я. – Т е б я, радость моя.

Она улыбнулась и сказала мило:

– Завтра кое-кому шестьдесят лет, Тим, а ты ведешь себя, как ребенок. Большой, лохматый, небритый и самый мой любимый ребенок. Значит, берем три яйца…

Для того чтобы устроить обед дома, мне пришлось преодолеть ее сопротивление. Не очень, прямо скажем, яростное, но все же…Она предлагала ресторан и по-своему была права, но я хотел оказать профессору Перчатникову и Антипу большее уважение, чем официальный прием в общепите, пусть и самом дорогом. Мне хотелось, чтобы они порадовались за нас с Аги, потому что с некоторых пор они стали для нас, по сути, близкой родней, которой нам обоим теперь так не хватало. Агнешка ничего мне не говорила о своих родителях, кроме того, что отец ее был джазменом, а мать преподавала в школе русский язык, но я чувствовал, что особенно ей не хватает матери. Отца в какой-то мере, пусть даже и не совсем понятной мере, мог заменить ей я, но мать незаменима, как не крути.

Я получал удовольствие, наблюдая, как моя хозяюшка отделяет белок от желтка. Чувствовалось сразу, что занималась она этим не более одного раза за свою жизнь. Она загубила три яйца кряду, в последний момент упуская в плошку желток, и хмуро косилась при этом на меня. Ей шли и эти косые взгляды, и эти короткие вскрики неудовольствия с шипящими звуками, и злючкины глаза, и топанье ножками, которыми она в другое время и при других обстоятельствах колотила по моей спине, – все ей шло и все радовало меня. Сжалившись над ней, я быстро собрал в плошке яичный белок и предостерег ее от главной ошибки недотеп, которые сразу норовили взбивать белок с сахаром, и в результате получали не густую, пышную белую массу, а какую-то сопливую глупость, стекавшую противно со сбивалки. Я дал ей венчик и приказал взбивать им белок до небольшого загустения, а уж потом добавлять понемножку сахар.

– Ты прямо настоящий старый хрыч! – похвалила меня Аги, облизывая сладкую пену. – Кто же научил тебя всему этому?

Я хотел по-товарищески рассказать ей о своей неудачной любви, но вспомнил, что гусь свинье не товарищ, и хрюкнул что-то про книгу о вкусной и здоровой пище. За это она вымазала мне нос и захохотала, как безумная. Ей тоже все здесь нравилось – я это видел…

Вечером прибыл подарок от Антипа. Это был мой любимый «Petroff», к которому я уже проявлял нездоровый интерес, ограничиваясь, правда, возможной арендой. Но Антип, как истинный русский патриот и французский бронетанковый майор, аренду считал не к о м и л ь ф о, то есть, попросту з а п а д л о и полыхнул по полной, чем заставил меня чувствовать себя неуклюже. Позднее он объяснил мне, что это был его инструмент, на котором практически не играли, и его доставили ко мне в номер специально для наших джэмов.

Разумеется, я отвел душу. Моя самая преданная и единственная слушательница сидела осоловевшая от непосильного труда и поедания взбитого с сахаром яичного белка. Временами она говорила: «Это ты еще не играл» или «Ну, это я помню!» – и страдальчески морщилась от муторной сладости во рту. Я достал бренди, и ей полегчало. В самом конце приватного концерта она, поаплодировав с а л о н н о, вдруг сказала:

– Тим, а почему ты не просишь меня спеть?

Этого вопроса я не ожидал. Она ведь определенно знала, что профессор Перчатников держит меня в курсе всего того, что происходит с ней, и уж о ее временном голосовом дефекте должен был сказать мне сразу. И все же она ждала, когда я сам спрошу об этом.

– А, кстати, может быть, завтра и споешь? – поинтересовался я так, словно и знать ничего не знал. – Профессор говорил что-то о твоем горле – так, значит, уже прошло?

– Нет, Тим, не прошло, – обиженно произнесла она. – И, боюсь, если и пройдет, то не скоро. Говорят, у твоей леди тоже такие же проблемы?

– Почему, черт возьми, она моя? – возмутился от неожиданности я.

– Потому что ты произвел на нее очень большое впечатление, а она на тебя, милый, – с вымученной улыбкой ответила Агнешка. – Меня еще к тому времени не разморозили, но я чувствовала: кто-то тебе уже строит глазки. Я ей их выцарапаю, если она еще раз здесь появится.

– Это кто же у нас тут стучит на пол ставки, что за дятел такой? Антип, больше некому, – сказал я, ничего не понимая в тактике Перчатникова, так как без его позволения майор и мухи бы из комнаты не прогнал.

– Она тебе что-нибудь пела? Нет? А я пела! И тебе очень нравилось, – выпалила Агнешка разом. – Ты, наверное, уже забыл нашу поездку на водном велосипеде? А я помню! Ты пил сегодня пилюльки? Я без тебя жить не буду.

– Ты что, девочка моя? – сказал я, приобняв ее, потому что она была явно не в себе. – Почему ты должна жить без меня? Куда я денусь?

Я говорил это, целуя ее лицо, которое уже было влажным, и сквозь всхлипывания услышал:

– Тебе завтра шестьдесят лет, Тим. Кто-то украл у нас тридцать лет.

– Это не конец света, детка, – утешил я ее.

– Правда? – с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.

Только за одно то, как она произносила это слово и к а к смотрела на меня, я готов был лишиться всего, что стояло по ту сторону от нее…