Н. С. Волконский успел «набросать» в Ясной Поляне свой эскиз мироздания, в котором главное место заняла эффектная ампирная каменная постройка, где разместилась суконная фабрика. В любой усадьбе соседствуют красота и польза. В имении князя все было свое: ткани, вышивки, кружева, ковры. Разумеется, и портные, и башмачники, и маляры, и столяры, и кузнецы были тоже свои. В импозантной постройке с мезонином сенные девушки ткали, пряли, шили, вышивали. В людских помещениях даровитые крепостные живописцы создавали портреты предков Толстого, которые по сию пору украшают дом писателя. Здесь же трудились мебельщики, резчики, ставшие анонимными творцами яснополянских интерьеров и одарившие своей магической красотой всех, кто с ней соприкоснулся. Яснополянские крестьяне от природы были наделены особым чувством красоты. В усадьбе успешно работали каретники, кондитеры и другой полезный люд, умело совмещавший в себе несколько ролей — утром музыканта, а вечером повара. Забота о дворовых людях, о крестьянах оказалась настолько приоритетной для деда писателя, что он забыл о себе и о своей дочери, так и не успев достроить главный дом.
Со смертью Н. С. Волконского завершился, пожалуй, первый этап реконструкции Ясной Поляны. Началась иная, не менее фееричная по своему содержанию жизнь в усадьбе без своего прежнего хозяина. Бразды правления имением оказались в руках его дочери, кото
рая была талантливой и в этом качестве. Сказалась, прежде всего, выучка отца, проявившаяся, в частности, в любви к порядку. Ведь небрежение, игнорирование порядка стали характерной чертой русской жизни, но, к счастью, не приемлемой для обитателей яснополянского дома. Князь научил свою любимую дочь очень многому, прежде всего любви ко всему живому. В Ясной Поляне было принято холить, беречь природу. Сохранилась «Опись саду» матери писателя — образец правильного хозяйствования в своем имении. В этой описи она самым добросовестным образом отметила каждую яблоню, произраставшую в 16 клиньях усадебного сада, перечислила все сорта. Так когда-то ее учил отец. В этом также сказалась и его боязнь того, что Мария будет похожа на «глупых барынь».
Любовь к земле, к деревьям, садам и паркам являлась характерной чертой русских помещиков. Даже у самых ленивых из них во время сезонных работ появлялась страсть к садам и огородам. Для матери писателя самые простые травы и полевые цветы служили «приятнейшим дневником». Она испытывала наслаждение, соприкасаясь с растительным миром, фиксируя в своей тетради «Сто первых растений. Ясная Поляна в июле»: маки, турецкие гвоздики, левкои, ноготки, дельфиниумы, произраставшие на клумбах и рабатках. Для нее, тонко понимавшей эмблематику усадебного мира, было важно наслаждаться не только ароматом, но и «прочитанным» смыслом каждого цветка.
Мария Николаевна Волконская была очень «чутка к художеству», имела в зародыше то, что гениальным образом проявилось в ее сыне. Она сочиняла оды, элегии, аллегории, буколики, писала дружеские послания, повести и волшебные сказки, вела дневник путешествий. К тому же отличалась высокой музыкальной культурой, «хорошо играла на фортепиано». В общем, самым талантливым образом совмещала в себе интеллектуальную и практическую деятельность, преодолевая тоску одиночества.
Тогда ей было 32 года, она была «нехороша собой», но имелись и несомненные преимущества: немалое приданое в виде двух домов в Москве на Воздвиженке,
нескольких деревень и крупная сумма денег. Горе, вызванное потерей жениха, Николая Голицына, со временем утихло. Мария пыталась подменить любовь «страстной» дружбой со своей компаньонкой Луизой Гениссьен, она даже подарила ее сестре в качестве приданого 75 тысяч рублей. Однако это не смогло стать для нее подлинной сатисфакцией. Свой поединок с судьбой она предпочла выиграть с помощью еще одного Николая — своего троюродного дяди. Имя «Николай» оказалось для нее роковым. Появившийся на горизонте «живой подвижный сангвиник» Николай Ильич Толстой был на четыре года моложе своей невесты.
Он родился в 1795 году, был одногодком пушкинского Онегина и, как многие герои поры поэта, был человеком 1812 года, без детства. Их объединяли стиль жизни, эстетика байронических разочарований, фаталистический привкус смерти, хотя Николай Толстой вопреки «грусти в глазах» был улыбчивым и радостным человеком, аристократом и «по рождению, и по привычкам, и по положению». Живость сангвиника органично сочеталась в нем с грустью — непременным атрибутом байронического поведения, продиктованным модой тогдашней молодежи на сплин и печаль. М. Н. Волконская, в стихах адресованных будущему мужу, писала: «Но о тебе, дружочек, слышно, что ты не любишь модный свет…»
Николай Ильич был ярким представителем коренного русского барства, домашнего, поэтичного. Он был прекрасно образован и, несмотря на беспорядочность домашнего обучения, безупречно владел французским и немецким языками, недурно пел и рисовал, грациозно танцевал мазурку и вальсировал, любил читать, переписывал понравившиеся стихи (в том числе Пушкина) в свой поэтический альбом.
Его запомнили всегда учтивым, ласковым, безоблачно веселым, беззлобно насмешливым, остроумным, напоминавшим чем-то отдаленно Пушкина, только без южной, пламенной страстности; своими аристократическими манерами, выхоленными белыми руками и особенно своими «всегда грустными глазами»… Он во
площал в себе лучшие черты старорусского барства с непременным «культом мундира». С 17 лет он был на военной службе, а в 24 года ушел в отставку «по болезни» в чине подполковника Павлоградского гусарского полка. Он считал войну ужасной — видел места от Смоленска до Красного, «верст на десять засеянные телами».
До своей женитьбы отец Толстого в полной мере успел познать горечь разочарования от «военного ремесла». За его плечами остались и «битва народов» под Лейпцигом, и плен в местечке Сент-Оби под Парижем. Разумеется, его амбиции не смогла удовлетворить гражданская служба: вскоре после отставки он занял должность смотрителя Московского военно-сирот- ского дома, которую принял, чтобы не оказаться в долговой тюрьме из-за колоссальных, в полмиллиона рублей, долгов, доставшихся ему от бонвивана-отца, до нитки промотавшего внушительное состояние. Отец стал для Николая в некотором роде антипримером, и сын сделал все возможное, чтобы ни в чем на него не походить.
Не удавшаяся в карьерном отношении жизнь Ильи Андреевича Толстого убедила его сына в необходимости существования в безвестности с милой женой в окружении детей, мал мала меньше. Он, кажется, ни в чем не повторил образа жизни своего отца: ни в пристрастии к карьерным играм, ни в любви к светской жизни, ни в желании возить белье для стирки в Голландию, ни в отправке подвод за живыми стерлядями в Астрахань, ни в отсылке гонцов на юг Франции за фиалками. В противовес своему отцу Николай оказался расчетливым, прагматичным и отрицающим «бестолковую мотова- тость» и «глупую роскошь».
Долг отца Николай не принял, отказавшись от наследства. Самым приемлемым вариантом для него была женитьба на богатой наследнице — княжне М. Н. Волконской. Этот эндогамный брак стал возможен благодаря энергичной поддержке родни, озабоченной одиночеством уже немолодой богатой родственницы. Во многом вымышленная первая любовь М. Н. Волконской сублимировалась в любовь реальную. 9 июля 1822 года в церкви подмосковного села Ясенева, рядом с имением
родственников невесты Трубецких, состоялось венчание Марии Волконской и Николая Толстого.
Любой брак предполагает наличие некой триады — любви, рассудка, судьбы. К расчету и судьбе в браке Толстых вскоре прибавилась любовь. Родители писателя прожили счастливо, брак по расчету стал любовным союзом, не раз воспетым М. Н. Толстой в ее стихах, посвященных «нежной связи душ».
Совместная жизнь родителей писателя потекла подобно «тихому ручейку». Радость любви объединила «двух счастливых смертных». Они мечтали о том, чтобы их имена стали символом взаимной любви и супружеского счастья. Однако их жизнь омрачили несколько неблагополучных родов у Марии Николаевны. Но семья получилась большой все равно — пятеро детей. Четвертого сына, Льва, родители любовно называли «шоп petit Benjamin» (мой маленький Бенджамин).
Счастливая супружеская жизнь Марии и Николая Толстых оказалась, увы, недолгой, всего девять лет, но «украшенной любовью всех ко всем». Кажется, «сладость замужества» оказалась для матери писателя не мечтой, а прекрасной реальностью.
Жизнь родителей отличалась особой патриархальностью и уединенностью. Манерой поведения отец писателя был во многом схож с князем Волконским. Как и его тесть, он старался обходиться собственными средствами. Время пролетало быстро благодаря постоянным хозяйственным заботам и охоте. Немало сил уходило и на «распутывание» дел своего отца. Повседневная жизнь родителей писателя не мыслилась без музыкальных вечеров, в которых активное участие принимали не только Мария и Николай, обладавший прекрасным голосом, но и его сестры, Алина и Полина, игравшие на арфе. В Ясной Поляне процветало «альбомное искусство». Сохранились рисунки с интерпретацией библейских сюжетов, выполненные отцом писателя.
Ни один день не проходил в Ясной Поляне без обучения малышей по особым методикам, талантливо перенятым у Варвары Энгельгардт во время пребывания в ее Зубриловке. Мать писателя регулярно заполняла
«Журнал поведения» своего старшего четырехлетнего сына Коко, что, по ее убеждению, должно было избавить ребенка от излишних шалостей, лени, капризов, «митрофанства». Она рассказывала сыну сказки с того момента, как только он стал ходить. Воспитывала в нем сердечность, развивала силу воли, мужество характера. Ей не нравилось, например, когда Коко, прочитав о подстреленной птичке, плакал. В этом она усматривала излишнюю, совсем не нужную чувствительность, которая впоследствии может оказать плохую услугу. Мария Николаевна боролась и с его трусоватостью: Коко испугался жука. Почерк князя Волконского угадывался в ее воспитательной практике. Она развивала в сыне интеллект, приучая читать не ради тщеславия и похвалы. Пройдут годы, и великий Иван Тургенев скажет о своем друге Николае Толстом, что ему для писательства не хватило тщеславия, которое в избытке было у его младшего брата. Возможно, счастливым для Льва оказалось то обстоятельство, что Мария Николаевна не успела обучить его по своим методикам. В Николае же мать воспитывала дух патриотизма, храбрость, а в качестве поощрения ему позволялось надеть саблю. За непослушание, когда расшалившийся ребенок смешивал бабушкины пасьянсы или выливал суп из ложки, она могла поставить его в угол или закричать на него. Практиковалось также и оценивать успехи Николая с помощью специальных билетиков.
В то время как Мария Николаевна проставляла детям оценки за поведение, ее муж занимался строительством главного усадебного дома. Известно, что отстроенный тестем первый этаж был очень респектабельным. Комнаты в доме были «громадно-высокие» с дверями высотой в три с половиной аршина, с итальянскими окнами, расписными потолками, дубовыми столами и шкафами. Стены дома были толщиной в два аршина. Николай Ильич внес свои коррективы в архитектурную концепцию тестя. Он надстроил на фундаментальном каменном цокольном этаже, появившемся еще при Волконском, два деревянных, оштукатуренных только изнутри этажа, выполненных весьма экономично, без прежнего размаха. На строительство ушло 2 тысячи рублей. Отец
пича и при ней каретный сарай, крыты соломою, конный двор с теплыми для скота отделками, омшаниками и денниками и в нем три людских избы деревянные, крыты соломою, птичий двор огорожен забором, в нем две избы, крыты соломою, баня деревянная, крыта соломою, два амбара двухэтажные и промежду их сарай, деревянные, крыты соломою, каменная рига с сараем из сырцового кирпича, крыта соломою, сарай, забранный частоколом, крыт соломою для уборки сена, сарай рубленный из разного леса, крыт соломою, для приборки экипажей, печь для выжирки кирпича, крыта тесом, и близь ее сарай для уборки кирпича, крыт соломою, для проезжающих выстроены четыре постоялых двора, в них восемь изб, четыре амбара деревянные, огорожены забором, крыты соломою; речка Воронка, на которой выстроены мукомольная мельница о двух поставах, рубленные из разного леса, крыты соломою». Это подробное описание яснополянской усадьбы было составлено 12 февраля 1830 года для Московского опекунского совета с целью «получения надбавочных денег на заложенное имение» и представлено матерью писателя в Тульскую гражданскую палату.
Подробная опись Ясной Поляны позволяет представить ее как некий царский двор в миниатюре — с господскими домами, ковровой фабрикой, каретным сараем, оранжереями, садами, разбитыми в регулярном и пейзажном стиле. Но этот образ должен быть дополнен и другими живыми подробностями: лакеями, официантами, поварами, музыкантами, дворовыми, особым стилем усадебной жизни, литературными версиями, поэтическими инвенциями, мифологией, позволяющими выйти за границы реальности. Благодаря своим уникальным владельцам, ярко презентирующим три поры усадебного развития, Ясная Поляна стала местом духовной самореализации личности, особым типом жизни, исповедания, образа мыслей ее обитателей, проникнутых классицистским миропониманием. Дед и отец писателя создали здесь свою философию сельского существования, понимаемую как культ семьи, как состояние счастливой безмятежности и покоя.
Ясная Поляна… Ампирный ансамбль в розовых тонах, темные аллеи, зеркала прудов, варка варенья с соблазнительной пенкой, крепостной оркестр, злые мухи, кричащие петухи, мычащие коровы, блеющие овцы, старые лакеи, сенные девушки, слепой сказочник, безымянные живописцы, псарня борзых, карлики, бой фамильных часов, мягкие диваны со сфинксами, бронзовые подсвечники, ширмы, портреты в золоченых рамах, экраны для свечей, кожаные фолианты — все это флер яснополянского образа жизни. Этот образ жизни был во многом типичен и одновременно поражал своей необычностью, здесь не было весьма распространенного барского самодурства, сопровождаемого «засеканием» крестьян, поркой девок на конюшне. Повседневная жизнь предков была понятной Толстому, не казалась чуждой ему. Старое благополучно уживалось с новым на протяжении 150 лет. В Ясной Поляне не только помнили, но и гордились теми, кто жил до них, их поступками и делами, стараясь подражать им. Здесь не было прихотливой пышности, характерной для знатных вельмож, как, впрочем, и грязно-убогой и скудной жизни среднего дворянина.
Какова же тогда «цена» яснополянского быта, его «вседневности»? Представление о бюджете семьи Толстых можно составить на основе приходно-расходной книги за 1835 год, которой ведала Т. А Ергольская. Годовая сумма затрат составляла 5673 рубля. В среднем месячные расходы равнялись 473 рублям. Разумеется, месячные траты были не одинаковы. Так, из-за празднования декабрьских именин отца Толстого и рождественских праздников сумма увеличивалась до 648 рублей. Предметы домашнего обихода, такие, как галантерея, мануфактура, вина, табак, лекарства и т. д., составляли основную статью расходов. На покупку продовольственных товаров ежемесячно тратилось от 100 до 125 рублей. Незначительность суммы объясняется тем, что при наличии натурального хозяйства не было необходимости в больших закупках. Приобретались, как правило, продукты питания: мука, мясо, рыба, крупа, соль, сахар, масло (исключительно на Масленицу), кофе, уксус, приправы.
Ясная Поляна стала для родителей писателя и домом, и крепостью. Однако и за въездными усадебными башнями надолго не спрячешься. В усадьбе существовала традиция странноприимства, восходящая к мистичности матери Толстого, а также к суеверным бабушке и теткам. Сюда стекались многочисленные странники, нищие. Эта традиция впоследствии была поддержана и самим писателем. Богомольцы, шедшие в Киево-Печер- скую лавру, Новый Иерусалим, Троице-Сергиеву лавру, находили пристанище в Ясной Поляне, здесь их кормили, подавали милостыню, беседовали с ними. Любовь к божественному, смешанному с суевериями, являлась характерной чертой матери писателя. В Ясной Поляне бытовало предание, согласно которому если у М. Н. Толстой родится дочь, то крестной станет первая попавшаяся женщина, которая утром повстречается на дороге. Когда у Марии Николаевны Толстой родилась долгожданная дочь Мария, в Тулу тотчас был послан слуга для исполнения обета.
Мария Николаевна умерла, когда Льву было два года. И у писателя остались воспоминания, связанные в основном с отцом. Он знал стиль его жизни, привычки, страсти. Восхищался его красивым обликом, который отец приобретал, надев сюртук и узкие панталоны. Николай Ильич сформировал в Ясной Поляне модель бытия в виде «графства», сообразно своему титулу и мироощущению. Он сознательно стал помещиком не старосветским, а великосветским и все делал для этого. Свою концепцию, заключавшуюся в удачной женитьбе и получении приличного приданого в виде имения, он блистательно реализовал, поселившись в Ясной Поляне, что помогло ему обрести независимость, дистанцироваться от чиновничьего мира. Это была весьма гордая, опасная, но почетная позиция. Об этом писал Толстой в своих «Воспоминаниях детства»: «Сколько я могу судить, он не имел склонности к наукам, но был на уровне образованных людей своего времени… По чувству собственного достоинства, не считал для себя возможным служить ни при конце царствования Александра I, ни при Николае. Он не служил нигде и немного фрондерствовал правительство Николая Павловича. За
мое детство и даже юность наше семейство не имело близких сношений ни с одним чиновником».
Николай Ильич Толстой выработал особый стиль жизни в Ясной Поляне, сформировал прочный быт большой семьи, состоявшей из бабушки, тетушек, пятерых детей, которым с младенчества прививалась страсть к охоте, — ее хозяин усадьбы считал непременным атрибутом молодечества, присущим истинному мужчине. Для Льва Толстого запах лошадей с детства имел особую прелесть, создавал магию приготовления к отъезду на охоту, сопровождаемую торжественным настроением отца, его разговорами с охотниками.
Николай Ильич с пониманием относился к детским шалостям и не применял телесных наказаний, к которым так часто прибегали в соседнем поместье: «драли за всякие пустяки чуть не каждый день» Ваню Тургенева. Николай Ильич, считавший себя великосветским помещиком, порой проявлял недовольство по отношению к простому люду, демонстрируя тем самым свое превосходство. Имел слабость к прекрасному полу, тайно изменял своей жене и был большим ревнивцем. Когда ему изменила соседка по имению Ю. М. Огарева, он приказал вырубить ее любимую рощу, где она стала встречаться со своим новым кавалером. Если Николай Ильич наказывал своих крестьян, то делал это втайне от жены. Ведь он был для нее эталоном мужа и отца. Его сентиментальные послания к ней были списаны с известных литературных образцов, в которых неизменно присутствовали эпитеты: «Несравненная, обожаемая, неоцененная».
Жизнь большой семьи, возглавляемой Николаем Ильичом, протекала, несмотря на прагматичные установки, на широкую ногу. У отца писателя было три камердинера, свой шталмейстер. У бабушки была личная прислуга, слепой сказочник, купленный для нее когда- то мужем. Также при доме находились старый официант Тихон, вязавший чулки, дворецкие, камердинеры. Детям прививалось, что они будущие владельцы нескольких сотен крепостных душ.
Семья Толстых жила уединенно. Изредка принимали только близких, доверенных и статусных людей. Если
же визитер оказывался не в достаточном «ранге», ему попросту говорили, что хозяина дома нет, что он на охоте. Об этих тонкостях повседневной жизни графа поведала в своих воспоминаниях Ю. М. Огарева, прелестная соседка, проживавшая в Телятинках, расположенных в трех верстах от Ясной Поляны. У близких Николая Ильича противоречивые мнения об этой замужней женщине, матери четверых детей. Одни находили Огареву просвещенной, начитанной, интересной собеседницей. Другие считали ее легкомысленной особой. Огарева полюбила графа с того момента, как он появился в Ясной Поляне. По ее словам, возникшее между ними чувство оказалось взаимным. Брак с Марией Николаевной был во многом обусловлен разумным расчетом. Сердце же жаждало иного. Общение с Жюли Огаревой пересекалось с его семейной размеренной жизнью. О несовместимости в браке Наташи Ростовой и князя Андрея, Николая Ильича и Марии Николаевны писал автор «Войны и мира». Возможно, ему удалось угадать в совместной родительской жизни рассудочность эндогамного брака. Юлия Огарева сумела «накалить» ситуацию, но не «взорвать» ее. После смерти Марии Николаевны отношение Николая Ильича к соседке стало более нежным. Николай Толстой признался в своей горячей, бескорыстной любви к ней, которая воспламеняла и возвышала его душу. Они совершали совместные уединенные прогулки, обменивались впечатлениями о «Новой Элоизе», читали любовные стихи Корнеля, ездили в офицерское собрание на маскарад. Огарева подробно описывает ревность своего кавалера к ней, свою силу влияния на него, вспоминает о его желаниях помочь ей в трудную минуту. Когда она не смогла найти для своего старшего сына московского учителя, граф предложил ему перебраться в Ясную Поляну, чтобы вместе с его собственными детьми тот мог обучаться у немца. Он посвящал Огареву во все свои проблемы, дорожил ее советами, например, по поводу выкупа родового имения Никольское-Вяземское. Отец писателя будто бы высказывал ей свои опасения, что его родные сестры, Полина и Алина, ничего не унаследовавшие от родителей, будут завидовать его покупке.
Николая Ильича Толстого все же вряд ли можно было назвать идеальным мужем, но вот уникальным отцом он был вне всяких сомнений. Мы уже говорили, что он очень любил русскую поэзию и в молодости переписывал понравившиеся ему стихотворения, наполненные грустно-любовным чувством, в свой альбом. Так за три года собралась прекрасная коллекция стихов Державина, Жуковского, Пушкина. Каким счастливым чувствовал себя Николай Ильич, когда слушал декламации своего младшего сына, восклицая: «Каков Лёвка! Как читает! Ну-ка, прочитай еще раз». Ведь сын читал его любимые стихотворения божественного Пушкина «На смерть Наполеона», «Прощай, свободная стихия!». Он был поражен пафосом чтения своего восьмилетнего сына, самим выбором именно этих стихотворений, свидетельствовавшим об умственной взрослости Льва. Заодно попросил «Лёвку-пузыря» отличиться новой шарадой. Сын же не заставил себя долго ждать и, к радости отца, быстро ее сочинил: «первое — буква, второе — птица, а все вместе взятое означает маленький дом. Получилась б-утка — будка».
Усадебную осенне-зимнюю тоску, являвшуюся непременным компонентом жизни каждого помещика, Николай Ильич преодолевал по-разному: то напишет акварелью сельский пейзаж, то соберет вокруг себя сестер, одна из которых, Туанет, мастерски сыграет на фортепиано, а другая, Алина, на арфе. Сам же он, обладатель прекрасного слуха, исполнял свой любимый романс «Ключ» или любил повальсировать с кем-нибудь из родни. Граф, превосходно знавший французский язык, в подлиннике читал Поля де Кока, Ламартина, Ша- тобриана, Делиля. В его библиотеке было Полное собрание сочинений Руссо — 21 том, книги по истории, такие, например, как «Записки о галльской войне Цезаря», «История двенадцати Цезарей» Светония, «Римская история» Нибура, тринадцать томов «Истории упадка и падения Римской империи» Гиббона. Многие книги, как, впрочем, и предметы интерьера, Николай Ильич купил в Париже. Но он придерживался принципа разумности: не надо покупать новые книги, пока не прочитаны старые. Похоже, что любовь к чтению была у него
в крови. Так, оказавшись во время своих заграничных походов в одном из польских домов, покинутых хозяевами из-за приближения русских войск, он с жадностью стал читать модные журналы за 1807 год. За полчаса он буквально «проглотил» четыре выпуска, «несмотря на все имеющиеся там глупости».
Николай Ильич зорко следил за всем происходящим в Ясной Поляне. Парадоксально, но факт: в прошлом городской житель, он сумел быстро адаптироваться к иному укладу, среде и ее правилам. Более того, графа полностью устраивал этот упрощенный, неторопливый и более дешевый, по сравнению с городским, образ усадебной жизни. Ему нравилась максимальная приближенность к источнику своего дохода. Жизнь вне сибаритства стала не пустой декларацией, а осмысленным концептом бытия.
Деньги, получаемые от поместий, тратились не на приобретения предметов роскоши, а на развитие хозяйства, на обучение детей. На жалованье учителям уходила большая часть средств, выделяемых на общие расходы. Так, гувернеры-иностранцы, например, Ф. И. Рессель и Сен-Тома получали по 1500 рублей. Оплачивались также и преподавание учителя Закона Божьего, работа двух гувернанток и шести учителей, их жалованье было значительно меньше, чем жалованье коллег. Доход от всех деревень составлял 3 тысячи рублей, которые почти целиком тратились на образование.
В отношениях с крестьянами и дворней Николай Ильич руководствовался исключительно холодным расчетом. В старости писатель вспоминал любопытный эпизод из жизни отца. Однажды Николай Ильич встретил в Туле яснополянского мужика, просящего милостыню. Граф пришел в ужас от увиденной картины. Он накормил, одел, обул мужика, устроил работать на дворе и впредь не допускал, чтобы в его «графстве» подобное могло вновь повториться. И вовсе не в доброте Николая Ильича здесь было дело, а в умном расчете. «Если крестьянин, — рассуждал его литературный двойник Николай Ростов на страницах романа «Война и мир», — гол и голоден, и лошаденка у него одна, так ни на себя, ни на меня не сработает». Такая мудрая политика про
водилась хозяином Ясной Поляны в контексте абсолютной власти помещика над своими крепостными и гарантировала честные отношения между ним и его подчиненными.
Но, конечно, приоритетом Н. И. Толстого оставалась семья, где неуклонно соблюдались традиции. Каждый день непременно начинался с поцелуев «рука в руку» и завершался этим же обычаем. Всегда отмечались именины, дни рождения. В воскресные дни детей водили причащаться в Никольскую церковь. Взрослые в пост говели, отстаивали всенощную. Граф не был глубоко верующим человеком, шутливо подсмеивался над набожностью сестры Алины, ее восторженным отношением к странникам и богомольцам, но тем не менее обрядность соблюдал, и детям нравилось, как он низко кланялся во время молитв, доставая правой рукой до пола, а они повторяли за ним, чинно стояли и низко кланялись, как он. Атмосферу детства будущий писатель запомнил на всю жизнь, вспоминая в старости, как буфетчик сажал его на поднос и носил по дому, как он доставал из буфета любимое варенье и ел его рукой из банки. За эти и другие проделки Лёву не раз выгоняли из-за стола. При этом уже в пятилетнем возрасте мальчик обучал французскому языку четырехлетнюю Дунечку Темяшеву.
Граф Николай Ильич был создан для семейной жизни, отцовских забот, не требовавших «позолоты». Его умение полностью уйти в повседневные заботы, раствориться в них, достойно восхищения. Удалиться от шума и света, не уставать от повседневности означает только одно — моральную силу Николая Ильича. Спустя годы его гениальный сын будет вести точно такой же образ жизни: «Дух работы и тишины приближается, и я радуюсь. Немножко охоты и хозяйственной работы, и потом жизнь с собой и семьей — только. Я с радостью думаю об этом и потому верю, что я счастлив».
Недостаток развлечений Николай Ильич компенсировал сочинением детских забав, одну из которых с особой любовью вспоминал его младший сын. Николай Ильич достал из шифоньерки золотые монеты и рассыпал их вокруг, а дети собирали их, но никак не
могли отыскать недостающей монеты. Отец подбадривал их, говоря, что если они найдут ее, то смогут себе оставить. Когда монета была найдена, дети долго думали, что же им с ней делать. Подумав, они решили купить родной тетке курильницу. Николай Ильич хотел, чтобы дети как можно раньше познали и мир животных. Для этого он завел кур и цыплят. Охотничьи собаки стали друзьями детей, которые восхищались их грацией и красотой.
Ради детей граф приумножал хозяйство и оставил им после себя много больше, чем получил. У него было «793 мужика и 800 женских полов душ». Он построил каменную церковь в выкупленном Никольском-Вяземском. Служение Отечеству было для него в далеком прошлом. В дне сегодняшнем его интересовали только обязательства перед малолетними сыновьями и дочерью. Чтобы обеспечить их будущее, он решил приобрести на льготных условиях богатое имение с огромным конным заводом, мельницей, с 472 «душами» мужского пола. Сделка, оценивавшаяся в 500 тысяч рублей, стоила графу жизни. Покупка Пирогова у троюродного брата Темяшева казалась поначалу простым делом и оттого выглядела еще более заманчивой, но в реальности обернулась весьма долгой изнурительной тяжбой. Приобретение усадьбы сопровождалось бесконечными скандалами, интригами, инициируемыми сестрой Темяшева — Карякиной, требовавшей судебных разбирательств с целью признания сделки незаконной.
Для Николая Ильича счастье семьи было неразрывно связано с приумножением, а не растратами, с расчетом, а не азартом. Он сумел выкупить родовое горчаков- ское имение Никольское-Вяземское, вскоре приобрел другое — Пирогово, «золотое дно», но за слишком высокую цену. Заплатил за него своей жизнью.
К этому времени здоровье графа, подорванное военной службой, стрессами, связанными с отцовским разорением, прогрессирующей чахоткой, неумеренной склонностью к крепким напиткам, резко ухудшилось. Участились кровохарканья, и ему пришлось обратиться к московским врачам. Он понимал, что «сама собой» его болезнь не пройдет. Отметим, что обраще
ние помещика к медикам — случай почти уникальный. Так, например, московский врач Миллер приезжал по вызову Н. И. Толстого в Ясную Поляну лечить его детей. Обычно в усадьбах пользовались народными средствами, надеясь на Бога или на «авось». Все болезни лечили капустным листом, который прикладывали к больному месту, клубникой, помогавшей «укреплять сердце», отварами из тмина или мяты, мазями, приготовленными из «коровьего масла» с добавлением медного купороса. От многих недугов лечились постничеством, доверяли больше профилактике, заключавшейся в умении хотя бы раз в месяц напиться. Обращение к доктору стоило больших денег: от 10 до 25 рублей. Но в пользу таких обращений почти никто не верил. «Ассортимент» услуг врача был хорошо известен — кровопускание и лекарства, приготовленные из различных трав.
Николай Ильич был человеком просвещенным, а потому выполнил все предписания доктора: выдержал строгую диету, принимал лекарства, которые на время избавили его от сильных горловых кровотечений. Чувство тревоги за детей не покидало его. Он считал себя «трусливым на болезни», и, кажется, настал тот момент, когда он «заробел». Последней надеждой стала для него 44-летняя Туанет — Татьяна Александровна Ергольская, которой граф сделал предложение стать его женой и матерью для детей. Сохранилась запись Ергольской: «16 августа 1836 г. Сегодня Николай сделал мне странное предложение — выйти за него замуж, заменить мать его детям и никогда не оставлять. В первом предложении я отказала, второе я обещалась исполнять, пока я буду жива».
Напряжение от тяжб с Карякиной, дорога из Москвы в Тулу не прошли даром. Расстояние от Москвы до Тулы в 161 версту Николай Ильич преодолел за день. Один из Волконских этот путь одолел за четверо суток, проезжая по 40 верст в день. Те, кто ехал не спеша, как правило, проезжали 25 верст за три дня, 100 — за неделю. Граф же пускал лошадей рысью, путешествуя в карете, «на долгих», то есть на своих, хорошо откормленных лошадях. Побывав в нескольких присутственных
местах, Николай Ильич отправился к Темяшеву, однако, не дойдя до его дома нескольких шагов, упал, потеряв сознание. Прибывшие вскоре тульские врачи констатировали смерть от инсульта.
Внезапная смерть графа вызвала множество версий с детективным привкусом, с намеками на убийство, в котором родственники подозревали двух слуг, сопровождавших Николая Ильича из Москвы в Тулу. Они были его любимцами, сильными, ловкими, красивыми молодцами. Петруша и Матюша служили у него камердинерами и получали от хозяина подарки и всяческие поощрения. Родные подозревали их в отравлении графа. Поводом для этого послужила пропажа крупной суммы денег и ценных бумаг, с которыми Николай Ильич возвращался в Тулу. В его карманах было найдено две монеты и орех.
26 июня 1837 года, в тот день, когда Николаю Ильичу должно было исполниться 43 года, в одной из московских церквей по нему служили панихиду. А в памяти яс- нополянцев навсегда осталось такое событие, связанное с графом: «По всем деревням заговорили о смягчении наказаний провинившихся, говорили, что уменьшат тяжесть работ и будут даны, особенно семейным, большие льготы, в связи с появлением на свет четвертого младенца… У крыльца яснополянского дома робко толпились мужики и бабы. Николай Ильич, сиявший от избытка чувств, обратился к крестьянам: "Родился сын. Поздравьте!" Толпа загудела, желая новорожденному Льву долголетия».