ФЛОРЕНЦИЯ. 1478 ГОД

Все важные события во Флоренции случались в апреле. Когда 26 апреля 1476 года Леонардо, за недоказанностью вины, но и не без попечительства сера Пьеро да Винчи, выпустили из тюрьмы, Флоренция надела траурные одежды по безвременно ушедшей из жизни Симонетте Веспуччи: «несравненной, бесподобной, прекрасной Даме, королеве праздников» – так воспевали флорентийские поэты жену банковского клерка Марко Веспуччи, любовницу Джулиано Медичи, тайную любовь Лоренцо Великолепного и мечту всей жизни Сандро Боттичелли.

* * *

Из боттеги Андреа Вероккьо Леонардо ушёл тотчас же, как был отпущен из заточения. Сер Пьеро, с величайшим трудом выдерживая баталии с женой Маргеритой, арендовал для него на улице Проконсоло помещение из трёх комнат, кои служили и мастерской, но у Леонардо второй год не было ни заказов, ни учеников. Клевета, что уголь: не обожжёт, так замарает, – печалился он. На улицах Леонардо порой ловил на себе насмешливые взгляды. Мало кто из прежних друзей остался неизменным в своих чувствах к нему.

Вероккьо, получив большой заказ на литьё из бронзы конной статуи Бартоломео Каллеооне, уехал в Венецию, а управление мастерской вверил самому прилежному из учеников – Лоренцо ди Креди. Старательный юноша поручение Мастера выполнял с превеликим рвением, регулярно наведываясь в Венецию с отчётами об успешном ведении дел, каковое указывало на его усердие. Как-то Леонардо, оказавшись на пьяца Ментана, зашёл разузнать о возвращении Вероккьо и спросить, не будет ли каких-либо заказов для него, но Лоренцо настолько хорошо вёл дела, что со всем управлялся сам. Покидая боттегу, кою почитал своим домом более десяти лет, Леонардо остановился у готовых картин, прислонённых к стене. С деревянной панели на него смотрела его собственная «Мадонна с цветком». Отлично выполненная копия. Тот же разворот головы и положение рук. Другое тондо – с Богоматерью для испанского короля – как отражение в воде склонённого лица повторяло лик Богоматери, написанной ранее Вероккьо.

Лоренцо ди Креди всегда отличался необыкновенной точностью, необходимой при копировании чужих работ. Леонардо вспомнил их давний разговор, когда ещё мальчиком Лоренцо неотступной тенью следовал за ним, перенимая манеру писать, спросил:

– Скажи, Леонардо, что для художника самое главное? Точность руки?

– Нет, Лоренцо, точность глаза и умение мыслить. Коли художник рисует так, как видит глаз, без участия разума, то он напоминает зеркало, кое отражает любой поставленный перед ним предмет.

– Но ведь настоящая картина родится, коли рука художника может воссоздать линию с необыкновенной точностью?

– Даже когда один художник крадёт эту линию у другого? – насмешливо переспросил Леонардо.

Лоренцо вспыхнул и ушёл с обидой, но, по всему видно, остался при своём.

Уступив настоятельным ходатайствам сера Пьеро да Винчи, муж сестры Лукреции Торнабуони – Томмазо Содерини, на коего Лоренцо Медичи оставлял город в своё отсутствие, согласился принять Леонардо. Когда-то Содерини стал добрым ангелом в жизни Боттичелли, познакомив оного с Лоренцо Медичи, чем обеспечил Сандро крупные заказы. Леонардо же уповал на свои инженерные изобретения, страстно желая продать их Медичи, поскольку считал сии чертежи самым значительным из того, что ему удалось. Но пухлая стопка бумаг с описаниями технических усовершенствований механизмов повергла государственного мужа в уныние, кое он забыл стереть с постного лица. Собрав в складки низкий лоб, Томмазо Содерини тщетно силился вникнуть в рисунки, разложенные перед ним веером. Не имея и зачатков инженерных способностей, он не смог уразуметь их сути. И напрасно битый час Леонардо толковал ему:

– Вот приспособление для подъёмных и транспортных сооружений, кое можно успешно использовать в строительстве. А вот механизм для рытья каналов. Им можно заменить сотни людей…

– А чем же будут заняты люди?

– Не знаю. Я всего лишь инженер. Есть ещё приспособления для суконной промышленности: машинка для стрижки овец, инструменты для стрижки сукна и шлифования поверхностей. А вот рисунок водоотливного насоса, дабы откачивать воду из нижних слоёв земли, подавая её наверх…

– Хватит, хватит, – раздражённо остановил его Содерини, отодвинув бумаги на край стола, – я поговорю с Лоренцо. Может быть, ему они будут интересны.

Халиф на час не собирался менять что-либо в чужом королевстве.

Своё приглашение Лоренцо Медичи передал через сера Пьеро да Винчи. Леонардо он принял через неделю в палаццо на Виа Ларга. Некоронованный король Флоренции, авантажно откинувшись на изголовье, изукрашенное резьбой и серебряной ковкой, восседал в кресле из камерунской эбеновой древесины, инкрустированном по подлокотникам и ножкам драгоценными каменьями. Стену напротив высоких окон украсила фреска Беноццо Гоццоли, а две другие – шпалеры, картины Мазаччо1 и Джотто2. В шкафах из граба и палисандра, расставленных вдоль стен, покоились геммы и монеты, ларцы с камеями и медали, драгоценные серебряные кубки и вазы из лазурита, нефрита и аметиста. Были здесь и мраморные античные бюсты Августа и Агриппы, подаренные Папой Сикстом Четвёртым.

«Роскошь сия невыгодно оттеняет невзрачность её владельца», – отметил Леонардо. Лоренцо Великолепный был некрасив. Нос, напоминающий клюв утки, расплющен на конце и широк в ноздрях, а нижняя челюсть выступала вперёд более чем следовало, отчего лицо оного приобрело грубый вид. Когда сказанный гневался, на ум приходила мысль о свирепости английских собак, каковых знатные горожане держали для травли медведей. «Как же он должен страдать от сего обстоятельства», – подумал Леонардо.

– Это про тебя говорят: живописец, каковой не может оторвать руки от мольберта, потому что всю жизнь пишет одну картину? – спросил Лоренцо, не пожелав смягчить неучтивый вопрос улыбкой.

– Дабы избежать суда потомков и упрёков со стороны людей, понимающих в живописи, нужно всякую вещь изображать тщательно, верной натуре. Я не стяжатель, а художник, – ответил Леонардо сдержанно.

– Сер Пьеро да Винчи давно хлопотал, дабы я выслушал тебя. Мне рассказывали: ты неплохой живописец. Но где твои картины? Ни одной не видел. Кто ты? Каков род твоих занятий?

– Вот здесь плоды моих трудов, могущие быть полезными Флоренции, – приступил сразу к сути Леонардо, вручая собеседнику стопку бумаг.

Он уповал на деловую хватку и незаурядный ум Великолепного, о коих все твердили округ.

Лоренцо бегло просмотрел рисунки шлифовальных машин и ткацких станков, механизмов для прядения шерстяной нити и изготовления сукна, машины для подъёма тяжестей и рытья каналов, мельниц, приводимых в движение силой падающей воды, и, недоверчиво подняв бровь, спросил:

– Так много? А ты уверен, что они будут работать?

– Дабы быть абсолютно уверенным, хорошо бы иметь опытные образцы, а для оных потребуются затраты.

Лоренцо, небрежно перебирая изящными – почти женскими – пальцами листки с чертежами, откинулся на высокую спинку кресла. Спросил, улыбнувшись, отчего лицо его сделалось менее грубым и даже приятным:

– Про тебя говорят, ты сделал летающую птицу. Механизм, на коем собираешься летать.

– Ещё нет, – сухо вымолвил Леонардо, уловив насмешку, – но, возможно, интересными покажутся военные орудия. Вот – чрезвычайно лёгкие и прочные мосты, легко подымаемые и опускаемые. Вот удобнейшие в перевозке бомбарды, коими можно метать камни, не причинив вреда судам. А вот неуязвимые в бою повозки, стреломёты, катапульты, огнемёты и иные орудия, не похожие на обычные.

Лоренцо внимал, не перебивая. Выслушав, изрёк с тем превосходством, кое основано на непоколебимой вере в свою правоту:

– Я предпочитаю побеждать неприятеля с помощью дипломатических уловок и изворотливости ума.

Взмахом руки прервал аудиенцию. Леонардо собрал рисунки и чертежи, небрежно брошенные на стол из чёрного палисандра. Откланялся скупо.

– Подожди. Я хочу сделать тебе заказ для капеллы святого Бернарда во дворце Синьории. Образ мадонны со святыми. Возьмёшься? – остановил его окрик у двери.

– Почему нет? – обернулся Леонардо. – Я всего лишь бедный художник и от работы никогда не отказывался.

– Тогда передай серу Пьеро да Винчи – пусть готовит договор.

Лоренцо любил красивые вещи и всё, что зовётся искусством, намного больше, нежели его создателей, а Леонардо никогда не понимал, чем вызвана столь явная неприязнь к нему. Причины, дурно влияющие на наши отношения с людьми, порой кажутся нам такими ничтожными, ибо мы и не догадываемся о них.

Он вышел из дворца на Виа Ларга с горьким чувством, кое оставляет осадок у несумевшего доказать свою правоту, но мысль, что под обещанный ему заказ наконец-то появятся деньги, разбавляла вкус сей горечи. Он обогнул Дуомо, свернув на Виа Проконсоло, направился к боттеге Сандро Боттичелли, где тот затворился ото всех после похорон Симонетты.

Сандро отворил дверь, не выказав особой радости приходу гостя. В хмуром, заросшем щетиной лице с заломами вокруг рта Леонардо не узнавал прежнего друга с его застенчивой, как у девушки, улыбкой. Боттичелли писал Весну. Он писал женщину – мечту, к коей так и не осмелился подойти при её жизни. Леонардо отошёл к дальней стене, дабы лучше разглядеть почти завершённую картину. «Как всегда, Сандро пренебрегает выписыванием пейзажа», – усмехнулся Леонардо. По центру живописец расположил богиню Любви, а рядом прозрачную нимфу Хлорис и трёх граций. Леонардо удивлённо посмотрел на Сандро – все они были с лицом Симонетты: задумчивым и печальным, с волосами, струящимися золотыми змеями по плечам. Боттичелли оставлял в веках лицо умершей возлюбленной, но это была не та Симонетта, кою хорошо знал Леонардо и не разделял безумного восхищения друга, считая оную воплощением кокетства. Сандро придумал себе не земную, а небесную возлюбленную. Образ на картине не был реальной Симонеттой с её вздёрнутым носом, плоской грудью и бледной кожей. «Желанием оной была лишь одна потребность – искушать», – думал Леонардо. Она покорила двух братьев Медичи, половину мужчин Флоренции и сделала несчастным его друга. С картины глядела не Симонетта, а раненая Душа самого Сандро, коя не желала примириться с безысходностью смерти. От боли за друга у Леонардо защемило сердце. Сандро писал идеальную красоту, идеальную любовь, идеальную печаль. Загрунтованная доска из тополя под его кистью вопреки нарушенным законам живописи превращалась в шедевр. Будто читая его мысли, Боттичелли проронил:

– По-настоящему её любили только двое.

Леонардо промолчал – он знал, кто был второй.

Сандро продолжал:

– После похорон я был приглашён во дворец Медичи, и Лоренцо спросил: «Почему ты не написал её портрет?» Я ответил, что не осмелился своей кистью прикоснуться к красоте. Тогда Лоренцо сказал: «Я не хочу, чтобы смерть навсегда унесла её черты». Мы стояли в галерее палаццо, наблюдая за мерцанием звёзд, а когда на небе взошла необычайно яркая звезда, вместе подумали об одном, и Лоренцо молвил: «Разве было бы удивительным, если бы душа Прекрасной Дамы превратилась в сию новую планету или воссоединилась с ней? И если это так, то что же дивиться её великолепию? Её красота в жизни была великой радостью наших глаз, пусть же утешит нас теперь её далёкое сияние»3.

Сандро так ни разу и не обернулся. Он ни на минуту не отходил от доски, улучшая и поправляя кистью уже готовую картину, оставляя на ней мазками свою страдающую душу.

Вечером следующего дня к Леонардо заглянул сер Пьеро с договором на заказ Синьории, обещанный Лоренцо Медичи. Сообщил, что уже завтра Леонардо может получить часть денег и приступить к работе над образом Мадонны. Выждав немного, дабы соблюсти приличия, сер Пьеро пояснил, что из этих денег Леонардо должен заплатить и за аренду мастерской, так как он сам впредь оплачивать не сможет по причине возросших расходов на содержание семьи – Маргерита вынашивала третьего ребёнка.

Недальновидность Лоренцо Медичи, пренебрегшего чертежами Леонардо, огорчила главного нотариуса Синьории. Он не переставал надеяться, что инженерные идеи Леонардо принесут им богатство. Практичный разум подсказывал, что в сиих разрозненных листках, покрытых небрежной вязью слов и линий, скрыто целое состояние, но как его извлечь, он не придумал по сию пору.

Сер Пьеро, получивший должность главного нотариуса ещё при Козимо Медичи, никогда не забывал, кому он обязан своей безбедной жизнью, и оставался преданным семье Медичи, несмотря ни на что. Но при случае не мог отказать себе в удовольствии перемыть кости внуку своего благодетеля.

– Медичи воюет, а казна горюет, – наблюдая за работой Леонардо, неспешно начал разговор сер Пьеро, доверительно прищурив глаз, спросил: – Знаешь, во сколько обошлось казне подавление бунта в Воль-терре? – Сам же и ответил: – Двести тысяч флоринов! Деньги на военные расходы Синьория одолжила в банке Медичи под тридцать процентов. Недурно, а? Вот потому в городской казне уже давно, как у нищего в кармане – живая вошь на аркане.

Обиженный на Лоренцо, он позволил себе посудачить о делах Медичи, которые по причине просчётов самонадеянного юнца пришли в упадок, а казна Флоренции давно стала казной Великолепного. Во многих домах толковали об этом, но, помня кровавую расправу над восставшей Вольтеррой, обсуждали тайком, без посторонних ушей. Были и такие, что говорили открыто. И хотя Лоренцо всюду повторял, что «обязанность сия не подобает моим летам, она тягостна и опасна, и принял я её неохотно, чтобы обеспечить безопасность моих друзей и сохранить наше состояние…», но флорентийцы разумели под речью оного, что власть без крови он не отдаст.

– Мудрость Козимо в чём была? – вопрошал сер Пьеро, продолжая: – А не вызывал в других зависть и деньги почём зря на роскошь не пускал, но для города не скупился. На монастырь Сан-Марко сорок тысяч флоринов не пожалел, церковь Сан-Лоренцо на кровные построил. А знаешь ли ты, Леонардо, что он сказал, когда великий Брунеллески принёс ему роскошный проект дворца? Не подобает, дескать, владеть такой роскошью простому гражданину свободной Флоренции, каковым являюсь, – сер Пьеро поднял указательный палец. – Мудрость, она, Леонардо, по наследству не передаётся. Она, как красота, или есть, или её нет, – откровенничал он.

Леонардо молча растирал краски на другом конце стола, не перебивая сера Пьеро. Пригубленное вино, коим они отметили заказ для капеллы святого Бернарда, совсем развязало язык оного.

– Должностей никаких не занимал, но все государи Европы дела решали только с ним, – продолжал главный нотариус. – Вражды избегал. Внучку свою Бьянку не просто так за сына Пацци отдал, а посему как с роднёй всегда договориться можно. Пацци-то всю жизнь в затылок Медичи дышали. Особенно сейчас, когда из Ватикана Медичей вытеснили. Лоренцо в займе Папе отказал, а Пацци ему ссудили сорок тысяч дукатов под покупку Имолы, а посему и отобрал Папа у Медичей монополию на квасцы. – Он замолчал, подливая себе вина, затем добавил: – Чья-то кровь прольётся скоро, чую. Чую недоброе.

Леонардо, растирая яичные желтки с суриком, не выказывал согласия с суждениями – весьма смелыми, будь они сказаны в другом месте, а не в его доме. Но его и впрямь мало волновала вражда Папы Сикста Чётвертого с Лоренцо Медичи. Иногда ему казалось, что события вокруг – лишь спектакль, в коем у него есть роль. Он знал, что его жизнь – всего лишь частичка Великого замысла, каковой он не в силах разгадать.

* * *

Два года спустя, 26 апреля 1478 года, день в день после похорон несравненной Симонетты Веспуччи, пролилась-таки кровь.

После утренней мессы в капелле Санта-Кроче убийца Бандини, нанятый заговорщиками, многократно вонзил кинжал в грудь Джулиано Медичи. От ран сиих оный скончался на месте. Лоренцо вырвался из рук убийц и скрылся за тяжёлой дверью ризницы. Бандини тоже скрылся – в Константинополе, но спустя полтора года Лоренцо выкупил его у Мехмеда Второго, и через несколько дней ветер уже раскачивал на площади Синьории Флоренции труп убийцы Джулиано Медичи.