Нарушение сна — явный признак алкоголизма. Это любой врач скажет. Можно, конечно, лечь, закрыть глаза и провалиться в непонятную тягучую смесь из образов, мыслей, воспоминаний… Это не сон, а иллюзия — мозг не отдыхает, а продолжает работать, причем работать вхолостую. Могут, конечно, родиться необычные сюжеты, но если их воплотить на холсте — сам рад не будешь. Такое уже не раз бывало и лучше уж не спать совсем, тем более, что особых усилий для этого прилагать не нужно.

Корсаков достал эскизы к портрету Анюты. Картина получилась не сразу — он пробовал менять ракурс, склонял милую головку девушки к плечу, добавлял украшения, пытался менять освещение лица. Вот окончательный вариант того, что он перенес на холст.

Карандаш придавал рисунку некое очарование, незаконченность, иллюзию приостановленного движения. Казалось, девушка на портрете вот-вот несмело улыбнется, а может, дрогнут ресницы, глаза наполнятся влагой и она отвернется, чтобы скрыть слезы. Жаль, что карандашный рисунок недолговечен — чешуйки грифеля осыплются с бумаги, и образ потускнеет, как бы подернувшись дымкой времени. Постепенно сотрутся детали и останется лишь контур, силуэт, похожий на воспоминание о дорогом человеке, ушедшем навсегда.

Игорь отложил эскиз. Что-то слишком часто он думает об этой девчонке. Такое впечатление, что она не случайно возникла в его жизни и ее появление было предопределено. Впрочем, бред, обычный бред. Желание перемен, тягостность существования заставляет выдумывать всяческие глупости. Нет никакой девушки, предназначенной ему, есть обычная избалованная девица, привыкшая брать, ничего не давая взамен и глядящая на мир из окна папиного лимузина. Небольшое приключение — перепихнулась с представителем околобогемной тусовки, с вольным художником. Ну так пусть этот художник и дальше вольно гуляет. Если папа позволит. А не позволит — найдем другого!

Разозлившись то ли на себя, то ли на Анюту с Владиком, Корсаков собрал эскизы стопкой, взвесил ее на руке и запустил по комнате, как листовки в толпу.

— Игорек, ты не спишь? — кто-то постучал в наружную дверь, хотя Игорь оставил ее открытой — замок чинить было лень, а батареями заваливать — вообще людей смешить.

— Не сплю, — отозвался Корсаков, — заходи, Трофимыч.

Оглядев валявшиеся эскизы, Трофимыч осторожно прошел в комнату и, потоптавшись, присел возле матраса на корточки.

— Слышь, Игорек, тут халтурку подкинули. В соседнем особняке стены на втором этаже поломать. Обещали утром оплатить, как сказали: «по факту». Особняк какая-то контора купила, очередная «шараш-монтаж». Будут ремонт делать под офис, а может, под магазин. Намедни менты там облаву провели — всех, кто ночевал, выгнали. Особняк пустой стоит. Ты как, подработать не желаешь?

Игорь подумал. Ночевать в пустой квартире не хотелось, тем более, что заснуть не получится. Раньше хоть с Владиком поговорить можно было, а теперь пусто, тоскливо. Денег, конечно, заплатят копейки, но работа отвлечет от горьких мыслей. Именно вот с такого перепоя, на второй-третий день приходит такая депрессия, что можно и в петлю головой — сколько уже примеров было.

— Ты хоть был там? — спросил он, — может там стены такие, что из пушки не прошибешь?

— Ну, конечно, раньше на совесть строили, но кто нам мешает попробовать? Инструмент я подобрал: кувалду, лом, ну еще кое-что по мелочи. Одному неохота возиться, а мои кореша лучше будут с протянутой рукой стоять, или бутылки собирать, чем палец о палец ударят.

— Пойдем, Трофимыч, разомнемся, — Игорь поднялся, надел куртку, сунул в карман сигареты, — ломать не строить. Так, нет?

Особняк стоял чуть в глубине улицы, фасадом на Арбат. Половину его уже занимал антикварный магазин — видно дом разделили перегородками уже в советские времена, а во второй половине особняка и предстояло провести подготовку к ремонту.

Через узкую дверь, выходящую в переулок, они попали на лестницу, ведущую на второй этаж. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструмент в брезентовой сумке. Запах на лестнице стоял кошмарный — временные жильцы, не утруждая себя, справляли естественные надобности прямо под лестницей.

— Что за народ, — бурчал Трофимыч, пробираясь под лестницу в поисках электрической розетки— где живут, там и гадят.

Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло. Воткнув переноску в розетку, Трофимыч стал подниматься наверх, держа лампу над головой, отчего стал похож на Прометея, несущего людям божественный огонь.

— Вот, господи прости, вляпался все ж таки, — он приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.

Поднявшись на второй этаж, Корсаков с облегчением положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями, стены, половые доски со стертой краской и выглядывающими головками ржавых гвоздей.

— Ну, и где ломать будем? — спросил он.

— Вот эту стену сказали не трогать — магазин старья там, а вот здесь, а здесь будем ломать, — показал Трофимыч и повесил переноску на крюк от люстры.

Перегородки, которые предстояло снести, были, судя по толщине, в один кирпич и отделяли небольшие комнаты от общего зала. Корсаков поднял кувалду, размахнулся и ударил несильно, для пробы. Обои порвались, посыпалась штукатурка. Еще один удар и два кирпича выпали из стены в соседнюю комнатку.

— Тут и делать нечего, — сказал он, — до утра сломаем. Перекурим, для начала?

— Давай, — согласился Трофимыч.

Они уселись на корточки, привалившись к капитальной стене. Игорь вытащил сигареты, угостил напарника, Трофимыч поднес зажигалку.

— А помнишь, Игорек, три года назад напротив театра дом ломали? — спросил он.

— Откуда же я могу помнить, если тогда меня здесь еще не было.

— О-о… Вот это дело было. Сам я не участвовал, а мужики рассказывали. Взялись они, значит стену одну долбить. Вдарили раз, другой, а кувалда-то вдруг возьми, да и провались! Что за едрена-Матрена? Давай глядеть. А там чулан, ага. Ну, стену разбили по быстрому, свет поднесли, а там… — Трофимыч звонко шлепнул себя по щеке — будто комара убил, — подсвечники серебряные, вина ящик, а то и два, деньги царские и так, по мелочи барахла старинного навалом. Мужики на радостях сели, да и приговорили винцо — чего жалеть, если тут побрякушки всякие-разные из драгметаллов! Сами упились до скотского состояния, а что не смогли выпить — на улицу вынесли. Подходи, народ, пей-гуляй. Да… Так потом оказалось, что вино дороже всех побрякушек стоило. Оно аж с конца девятнадцатого века осталось, во как!

— Слышал я эту историю, — кивнул Корсаков, — дураки, они дураки и есть. А с побрякушками что стало?

— Что успели — попрятали, а на остальное менты из «пятерки» лапу наложили. Государству так, мелочь какая-то досталась. Ходил тут после один хмырь из музея, очень убивался, что народ несознательный, — Трофимыч поплевал на окурок и поднялся, — ну, что, взялись?

— Взялись.

Трофимыч поднял кувалду, подбросил в руке, взмахнул, примериваясь. Кувалда повела его назад, гулко стукнув в стену, возле которой они курили.

— Слыхал? — спросил, замерев, Трофимыч.

— Да, звук странный, — согласился Корсаков. Он достал из сумки молоток и принялся обстукивать стену вокруг следа от кувалды, — ну-ка, стукни вот здесь.

Трофимыч ударил вполсилы. Гулкий звук разнесся по особняку. Напарники переглянулись.

— Мать честная, — Трофимыч суетливо скинул пальто, сбросил лыжную шапочку, — неужели и нам повезло.

— Не тормошись, — остановил его Игорь, — дай-ка я сперва.

Постукивая молотком он определил где начиналась капитальная стена, достал карандаш и очертил на обоях прямоугольник.

— Похоже, здесь была дверь.

— Сейчас мы ее вышибем, как два пальца…

— Ты погоди, — остановил Корсаков разгорячившегося напарника, — кувалдой колотить — ума не надо. Кстати, в антикварном магазине сигнализация есть? Сработает, не дай Бог.

— Отключили на сегодня и двух охранников оставили.

— Все равно давай по-тихому.

Надрезав по карандашному следу, он сорвал обои. Клеили их не один раз, слой на слой, но отошли от стены они сравнительно легко.

Открылась серая, в разводах клея, штукатурка. Игорь покопался в сумке и достал монтировку. Приставив плоский конец ломика к стене, он принялся молотком сбивать штукатурку, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Трофимыча. После нескольких ударов обнажился красный кирпич.

— Черт, нежели ошибка вышла? — пробормотал Трофимыч.

— Не спеши. Видишь, кирпич отличается, — Корсаков показал разницу между цветом кирпича в стене и на освобожденном участке.

Он сбил штукатурку по всему периметру, Трофимыч отгребал ее в сторону. Руки с непривычки дрожали, по лицу бежал пот — проспиртованный организм протестовал против нагрузок.

— Дверь там, — бормотал Трофимыч, — точно говорю — дверь.

— Очень даже возможно — согласился Корсаков. Его тоже стал захватывать азарт кладоискательства. Он отступил от стены, — ну-ка, давай кувалдой. Да не со всей дури — потихоньку, полегоньку.

Трофимыч бухнул в стену, обернулся, радостно улыбаясь — звук был гулкий, как если бы за кирпичами была пустота. Ударил еще несколько раз и внезапно несколько кирпичей сдвинулись. Ободренный удачей, Трофимыч набросился на старую кладку, как засыпанный в забое шахтер.

По особняку разносились гулкие удары, Корсаков морщился — охрана антикварного магазина могла поднять тревогу, несмотря на предупреждение о проводимых работах.

Кирпичи подались и рухнули в образовавшееся отверстие. Трофимыч уронил кувалду себе на ногу, выругался и припал к пролому.

— Темно, как у негра в желудке и воздух какой-то пыльный.

— Если эту дверь заложили хотя бы в семнадцатом году — это неудивительно, — сказал Корсаков.

Они быстро разобрали остатки стены, за которой оказалась полураскрытая дверь.

— Ишь, даже не заперли, — проворчал Трофимыч, распахивая дверь настежь, — Игорек, тащи-ка переноску.

Корсаков отцепил переноску от крюка в потолке, подтянул провод к пролому. Стоваттная лампа осветила небольшую комнату, бюро возле противоположной стены, полированный стол на гнутых ножках. На столе лежали стопка книг, разбросанные карты, стоял подсвечник с наполовину прогоревшими свечами. Все было покрыто толстым слоем слежавшейся, похожей на войлок, пыли.

Трофимыч ринулся к бюро. Корсаков повесил переноску на дверь и прошел в комнату.

— Пусто, — разочарованно сказал Трофимыч, — пусто, мать его так!

— Ты погоди, не мельтеши. Оглядись повнимательней, — сказал Корсаков.

— А чего тут глядеть, — Трофимыч повел рукой.

Комната и вправду была пуста. Игорь подошел к столу, заглянул за него.

— Ты рассказывал, как мужики вино нашли, — напомнил он, — вот, полюбуйся.

За столом стоял полупустой ящик, наполненный какой-то трухой, из которой торчали горлышки запечатанных сургучом бутылок. Трофимыч метнулся к столу, выхватил бутылку, протер ее ладонью.

— Хе… а, черт, не по-нашему написано

— Дай-ка, — Корсаков взял у него бутылку, повернулся к свету, — «Henessey», тысяча… — он почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— Чего? — насторожился Трофимыч, — барахло?

Корсаков откашлялся.

— Трофимыч, ты хочешь купить этот особняк?

— А на хрена он мне? — озадаченно спросил напарник.

— Пивную устроишь, — ответил Игорь, чувствуя, что сердце забухало так, что вот-вот могло проломить ребра.

— Не люблю я пива, — сказал Трофимыч, — что с вином-то?

— Это не вино, родной ты мой, это коньяк!

— Хрен редьки не слаще. Продать можно будет?

— Можно, еще как можно. Только с умом надо, понял?

Игорь присел на край стола, лихорадочно соображая.

— Так, Трофимыч. Ты сидишь здесь, стережешь коньяк и все остальное, — Игорь поставил бутылку на стол, взял в руки книгу, смахнул ладонью пыль и полистал ее.

Трофимыч заглянул через плечо.

— Тоже не по-русски.

— Эта — на французском, — Корсаков отложил книгу и взял другую, — а эта на латыни. Эта… я даже не знаю на каком языке, но… — сказал он и замолчал.

На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину «Знамение», заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.

— Что там?

— Не знаю, — задумчиво сказал Корсаков, — но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.

— Вот свезло, так свезло, — выдохнул Трофимыч, — я одного барыгу знаю — книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.

— Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, — пробормотал Игорь.

— А картишки? Смотри ты, пакость какая, — Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, — прям порнуха, прости Господи.

— Это карты Таро, — пояснил Корсаков, — специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, — он собрал карты и сложил в плоский футляр. — Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!

— Может, мужиков позвать?

— Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?

— Понял.

— Ну, то-то, — Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. — Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.

— А почему послезавтра?

— Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, — пояснил Корсаков. — Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.

— Понял, — радостно закивал Трофимыч, — давай, Игорек, не мешкай. А где это — Канары?

— Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, — не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.

Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.

Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».

— Чего надо? — раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.

— Леня?

— Я за него, — пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.

— Как здоровье драгоценное?

— Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.

— Что-о? — испугался Корсаков.

— Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны…

— Герман, что ли? — уточнил Корсаков.

— Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался — мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.

— Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, — похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. — Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.

— Слушай, Игорек, давай завтра, а?

— Никак нельзя завтра — опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?

— Михаил Максимович? — помолчав, вспомнил Леня, — Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?

— А старье он до сих пор коллекционирует?

— Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал — он на аукцион приезжал.

— У меня есть кое-что для него, — сказал Корсаков.

Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.

— Ты уверен, что он заинтересуется? — наконец спросил Леонид.

— Думаю, что заинтересуется.

— Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.

— Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, — усмехнулся Корсаков, — другое дело — ты. Известный живописец, живой классик…

— Ну ладно, ты уж совсем-то… — заскромничал Леня, — давай, дело говори.

— Говорю дело: есть коньячок. Старинный коньячок, французский.

— Ага, — буркнул Леня, — коньяк он может взять. Особенно, если начала двадцатого, или конца девятнадцатого века. Погоди, я ручку возьму, данные записать, — он пропал на несколько минут, — ничего не найдешь в этом бардаке. Все, диктуй.

— Пиши, — как можно небрежней сказал Корсаков, — коньяк «Henessey», на этикетке фамильный герб рода Хенесси — рука с секирой, пробка сургучная, выдержка двадцать пять лет. Записал?

— Записал, — деловито сказал Шестоперов, — все это хорошо, но главное — год производства. Год обозначен?

— Обозначен, — успокоил его Игорь, — пиши: год производства… — он выдержал паузу, — одна тысяча семьсот девяносто третий.

— Пишу, — повторил Леня, — одна тысяча… как? Что? Какой год? — внезапно заволновался он, — ты трезвый, Игорек? Не шути святыми вещами!

— Я не шучу, Леня. Год — тысяча семьсот девяносто третий. Год французской революции.

— Так… так… — Шестоперов быстро терял способность к членораздельной речи, — Игорь, э-э… м-м… Вот! Игорь, сковырни пробку! В начале девятнадцатого века, а может и в восемнадцатом, бутылки с коньяком запечатывали помимо пробки и сургуча расплавленными золотыми луидорами.

Корсаков расковырял сургуч, в тусклом свете уличных фонарей блеснул желтый металл.

— Если это не золото, то я не великий русский живописец, — заявил Корсаков, сдерживая ликование.

— Так, я сейчас звоню Максимычу, — зачастил Леня, — а ты стой там и жди нас, все, пока.

— Стой, — заорал Корсаков, — ты хоть спроси, где я.

— Черт, действительно. Ты где?

— Я у метро «Арбатская». Встречу вас на Гоголевском бульваре возле памятника Николаю Васильевичу. Через полчаса я туда подойду. Узнаешь меня по «стетсону». И главное — не задерживайся. Ты же знаешь, спиртное, даже раритетное, на Арбате долго не хранится.

— Игорек, да я… пчелкой, птичкой, ракетой… Слушай, — внезапно опомнился Шестоперов, — а я что с этого буду иметь? Как посредник, а? Десять процентов от сделки…

— Нет уж, дорогой, — категорично возразил Игорь, — пусть тебе банкир платит процент. Зря что ли ты его «Максимычем» зовешь.

— Ладно, черт с тобой. Но кабак и девки с тебя.

— Заметано, — с готовностью согласился Корсаков.

Игорь присел на скамейку во дворе в Филипповском переулке, недалеко от здания театра Новой Оперы. Полчаса можно было посидеть, подумать.

Постепенно радость от находки схлынула, оставляя множество вопросов — так дождевая вода уходит в водосток, оставляя после себя окурки, спички, павшие листья. Если Трофимыч удержится, чтобы не позвать мужиков обмыть находку, то коньяк они продадут — в этом Игорь был уверен. Деньги никогда не помешают, а деньги должны быть немалые. Можно будет наконец снять студию, поработать нормально. Ирке деньжат подкинуть — алименты ведь Корсаков не платил: при разводе решили, что хватит с Ирины квартиры, которую он ей оставил. Нет, не предстоящая сделка с банкиром беспокоила его, а книги. Письмена, которые Игорь увидел, не давали ему покоя. Он постарался припомнить обстановку потайной комнаты: голые стены, бюро, стол, ящик с коньяком, книги, карты… карты! Корсаков пошарил по карманам, ага, вот они. Он достал плоский футляр, погладил пальцами глянцевую поверхность. У него была одна знакомая, потомственная колдунья, как она себя называла. Гадала она по хрустальному шару, по пеплу, и в том числе по картам Таро.

Игорь открыл футляр, вынул колоду и раскрыл карты веером. Нет, у гадалки карты были другие — с ярким рисунком, а эти выполнены в двух-трех цветах: серо-черном и фиолетовым, что ли? Корсаков вытянул одну карту, повернулся к свету, разглядывая рисунок. К камню прикованы обнаженные мужчина и женщина, а над ними, восседая на камне, расправил перепончатые крылья демон, или языческое божество. Что-то знакомое было в изображении нависшего над людьми чудища. Помнится, когда Игорь начинал свой цикл «Руны и Тела», он изучал скандинавские руны — футарк, еврейские письмена, египетские иероглифы, и тогда ему попался на глаза шифр тамплиеров. Точно! Этого демона почитали рыцари храма, несмотря на свою приверженность христианской религии, а может, именно поэтому. Бафомет, вот как его называют. Одно из имен или воплощений Люцифера, падшего ангела. И кажется франкмасоны — вольные каменщики, переняли многое от разгромленного ордена тамплиеров. Надо будет сходить к этой гадалке, как ее теперь зовут, Лиана, Вивиана?

Занятый своими мыслями, он не услышал приближающихся шагов и поэтому вздрогнул, когда услышал, что к нему обращаются.

— Что за картинки? Порнушка?

Корсаков поднял голову. Рядом стоял Сергей Семенович Федоров — участковый. Вид у него был помятый: фуражка криво сидела на круглой голове, плащ был распахнут, галстук торчал из нагрудного кармана.

— Да вот, решил миниатюрой заняться, — сказал Корсаков, убирая карты в футляр и пряча его в карман.

— Что, платят больше?

— Платят меньше, но и расходов немного, — Игорь принюхался. От участкового крепко пахло спиртным, — празднуете что-то?

— А что, только в праздник пьют? — вопросом на вопрос ответил Федоров, — с горя тоже принимают, и бывает покруче, чем с радости.

— Что-то случилось?

— А-а, — Федоров махнул рукой, присел рядом, — выпьешь со мной? Не могу один, а выпить надо, — участковый с надеждой посмотрел на Игоря.

— Да я в завязке, Сергей Семенович, — попытался отказаться Корсаков.

— Ну, хоть по пять грамм, а?

— Если только по пять грамм, — согласился Игорь, проклиная свою интеллигентскую мягкотелость.

Федоров поставил на скамейку бутылку, в которой плескалось грамм сто пятьдесят водки, достал из кармана плаща два смятых пластиковых стаканчика и, расправив их, посмотрел на свет — не порвались ли.

— У меня и закуска есть, — он вытащил пакет соленого арахиса, бросил на скамейку и разлил водку.

— За что пьем? — спросил Корсаков.

— За Родину-мать! — неожиданно рявкнул Федоров и опрокинул водку в рот.

— Давно не пил за Родину, — пробормотал Игорь, осторожно выпил и, поставив стаканчик, прислушался к ощущениям. Вроде, водка прошла нормально.

— Понимаешь какое дело, Игорек, — Федоров разорвал пакет с орешками и сунул в рот горсть, — собирают нас сегодня в отделении и зачитывают приказ: в составе сводного отряда ГУВД такие-то и такие-то направляются в Чечню. Два дня на сборы, мать их за ногу. Вот и я сподобился на пятом десятке бандюганов по горам ловить. Будто мне их здесь не хватает. А я «калашников» с самой армии в руках не держал — двадцать лет с лишним.

— Да-а… — только и смог сказать Корсаков, — а что, подмазать кого-нибудь нельзя?

— Э-э, милый. Приказ из министерства, а там знаешь сколько живоглотов? Всех не подмажешь. Так что остаешься ты без прикрытия — капитана Немчинова тоже забирают.

Плохи дела, — подумал Корсаков. Коньяк продам, книги спрятать можно, а мебель надо побыстрее сбыть. И притихнуть, не высовываться, а то и съехать с Арбата. Если из «пятерки» ребят заберут, то сюда подкинут кого ни попадя. Такой беспредел начнется, что только держись.

Федоров с сожалением отправил пустую бутылку в урну, посмотрел на Корсакова.

— Может, еще возьмем?

— Еще? — Корсаков подумал, — Есть у меня, Сергей Семенович, что выпить. Коньяк будете?

— Видать, неплохо ты заработал, раз на коньяк перешел, — удивился участковый, — а чего ж не выпить, давай.

— Нож есть?

— Держи, — Федоров подал ему нож с выкидным лезвием.

Корсаков сбил сургуч, долго ковырял полурасплавленный луидор с чьим-то портретом.

— Давай горлышко отобьем, — предложил истомившийся Федоров.

— Нет, мне бутылка нужна.

— Сдавать что ли пойдешь?

— Сдавать… — усмехнулся Корсаков, — а что, сдам. Тоже деньги. Вот, все. Штопор есть?

Федоров подал ему свою универсальную открывалку, Игорь зажал бутылку между коленей, поднатужился. Пробка пошла с трудом, неохотно расставаясь с горлышком, в котором сидела два века. Наконец она с хлопком выскочила. В ночном воздухе разлился сказочный аромат. Участковый принюхался.

— А ничего пахнет. Французский, никак?

— Точно, французский, — подтвердил Корсаков, наливая по половине стаканчика.

— Давай уж по целому, чего тянуть, — предложил Федоров.

Игорь долил до краев темно-янтарную жидкость. Участковый приподнял стаканчик, пробормотал: «ну, будем», и в три глотка выпил коньяк. Игорь поднес свой к лицу, вдохнул аромат. У коньяка был смешанный букет запахов: пахло цветущими лугами, фруктами, выделанной кожей, дубом, но над всеми оттенками царил тонкий аромат ванили.

Федоров передернулся.

— Эх, хорошо пошел, только бочкой отдает. Левый, небось?

— Надеюсь, что нет, — пробормотал Корсаков и, по примеру участкового, залпом выпил двухсотлетний напиток.

Коньяк теплом скользнул в желудок, ударил мягкой волной в голову, слегка закружил ее. Игорь выдохнул и с блаженством откинулся на спинку скамьи.

— На, закуси, — Федоров протянул ему горсть орешков, — лимончик бы сейчас. Помню, с приятелем посидели мы за коньячком. Эх, жизнь была. Моя благоверная на дачу укатила, а мы…

Корсакова охватила приятная расслабленность. Он закурил, ощущая спокойствие и умиротворение.

Уедет Сергей Семенович? Ну что ж, проживем. И не из таких переделок выходили. Деньги вот только получить с банкира. В том, что напиток настоящий, старинный, Корсаков теперь не сомневался, хоть и не был большим специалистом по коньякам. Не может быть у подделки такого волшебного вкуса и аромата.

Федоров снова налил по полному стакану, выпил залпом, теперь даже не закусывая и продолжал что-то бубнить о тяжелой доле простого мента, на котором ездят все, кому не лень, а чтоб зарплату прибавить, так это хрен!

Наслаждаясь вкусом, Игорь покатал коньяк во рту. Что тебе зарплата, подумал он, ты с лоточников и с нас в пять раз больше имеешь. Мы ж не против — всем жить надо, а ты когда никогда поможешь. Вот, как с Владиком. Уехал Лось, где-то теперь свои картины малюет? А все-таки жалко, что и Анюта исчезла… Было в ней что-то такое, необычное. Тайна, не тайна, но загадка какая-то присутствовала. Не даром же она снилась. Кареты, шляпки, дамы, балы… Вот так подойдешь к ней, щелкнешь каблуками, склонишь голову: позвольте на тур вальса? И закружишься с ней, поплывешь под «Сказки венского леса»… нет, Лист тогда еще не родился. Ну, какая разница? Танец унесет, опьянит. Свечи, хрусталь в люстрах, платья дам, мундиры кавалеров — все кружится, мелькает вокруг. Музыка затихнет и ты проводишь ее к открытому окну, она обмахивается веером, глаза блестят, дыхание прерывистое. Вы простудитесь, Анна Александровна, осень на дворе, ветер такой холодный…

Корсаков очнулся рывком, словно его окатили холодной водой. Скамейка была пуста — видно Федоров заметил, что Игорь заснул и ушел. Черт, вспомнил Корсаков, а сколько времени я проспал. Он схватил стоящую возле него пустую бутылку и бросился к бульвару.

На Арбатской площади еще тусовался народ, по Гоголевскому в сторону храма Христа Спасителя двигались парочки и группы любителей ночных гуляний. Редкие машины проносились, разбрызгивая лужи и вызывая вслед возмущенные крики.

Машина банкира должна была припарковаться где-то здесь. Игорь огляделся. Нет, ни одного автомобиля, стоявшего возле тротуара не видно. Корсаков почувствовал беспокойство — Леня давно должен был приехать. Трофимыч там один…

Ладно, решил он, сбегаю, посмотрю, все ли в порядке и мигом назад. Если банкир заинтересовался — будет ждать.

Быстрым шагом он пошел к старому особняку, петляя в арбатских двориках. Вот и особняк. Игорь открыл дверь. На лестнице было темно. Не должно такого быть — отсвет от переноски был бы виден на лестнице. Снова нехорошее предчувствие заворочалось в груди. Корсаков чиркнул зажигалкой и стал подниматься по лестнице. В особняке стояла странная тишина, присущая только пустым зданиям. Неужели Трофимыч ушел? Вряд ли.

Мог приятелей позвать — выпить на халяву, но тогда их было бы слышно.

Осторожно ступая через кирпичи Игорь подошел к пролому. Внутри темно, ни отсвета, ни звука. Переступив через остатки стены Корсаков шагнул к потайную комнату. Пламя зажигалки металось, бросая на стены кривые тени. В комнате было пусто. Игорь подошел к столу. Книг не было… он заглянул за стол, увидел ящик с коньяком и облегченно вздохнул. Наверное Трофимыч решил спрятать книги, пока есть время. Игорь поднял руку повыше. Зажигалка нагрелась и он выключил ее, успев заметить на полу в углу комнаты что-то похожее на кучу тряпья.

Сделав несколько осторожных шагов Корсаков чиркнул колесиком зажигалки и едва сдержал крик — на полу, разбросав руки, лежал Трофимыч. Мятущееся пламя отражалось в мертвых глазах, горло было вскрыто от уха до уха и огромный разрез щерился на Корсакова, словно чудовищный рот, наполненный кровью.

Игорь пришел в себя от боли в руке — зажигалка опять нагрелась, и погасил огонь. Отступив к столу, он пошарил рукой позади себя, наткнулся на столешницу и привалился к ней. В голове было пусто, только перед глазами стояло мертвое лицо Трофимыча и лужа крови вокруг головы. Игорь нащупал на столе подсвечник, чиркнул зажигалкой. Как ни странно, свечи зажглись. Корсаков тупо уставился на пламя, боясь обернуться и вновь увидеть труп. Ему внезапно пришло в голову, что тот, кто зарезал Трофимыча, может быть еще в доме и он почувствовал, как страх сжал горло, а по спине поползла струйка холодного пота. Надо было выбираться из особняка.

Игорь вытащил из ящика бутылки. Всего их было пять штук, да еще одну они с Федоровым уговорили. Рассовав бутылки по кармана куртки и брюк, Корсаков погасил свечи, включил зажигалку и осторожно направился к выходу. Если повезет — никто не заметит, как он выходит из особняка. Ну и, конечно, оставалось только молиться, что Трофимыч никому не сказал, с кем будет ломать стены.

Спустившись по лестнице, Корсаков замер, прислушиваясь и выглянул в переулок. Никого. Он почти бегом перебежал по переулку, нырнул в какой-то двор и остановился, привалившись к стене. Сердце колотилось, во рту пересохло. Как же так, Трофимыч? Всю жизнь ты ждал свой шанс и когда выпал счастливый билет — такой нелепый конец… кто же это так с тобой? Корсаков вспомнил, как Трофимыч принес ему спирт, когда он лежал пластом после драки с охранниками Александра Александровича и ощутил, как к горлу подкатил комок и глаза наполнились слезами.

— Суки… — прошептал Корсаков, вытирая рукавом глаза, — за что? За коньяк? За книги? Твари…

Он поднял лицо к небу и глубоко вздохнул. Сырой холодный воздух привел его в чувство. Надо было уходить подальше от особняка, а еще лучше вообще валить, куда глаза глядят. Его могли видеть, когда он выходил, направляясь на встречу с Леней, а если так, то вскоре придут и за ним. Теперь и Федоров не прикроет — с мокрым делом он связываться не станет, к тому же послезавтра он «убывает» к новому месту службы.

Корсаков с трудом оторвался от стены и побрел, не разбирая дороги. Надо было выйти к Гоголевскому, может Леня все-таки привез банкира. Игорь огляделся, соображая, куда зашел. Ага, вот там церковь Воскресения, значит туда. Он перебежал Филлиповский переулок, нырнул в тень. Мимо церкви можно было выйти на бульвар. Вот с проблемами разберусь — закажу службу за упокой Трофимыча, подумал он. Вспомнить бы еще как его звали, а то все — Трофимыч, Трофимыч.

Корсаков вышел на бульвар. Фонари освещали мокрую мостовую, серые фасады домов. В скверике через дорогу было темно, с деревьев капало, на дорожках стояли лужи. Ни Лени, ни банкира… Куда теперь?

— Игорь! — Шестоперов, махая руками, как мельница, бежал через бульвар, — ну сколько же ждать можно?

— Я подходил раньше, вас не было, — пробормотал Корсаков.

— Мы минут двадцать, как подъехали. Пришлось его с банкета вытаскивать. Ты смотри, если коньяк туфтовый…

— Плевать, — сказал Корсаков, — какой есть — такой есть. Где этот Михаил Максимович? — ему показалось, что бутылки в карманах изрядно потяжелели и захотелось поскорее от них избавиться.

— Вон там, на той стороне, — Леня показал рукой в сторону скверика, — пойдем быстрее, а то он уже извелся весь.

— Мне бы его проблемы, — пробормотал Корсаков.

Въехав двумя колесами на тротуар под фонарем стоял шестисотый «мерин», чуть поодаль мок под дождем джип охраны. Из джипа им наперерез выскочили двое парней в темных костюмах, привычно прохлопали одежду на предмет оружия. Леня пытался возмущаться, мол, только что с вами приехал, но пришлось подчиниться. Да парни и не спрашивали разрешения — обыскали молча и быстро. В «Мерседесе» опустилось тонированное стекло, из полумрака салона показалось лицо с глазами навыкате, крючковатым носом и эспаньолкой.

— Добрый вечер, Игорь э-э… Алексеевич, — голос у банкира был тихий и изнеможенный, словно он только что сказал длинную речь и голосовые связки отказывались издавать более громкие звуки, — позвольте посмотреть на товар.

Корсаков достал из кармана бутылку и шагнул было к машине, но охранник остановил его, взял из руки бутылку и, осмотрев, передал в салон. Тонированное стекло поднялось, отгораживая банкира от ночной сырости. Игорь хмыкнул и закурил. Леня топтался рядом, пытаясь выспросить, откуда у Корсакова такой коньяк.

— Леня, не мельтеши, — наконец сказал Игорь, — тебе какая разница? Меньше знаешь — лучше спишь. И дольше живешь, кстати, — добавил он, вспомнив лежавшее в особняке тело Трофимыча.

Стекло в «Мерседесе» вновь поползло вниз.

— Господа, присаживайтесь, — сказал банкир, едва шевеля губами.

Из— за спины Игоря выскочил охранник, распахнул перед ним дверцу. Чуть пригнувшись, Корсаков и Шестоперов вошли в салон, устроились напротив банкира. Мягко хлопнула дверца.

— Анатолий, будьте любезны, поезжайте на набережную, — чуть слышно сказал Михаил Максимович. Бутылка с коньяком покоилась на сиденье подле него.

«Мерседес» тронулся с места, развернулся на Арбатской площади и покатил вниз по бульвару. Кроме банкира в салоне находилась дама лет двадцати в струящемся по телу черном платье с блестками, с тонким нервным лицом. Высокая прическа почти касалась крыши салона, скромная нитка черного жемчуга обвивала стройную шею спускаясь к вырезу глубокого декольте. В салоне витал тонкий аромат духов и дорогих сигар.

— Виски? — предложил Михаил Максимович, обращаясь к Игорю.

— Если не затруднит, — принимая его тон, сказал Корсаков.

— Дорогая, будь любезна.

Дама привычно открыла бар, наполнила на треть хрустальный бокал и не глядя протянула Корсакову, одновременно закрывая бар. Ах ты стерва — Игорь залпом выпил виски и вернул бокал.

— Не будете так любезны повторить?

Дама, приподняв в недоумении бровь, взглянула на Михаила Максимовича. Тот прикрыл глаза, подтверждая просьбу Корсакова. Леня, видимо ожидавший, что виски предложат и ему, демонстративно отвернулся к окну.

Миновав храм Христа Спасителя, «Мерседес» проплыл Пречистенской набережной, выехал на Кремлевскую и остановился. Джип встал чуть позади, четверо охранников вышли из него и заняли места по периметру «Мерседеса».

— Ну, что ж, Игорь э-э… Алексеевич, — сказал банкир, словно с трудом вспоминая, как Корсакова зовут, — визуальный осмотр меня удовлетворил. Думаю, что после проведения химического анализа можно будет поговорить о цене. Анализ займет…

— Михаил э-э… Максимович, — прервал его Корсаков, — я прекрасно понимаю, что пытаться вас обмануть — себе дороже. К тому же время у меня сильно ограничено. Поэтому я предлагаю заключить сделку немедленно. Поскольку вы являетесь несомненным знатоком подобных напитков, могу предложить вам провести экспресс-анализ, призвав на помощь ваше обоняние и вкусовые ощущения, — он полез в карман, вытащил пустую бутылку и протянул ее банкиру.

Тот взял ее, включил в салоне свет и, увидев, что на дне бутылки сохранилось немного коньяка, выпучил глаза.

— Вы что, пили этот коньяк?

— Да, с местным участковым засадили по стакану, — небрежно сказал Корсаков, — ничего, приятная вещица. Под орешки хорошо пошел, лимончика, правда не хватало.

Михаил Максимович, прижав руку к сердцу, глубоко вздохнул и, продолжая пялиться на него, осуждающе покачал головой. Шестоперов хрюкнул. Корсаков покосился на Леню и увидел, что тот едва сдерживает смех.

— Дорогая, — обратился банкир к даме, — ты не оставишь нас на минутку?

— Миксик, там же дождь, — сказала дама, надменно вскинув подбородок, — я лучше здесь посижу.

— Пошла вон, — рявкнул Михаил Максимович, наливаясь кровью.

Зашипев, как обозленная кошка, дама выскочила из автомобиля. Проводив ее взглядом и подняв стекло, отделявшее салон от водителя, Михаил Максимович подался вперед.

— Игорь, ты что, серьезно что ли высосал бутылку этого коньяка? — спросил он, видимо вспомнив что они с Корсаковым знакомы и переходя на «ты».

— Какие шутки, Миша, — Корсаков развел руками, — выпили, закусили. Все как у людей. Помнишь песню: выпил с участковым и гляжу — лето…

— Ты хоть знаешь, что содержимое этой бутылки сравнимо по цене вот с этой тачкой? — банкир похлопал ладонью по сиденью.

— Да ты что? — Игорь закурил, — спасибо что сказал.

— Леня, наш друг — сумасшедший, — заявил банкир, обернувшись к Шестоперову.

— Есть немного, — подтвердил тот, — но разве быть сумасшедшим зазорно?

— Ты тоже псих, — отмахнулся от него банкир.

Он поднес бутылку к носу, принюхался, затем опрокинул ее и, вылив на ладонь оставшиеся капли, слизнул их и почмокал, закрыв глаза.

— М-м… возможно, весьма возможно, — пробормотал он, — хотя, честно говоря, напитки такой давности мне пробовать не доводилось. Ладно, сколько ты хочешь и какое количество можешь предложить?

— Пять бутылок, — ответил Игорь.

— Хм… — Михаил Максимович вытащил чековую книжку, — я выпишу чек, обналичить сможешь, когда я проведу анализ содержимого.

— Миша, только не надо ловчить, — вступил в разговор Леня, — я знаю, сколько может стоить такой коньяк. Пустая бутылка тысяча восемьсот второго года на аукционе в Лондоне при мне ушла за триста фунтов.

— Чек на предъявителя, — уточнил Корсаков.

— А ты доверчив, Игорь, — прищурившись, заметил Михаил Максимович, — так верить людям…

Корсаков пожал плечами.

— Я не людям верю, я верю в судьбу. Ее не обманешь. К тому же, откуда ты знаешь, что у меня эти бутылки последние? Обманешь — остальные я сдам кому-нибудь еще.

— Какой обман, мы же деловые люди, — пробормотал банкир, привычно заполняя чек.

— Кстати, могу взять свой процент бутылкой, — сообщил, глядя в пространство, Шестоперов.

— Я тебе лучше этот «мерс» отдам. Шучу, шучу, — Михаил Максимович похлопал по колену насторожившего уши Шестоперова, — сейчас проедем в офис, получишь наличными. Вот, Игорь, держи, — он протянул Корсакову чек.

— Надеюсь, не на твой банк?

— Не бойся, на «Credite Suisse».

Корсаков спрятал чек во внутренний карман куртки и передал банкиру остальные бутылки. Михаил Максимович придирчиво осмотрел каждую и загрузил их в бар, предварительно вытащив стоявший там виски.

— Обмоем? — предложил он, заметно повеселев.

— Коньячком? — спросил Шестоперов.

— Леня, шутки у тебя дурацкие, — поморщился Михаил Максимович, разливая виски по бокалам.

— Может подругу твою позовем? Простудится еще, — предложил Игорь.

— Пусть остынет немного. А то забывать стала, кто в доме хозяин. Сам знаешь — баба чуть слабину почувствует, сразу пытается на голову сесть.

Чокнулись, выпили. Михаил Максимович достал коробку сигар, предложил угощаться. Леня с удовольствием взял «корону», отгрыз кончик. Корсаков отказался.

— Ты хоть знаешь, Игорь, что это за напиток? — благодушно вопросил банкир, раскуривая сигару.

— Мне без разницы.

— О-о… ты не прав, Игорь. Как ты не прав! Помимо того, что он старинный есть и еще немало тонкостей в коньяке конца восемнадцатого века. Начать с того, что в тысяча восемьсот семьдесят первом году все виноградники в Европе уничтожила эпидемия филоксеры. До этого коньяк производили двойной перегонкой сухого вина из винограда «фоль бланш», а после эпидемии виноградники восстановили, привившись лозой из Техаса. С тех пор коньяк делают из винограда «уин блан» выращенного исключительно в регионе Коньяк. Я имею в виду настоящий французский коньяк, который один имеет право так называться. Все остальное — контрфактная продукция, как теперь говорят. Кстати, дерево для бочек произрастает исключительно в тех местах. Ричард Хенесси обеспечил и себя и своих потомков, предпочтя военной службе производство этого нектара.

— По мне, так все равно, какого года коньяк, — пожал плечами Корсаков, — лишь бы похмелья не было.

— Эх, мужики, — расчувствовался Михаил Максимович, — должно же быть что-то святое в жизни!

— Ну, если у тебя теперь святости прибавится — буду только рад, — буркнул Игорь, — ладно, мне пора, — он допил виски, — пустую бутылку возьмешь?

— С удовольствием, — банкир отсчитал пять сотенных бумажек с портретом заморского президента.

— Не пропадай, Игорек, — сказал Шестоперов, пожимая Корсакову руку,.

— Постараюсь, — кивнул тот.

— Дорогая, ты не присоединишься к нам, — спросил Михаил Максимович, приоткрывая дверцу.

Посиневшая дама, процокав каблучками по асфальту, впорхнула в салон.

— Я тебе этого никогда не прощу, — зубы ее выбивали дробь.

— Да что ты, никогда-никогда? А пешком до дома не хочешь прогуляться? — услышал Корсаков, прежде, чем захлопнулась дверца.

«Мерседес» и джип ушли по направлению к храму Василия Блаженного, а он, подняв воротник куртки, побрел по пустынной набережной в сторону Арбата.