Я умылся под рукомойником в пищеблоке. Есть не хотелось — только спать. Едва я разобрал постель, как в комнату вошел лейтенант и, тыча пальцем, со злостью сказал:

— Это за бульдозер. А за солдата еще получишь.

— Послушай, лейтенант, прошу по-человечески, не посылай Слижикова в Хранилище. Там действительно страшно.

— Знаю!

— Ты не знаешь всего…

— Все знаю. Это ты еще не все знаешь, вот запечатаю на трое суток — тогда узнаешь!

— Не пугай! Смотри, как бы самому не запечататься — по уголовной части! Тогда спросят, для чего выдумал этот идиотский пост внутри Хранилища…

— Слушай, ты! Вошь интеллигентская! Чего ты все лезешь в мои дела? Неделю уже ошиваешься, а все не врубился. Тут своя жизнь, свои законы. И пост этот не я выдумал, он давно, до меня. Для чего, спрашиваешь? А вот таких, как ты, строптивых болванов ломать. Чтоб служили и ни о чем не размышляли! Понял, мыслитель? И не лезь, сука, в мои дела! По-хорошему предупреждаю!

Я сжал кулаки. Лейтенант все сдергивал и никак не мог сдернуть перчатку с правой руки.

— Послушай, ты! Солдафон! Думаешь, все это пройдет для тебя безнаказанно? Думаешь, не достать тебя тут в этой норе? Думаешь, все бессловесные скоты! Крыса! Крыса поганая!

— Молчать! Смирно!! — придушенно прохрипел лейтенант. — Да ты… Знаешь, что у меня в Хранилище? — Он замер с выпученными глазами, в оскале обнажились мелкие темные зубы, нос вытянулся, побелел. — Думаешь, лейтенант, две звездочки, пешка? Да у меня прямой провод, знаешь с кем! А приказ сорок дробь семнадцать знаешь? У меня тут кнопочка с цифровым кодом…,- Он облизнул пересохшие губы, рот его сводило судорогой, он не мог говорить. — Я… я… только я допущен! Понял, ты, гниль интеллигентская! Наберу, нажму — к чертовой матери! Все, все — понял? И не трогай солдат! Им служить! А ты ни х… не знаешь в жизни! Тебя еще драть, мордой об стену, палки об тебя лыжные, бамбуковые! Валенком с песком по почкам! Окурки об тебя гасить! Застрелю!

Я сел на кровать. Лейтенант оцепенело держался за кобуру, на губах выступила пена.

— Выйди, — тихо сказал я. — Слышишь? Опомнись, лейтенант. Выйди.

Он круто развернулся на каблуках, застегнул кобуру и вышел. Я лег. Нервная дрожь била меня, тряслись руки, стучали зубы. Сбросив валенки, укрылся краем одеяла. Лицо казалось раскаленным, видимо поднялась температура. От боли раскалывалась голова, больно было глотать.

Я закрыл глаза, но и там, внутри меня плавала пугающе отчетливая физиономия лейтенанта — выпученные желтые глаза, крысиная морда, белый нос, хищные зубы. Значит, лейтенант уже кого-то ломал в Хранилище, а может, еще и до него… О каком это он приказе шипел? О кнопочке, цифровом коде… Может, и взаправду, Хранилище диктует свои законы? Делает всех, кто связан с ним, сумасшедшими… И меня в том числе? Какой идиотизм!

Вечером меня кто-то разбудил, потряс за плечо.

— Придется перейти в казарму, — тихо сказал Сашок.

— Почему? — пробормотал я запекшимися губами.

— К лейтенанту жена приехала…

Я долго выбирался из жаркого полусна-полубреда. До меня никак не доходило, к кому и зачем приехала жена. Разве у лейтенанта есть жена? У такого может быть жена?! Но при чем здесь я? Приехала, ну и пусть, я-то здесь при чем?

Сашок вдруг опустился на колени, зашептал мне в лицо:

— Поговорите с ним, пусть отменит приказ, не смогу, ей-богу! Пусть отменит, пусть куда хочет, хоть в тюрьму. Не вынесу я. Поговорите…

Я ничего не понимал. С огромным трудом оторвал от подушки распухшую голову, сел, расклеил глаза, увидел перед собой расплывчатое пятно. Кто это? Почему на коленях? Ах, да это Сашок!

— Встань, — попросил я. — Ну, пожалуйста, встань.

Сашок поднялся.

— Не становись на колени, плохо это, — сказал я. — Слышишь, Сашок?

— Поговорите с лейтенантом, а?

— Ладно.

Сашок благодарно закивал, проворно свернул мою постель, потащил на солдатскую половину. Я без сил опустился на голую койку. Со стены на меня смотрел генералиссимус. Еще совсем недавно я, как и многие миллионы, был им любим, отмечен его вниманием и заботой. Не было бы его, не было бы ни этого страшного монстра-Хранилища, ни гнусного лейтенанта, ни Сашка, с его голодной ободранной деревней и страхом, ни меня, запрограммированного на выполнение сверхважной секретной работы…

Вдруг вспыхнул свет, я зажмурился от боли, так сильно ударило по глазам.

— Как дела, больной? — раздался твердый женский голос.

Ответить я не успел, женщина прошла в пищеблок, мельком бросив на меня безразличный взгляд. Лейтенант чем-то занимался в первом отсеке. «Валерий!» — властно донеслось из пищеблока. Лейтенант быстро прошел на зов, неся полные сумки. Там у них затеялся какой-то негромкий разговор. Женщина напористо поучала лейтенанта, в голосе ее звучало раздражение, когда он начинал что-то объяснять ей, словно бы оправдываясь.

Я осмотрелся, где-то был чемодан, пиджак, журнал, прибор… Из пищеблока вышли лейтенант и его жена. Теперь я ее разглядел. Розовые стрелы от выщипанных бровей лезли круто вверх, как у сатаны, светлые волосы завиты мелкими кудельками, голова огромная, нелепая на длинной и тонкой шее. К тому же зеленый костюм — юбка и пиджак, а на ногах сапоги ярко-красного цвета. Кругленький маленький рот крепко сжат, словно она набрала воды и собиралась прыснуть.

— Лейтенант, — сказал я, — прошу, не назначай Сашка на ночной пост в Хранилище.

Лейтенант выразительно посмотрел на жену, дескать, видала!

— Это какой Сашок? Слижиков? — спросила она, глядя на меня так, как обычно глядят дежурные по вокзалу на транзитных пассажиров. — Почему?

— Парень боится крыс. С детства это, поймите, — ответил я.

— Как приказал, так и оставь, — сказала женщина лейтенанту и прошла в первый отсек.

Лейтенант кивнул в знак того, что думает так же, и вышел вслед за женой. Я поднял чемодан, взял со стула пиджак и пошел пошатываясь на солдатскую половину. Сашок встретил меня в прихожей.

— Ну, говорили? — опасливо косясь на дверь, спросил он.

Я махнул рукой:

— Не отменит. Баба велела.

— Как? — не понял Сашок. — Что велела?

— Оставить приказ в силе.

Сашок схватил меня за руку, губы его побелели. Остановившимися зрачками он глядел мне в лицо.

— Ну, ну, Сашок, продержись ночь, — промямлил я, чтобы хоть что-то сказать.

Его рука безвольно упала, он отодвинулся, давая мне дорогу, и я вошел в душный сумрак казармы.

Спаренные лампочки вполнакала над входом освещали помещение тревожным красноватым светом, придавая казарме неестественный вид театральных декораций: двухъярусные койки в три ряда, печь посередине, пирамида с оружием, закрытая на замок. У входа дневальный притулился к тумбочке в обнимку с телефоном. Окна заляпаны снегом, будто снежинками к Новому году — не хватает деда Мороза, да само помещение мрачновато для новогоднего праздника.

Сашок постелил в дальнем углу, на нижнем ярусе, напротив себя. Солдаты уже спали. Надо мной кто-то скрежетал, похрустывал зубами. Храп, бормотание, стоны, тяжкие вздохи — ночное дыхание натруженных молодых тел.

Я повалился на койку. Сашок накинул полушубок, и я забылся.