«Шпок!» — лопнул шарик. Затарахтел телефон у дневального. Опять сон? Или… Дневальный откашлялся, пробормотал что-то, прикрыв трубку рукой. Хлопнула дверь, кто-то пробежал мимо окон. Снова хлопнула дверь. Тихо-тихо по скрипучим половицам, ближе, ближе, вроде ко мне. Нет, мимо — в другой угол. Высокий, тощий складывается пополам — над койкой, где сержант Махоткин. «А? Что? Сейчас», — шепот из угла. Тощий разгибается, скользит в красноватом тумане, исчезает. Махоткин с остервенением крутит портянки, рвет гимнастерку… Скрип половиц, натужные голоса: «Сюда, сюда» — «Тихо!» — «Клади…» — «Навылет…»

Куда они все? Что случилось? Отрываю раскаленную голову от подушки, в глазах темнеет, валюсь в ямину, скольжу, темно, мягко, горячо… Удерживаюсь на краю, таращу глаза. «Шпок! Навылет!» — что значат эти слова? Бред? Бессмыслица?

Солдаты спят. Меня морозит, зуб на зуб не попадает. С трудом поднимаюсь, нашариваю одежду, долго, миллионы лет, одеваюсь. Потом иду, хватаясь за койки. Качает, как на корабле — однажды довелось на Черном море, покачало от Сочи до Ялты…

Пробредаю через прихожую — лейтенантская дверь закрыта. В чем дело? Галлюцинации? Не он ли будил сержанта Махоткина? И что за странные разговоры? «Шпок!» — «Навылет»…

Я вышел наружу. Третье окно ярко светилось. Свет этот ударил по нервам, стало страшно. Держась за стену, еле передвигая онемевшие ноги, добрался до окна. Сверху стёкла оттаяли, но понизу держалась изморозь. Схватившись за решетку, я подтянулся на руках, заглянул внутрь и — отпрянул. Недавний кошмар был передо мной наяву: на полу, раскинув руки, лежал Сашок — узкая белая грудь, гимнастерка в черных пятнах, дымчато-серая, тяжелая, как ртуть, лужица под головой… Махоткин с обвислыми плечищами, рыжий чуб скомкан, лицо в морщинах. Лейтенант — китель на голом теле, губы прыгают, глаза косят — то на Сашка, то на жену, которая тут же, рядом, похожая на сову…

Ноги мои потеряли опору, я поскользнулся на покатой наледи и рухнул в снег, сильно ударившись локтем.