Стук в дверь был очень тихим, почти неслышным, словно кошка поскреблась. Шанов оторвался от записей, поднял голову, прислушиваясь. Стук повторился. Полковник закрыл тетрадь, в которой что-то писал, накинул рубашку и пошел открывать.

В коридоре стояла Наталья, необычно собранная. Шанов отметил, что сегодня на ней белое платье с красными цветами и красными же вставками на боках и плечах, как будто накинутый жилет. На его памяти соседка обычно надевала гораздо более строгие вещи в темной окраске. Светлые волосы женщина заколола в тугой узел на затылке, а в руках держала небольшой пакет в оберточной бумаге.

— Здравствуйте, — сказал Шанов, прикидывая, что бы все это могло значить. Наталья почувствовала слабый, но очень характерный спиртовой запах, чуть заметно втянула воздух носом и взглянула ему за спину. Офицер запоздало вспомнил, что на столе, все еще стоят бутылочка с микстурой и мерный стаканчик, о которых он забыл с утра.

— Лечитесь? — строго спросила она.

— Ну… да… в общем, — неопределенно отозвался Шанов, проклиная невнимательность и забывчивость.

— Пустите, меня, пожалуйста, — строго попросила она.

Пару мгновений Шанов поколебался и, наконец, хмуро сказал:

— Проходите.

Женщина вскинула голову на длинной красивой шее и проследовала мимо него. Шанов впервые увидел ее так близко и отметил, что глаза у Коноваловой необычного изумрудного оттенка, очень насыщенного, с мелкими черными крапинками. И вообще она была похожа на эльфа — достаточно высокая, но тоненькая, с очень светлыми длинными волосами, как будто из английской сказки про народ холмов, что им с Петром в детстве читала…

Шанов мотнул головой, отбрасывая непрошеные и ненужные воспоминания. Закрыл дверь.

— Прошу, садитесь, — так же хмуро он подвинул стул и не преминул убрать подальше, в шкаф, лекарственный пузырек.

Наталья села ровно и прямо, положив сверток на стол, а руки сложив на коленях. Сейчас она одновременно походила и на прилежную ученицу старших классов, и на учительницу, готовую сурово спросить с нерадивого ученика. Шанов остался стоять, скрестив на груди руки. В клетке, стоящей около окна, Морской Свин по имени Петр Иванович просунул через прутья мордочку и тихо забурчал, присвистывая.

— Между прочим, вы могли бы и сесть, — чуть дрожащим голосом сказала Наталья. — Мне неудобно смотреть на вас снизу-вверх.

— Хорошо, — полковник сел. — Что вам нужно.

— Мне нужно… я хотела бы… — чувствовалось, что ей стоит немалого труда казаться строгой и внушительной. Шанов молча слушал, хмуря брови.

— Боемир Ефимович, ну что это такое?.. — спросила, наконец, она, так и не сумев до конца сохранить 'учительскую' маску.

— Извините, не понимаю, — недоуменно ответил Шанов, попутно удивившись, что Наталья запомнила его имя и отчество, которые, насколько мужчина помнил, она слышала от него только единожды.

— Боемир Ефимович, я вам помогла, устроила вам медицинскую … консультацию.

— Да. Спасибо.

— Ну почему же вы так ужасно относитесь к своему здоровью?

— Я пью все, что порекомендовал тот врач.

— Но это же недостаточно! Он ведь говорил о полном обследовании и о многих других вещах! Вы не соблюдаете режим, ложитесь за полночь, встаете до рассвета! Так нельзя, и я… я жалею, что тогда вам помогла! И я сама сообщу о вас в клинику Бурденко! Не хочу, чтобы вам стало… стало совсем плохо.

— Понятно, — тихо сказал Шанов.

— И вообще, что это за имя — 'Боемир'? — неожиданно выпалила она ему в лицо и мгновенно осеклась, сразу и густо покраснев.

— Понятно, — повторил Шанов, не уточняя, что именно ему понятно. — Воды хотите?

— Что?..

— Я говорю, вы хотите стакан воды?

— Нет…

— Как пожелаете, — согласился Шанов. — Что я могу сказать…

Он вздохнул, провел рукой по подбородку, словно приглаживая невидимую бороду.

— На самом деле меня звали по-другому. Но как — я забыл. Вы уже узнали обо мне немного… что было в моем прошлом, про рану в голову и стреляную еще. Вот после этого я забыл, как меня звали. Просто забыл. Меня тогда подобрал пограничный летучий отряд. Точнее, дозор. Они дали мне новое имя, сокращенное от 'Боец Мировой Революции'. Боемир. Хорошее имя, как мне кажется.

— Д-да, — вымолвила Наталья.

— Что до моего здоровья…

Шанов легко поднялся со стула, прошел по комнате, хмурясь и двигая пальцами, будто дирижируя невидимым оркестром. Остановился у фотографий на стене, подумал немного.

— Видите ли… Вы уже наверняка поняли, что я военный. Не могу сказать, чем я занимаюсь, сами понимаете. И дело тут такое…

Шанов снова сел, он казался немного растерянным и неуверенным в себе. И, судя по всему, удивлялся такому состоянию не меньше, чем пораженная Наталья.

— Если я сейчас начну… нет, не так, не то говорю.

Человек, который обычно был эмоционален, как танк в бою, неожиданно потер виски, двинул челюстью.

— Если сейчас медицина мной заинтересуется, то меня отправят на лечение. Скорее всего. И отстранят от дела, которым занимаюсь. А это важное дело, его нельзя сейчас бросать. Никак нельзя. Просто не могу. По своим причинам. Поэтому, пожалуйста… давайте вы не будете угрожать бурденкой.

— Клиникой имени Бурденко, — машинально поправила она.

— Да, извините, запамятовал. В общем…

Он посмотрел ей прямо в глаза, и Наталья не увидела во взгляде ни угрозы, ни давления. Только молчаливую просьбу, которую нелюдимому офицеру было очень сложно выразить словами.

— Давайте так сделаем, — предложил он. — Я расскажу вам, почему мне сейчас нельзя в больницу. Но потом, когда…

— Когда об этом можно будет говорить? — подсказала она.

— Я ничего такого в виду не имел! — резко отозвался он, с неожиданным напором, как будто Наталья уже выведывала важные государственные секреты. Но почти сразу сник.

— Расскажу, в общем, — глухо повторил он. — Потом. Только медицины сейчас… не надо.

Они молча сидели друг против друга, Наталья — прямо, чуть откинув голову. Шанов наоборот, склонился вперед и опустил руки на коленях. Свин сверкал бусинками маленьких глазок и тихо что-то бормотал на своем свинском языке.

— А у меня вам подарок, — сказала Наталья.

— Подарок?..

— Да. Аркадий вас хотел поздравить… с днем рождения.

— Он у меня осенью, — в замешательстве признался Боемир. — В ноябре.

— Но мы же не знали, — улыбнулась она, легко-легко, самыми краешками губ, словно бабочка крыльями взмахнула.

— Это книга, — Наталья протянула Боемиру сверток. — Она называется 'Граф Монте-Кристо', написано французским писателем Дюма. Наверное, вам будет интересно.

— Спасибо, — Шанов принял подарок, покрутил в руках, явно не представляя, что с ним делать.

— Мне не дарили подарков… давно, — неожиданно признался он. — С тридцать девятого года. Отвык.

Наталье вспомнилось, каким тоном Боемир говорил 'привык' в ответ на обвинение Стерлигова насчет жизни в ненависти. И очень захотелось спросить, кто дарил ему подарок в тридцать девятом году. Не та ли 'Руперта' о которой упоминал Стерлигов? Наталья посмотрела в словаре и узнала, что это немецкое женское имя, довольно редкое, означающее 'Известная'.

— Спасибо, — с непривычной, невиданной ранее теплотой сказал Шанов, положив ладонь на сверток. — Я его потом открою. В детстве… любил подержать подарок закрытым и помечтать о нем. Позже.

— Хорошо, — Наталья будто очнулась ото сна. Поднялась, машинальным движением пригладила волосы и чуть одернула платье. — Я тогда пойду. И пожалуйста…

Она заколебалась, думая, как же его назвать, 'Боемир' или все же по имени-отчеству. Невидимая, невесомая ниточка неожиданно связала двух одиноких людей в этой комнате. Тонкая и легкая, как лучик лунного света, непрочная. Сотканная из ее беспокойства о здоровье Шанова, его внезапно прорвавшихся воспоминаний, нежданного подарка. Из произнесенных вслух слов, но главное — из того, что осталось несказанным.

— Пожалуйста, позаботьтесь о себе.

— Подождите.

Его просьба догнала женщину у самой двери.

— Наталья… может быть вы сходите… выйдете… в общем не составите ли мне компанию.

Шанов вздохнул, борьба с внезапно проснувшимся косноязычием оказалась труднее рукопашной схватки.

— Я хочу вас куда-нибудь пригласить, — сказал он, наконец, с решимостью человека, бросающегося в ледяную прорубь.

* * *

— Черт подери! — в голос орал Солодин, сжимая телефонную трубку. — Где моя вода!?

Покойник, тихо вошедший, скорее даже просочившийся в начальственный кабинет, тихонько присел в углу, на грубо сколоченном табурете. Механик принял вид благочинный и возвышенный, всячески показывая, что вполне подождет. Свирепо взглянув на Трактора Ивановича, командир вновь переключился на содержательный разговор с невидимым собеседником. Очевидно, тот попытался оправдаться, потому что после короткой паузы полковник заорал еще громче:

— Я не требую отдельную комнату для умывания, которая, к слову, моей бригаде положена по уставу, с оборудованными местами для мытья ног! Но вода мне нужна! У нас сейчас постоянное гарнизонное размещение, а это значит, что в сутки на одного человека должно приходиться не менее тридцати пяти литров! А на деле и десяти не набирается! И они, эти десять литров, по нормам вообще допустимы только в полевых условиях!

Он снова послушал. Покойник вздохнул.

— Ну и что, что нет канализации! — снова возопил Солодин. — Все равно это считается за стационарное расположение, и даже без централизованной трубной канализации нам положено не меньше двенадцати литров на нос! И не надо мне крутить… мозг! 'Справочник офицера по войсковому хозяйству' — моя настольная книга! Так что будьте любезны, обеспечьте все необходимые санитарно-гигиенические условия и организуйте водоснабжение, иначе я вынужден буду доложить вышестоящим инстанциям!

Инженер грохнул трубкой по аппарату с такой силой, что даже стекла задребезжали, и шумно перевел дух.

— Волокитчики, мать их, — прорычал Солодин. — Я должен поколдовать и сотворить чудо, а эти… даже быт нормально организовать не могут. Ну, ничего, всех победим!

Он еще раз фыркнул, теперь с видом триумфатора.

— Все-таки волшебные слова — 'доложу по инстанции', - сообщил Солодин, окончательно отдышавшись и успокоившись. — Ей богу, вот это достижение социализма мне очень даже по душе.

— Ну, не везде и не всегда, — заметил Покойник. — Разрешите доложить, тащ командир?

— Ты хоть смирно встал бы для порядка, — буркнул Солодин. — Если уж по уставу… Докладывай. И чего так долго? Почти месяц, даже больше возился…

— Волокита! — развел руками механик. — Секретность! Но докладываю. Танки принял, танки привез. Без башен, с ЗИПом, как заказывали. Все и еще пять штук на всякий случай, для технического людоедства.

— Каннибализма, Иваныч, а не людоедства — поправил полковник. — То есть для поедания себе подобных. В нашем случае — для разборки на запчасти.

— Ну, пусть так, — отмахнулся механик. — Немцы мне всю душу вымотали — все расспрашивали, зачем нам их трофеи.

— Но ты ведь сохранил военную тайну? — строго вопросил Солодин.

— Враг не дремлет, — значительно сообщил Покойник, поднимая длинный указательный палец с намертво въевшимися пятнышками машинного масла и мазута. — Он коварен и может замаскироваться даже под союзников. Нет, ни слова.

— Это правильно. Теперь, что думаешь про машины? Я не прогадал?

— Нет, — почти благоговейно выдохнул механик. — Был бы я поэтом, как Маяковский, стихи бы про такие машины писал! Советские танки, конечно, лучшие в мире, но эти, пожалуй…

Механик осекся, Солодин усмехнулся с понимающим видом и сделал движение, будто прикрыл рот ладонью.

— Это чудо какое-то! — с жаром продолжил Покойник, немного тише. — В прежнем, 'боевом' сборе они нам без надобности, поэтому скинем все лишнее, наводчик-заряжающий тоже не нужен. И тогда в каждой машине хватит места для пяти человек или для двух членов экипажа и всякой снасти для работы. Удобство, отладка, броня, подвеска — это просто сказка. Слушай, я в это дело не верил, но ты был прав. Для бригады такие 'французы' — лучше любой 'брони', что мы нарыли бы у своих.

— Ну что, — с энтузиазмом сказал Солодин — Тогда пошли смотреть!