В отличие от многих других авиационных частей немецкой Второй воздушной армии, 'Грифоны' базировались только на постоянных бетонных аэродромах. Новомодное американское изобретение — металлические сетки, превращавшие любое ровное поле в аэродром за считанные часы — прижилось и часто использовалось, но размещать на импровизированных площадках четырехмоторные бомбардировщики немецкие авиаторы опасались. И, в общем, правильно делали.

Молодой командир бомбардировщика Карл Харнье размашистой походкой направлялся к машине под номером '9', радовался жизни и думал, как хорошо, что его с товарищами готовили еще по довоенным нормам, не экономя на топливе и теоретической подготовке.

Что главное в войне для бомбардировщика, особенно тяжелого бомбардировщика? Казалось бы, лети в строю, без всяких изысков и фигур пилотажа, сбросил бомбы по команде старшего группы, затем назад. Никаких виражей, стремительных атак от солнца, штурмовки на бреющем полете у самой земли.

Однако, все не так просто…

Строй держать — это нужно уметь. Чем более компактно построение, тем плотнее совместный огонь бортового оружия всей группы, и тем выше шансы вернуться домой. Поэтому лететь приходится буквально крыло к крылу, при любых групповых маневрах. А ведь есть еще бомбардирское искусство, когда штурман, глядя в хитрое устройство, рассчитывает параметры сброса бомб. И только попробуй отвернуть или отклонится от его указаний.

Но это все лирика, а практика укладывалась в простую математику. На один вылет у тяжелых четырехмоторных приходилось до трех процентов потерь. Казалось бы, три машины из сотни — это немного. Однако десять вылетов — тридцать процентов, потеря трети первоначального состава. А Карл Харнье недавно отметил шестидесятый боевой вылет и был тому весьма рад.

Ревя моторами, 'Грифоны' один за другим покидали взлетные полосы. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам, устремляется на север, к серебристой ниточке Ла-Манша, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.

Полная авиагруппа, все тридцать девять машин шли плотным строем, красиво и ровно. 'Тридцать девять' само по себе число не внушающее, но только если не смотреть из кабины самолета, летящего на высоте семи тысяч метров, со скоростью более трехсот километров в час. Приятно было чувствовать себя частью единого отлаженного механизма, включающего десятки машин и сотни людей. Тридцать девять — и это лишь одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других авиагрупп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.

Вдалеке мелькнула группа истребителей.

— Смотри, Карл, 'малыши'! — указал рукой в теплой перчатке штурман-бомбардир, моторы были новые, хорошо отлаженные, чтобы перекрыть их ровный гул, даже не нужно было особо повышать голос. — Только почему так далеко?

— За небом лучше следи. А далеко, потому что у нас стрелки в бою, как чумные. Валят все, у чего меньше четырех моторов.

Здесь Харнье, честно говоря, немного прихвастнул, приравняв 'обстреливают' к 'валят'. Но собеседник был не придирчив.

Легкие одномоторные истребители прошли в стороне, покачали на прощание крыльями и отвалили, с шиком — по одному, переворотом 'через крыло'.

— Пижоны, — проворчал бомбардир, но в голосе его явственно слышалась тоска.

Харнье по должности было не положено высказывать уныние, служа образцом подражания для всего экипажа, но тоску коллеги он понимал очень хорошо.

Из-за недостаточной дальности одномоторные истребители не могли сопровождать подопечных даже по всей Южной Англии, а двухмоторных не хватало. Настолько не хватало, что некоторые пилоты были уверены — их просто не существует, так редко двухмоторники появлялись в прикрытии. Отсюда происходила привычка бортовых стрелков палить без промедления во все, у чего меньше четырех винтов, а так же брать в полет двойной боекомплект. Над Британией вероятность встретить свой истребитель была исчезающее мала, а возможность отхватить пригоршню доброго английского свинца, как раз наоборот, оказывалась удручающе велика.

И сейчас приближался момент, когда бомбардировщикам придется в гордом одиночестве снова испытать на себе всю мощь противовоздушной обороны британцев.

В наушниках щелкнуло, голос командира истребителей коротко сообщил:

— Все, дальше вы сами. До встречи на обратном пути.

Это Карлу понравилось. Коротко и без лишних сантиментов. Иные эскортники начинали бурно провожать и даже извиняться за невозможность дальнейшего сопровождения, желая всяческих подвигов. И тем лишний раз подчеркивали всю тяжесть предстоящего мероприятия.

— Да, если не потеряемся, — ответил кто-то из эскадрильи.

— За небом смотрите, болтуны! — вступил в разговор командир эскадрильи, на том диспут и закончился.

Быть первым пилотом тяжелого бомбардировщика нелегко. В том числе и потому, что большая часть работы заключается в долгом, монотонном ожидании. Истребителю и штурмовику легко — полет достаточно короткий, да еще все время происходит что-нибудь интересное. Пилоту легкого или среднего бомбера тяжелее, но скучать так же не приходится. А 'Грифон' мог держаться в воздухе многие часы и все это время первый пилот должен держать строй, а также сохранять полную готовность к действию, несмотря на монотонность полета.

Минуты тянулись друг за другом. Как обычно, поначалу казалось, что толпы 'Спитфайров' поджидают за ближайшей тучей, тем более что сегодня было облачно. Напряженные глаза, сами того не желая, видели крохотные точки по всем сторонам света, ком подкатывался к горлу и хотелось кричать. Но со временем привычка и обыденность взяли верх.

Карл вошел в привычный ритм полета, и примерно через четверть часа напряженное ожидание атаки сменилось механическим обзором небесного свода. На задворках сознания опять же, как обычно, трепетала надежда, что сегодня встречной атаки не будет. Такое тоже случалось — несмотря на разрекламированные успехи радиолокации сквозь сито невидимой завесы сплошь и рядом проходили незамеченными не то, что эскадрильи или отдельные самолеты, но даже целые авиадивизии. Надежде способствовало то, что пока 'Грифоны' нарезали пространство плоскостями винтов, глотая расстояние до цели километр за километром, на других участках невидимого воздушного фронта отдельные самолеты и группы демонстративно показывались англичанам, распыляя внимание и маскируя направление главного удара.

Как обычно, хуже всего была неизвестность. Дивизия уже далеко углубилась в воздушное пространство Острова, к этому времени британцы скорее всего вычислили ее, отследили ее и приняли меры. Успеют или не успеют…

Ожил шлемофон.

— Готовность два, — кратко сообщил командир группы. — Снижаемся.

Похоже, прилетели, подумал Карл. Во рту пересохло, ноги, несмотря на теплые унты и носки из настоящей французской ангорской шерсти заледенели, а по спине наоборот текли струйки пота. Желудок завязывался узлом, к горлу подступил ком. 'Грифоны' сбрасывали высоту постепенно, 'ступеньками', стремясь во что бы то ни стало сохранить строй.

Они вышли из облаков как-то сразу, вдруг. Внизу замелькали крошечные геометрические фигуры застроек

— Готовность один. Разбор целей, размыкаемся.

Штурман-бомбардир прильнул к прицелу. Ровная эшелонированная цепь машин начал распадаться. Наступал самый опасный момент бомбардировки, когда тяжелые самолеты с полной бомбовой загрузкой разделяются на отдельные звенья. Именно сейчас атака истребителей способна сорвать всю операцию, потому что оказавшись под ударом бомбардировщики будут вынуждены бесполезно сбрасывать груз, облегчая машины, и снова сбиваться в тесную толпу. Но, кажется, на этот раз повезло, истребители так и не появились. Вокруг замелькали шапки разрывов зенитных снарядов, к счастью редкие. Вообще потери от зениток, как правило, оказывались невелики, в основном действуя на психику и сбивая прицел. Но все относительно — свои проценты от общих бомбардировочных потерь наземная артиллерия собирала достаточно регулярно.

Бомбардир колдовал над прицелом, как алхимик из сказки, что-то подкручивая, что-то подстраивая, бормоча под нос не то проклятия, не то молитву. Эскадрильи разбились на множество отдельных звеньев по три самолета. Каждый экипаж в этот момент старался навести свой груз как можно точнее.

— Готовность ноль. Начали.

И ни одного истребителя, как хорошо, боже, как замечательно!

— Еще, еще немного командир! Вот оно!

Гудение приводов утонуло в гуле двигателей, но вибрация открывающихся бомболюков передалась на весь корпус. Теперь штурман-бомбардир просчитал направление и ввел в прицел все необходимые поправки. Любое смещение относительно прямой отныне приводило к промаху, и Харнье должен был выдерживать идеально ровный курс, во что бы то ни стало.

Бомбардир снял перчатку, пошевелил враз озябшими пальцами над кнопкой сброса, занес другую руку подобно спортивному судье, готовому скомандовать старт.

— Ждем…

Карл отрешился от панорамы в стекле кабины, не смотрел на проплывающие под ним застройки, он глядел только на приборы, держа курс.

— Две с половиной тонны на радость Томми! — с жизнерадостным воплем бомбардир замкнул электрическую цепь.

Харнье хорошо представлял и видел у соседей по звену, как это выглядит со стороны. Открываются створки бомболюка, и бомбы, как игрушечные, начинают высыпаться, смешно раскачиваясь в полете. Этот поток кажется бесконечным, но внезапно обрывается, когда бомбовый отсек опустошен. Бомбы и так кажутся маленькими, а, удаляясь к земле, превращаются в точки, рассеивающиеся подобно россыпи чернильных брызг.

И, вечность спустя, когда кажется, что уже ничего не произойдет, что вся партия опять оказалась с бракованными взрывателями — уже далеко позади на земле начинают вырастать маленькие кустики разрывов, такие безобидные, такие крошечные, если смотреть с высоты… Если все сделано правильно, и эскадрилья отбомбилась синхронно, то разрывы идут сплошным ковром на широком фронте, словно невидимая щетка ровно сметает дома, строения — все, что хоть на полметра возвышается над уровнем земли. И ломаные линии человеческого труда замещаются мешаниной частых кротовьих нор.

В звене все были опытными пилотами и компенсировали сброс бомб, убавляя скорость, чтобы резко полегчавшие машины не ушли вверх, а сохранили прежнюю высоту и ровное построение. Но даже в эскадрилье это получилось далеко не у всех. А если пересчитать на дивизию, то счет нарушивших строй должен был пойти на десятки. Неизбежные издержки работы — пока за штурвалами сидят люди, нельзя ожидать, что все будут действовать одинаково четко и правильно.

— Попали! Попали! Попали! — бомбардир, как обычно после удачного сброса, впал в истерический экстаз, одергивать его было бесполезно, если тот не сбрасывал напряжение, то впадал в уныние и на обратном пути был бесполезен. А возвращение домой обещало стать интересным и бурным, потому что если их не встретили на подступах к цели, значит, будут ловить на отходе и уже наверняка. Машины облегчены, уходить легче и проще, но с другой стороны — пилоты устали, а внимание стрелков рассеяно.

'Грифон' довернул влево, пристраиваясь к самолету командира эскадрильи. Тройки снова собирались в компактные 'коробочки', звено к звену, эскадрилья к эскадрилье.

Половина дела была сделана. Контроль результатов бомбардировки — удел разведчиков. А четырехмоторникам предстоял долгий путь домой. Налегке 'Грифоны' летели быстрее, зато англичане теперь точно знали, где искать противников.

Настроение Карла портилось со скоростью штормового шквала. Насколько удачно эскадрилья отбомбилась, настолько сложно все стало после. Авиагруппа смешалась, из почти четырех десятков собрались вместе едва ли два с лишком, идущих рваной 'строчкой', остальные отстали и заблудшими овцами мыкались позади, стараясь пристроиться к кому-нибудь попутному. Эфир наполнился возмущенными возгласами и приказами. Возвращение не задалось с самого начала.

Харнье вызвал командира, предложил сбросить скорость и собрать прежний состав, но тот лишь отмахнулся по радио:

— Спокойно, Карл, скорость нам поможет. Будем дома. А парни подтянутся.

Естественно парни не подтянулись.

Дивизия поднялась выше уровня облаков, внизу стелилась ровная пелена небесной ваты, непроглядной и беспросветной, скрывающей землю. В отдалении, прямо и правее от основного курса тучи собрались в удивительную фигуру, какой Карл раньше никогда не видел — гигантскую колонну, словно выраставшую из молочно-белого ковра и стремившуюся ввысь. Этот огромный столб походил одновременно и на изящное произведение архитектуры с множеством завитков и украшений, и на вихрь торнадо, будто остановленный фотографическим моментом. Плотная белая гладь подсвечивалась неярким солнцем, приобретая розоватый оттенок.

Харнье никогда не был ни лириком, ни поэтом, но чудесное произведение природы захватило его. Сложная комбинация множества природных условий создала нечто, чего никогда не было и больше никогда не будет. И здесь, на высоте пяти тысяч метров, перед лицом небесной сказки, казалось странным и неестественным, что очень скоро множество людей начнут яростно убивать друг друга.

Сначала все увидели 'Блейнхейм'. Двухмоторный бомбардировщик, выступающий зачастую и как корректировщик-наводчик, вынырнул из пелены облаков. Какое-то время он летел параллельно, на отдалении от немецкого строя, не проявляя враждебных намерений. Вот сейчас как никогда к месту пришлись бы истребители, чтобы свалить попутчика, но истребителей не было и оставалось только надеяться, что наводчик ошибется. Рассказывали, что однажды такое случилось — неопытный корректировщик напутал с целеуказанием и перехватчики промахнулись на добрых три сотни километров. Но подобные вещи никогда не происходят по желанию, только внезапно…

Затем появились 'Темпесты' из передовой ударной группы, которую британцы обычно называли 'акулами'. Пользуясь превосходством в скорости и мощными пушечными батареями 'акулы' должны были разбить бомбардировочный строй, дав работу более легким и слабовооруженным машинам. Совсем недавно 'Грифоны' несли смерть с неба, безнаказанно и уверенно, теперь пришло время возмездия.

Бой разгорался медленно, как огонь, облизывающий большой кусок угля. Но равномерно и по нарастающей. Больше всего Карлу хотелось отключить радио, сорвать наушники, только бы не слышать отчаянные крики убиваемых, безнадежные призывы о помощи. Но помочь им не мог никто.

— Сколько? — бросил Карл в микрофон. Его поняли.

— Дымные следы к земле. Два или три, — так же коротко ответил оператор хвостовой турели, его голос в наушниках то и дело прерывался короткими, в три-четыре патрона, очередями. — Еще с полдесятка пока держатся, но теряют высоту…

Стиснув зубы до хруста и боли в челюстях, Карл вел машину вперед, сосредоточившись на соседях и командире эскадрильи, усилием воли превратив себя в автомат управления, отбросив все чувства, все мысли.

Скорость, высота, состояние самолета, топливо. И строй, сейчас строй был всем. Сбить бомбардировщик трудно — машина слишком велика даже для авиапушек, а на английских машинах до сих пор часто ставили только пулеметы. Но это были очень хорошие пулеметы, и их много, до восьми на один самолет. Пользуясь полным превосходством в маневренности, несколько истребителей могут забить любой бомбардировщик, как стая волков одинокого лося — наскоками, удар — отход и новый заход. Достаточно поджечь хотя бы один мотор или повредить управление, тогда тяжелый неповоротливый 'Грифон' начнет отставать, выходя из зоны общего прикрытия своей группы. В этом случае его уже ничто не спасет.

Поэтому — сбиться в компактную группу-каре, как в давние времена пикинеры под атакой кавалерии, чтобы многократно перекрыть всю сферу огнем бортового оружия. Встречать любую атаку огнем десятков стволов. Идти вперед и держать строй, во что бы то ни стало, даже если в баках сухо, стрелки перебиты, а пилоты истекают кровью.

Только вперед, в группе, потому что отставший — умрет. И 'Грифон' с цифрой '9' шел со всеми вместе.

Они почти дотянули до побережья, 'акулы' кружили в отдалении, раз за разом пробуя бомбардировщики на прочность быстрыми одиночными заходами и короткими очередями. Но звенья держались, и Карл даже перестал отгонять сумасшедшую мысль, что на этот раз противник промахнулся по-крупному, не сумев собрать все силы в единый кулак. Однако англичане оказались на высоте, вторая ударная группа появилась, как у них водилось, внезапно, прижав 'Грифоны' резко и энергично.

Остроносые 'спитфайры' с эмблемами королевских военно-воздушных сил, разбились на две группы и сразу пошли в атаку на замыкающие машины. Вновь заработала бортовая артиллерия звена, отстучал длинную очередь башенный стрелок Харнье. Трассеры редкими замедленными пунктирами крестили пространство, 'спиты' скользили между ними, как будто настоящие обитатели подводного мира.

Первая пара 'Спитов' промчалась, уйдя в сторону, ограничившись парой коротких очередей, не нанеся никакого вреда. Большинство стрелков сделало одну и ту же ошибку, стараясь подстрелить их на отходе, Пользуясь этим, вторая пара появилась, будто из ниоткуда, зацепившись за эскадрилью, как репей на собачьем хвосте. Один из истребителей на несколько мгновений завис позади, почти на осевой линии, после чего исторг из себя длинные языки пламени двадцатимиллиметровых пушек. И немедленно отвалил со снижением, сопровождаемый трассерами бомбардировочных пулеметов. В него вроде бы даже попали, но свое дело истребитель сделать успел — несколько пушечных очередей уже прострочили крыло и борт идущей в конце белой 'тройки'. Второй воздушный охотник повторил маневр предшественника — заход с хвоста, залп сразу из всей батареи, затем резкий уход в сторону и вниз. Кормовой пулемет 'тройки' захлебнулся, от хвостового оперения полетели клочья. Расстреливаемый 'Грифон' ощутимо заколебался, корму шатало и дергало, пилот потерял управление.

— Смотри, Карл, Пинтера подбили! Не горит, но топливо теряет.

— Да что же он не стреляет!

— Видимо стрелка убили.

— Прикройте его, — сквозь зубы прорычал Карл.

Теперь по англичанам вели огонь все самолеты звена, но 'тройка' слишком отстала, а 'Спитфайры' крутились и прыгали в воздухе как стрекозы, словно законы аэродинамики были для них не писаны, уходя от пуль, прикрываясь все больше отстающим бомбардировщиком.

— Почему так мажет?! — ныл штурман, — Почему он так мажет?!

Охотники на мгновение словно зависли, а затем синхронно разделились и расстреляли по мотору на каждом крыле 'тройки'.

— … Помогите! Помогите!!! — прорвалось сквозь эфир. Знакомый голос, но Карл никак не мог вспомнить, чей.

С 'тройкой' было покончено. Натужно и страшно воя, коптя небо двумя моторами и оставляя огненный след второй парой, неуправляемый концевой 'Грифон' устремился к земле. Один за другим начали раскрываться купола парашютов.

— Карл, погляди! Все небо одни парашютисты, как подснежники!

— Стрелки 'спитфайр' завалили!

Челюсти свело от напряжения, Харнье вцепился в штурвал, готовясь к новой атаке, но, не сумев разбить строй оставшихся девяти машин, спитфайры отвалили в сторону, видимо в поисках более легких целей.

Атаки на группу больше не повторялись. Но даже простой взгляд на окружающее 'Грифон' небо давал представление о масштабах развернувшегося сражения. Кругом, куда не кинь взгляд, мелкими группами и в одиночку летели бомбардировщики. Многие были повреждены, тащились с трудом, отставая от товарищей, дымя сдающими моторами. Спитфайры действовали все агрессивнее, подтягивались и харрикейны, атакуя ослабленные бомбардировочные 'боксы'.

— Еще четверть часа и дивизию разорвут на клочки, как кот подушку, — с мрачным юмором заметил штурман.

— Дотянем до воды, там встретят, — стараясь говорить ровно и не сорваться, ответил Карл.

— Боже, вот они, вот они! — воскликнул кто-то по радио. Карл закрутил головой, высматривая новые беды, но сразу же понял, что на сей раз вести оказались добрыми.

Впереди темнела узкая чернильная полоска воды — Пролив, а от него неслись стремительные черные точки. Истребители снова брали тяжеловозов под свою опеку.

Харнье тяжело сглотнул, чувствуя, как пересохший язык царапает небо.

Еще один вылет, еще один раз он обманул смерть, не попав в статистические три процента потерь.

На берегу Канала, с биноклями стояло несколько человек. Один из них выделялся примечательным внешним видом — в кожаном плаще, изжелта бледный, возрастом лет шестидесяти, не меньше. Лысый, как панцирь черепахи, с умными глазами, полуприкрытыми тяжелыми морщинистыми веками. Это был бессменный председатель Объединенного авиационного комитета Манфред Рихтгофен по прозвищу 'Красный барон'. Сподвижник и друг премьер-министра Германской Социальной Республики Рудольфа Шетцинга еще со времен Великой Войны.

— Какие потери? — холодно спросил Рихтгофен, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Неизвестно.

— Что? — не понял Барон.

— Пока неизвестно, — поправился стушевавшийся офицер. — Но ориентировочно, судя по отзывам истребителей эскорта — на сотню самолетов минимум три машины безвозвратных потерь.

— С учетом тех, кто не дотянет, разобьется при посадке и просто невосстановим, будет не меньше пяти, — подытожил Рихтгофен. — Опять одна потеря на двадцать вылетов… Слишком много.

— Уйдем в ночь? — спросил один из спутников. — Иначе останемся без самолетов.

— Нельзя, — ответил Барон после секундного молчания. — Нельзя. Ночные бомбардировки без точной привязки и радиомаяков бесполезны. Только как пропаганда, притом непозволительно дорогая и бесполезная.

— Днем бомбить слишком тяжело и затратно, ночью бесполезно, что же делать? — вновь спросил собеседник. — Что мне сказать начальнику Генерального Штаба?

— Пока не знаю, — отозвался Рихтгофен, не отрываясь от созерцания авиадивизии, тянущейся дальше, вглубь континента, как стая уставших журавлей. — Не знаю… Мы в вилке, которая происходит от технической недостаточности и дефицита сил. Чтобы действовать днем, нужно больше истребителей сопровождения с большим радиусом действия. Чтобы бить ночью, нужно переоснащать всю радиолокацию и вводить специальные группы наводчиков. С тем, что у нас сейчас, не добьемся успеха ни так, ни этак.

— Это неприемлемый ответ, — жестко возразил спутник.

— Какой есть, — в тон ему ответил Барон, оторвавшись от зрелища самолетов, и задушевно добавил, — как говорил мой покойный отец, если бордель перестает приносить доход, бесполезно переставлять кровати, нужно менять девочек.

Спорящий поперхнулся, остальные как по команде уставились в разные стороны, тщательно изображая глухоту и немоту.

Рихтгофен отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и снова уставился в небо.

Вечерело. Солнце уже спрятало нижний край за горизонтом, окружающий мир окрасился в багровые тона. Вода в проливе отливала обсидиановой чернотой, отражая красноватые отблески. Прямо над группой, на высоте от силы в пятьдесят-шестьдесят метров, с воем прошел 'Грифон', охваченный пламенем. Неуправляемая машина, подобно огненному ангелу, тяжко врезалась в землю в километре от береговой линии и развалилась на части, без взрыва.

— Не готовы, — прошептал Барон одними губами, так что слышал его только холодный ноябрьский ветер. — Не готовы…